Талант

ОЛЬГЕ....

      Я не помню, как она появилась в моей жизни. Кажется, я была знакома с её подругой. Они приехали вместе откуда-то из глубинки. У подруги тоже были серые глаза и плавные линии фигуры, но больше я не смогу сказать о ней ничего. А вот серые глаза той, о которой пишу, зацепили меня сразу и, когда суета большого города отнимала последние силы, я устало брела к ней. Она включала блестящий металлический чайник, подаренный «Ляксандром Иванычем», и мы не спеша пили чай, который казался мне родниковой водой. Я слушала, как она переживала, что впустила в свою жизнь женатого человека. Думаю, что «Ляксандр Иваныч» — молодой мужчина лет тридцати пяти, вполне себе образованный, прибился к ней, как и я, — из желания испить родниковой воды. И,так же, как я, он всё пытался вытряхнуть из неё какой-нибудь талант. А талант в ней должен был быть непременно, ну не могло в ней не быть никакого таланта! Она работала по обычной рабочей специальности, полученной в техникуме. В свободное же от работы время. как и положено, тосковала по «Ляксандру Иванычу», который совершенно тоски такой не заслуживал. Вскоре Бог избавил её от ненужного греха. «Ляксандр Иваныч» исчез из её жизни так же неожиданно и непонятно, как и появился. Я перестала занудствовать на предмет поиска её талантов и приходила теперь запросто только поговорить. Надо сказать, что у нас никогда не было ни единообразия мышления, ни общности взглядов. Сложно мне понять и то, чем ей нравились наши беседы, но была она мне всегда рада, и я никогда не пожалела ни об одном вечере, проведенном с ней.

      Через какое-то время в её жизни появился Стас. Любовь случилась у них с первого взгляда. Стас не стал ничего из неё вытряхивать, а просто взял и женился, как и подобает настоящему мужчине. Они расписались только вдвоём, и она со светящимися глазами показывала мне эту фотографию на банковском мостике около крылатых львов, сулящих всем денежную прибыль. Но прибыль этой пары заключалась не в деньгах. Они словно существовали друг для друга. Он смотрел на нее с обожанием и сам счастливо таял в её взгляде. Это была самая обыкновенная земная любовь, для которой не существовало никаких преград...,НИКАКИХ!

       Когда она вышла из врачебного кабинета со страшным диагнозом, он ждал ее в коридоре с улыбающимся маленьким сыном на руках. Она широко улыбнулась малышу, потому что не могла позволить себе бояться в присутствии двух самых близких и любимых людей. Да ей и не было страшно. Они вместе стали бороться за её жизнь. Точнее, боролся больше Стас, потому что он был мужчиной. Стояла зимняя, питерская слякоть, по улице шли люди, скрюченные от забот, промозглости и усталости. Люди чувствовали себя несчастными от того, что их никто не любит и проклинали свою судьбу. Да и где его взять, счастье-то… А в это время она: высокая, стройная с распущенными русыми волосами, всё также широко улыбалась, стоя у больничного окна, за которым Стас отчаянно весело махал ей одной рукой, а другой озорно размахивал сеткой с гостинцами. И люди даже не предполагали, что проходят мимо настоящего человеческого счастья. Она смеялась, когда Стас серьёзно сдвигал брови и  называл ее не по имени, а женой. Но когда она очнулась после тяжёлой операции, первое, о чём спросила задёрганную медсестру: «Где мой муж?». И он тотчас же влетел в палату с большим букетом разноцветных ирисов. А потом он долго  ухаживал за ней. Очень долго. Нет, не так, как ухаживает мужчина за женщиной в надежде провести с ней ночь. Он ухаживал за ней как за своей единственной и навсегда обретенной любимой, которую он ни за что не хотел терять. Он пробивал квоты, доставал лекарства, приводил священников, отсчитывал капли снотворного для нее, а для себя заводил будильник, чтобы не пропустить часы, когда ей следовало принимать очередную таблетку из очередного курса химиотерапии. Он стирал, воспитывал, менял, готовил, и я не понимала, в какое время суток этот человек успевал работать. Она помогала ему как могла, потому что знала, что не имеет права подвести, и вставала, шла, пила, ела, говорила и шутила своим неповторимым ивановским говором с лёгким акцентом на букву «я», который по вкусноте своей  невозможно было перебить никакой правильной по звучанию и постановке речью. Я почти не бывала у них в это время. В моей семье тоже была болезнь, и достаточно было своих эмоций. А ещё я не хотела видеть её такой -
 это было страшно и ужасно несправедливо. Но они великодушно прощали мне мою слабость и малодушие. Время от времени она звонила и заплетающимся уже языком спрашивала, как мои дела, а когда ей стало совсем плохо, раздался звонок от Стаса...

       Я преодолела себя и поехала. Потому что очень хотела успеть ещё раз прикоснуться к её серым глазам и заварить чай той чистой родниковой водой из металлического чайника, давно не нового, но по-прежнему ослепительно блестящего под лучами майского солнца, нахально пробивающимися в окно сквозь наглухо задернутые шторы. В соседней комнате о чём-то ворковал их шестилетний сын, у которого наверняка тоже был большой талант к любви и к жизни...