Два брюссельца

К октябрю брюссельцы становятся невыносимыми, депрессивным, мрачными. Возможно погода подсказывает им, что скоро надо впадать в спячку, а они пытаются сопротивляться законам наступающей осени. Авитаминоз и скука написаны на их кислых бледных лицах. На улицу выйти даже противно, не хочется видеть соотечественников. Они прошмыгивают мимо, кутаясь в мокрые куртки, не поднимают глаз. Даже в булочной люди здороваются с тобой, как бы про себя, с усилием буркнув приветствие себе под нос. То-то предстоит нам пережить этой зимой...

Вот даже мой сосед марокканец, всегда беспринципно весёлый, просто искрометный, теряет белозубую улыбку и растерянно, как бы виновато зовёт меня на кофе. Обычно он шустр, будто напружинен, теперь же он прячет огромные ладони в карманы джинсов и нервно болтает. Говорит без умолку, беспрерывно варит вонючий кофе и нервно смеётся. У него тоже депрессия. Выпив крошечную чашечку кофе, он снова бежит наливать воду в турку и снова ставит её на плиту. Пару лет назад я подарил ему свою старую кофеварку, но он не умеет ей пользоваться.

Потягиваю кофе и смотрю на улицу, где на светофоре время от времени образуется пробка. Марокканец болтает без конца, смеётся своими шуткам и сочувствует моему настроению. Я понимаю его, хоть и совершенно не знаю его языка, а по-французски он говорит очень плохо. Он садится в грязное безногое кресло на против и заговорщицки смотрит на меня. Поймав мой взгляд, он щелкает себя по горлу и вытягивает руку показывая пальцами на против глаза один сантиметр. Я соглашаюсь с ним, хоть и знаю, что ни к чему хорошему это не приведёт, но просто не думаю об этом в этот момент.

Сосед высовывается в окно, поворачивает лицо на встречу моросящему небу и кричит, вызывая соседа сверху. Тут же из окна сверху выглядывает жена соседа, быстро исчезает, затем по очереди в окно высовывается пять любопытных мордочек соседских ребятишек. Отгоняя от окна мелюзгу, сверху свешивается голова соседа-афганца. Они с минуту ругаются, а затем окно закрывается и мой сосед, довольно потирая руки, плюхается в кресло. Наступает гнетущая тишина и слышно, как сосед сверху посылает к нам младшего сына. Через пару минут в комнату входит хмурый мальчик с пластиковой бутылкой из-под колы подмышкой.

Марокканец, суетливо облизывая большие лиловые губы, ставит посреди стола стаканы и разливает из бутылки мутную жидкость по чуть-чуть. Он щурится и кряхтит, шумно выдыхает, цокая языком, с трудом проталкивая в себя пойло. Афганец варит, пожалуй, лучший самогон в районе, по особому рецепту, добавляя для вкуса немного опия и настаивает его на апельсиновых корках. Я глотаю из стакана, стараясь не нюхать забористый букет. Марокканец снова бросается варить кофе, что-то рассказывает мне на непонятном языке. Я снова смотрю в окно. На улице все постепенно расцвечивается разными цветами, сквозь пелену дождя проступают краски. По телевизору идёт прогноз погоды, в Сирии +25, я грущу по родине.