Мой дружок ещё по гражданской войне

Он высокий, скромный. Взгляд, как-то всё вниз. Улыбается редко. У людей, которые редко улыбаются оказывается очень красивая улыбка. Вдруг открывается, что лицо, которое тебе так давно знакомо и так детально изучено, оказывается совершенно другим. Новым и прекрасным, как  у ребёнка. Вдруг обнаруживаешь нечаянно, что он ещё необыкновенно молод и его тяжёлая озабоченность, отпечатавшаяся на тусклом лице, смывается одной лучезарной улыбкой. Но через мгновение он стирает её и лицо снова становится печальным, серьёзным.

Прохладно и сыро, кажется весна или осень. Он едет в набитом троллейбусе, зацепившись за облезлый грязный поручень. Взгляд его где-то внизу и нигде. Вдруг он поднимает взгляд и встречается глазами со мной. Мы выходим одновременно. Пока идём параллельно, вспоминаем студенческие годы, весёлые вечеринки, девочек. Чувствую, что ему это очень приятно, но одновременно, грустно. Может погода сегодня не та?

Мы доходим до магазина, немного стоим неловко замявшись. Разговор не идёт дальше, малознакомые люди спустя десять лет встретившиеся случайно на улице. Мы ведь и друзьями то, можно сказать, никогда небыли, просто когда-то учились на одном курсе. Но расходится не хочется, что-то стягивает нас вместе. Заходим в маленький тесный магазинчик, бессмысленно шарим взглядом по рядам темных бутылок. Выходим из магазина, стоим снова. Троллейбусы медленно поворачивают мимо, скользя по мокрым проводам.

- Чем занимаешься?
- Работаю в охране.
- Женат?
- Развёлся.
- А дети?
- Дочь с женой осталась.

Он оживает вдруг, светлеет.

- Уже четырнадцать, в меня.

Он показывает её рост.

- Дылда - мне до уха уже.

Дальше спрашивать боюсь, на его лицо снова наброшена тоскливая тень. Руки прячутся в карманы. По его глазам, скользящим вниз, я понимаю, что он редко видит дочь, тёща против. Жена всё работает и когда он звонит к ней домой, она бросает трубку. А если подходит тёща, то бросает трубку он. Говорить с ней он не в силах. Он надеется, что трубку возьмёт дочка, и когда ей удаётся первой подойти к телефону она переходит на шепот и отгоняет мать и бабушку прочь. Они не дают ей говорить с ним, разгорается скандал, и трубка обрывается гудками.

По его плечам я вижу невыразимую тоску. Я всё понимаю без слов. Он немного собирается с мыслями, смотрит на меня внимательно и тащит меня в гости напоить коньяком. Начинает моросить и коньяк был бы кстати, но мне как-то лень, я вяло сопротивляюсь, он не может быть настойчивым. Мы живём где-то рядом по разные стороны улицы. Дело не в коньяке, я раздумываю над его жизнью. Это как будто заглянуть в чужое окно на первом этаже. Увидеть, как движутся по комнатам люди в домашней одежде, занимаясь своими делами. И я иду с ним, я знаю, что он будет рассказывать о своей жизни.

Хрущёвка, первый этаж. Он наливает чай на запивку, варится картошка. Сосиски ныряют в кастрюлю с картошкой. Он сегодня только сменился, два дня впереди. Коньяк жгуче проваливается внутрь, я размягчаюсь, уши горят. На кухне влажно и пахнет бородинским хлебом и огурчиками из банки. Дождь следит за нами с улицы, настойчиво стучит в стекло. Всё понемногу замедляется, он вздыхает и прижимается спиной к облезлой засаленной стене кухни, откидывая взгляд куда-то вверх.

Постепенно становится спокойно. Неловкость немного тает. В шуме дождя медленно наступают ранние сумерки. Становится уютно, не хочется включать свет. Пытаюсь пойти на разговор. Как на работе? Он оживляется, будто очнувшись от дрёмы и подливает. Огромный ангар, жёлтый юркий погрузчик быстро развозит паллеты с коробками. Суетятся грузчики, челноком движутся вокруг кузова большой машины.

Когда наступает вечер, злые и трезвые грузчики исчезают со склада и ангар наполняется тягучей тишиной. Он забивается к себе в будку, кипятит чайник и долго греется большой кружкой бульонного кубика. На крошечном столе едва помещается электрическая плитка, две кружки и батон белого хлеба. Чёрно-серая кошка с поднятым кверху хвостом, деловито отправляется на обход своей территории. Кроме стола в его каморке помещается небольшая лежанка, её трудно назвать кроватью, просто на несколько табуреток водружена дверь от туалета, а сверху лежат два старых ватных матраса. Лежанка маловата ему в длину, и он лежит на ней согнув ноги.

Книга читается медленно, но увлекательно и пока открыты её страницы весь окружающий мир его не касается. Исчезает склад с орущими грузчиками, орущая тёща, равнодушная, совершенно чужая жена, переполненный перегаром утренний троллейбус, грязная хрущёвка, никчемная жизнь. Утром всё возвращается и снова перед глазами возникает неприкрытый реализм его существования. Но его смена закончилась, он сдаёт ключи и погружается под землю в вагон электрички.

Если бы не метро он бы давно сошёл с ума. Он выходит на какой ни будь станции и стоит посередине, будто бы ожидая кого-то. Стоит и смотрит по сторонам, рассматривая людей. Всматривается, рассматривает, удивляясь и радуясь. Смотрит на лица и одежду, воображает, что они думают в этот момент, куда спешат, о чём мечтают. Стоит и час и два, пока на него не начинает косится милиционер, деловито прогуливающийся по станции. Это стояние в метро будто очищает его, обнуляет. Как передача в телевизоре, которая во время просмотра отвлекает его от мыслей о себе и рассказывает о жизни других людей.

Насмотревшись он едет домой, и, как будто впервые, попадает в свой район, свой дом, свой подъезд. Всё вокруг кажется ему незнакомым, чужим, непривычным. Он смотрит на себя совершенно с другой стороны, как будто сверху, видит себя маленьким среди других себе подобных копошащихся людишек, видит себя, как из космоса, крошечным муравьишкой, жизнь и судьба которого ничего не значит в масштабах вселенной. Это успокаивает, немного притупляет его боль. Он ужинает и спокойно ложится читать книгу. Жизнь снова приобретает оттенки.

Январь 2016