Маркиз Астольф де Кюстин и его путешествие по Росс

                ч.5
                Допрос исторических свидетелей

  Итак уважаемый читатель как я и обещал мы на время  отставим  критический разбор книги де Кюстина на котрого и так  за 177 лет с дня его появления в России сколько всего негативного и заведомо искажённого  в историческом плане "навешано", что налицо как бы физическое неприятие  теми из граждан  нынешней России кто считает себя "великоросом" и неустанно борется с искажениями российской истории.
   А дело это хорошее и действительно  за чистоту русской истории нужно бороться, но с одним обязательным условием: историк или публицист должен быть объективным исследователем не "квасным патритом"  из "Русского мира".
   Поэтому  я и хочу ввести двух  исторических свидетелей  из числа современников де Кюстина. тоже известных  во Франции исторических личностей, побывавших  за 15 лет в России до Кюстина и бывши в там в момент его приезда в 1839 г. но покинувшими страну  через 10 лет после де Кюстина!
   А  оба  эти "исторические свидетели"  нам интересны  поскольку тоже оставили свои воспоминания о временах пребывания в России
Представления французов о России всегда отличались двойственностью и разноречивостью. Квинтэссенцией ее  как я уже выше подчеркивал резко негативного восприятия стало известное сочинение Астольфа де Кюстина.
Но среди его современников-соотечественников были и другие, для кого посещение Российской империи не ограничилось столичными салонами, кто серьезно интересовался русской историей и жизнью русского народа.
Один из таких французов кстати знаменитый в свое время  поэт Франсуа Ансело.
     Холодной зимой 1826 года главы европейских государств лихорадочно формировали свои посольские миссии для отправки в Россию. Повод для этого был, как никогда серьезный – вступление на престол нового государя Николая I.
Не секрет, что Николай был человеком,  мягко сказать, на армии помешанным, а потому возглавлять посольские делегации должны были люди, прославившиеся на военном поприще.
Судьба французской миссии была доверена маршалу Мармону — одному из самых известных героев наполеоновских войн. В качестве секретаря  маршал пригласил с собою в Россию знаменитого поэта Франсуа Ансело.
Коронация Николая I официально была назначена на конец мая 1826 г., однако из-за восстания декабристов и затянувшегося следствия по делу обвиняемых, а также из-за внезапной кончины императрицы Елизаветы Алексеевны, коронацию пришлось отложить на конец августа.
 Ничего не знающее об этом французское чрезвычайное посольство все-таки прибыло в Северную столицу 7 мая.
Отложенная коронация, таким образом, позволила писателю, поэту и драматургу Франсуа Ансело познакомиться с Петербургом и его жителями более основательно.
Тем более, что проводниками для него в эти месяцы пребывания в России стали Ф.В. Булгарин и Н.И. Греч. Также Ансело познакомился с П.А. Вяземским, И.А Крыловым, графом Ф.П. Толстым- знаменитым скульптором и гравером. В общем как уже сам  видит читатель  снова  все та же "масонская тусовка" -те же лица пытающиеся установить в России власть масонов!
Говоря о пребывании Франсуа Ансело  в России, нужно обязательно отметить то, что Ансело прекрасно справился со своей этакой ролью «посольского певца» —  в этом же году в Москве отдельными брошюрами вышли его ода и кантата на коронование нового государя.
 Чуть позже они были опубликованы в Варшаве, а также печатались в «Journal de St.-Petersbourg» и парижской газете «Journal des debats». Сам же поэт был удостоен аудиенции императора во время которой лично прочитал ему свои сочинения.
Главным итогом путешествия по России для французского поэта стала выпущенная в Париже в апреле  1827 года книга «Шесть месяцев в России», которая, к удивлению публики, вовсе не была пропитана любезностью к императорской фамилии, как  это могли ожидать российские сановники видя отношения Николая Первого к поэту.

   По своей  структуре написания данная книга представляет собой цикл "дружеских писем", в которых автор описывает города, в которых ему пришлось побывать за время работы во французской миссии, быт и нравы столичного общества, сословные различия и популярные светские развлечения.
    В Париже книга была довольно быстро раскуплена, так что пришлось делать еще одно переиздание. В следующем году книгу перевели на голландский язык, а затем появился и итальянский перевод, так что за очень короткий период во всех частях Европы читающая и образованная публика смогла ознакомиться с книгой Ансело, которая родилась по неожиданному стечению обстоятельств и стала одной из первых в XIX в. попыткой многосторонне обрисовать для стороннего читателя российскую жизнь.
 Но я в отличии от книги де Кюстина не юуду ее  тут много цитировать, а просто ограничусь сами интересными на мой субъэктивный  взгляд замечанимия  о жизни в России начала XIX века.
  1.«Некоторые путешественники, в частности автор «Секретных записок», писали о невежестве российских женщин.
   Не знаю, было ли верно это суждение тогда, когда было вынесено, но сегодня я никак не могу с ним согласиться. Пользуясь привилегиями, связанными с моим положением иностранца, я многократно переступал границу, разделяющую два пола, и беседовал с дамами, которых обвиняли в необразованности.
   У большей части из них я нашел разносторонние познания, соединенные с исключительной тонкостью ума, часто близкое знакомство с различными европейскими литературами и изящество в выражении мыслей, которому позавидовали бы многие француженки.
Более всего это присуще молодым барышням, из чего можно сделать вывод, что в нынешнем веке образование женщин в России приняло новое направление и то, что было верно тридцать лет назад, сегодня не соответствует действительности.
В Петербурге можно встретить девушек, с равной легкостью изъясняющихся по-французски, по-немецки, по-английски и по-русски, и я мог бы назвать и таких, которые пишут на этих четырех языках слогом редкой верности и изящества. Возможно, эта обширность познаний и нравственное превосходство юных дам и объясняют невнимание к ним молодых людей и нежелание приближаться к ним».

   2. «Но возвратимся, дорогой Ксавье, к Духову дню. С раннего утра купеческое население Петербурга приходит в движение.
Все магазины закрываются, и любовь к барышу замолкает на целый день, призванный устроить столько судеб.
Молодая вдова, мечтающая о новых брачных узах, облачается в свои лучшие наряды, мать украшает дочь жемчугами и бриллиантами: подобно древнему скульптору она заменяет красоту дорогими украшениями и надевает все свои драгоценности. Обильно покрыв лица румянами, женщины со всех концов города стекаются к Летнему саду, где выстраиваются в ряд на главной аллее.

  3.Неженатые купцы также не забывают о своем туалете: их длинные бороды расчесаны и надушены, а некоторые из женихов, чтобы привлечь к себе взоры, вместо повседневного темного платья облачаются в сюртуки светло-зеленого или небесно-голубого цвета.
 Они приходят в сад, важно прохаживаются по аллее, заполненной девушками, которые, опустив глаза, бросают на них быстрые взгляды, и, сделав выбор, обращаются к пожилым женщинам, а те с готовностью снабжают их всеми необходимыми сведениями и знакомят с семейством.

  4.Если среди заключенных здесь браков и случаются такие, что возникли под влиянием нежных чувств, если и бывает, что выбор диктует любовь, то сколько заключаются одной только силой брильянтов?
Нет никакого сомнения, что петербургские купеческие дочери обязаны своим счастьем драгоценным камням в той же мере, что и собственным достоинствам, ибо надо признать, что их прелести изрядно нуждаются в этой поддержке.
 Несмотря на самые добросовестные старания, мне не удалось отыскать в этой толпе ни одного привлекательного личика, и не думаю, чтобы виной тому было предубеждение! Я искренне желал встретить хоть одну миловидную женщину, но навряд ли многочисленные наблюдатели, привлеченные в Летний сад тем же стремлением, были более удачливы, чем я»..

  5. «Библиотека Эрмитажа во времена Екатерины обогатилась библиотеками Вольтера, Галиани и Дидро. Собрание книг фернейского философа, еще при его жизни стараниями его секретаря, выписанного императрицей в Петербург, расставленное в том же порядке, насчитывает шесть тысяч семьсот шестьдесят томов.
Как я мог судить по названиям на корешках (шкафы были заперты, а получить ключ мне не удалось), большинство посвящены истории и философии, много трудов по теологии.
Я заметил во многих томах закладки, обозначающие пометы Вольтера и те места, что привлекли его внимание. Я страшно сожалел, что не смог перелистать хотя бы несколько из этих книг и прочесть на полях размышления этого тонкого и глубокого ума, увидеть живую игру мысли гения . Я не мог винить в этом ни злую волю моего проводника, ни полученные им специальные указания.
Человек, отвечающий за сохранность книг, отсутствовал, и никто другой не пожелал взять на себя его обязанности.

   6. С подобными неудобствами в России приходится сталкиваться на каждом шагу: и в присутственных местах, и в частных домах каждый отвечает только за свои обязанности и никогда не преступает положенного предела. Однажды, будучи приглашен в дом к одному вельможе, я не смог получить стакана сладкой воды, потому что не сыскался слуга, хранящий ключи от буфета, — и это в доме, где держат больше сотни лакеев!

   7. В библиотеке Вольтера собрано значительное число рукописей этого великого человека. Говорят, многие из них не были напечатаны, так что можешь себе представить, как я сожалел, что не смог бросить на них взгляд».
   8.«Всем известно, мой дорогой Ксавье, что русский народ — самый суеверный в мире, но, когда наблюдаешь его вблизи, поражаешься, до чего доходят внешние проявления его набожности. Русский (я говорю, разумеется, о низших классах) не может пройти мимо церкви или иконы без того, чтобы не остановиться, не снять шапку и не перекреститься десяток раз.
Такая набожность, однако, отнюдь не свидетельствует о высокой морали!
    В церкви нередко можно услышать, как кто-нибудь благодарит святого Николая за то, что не был уличен в воровстве, а один человек, в честности которого я не могу сомневаться, рассказывал следующую историю.
Некий крестьянин зарезал и ограбил женщину и ее дочь; когда на суде у него спросили, соблюдает ли он религиозные предписания и не ест ли постом скоромного, убийца перекрестился и спросил судью, как тот мог заподозрить его в подобном нечестии!

Естественно было бы думать, что люда, столь щепетильные в вопросах веры, испытывают глубокое уважение к служителям культа, но это совершенно не так.
В силу абсолютно неясных мне причин крестьяне, напротив, считают случайную встречу со священником или монахом дурной приметой и трижды плюют через левое плечо — это я видел собственными глазами, — чтобы отвратить несчастия, которые могут обрушиться на них в продолжение дня».

   8. «Мне поведали об обычае, который показался мне поначалу маловероятным, но так как у меня нет никаких оснований подозревать во лжи тех, от кого я о нем узнал, я принужден был поверить.
Говорят, что когда во владениях какого-нибудь помещика родится намного больше девочек, чем мальчиков, то, получая переизбыток этих неполноценных созданий (основное богатство составляют мужчины), хозяин легко находит выход из создавшегося положения.
 Достигших зрелости девочек он выдает замуж за принадлежащих ему маленьких мальчиков, а чтобы как можно скорее получить плоды от этих преждевременных браков, поручает отцу мальчика, пока тот не подрастет, выполнять обязанности сына.
 Говорят, что из всех приказов этот выполняется крестьянами с наибольшей радостью.
 В таких случаях, которые я хотел бы считать крайне редкими, крестьянин, выполняющий одновременно совершенно различные обязанности, оказывается одновременно и дедом, и отцом детей своего сына, а последние оказываются братьями мужа своей матери..
Итак, ты видишь, что потребности помещика, владеющего большим числом людей, могут иметь серьезные нравственные последствия: вот до чего могут довести варварские установления!».

   9. «Разделение полов соблюдается на обедах столь же строго, сколь на вечерних собраниях.
 Мужчины подают дамам руку, чтобы выйти из гостиной, но эта мгновенная вольность распространяется не далее дверей столовой: там все женщины усаживаются на одном конце стола, мужчины — на другом, и во все время обеда они могут лишь обмениваться односложными репликами поверх ваз с цветами.
Этот обычай производит впечатление чего-то среднего между традициями Европы и Азии. Выигрывает ли от такой строгости правил нравственность, мне неизвестно, но дух общества, безусловно, теряет очень много».
   10.«Что прежде всего поражает иностранца в русском крестьянине, так это его презрение к опасности, которое он черпает в сознании своей силы и ловкости.
 Можно видеть, как во время перерыва в работе люди спят на узких парапетах или на шатких дощечках, где малейшее движение грозит им гибелью.
Если, испугавшись за них, вы укажете им на опасность, они только улыбнутся и ответят вам: «Небось» («не бойтесь»).
 Это слово постоянно у них в ходу и свидетельствует о неустрашимости, составляющей основу их характера. Умные и услужливые, они употребляют все свои способности, чтобы понять вас и оказать вам услугу.

   11. Иностранцу достаточно нескольких слов, чтобы объяснить свою мысль русскому крестьянину; глядя вам прямо в глаза, он стремится угадать ваши желания и немедленно их исполнить.
При первом взгляде на этих простых людей ничто так не поражает, как их крайняя учтивость, резко контрастирующая с их дикими лицами и грубой одеждой.
   12. Вежливые формулы, которых не услышишь во Франции в низших классах и которые составляют здесь украшение народного языка, они употребляют не только в разговоре с теми, кого благородное рождение или состояние поставило выше их, но в любых обстоятельствах: встречаясь друг с другом, они снимают шапки и приветствуют друг друга с чинностью, которая кажется плодом воспитания, но на самом деле есть результат природного благонравия.
Если же между простолюдинами разгорается спор или перепалка, возбуждающая гнев, они осыпают друг друга оскорблениями, но, сколь бы яростной ни была ссора, она никогда не доходит до драки.
Никогда вы не увидите здесь тех кровавых сцен, какие так часто можно наблюдать в Париже или Лондоне».
 А теперь представляю вам второго свидетеля барона де Бранта.
  Этот человек барон де Барант, характеризуется как французский интеллектуал, историк, политик и дипломат и естествено  масон  одной из самых высоких посвящений! И он как я  уже выше отмечал — оставил для потомкой  свои наблюдения и размышления о России, до сих пор малоисследованные и плохо знакомые российскому  читателю.
В 1835-1841 гг. де Брант занимал пост посла Франции в Российской империи, сменив в этой должности маршала Н.-Ж. Мэзона.
Как в свое время верно подметил академик Е.В. Тарле, со времен Июльской монархии и вплоть до революции 1848 года французские послы чувствовали себя в Петербурге «как во враждебном стане».
 Русский двор, русская аристократия во главе с салоном графини М.Д. Нессельроде, супруги вице-канцлера, сообразовываясь с политикой государя, относились к французскому посольству с «ледяной вежливостью».
 Отметим, что о бароне Баранте Мария Дмитриевна отзывалась весьма лестно. «Посол, которого назначила Франция, — она писала сыну Дмитрию из Бадена 25 сентября 1835 г. — г-н де Барант, хороший писатель; помимо его работ, о нем говорят как о человеке очень умном и очень деловом…».
О «России барона де Баранта» мы можем судить по сведениям, оставленным им на страницах двух совершенно разного рода материалов.
Первый – это дипломатическая переписка, представленная в восьмитомных воспоминаниях посла, опубликованных его внуком в конце XIX века. Второй источник – изданные в 1875 г. зятем Баранта бароном де Нерво путевые наблюдения под названием «Заметки о России».
Очень быстро посол уловил главную особенность российской политики и механизма принятия политических решений в России: все важнейшие вопросы решались исключительно императором.
 Например, характеризуя личность генерал-фельдмаршала Паскевича, Барант подчеркивал:
 «Это, без сомнения, достойный генерал, но ему, как и всякому другому в России, не дозволено быть политическим деятелем. Его поведение и даже его мысль – это пассивное повиновение; ему незачем давать совет своему суверену, если он не совпадает с его настроениями и наклонностями».

В то же время от посла требовалась предельная осторожность в оценках и суждениях, поскольку его переписка систематически подвергалась перлюстрации и император Николай сам читал его письма, даже переписку с женой. Так, ревнивые упреки г-жи де Барант своему мужу вызвали веселое замечание царя: «Забавно!».
 Он поддерживал отношения с различными слоями столичного общества, от императорского общества и придворных кругов до гостиных представителей дипломатического корпуса и литераторов; его супруга также устраивала приемы.
С друзьями А.С. Пушкина — А.И. Тургеневым, В.А. Жуковским, князем П.А. Вяземским ( и тут опять акцентирую внимание читателя что все вышеперечисленные лица  являлись российскими масонами) - Барант встречался не менее часто, чем с министрами и послами. Именно с представителями российской интеллектуальной элиты предпочитал общаться французский посол, находя петербургское светское общество скучным и унылым.
 14 ноября 1837 г. американский посланник Дж. Даллас записал в своем дневнике:
«Французский посол, Барант, был у нас с длительным визитом… Его беседа, всегда занимательная, этим утром была особенно приятна. Сравнивая Англию, Францию, Америку и эту страну, он очень выразительно говорил о том, что общество в России апатичное, унылое, безразличное или бесстрастное. В Париже у людей нет времени говорить о погоде или о болезнях. Здесь время тяжко давит на здоровье и настроение всех, кроме местных жителей, а они еще более тягостны, чем само время».
Можно согласиться с мнением исследователя творчества А.С. Пушкина В.М. Фридкина, что, вероятно, барон де Барант, писатель, историк и дипломат, предпочитал не смешивать эти три рода своих занятий.
Знакомство Баранта с Россией не ограничивалось исключительно столичным обществом, придворным окружением и дипломатическими кругами.
В январе 1838 г. посол получил отпуск и несколько месяцев провел во Франции. В условиях набиравшего обороты Восточного кризиса и активизации политики Великобритании в Османской империи, он решил вернуться в Россию морским путем, через Константинополь и Одессу, куда и прибыл 16 августа.
 Отсюда началось его путешествие по России.
После двухнедельного пребывания на карантине в Одессе барон морем отбыл в Ялту, посетил Севастополь, Симферополь и Перекоп, откуда через Харьков, Курск, Орел и Тулу направился в Москву, регулярно фиксируя свои наблюдения. Эти путевые записи, а также наблюдения Баранта о русском народе, его менталитете, обычаях и нравах были опубликованы после его смерти под заголовком «Заметки о России».
Проспер де Барант попытался узнать Россию изнутри. Повествование о «России барона де Баранта» логично начать с представлений французского интеллектуала и дипломата о русском народе.
 На основе собственных наблюдений, подтвержденных суждениями его соотечественников, проживавших в России, Барант пришел к выводу, что русский человек по своему менталитету и складу характера весьма отличается от западного человека, особенно воспитанного в протестантской вере с ее «этикой достижения».
Одним из важнейших свойств русского национального характера Барант называет «апатию и отсутствие духа состязательности»:
«Русский человек не понимает, что ценой собственных усилий он может изменить свое положение в обществе».
Эти свойства национального характера сочетаются с «мягкостью и безропотностью» русского человека, что, по словам посла, «весьма удобно правительству и имущим классам».
Барант писал в «Заметках»: «Терпеливая покорность и смиренная преданность крестьян императору или помещику – тема, о которой русские даже в частных беседах распространяются в тоне выспреннем и сентиментальном, восхищенном и умиленном».
Барант подмечает еще одну особенность национального характера:
русский человек энергично берется за любое дело, однако очень быстро этот запал исчезает, и дело не доводится до конца.
В качестве примера посол приводит случай, рассказанный ему его соотечественником, генералом Потье, проживавшим в России с 1810 г., речь шла об одном русском работнике, которому поручили новое для него дело: «Он быстро прогрессировал и быстро всему научился; однако потом это чувство любопытства и новизны прошло, работник впал в полное безразличие, совершенно не заботился о своей работе и занимался только тем, что создавал видимость деятельности, опасаясь наказаний, упреков или снижения оплаты; часто бывает, что лучше использовать ученика, чем опытного работника».
В качестве другого примера Барант приводит эпизод, связанный с пожаром в Зимнем дворце, случившимся вечером 17/29 декабря 1837 г.
      Император желал, чтобы дворец, от которого уцелели лишь стены и своды первого этажа, был восстановлен как можно быстрее; для достижения этой цели на строительстве в неимоверно тяжелых условиях трудилось ежедневно по 8-10 тысяч рабочих. Посол так писал об этой спешке при строительстве:
«В России любят, чтобы все делалось быстро; когда в деле возникает какая-то заминка, русские теряют к нему всякий интерес. Император в этом отношении, как и во многих других, очень похож на свой народ». Государь навещал строительство каждый день, как если бы он считал это «главным делом своей жизни и своим первым долгом».
   Барант называет в числе особенностей русского национального характера и восприимчивость низших слоев общества к разного рода слухам. На страницах «Заметок» рассказывается: после того, как в Воронежской губернии прошел слух, будто за Уралом всем пожелавшим там обосноваться крестьянам дают землю в размере пяти десятин, более 20 тысяч крестьян с семьями, детьми, погрузив на телеги свой жалкий скарб, отправились в путь.
    «Если русский крестьянин во что-то страстно поверил, — пишет Барант, — его невозможно переубедить; ему свойственно упорное недоверие ко всякому, кто пытается оказать на него давление. Это было тяжелое зрелище; многие крестьяне умерли от голода и лишений, прежде чем их заставили вернуться».
* * *
Посол писал: «Между Россией 1801 года и Россией 1837 года, между эпохой безумств Павла и царствованием императора Николая, существуют важные различия, хотя форма правления и общественные классы внешне остались теми же».
В чем же барон усматривал эти кардинальные отличия?
 Они, по его убеждению, заключались в укрепляющейся силе общественного мнения, разбуженного знакомством с Европой в ходе Наполеоновских войн и «грозы 1812 года».
Несмотря на то, что русская нация не получила правовых институтов для отстаивания своих интересов, власть была вынуждена считаться с общественным мнением.
Отмечая общность путей развития России и Европы, Барант понимал, что Россия в то же время имеет собственную специфику, поэтому ее нельзя подгонять под западные шаблоны и стереотипы.
 Об этом он писал министру иностранных дел графу де Моле 22 февраля 1838 г.:
«Система управления и законы, действующие в [Российской империи], не могут сравниться с законами европейских государств. Их нужно рассматривать только применительно к русскому народу и к территории, на которой они действуют.
Все и всегда там было отлично от того, что существует на Западе, и мы рискуем ничего не понять, если будем судить о русских по нашим меркам и представлениям».
Характеризуя состояние российской политической системы, Барант подчеркивал, что абсолютная власть больше не имела своим началом «персональные фантазии» суверена:
«Очевидно, между государем и подданными существует негласный договор, основанный на убеждении, что власть должна служить общественному благу, действовать в соответствии с разумом и справедливостью».
Россия, по словам дипломата, не являлась больше олицетворением «восточного деспотизма и варварства», «империей, подчиненной капризам своего господина».
Она прошла путь от «… абсолютной монархии, опирающейся на волю и страсти суверена», до монархии внешне также абсолютной, но «… ощущающей свой долг по отношению к стране и использующей свою власть во имя общественного блага».
Но не только власть изменила свое отношение к народу; изменились, по мнению Баранта, и сами люди: хотя «…классы, составляющие нацию, остались в прежнем состоянии, без расширения прав, без видимого изменения положения, они уже далеко не те, какими были тридцать лет назад».
 При этом либерал и убежденный противник неограниченной монархии, Барант признавал совершенно необходимым для России сам факт существования абсолютной власти. Характерно, что это убеждение было свойственно едва ли не всем послам Франции в рассматриваемое время.
Многие страницы «Заметок» Баранта посвящены положению крестьянства и крепостничеству.
 Во Франции с давних пор существовала устойчивая неприязнь к сохранявшимся в России до середины XIX века проявлениям «азиатского деспотизма» и крепостная зависимость десятков миллионов крестьян, в глазах французов, являлась «одним из наиболее очевидных свидетельств «патриархального варварства русских». По словам историка, «это была одна из причин, по которой многие во Франции не склонны были считать Россию полноценным европейским государством».
Барант сомневался в существовании социального мира между крепостными и помещиками. Он сообщает в своих «Заметках», что из-за крестьянских волнений и участившихся случаев расправ крестьян над помещиками некоторые из них «…не рискуют жить на своих землях и никогда там не бывают».
Тем более что в бытность пребывания Баранта в России крестьянские восстания вспыхивали постоянно. Описывая на страницах своих «Заметок» крестьянский бунт в Симбирске, посол отмечает:
«Каждый год в разных частях империи происходят подобные вспышки, однако их всегда более или менее быстро и всегда с легкостью подавляют». Однако, продолжает дипломат, «ни правительство, ни помещики об этом ничего не говорят, по крайней мере, иностранцам. Благодаря расстояниям и редкому населению, эти восстания всегда носят локальный и изолированный характер».

Именно в отсутствии соответствующей законодательной базы Барант усматривает одно из главных препятствий для развития в России среднего класса.
 Он отмечает, что богатые крестьяне, покупающие у помещика на год паспорт и занимающиеся в городе торгово-предпринимательской деятельностью, «владеют домами, шахтами, магазинами, но всегда от имени своего хозяина, поскольку они не могут быть собственниками». Более того, пишет французский дипломат, эти крестьяне зачастую предпочитают оставаться под патронажем своего господина, не выкупая свободу: «Они полагают, что, став свободными, они не будут иметь никаких гарантий перед полицией, администрацией и судами.
В России очень неразвито правосудие. Всякое предприятие, всякое незначительное дело там решается либо по протекции, либо за деньги, поэтому свобода для разбогатевшего крепостного будет скорее вредна, чем выгодна».
Что касается коррупции, то Барант специально останавливается на теме взяточничества чиновников.
Взятки в России, по его словам, — явление до такой степени привычное, что когда судьям увеличили жалованье, они ровно во столько же раз увеличили размер взяток. «Впрочем, — продолжает посол, — цена выкупа определяется хозяином и обыкновенно, чем богаче крестьянин, тем большую сумму выкупа с него требуют».
В качестве примера Барант приводит случай с крепостным графа Шереметьева, богатым столичным торговцем, который, узнав, что его барин проиграл крупную сумму денег, тут же предложил ему сто тысяч рублей в счет уплаты долга — как плату за свою свободу.
 Только благодаря этому обстоятельству крестьянин получил вольную;
В России Баранта пытались убедить в том, что совершенно неправильно оценивать здесь крепостное право с точки зрения западноевропейских традиций и ценностей, что, дескать, в России узы между крестьянами и помещиками носят патерналистский характер.
Он и сам отмечал, что в этих отношениях нет ничего от жестокости польских панов или немецких помещиков; в России нет, по словам Баранта, ни «иерархии вассалитета, ни междоусобных войн между феодалами», а «традиционная национальная мягкость сделала положение крепостных более сносным».
По его наблюдениям, «в России либо в силу привычки и обычая, либо из-за чувства самосохранения существует своего рода бережное отношение к низшим классам. Крепостными не владеют с заносчивостью средневекового сеньора или колона с Антильских островов. Здесь очень хорошо понимают, что крепостного права не должно быть и что когда-нибудь в будущем его не будет». Это состояние общественного мнения, по словам Баранта, «… существенным образом сказывается на отношении господ к крепостным и в целом высших классов к низшим…».
В то же время Барант предостерегал, что нерешенность крестьянского вопроса может привести Россию, правда, в «весьма отдаленном» будущем, к серьезным потрясениям: «Чем больше я об этом размышляю, тем больше мне кажется, что русское правительство, которое, нельзя сказать, что не предпринимает никаких мер для предотвращения восстаний, своими ошибочными действиями только готовит почву для будущих потрясений».
30 марта 1842 г. Николай I, впервые за девять лет, явился на заседание Государственного Совета и высказал свою позицию по этому вопросу. Он решительно опроверг слухи об освобождении крестьян, но сделал важное заявление:
«Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное». «Нынешнее положение таково, — добавил царь, — что оно не может продолжаться… необходимо… приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей…».
2 апреля 1842 г. государь подписал указ об обязанных, а 10 июля 1844 г. был опубликован указ о дворовых, однако оба этих документа носили факультативный характер и не имели практического результата.
Наряду с крестьянством, Барант очень интересовался положением российского купечества и предпринимателей, «среднего класса».
. Барант сожалеет, что этот наиболее активный и энергичный слой населения не имеет в России тех же преимуществ и социальных прав, что дворянство:
«Проблема, которую император пытается разрешить, заключается в том, что он хочет, чтобы в России развивалась торговля и промышленность, рос государственный бюджет, чтобы Россия продемонстрировала себя равной Европе, но, в то же время, чтобы русское купечество оставалось покорным и смиренным».
На страницах своих «Заметок» Барант приводит эпизод встречи императора с московским купечеством.
 Обычно предельно доброжелательный и любезный, говоривший с отеческими нотками в голосе, на этот раз государь изменил своей манере общения, выразив недовольство поведением московских торговцев, которые забыли старые русские нравы и традиции, обретя вкус к роскоши и непомерным расходам, что явилось причиной ряда громких банкротств в Москве.
 Император упрекал купцов:
«Вы остригли свои бороды, вы живете на французский манер, ваши жены читают «le Journal des Modes», вы прогуливаетесь в прекрасных колясках, вы ходите в театры, вы пьете шампанское. Если бы вы были такими, как ваши отцы, экономными, скромными и степенными, то никаких банкротств не было бы».
Проезжая Харьков, он остановился в одном купеческом доме, поразившем его своей роскошью и стилем. Но еще больше посол был поражен контрастом между обликом хозяина, его образом жизни и убранством дома. И это, по словам дипломата, было типичным явлением. Он писал:
«Жизнь, которую ведут русские купцы, с их простыми нравами, с их приниженным положением в обществе, плохо согласуется с роскошью, с которой они обставляют свое жилище.
 Бросается в глаза контраст между золоченой лепниной, шелковыми драпировками, резной мебелью и обликом хозяина дома, с его длинным рединготом, волосами, остриженными в кружок и бородой. Обычно ни он, ни его семья не живут в этих роскошных апартаментах. Они занимают комнаты, более удобные для них. Только в исключительных случаях, в день свадьбы или по большим праздникам, они показывают свои прекрасные залы».
Будущее, однако, по мнению Баранта, было за новым поколением предпринимателей:
«Я думаю, что уже ближайшие потомки этих мужественных торговцев не будут отличаться такой же скромностью. Родители уже заботятся об образовании детей, обучают их иностранным языкам, приучают носить фрак и брить бороду. Они начинают задумываться о европейских путешествиях. Они читают книги и газеты. Юная дочь нашего хозяина говорила по-французски так же, как мы. Ее очень элегантный кабинет украшали рисунки. Она играла на пианино; ее манеры были просты и изящны. Казалось, она обучалась в парижском пансионе».
 Но как показала нам история  1917 г. прогноз де Бранта не сбылся ибо этот год  в России ознаменовался и полным крушением империи и потерей дворянством своего господствующего положение, а захватившие  Росии власть большевики быстро уничтожили  весь средний  класс!!!
Рассуждая о характере русского народа, Барант отмечал, что более спокойным, смиренным и склонным подчиняться его делало почтительное отношение к религии и церковному культу.
«Трудно себе вообразить народ, более усердный и точно исполняющий религиозные обряды, чем русские, — писал он. – Никогда человек из народа не пройдет мимо церкви, не поклонившись и не перекрестившись… В углу каждой комнаты, начиная от дворца императора и заканчивая самой бедной избой, есть икона».
В то же время, по меткому замечанию посла, «строгое следование религиозным канонам вовсе не препятствует ни пьянству, ни нарушению порядка, ни обману, ни воровству».
Он описывает случай, когда два простолюдина зимой ограбили и убили путешественника, а после укрылись в соседнем лесу в шалаше из веток. Спустя несколько дней их обнаружили умирающими от голода и сидящими перед паштетом из гусиной печени; они даже не осмелились прикоснуться к лакомству, поскольку дело происходило во время поста.
Критически оценил французский посол положение священников в России: «Невозможно не удивляться, видя, что у народа, набожного до суеверности, священники не имеют ни малейшего авторитета, не пользуются ни малейшим уважением, не привлекают, так сказать, ни малейшего внимания со стороны общества. Выходцы по большей части из низших сословий, необразованные, женатые и обреченные сражаться со всевозможными обыденными нуждами, священники отправляют религиозные церемонии, но не оказывают никакого влияния на народ…
В настоящее время русская религия есть религия деревенская, и ничего более».
И возможно  и в силу вышеотмеченных де Брантом признаков  в 1917 г. началось тотальное уничтожение Русской православной церкви и тогда никто их так " религиозного народа"  даже не пытался вступится ни за  своих священников ни за институт церкви как таковой!
Еще одна сфера, которой живо интересовался Барант как ученый, член французской Академии, — это система образования в России всех уровней, от начального до университетского.
По его собственным словам, именно по этому вопросу он собрал наиболее подробную информацию, посещая учебные заведения и общаясь со знающими людьми.
Посла поразило прежде всего то, что «общественное просвещение, как и почти все в России, является совершенно новым явлением», в то время как для Запада, «стран латинских или германских, страсть к обучению возникла параллельно с развитием цивилизации», а «общественное просвещение всегда являлось не даром властей или плодом их стараний, а естественным результатом развития общества, который власть была обязана принять и регулировать».
Почему же Россия пошла по иному пути? — задается вопросом посол. Истоки этого явления он трактует вполне типично для западного европейца, усматривая их в выборе Россией восточного, византийского, варианта христианства:
«Христианская религия, пришедшая в Россию из Византии, имеет нечто от статичного характера восточных религий, она не содержит в себе идею прогресса».
Поэтому, по мнению посла, ни «римское право, ни законодательство империй Востока не применялись в России.
 Здесь никогда не существовало юридических корпораций, корпуса магистратуры, исключая Новгород и Псков.
Ни один город, ни одна территория, — утверждает он, — никогда не имели политических прав. Ассамблеи, законодательный корпус, прямое влияние общества на свою администрацию – ничего этого Россия не знала.
 То, что в Европе называют свободными, или либеральными профессиями, в России никогда не существовало.
Русские не участвовали в этой непрерываемой традиции римской цивилизации. Никакой Карл Великий в их стародавние времена не принес на смену варварству наследие Рима и античной Греции».

Правда, замечает Барант, у России был свой Карл Великий – Петр I, который, исходя из практических потребностей, создал, с одной стороны, образовательные учреждения, готовящие преподавателей, с другой — школы для подготовки узкопрофильных специалистов. На этом, по мнению Баранта, покоилась и современная ему система образования в России, и именно в этом посол усматривал ее главный недостаток.
  А ведь с времен де Брант в СССР а затем и в РФ  в отношении  образование народа так ничего к лучшему и не изменилось!
 «… Классические дисциплины, эта универсальная основа знаний и культуры всех тех, кто не зарабатывает на жизнь физическим трудом, этот базис и отправная точка всех специальных наук, совершенно не развиваются в России», — писал он. Между тем император был сторонником именно такого подхода к проблеме народного просвещения.
«Надо, — как-то заявил Николай I послу, — каждого обучать тому, что он должен уметь делать в соответствии с местом, уготованным ему Богом».
   Все это весьма печалило Баранта:
«Там, где нет общественного просвещения, там нет общественности, там нет власти общественного мнения…, заинтересованного в развитии наук и литературы, там совершенно отсутствует универсальная интеллектуальная атмосфера, столь необходимая кабинетному ученому, эрудиту, погруженному в свои книги.
Ничто не встречается в России так редко, как люди, совершенствующие свой разум учебой и размышлениями, движимые стремлением к саморазвитию и научным интересом… Большинство стремится изучить свое ремесло и ничего более», — отмечал посол.
Серьезной ошибкой Барант считал недостаточное внимание к классическому образованию (то есть изучению древних языков и античных текстов. – прим. ред.). Его неодобрение вызывало направление развития русской системы образования по собственному, отличному от европейских моделей, пути. Особенно не удовлетворяло посла место, отводимое Франции и ее наследию в учебных программах.
«Здесь отнюдь не вынашивают проектов исключить изучение французского языка, — писал он, — но если бы Франции, ее литературе и истории, ее мысли отводилось бы значительное место в системе преподавания и если бы это нашло отклик в сердцах молодых людей, — все это вызвало бы беспокойство и неприятие.
  А вот почти что пророческие слова о положении дел в нынешнем русском образовании!!!
"Из года в год пытаются придать образованию как можно более русский характер, тем самым рискуя … превратить его в сугубо специальное и практическое, оторванное от научного прогресса Европы.
 Это изъян русской цивилизации. Похоже, она готова остановиться».
Барант очень низко оценивал уровень обучения в гимназиях: знания гимназистов были сопоставимы со знаниями ученика шестого класса парижского коллежа, говорит он, ссылаясь, впрочем, на мнение преподавателя французского языка одной петербургской гимназии.
Особенно французского дипломата поражала строгая, по существу, военная дисциплина в российских образовательных учреждениях того времени.
«Самая главная черта русских учебных заведений, — записал он в своих «Заметках», — это их совершенно военный характер, это дисциплина и контроль за каждым шагом ученика, это подчинение строгому распорядку в течение всего дня, это абсолютная тишина, это безукоризненность и пунктуальность поведения».
«Ученики, изучающие французский или немецкий язык, были похожи на военных: хором и громким голосом они отвечали на заданный им вопрос». Барант подчеркивал, что «… всякое образовательное учреждение в России не может не иметь военного характера, поскольку для императора Николая это является истинной религией».
Вот как описывает посол московское Кадетское училище, посещение которого произвело на него сильное впечатление. «Образование кадетов, в глазах императора, — одна из самых важных забот его правительства. Он стремится увеличить число таких школ».
 Именно здесь должны воспитываться «русские подданные такими, какими их видит император».
«Несчастные ребятишки (четырех-пяти лет) блюдут военную дисциплину так четко и неукоснительно, как если бы им завтра предстояло вступить в полк…
В обучении царит полное единообразие, отчего все ученики всегда остаются равны и не ведают, что такое та иерархия талантов, способностей к более быстрому ли более медленному развитию, усердия или лени, которая у нас помогает отделить – быть может, даже чересчур резко, — одного ученика от другого».
Кроме того, Баранта поразила «невообразимая чистота» учебных заведений, «вощеный и сверкающий паркет», чего он не припомнил на своей родине. Это он объяснил тем, что русский народ — «самый нечистоплотный и неаккуратный и потому привычку к порядку и чистоте русским надо прививать с детства. «Малейшее послабление тут же превратит эту чистоту в отвратительную грязь», — писал он.
Однако посол признал, что ученики отнюдь не выглядели несчастными, а их покорность не объясняется исключительно страхом наказания.
Интересны наблюдения Баранта о тяге русского народа к образованию. Несмотря на то, что, на его взгляд, «правительство не особенно занималось распространением начального образования среди народа», достаточно большое число людей из низших слоев общества в Петербурге и Москве были грамотны.
«Я то и дело видел кучеров фиакров или мужиков в лохмотьях, держащих в руках книгу. Однажды одна моя знакомая дама, прогуливаясь, повстречала внимательно читающего молодого человека; час спустя она возвращалась тем же маршрутом, и увидела, что он по-прежнему погружен в чтение…».
Какой же итог можно подвести размышлениям французского дипломата ?
И тут  Баранта можно поздравить он  абсолютно точно угадал путь развития России после  окончания правления Николая первого!!!
С его восстаниями 1905 г, революцией 1917 и  переворотом  ноября 1917 года!!!
А конкретно он писал: «…значительная часть нации, еще такая униженная и смиренная, значительно выросла в плане укрепления своего материального положения, приобщения к просвещению, осознанию своего достоинства. Она заслуживает лучшей доли и стремится к ней.
      Однако в это самое время правительство и часть высших слоев общества все больше и больше стремятся сохранить дистанцию и различия между ними и остальной страной. Они отказывают нации в правах, ставших справедливыми и законными.
 С помощью репрессивных мер они хотят сохранить тот порядок вещей, время которого уже прошло. Тем самым, они готовят почву для революций.
И чем больше эти революции будут сопряжены с изменениями не только власти, но и общества, тем более ужасными они будут».
В представлении Баранта, тот же император Николай всячески стремился оградить Россию от духовных контактов с Европой и ее влияния, и это отнюдь не импонировало послу, который писал о русском царе:
«Он уже преуспел в том, чтобы изолировать высшие классы не от нравов, не от моды, не от роскоши… Парижа и Лондона, но от обмена идеями и мнениями…
 Всякое подражание загранице, вместо того, чтобы быть разумно ограничено, запрещается при одном лишь намеке на сходство.
 Чиновники, политические деятели, важные персоны, отличающиеся интеллектом и способностями, абсолютно не знакомы с тем, что происходит в Европе».
 А вот вам и суждения Баранта о самом Николае Первом ла и его правлении! И тут мы сразу видим яркий контраст описанием  де Кюстным  императора и его супругу. Де Кюстин не написал о императора ничего негативо-критического, в отличии от де Бранта!!!:
     «Его повеления могут быть суровыми, его воля – абсолютной и слишком быстрой, но у него больше, чем у всех окружающих, стремления к порядку, желания справедливости, любви к стране.
    Эти чувства бывают у него иногда дурно направлены, в его действиях нет иногда зрелого размышления, и это придает часто его правлению тираничный вид…», — сообщал посол министру иностранных дел Л. Моле 22 декабря 1838 г.
  Итак мы видим что де Брант прямо  назвал Николая Первого -ТИРАНОМ!, чего себе не позволит  де Кюстин, котрого так не любят в России....
                ( конец  ч.5)