Крутьков род глава 4

4
     В детстве Петр хорошо знал, когда его хвалят, а когда ругают. Если мать называла его «родимцем», значит, можно было подойти к ней, чтобы погладила по голове, а то и на колени к матери забраться, обвить ее шею руками и замереть от блаженства, прижавшись к материнской груди. Но, если в его адрес звучало: «Ах, ты, ирод такий!» – надо было держаться от матери подальше.
     Частенько доставалось ему за его любопытство. Бывало такое.
   – Настька! Настька! Слыхала, Грипина помэрла! – голосила на всю улицу проходящая мимо Будылиха.
   – Як помэрла? – подхватилась тетка, обронив из передника кукурузные початки.
   – Та жаба ее задавыла!
   – Ой, лышенько, лышенько! Слава Богу, нэ мэне! Тильки б нэ мэне! – взмахивала руками тетка Настя:
      – Чур, мэни! Чур! – и начинала креститься мелко-мелко.
   – Ты ж хороныть приходы! – наказывала Будылиха и уже дальше кричала: – Ганка! Грипину жаба задавыла!
     Не успел смолкнуть ее голос, как Петька кубарем подлетел к тетке Насте и, вцепившись в подол ее широкой юбки, затараторил:
   – Теть, а, теть! А що вона за жаба така, що тетку Грипину задавыла?
   – Ой, Пэтька! Это така зверюка погана, така погана зверюка, кажу я тоби, що спасы, сохраны и помилуй!
   – А где ж вона ховается, теть? Ось я ее найду, та и сам задавлю! – храбрился Петька.
    – Гляды ты, який герой выискався! Задавлю! Та вона тоби ежли найдэ, ось вона тоби покажэ, где раки зымують! Вон, слыхав, тетку Грипину задавыла, и тоби, гляды, задавыть, колы мамку с батькой слухать не будэшь!
   – Ни! Нэ задавыть! Я вбегу от ней! – распалялся Петька.
   – Ага! Грипина нэ вбегла, а ты вбегишь?! Слыхав, хороныть будуть тетку Грипину теперь.
   – От кого хороныть, тёть? – не унимался он.
   – Як от кого? – не понимала тетка и отвечала, сообразив. – От людэй хороныть! От кого ж? У зэмлю!
   – Ось я вам кажу, тёть! – переходил на шепот Петька. – Я тоже вчерась схороныв!
  – Чого?! – насторожилась тетка. – Кого ты схороныв, бисова надсмешка! Схороныв вин!
   – Да! Схороныв! – с гордостью говорил Петька. – Нихто нэ найдэ!
   – Та ты чи вбыв кого, чи що?! – начинала беспокоиться тетка. – А ну, говоры, а то ось крапывыну сорву!
   – Ага, я кажу, а вы потом откопаете!
Терпение тетки Насти лопнуло, и она, ухватив Петьку за ухо, и вывернув так, что он даже на цыпочки привстал, заговорила грозно:
   – А ну, до батьки ходимо! Он тоби уразумыть!
   – Ой, тетенька, пустите! Пустите, тетенька! – голосил Петька. – Я кажу, кажу вам! Тильки и вы кажите мэне, що нэ забэрэте!
   – Чого нэ забэрэте, вражья сыла?!
   – Я камушек пид крыльцом схороныв! От людэй схороныв! Закопав! Такий камушек красывий, нихто нэ найдеть!
    – Ах, ты ж такий-сякий! – взмахивала руками тетка, и этого было достаточно, чтобы Петька дал деру…

     Любил он ее. Да и как можно было не любить тетку Настю, которая прожила дольше всех из его родни по отцовой линии?! Как можно забыть ее рассказы, которые потом фамильными анекдотами становились? Как неожиданно она могла подвести итог по душевной своей простоте.
    – Нэ знаю, чого девкам надо! – говорила она, бывало. – Чого воны носы воротють?! Какого им еще жениха надо?! Вон, Грицко… Такий хлопец гарний! Видный такий  хлопец, гарний! Та и высокий же ж такий, и нэ гулящий! Чернявый та й кудрявый такий! И работящий, вроде! И нэ дюже пьющий, и нэ курящий! И детину, и скотину любыть! И старших уважаить! Такий гарний хлопец! Такий гарний! Но дурак!..
     Когда Петр получил, наконец, свое первое  в жизни собственное, вы-страданное им жилье, собрал он всю родню на новоселье. Со всего Ставрополья привез дорогих гостей своих в новую квартиру – сестер и братьев родных и двоюродных с их семьями. И тетку Настю, конечно, привез. Два дня гульванила родня. Это же радость великая! Счастье какое! Ведь не комнатенку получил служебную, которых он столько повидал на своем веку, а трехкомнатную квартиру, по законному ордеру ему выданную, как отставному офицеру. Отгуляли гостечки родные, по домам, по хатам  разъехались…
   – Настька, ну расскажи ж ты нам, як там у Пэтьки твоего хата новая-то? Чем вас жинка его угощала? Скилько народу вас там було? – спрашивали ее хуторские подруги.
    – Ой, бабы! – начинала хвалиться тетка – Як у раю побувала я! Чого там тильки нэ було! Уся ж родня собралысь-подывылись хочь друг на дружечку! Хочь племянничков, унучечков своих повыдала. А хата у Пэтьки до чого ж богата! – начинала раскачиваться она из стороны в сторону для пущей важности. – Я ж и нэ видала николы таких хат богатых! Все блыщить: и полы блыщать, и посуда у Томки всяка разная блыщить, и лампочки в люцтре блыщать!
    – Ну надо же! – удивлялись подруги.
    – Томка чого ж тильки ни наготовила! Чого нэ наготовила тильки! – поправляла свой платок тетка.  – Ну, так же ж гарно усе! Так же ж и укусно усе наготовлено, и красыво усе! И ковры, и пархет же ж, прямо таки у досточки досточка положена. И половычки, и дорожечки ж там усякие! Ну усе так же ж красыво! Так же ж хорошо у них усе! Так хорошо! Так хорошо!  Тильки сэруть у хате!..
Не могла она понять умом своим, как же так можно, чтобы нужник прямо в хате находился, а не подальше от дома, на улице?!
     Все подмечала тетка своими подслеповатыми уже глазами. Всякой подлости людской повидала она за свою жизнь, лагеря прошла магаданские. Но ни холод, ни голод не сломили в ней Крутьковского духа. Не доглядела только она ошибки в метрике одного из сыновей своих. Одной буковки не доглядела, и пошла меж сынами после смерти ее вражда.
     Стали дом делить они материнский. К нотариусу пришли, он просмотрел внимательно все бумаги и документы младшего сына вернул со словами:
    –А вы, какое отношение имеете к покойной?
    – Как это, какое?! – опешил тот. – Сын я ее. Она мать моя родная!
    – Брат это мой! – подтвердил старший.
    – Вас не спрашивают пока, – оборвал его нотариус, – вот в завещании указанно, что дом делится между Стожко Степаном Кузьмичем и Стожко Алексеем Кузьмичем в равных долях.
   – Так правильно сказано! – начал закипать Алексей. – Вот же он, паспорт мой! Посмотрите! Посмотрите внимательно, что не похож разве?!
   – Похожи, не спорю. – спокойно продолжил нотариус. – Только в свидетельстве о рождении у вас черным по белому прописана фамилия ваша: «Стошко».
    – Конечно, Стожко! А какая ж еще там фамилия может прописана быть? – недоумевал младший.
    – В документе значится, что дом завещается Стожко. А вы – Стошко. Понимаете? Вы букву «ш» от буквы «ж» отличить можете?
   – Ну и как же теперь быть? – заерзал на стуле старший брат.
   – Все указанное в завещании имущество отходит к Стожко Степану Кузьмичу, законному наследнику.
     Как ни доказывал, ни кричал, ни ругался Алексей – ничего не добился. Из-за одной буквы лишился он материнского наследства, а Степан каждый раз заходился смехом потом, но доли брату своему родному так и не отписал.
     Ни Степана уже, ни Алексея, ни дома того давно уже нет. Как давным-давно ни Драчёвки нет, ни отселка Сотницкого. На том месте раскинулось теперь село Сотниковское.

     Раньше значилось место это участком под заселение № 45. Ох, и не хотели переселенцы обустраиваться на этих землях, потому что порядка там не было. А главное не было там воды для питья пригодной. Горько-соленая в колодцах стояла. Приходилось копани* рыть, набивать их снегом, чтобы стояла потом в них вода талая, и с крыш дождевую воду собирали. А так за семь верст приходилось ездить за ней в балку Грязнушенскую. Вот и стремились люди в других местах оседать, более  пригодных для жизни.
     Две сотни в свое время все же обосновались здесь, вдоль реки Буйволы. Разделял их небольшой участок никем не заселенной земли, который прозвали «пэрэрвою». На пэрэрве этой был общий для всего скота и птицы водопой. Слышался здесь гусиный гогот, мычанье коров и быков. Не раз бывало после вечернего водопоя скотина смешивалась, и животина одних хозяев уходила в чужие дворы, ночевала там. Обнаруживались пропажи, и начинались драки дикие меж хозяевами. Подключались к дерущимся мужики с обеих сторон. Люто бились. Только юшка кровавая летела в разные стороны. Трещали рубахи да кости сломанные. Потому и прозвали окрестные жители поселение это Драчёвкой. Хоть в официальных документах прописана она была как от-селок Сотницкий или Сотников отселок называли его еще. С 1820 года он в бумагах архивных упоминается.
     В 1897 году, когда родился отец Петра, в селе Сотниковском было уже 762 двора, 861 дом и каменная церковь имени Святого Архангела Михаила. Потом еще и Никольскую церковь построили. Тоже каменную. Регентом в ней была бабушка, а потом и мать Петра. Было в селе три мануфактурных, три бакалейных и пять мелочных лавок. Четыре так называемые «чихирни», в которых продавали в розницу  красное виноградное вино – чихирь, по местному. Две из них принадлежали  деду Петра. Еще  было шесть винных лавок и три постоялых двора.
     А из перерабатывающих предприятий село имело три мельницы: водяную, ветряную и паровую да две маслобойни.

*Копань – неглубокий колодезь без сруба, выкапываемый для собирания дождевых или грунтовых вод.