Раз!.. Два!.. Три!..

        Москва в полночь непредсказуема. Особенно по весне. Кто-то рыдает, кто-то целуется, кто-то мечтает, а кто-то в одиночестве пьёт горькую. Город становится похож на сновидение, населённое болтливыми призраками.

        Весенними ночами Москва великолепна и обманчива, как пронизанный туманами воображения сон.

        Со стороны Выставки вдоль здания Института пролетел короткий порыв тёплого ветра. Над дверью мигнул фонарь, погас, но, подумав несколько секунд, вспыхнул вновь. Три фигуры на ступенях перед Институтом осветились, тени, выточенные фонарём на бронзовой одежде, оживили их.

        Рассказчик, сидевший на нижней ступеньке, потёр небритую щёку и сказал:

        - Надоело! Воздух этот мёртвый, гвалт, глазенапы с утра до вечера на наши физии. Трут по загривку хуже наждака. Домой бы надо, на свободу.

        Сын поэта перестал грызть ногти на руке и тряхнул длинным чубом:

        - Свобода внутри, а не снаружи. Дальше своего сознания не уйдёшь.

        Флибустьер хмыкнул. Длинный тяжёлый шарф у него на шее в темноте напоминал верёвку, ту самую, на которой…

        Рассказчик притопнул кирзачом.

        -  Звенит, как ведро. А вроде бронза. Чего хмыкаешь, Генчик?

        - Дурак ты, Вася, - тихо сказал Флибустьер. – Новеллы писал, кино снимал, роли хорошие играл: и всё не в коня корм.

        - Да?

        - Два. Мы ж сюда с голой кожей пришли, кровь свою лить и раны на теле прожигать, а получили вот это! – он гулко постучал в бронзовую грудь. – Куда мы теперь в этих доспехах? На металлолом.

        И он легко - по-московски - выругался.

        - Дурак – это не то, - сузил свои рысьи глаза Рассказчик. – Вот у нас в Сростках был дурак, так дурак. Когда его в армию забирали, он …

        - Тихо! Потом расскажешь! – вскрикнул Сын поэта и поднял правую ладонь. – Слышали?

        Рассказчик и Флибустьер уставились на бронзовые пальцы, вытянувшиеся ястребиными когтями.

        - Что, Андрей?

        - Что, Арсенич?

        Сын поэта согнул руку и опять стал грызть ноготь.

        - Истину, - сказал он через паузу.

        Флибустьер коротко хохотнул:

        - Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман!

        Рассказчик снял кепку и выдал ленинский жест со странным комментарием:

        - Плыли муды до глубокой воды!

        - Да тихо вы, идиоты!

        Здание Института дрогнуло, по его каменным бокам пробежала дрожь. Звякнули стёкла в десятках окон. Потом в них зажёгся свет и спящий каменный монстр с мраморными колоннами на фасаде проснулся. Внутри Института вздохнула жизнь. Свет из окон коснулся голов спорящих.

        - Это что? – Рассказчик встал и обернулся к окнам.

        - Ничего. Выпить хочется! – Флибустьер с вызовом плюнул себе под ноги.

        Сын поэта раздумывал. Они стояли втроём на ступеньках: каждый по-своему и каждый отдельно.

        - А вот что, - Сын поэта опять тряхнул чубом, потом мягким жестом ладони убрал волосы со лба. - Любой из нас хотел снять такое кино, чтобы собрать расколотый мир в единое целое. И ни один сделать этого не смог. Мало того. Чем больше стремился собрать, тем сильнее рушил. И мир, и себя. Теперь мы стоим здесь вместе и презираем друг друга. Неизвестно за что.

        - Потому что вместе в одном направлении может скакать только лошадиная тройка, - Рассказчик почесал щёку.

        - А гении тянут врозь, - добавил Флибустьер.

        Окна разгорались всё ярче. Институт гудел.

        - Может быть, попробовать ещё раз?

        - Сначала?

        - Вместе?

        Три бронзовые фигуры перестали спорить и уверенно двинулись к дверям. Три руки взялись за коромысло деревянной мощной дверной ручки. Три пары глаз сверкнули живым огнём.

         - Раз!.. Два!.. Три!..

         Тяжёлая дверь охнула, шаркнула петлями и открылась. Рассказчик, Сын поэта и Флибустьер вошли внутрь и затопали вверх по широкой гранитной лестнице.

         А с фасада вдруг посыпались бронзовые буквы, складывавшие надпись «вгиковцам» и имена «Андрею Тарковскому, Геннадию Шпаликову, Василию Шукшину». Бронзулетки смешались и теперь словно были вместе и заодно.

         Тем временем призрачная ночь медленно гасла и до московского весеннего рассвета оставались считанные часы…


                5 октября 2016, Москва