Острое чувство

Острое чувство

— Можно я к тебе попристаю?.. — лежа в постели, начал утренний разговор Петрович.
— Ы-ы-ы… — сонно ответила жена.
— Ну, просто хочется чего-нибудь остренького, — не очень экспансивно, словно бы не веря в успех, продолжил осаду крепости Петрович.
— Остренького ему!.. — начала просыпаться жена. — Поди, возьми на кухне вилку, уколись — будет остренькое.
Неприступная, как Бастилия, жена еще что-то буркнула, вроде «изыди», и вновь провалилась в сон.
— Вечером не трогай, ночью не смей, утром изыди! А когда?! — против воли вырвался стон у Петровича. — Ла-адн-о-о, — решительно отбросив одеяло и вставая, нажал голосом Петрович. — Нынче тебе не восьмое марта, а тридцатое апреля. И праздник — на моей улице.
— Паразитируем! — негодует он на кухне, гремя кастрюлями. — Жрать в избе нету ни шиша, а она разлеглась! Барынька, дворяночка разорившаяся. Будто не в деревне живем. Где картоха, где грибочки, где сметана, где хлебушек?! Профурсетка чертова! — в сердцах воскликнул Петрович. Но воскликнул тихо, чтобы часом не нарушить сон супружницы.
Петрович попаразитировал сначала над скукоженным в холодном желе окорочком, поточил зубы о кости. Затем долго ловил в стеклянной банке огурец, покуда банка не навернулась со стола, предательски юркнув по скользкой клеенке.
— У меня двухлитровых и так не осталось! — возопила в спальне жена.
Но Петрович ее не боится, поскольку уверен, что этим утром его гнев гораздо праведнее. А потому, незлобиво ворча, он спокойно навел добрячую бадейку чайку. Сахарок сыпал от плеча и — весь такой матерый человечище! — воткнув ложку в пойло, едва подкрашенное спитой заваркой, несколько раз крутнул, изрядно отхлебнул из литровой кружки, с вызовом крякнул, чтобы слышали все домашние, и отправился на двор.
Выйдя на крыльцо, Петрович пустил длинную, насколько хватило компрессии, струю. Получилось как всегда в аккурат на собачью будку. Роса стекла по ржавому железу крыши покосившегося собачьего прибежища. «Ну и дура-ак», — обидевшись, гавкнул Смирный. Зевнул во всю собачью пасть, неодобрительно глянул на сытого хозяина и сглотнул слюну.
Петрович бросил псу кость, тот сосредоточенно захрустел ею.
Петухи еще не отпели, день только занимался, и Петрович, осторожно облокотившись на заваливающийся забор, захотел посмотреть, чего там делает деревня. Деревня помалу просыпалась.
По улице, петляя между лужами и вывернутых гусеницами тракторов комьев грязи, шел Кащей. «Ко мне?» — жестом вопросил Петрович. «К тебе» — утвердительно кивнул Кащей, с трудом перемещая огромное рыхлое тело по уличному неудобью.
Счастья по поводу раннего визита соседа Петрович не выказал, было очевидно — сосед ищет, где бы принять на грудь стаканягу.
— Петрович, чего-то у меня с самой Пасхи такая тяжесть в кишках. Может, у тебя какое лекарство есть, язвочку прижечь? — проскулил Кащей, подойдя ближе.
— Сегодня до самого вечера нельзя, нынче в поле. Блюсти себя надо, — надев на лицо маску безразличия к судьбе забубенного товарища и соседа, Петрович принялся сосредоточенно ковыряться спичкой в зубах.
— Тебе хорошо, ты вчера наблюлся, аж погрузчиком с машины сгружали. Ясно, что ресурса до вечера хватит. А мне — во как надо! — рубанул Кащей ребром ладони по горлу и тотчас зашелся кашлем, в паузах сплевывая себе под ноги, будто был безнадежно туберкулезный и требовалась немедленная врачебная помощь.
— Где сегодня на вечернюю зорьку садишься? — без демонстрации жалости к соседу резко сменил тему Петрович.
— На реке, где же еще. На нашем месте. Говорят, гусей на косах, как комарья. Вот тебе и поздняя весна. Да жи-иы-рны-еэ: летят, аж сало с них капает. Тебе как раз втирать в плюгавую башку — очень росту волос способствует… — недобро съерничал Кащей.
— Ладно, — сделал Петрович шаг к примирению. — Как будем охотиться? То есть… ну, на что водку будем брать? Может, как в прошлом годе?
— Выходит, как в прошлом.
Кащей отправился домой, но вскоре вернулся, невероятным образом выгнувшись и выплясывая под мешком, доверху набитым зерном.
— Зови свою! — прохрипел сосед, уронив на крашеное крыльцо мешок. Петрович сходил в дом и вскоре вернулся, но уже вместе с женой.
— Слышь, звезда, не знаю прямо… — пожимает плечами Петрович. — Сосед вот предложил зерно задешево. Ты как хочешь, конечно, а я бы не брал, и так денег на хлеб да на сахар нету, — старается сколь возможно убедительнее отговорить насупившуюся супругу Петрович.
— А то я тебя, гулящего козла, спрашивать буду! Тебе, че ли, курей кормить?! У тя ни за че голова не болит, только бы шары с раннего утра залить! — вызверилась жена на Петровича. Тот отпрянул, почуяв нешуточную угрозу, но быстро взял себя в руки.
— Да ладно тебе гавкать при людях… — легко ударил на последнем слоге Петрович.
Получив деньги, Кащей поспешил свалить. Супружница Петровича известная гроза авторитетов. «Ей словом хорошего человека отхарить, — объясняет Петрович, — как мне куренку голову отнять».
— Ладно, у меня сегодня короткий день. С обеда займемся поросятами. Выложить надо — распорядилась жена, уходя на работу.
Петрович дождался, когда за ушедшей по улице супругой улеглась пыль и, подхватив мешок с зерном, заковылял через улицу.
— Кащей, зови свою!
— Ну, не знаю даже… Слышь, растрепанная Клеопатра. Петрович вот, зерно предлагает. Как хочешь, конечно, но я бы не брал. На сахар шевелешек не хватает, брагу с месяц уже не ставили… — заныл Кащей.
…Сложив купюру вдвое, Петрович сунул ее во внутренний карман.
— И какая арифметика получается? — спросил один.
— Известная: водкой — две бутылки, самогонкой — четыре, — ответил другой.
— Четыре звучит значительно лучше.
— А то!
Жена пришла с работы в обед, Петрович суетился у плиты, доваривая суп. Пообедали молча. Затем так же, без лишних разговоров, по очереди затолкали поросят в бочку и лишили их орудия воспроизводства. Хозяйка, довольная, что все быстро и ладно устроилось, приказала мужу истопить баньку. Петрович не прекословил.
— Будет тебе, Петрович, будет, не тужи! По полной программе, — умиротворенная после прожарки в бане, распарившаяся, будто кур, вынутый из ведра с кипятком, жена, этак загадочно улыбнувшись, посулила: — Будет тебе остренькое. Острее кетчупа «Чили»…
— У тебя есть кетчуп «Чили»? — по телефону спросил соседа Петрович.
— Какой ты сегодня с самого утра, однако, игривый, — супруга поняла мужа по-своему.
В назначенный час Петрович юркнул в прогревающуюся по другую сторону дороги машину Кащея и был таков.
— А как же остренькое?! — вскинулась прозревшая жена. «Остренькое, вишь, Джоконда, — в рюкзаке!» — энергичными жестами дал знать ей Петрович. И только Смирный рванулся на цепи так, что разогнул проволоку, соединяющую звенья, и, махнув через забор, устремился вслед за удаляющейся машиной. На окраине села, пес настиг ее и был впущен внутрь.
— Ну, с полем, что ли?! — провозгласил Кащей, одной рукой удерживая баранку, другой — пластмассовый стакан. Влага выплескивалась из ненадежной посудины — как раз выехали на полевую дорогу, и руль плохо слушался.
—Остановился бы уже, мать твою… — встрял между тостом и стаканом Петрович.
— Надо быстрей место забить, — возразил Кащей.
Место заняли надежное, проверенное. Однако народ на берег все подваливал и подваливал, так что становилось уже и тесновато. К урезу воды полетели первые пустые бутылки.
За хлопотами не заметили, как наступила вечерняя зорька. Потревоженная пернатая живность ошалело носилась над полями и еще стылым руслом реки. Кое-где начали постреливать. «Тра-та-та-та-та» — оттянул из карабина нетерпеливый охотник по ту сторону реки. «Пу-ухх! Пу-ухх! Пу-ухх!» — отметилась серией солидная длинноствольная пятизарядка. «Пук» — скромно, будто извиняясь, подключился тридцать второй калибр.
— Начало-о-о-сь… — увалившись на берегу и растянувшись во весь рост, заныл разомлевший Кащей.
— Ты хоть травы насобирал бы да подстелил, протянет ведь, — сделал замечание Петрович.
— Я те ботаник или кого? — отмахнулся Кащей. — Ты сам поди к озеру да зашиби утешку на шулемку, что ли. Консерву всю сожрали, хоть прошлогодним бурьяном закусывай.
— Слышь, Кащей, а я вроде ружье дома забыл. Ищу и не могу найти.
— Как в прошлом годе?
— Как в прошлом. Опять эта зараза все мозги вынесла. Как начала утром приставать, еще и не светало: давай, да давай. Но я не уступил. Открытие охоты, — говорю, — нельзя. Удачи не будет.
— Дак и я, Петрович, гляжу, патроны не захватил. Ладно, схожу, у мужиков на соседнем таборе одолжу. Ты новую без меня не начинай.
Кащей в муках доковылял на больных ногах до соседнего табора и быстро, почти бегом вернулся.
— Вот дали два с пулей и два с картечью. Пойдешь?
— Разве на лося, — отозвался Петрович. — Да сезон еще не открыт. С пулей только на бекаса и идти, — съязвил Петрович и икнул.
Соседи кое-как развели костерок. Сразу-то он хорошо занялся, однако быстро и скис. Дрова оказались сырыми. Но охотники говорили и говорили. Почитай, восемь месяцев не общались — с осенней охоты: за это время и зачать можно, и родить некоторые успевают. А тут, на берегу, всё к беседе глубокой и толковой располагает: и природа, и праздничная суета, и эти беспрестанно снующие над полем чирки. Однако наиболее серьезные, капитальные темы пошли за полночь.
— Вот ты говоришь, жалко, мол, Ельцину импичмана не устроили. А я так думаю: ну его, тот пичман. При нем, при царе-батюшке, сколь лет цена на водку держалась.
— Так ото ж.
— А кто нынче у власти-то?
— Вроде Вовка.
— Или Димка?
— С утра вроде Вовка был.
— Пусть Вовка будет. Старый конь борозды не спортит.
— Ну дык, чем старше конь, тем тверже рог…