Звуки детства

   Летом и зимой звуки разные.
   Зимой они вязнут в сугробах и приглушены толщиной стёкол, поэтому дома ты их услышишь только в тишине и если форточка раскрыта.
   А летом они раскатистые, гулкие и длятся допоздна, а иногда и всю ночь. Хотя не только сезон влияет, но и погода, а может, и атмосферное давление или температура, направление ветра? Не знаю точно, но бывают дни совсем тихие, приглушенные, а бывают такие громкие, что слышно за многие километры.
   Вот затарахтит за два квартала мопед или мотоцикл и разбудит, и по нарастающей начнёт давить на уши. Потом пронесётся под окном и начнёт затихать, но долго ещё будет стучать его надрывное сердце в твои перепонки. Но мопед — это же мелочь, по сравнению с гоночным мотоциклом! И вот на таких по улице Горького мчались мимо нашего дома на соревнования спортсмены. Мотоциклисты в нашем городе жили славные, что в гонках на льду, что по гаревым дорожкам, но нам ближе по сердцу братья Дубинины, которые жили где-то рядом, а мотоклуб, как и депо машин скорой помощи, находились также недалеко, ближе к железной дороге. Вот от них-то звук был самый чувствительный, и редко удавалось успеть увидеть источник того звука. Скорость!

   А вот скорость совсем иная.
   Поздний летний вечер, идёт запоздалая парочка. Его слышно по голосу, а её — по торопливым шагам на тоненьких шпильках. Её каблучки так нервно чиркают по асфальту, когда нога неожиданно не находит опору в темноте на неровном тротуаре. Она, конечно же, теряет равновесие и ещё ближе прижимается к своему партнёру.
   А где-то совсем вдалеке поздний трамвай делает разворот, это на кольце за Оперным театром, и стальной скрежет его колёс, трущихся о рельсы переворачивает тебя в постели с боку на бок.
   Но громче всех проревёт пассажирский самолёт, зашедший на посадочную глиссаду в аэропорт Толмачёво и уже начавший снижение в сторону Оби.

   А страшнее всего — проснуться от удара грома, когда гроза неслышно подкрадётся и шарахнет молнией где-то неподалеку. Но пугала-то не гроза и гром.

   В начале шестидесятых я не раз просыпался с ужасающей мыслью, что — всё! Началось то самое, чем нас тогда пугали в школе —
атомная война!
   Так аукнулся тогда карибский кризис. Даже нам, первоклашкам, показывали в школе фильмы про ужасные последствия атомного взрыва, воздействия ударной волны, а дома по телевизору и радио рассказывали, что надо взять с собой в убежище по сигналу воздушной тревоги. И эта тревога периодически случалась. Она звучала грозно и заунывно одновременно. И тогда ты сам себя спрашивал — учебная или нет? Началось уже то самое? А кто бы знал... пока не утихнет.
   Поэтому после пробуждения в грозу надо было ещё успокоить себя, вслушаться в шум дождя и ветра, чтобы понять, что это просто ударила молния и снова уснуть.

   Но кроме грозы были же и звуки живой природы. Утренние песенки и чириканье птичек, например. Как же без них? Этого добра хватало. Прямо под окнами нашего дома росли раскидистые клёны, через дорогу — великаны-тополя, а наискосок от нас — целый сквер перед зданием Водного института. Места для пернатых — хоть отбавляй. Но пение птичек нас не донимало, а вот, когда синички начинали с раннего утра свой долбёж на авоськах за окном, то это было вполне пригодно для побудки.
   В ветреную погоду — особенно осенью, те же деревья за окном создавали лирический фон своим шелестом и шорохом уже опавших листьев. А потом вдруг брызнет дождь, и начнётся барабанный стук капель по подоконнику или прямо по оконному стеклу.

   Но были и совсем приятные звуки — музыкальные. Летним вечером из дома напротив часто негромко звучала пластинка. Там жила незнакомка. Взрослая девушка, которую я издали наблюдал только у окна. Она ставила свой электрофон на подоконник и там же располагалась сама — у раскрытого окна.
   Она любила слушать то, что было модным, но наши музыкальные пристрастия почти совпадали. Хотя я был, пожалуй, лет на пять моложе, но её выбор был мне близок.
А своей музыки у нас никакой не было.
   Зато музыки хватало на праздники, когда она громко звучала из всех репродукторов в Первомайском сквере и на площади Ленина.
   Оттуда звуки доносились и до нашей улицы, только многократно отраженные, они иногда перемешивались. Но всё же и эта какофония создавала настроение праздника. И если даже было грустно и не слишком празднично на душе, музыка не мешала, она подстраивала что-то в тебе, и грусть светлела, становилась прозрачной.

   Будничные звуки начинались с метёлки дворника по тротуару летом, а зимой он иногда тюкал ломом, иногда скрёб совковой лопатой. Потом проносились первые грузовики, в кузовах которых, кажется, всегда что-то болталось и гремело.
   Легковые машины были ещё сравнительной редкостью даже в центре, и они не доставляли особого беспокойства. А вот грузовики, встававшие под загрузку фляг с молоком на близлежащем молокозаводе иногда долетали. Звона хватало.

   Когда мы поселились на улице Урицкого, асфальта на нашей улице, а также на соседних: Горького, Щетинкина, Чаплыгина и прочих, ещё не было. Улицы были мощёными крупным булыжником. Поэтому в те времена звуков от проезжающих грузовиков было с избытком. Представляете, как звучат десяток пустых фляг, катающихся туда-сюда по обитому стальным листом кузову. Каково форте-фортиссимо!
 
   И вот иное впечатление. Ночь. Откуда-то издалека начинает нарастать лязг гусеничной машины. Трактор? Да, в то время по булыжнику мог передвигаться и трактор, но не то… Это гораздо мощнее, потому что это движется целая колонна танков!
   Растревоженные жители выскакивают из постелей, бегут к окнам. Под ними с непередаваемым грохотом, лязгом и искрами(!) проносятся танки.
   Что это? Война или манёвры? Мы не знаем. Но беспокойство пройдёт не скоро, даже после того, как всё стихнет.
   Чаще всего танки появлялись накануне парадов. Во всяком случае до того, как на улицах появился асфальт такие ночные происшествия случались регулярно по праздникам — осенью и весной.

   А вот и сам праздник под окном. Улицы до отказа заполнены шумной толпой демонстрантов. Гул голосов мощно сливается, и только духовые оркестры способны заглушить этот рокот первомайских или ноябрьских колонн, ожидающих своей очереди на марш. И уже не усидеть дома, хочется ворваться в эту гущу и слиться с ней.

   Что ещё? Звуки и крики по ночам — пугающие, а утром разговоры — кого-то сильно побили. Случалось, но редко. А вот лай собак.
   Тогда ещё вокруг было много частных старых домов с их самоохранным укладом и псом на цепи. А ещё внезапно возникающие завывания пожарной машины или скорой помощи? Это всё тревожные сигналы, заставляющие подумать: что-то случилось.

   Но ведь крики не только при драке случаются, кричали и друзья под окном. Сотовых телефонов и домофонов не было. Поэтому обозначить свой приход им было легче так.
    А ещё — свист! Уметь свистеть громко и звонко считалось большим преимуществом. Таким свистом можно было и отпугивать, даже наводить страх на других особенно в темноте.
    Или просто сигналить кому-то вместо «Эй, ты…». И это умение было скорее редкостью среди приличных мальчиков, но укоренялось в среде разудалых пацанов. Были подлинные умельцы насвистывать. Это уже другого рода умение — художественное, что тоже вполне поддерживало мужское реноме. Помню на уроке (классе так во втором) слушал я, как какой-то старшеклассник шёл по коридору и насвистывал себе под нос мелодию песни из популярного кинофильма «Путь к причалу». Помните — «Если дружба на всех одна, на всех и беда одна…»? Как же мне захотелось тогда научиться также непринуждённо и точно выводить мелодию. Прямо там в классе начал я тихонько повторять, губы сами свёртывались в трубочку. Но ведь нельзя!
   Я вообще делал попытки научиться свистеть по-всякому: и по-хулигански, и художественно, но как-то не довёлось достичь явного успеха. Звук был не тот. Что ж, и на это занятие требуется талант.

   Ещё были звуки со двора. Это немного другие звуки — из замкнутого пространства, как из колодца. Рано утром там появлялась молочница с тележкой, звякала крышкой флягой и начинала истошно зазывать покупателей звонким и протяжным криком: Молоко-молоко-молокоооо!
   Потом начинались скрипы и хлопки дверей, ведущих во двор. А у нас подъезды были проходными: и на улицу, и во двор. Но те двери, что во двор, громыхали всегда сильнее, потому что они были совсем расхристанные со времён постройки дома, наверное. Особенно наша, расположенная возле высокой дымовой трубы.
   Зачем труба? У нас на кухнях ещё стояли обычные угольно-дровяные печи. Но ими уже не пользовались, обходились обычными плитками с ещё открытыми спиралями, а труба стоит до сих пор!
   Кстати, электроплиту в современном понятии я лично видел только в квартире одноклассника Жени Андреева. А газовых плит в нашем районе вообще не водилось. Тогда и холодильник-то был редкостью, и телевизор, и стиральная машина. Но были — в принципе, как и пылесосы или даже магнитофоны.
   Просто тогда это были скорее диковинки на общем фоне ещё почти послевоенной бедности. Поэтому и звуков от этого всего ни дома, ни с улицы тем более услышать было нельзя. А вот «транзисторы» уже зазвучали. Иметь такой радиоприёмник было мечтой и отчасти признаком достатка. А уж пройтись с ним по улице под какую-нибудь модную песенку и вовсе — шиком. Хотя размером они были довольно внушительные — с портфельчик. Был хороший приёмник и у соседей, так что как звучат позывные "Голоса Америки" мы знали. Но радио - это совсем отдельная тема.
   А я не закончил про двор.

   Днём там бывало сравнительно тихо. Только малышня из детского садика, что на первом этаже, возилась в песочницах.
   К вечеру возвращались с работы хозяева квартир и коммунальных комнат, и они появлялись возле своих сараев. Или иначе — сараек. Сарайки представляли мрачные деревянные постройки, сколоченные из неструганных, некрашеных досок, уже дочерна потемневших.
   В сараюшках хранилось разное барахло и съестные припасы. Там протекала своя жизнь. Из нашего хозяйства мне помнится только телевизор «Рекорд» первого выпуска, который попал в сарайку после покупки новой модели. Простоял он там недолго, а затем был варварски уничтожен. Для начала кинескоп с совершенно неповторимым звуком был пробит камнем, выпущенным из рогатки. Но перед этим состоялось совещание пацанов с единственным, но жгучим вопросом — а не взорвётся?
   Не взорвался, это даже разочаровало отчасти, но потом остатки кинескопа и телика раскромсали с хрустом подручным инструментом, и весь его искорёженный корпус пропал в глубине огромного ящика для мусора, который располагался напротив сараек.
 
   А за тем ящиком и за забором — начиналась территория школы №10. Когда школа обзавелась хоккейной коробкой, то появились и новые звуки. Зимой понятное дело, звон и треск от шайбы, летящей то в стальную стойку ворот, то мимо — в деревянный бортик, крики игроков и болельщиков, свисток судьи.
  Летом начинались футбольные баталии, и звуки хотя становились глуше, но их спортивный азарт сохранялся. Я много раз и сам был участником тех баталий и на льду, и на гравии. Испытал и минуты славы под крики зрительниц, но и минуты спортивного позора под смех и свист болельщиков также не обошли стороной. Интересно, что эти спортивные успехи и поражения помнятся бесконечно долго. Кажется, помню все не забитые мною и пропущенные мячи и шайбы. Но и забитые же помню!
 
   Это, как звук от нежданно прилетевшего в голову мяча — до звона в ушах, эти воспоминания затихают медленно.
   И слегка болезненно в месте ушиба. Потому — что неповторимо всё это.