Плакат

(Сразу прошу прощения за орфографию и пунктуацию!)

I

Наступало холодное утро. Горизонт начинал разгораться, смывая яркие звёзды с небосклона. Солнце сменяло Луну. Вновь обнажался заспанный мир. В маленьком портовом городке, больше похожем на деревушку, закипала жизнь: она выползала из своих нор и вылетала из больших окон, упорно старалась сопротивляться бризу и медленно от него пошатывалась, ковыляя в розовеющую даль. Снова белели стены домов, снова становились видны очертания недалёких гор со снежными вершинами. Небо даёт ещё один день, ещё один шанс, ровно, как и ночь.
Холодное утро, не очень приятное. Мерзкий ветер то усиливался, то успокаивался, мешая возвращающимся домой пьяницам ровно держаться на ногах. Багровый рассвет бил в глаза пастухам, выводящим стада овец на ближайшие холмы, заканчивавшиеся крутыми обрывами и скалами. Внизу эти скалы омывало тёмное, бурлящее море, которое с грубой силой уносило рыбацкие лодки вдаль от городка. Ночные костры у резиденции наместника гасли и вспыхивали с прежней силой, грея и обжигая замёрзшие руки и ноги постовых.
Провинция просыпалась.
Грунтовая дорога, ведущая из центра города к окраинам, открывала скудный вид: покосившиеся ограды, старые, где-то глиняные, домики, голодные и больные нищие, сидящие у обочины с протянутой рукой, как иногда казалось не в сторону самой дороги – в сторону проходящих мимо людей, – а в небо, словно оттуда боги будут сыпать монеты прямо в руки нуждающимся. Бесконечный гогот пожилых женщин сводил с ума многих горожан. Каждая из них сидела у своего порога и, как нарочно, старалась докричаться до соседок. Трудно просыпаться от шумных споров, которые так яростно пронзали слух, как взрослых, так и детей.
«Дорога – кормилица, дорога – защитница» – этому учили в местной школе детишек офицеров, чиновников и детей прокуратора, а также детей дружественных ему семей. «Дорога ведёт на площадь, а на площади – мы, ходить самому по дороге не следует», – ещё один трактат местного учителя, который так яростно подражал Гомеру, хотя никто не знал, как он выглядел или, какие были у него привычку и причуды, но этот учитель утверждал, что именно такие, какие у него самого.
Ещё одно неприятное место города – рынок. Было ощущение, что там, кроме рыбы, ничего и никогда не продавали. Запах испорченных даров моря разносился по всей округе. Рыбаки рассказывают, что гавань, где и стоит сам рынок, издалека выглядит прекрасно. Никто им не верил, только смеялись, а те в свою очередь и не спорили; некоторые из рыбаков даже начинали высмеивать самих себя, когда их чуть ли не макали лицом в грязь, показывая всё убожество порта. Смотря на всё это вблизи, сложно представить то, что рассказчики описывали - вот помои, вот лужи, а вот пьяница валяется, и ничего красивого нет.
Ещё одно место, о котором сложно не упомянуть – кузни. Несколько семей кузнецов, несколько домов, из которых бесконечно доносился грохот молотов, постоянно действовал на нервы их соседей.  Тем временем запах от скотных дворов этих соседей по утрам и вечерам жутко раздражал кузнецов. От этого на небольшой улице, которая могла бы быть тихой, по утрам и вечерам царил хаос, иногда дело доходило и до драк. Как-то прокуратор, прознав про беспорядки поставил легионеров на этой улице в качестве стражи мира и покоя, но через неделю стража сама разделилась на два лагеря: те, кто защищал мир и покой от кузнечных звонов, и те, кто защищал то же самое, но от невыносимой вони скотных дворов. Говорят, что противостояние существует столько же, сколько существует сам город, и никакие силы не помешают этому.
Пожалуй, где и есть спокойствие, так это за городом: в море - где рыбаки, на холмах - где пастухи. Но и на море, и на холмах людей не отпускала мысль от том, что вечером нужно будет возвращаться домой, снова ходить по грубому камню, а не плавать по бескрайним водам, дышать городской пылью, а не предгорным воздухом. Однако, как нельзя сказать, что спокойствие было и в кузнях в дневное время? Трудяги знают своё дело, они им дорожат, истинные мастера для которых счастливая жизнь в гармонии с собой – работа; пока не вернутся стада. Думаю, можно сказать, что спокойствие царило и в барах. Там всегда было тихо и тошно; за всё нужно платить. Там ум людей был полностью очищен от мирских забот, пьяницы забывались, уходили куда-то в иной мир, а после, неся знамёна своих миров, шли по ночному городу, побеждая каждый метр своего пути, чаще победы были пирровыми. 
Так просыпается провинция, так она засыпает, так она не спит. На небе снова становятся видны звёзды, Луна всплывала из-за гор великой ладьей, остужая дневной пожар Солнца. Ветер становился холодным, а воздух наполнялся запахом овец, вернувшихся с выгонов. Кто-то из жителей ложился спать, готовясь к завтрашнему утру. Солдаты выходили на ночное дежурство, на патруль вдоль дороги. Тем, кому доставалось стоять около дома прокуратора, приходилось искать идеальное положение рядом с огнём, чтобы не замёрзнуть и в то же время не окоченеть от ветра. Кузнецы откладывали молоты в сторону, рыбаки привязывали лодки, пастухи загоняли стада. Куда-то девались и нищие: кто под забор, кто в какой-нибудь сарай, а некоторые и вообще неизвестно куда. Старухи уходили со своих порогов, тишина накрывала районы. Очень редко, но всё же бывало, что тишина нарушалась ещё не до конца вернувшимися из мира иного.

II

Как бы ни была примитивна жизнь портового города, но ветер перемен задувал и в такую глушь. Дух времени отражался здесь поначалу слабо: люди стали больше перешёптываться между собой, моряки, не желающие отдавать треть улова городу, чаще стали отдыхать, а не работать, а также маленькие посиделки возмущенных политикой в каком-нибудь доме. В принципе, никого из власти города это не тревожило, мало кто знал об этом вообще, пока не появился плакат.
Первыми, кто прознал об этом, стали нищие. Поговаривают, что они никогда не спят и всё знают, притом раньше всех. Конечно, слухи, но знают всё и раньше всех – факт. Дом, на стене которого был плакат, находился в бедном районе. Сперва, новость облетела ближайшие дома. Потом, новость облетела весь район. Затем – всю окраину. Дальше – все районы и порт. Центр.
Новый день для города начался с того, что мало кто пошёл на работу. Стада стояли в стойлах, молоты кузнецов лежали на верстаках, лодки были привязаны, кружки были выпиты до дна, а их хозяева не требовали добавки. Удивительно, два часа тишины, полной тишины, можно было слышать пение далёких птиц, плескание рыб и ощущать каждым волоском на теле дуновение очень легкого ветра, было ощущение, что даже овцы молчали, но потом в одну секунду, хором десятки, сотни голосов в один тон, как под управлением дирижера, начали галдеть. Что такое слово на бумаге, если его не сопровождает слово из человеческих уст? И снова; галдёж разносился постепенно: ближайшие дома, соседние улицы, богатые районы, центр. Город заполнили звуки, которые он никогда не слышал. Это что-то новое, что-то далёкое, чужое, но в тоже время родное. Будто давно ушедшее вернулось или умершее возродилось вновь.
Такое событие не могло не затронуть главу города и его свиту. Последняя спустя пол часа с начала неразберихи стояла на пороге дома прокуратора. Был срочно созван совет. Обычно на нём решали торговые, финансовые или социальные проблемы, но всё по отдельности. Теперь же на нём решали все эти проблемы вместе. Была одна большая проблема – люди. Люди – это и социальная проблема, и торговая, и финансовая.
Старый совет. Он не был готов к этому. Ему предстояло стать новым, но для этого нужно много времени, чтобы как следует всё обсудить, а его не было. Вернее, время было, но его было так мало, что казалось, будто оно отсутствует. Разумеется, каждый в совете старался как мог: кто кричал, кто молчал, кто склонял к спокойствию, кто заставлял других вступать в полемику. Так необычно, так непривычно, это очень угнетает. Самые влиятельные люди города не имеют влияния. Балаган в доме прокуратора разрастался. Каждого, кто что-то говорил, хватало на одну фразу, затем его перебивали, а следующего перебивали тоже. Так без конца:
- Предлагаю вводить весь легион в город!
- Протестую и предлагаю пойти на переговоры с бунтовщиками!
- Отклоняю!
- Я согласен на переговоры!
- Принимаю!
- Отклоняю!
- Не согласен!
- Соглашайтесь! Другого варианта нет.
- Только легион, я согласен на легион.
- Принимаю!
- Отклоняю!
- Не согласен!
- Соглашайтесь! Другого варианта нет.
Некоторые начали стучать ногами, некоторые лезть в драку, некоторые бегать из угла в угол, доказывая свою правоту тем, что они готовы что-угодно делать. Если какой-нибудь из заседателей молчал, то вскоре не выдерживал и присоединялся к остальным кричащим или усиленно начинал делать вид, что думает, а то и вовсе засыпал, как это случилось с двумя стариками, которым надоели громкие звуки. На этих стариков и обратил внимание прокуратор спустя три часа заседания. Его голос был сорван, и дальше не было смысла участвовать в балагане. Глава медленно встал со своего места и вышел из комнаты. В голове стоял звон, глаза слипались, горло болело, и его мысли по поводу бунта стали отходить на второй план. На передний план вылезали усталость и боль. «Прокуратор». Звучит гордо. Вот только «Прокуратор» совершенно не чувствовал гордости. Между болью и усталость вклинилось желание подняться на балкон и подышать воздухом: «если где и есть тишина, так это на улице, - думал он». Забыл. Он просто забыл, что существует проблема и что она связана с громогласной толпой на улице. Да, он мог слышать гул этой толпы пока поднимался на второй этаж на балкон, но он не хотел его слышать и пропускал мимо. Даже выйдя на балкон он не сразу понял, что на площади собралась большая часть города. Сплошной шум: «бедные солдаты, такая жара, а они вынуждены держать строй и защищать мой дом в тяжелых доспехах и кольчугах от народа, хотя солдаты тоже народ, но странный. Они вроде бы тоже народ, но при этом и военные. Военные и народ – разные понятия, они не могут перекликаться, но стоит солдату снять доспехи, и он становится одним из толпы. Всё, что отличает легионера от бунтовщика – это доспех? И я с ума схожу? – разные мысли лезли прокуратору ещё долго».

III

С каждой минутой шум на площади усиливался. Бунтовщики кричали громче, а солдаты сильнее били мечами о щиты, дабы отпугнуть людей. Люди громче – солдаты сильнее, люди ещё громче – солдаты ещё сильнее. Это было не выносимо. Может, где-то и было тихо. Например, в самых дальних домах. Конечно, звук доносился до них, но слабо. Все массы собрались в одном месте. Окраина пустовала. В это время по окраине бродил бездомный, пришедший из других мест. Ему не было дела до людей, он был сам по себе. Шёл и шёл. Бездомный, бродяга, скиталец, странник – называли его по-разному, а ему было всё равно, он продолжал идти. Буквально на два дня задерживался в каком-нибудь поселении и шёл дальше. В этом же городе он уже был третий день и хотел уйти сегодня, но упустить возможность увидеть пустой город он не захотел.
Пробираясь по переулку, бездомный наткнулся на плакат с изображение видного человека. Его очень заинтересовал рисунок. Он остановился, прищурился, потрогал ткань. Потом просто сорвал её. На плакате была ещё надпись, но она осталась без внимания человека, человек смотрел только на рисунок.
День близился к закату. Солнце медленно затухало. Вместе с ним затухал и бунт. Совет, который так долго решал проблему, тоже угасал. Прокуратор всё стоял на балконе. Его глаза слипались, а ноги подкашивались, но в голове продолжали играть странные мысли: «Почему эти люди работают? – чтобы заработать на еду. Но у них есть овцы, они могут их есть. А у кузнецов есть нож, они могут дать его пастухам, чтобы те поделились с ними мясом. Все вместе они бы позвали садоводов к ужину, они бы принесли оливок и масло. Почему они работают на город? - Чтобы заработать? Но у них же всё…».
Ещё немного и площадь начала пустеть. Все расходились по домам. Жара спала, а вместе с ней и гнев людей. Завтра предстояло много всего, ведь новый день для того и нужен, чтобы делать то, что запланировал в старом дне. Может, толпа снова соберётся возле дома прокуратора и снова будет много шума. Беда в том, что никто не знает, когда это случится, никто в этом городе. Это произошло так внезапно, люди не знали, что им нужно предпринять. Каждый перебивал каждого, кто-то кричал, кто-то махал руками, редкий прохожий уходил от толпы к себе домой в тишину. Они не готовы, растерянные, испуганные. Их бы пожалеть, но кому? Солдатам, которые должны были уйти из-под тени на солнцепёк в доспехах и стучать мечами о свои щиты? Прокуратору, который получил солнечный удар? Совету, который сам только ближе к ночи стал расходиться по домам? Теперь новый вопрос: кого из всех этих людей жалеть, и кому их жалеть?
Все расходились по домам. Завтра наступал новый день, который всегда был таким, каким ему и дОлжно быть. Видимо, только боги готовы к новым и неожиданным случаям.
Обливаемый потом, прокуратор лежал на балконе и смотрел на звёзды. Его уже не посещали мысли, его не беспокоила боль – ни старая, ни новая, - не мучила усталость. Он просто лежал и смотрел на звёзды, сняв с себя одежду. Чуть позже его найдут слуги, отнесут в спальню и аккуратно развесят одежду.

IV

Он шёл и шёл, оборачиваясь и с жалостью глядя на город, оставшийся далеко позади. На живущих там бродяге было всё равно, несмотря на то, что иногда у него и проскакивали ненавязчивые мысли, которые пробуждали в нем сочувствие. Иногда он глубоко вздыхал и густые брови, пыльные от дороги, хмурились, а на лбу проступали морщинки, но он продолжал идти. Там, позади, скиталец был никому не нужен, и ему никто был не нужен, он никому не мог помочь, ему никто не мог помочь. Может, помощь была и не нужна, но чувство, будто что-то осталось, что-то потерялось, поселилось в этом человечке. Только он продолжал идти.
 Города уже не было видно, когда странник снова обернулся. Жёлтые скалы, обжигаемые угасающим Солнцем, давно скрыли такое шумное и такое тихое место, где путнику удалось добыть столь красивый по его меркам рисунок. Теперь позади не было ярких огней, больших стад овец и металлических грохотов. Теперь позади были лишь скалы да склоны, усыпанные зелёной-зелёной травой, которая в это время суток, покачиваясь на ветру, была морем, несущем золотые волны. Настоящее же море, покрытое рябью, утаскивало за горизонт последние блики светила, искажая на своих просторах отражения первых звёзд.
Всю дорогу от города бездомный держал в руках свёрток ткани, периодически разворачивая, чтобы посмотреть на рисунок влиятельного мужа в пурпурном плаще и золотой одежде. В очередной раз, присев на землю, чтобы отдохнуть, странник посмотрел на неизвестного ему человека. Подумав и внимательно осмотрев, оторвал от полотна кусок и выкинул ненужную часть на дорогу. Тряпочка с буквами упала на землю. Бродяга не умел читать, и буквы ему были не нужны. Может, когда-то он бы и попросил кого-нибудь прочитать ему эти строки, и тогда бы он услышал от грамотного человека что-то, возможно, очень важное, а, возможно, совсем глупое. Вряд ли то или другое бродяге что-нибудь сказало, он просто смотрел на красивый рисунок и пытался вспомнить, что потерял в том городишке, и от чего ему так хорошо без этого.