Соло на бэк - вокале. Глава 9

 Июнь. Дача.

«Незачем торопиться, говорят все вокруг. В жизни все идет своим чередом, и нам не дано знать этого расписания; а наши собственные планы - лишь смехотворные мечты. Как бы мы ни спешили на трамвайную остановку, ждать нам придется, в среднем, ровно столько же, сколько всем остальным. Но задержка, колебания только все убивают, и даже больше того. Любовь, если на нее не ответить, завтра станет ненавистью. Любая неиспользованная вовремя возможность быстро превращается в свою противоположность. А потом воспоминание о незамеченных возможностях сводит с ума и заставляет бежать даже тогда, когда это ничем не может помочь, бежать всегда. Но уже поздно.

Но самое страшное даже не это. Познавая мир и планируя свои действия, мы исходим из того, что сегодня, и завтра, и всегда люди и вещи существуют по одним законам. А если это не так? Если с течением времени меняются Постоянные Величины, искажается сама модель мира? Сегодня ты гладишь кошку, и она мурлычет. Завтра, когда ты протянешь к ней руку, она оскалится. Если ты повесил телефонную трубку, ты больше никогда не сможешь снова поговорить с тем же собеседником - номер сменился навсегда, изменился непредсказуемо. С ударом часов в полночь все вокруг превратится в тыквы. Мы проснемся завтра и никого вокруг не узнаем, мы не поймем ни слова - все будут говорить на каком-то незнакомом языке…» (ЛК)


                *       *       *


На самом деле в июне случилось еще два заслуживающих внимание события. Снег. И  дача. Сначала снег… Снег в июне – это ведь даже не в мае!

 Еще вчера праздные, легко одетые люди ломали букеты сирени в заброшенных сестрорецких садах, спокойно и подолгу топтались на остановках, в ожидание автобусов. Уезжали на дачу в футболках и блузках без рукавов. А возвращались после выходных в Город - уже всерьез и надолго переодетый в плащ.

Это, конечно, был не осенний снег. Он прихотливо  менял агрегатное состояние от района к району. На Северном проспекте это был довольно крупный град. А в Купчино – нечто, похожее на мокрую вату. По области налипание на провода рвало электросети и связь, а общественный транспорт работал, не выключая дворники. Потом все это растаяло, потекло ручьями, и кое-как пришло в норму.

В разговорах теперь часто поминали май, оказавшийся в сравнении - еще довольно щедрым на тепло. Кусты и кое-какие деревья  продолжали цвести, елки выбрасывали стрелки молодой хвои. Но все это быстро стало привычным, и даже немного скучным. Дачники потянулись на вокзалы с помидорной рассадой. В электричках стало душно. Старухи дружно бухтели на открытые форточки, их закрывали, в результате остальные вежливо задыхались в битком набитых вагонах. Справедливости ради, остальные все равно составляли меньшинство.

В июне город пустел. Так в Питере бывало во все времена. Только загород из века в век отодвигался все дальше. В пушкинские времена загород – Коломна – начинался сразу за Фонтанкой.  Фонтанный дом Шереметевых, теперь, в первую очередь, дом Ахматовой, был загородной резиденцией. Литейный проспект - ее задворками. Теперь на Загородном проспекте (когда-то действительно загородном) только начиналось путешествие за город.

Витебский вокзал. Когда-то Царскосельский. Царственный в принципе, и по существу: первая железная дорога страны! Начало пути в Царское Село - резиденцию императоров!
«…И грянут здравия раскаты
 на крик «Здорово, молодцы!»
 вокзалы, парки и дворцы…» (Манд.)

Царско-Сельский колледж, в смысле, Лицей. Пушкин, Анненский, Ахматова, Гумилев. После таких имен название вокзала могло ассоциироваться только с Малевичем, да с Шагалом! Ну, а что же еще могло назначить этому одуряюще-модерновому зданию имя заштатного провинциального городка? Теперь вокзал безнадежно белорусско-хохлятский. Еще новгородско-велико-лукский, ну, и дачники.

Но это направление у дачников не котируется. Юг. Все дорогие земли находятся на севере. По Выборгскому шоссе, по побережью. Во времена Блока загород был в районе  метро «Озерки». Испытанные остряки гуляли с дамами там, куда мы едем загорать, если нет времени, возможности или денег, выехать на залив. У кого чуть-чуть есть – едут в  Сестрорецк, Репино, Зеленогорск. Пастернак вывозил семью в Лисий Нос. Репин, построился, соответственно, в Репино. Чуковский жил там в своей Чукоккале. Эти, правда, жили там круглый год.

 Нынешних сезонных дачников сильно отодвинули от моря и от города дорогие  загородные дома. И процесс все еще идет. И сейчас в Сестрорецке поражают, не сказать подавляют, воображение жуткие погорелые закуты, хозяев у которых то ли нет, то ли они в процессе смены. В основном это бывшие базы отдыха каких-то, по-видимому, учреждений. Или, с грехом пополам расселенные коммунальные бараки,  со столетней историей, и такого же возраста жильцами, еще вчера выходившими к колодцу за водой. Они бесконфликтно соседствуют с частной высокохудожественной застройкой.  Впрочем, возможно не так и бесконфликтно, не сами же выгорают старые турбазы.

Одним словом, июнь это месяц, когда из Питера на дачи выезжают граждане, семьи,  школы и детские сады. Хотя, со стороны в этом видится больше традиции, даже понтов, чем реального оздоровления. Это довольно существенная статья расходов, масса бытовых неудобств,  дополнительное и немалое время в транспорте, вряд ли способствующее здоровью, хлопоты с переездами, с поисками. После чего городская коммунальная толчея превращается в такую же коммунальную, но уже на турбазе или в садоводстве. За каждым забором мелькают чьи-то трусы, и обсуждают чью-то нравственность. Это не значит, что город вымирает, но в пригородных магазинах и магазинчиках вчетверо поднимаются продажи.

Проведя четверть лета в плаще и под зонтом, задаешься вопросом, так ли уж бессмысленны хлопоты с переездом на дачу? Если дождь всегда, что есть начало летнего сезона: смена температурного режима или способа существования?
 
Наша героиня практически не ездила на дачу в этом июне. Ну, во-первых, как-то не позволял режим работы, а во-вторых, (но неизвестно, во-вторых ли) она не могла оторвать себя от монитора. Нет, конечно, отрывала, но вряд ли это можно было назвать полноценным существованием (но что считать полноценным существованием – тоже вопрос)...(ЛЛ)


      *       *       *


На дачу их вывезла, как ни странно Глафира. Она обзвонила всех, и менторским тоном назначила дату своего переезда. Никто бы конечно и так не посмел отказать. Марина попыталась, он нарвалась на тяжелую отповедь, в итоге все равно пообещала приехать, сразу на место и позже, сославшись на  какого-то своего уголовника.
 
На Витебском она встретилась с Викусей и Айжан. Та была  даже еще и с Тахиром и со всем своим выводком. Они перекинулись дежурными приветствиями и купили билеты. На  вокзале пекли и тут же продавали  хычины, к которым в прозрачных стаканчиках полагался горячий,  свежий и сладкий чай, от которого пришли в восторг дети, и даже взрослые, кроме Викуси. Ей, как стройной девушке, претили все эти развратные излишества. Они сели ровно на ту электричку, на которую было велено.

Дом у Глафиры был под Вырицей, в хорошем месте, и, пребывая в курсе ценников на эти места, ЛЛ уважительно покивала. Свой дом она купила в полных  е – енях, потому что здесь ей хватило бы, как  пану Тыкве - на конуру. Она уже привыкла к долгим переездам, и дорога в час езды – казалась шагом от метро. На платформе их встретил красивый седой мужчина, представился сыном, Евгением Сергеевичем, рассовал их кое-как по своей не такой уж и маленькой Тойоте, взобрался сам, и всю дорогу обсуждал с Тахиром ходовые качества и технические характеристики корабля.

ЛЛ успела только узнать, что Ваня готовится к ЕГЭ, у него все в порядке, у Вики тоже все в порядке, вот только с работой пока никак, Айжан опять до смерти устала от своих мужиков, и мужа никогда нет дома, вот только,… Руслан, перестань!...  в выходные и видимся, да вот Глафира пригласила всех погостить на недельку. «Ого!» - подумала ЛЛ и подозрительно осмотрела затылок сына, Евгения Сергеевича…

Дом у старушки был совсем не старушечий. Хотя и не пижонский. Такой, правильный дом, с точки зрения ЛЛ – оч. хороший. Во-первых, отопление было печное, а стены полы и потолки - деревянные. Печек было три, две внизу – русская и голландка, ну, это такая - как большая бочка. И вторая бочка – на втором этаже. Такой дом совсем не обязательно всю зиму топить, его можно заморозить на десять лет, а потом приехать и за сутки расконсервировать. Из труб была только сливная труба для отвода воды. Перемерзать нечему. Колодец был на улице, дома - только водогрей, примерно на ведро воды.
 
- Глафира Андреевна, а воду вы как носите?

- С водой тут не очень. Питьевую - сын привозит, а  техническая – на улице колодец. У меня там насосик погружной. Он на двадцать метров поднимает.

- А когда мороз?

- А когда мороз – я здесь не живу, - засмеялась бабушка.

- А пИсать как?

- Вот писать, девочки, тут все по-деревенски. Вот там будочка – туда по большому, а по маленькому – идите покажу, мальчики – тоже, - она отвела всех в закуток за лестницей. Там стояло красивое ведро фисташкового цвета, с крышкой, заточенное как раз для этих целей – ну, вот  сюда можно отливать, только попрошу мальчиков делать это так же как девочки – сидя. А то если  мальчики промахнутся, даже если один, то девочкам будет неприятно садиться. Айжан, твоим парням я на ночь выдам еще одно ведро, поставите прямо в комнате, че мальчишек гонять вниз-вверх.
 
 Комнат было шесть: две большие – центральные, и четыре маленькие спаленки, ровно по размеру кровати - плюс два квадратных метра – на шкафчик и походить. Мебель была простая и мощная. Правда в верхней большой комнате – типа гостинной и библиотеке - наблюдались даже два резных стула и секретер - не без выдумки: «девятнадцатый век, Женя подарил на какой-то юбилей»

В нижней большой комнате – кухне и столовой по совместительству – была вполне современная добротная кухня с каменной столешницей и большой рабочей поверхностью и мойкой под тем самым водогреем. Печкой активно пользовались, и  Айжан вызвалась похозяйничать. Пацаны уселись за большим столом, малому тут же нашелся стул для совсем маленьких. Тахир сказал, что Евгений Сергеевич объяснил все про мангал, и про жаровню, и он этим займется.

- А как вы моетесь? – спросила Вика.

- В бане, - сказала Глафира и улыбнулась, - да ты не пугайся так, у меня отличная баня, и топится быстро. Мы с Ленкой вон Лексевной щас пойдем топить, хочешь, с нами?

Вика энергично помотала головой. Глафира засмеялась.

- Тогда ты можешь Айжан помочь. Жанка, тебе нужна помощница?

- Да, картошку почистить…

- У-у-у, - Вика уже пожалела, что не согласилась  топить  баню.

- Я тебе поинтереснее задание дам… У меня на втором этаже компьютор… ну, такой, ноутбук… Женьке все некогда, ты понимаешь в этом?

Вика кивнула.

- Ну, вот, может ты мне там настроишь, че там настраивают, там говорят, все что надо - есть, я сама не знаю. Вот если бы можно было так, в три клика связаться с тобой, или с Леной, или с Мариной, вот это было бы хорошо. Я бы может и не звонила столько, и не  эсэмэски бы своим старушкам посылала, а чатилась бы в сети, как эти дебилы?

Вика заржала, и гордо потопала на второй этаж.

ЛЛ с Бабушкой отправились в баню. Похоже, кроме ЛЛ возможностью попариться в бане никто особенно  не вдохновился. Городские дети, ни черта не понимают в деревенских радостях.  Баня была, ваще! Холодный предбанник, предбанник собственно, и парная. Широкие полкИ, здоровенное плечо печки, толсто-стенный край котла с горячей водой. Емкость для холодной.

- Ну, как тебе? – с удовольствием покосилась на нее Глафира

- Супер!

- А то! Сама люблю, уже не парюсь. Так моюсь, пока тепленько. Только нюхаю. Аж улетаю, так люблю запах. Ты-то паришься?

- Да, тоже большого жара не выношу. Но люблю, да, когда так стягивает, да? и так жарко, аж морозит!

- Эх! Ленка,  щас бы выпить чего-нибудь.

- Да! Пива!

- А вы привезли?

- Да!

- Тащи!

ЛЛ принесла банки, еще холодные, а Глафира достала с полки пивные стаканы.

- Давай по чуть-чуть, а потом я тебе покажу, где дрова брать…

Они выбрались из бани, уселись на завалинке в тени.

- У вас, че-то случилось? – спросила наша героиня.

- Эх, девочка моя, в мои годы уж лучше бы что-то случилось… - Глафира, развязала кисет, и принялась скручивать самокрутку. ЛЛ не поверила глазам, и встряхнула головой. Глафира поискала зажигалку и прикурила свою неизменную папироску.

- Сын?

- Невестка…

- Достает?

- Да, как сказать…

- Делите имущество?

- Да делить-то особо нечего. Я  ни на что и не претендую. Но могла бы! – она уперлась в ЛЛ своей красивой морщинистой ручкой.

- Я верю, - сказала ЛЛ.

Бабуся покивала.

- У меня, вишь, здоровья - на пятерых!... Кто бы мог подумать!... Сережа умер, нам по сорок пять не было… Я уже без него живу втрое столько, сколько с ним… Уже внук старше, чем ему было. Зажилась я, Ленка… Никого вокруг… Смотрю на стариков, и понимаю, что они были детьми, когда я уже взрослая была, а не могу… Смотрю, на молодых – иногда сама себе девочкой незрелой кажусь. Как они умудряются быть такими взрослыми, не знаешь? Я не говорю уже о книжках. У Жени есть подчиненный – мальчик совсем, - она оглядела ЛЛ – моложе тебя,  может как ты. Слушай, с ним страшно разговаривать!

- Злой?

- Умный!... Умный… толковый… Интересный. Как Сережа…был… Трахает, подлец, мою невестку.

- Да, ладно!

- Да.

- Да, откуда вы знаете? Может, все только слухи…

- Да, ты понимаешь…, ну, не мне же судить! Но тогда кому!? ... Он интересный! Жесткий такой, властный… Знаешь, бабы любят. Но она ведь дура совсем! Она ведь не понимает… А у меня же Женя! Я ж - мать! Ты ж понимаешь! Ты затопила?

- А че, будем топить?

- Так да, конечно, че ждать-то, кроме нас никто, поди, и не станет париться. Айжан вон может детей перемоет.

- Да мы с вами тоже те еще парильщицы…

И ЛЛ прервала их посиделки на добрых двадцать минут.


- Ну, и что, и что, ваша там, невестка… еще пива?

-  Зря мы пиво начали пить, надо было чего покрепче… Ага, спасибо… Приезжаю зимой, еще перед Новым Годом, я так делаю иногда, часов в шесть, думаю, пока натоплю, пока вечер, смотрю, Маруся такая выскакивает, румяная вся, нарядная... Ну, ладно, че. Мы, говорит, тут с Сергеем Викторовичем проект обсуждаем… Какой проект? какой Сергей Викторович? Выходит, красавец! Такой – на все пуговицы застегнутый. Галстук, потихоньку в карман прячет. Маруся давай чай, то - се… А чет не то! Ну, я сказала мол, устала, пойду, не буду мешать. Как-то они уехали. А утром обживаться стала, в гостиной на секретере трусы лежат…

-  Женские?

- Женские, да… Такие, знаешь, порнографические… А сюда не ездит никто зимой… Я таких трусов отродясь не носила, ты ж понимаешь… И  сказать-то некому! Ни ему не могу! Ни ей не могу! Господи, думаю, хоть бы умереть да не видеть эти ослиные уши!

- Какие уши?

- Да, сказка такая, мальчик узнал про своего, ну, шефа, что у того ослиные уши, а сказать некому. Он пошел в поле, выкопал ямку и в ямку нашептал, про эти поганые уши…

- Может, и не так все, может они там…, да мало ли что…

- Девочка моя, это у тебя еще мальчик маленький, а у меня-то уже видала какой. А если он знает?

- Так, а вы как  бы хотели, чтобы знал, или чтобы нет?

 - Я бы хотела, чтобы этого всего не было! ... в конце мая приезжаю…, вечером, на такси, и не то чтобы поздно. Светло, ну еще не белые ночи, но… Захожу, даже свет не включила, светло же. Я на них чуть не наступила! Они такие - голые и прекрасные! Спят… Прямо на полу. Как убитые. В полной отключке, в совершенно отвратительной позе. Такое ощущение, что они тут трахались до изнеможения, а потом, вырубились. Ты себе представляешь такой секс?... Я испугалась. Развернулась, и просто сбежала. Теперь, когда она прикасается к Женьке,  меня передергивает! ... И это делается в моем доме!

ЛЛ сходила, подбросила дров. Взяла еще банку пива, снова присела с Глафире:

- А говорите, у вас нет личной жизни.

- Знаешь, я когда была молодая, совсем не интересовалась мужчинами, ну, нет, не то чтобы совсем, но веришь, просто по пальцам…, - Глафира задрала голову, на свои корабельные сосны, и пыхнула папироской, -  Я вот и тебя слушаю, и мне кажется, что я пропустила в жизни, какой-то важный эпизод.

- Но когда думаю про Машку! - бабусю передернуло -  Тупая! Склочная! похотливая овца! В порнографических трусах! Неужто в жизни ничего нет получше? Ведь этот Сергей,  гад, Викторович, ведь он умный мужик! И Женя о нем так говорил. И я сама слышала! Умный! Интересный, яркий, и так красиво говорит! Боже, Лена, ты себе не представляешь, что он берет в рот!

ЛЛ, наконец, тоже проняло, она фыркнула, обняла свою несчастную старушку.

- Не думайте об этом! Зачем они вам!

- Они! Мне! Не! Нужны!!! – она встрепенулась в руках у героини, как больная птица, - Мне за Женю обидно!...  В любом случае я прикрою этот притон. Вот сейчас Айжан, поживет с детишками, потом тебя попрошу, потом внуки с юга приедут, их перетащу на дачу.  Пусть придумает, где шалавиться! Порнозвезда! Под сраку лет! Ей же под пятьдесят уже, Лена!

-  Глафира Андреевна, - крикнул Тахир с той стороны участка, - давайте  шашлыки жарить!

- Дружочек! Сходи на кухню, там ведро с шашлыком в холодильнике, Айжан найдет, а шампуры возле тебя где-то!

 Они поднялись, и Глафира пошла в дом, за полотенцами и простынями, а ЛЛ - в баню, подкинуть еще дровишек. Теперь она объяснила себе и глафирино появление в боткинских бараках.  Но, боже мой,  будучи матерью с почти двадцатилетним стажем, она, оказывается, все еще  не знает и половины материнских бед.



О ЧУЖИХ ВОЙНАХ.



Последняя великая война стала "великой" потому, что слишком долго многие пытались сохранить мир, как можно дольше не влезая в начинающуюся драку. В итоге демонический вихрь всё равно добрался до них, они просто дали ему время и возможности набрать фантастическую силу.

Однако вывод из этого урока был сделан противоположный: война настолько страшна, что от неё нужно держаться подальше. Хорошие люди не воюют. Если они воюют, - значит, плохие, и воюют обязательно из-за каких-то глупостей. Они должны помириться.

Конечно, во всем этом сквозит раздражение человека, у которого канонада прервала чудный сон. Он ленив и напуган, сон и мир ему дороже всего, и он не желает понимать ничего.

Но главное, конечно, атеизм. Всякая религия - это, в основе своей, убежденность в существовании абсолютных Добра и Зла, ведущих неутихающую войну от начала мира и до его конца. В таком разе наивно надеяться на мир, и твой долг - вступить в бой на стороне Добра.

И вот вертикаль становится горизонталью. Ни Добра, ни Зла нету - есть лишь две силы, и кто из них прав, определить невозможно. Так вопрос вообще не стоит: обе точки зрения имеют право на существование. Точек зрения должно быть несколько! Добро теряет монополию на правоту. Зло нельзя уничтожать, его нужно выслушать.

Похоже, что атеизм и этот метафизический плюрализм - тоже следствие человеческой лени и трусости: чего не придумаешь, чтобы остаться дома вместо того, чтобы идти на войну со Злом! Ведь в таком раскладе чужие конфликты не имеют к нам никакого отношения.

Но так уж устроен мир: если ты не идешь на войну, она приходит к тебе. Возможно, на свете нет абсолютной правоты. Но чего на свете действительно нет, так это своего и чужого. Всё в мире связано мириадами тончайших нитей. Стало быть, в любой драке кто-то покушается, пусть и косвенно, на твои интересы, а другой их защищает. Потому что ваши с ним интересы совпадают. Или совпадают враги.

Если ты останешься в стороне, его могут разбить, и ты останешься один перед врагом. Оставаться в стороне не то чтобы некрасиво и аморально, а недальновидно. Лучше воевать на чужой земле. Свои интересы нужно защищать с предельной жесткостью и в любом районе земного шара.

Главное тут - четко понимать свои интересы и видеть взаимосвязи окружающего мира. Тогда ты сразу поймешь, кто тебе ближе в споре Путина и Гусинского, на руку ли тебе переворот на Новой Гвинее, и на чьей стороне тебе следует быть в ссоре супругов Михайлюков, проживающих в Конотопе по адресу улица Раздельная, дом 7. Требуя купить себе платье на всю мужнину зарплату, она создает опаснейший прецедент; её нужно остановить. Конечно, не везде ты можешь вмешаться. Это и есть главнейший признак слабости, которая в итоге может привести к твоему поражению.

Но люди зачастую не воюют даже там, где могут, потому что не понимают своих интересов, и потому хотят лишь того, чтобы их оставили в покое. Такие люди глупы и близоруки, брать с них пример вредно. Да, подобную чувствительность к тому, что происходит за тысячи километров от тебя, можно счесть слабостью и уязвимостью. Однако неуязвим лишь тот, кому ничего не нужно. Если же ты намерен добиться многого (а иначе зачем жить вообще?), зона твоих интересов простирается до звезд.

И зря.

Зря ты думаешь, что можно обойтись без войны. Сегодня управляют единомышленниками и соблазняют любимых такими способами, которые наши предки применяли только к врагам. Иначе нельзя в нашем тесном мире. Нельзя соглашаться и уступать. Нет большинства - срывай кворум.

Ошибается тот, кто в желании мира готовится к войне. Готовиться некогда - надо атаковать.

А волков бояться - в России не жить.
                ( Л.К.2001)


                *      *      *



Родные собирали для нее вырезки, и она читала его всего  разом. На сессии. Один месяц в году, два: летом и зимой, то она читала его  вперемешку с Рабле и Андреем Белым, то с Драйзером и Трифоновым. В какой-то год он наложился на латынь и Бердяева с Чаадаевым. Нет, она не сравнивала. Одних она изучала, другим жила.
 
Обнаружив его тексты сейчас, погрузившись в них в достаточной степени и в полном боекомплекте, она вдруг обнаружила себя цитирующей его всегда: тут увидела тему своей записки… такой-то, там – только влияние, на уровне аллюзии, там прямую лексическую цитату, а иногда цитата осознавалась, как последний аргумент в пользу принятия решения.

С этим довольно сложно было смириться, потому что… Ну, если вы сами автор, вы поймете… Как уже говорилось, их связь не была для нее шоколадом. И влияния, так же не рассматривались, как благо. И многолетние поиски способа существования «от противного» - не могли способствовать легкому смирению с тем фактом, что ты, как автор, как человек, и как мыслитель оказываешься сама, как говорила Ахматова «одна великолепная цитата».

Не утешало и другое, то, что она находила в его текстах свои мысли, фразы и обороты, свои жесты и реалии той еще поры – «эпохи бордовых роз». Это значило только одно – что он помнил и не прощал. Даже два: что он тогда помнил, когда писал, и тогда уже не прощал… И это не значило, что сейчас помнит, и уж тем более, что сейчас прощает.

 Но и это было не самым страшным в нем. Он был блистательным – сам по себе. Свой собственный мальчик. Свой собственный автор. Сам по себе думающий. А она – только рефлексия по его поводу.

 Он был ее главным и единственным адресатом. Главным редактором. Рецензентом. Судьей. Арбитром. Троллем. Ангелом. Приемной комиссией и комиссией по защите. Он был ее молитвой,… ее исступленной мечтой,… ее страстью,… ее наваждением,… ее мучением,… ее счастьем,… ее испытанием,…  ее вожделен…твою мать!
 
ЛЛ швырнула об пол красивый пивной стакан … И очнулась… «Че это было?»

- Ты чего посуду бьешь?- сказала вернувшаяся Глафира, подозрительно осмотрела свою молодую подругу, и вошла в баню… У тебя тут так хорошо пахнет. Давай париться, а то девчонки тут потом сырости наведут, только испортят все… Э-эй? Что с тобой?

- Страдаю.

- М-м…чем?… Дурью?…Веник вон там, за печкой…

ЛЛ подмела осколки.

- Полегчало?- спросила Глафира.

- Отпустило… Я не знаю, где я это подхватила, но, мне кажется, это заразно…и  прогрессирует…



 Его читали в транспорте. И этот знакомый курсив, вызывал у нее сердцебиение. Когда говорят магия слова, имеют ввиду именно это.  Он стал ее персональным Лениным, в смысле: «Ленин -  ум, честь и совесть  нашей эпохи!»




- А он ведь этим был… Ленин. Для эпохи… У одного моего друга Ленин - главная тема. Мы с ним  ссоримся, часто. Но в этом вопросе -  в согласии на все сто. Потому что и для него Ленин - эталонный человек своего времени.

- Но по духу, это не твой вариант?

- Да, по духу мне ближе Николай. Нежный, прекрасный, чуткий, отзывчивый, внимательный, совестливый. Прекрасный отец. Нежный муж. Интеллигентный человек.
 
- Это все прекрасно! Я не спорю, не сомневаюсь. Но послушайте старую женщину. Прожив свою маленькую жизнь в эпоху перемен,  протащив на своих узеньких плечиках детей, она, эта женщина знает еще одну вещь… - Глафира сделала театральную паузу, - У доброго отца дети не МОГЛИ! так ПЛОХО! КОНЧИТЬ! Любой… плохой, сраный, говняный отец…должен был в глотки вцепиться за своих девочек - и она в жестах изобразила, как должен был вцепиться, -  должен был некрасиво ползать на коленях, умолять, врать, изворачиваться, прятать их под лавки, просить добрых людей, продать полстраны, отказаться от престолонаследия… но! детей спасти!
 
- Но он же царь!

- Вика, если твой папа тебя сдаст проклятым буржуинам только потому, что ему так положено по долгу службы, станешь ты его оправдывать? Нет! Да и тебе уже не придется решать этот  вопрос. Но вот мы все, оставшиеся живыми, будем сидеть вот так же за шашлычком и так же праздно рассуждать, был ли у него выход.

Глаза у Вики подозрительно налились, губы надулись.

- Ну, ну, моя хорошая, я не про твоего папу, - бабушка потрепала девочку за ручку, - я в принципе. Папа должен спасти всех! Выдрать, пересажать, перестрелять зачинщиков, расставить всех по углам, напугать, заставить слушаться! Согнать в колонны и отправить в светлое будущее, если нужно – и под конвоем!

-  Нет, я понимаю вашу мысль, Глафира Андреевна, вождь должен брать на себя ответственность за все, даже за непопулярные решения. Просто знаете, под конвоем, это ведь уже все было…

- Было, да, но ты сейчас говоришь уже совсем про другого вождя, верно?  А тот вождь, о котором говорю я. Спас! Всех! Детей, жен, страну, армию, народ! Перестрелял контру! Повысылал неугодных!
 
- Потопил в крови интеллигенцию…вырезал цвет нации…

- …да, придушил офицерье, застроил матросню! И это тоже, но он страну спас! Цена дорогая, но страна ее уже заплатила. Задача решена, и вот мы дети пролетариев в третьем поколение, неплохо сидим верно?...  У каждого своя зона ответственности!

- Все-таки я бы предпочла менее эксцентричный путь истории, - грустно вздохнула ЛЛ.

- Если учитель не справляется с классом, он плохой учитель – это не ты разве говорила? И у вас учителей есть основания так считать,  это ремесло, и мастеру не указ, комитет солдатский матерей? А Айжан никого не пустит на свою кухню, верно? Давай у нее спросим, какая такая демократия. Айжан, если твои дети станут устраивать демонстрации протеста  против компота и за кисель?

- Всех в угол! –  суровой рукой показала в угол мать троих детей, и заулыбалась.

- Глафира, вы такая категоричная! Как будто от вас действительно что-то зависит, - вступилась за царя Викуся.

- Девочки, дорогие мои, а от кого же еще все это зависит? – и она обвела папироской пространство вокруг беседки, дачи, возможно, всей Михайловки, страны, и кто его знает, далеко ли она заходила в своих обобщениях.



О МИНУВШЕМ ДЕСЯТИЛЕТИЕ.



Десять лет назад, хмурым августовским утром я стоял в очередь на заводской проходной; там я и услышал историческое заявление. Динамик, по которому говорил диктор, был далеко, слова долетали неразборчивые, но интонация диктора не внушала ничего хорошего. Казалось бы, мелочь, эмоция. Но я знал, что эмоциям стоит верить, и бывают такие мелочи, которые говорят больше, чем всё остальное.

Повинуясь интуиции, я вышел из очереди и пошел прочь. Я не знал куда идти и что делать: так спешишь к тяжело больному любимому человеку - если не помочь, так хоть разделить боль и быть с ним. В свою способность сделать что-то я не очень верил, зато вполне отдавал отчёт, что могу угодить если не под гусеницы, так в лагерь.

Это потом я увидел, что таких, как я, много. Очень много. И узнал, что всех нас бессилие и страх не останавливали, а, напротив, гнали вперед - как хорошо известно из истории, бесполезное сопротивление и бывает наиболее ожесточенным. А, может быть, это было опять-таки интуитивное открытие: стремясь к свободе, мы добивались, чтобы всё было разрешено, и тут поняли, что свобода - это, на самом деле, когда ты делаешь то, что тебе пытаются запретить.

Последующие три дня были Праздником Непослушания. Что мы сделали за эти дни? Да ничего. Слишком мало было времени, и дело не дошло до реальной схватки. Как перед всяким началом большой драки, участники пугали друг друга и внимательно искали на лице противника знаки испуга. Потому наши готовность и твердость, наше дерзкое непослушание были важнее той наивной суеты, которой мы посвятили эти три дня. Мы на самом деле, сами того не понимая, не газеты выпускали и не баррикады строили, а занимались коллективным колдовством, где каждый из нас был звеном в цепи. И потому я вполне серьезно верю, что послушайся я тогда, как телепузик, диктора, пойди через проходную - исход был бы совсем другим.

Как и всякий ключевой момент судьбы, этот миг непослушания можно считать еще одним днём рождения каждого из нас. Родившись в один день со своей страной, мы пошли дальше в полном резонансе. Страна в спешке создавала из хаоса свои учреждения. В это же время в неменьшей спешке из неменьшего хаоса мы создавали своё предприятие. За стенкой ребята занимались тем же самым, у них были такие же красные от недосыпа и горящие глаза. За всеми стенками все ребята делали то же самое - ожидание "когда разрешат" кончилось, мы все поняли, что сначала надо сделать, а потом это разрешат, ибо как можно разрешить то, чего нет?

И глаза горели, и забыты были выходные, и мы верили, что деньги приходят к тому, кто хорошо делает нужное людям дело. Мы строили капитализм, потому что знали: капитализм - это когда умеют работать, и делают только нужные людям вещи, а не габардиновые трусы с узором "800 лет Пензе". Это была работа, это была команда, это было нечто - предприятия, созданные в 91-м и 92-м людьми, которые не боятся танков, не боятся ничего.

Мы летели вперед со своею страной, мы кидались в прекрасный и кошмарный мир, где могли выжить только сволочи последние - и мы. Нам повезло жить в своё время. Жизнь удалась.

Жизнь удалась, хотя та странная война трех дней в августе, которая не началась толком, толком и не закончилась. Враг остался не уничтожен.

Кажется, судьба вообще не позволяет полных побед, скраивая жизнь по принципу унылого компромисса: у страны наш флаг, но их гимн, и в итоге она всем немного чужая, эта страна. Парторги стали президентами банков, злобно шипящие старички не исчезли, не признали нашу власть и даже не стали шипеть тише, и та ненависть к нам, ко всему новому и светлому, которая в том августе овеществилась в лязге гусениц, по-прежнему плещется рядом - только руку протяни. Какие уж мы "хозяева жизни", если на наши налоги кормятся те, кто нас душил и до сих пор ненавидит! Но мы-то знаем, что без нас этой стране не жить. Значит, эта страна наша. Мы отвоевали главное право - право делать. Значит, мы победили.

И еще мы победили, потому что судьба подарила нам солнечный вечер 21 августа 1991 года. Радио говорило, что танки уходят из Москвы, и я смотрел, как за трубы ВИЗа садится небывало золотое какое-то солнце.

Наверное, это был самый прекрасный закат в моей жизни.
                (23 августа 2001 )



В промежутках между сессиями она жила, как будто совсем другую жизни. Там она была реальной, вещной, объективной, у нее были сын и муж, дом, обязанности и права, пистолет Макарова на работе, а в быту - велосипед  с маленькой сидушкой на раме. Он жил  в ее голове как фон, как поплавок, не дающий утонуть в болоте жизни. Он был ее идеологией, ее политикой и ее религией,  для неверующей девочки это так закономерно, и, в общем, - так по-бабски. «Он - для меня и правый, и левый, и центровой…» услышала она в каком-то кино, и засмеялась, настолько это было афористично.

 Она много читала. Собственно, она прочла все, что нужно было прочесть, чтобы официально считать себя специалистом в этой области. И все эти годы ей было немножечко стыдно, за то, что она так приятно проводит время. Потому что она любила это дело, наверное, больше всего на свете. И, наверное, потому у нее не сложились отношения с этой профессией.



ОБ ИНЫХ МИРАХ.



    Можно всю жизнь провести за чтением романов. Очень велик соблазн. Здорово лежать в постели в выходные дни, особенно такие длинные, как эти. Вылезать из кровати лишь за малой нуждой, или чтобы согреть чайник, или сварить змеиный супчик из пакета и рассеянно угукнуть соседке на вопрос «тебе не стыдно». Уткнуться в книжку, не для того, чтобы не видеть и не слышать, а наоборот, чтобы видеть и слышать. И чувствовать. Погружаться в миры, созданные чужой нежностью и одиночеством.

    В созданных чужой нежностью и одиночеством мирах тоже можно быть счастливым. В чужих мечтах о дружбе друзья остаются друзьями, даже если кто-то из них становится начальником, и продолжают поражать взаимопониманием и самоотверженностью. В любви герои ведут себя в соответствии с вашим представлением о том, как герои должны вести себя в любви, а совсем не так, как это бывает в жизни обычно. В романах герои всегда ходят на любимую работу, и ходят с таким удовольствием, что завидовать им как-то даже не приходит в голову.

Романы удовлетворяют вашим представлениям о Наставнике С Большой Буквы, какие в жизни вам, скорее всего, не грозят, ибо  старше вас нет, похоже, никого на свете. А тех, кто умнее, больше заботят собственные амбиции. О вашем же таланте никто не подозревает и, скорее всего, не заподозрит никогда. Да и само его существование вызывает большие сомнения, поскольку для этого он должен во что-то воплотиться, ну, там, в пароходы, строчки и другие долгие дела.

     Поэтому погружаться в чужие миры, особенно «созданные чужой нежностью и одиночеством» опасно настолько же, насколько приятно. Из них больно выбираться. Больно не хочется. Не хочется идти на работу, строить учеников, строиться перед начальством, делать работу, которая с точки зрения вечности имеет безнадежно второстепенное значение. Да чё там, даже на маршрутку утром возникает почти рвотный рефлекс.

      Романтизм, чистой воды. Но жить не хочется, эт точно! Интеллектуальная наркомания. От этого нужно лечить и лечиться. Стоило ли с таким трудом втискивать себя в существующую реальность, чтобы так бездарно из неё вывалиться? Наверное, нужно срочно сотворить свой собственный мир, как-то адаптированный к реальности. Ну, или уж вываливаться в чужой мир насовсем!


       *      *      *
               

На следующее утро она проснулась почти как новенькая.  Парилка – это такое чудо, после которого чувствуешь себя мытым  еще целую неделю. Она выбралась из койки, посмотрела в окно. Сосны, солнце, песок:

«И вот, бессмертные на время, мы к лику сосен причтены
И от болезней, эпидемий и смерти освобождены…»

Тахир в глубине участка рубил дрова… Он так принципиально вчера  отказался от их бабских посиделок, что и сегодня она не знала, как к нему подъезжать. Ох, уж эти мусульманские мужчины! Из всех них он признавал только Глафиру. Она собрала в пучок волосы, потянулась и отправилась умываться.

Бабушка возилась у мультиварки:
- Кашу варю - сказала она, не оборачиваясь и вместо приветствия - Ты как?

- Спасибо, хорошо, а у вас тут море далеко?

- Далеко… Тут река Оредеж подальше туда и озерцо есть, хочешь искупаться?

- Не-е, холодно…
 
- А че? Почему спросила?

- Да у вас тут сосны такие,  «что где-то за стволами море мерещится все время мне».

- А-а… Стихи?

- Знаете?

- Нет, по интонации догадалась… Чьи?

- Пастернак… Че за каша?

- Классика… Овсянка… Ну, вот…, пошли, что ли пройдемся, для моциону? Каша будет готова через двадцать минут.

Они вышли через парадное крыльцо, прямо на улицу, уставленную соснами, и побрели по песку, усыпанному шишками в сторону, где ей мерещилось море.

- Когда я была молодая, и покупала здесь участок, мне казалось, что все очень компактно, слишком. Все слишком близко, слишком тесно, мелко, и по-домашнему. А сейчас думаю, что это единственный переход, который я делаю без одышки и сердцебиения. Сейчас мы немножко в гору, зато обратно идти легче. Тут вообще очень хорошо. Раньше было страшновато. А сейчас стало дорого, у всех то охрана, то собаки, и стало совсем, как в парке.

Совсем неожиданно из-за поворота появился пруд. Или озерцо. Не очень большое, но такое, со школьный стадиончик. С одной стороны берега были топкие, с другой – высокий песчаный бережок, крутой, с замысловатыми и голыми корнями сосен - типичный для питерских озер пейзажик.

Глафира присела на один из корней. Закурила свою неизменную папиросу:

- У тебя-то как?

ЛЛ спустилась к озерцу умыться. Вода показалась прохладной и зовущей:

- У меня полный абзац! – она сняла кеды и закатала штанины.

- А это хорошо, или плохо?

Наконец, она решилась и ступила в воду:

- Глафира, я, кажется, сумасшедшая! – она зашла поглубже, по щиколотку.

- А что есть симптомы?

Наша героиня еще немного постояла в воде:

- Да, и кажись, очень тревожные! – она вышла на берег и поднялась к Глафире босиком, держа в руках кеды, уселась рядом. Глафира вежливо обозначила движение « я подвинусь»:

- Например?

- Я, кажется, неадекватно отражаю существующую реальность.

- Тебе песок кажется жидким, или вода сыпучей?
 
ЛЛ засмеялась:

- Вы за мной подсматривали.

- Да, нет, зачем, так прямо и смотрела… Бешенство, совсем не значит, что человек не может прикоснуться к воде

 -  Да?... Я тоже все прочитала. Галюцинации, головные боли, слабость.  Но главное, галлюцинации: обонятельные и зрительные… Там было написано: преследуют отсутствующие на самом деле запахи, возникают несуществующие образы - первые признаки бешенства, ну, а потом водобоязнь уже, агрессивность.

- А что, у тебя галюцинации?

- Да, особенно обонятельные. Меня преследует запах… Черемухи… А она же уже отцвела? У одного моего знакомого был парфюм…, такой, он мне очень нравился, запах, прямо до одурения.

- Запах, или знакомый?

ЛЛ улыбнулась:

- А весной, я вдруг обнаруживаю, что так пахнет черемуха. И вот весь город, представляете. Такое чувство, что… что, он меня преследует, как тень. А теперь мне везде мерещатся рубашки в голубую полосочку… А вчера мне показалось, что вы самокрутку скручиваете.

- Я? Когда?

- Когда мы в бане были. А потом у меня какие-то голоса в голове, и мне все время охота разбить что-нибудь.

- Зачем?

- Тогда они затихают.

- Голоса?

- Вы иронизируете?

- Уточняю, - бабушка сделала деликатную попытку обнять девочку, та не противилась, и бабушка обняла ее своей красивой ручкой. ЛЛ поправила волосы:

- Помните, я вам говорила про охранника, который мне мою посылку вернул?

- Помню, да.

 - А я вам говорила, что он для этого должен был привезти ее из Свердловска?

- Ну, я догадалась.

- Ну, короче, его шеф меня послал… А между тем, человек с которым я переписывалась, продолжает закидывать меня письмами… Как будто ничего не произошло. Как будто он просто вообще не знает, что что-то произошло.

- Так…, интересно…, и что из этого следует?

- Да я и сама не знаю, но мне кажется, что я говорю и пишу, разным людям…

Глафира потянулась за папиросами, ЛЛ встала, и они пошли вдоль берега. Старушка – шаркая удобными свободными туфлями, ЛЛ – загребая мелкий песок босыми ногами.

- Ну, я хочу тебе сказать что, на мой взгляд…, да и любой другой взгляд…, весь вообще роман в таком духе, выглядит, весьма…  э-э-э … экстравагантно… Мягко выражаясь… Мало похож на правду…

- А этот его упырь сказал, что в курсе моей личной жизни…

- А он в курсе?

- Да я сама не понимаю…если это разные люди, то кому я тогда пишу? если он возвращает мне подарки то для этого нужно, как минимум, поинтересоваться, что за человек пишет. Вы бы стали интересоваться посторонним человеком?... Да и вообще, зачем тогда вообще ввязывался в эту историю. И меня ввязал… А если уж ввязался, то почему возвращает?... А если это не он - тогда где я ошиблась? И кто тогда он?

- Подожди, а откуда у тебя эти контакты? Куда ты говоришь, посылку послала?

-  У меня был его адрес.

- Давно?

- Давно.

-  Лет, эдак…?

- Пять…семь…

- А как ты подписалась?

- Так и подписалась, по имени

- И по адресу…

- И по адресу, да… Без адреса не принимают, что за вопрос?

- А его-то ты как написала? Давай пойдем обратно, у нас каша там сварилась…

- Администрация бла-бла…Начальнику там управления...

- А фамилию?

- Нет, я так уже посылала, мне вернули письма, я же письма туда посылала…

- Письма вернули… А почему?

- Ну, какая разница, вернули…, не помню, уточните адресата, или что-то в этом роде… Ну, и вот, я стала посылать без фамилии, просто на должность.

- И много ты таких писем напосылала?

- Я не помню…, много…, штук шесть, может семь… восемь, не помню...

- А по времени?

- Что по времени?

- Как давно ты послала первое письмо?

- Ой, Глафира…, ну давно, не помню…, может года два.

- Два?!

- Ну, да, два, может чуть больше!

- И что их возвращали, а ты снова посылала?

- Да ну!... че уж я… совсем! Нет, мне вернули первое письмо... Я посылала-то ему только такие поздравительные письма, так-то мы с ним в интернете постоянно на связи. В  первый год – вернулось поздравительное письмо, со штампом, такой то отдел, такое-то управление, вот в мае, на День Рождения. Я его запечатала в другой конверт и отправила обратно в такой-то отдел и такое-то управление, как написали, так и отправила, но уже без фамилии. Подумала, что решат, что официальная бумага. Просьба учителя к чиновнику, почему бы и нет. Да там ничего особенного, просто хотелось, чтобы у него была открытка… моим почерком. Да глупости всякие снежинки, листики…

- Угу. И что? Ответил?

- Ну, как ответил.  Я не спрашивала… Но он такой текст выложил после этого… Бф!... Глафира, дорогая, у вас такое лицо, что я начинаю думать, что…


Оставшуюся дорогу они промолчали, погруженные в размышления.
 

Потом они ели кашу, прекрасную Глафирину кашу! Проснулись утята, и мама утка умывала их по очереди из рукомойника, видного из окна кухни-столовой. Потом ЛЛ засобиралась, сказала, что ей срочно нужно в город. Отказалась дожидаться Марину, попрощалась с Айжан и семейством, передала Вике привет для ее мальчика, а Глафире сказала, что, кажется, нашла ошибку в решение своей задачи, чмокнула в щеку, извинилась и спешно отчалила.



                *       *       *



«…Главная человеческая мольба - о стабильности. Люди о чем-то договариваются, заключают контракты и вступают в брак, чтобы  и завтра получать гарантированные деньги, помощь, ласку и внимание. Но все тщетно. Удается обеспечить только формальную сторону дела. Свойство любого спутника - уходить со временем из зоны видимости. Клятвы, обещания, долги - буквально завтра все это уже будет недействительно и просто забыто. Надо спешить не для того, чтобы успеть, а чтобы еще чуть-чуть остаться. На том же месте, в условиях убийственного, сбивающего в сторону течения жизни. Часы уже запущены.

Опять раздаются шаги Командора. Он уже в пути, подходное время - шесть минут. Я смотрю в глаза того, кто напротив меня, пытаюсь втянуть в себя побольше счастья и лихорадочно ищу какие-то последние, самые главные слова. Шелест секунд сводит с ума. Триста пятьдесят пять; все; уходим.
Я знаю, кто такие боги. Боги - это те, кто отсчитывает время других.
Наверное, лучше уходить самому, не поддаваясь ощущению стабильности и чарам обещаний. И тем более, если Судьба улыбнулась тебе новыми глазами, нужно кидаться на свет. Меняя курс и ломая строй жизни. Разрывая связи и презирая правила. Связи и правила создаются заново каждый день, и значит правил и связей нет вообще. Реальность даже минутной радости перевешивает все.

Вещи давно поменялись местами. Думать о вечности - суета и ничтожество, так невозможно сделать ничего по-настоящему вечного. А почеркушки в альбом знакомой дамы или роман, написанный впопыхах, для прокорма семьи, вдруг остаются на века. Корявые, небрежно сделанные любительские фотографии остаются единственным, что сохраняет облик ушедшего от нас человека.

С человеком, которого я довольно часто провожаю по вечерам, нам не суждено быть вместе - в том смысле, как "быть вместе" понимает тяготеющая к стабильности часть человечества. На то есть тысячи причин, которые не пробила бы никакая, даже самая свирепая любовь. И вся жизнь, все мое будущее впрессовывается в остаток вечера, в эти пресловутые минуты, в сотню метров оставшейся дороги. Все всегда кончается сегодня и тут.
Господи, поставь таймер на шесть минут, шепчу я. Не ставь на три. Это же все, о чем я прошу в этой жизни.
- А вот этого я как раз не обещаю, - отвечают сверху.
Какие они торопливые, эти боги. Совсем как я.
                (Л.К. 2001)


               


        *       *       *

Глафира тем временем вырабатывала стратегический план и рисовала диспозицию:

- Марина, у тебя есть знакомые в Екатеринбурге?

- Личные, или по работе?

- По работе, и личные тоже.

- Скажите че надо, Глафира, сделаю...если это в человеческих силах

- В человеческих... А теперь, Викуся, у тебя мальчик когда последний экзамен сдает?

- Двадцать восьмого.

- А до зачисления у него будет... недели три?... вот что мне от вас нужно...


 "...Говорить о том, что дружба умерла, стало обычным занятием. Образцы верности и крепких чувств нам ныне приходится искать исключительно в старинных романах и летописях; мушкетеры, скачущие в Лондон, группа аристократов, отправляющаяся на поиски малознакомого им капитана Гранда - какие люди и поступки, и где сегодня найдешь такое?!"