Парижские метаморфозы - 8

   Совершенно  осознанно  пропускаю рассказ о перелете. У меня  сложилось впечатление, что из самого сердца Европы мы отправились на край Вселенной. Летели-летели, ехали-ехали, жарко, насекомые  и все время хочется пить. Напиться, раздуться и лопнуть – вот те чувства, которые я испытывала сидя в вездеходе, пробиравшемся сквозь заросли к воде.
 
   На побережье, в некотором удалении от поселения,  на широком постаменте (архитекторы были бы точнее в названии такого неординарного фундамента) стоял небольшой дом в два этажа, напоминающий стеклянный куб с белоснежной крышей, края которой так сильно выдавались по периметру, что сохраняли тень над стенами.  Рядом с домом не было растений, только песок, который отливал золотом  под  дневным палящим солнцем. Я сразу подумала, как было бы замечательно украсить эту унылую картину  цветами и тропическими растениями.  Но  они потребовали бы  ухода и внимания. Кто здесь будет этим заниматься?
 
   Единственная дорога, сложенная из больших серых плит, которая  вела к этому уединенному жилищу, наконец-то закончилась. Луи остановил машину. Из дома к нам вышли   мужчина и женщина: оба смуглые, с плоскими лицами,  очень похожие на аборигенов. Они поздоровались  на местном диалекте как-то тускло и односложно, потом  стали выгружать содержимое багажника. Мой «жених»  не  счел нужным  нас знакомить. Лишь позже объяснил, что это  муж и жена, которые  жили в поселке в двух километрах отсюда и приглядывали за имением. Мало ли что? Деньги за «пригляд» были внушительными по местным меркам, что хоть как-то гарантировало  сохранность имущества Луи.
 
   Через полчаса они ушли, и мы  остались вдвоем,  как на необитаемом острове.
 
   Для меня первые часы нашего  уединения  оказались гораздо сложнее, чем я предполагала.  Но Луи вел себя просто и вежливо, как в Париже. И я со временем успокоилась. В конце концов,  не обязательно все время поддерживать беседу и  пристальное внимание друг к другу.  Можно  расслабиться, отменив все рекомендации бабушки и мадам Девон, и позволить себе быть  собой.
 
   У каждого из нас была отдельная  комната на втором этаже, а внизу –  всего одно помещение в двести  квадратных метров, которое  делилось на зоны без перегородок: кухня, зал для отдыха и библиотека, совмещенная с рабочим кабинетом. Обстановка  не подавляла роскошью. Скорее, все было  функционально, удобно и  стильно.  Как сказал бы полковник  Саша Соколов : «монтировалось с Луи». И, как ни странно,  со мной.  В дизайнерских решениях доминировал белый цвет в сочетании с металлом:  мебель, стены, светильники  - все белым бело.  Немного напоминало о  русском снеге и  психологически приятно охлаждало.
 
   В своей комнате я обнаружила некое подобие кровати.  То есть выглядело это так, будто на белый деревянный круг, отороченный металлом,  уложили огромный круглый матрац.  Вот на этой «тарелке»  мне предстояло провести тридцать ночей, как-то разобраться с подушками, которые некуда было прислонить, поэтому они рассыпались в разные стороны. А еще -  управиться с шелковым бельем. Луи – не Вирджиния. Он не знал, что я терпеть не могла эту скользкую и холодную  ткань -  очередную  дань моде по всему миру! Что я предпочитала? Лен. Тонкий, хорошо выделанный и без всяких примесей!
 
   Простите за занудство и ворчание!  Теперь-то мне известна  природа дамского  капризного  настроения: такое случается  в жизни женщины, страдающей от  желания любить при отсутствии любимого. Но в те дни я об этом еще не догадывалась.
 
   Мирозданию были глубоко безразличны мои капризы. Оно занималось делом: отслеживало время  и  выстраивало быт.  Завтраки, обеды, ужины, погода, природа. Сюда же прилагалась  полная  изоляция от людей.   Я пыталась встроить себя в эту простую и, одновременно,  обучающую стратегию.
 
   Чтобы себя хоть чем-то развлечь,   решила  заняться любимым делом  – наблюдать. Предметом наблюдений стал Луи за неимением никого другого. До глубинного общения с океаном я была  поначалу  не готова.

   Удалось открыть  то, что я не успела заметить в Париже.  «Жених»  оказался хозяйственным, трудолюбивым, аккуратным и обстоятельным. В повседневном общении  вел себя  настолько спокойно и непринужденно, что    я отнесла эти качества к природной простоте. Но чем больше я за ним наблюдала, тем приятнее было осознавать, что  эта «простота»  сформировалась  как итог  прекрасного воспитания, философского склада ума,  природной доброты и врожденной утонченности. Он не подавлял  мужским началом, которое, несомненно, было, а  успокаивал деликатностью и уважением. И еще в нем присутствовало самое важное  для меня  качество  – Луи не переносил насилия в любых его проявлениях, даже в плоских шутках. Цинизм, так модный сегодня в среде  мужчин, не имел к нему никакого отношения.  Поэтому, весьма скоро, я  забыла про оборонительную позицию, в которой прибывала с первого дня жизни в Париже,  поскольку мой брат и месье Дюпонтель не давали расслабиться ни на мгновение.  И мое напряжение стало постепенно растворяться в благодушии… чуть не  написала  «напарника».
 
   В отличие от Анри, Луи   перерос подростковую фазу с кучей комплексов. И давно вошел в период мудрой  зрелости.     Я встречала на своем веку мужчин, которые к сорока годам все еще выглядели  застрявшими в  отрочестве. Пыжились, пускали пыль в глаза, потрясая дипломами об образовании. Или, что совсем плохо, становились «гуру»  и начинали учить жизни, ровным счетом ничего в ней не понимая. Потом они выбирали себе девушек с каждым годом все моложе и моложе. Зачем? Зрелую женщину трудно обмануть и обольстить словоблудием. Юные барышни слушали их, раскрыв рот. Этим полу мужчинам  полу детям необходимо признание. И они его получали таким вот незамысловатым способом. Чего только в жизни не бывает?  Честно говоря, я немного боялась, что отыщу в Луи нечто похожее на подростковое зазнайство. Но к моему большому удовольствию – не нашла.

   Подытожу. Знаете, есть такая замечательная порода кошек – Рэгдол.  Им свойственны определенные, специфические черты характера, которые формировались из рода в род: они покладисты, уравновешены, сообразительны.  Обращаться с ними  требуется  весьма деликатно, тогда они отвечают миролюбием и в любой момент готовы принять форму ваших объятий.  При этом они сильны, любят физическую активность, подвижны.  Одним словом, при рассказе о породе говорят так: это  уравновешенные мудрецы с достоинством, выбирающие наблюдать и осмыслять, а не сражаться. И это все о Луи. Получалось, что в моей жизни появился очень красивый и благородный Рэгдол.
 
   Первые дни мы потихоньку привыкали к тому, чтобы видеть друг друга сутками. Но  уже с третьего дня  жизнь вошла в спокойную колею. Готовили вдвоем,  гуляли по берегу океана, разговаривали, вместе слушали музыку. Наши вкусы совпадали.  Читали, сидя в библиотеке на одном диване. Играли в шахматы. Он отпускал меня  посидеть в шезлонге, понимая, как для меня это важно.  С  четвертого  дня  я решилась на  совместные медитации с океаном.  Очень ненавязчиво  Луи приглядывал  за мной из окна второго этажа.
 
   В какой-то момент я все-таки позволила себе некоторое  умозаключение: сильные и уверенные в себе мужчины, как правило,  уравновешены и спокойны. Они не гневливы, они не рефлексируют по каждому поводу, не раздражаются по пустякам и никому ничего не навязывают, в том числе своего мировоззрения. А еще они не ноют, не жалуются и не капризничают.  Они просто уходят, если отношения теряют смысл. Мне следовало  понять это с юности. Многих проблем  удалось бы избежать. Рядом с Луи я взрослела, закрывая прорехи в образовании и воспитании.

   В первую же неделю мне  открылся секрет безупречной фигуры моего «жениха». Он был пловцом. И часами наслаждался общением с океаном.  Иногда казалось, что   мир океана был  ему  ближе  по природе, чем наша наземная человеческая жизнь. Как красиво он двигался в воде! Это зрелище завораживало тем, что так любила мадам Девон – органичностью.

   Я – житель северной страны, где лето, как правило, занимает один июль месяц, а июнь и август обязательно  приносят дожди с Балтики. Поэтому, кататься на лыжах мне было суждено  чаще,  чем плавать.   Луи  мог бы меня учить. Но я была не готова к такому тесному контакту. Предложив однажды свои услуги и получив отказ, он больше не настаивал.
 
   Уже через неделю мы покрылись загаром, окрепли  и  стали больше шутить и улыбаться. Безделье и беспечность возвращают в детство. Как-то мы целый день посвятили  строительству замка из песка. К утру его смыла волна…  Прямо-таки великолепная иллюстрация к моей личной жизни!

   Нос скоро облупился, веснушки усыпали лицо а волосы стали приобретать золотистый оттенок.  Я не вылезала из шорт и была счастлива этой свободе от утомительного парижского «ухода за собой». Косметику, которую мне подобрала и засунула в чемодан Катрин, я благоразумно вытащила и  оставила дома. Быть королевой – не для меня, лучше остаться подданной.  Я не претендовала сесть с ней вместе на трон даже в учебных целях. Почему? Потому что больше всего на свете ценила возможность быть самой собой. Рай в шалаше никогда меня не пугал.
 
   Луи, с утра до вечера облаченный в  белые бермуды, тоже мало заботился о внешнем лоске и, похоже, был свободен и счастлив. Его  природная красота только усиливалась  благодаря Солнцу  и постоянному  общению   с водой.  Ежедневно, на  несколько часов в день,  он удалялся в зону кабинета и писал какой-то текст. Позже я узнала: это была книга об античной культуре. Шестая в серии, которую он начал издавать четыре года назад. Разве я могла отказать себе в удовольствии утащить предыдущие пять книг  в свою комнату?   Материал, собранный им, оказался больше научным, чем популярным. Но читать было не  скучно.  Я, как в детстве, сначала пересмотрела «картинки», и только потом перешла к изучению текста. Он заметил мой интерес к своему творчеству и был приятно удивлен.

   Мне нравилось  медленно и постепенно узнавать Луи, изучать его мысли, думать над рассуждениями и анализом, которые я нашла в  книгах.  Люди иначе раскрываются в написанных ими текстах, чем, например, в беседах. И в какой-то момент я пожалела о том, что в молодости легкомысленно отнеслась к лекциям по истории искусств. Месье оказался очень  вдумчивым  и образованным искусствоведом. И я, по старой привычке жить в комплексах,  предположила, что ему вполне могло быть скучно рядом со мной. Неуверенность в себе предательски выглядывала из углов…

   Ну, а теперь о закатах! Как они красивы в Австралии!     Огромный,  желто-розовый шар Солнца завораживал  и цветом, и красотой, и облаками, которые, как багет, обрамляли эту небесную картину  особенно  ближе к ночи. Предков можно было понять в их поклонении огненному божеству. Я вдруг начала ловить себя на мысли, что и мне в генах передалось это восторженное почитание  нашей звезды, которая, порой, казалась живым и разумным правителем всего на планете. Она хранила и одушевляла собой  мир  Земли  в его прекрасном многообразии.

    Мы оба любили вечера, закаты, бриз, прохладу.

    Вы замечали, что  к вечеру  люди становятся откровеннее? Почему именно вечером  слова кажутся более доверительными, а чувства  обнаженными?
 
    К концу второй недели нашего пребывания  на вилле «Вдвоем», мы сидели  в шезлонгах недалеко от дома  и, лениво потягивая  лимонный морс,  наблюдали  закат.
 
   - Луиза, почему вы ни разу не спросили  о  моей жизни до встречи с вами?
 
   - Потому что  я не вижу в этом ни своего права, ни глубокого смысла. С некоторых пор я отношусь к прошлому  не так трепетно, как раньше.  Но, если вы хотите что-то рассказать о себе, если для вас  это важно, то я вся во внимании.
 
   - Хочу? Скорее, нет. Но думаю, что лучше вам  знать  правду обо мне. Так будет честно.
 
Луи  говорил, не глядя мне в лицо. Его взгляд был устремлен далеко-далеко на горизонт, где над гладью темной воды висел розовый шар, готовый упасть в океан, чтобы   исчезнуть до завтрашнего утра.
 
   - Я женился  в тридцать шесть лет на очень милой девушке из Авиньона.  Она была пятым ребенком в семье. – Начал рассказывать он,  словно  повторяя  заученный  текст. - Их клан  мне нравился: в нем  сохранялись крепкие традиции.  Гужоны   владели большим фермерским хозяйством, отлично отлаженным.   Дети  учились  в Париже и по окончании возвращались обратно в провинцию, чтобы поддерживать родительский бизнес. Это были простые, трудолюбивые, и  уравновешенные  люди.  Они занимались тем, что умели и любили делать. Симона  стала  единственной дочерью из пяти, которая не захотела возвращаться  домой,  а, выбрав меня, осталась в столице. Через год она бросила учебу, родила  нам дочку  и превратилась в обычную жену своего мужа. Меня все устраивало. В дочери я души не чаял.  В те годы я  еще не был знаком с Филиппом и занимался своим бизнесом в одиночку. Прошло три года нашего спокойного брака, а потом я узнал, что у моей жены есть вторая семья, мужчина, довольно слабый и болезненный, у которого остались после смерти жены трое детей.  Симона и Бернар  давно знали друг друга.  И моя жена    решила помогать ему настолько, насколько могла.  С моих счетов уходили крупные суммы, но она  говорила мне, что  занималась благотворительными акциями, что для меня  это – мелочь. Поначалу я ей верил.  Если бы она мне сразу рассказала о своей старой связи, то я готов был бы перевести нужную сумму для детей и их слабого отца. Но она лгала. Зачем?  Когда я выяснил, куда утекали деньги из нашей семьи, то понял, что не знаю, как выйти из этой ситуации. Я очень переживал. Просил ее сделать свой выбор и прекратить двойную  жизнь. Но она смеялась и говорила, что только  из нас двоих может получиться  единственный достойный для нее вариант. Рядом со мной она чувствовала себя любимым ребенком, а рядом с ним – заботливой матерью.  Я терпел, потому что понимал, что наша дочь не виновата в странных капризах своей мамы. Сколько бы это продлилось?  Не знаю. На пятом году нашего брака, когда я улетел в Мюнхен, где в это время  и познакомился с Филиппом, Симона со своим любовником и детьми отправились в Австралию, чтобы провести пару недель вот в этом самом доме, который я купил  где-то за полгода до случившейся трагедии. Их самолет  неудачно приземлился. Большая часть пассажиров погибла, не стало моей маленькой МонИк.    Выжили  трое, в том числе и Симона.   Жену пытались спасать около трех месяцев. Но ее слабые почки отказывали.  Позвоночник был поврежден.  Поэтому об операции по пересадке и речи не вели.  За несколько суток до смерти она сказала мне, что никогда меня не любила.  Ей нужны были только мои деньги, чтобы помогать своему любовнику  и  растить  детей.  И  еще она сказала, что Моник – его дочь, не моя.
 
   Луи замолчал. Я смотрела на него и видела, что рана,   повредившая   его сердце, за столько лет так и не закрылась.  Ему было невыносимо больно, как будто он все еще жил  в том мучительном для него прошлом.
 
   Моя душа дрогнула.  Я  встала с шезлонга и подошла к нему сзади, склонившись и обняв за плечи. Он прижался головой к моей щеке, как к последнему обезболивающему. Я почти физически ощущала, как ему было тяжело.  Мое  сердце само собой раскрылось и из него вновь, как по трубе, прошла теплая и целительная волна.  Всего несколько минут …
 
   Потом он мне рассказывал, что неведомая  очень нежная сила словно погладила его изнутри. Он использовал странное слово для определения того, что с ним произошло.

   - Я  срастался и становился самим собой, - сказал Луи.

   По прошествии времени,  в попытке проанализировать  те редкие  «целительские» случаи, в которых открывалось  мое сердце,  я стала понимать, что это было не связано с приказами «от головы».  Душа  сама и спонтанно реагировала   глубоким состраданием на боль другого человека.  В этот момент раскрывался неведомый мне  «клапан» и откуда-то транслировалось то, что  я  называла любовью.
 
   А потом  я, наконец, самостоятельно, без Ченга,  поняла, что  к боли другого живого существа  самопроизвольно прикасалось мое сердце,  а совсем не руки, как думала раньше.    Оно отзывалось на  сигнал, природы которого я не понимала. Ведь не на любую же боль так реагировала моя душа.  Но  я точно осознавала:  если   выберу навсегда  остаться  внутри этого процесса, то  мне  необходимо  до конца жизни поселиться   в своем сердце, возле той его точки, где находилась дверь  туда, откуда и приходила помощь . И однозначно перестать  каждый раз  включать голову, как механический анализатор. В сущности, ничего нового со мной не случилось. Я не оказалась особенной и наделенной каким-то даром.  Просто  внутри поселилась  одна из разновидностей молитвы, на которую иногда реагировали свыше. Ее принимали и помогали. Только и всего. После «откровения» стало намного легче. Быть обычным человеком – настоящее, неподдельное счастье. Ни трон королевы, ни мантия целителя, ни роль охотницы за земным богатством  не прельщали. Я хотела только одного: любить и  никогда не утратить этой  способности. И, конечно, как любая женщина, я хотела быть любимой.

   Рыба портится с головы?  С какого-то момента и  люди перестали слушать сердце,  отдали первенство  логике и мысли.  Они стали счастливее? Свободнее? Чище? Добрее?
 
   Воистину странные и необъяснимые события  входят   в жизнь  человека  на рубеже перемен.

   



   Месяц  –  много или мало для того, чтобы  узнать другого человека? Как говорили у меня дома, в России, вместе с ним  нужно пуд соли съесть. Я готовила завтрак и никак не могла вспомнить, сколько грамм содержал  один пуд.  Полковник Саша очень давно написал мне стихи в десятом  классе:

Ты - моя Кассиопея,
Светишь, Землю ты не грея,
Весишь целых пять пудов
И боишься верблюдов.

Если учесть, что в эти годы я весила  где-то килограмм пятьдесят, то получается…. Нет, ничего не получается.

   Луи спустился вниз из своей комнаты.

   - Доброе утро, Луиза. Как вы спали?

   - Замечательно, спасибо. Вы не помните, сколько грамм содержится в пуде?

Он удивился, но, как обычно, сдержанно.  Потом спросил:

   - Луиза, а вы не могли бы  сформулировать  полное условие той задачи, которую хотите решить?

   - В моей стране считается:  чтобы узнать человека, нужно с ним вместе съесть пуд соли. Вот я и думаю: сколько на это уйдет  лет?

Он прошел в зону кабинета, и я увидела, как его пальцы забегали по клавиатуре. Через пару минут Луи вернулся и, улыбаясь, сообщил:
 
   - Если не злоупотреблять солью и добавлять ее в еду в разумных количествах, то вам потребуется два года и два месяца.  Ну, а, если учесть, что вы не любите соленую пищу, то  – года три с половиной.
 
   - Долго, - подумала я вслух.

   - Долго от чего и до чего?

   - Не важно! Луи, давайте я вас покормлю завтраком. Греческий салат и оладьи с клубничным желе подойдут? Я не успела понять, как вы относитесь к мягким сортам сыра.
 
   - Вы меня избалуете, Луиза. Как я буду  без вас обходиться?

И тут меня  подвело  прошлое легкомыслие, въевшееся в плоть и кровь.

   - Вы ведь обходились без меня всю свою жизнь. И дальше справитесь.

Улыбка слетела с его лица, он побледнел, а я ощутила  сильный удар в точку  у основания груди, над солнечным сплетением.  «Элиза, когда ты бьешь другого, ты бьешь себя», - вспомнились слова Ченга.  И первый раз за время нашего с ним общения мне стало стыдно.  Что же я за женщина такая!
 
   - Прости меня, Луи. Я сказала глупую жестокость. Прости за бестактность.

   Он услышал и мое искреннее раскаяние, и новое «ты» вместо обычного «вы». И в который раз  оказался гораздо лучше меня.

   - Пойдем завтракать, Луиза. Все хорошо, не огорчайся.
 
Даже самая маленькая ссора, если ее вовремя остановить, может продвинуть отношения вперед.  С этого момента мы  перешли на «ты».

   А дальше…  Дальше я приняла то, что Луи – мой  главный  итоговый урок.  Я никогда больше не смогу себе позволить обидеть или унизить его случайным непродуманным словом. С этого момента мне придется очень осторожно пользоваться речью. Начинался этап, когда свыше потребовали, чтобы мои знания превратились в поведение, а потом  стали  новой внутренней сутью. Ведь  тренировка – эта вся жизнь.

   С таким душевно тонким и деликатным человеком, как Луи,  мне предстояло  стремиться к изменениям в себе, иначе не только он, но и я была обречена на синяки. Он – от меня, а я – от мироздания, чтобы неповадно было. Меня учили Любви-уважению, Любви-поклонению, Любви-благоговению, Любви-служению. Австралийские страсти, которых от меня ожидала Катрин, отменились за ненадобностью. Ченг оказался прав: баланс во взаимоотношениях возможен только тогда, когда к нему готовы оба партнера. Как же гормоны мешают людям осмысленно жить!   Сюда же, до кучи, можно добавить и прицеп со «специалистами»  разных профилей: от психологов до политиков.  Как было бы хорошо, если бы люди оставили друг друга в покое и перестали зарабатывать себе на жизнь, отравляя ее другим…
   
   Шла третья неделя нашего отпуска. Мы оба окончательно успокоились.  Казалось, что все притирки и придирки закончились.  Если люди остаются вдвоем и проводят вместе по пятнадцать часов в сутки, не отвлекаясь  на  телевизор и  интернет, а только на сон, то  сближение происходит  быстро или не происходит вовсе. Мы  сдружились.

   Но, когда я оставалась одна у себя в комнате, когда на землю опускалась ночь, а звезды на черном небе были низко-низко, будто собирались упасть, я  лежала без сна и думала о Небесном пилигриме.  В наушниках звучала музыка, которую я возила с собой повсюду: это было Адажио Альбинони. Почему я ни разу не слушала это произведение вместе с Луи? Не знаю. Наверное, хотелось сохранить в сердце  свое, личное, тайное пространство, в котором я оставалась одна и была свободна, как птица в небе. Лишь в этом пространстве мне удавалось побыть в мыслях с тем, кого моя душа выбрала навсегда...
 
   В минуты глубокого одиночества, которое я так полюбила, мне казалось, что,  приближаясь к статусу «невесты» Луи, я совершаю  роковую  ошибку в своей жизни.  Еще я думала о том, что чем-то походила на Симону, любившую Бернара.  Зачем  Луи  выбирал женщин, которые не ценили его так, как он того заслуживал? Думаю, мы обе видели и понимали, что такой мужчина – редкий подарок судьбы. Так в чем же дело?  Она любила больного и слабого, а я  - виртуального и  недоступного во всех смыслах…

   За день до отъезда погода немного испортилась. Мы позавтракали, и я  отправилась на  прощальное свидание с океаном.
 
   Солнце  то выглядывало из-за  тучки, то снова пряталось, дразня лучиком, который выбегал  сквозь  порванный облачный край.  Легкий, нежный ветер  кружил одинокую птицу над головой, потом спускался вниз и в прощальном жесте гладил меня по  щеке, как доброго друга. Теплый песок грел босые  ноги, которые я с наслаждением закапывала в него по щиколотку. Казалось, что я жила на самом краю  суши. Дальше – была только вода, только великий и живой  океан.  Он потрясал своей  мощью.  Что таилось в его глубинах? Что было скрыто от людей, так до конца и не осознавших, с какой властью и тайной  воды они соприкоснулись?
 
   Казалось, океан меня понимал.  Мы оба с  ним   были обнажены: каждый внутри своей природы, и нам было  утешительно друг с другом.   Я, дышала, как учил Ченг, а вместе с дыханием   пыталась вобрать  в себя   великие бескрайние  воды.  Возникало ощущение, что в этот момент  я сама раздвигалась  до размеров океана. И все его свойства в одно мгновение становились  моими. Вся мощь и вся глубина. Он дарил мне себя. А я вплывала в силу и могущество его вод.  Он  рассказывал  о величии и глобальности человеческого духа, об удивительной игре Господа, о мудром молчании Вселенной. Океан  словно пытался  обучить меня восприятию жизни,  как самой волнующей  радости, как самой волшебной  игре  во всем  ее многообразии. Медитировать с этой волшебной стихией было ничуть не хуже, чем с Ченгом.
 
   А потом я сидела в шезлонге и довязывала белый свитер.  Вот и все, последняя петля.  Я встряхнула готовое изделие и с удовольствием на него посмотрела. Конечно, это далеко не тот шедевр, который своими руками произвела на свет Катрин. Но, в сущности, вполне достойная модель ручной работы.  В  Европе  подобное  ценили на вес золота.

   Свитер  предназначался одному  мужчине, а достанется  совсем другому.  Как и я. Странная философия жизни…

   - Луиза, дорогая, я принес тебе шаль, ветрено.
 
Луи, загорелый, спокойный и счастливый  неожиданно возник передо мной с  бежевой  накидкой в руках. Он бережно укутал ею мои плечи. Рук не убрал, обняв меня и прижавшись своей щекой к моему виску.
 
   - От тебя пахнет океаном, - сказал он, - как хорошо здесь жить втроем: он ты и я. Давай никуда отсюда не уедем. Навсегда останемся здесь, спрячемся от всех.
 
   - Давай.
 
   - Значит, ты согласна провести здесь остаток своей жизни со мной?

   - Разве я одна смогу заменить тебе всех?

Он сел на песок напротив меня. В его глазах светилась любовь.
 
   - Ты даешь мне намного больше, чем я мог  когда-нибудь пожелать.
 
   - Я верю тебе, Луи. С тобой мне стало понятно, что не все перемены к худшему. Оказывается можно искать одно, а найти другое не менее значимое.
 
   Он улыбнулся.
 
   - Помнишь, я говорил тебе, что мужчина очень важен в жизни женщины, но это не вся ее жизнь?

   - Конечно, помню.
 
   - Так вот, на самом деле я сейчас так не думаю. Когда  смотрю на тебя, такую милую, когда понимаю, что именно для меня старались  эти пальчики  и  это сердце, чтобы связать  настоящее произведение искусства, то ощущаю себя  абсолютно  счастливым.  Ты мое убежище, мой покой, моя глубина. Ты – мой личный океан. И в тебе сосредоточилась вся  моя жизнь.  Я хочу, чтобы так было вечно.  Ты выйдешь за меня замуж?

   Ну, вот. Пришло время для выпускного бала. Все в мире стремиться к завершению. Я провела рукой по его  густым русым  кудрям, он удержал мою ладонь,  и она так и осталась у его губ, словно преграждая путь любому напрасному слову.  Пора  мне заканчивать свои поиски,  де Бюсси. Я наделала в этой жизни столько всего…   И  больше не хотела  мечтать о  счастье.   Я сама хотела  им быть.

   - Да, Луи. Я  согласна.

По-настоящему счастливые улыбки немного похожи на младенческие.  Он улыбался именно так.

   Когда мы возвращались домой, ветер продолжал кружить одинокую  птицу   над пляжем.

   А дома меня ждал сюрприз.  Луи  поставил  «отходную».  Это было Адажио Томаза Альбинони… Орган звучал величественно и глубоко. Я затихла, потрясенная его выбором.
 
   - Знаешь, - сказал он мне четверть часа спустя, - это моя любимая музыка. Я никогда и никому не говорил об этом, хотел иметь внутри себя тайное пространство, в которое можно уходить, когда нужно побыть одному. Но от тебя у меня нет секретов.

   Я, молча, ушла к себе в комнату и через минуту вернулась с флешкой.
 
   - А теперь ты послушай  музыку, которая  живет  в моей душе, - сказала я ему.

   Луи был настолько поражен случившимся, что мы долго молчали, слушая во второй  раз любимое Адажио.
 
   - Луиза…, - он хотел что-то сказать, но передумал.

Наш первый поцелуй был незабываемым…

   
   

   Мы вернулись  в Париж.   Все домашние, включая  Вирджинию и Анри, выстроились в ряд у дверей дома. Они дружно искали взглядами мою руку.  Чтобы их не  мучить,  я сдернула перчатку.   Вкус  у Луи был безупречен. В кольце, сделанном  на заказ еще в Париже,  сверкал огромный  танзанит,  точь-в-точь передающий  цвет океанской воды  под синим небом  в солнечный день.
 
   - Поздравляю.

Филипп  выглядел  как мэр  города, победивший  на выборах.

  - Поздравляю, Лизонька, - Катрин от всего сердца желала мне счастья.

  - Мои поздравления, - Анри сделал над собой огромное усилие, чтобы изобразить  на лице подобие улыбки.
 
   Наши взгляды встретились. Что могли сказать  ему  мои глаза?  Прости меня, Анри.  Мы оба понимаем, что тебе нужна совсем другая женщина. Ты  ее обязательно встретишь. Позже, когда  сможешь  принять  мир таким, какой он есть…

   - Я так рада за вас, мадам Луиза, - Вирджиния и не пыталась сдерживать слезы.

   Голливудский happy end !

   Наверное, вы думаете, что это конец странной истории о моем скоропалительном замужестве?  Нет. У нее есть продолжение.

 (Продолжение следует)