западные земли

У агонии, боли, страдания, катастрофы и неистового желания курить всегда было имя. Джек. Он вернулся из Сирии шесть месяцев назад, но так и не приспособился к гражданской мирной жизни. Джек выбил себе комнату прямо в кампусе общежития — вроде комендант был родственником его сослуживца, поэтому дело прошло гладко. 
У Джека имеется нескончаемое множество странных привычек, с которыми было сложно мириться другим студентам, которые существуют в параллельном для Джека мире. Каждое утро ровно в пять, когда Киллорглин ложится спать, опустошенный очередной прозой, выплюнутой мертвым китом на бумагу, он слышит как открывается дверь комнаты напротив. Джек осматривается с такой тщательностью и серьезностью, словно за очередным углом коридора его может встретить залп противопехотных орудий. Каждое утро Джек бегает — или бежит, бежит прочь от незнакомой, чуждой, пугающей гражданской жизни, к которой он так и не приспособился. 
Это пугает.
Пугает то, с каким отчаянным рвением Джек посылает прошение за прошением о том, чтобы вернуться в Сирию. Он так долго прожил под палящим солнцем на грани жизни и смерти, стараясь не умереть, что выживание вошло в его привычку. Джек покинул войну, но вот война его покидать не желала. Подумать только: каждый раз, слыша пиротехнический салют из кампуса химиков, он уповает на то, что это залп орудий. Он так долго выживал, боролся со смертью и жизнью, что опасность стала для него естественным состоянием. Это ведь так просто — существовать в условиях, где твоя жизнь ежесекундно может прерваться и каждая твоя ночь — последняя. Намного сложнее жить в пугающем мире без видимых угроз, который убивает тебя незнанием, что делать дальше. 
Киллорглина восхищает эта трансформация и неприспособленность к нормальному миру: сбитые полюса Джека штормят ежедневно, когда он покидает пределы собственной комнаты. Джек научился жить в мире, полном видимых опасностей, но так и не смог существовать в мире без них. Дофаминовые наркоманы. Адреналиновые зависимые. Окситоциново одержимые. Джек определенно наркоман, жадный до дешевого адреналина, которого ему теперь так не хватает. В Сирии он просыпался под залпы орудий. В Америке он просыпается под будильник. В этом нет опасности и нет тайны, Джек совершенно точно знает, что доживет до нового дня и это знание его угнетает. 
У агонии, боли, страдания, катастрофы и неистового желания курить всегда было имя. Джек. Удивительно то, как он управляется со всем этим — выползающей из своей головы дрянью. Поначалу забавно наблюдать за тем, как напрягается Джек, похожий на навострившего уши пса, едва он сталкивается в единой плоскостью с бутылкой, но теперь это становится жутким. Но — как назло — Джек совершенно не пьянеет, поэтому постоянно остается на грани реальности и болезненной мобилизации. Киллорглин пишет о нем стих в прошлом семестре — человек в футляре, боль, потеря, растерянность — ничего нового, но Джек не понимает, что это о нем. 
Наверное, до войны Джек был настоящим красавчиком — так Киллорглину говорит Элли, но он сам ничего не знает, поэтому придерживается ее позиции. В лице Джека засело что-то восточное, но вместе с тем по-американски грубое, ровное, точеное. Он определенно с восточного побережья и все его спина изуродована шрамами. Когда Киллорглину скучно, он подписывает маркером шрамы на спине Джека. Выкидной нож. Магнум. Беретта. Нож-бабочка. Коса. Кастет. Их сотни — маленькие и большие, они рубят спину и руки Джека на маленькие кусочки мозаики, которая, казалось, не рассыпается только благодаря усердию Джека. Киллорглин находит это вдохновляющим. Джек находит это глупым. В Джеке нет ничего интересного — педантичный и скучный, как и все солдафоны — за исключением его ментально размозженной о сирийские валуны головы.
Киллорглин не говорит ему, что следовало бы обратиться врачу не только по причине стопроцентного отказа. Просто Киллорглину нестерпимо страшно думать о том, что за кошмар царапает сознание Джека изо дня в день, но еще страшнее ему представить, что однажды это исчезнет. Что исчезнет флер загадочности Джека — все, что было в нем интересного, что он станет обычным демобилизованным военным, покинет общежитие, найдет себе примерную женушку и настругает детей, которым долго будет рассказывать о сирийских песках.
Киллорглин боится этого. В глубине своей души о боится выздоровления Джека, боится, что у того все будет хорошо, потому что это определенно значило бы, что тот стал сильнее. Его временная слабость, выраженная в осторожности, ночных кошмарах, тоске по смерти — все это будоражит допьяна сознание Киллорглина, заставляя его чувствовать себя живым. К Джеку можно прикоснуться, и это определенно было равноценно касанию разрушенного собора или смерти. Джек является переносным вдохновением под боком — посмотри молча пятнадцать минут на эти осторожные, напряженные жесты, упрятанный глубоко в армейские сапоги нож — да пойми, что тебе нужно писать. Как творить. Как создать шедевр. 
Киллорглин любит посттравматическое расстройство Джека по причине того, что они похожи — Киллорглин так же тоскует по убийственной силе писательства, которую ощутил однажды и теперь гонится за нее ежедневно. Дофаминовые наркоманы. Адреналиновые зависимые. У них есть одно общее свойство — скучают по тому, что грозится растоптать их. Киллорглин захлебывается в словах первые полторы недели после того, как в соседнюю комнату въезжает Джек со своим шрамом над бровью и низким голосом, которого они почти никогда не подает. Тогда Киллорглин врет, что его отец тоже военный, и это сближает их настолько, насколько возможно сблизиться с Джеком — тот кивает при встрече и не скалится с угрозой всякий раз, когда видит. Они не друзья или даже приятели — не таскаются по барам и по городу по ночам, не болтают, столкнувшись в коридоре, и первый их разговор состоится только тогда, когда однажды в пять утра Киллорглин не услышит, что дверь напротив открылась. Киллорглин дожидается половины шестого, но Джека не слышно. Все это кажается какой-то противоестественной выходкой против системы, поэтому Киллорглин открывает дверь и стучится в комнату напротив. Джек не открывает, и тогда Киллорглин делает это сам — входит в темную пустую комнату, в которой нет и намека на то, что ее пытаются обжить. Все даже не по-казарменному строго, все было никак — пусто, гулко, сухо. Он опирается на дверной косяк и устало смотрит на Джека, который сидит в самом углу комнаты на полу. Рядом с ним стоит бутылка. Он был смертельно пьян и, по-видимому, спит. Киллорглин громко хлопает входной дверью и садится на кровать. 
Джек моментально открывает глаза, готовый нападать, защищаться, убивать. Он гневно осмотривает комнату, будто бы выискивая врага, на которого можно наставить оружие. Киллорглин опускает голову на чужую подушку и достает оттуда тяжелый холодный металл. Пистолет лежит в руке неровно, но определенно стоит внимания. 
— Мне тоже скучно. — Отзывется Киллорглин из противоположного угла, продолжая вертеть на руке пистолет. Джек сжимает челюсть и хрипит, прокашлявшись.
— Мне не скучно. 
— Тебе тоскливо. Недостаточно опасно. Не хватает развлечений, адреналина и угрозы. — Киллорглин говорит размеренно, медленно, лениво, словно бы ему ничего не угрожало. Но он и не чувствует угрозы от ослабленного глубокой потерей человека. Киллорглин припоминает, что когда умерла его мать, отец вел себя таким же образом. Только в этот раз все было не так. 
Джек никого не терял.
Это война потеряла его.
И он скорбит.
— Ты не мой психотерапевт. — Джек фыркает и указывает рукой в сторону двери, будто бы пытаясь избавиться от Киллорглина, но тот и не думает уходить. Поговорить с Джеком — это кажется чем-то нереальным, чем-то опасным, чем-то значимым. Он делает это определенно не ради признание, но совершенно точно знает, что все его сокурсники просто сожрут свои мелкие глупые рассказики от зависти.
— У тебя его вообще нет, зато есть валиум. Знаешь, что такое валиумный поцелуй? Мы забиваем такие молотые таблетки в кальяны, трубки, косяки и даже сигареты. Растворяем их в стаканах. — Киллорглин врет,, они не делали ничего такого, он просто вычитал это в каком-то студенческом рассказе — скверном, скучном и неправильном. Но теперь он загорелся идеей попробовать.
— Это бред. 
— Это опасно. 
— Война — вот что опасно. — Возражает Джек, но будто бы не собирается прогонять Киллорглина так быстро. Джек поднимается со своего места и подходит к кровати, забирая оружие из его рук. Киллорглин направляет пистолет на него, щелкнув где-то в районе предохранителя, но Джека это не впечатляет. 
— Тогда ты лучше других должен быть сведущ в войне с самим собой. 
— Все эти душевные терзания для детей. Я же делал настоящее дело. 
— Поэтому тебя пнули из Сирии как щенка, бросив в студенческое общежитие. Ты когда-нибудь обворовывал аптеки? Валиум, прозак — это весело. 
Киллорглин делает то же, что и всегда — толкает людей в пропасть. Он знает, что может плохо кончить, поэтому старается утащить за собой как можно больше людей, только вот пока что у Киллорглина все ладно, а за его спиной был ворох разрушенных его безумством идей и людей. Киллорглин лишь указывает на место потенциального надлома и подталкивает к краю. 
То, что игрушки могут ломаться, — об этом Киллорглин не думает. 
Даже когда они ломаются одна за другой. 
— Ты прошел войну, Джек. Теперь живи изувеченным.
Киллорглин определенно упивается новой игрушкой, которая все никак не хочет ложиться в руки, упрямится, хмурится, злится, но так и остается на полке. В самом деле, Киллорглин знает, что Джек никуда не пропадет — ему не светит никакой чудесное выздоровление, переезд или возвращение в Сирию. Всего этого Джек больше никогда не увидит, а Киллорглин поможет ему в этом. Киллорглин поднимается с чужой постели, чтобы триумфально покинуть комнату. 
— Ты подумай, ладно?
— Нет.

На третий месяц это происходит снова. Тогда они уже знакомы чуть лучше — пьют пару раз вместе, но Джек так и не подпускает Киллорглина к себе слишком близко, словно чувствуя, что новую угрозу для себя он уже нашел. Джек не выходит на пробежку и Киллорглин привычно ломится в дверь. В углу комнаты сидит Джек, его глаза закрыты. Пустая бутылка и перевернутая баночка с валиумом лежат рядом. Запах стоит отвратительный. Джека, как видно, стошнило. И он не дышит  — так кажется Киллорглину. Он зовут Уилла, и того едва не тошнит тоже. Он истерично зовет коменданта, а тот — скорую и полицию. 
Киллорглин оказывается прав — Джек действительно не дышит.
Киллорглин ошибся — Джек все же нашел выход.