Изъян

   Сонечка Легкоступова была прехорошенькая. Ладно сложена, аккуратная женщина, возраста  чуть после бальзаковского, приятных манер и обхождения. Николай Порфирьевич Легкоступов , ее законный супруг, говорил, что она «дама  статная» и «краля  отменная», и полнотой своей «страсть как притягательна, особенно грудями и филеями». Сонечка не спорила с Колюней, слыть ей хотелось женой покладистой и домовитой, во всем дорогого супруга уважить. Жалела она его, по- матерински, за детство его босоногое, безотцовщину. Точнее отец у Колюни был, но «откидывался»  регулярно, сидел за воровство и дебоши, выходил, каялся, дрался и отправлялся по этапу опять. Мать Колюни, уроженка Белгородской области, колесила через всю огромную страну  по местам его отсидок декабристкой, с незамысловатым скарбом и двумя детьми Порфирия -  Колюней и его старшей сестрой Ленкой. Когда Колюне было около пяти, батя  «ушел» в очередной раз, и видимо « у мамки что-то надломилось», она вышла замуж за простого мужика, жителя лагерного поселения и родила Колюне и Ленке братишку. Так вот,  Сонечка Легкоступова напоминала Николаю Порфирьевичу его сестру, Ленку, и формами своими, и характером и душевностью, за что любил он ее безмерно и даже прощал ей ее страсть. А любила Сонечка конечно же Колюню, точнее Николая Порфирьевича, так мелодичнее звучало,  и все старое , винтажное, этакое раритетное и утопическое, приблизительно конца 19-го века, подернутое и  пронизанное нитями времени. У Легкоступовых было все  как у всех, кроме Сонечкиного  гардероба и внешности. Платья с замысловатыми оборками, в стиле ампир-с мягким лифом и завышенной талией, бутоньерки, рюши, манто, боа, пелерины и мантильи, капор -два, несколько юбок в пол, зауженных на талии и бедрах и расклешенных книзу, ридикюли и саквояжи, перчатки до локтя, нафталиновые шляпки с вуалью, украшенные цветами и перьями, веера всех фасонов и мастей, замысловатая обувь с крючкообразными носами, был даже длинный мундштук, хотя Сонечка и не курила. Свои естественно вьющиеся каштановые локоны она собирала в витиеватую прическу, венчавшуюся на макушке  пуком , закрученным в жеманную гульку. Такая феерия на голове прибавляла росту и удлиняла, по мнению Сонечки, коротковатую шею. А вот корсетов и кринолинов она не носила из-за чрезмерной интимности и неудобства, и уж больно полнили.
 Читала Сонечка много, но не вникала в прочитанное, а если  для души , то любила русскую классику; Лескова, Чехова, ах вот еще, Моэм нравился- «Театр». Языков иностранных знала плохо. Работала корректором в издательстве, но сколько себя помнила , мечтала  о театре - «вот костюмером бы»… При всей вычурности и несуразности своего внешнего вида, внутренне она была не развязной , а  довольно сознательной и скромной женщиной . Две составляющие ее натуры необычная, яркая внешность и скромное «внутри» разрубали ее на две части , как утес волну, огибали и омывали со всех сторон, и побродив соединялись в единое целое – Сонечку Легкоступову.

-Вот зачем тебе Сонька вся эта мишура, - вопрошал бывало Николай Порфирьевич,-ты же в двадцать первом веке живешь, не в девятнадцатом. В люди с тобой выйти стыдно порой, мужики смеются, бабы пальцем у виска крутят! Но че тебе ни как всем то дышится? Че тебе выпендриться то охота?!
-Не начинай Коля, я тебе уже сто раз объясняла – это мое внутреннее «я» во мне говорит, как будто не сегодня живу, а там, оттуда, ну Книппер моя фамилия была, а может Ламберт… Обычно в этот момент Соня подходила к трюмо и становясь вполоборота заламывала руки в какой-нибудь театральной позе, откидывая ногу немного назад и на носок. Николай Порфирьевич тихонько сплевывал-Тьфу ты , фифа, и, махнув рукой,  притворно отворачивался- Шниппер, Ламберт, что это за евреи, или название мебели какой? –Затем замечал кусочек аппетитной лодыжки из под  атласного халата и смягчался.

-Тебе  ж твои формы нельзя за этими длинными халабудами прятать. Ты как с другой планеты, ей богу.
-Николай Порфирьевич, голубчик, а ты хочешь, чтобы я как эти, как их , о- вертихвостки, все наружу торчало, никакого достоинства и морали, едва причинное место завесят какой-нибудь ниточкой, одни «пришлепочки» на сосках. Так хочешь?
-А че, можно и так, э-э-х.  - , в этот момент он щелкал языком, закрывал глаза, откидывался на спинку стула и  по всему - внутренне приободрялся. Он был отходчивый и долго не зудел, за что и нравился Сонечке с годами  все больше.
- Хотя нет, так не надо, че люди подумают, это так прошмандовка какая-то выйдет, уж лучше носи свое, доисторическое, ежели душа у тебя просит, душу уважать надо. И не называй меня «голубчиком», не по понятиям это Соня. С этими словами он снимал с гвоздя на стене гитару, увенчанную красным  щеголеватым бантом , повязанным Сонечкой - «как у цыган, в Бессарабии» и перебирая узловатыми пальцами струны и аккорды начинал мечтательно намурлыкивать:
В блестящем платье, золоте и жемчугах,
Каблук на шпильке, а в руках букет из роз.
Бардак молчит, а ты идешь вся на понтах.
А помнишь, как тебе свои я розы нес………
 Но было одно пикантное обстоятельство,  которое омрачало жизнь Сонечке и, частично, ее супругу. Никто и не упомнит, с какого момента это случилось, но Николай начал замечать, что она, жена, его нежнейшая и ласковая Сонечка, стала посапывать во сне,  потом похрапывать, потом все более и напористее, и вот, уже несколько месяцев, –храпеть, как извозчик. О Господи, как  не вязалось это с ее утонченным образом благочестивой дамы, боже какая пошлость и низость, какой несуразный изъян. Николай Порфирьевич сперва пытался ее будить, тормоша во сне, «Сонечка, перевернись на бочок», потом с досадой толкал  локтем в спину, один раз оставил ей на руке синяк. И, видимо совсем отчаявшись, ретировался на раскладушку в кухню, стал навещать супружеское ложе все реже и неохотнее и даже любимую гитару забросил и песен перестал петь.
Сонечка не сразу сообразила, что же стряслось, и с чем связать такое охлаждение к ней мужа, спрашивать побаивалась, сам же он молчал, не имел привычки жаловаться. Все бы так и не вскрылось, если не приключился с Сонечкой конфуз. Поехали они с Николаем Порфирьевичем в гости, на летние дачи, к друзьям. Сонечка обустроилась на веранде, в кресле качалке, и под мерное жужжание мух и стрекот цикад сначала поплыла , а потом полетела, позади маркизетовый шлейф развивался, розовый в кремовый горох и Николай Порфирьевич пел: Со-ня, Со-о-о-ня, Сонечка-а-а….Соня вздрогнула, открыла глаза…..перед ней склонившись и тормоша ее за плечи с двух сторон стояли Колюнин друг со своей супружницей и призывали ее к немедленному пробуждению. Теперь Соня знала все, и про конфуз, и про то с чем связано Николая Порфирьевича холодность, но совершенно не понимала, что с этим делать, а главное -  как со всем этим счастием жить. Сонечка почти потеряла сон, уменьшилась в грудях и осунулась, но не сдалась.

Тревожно мигнула лампочка, провожаемая взглядами томящихся очередников, нелепого вида женщина в старомодной,  черной шляпке с плюмажем из перьев и кружевных перчатках сиреневого оттенка, уверенно открыла дверь с надписью «Отоларинголог», прошуршала юбками и бахилами к столу, повесила ридикюль на спинку стула, села,  поздоровалась,  и смиренно сложив руки на коленях , опустила ресницы в сторону пишущего доктора. «Какая уродливая бородавка у него на носу! Так выводит старательно- старательно, похож на второклассника, исправляющего двойку, как будто бородавкой  рисует…… ну подождем-с….» не молодых лет врач, был видимо небольшого роста ,  руки его лежали на столе где-то на уровне ушей, а ноги сидящего не касались пола, приветствия он вроде и  не заметил. Казалось, что к письму  он прикладывает  титанические усилия.  Воспользовавшись паузой Соня принялась старательно обдумывать с чего начать рассказ о своем изъяне….Неожиданный вопрос врача заставил ее вздрогнуть:
-На что жалуетесь?
-Ой, как неожиданно…. да я вроде и не жалуюсь, я так…. проблему одну имею…..деликатного свойства……Доктор  поднял белесые, отображающие полное равнодушие и отстраненность глаза, сфокусировался на Сонечкиной вуали, потом проник глубже, прямо в зрачки зеленоватых глаз Сони и мгновенно спрыгнул со стула. Да, ростом он был с карлика.
-Так, так ,продолжайте, какого говорите свойства, деликатного? Он все более заводился, как чертик скакнувший из табакерки, короткие  ручки  волшебным образом заиграли: проворно выныривали из под белых салфеток, мелькали перед Сонечкиным лицом, жонглировали какими-то металлическими предметами с необычайной ловкостью. Одновременно он поправлял на лбу круглое зеркальце, приставлял его к вездесущему глазу, просачивался холодными   воронками к Соне в уши, заныривал в правое и выплывал из левого, приближался своей бородавкой совсем вплотную к носу и  языку , проникал ловкими пухленькими пальчиками под челюсть и вниз по шее, почти к ключицам, затем поднимался вверх и делал из Сониного носика «пятачок», нажимая на него и поочередно исследуя ноздри.  Спрашивал и сам себе отвечал.  Соня то послушно кивала, то мотала головой, то выполняла странные команды- это был театр одного актера, а она ощущала себя декорацией , реквизитом в его спектакле.
 -Так,так, вот мы…сейчас…..лобный рефлектор Романовского-Си..си-ма-новского, посмотрим…..позвольте вуаль немного с глаз…ага, вот так, нет, можете не снимать…. Так,так, отоскопчиком слуховой проход и перепоночки наши, так-с…..и левое ушко прошу вас….. какие у вас серьги, прямо антикварные, к лицу вам, ….откройте рот, сейчас  зер….каль-цем осмотрим нашу гортань, скажите «И-И-И»,   хорошо, теперь «Э-Э-Э», так, великолепно, а как давно стали замечать, несколько месяцев , так-так, великолепно, ах простите перышко на шляпке задел, а вот так не щекотно, не отдает никуда? А вот я сейчас пошепчу и отвернувшись в сторону, прикрывая рот крохотной ладошкой, -Тридцать три….. шестьдесят шесть…. слышали все, превосходно, так-так. Тонзи-лэк-то-мию в каком году делали? Не отвечайте, вижу гланды удалены в далеком детстве. Как сильно храпите , не просыпаетесь? Даже не знали? Во сне? Спите хорошо? Просто кивните и не закрывайте ротик, еще справа получше взгляну, чтобы удостовериться, так-с, определенно. Нежнейший аромат……ах простите великодушно, наступил на юбку, вы божественны, закройте ротик…..,простите,  вы замужем?  Уже почти обмякшая Сонечка, закрыла наконец рот, выпрямила спину, поправила шляпку и твердо выговорила первое внятное слово -«Да!»

    Вечером,  из тесной кухни  Легкоступовых, звучала симфония, пропитанная полной какофонией запахов:  пережаренного мясного, нежнейшего овощного, слащаво-фруктового, разухабистого прело-потного, с нотками то ли горького миндаля, то ли мускатного ореха. С трудом снимая со сковородки пригоревшую котлету и мечтательно напевая: …, Сонечка выкладывала бесформенную черноватую горку на мокрый лист бодро-зеленого  салата; поправляла, стремящуюся соскользнуть на пол, длинную макаронину;  сдабривала все это соусом «Экзотика» вязкой желеобразной
консистенции, ярко-желтым, с вкраплениями красного. Куда-то пропала присущая ей домовитость, отточенные движения потеряли былую  ловкость, она  загадочно и рассеянно улыбалась…… Николай Порфирьевич  в домашнем трико и  болотного цвета майке, занял выжидательную позицию за столом, на табурете. Подперев кулаками  подкисленную физиономию, сверлил  глазами  играющий контур Сониного атласного халата, чуть  ниже талии  , и  молча  ждал.
Con Te Partir;* Andrea Bochelli,Sarah Brightman  , в переводе с итальянского: Уйду с тобой…
 «Ву-а-ля», Соня брякнула тарелкой о стол, прямо перед носом Колюни, нога немного назад, левая рука , как крыло назад и вверх, халдейский изгиб, глаза скользнули по   начинающей редеть шевелюре мужа, правая  рука подана для поцелуя.
-Извольте-с откушать, дорогой супруг.
Николай Порфирьевич поморщился и  намеренно отстранился от протянутой руки. Отломил вилкой кусочек непонятно чего, явно обжигаясь, но не подавая вида, поворочал этим во рту и резко отбросил вилку в сторону.
-Ну к чему все эти выкрутасы….. котлета сгорела и пересолена! Тьфу Соня, что за баланду ты ……что происходит? Неслыханное дело, при всем этом свинстве ты еще и запела!
-Не гневайтесь сударь, сегодня в нашей ресторации, повар - новичок попался,- немного подумав, нагнулась и положила прямую ладонь на сложенную у стола раскладушку Николая Порфирьевича, -ростом с карлика, он до плиты плохо дотягивался и котлетки слегка пережарил… не обессудьте…. И я прошу Вас, Mon cher  ami* не  приходите в наш  зал для званых обедов в исподнем, это срам. Она сделала один большой шаг навстречу, обхватила возмущенное лицо за обе щеки, поцеловала   мужнин лоб, как требовал этикет в 19 веке….
-И пересолил, потому, что карлик? Не повар он вовсе! Какую чушь ты несешь?! Ты себя слышишь? Совсем свинтило бабью голову!
Кон-те- пар-ти-ро, на-на-на-на-на-на, на-на-на-на…..Кон-те….. Сонечка Легкоступова его уже не слышала,  задрав нос, откинув плечи назад, виляющей походкой шла из кухни в спальню…… «Двадцать пятого пойду к врачу снова».
Заснула она крепко и как по ней, так и не храпела вовсе, по крайней мере сама она этого не слышала.
Mon cher  ami* -в переводе с французского- Мой дорогой друг

Теперь настала очередь  похудеть и осунуться Николаю Порфирьевичу. Сперва он стал ощущать во всем теле некоторое нервенное напряжение, уж больно хорошо , спокойно и одновременно загадочно выглядела супруга. В Сонечкиных туалетах появилось больше открытости, манящей такой, зазывной и тревожно -зудящей, раскованности, что не присуще ей было ни в коей мере: то промелькнет, вроде невзначай,   из появившихся, как из космоса , вырезов на юбках, гладкое, розовое , почти детское, колено ; то поведет бедром или подернет плечиком прямо перед его носом; то вдруг волосы начнет расчесывать и небрежно помотав головой из стороны в сторону, рассыплет локоны по плечам; то заметит, как  она, облокотившись двумя руками о стол, весело смеется,  и ……..м-м-м, колышется и подрагивает дразнящий кусочек вкусной груди…. Невыносимо. Потом пропал сон,  мысли стали до того навязчивыми и прямолинейными, словно выстроенные в ряды,  пересчитанные по тысячному разу бараны, устроили в голове демонстрацию, маршируя ровными, блеющими колоннами. Под каким предлогом  вернуться к ней, в спальню?   И чего я вообще ушел на кухню? Но ведь храпит! А вдруг перестала? А вдруг у нее кто-то появился? Почему она так переменилась? Почему так тщательно марафетится , когда идет в  поликлинику? Зачем ей так весело? Зачем она запела, а я не пою? Вопросов было больше, чем ответов. Нет, хуже-ответов не было вовсе. Утром, улучив момент, когда Сонечка  плескалась в душе, Николай Порфирьевич суетливо вытряхнул содержимое ее ридикюля на кровать. Постоянно прислушиваясь, не идет ли супруга, он укорял себя за то, что опустился до такой низости. Он впервые рылся в ее вещах  и  не понимал, что ищет, и хочет ли  на самом деле что-то найти. Мобильного телефона у нее не было, презирала она его; рыться в записной книжке,- ну уж нет-; платок с вышивкой, веер на цепочке, какая-то дребедень в бутылочке с вензельками, -Вот краля! Может духи?-; бахилы, свернутые в голубой шарик,  гигиеническая помада «Пчелка», кошелек - нет, не открою, на батю- вора похож, ну … ,и ….,- но подозрительного ничего не было. И тут, на прикроватной тумбочке, он увидел маленький аккуратный, желтоватый листок с надписью ЛОР, быстро схватил его и сунул в карман трико,  покидал обратно бесполезные вещи Сони и  уже через пять секунд, столкнулся с ней нос к носу , у ванной комнаты: «Ах, Николай Порфирьевич, испугал  меня…..так не ожидала Вас встретить тут… soudain mon*».
soudain mon* - с французского, -Внезапный мой

И снова он  не понимал - кого ждет и зачем пришел сюда, буравил подозрительным взглядом надпись «ОТОЛАРИНГОЛОГ Великанов И.В., четные-с 9 до 13, нечетные –с 15-18».
«Да какой-то супер- мужик этот Великанов, на прием к нему не попасть, в регистратуре еле выдрал  дополнительный талон,  велели ждать». Лампочка-«собака»-, не мигала . Вид у  Николая Порфирьевича  был весьма измученный. « Мало того, что  к этому доктору в очереди сидели  одни бабы, мало того, что все они выходили оттуда повеселевшие, по крайней мере со всеми признаками удовлетворения на лицах , ну давай-же мигни, лампочка, а десять минут назад, с кипой карточек,  к нему зашла медсестра , высоченная шпалера, проглотившая палку, с долговязыми ногами из под короткого халата ,и , похоже застряла там, навечно». Николай Порфирьевич от перенапряжения закрыл глаза и попытался расслабиться, но вместо этого сознание выдало ему портрет ЛОРа: высокий брюнет, гора мышц, около сорока лет, волосатые уши, из выреза на белом, нет  синем, халате торчат пучки шерсти, огромные ручищи, и этими граблями он обхватывает  палкообразную медсестру за  тощую шею и начинает душить, та извивается и хрипит…….Николай Порфирьевич поморщился: «Эх, Соня, Соня, неужели ты,  и с этим гиббоном? Убью урода!». Дверь открылась, из нее выплыла сначала кипа карточек, осторожно придерживая ценный груз просеменила  долговязая медсестра, а затем подмигнула  долгожданная лампочка. «Черт ее дери, ну, вперед, друг Николай»…Он вошел и  врос в пол посреди кабинета -«Не может быть, сплю еще»! и  недоуменно заморгал в сторону доктора. Карлик был занят.  Усердно выписывал , водил носом по буквам, даже слегка высунул язык, «Вот чудик престарелый и какая мерзкая бородавища у него на носу, шибздик плюгавый!»
-Садитесь, на что жалуетесь-   процедил доктор в стол. Николай Порфирьевич не тронулся с места -  язык его прилип к небу и под ложечкой забурлило нечто тошнотворное.
-Я зда..здра…….я здоров - выговорил с некоторым усилием. –Я на счет Сони, жены пришел, как она,…..как ее к вам, зачем она к вам, хо-ходит?
-Кто хо-ходит? Передразнил доктор, не поднимая головы.
-Соня Легкоступова, жена, супруга моя.

Великанов отложил ручку в сторону, и медленно навел рыбьи глаза на Легкоступова. Измерив взглядом Николая Порфирьевича с ног до головы он поежился, затем почесал пухленькими пальцами левую ладонь и  тихо сформулировал: Садитесь, в ногах правды нет.
 Николай Порфирьевич, задушив внутри сложную гамму чувств, неожиданно для самого себя , повиновался. Аккуратно сел, поджал ступни, немного растерялся с руками, их стало  некуда девать, суетливо пристроил ладони на коленках  и отчеканил, как пионер :
-Соня Легкоступова, жена моя, странная такая женщина, в шляпках с вуалями, она к вам ходит , как я понимаю  - не в первый раз, зачем она к вам ходит?
Доктор еще раз почесал левую ладонь, посмотрел на часы на стене, неуклюже сполз со стула и прошел мимо Николая к двери , открыл ее, выглянул в коридор и , видимо удостоверившись, что никого нет, захлопнул дверь изнутри и повернул ключ в замке. Щелк.
……

Поздним вечером того же дня , Николай Порфирьевич возвращался домой. Ноги его слегка заплетались, приятная истома завладела телом, он тихонечко то-ли напевал, то-ли насвистывал, в общем пребывал в состоянии некоторого игривого изумления.   Чувства обуревавшие его были возвышенны и неоднозначны, как если бы он выиграл счастливый билет в лотерее: « Вы, Николай, простите Порфирьевич,- счастливый обладатель необыкновенной женщины, прекрасного создания, богини, Афродиты….»- всплывали в памяти, сладкие, как изюм в меду,  слова доктора. Хороший коньяк, забористый……. Но к сожалению, приз получить не сможете, так как  свой счастливый билет потеряли…….  «Попробовать оперировать ее можно, пластику , но  в связи с тем, как вам сказать, шея  у нее коротковатая, да и вес есть сверх нормы, может и не помочь хирургия, не отчаивайтесь, есть другие способы и средства, я вам предложу кое-что»…..-Отличный коньяк,  такая легкость и бесшабашность внутри.
Уже перед самой  парадной, он резко свернул налево, ссутулив спину и озираясь, занырнул в клумбу, сорвал четыре разноцветные астры, потом поразмыслив желтую отшвырнул в сторону.   Явно довольный  посетившим его озарением и прекрасным букетом , уверенно вошел в подъезд.
Соня мерно похрапывала в спальне, снились ландыши, много ландышей, и звон такой тихий , динь-дилинь, динь, динь…..Море ландышей, ветер, волны и кто-то пел: Со-ня, Со-ня, Со-неч-ка-а-а….
Она распахнула ресницы : напротив кровати стоял абсолютно голый Н.П., наперевес через плечо болталась гитара с красным бантом, ею же  прикрывалось причинное место, подмышкой зажаты  пестрые  астры. Другой рукой он осторожно держал маленький  белый пакетик,  в котором, как на следующее утро выяснилось, были ценнейшие вещи- Беруши для Николая Порфирьевича и средство от храпа, в виде баллончика с пульверизатором,  для Сонечки,  настоятельно порекомендованное доктором Великановым.
2016