Крутьков род глава 6

6
     Деньги тратили только на самое необходимое: на керосин, на металлические изделия, для хозяйства нужные. Лобогрейку себе Трофим Трофимович купил – нарадоваться не мог. До чего машина для жатвы полезная!  Только что хлеб в снопы сама не связывала. Мотовило четырех лопастное пригибало стебли к срезывающим их ножам. Срезанные стебли на платформу падали, только успевай граблями или вилами сбрасывать сжатый хлеб с платформы на землю. Платформа лобогрейки опиралась на два колеса – полевое и ходовое – и двухколесный передок. И уход за машиной был прост: кривошип и шатун почаще смазывай, и поломок в машине, нарушений в работе ее не будет. Зато производительность у нее при двуконной запряжке по пяти гектар, почитай, в день!
     Всем своим обходились. Свой хлебушек был, белоснежный, духмяный, воздушный. Молоко,  сметана да ряженка. Масло, яйца и мясо. Крупы разные. На земле и от земли жили. Все впрок шло. Даже лепешки коровьи да бычьи, прокаленные на солнце, в дело шли. И топили ими, и на строительство хат они вперемешку с глиной и соломой шли, и землицу удобряли ими, чтобы стол в доме потом богаче был. Сахара ели мало – мед арбузный варили. Собирали арбузы сахарной спелости, отжимали от мякоти сок и вываривали-выпаривали его в больших медных тазах, помешивая да пенку снимая. Становился со временем сок арбузный густым и коричневым, тягучим, как мед. Любители мяту в него добавляли. Разливали по посудинам потом, остужали. Вот и запас тебе сладкий в доме.
     Имелась у Трофима Трофимовича и бахча своя. Петр помнил, как получил дед по почте семена арбузные новых, невиданных в Сотниковском доселе сортов.
   – Диду! Диду! А що вона такэ за сэмечка? – вертелся вокруг него Петька, глядя, как Трофим Трофимович бережно делит арбузное семя: себе,  старшему сыну Петру  и младшему сыну Ивану.
   – Дывись, Пэтька! Цэ ж по почте гарбузы прыбулы. О це «Прынц Шарльз»  прозывается, а о це «Королэва Дыкси». Дывись, яка малюсэнька сэмечка.
   – Тю! А як же ее грызть таку малюсеньку? Ни, диду, в нас гарбузы лучше! Он, мамка накалыла мэни на печи сэмечкив гарбузных, так воны вон яки крупни!
   – Ой! Що б ты понымал! Ийды грай на двор! Агроном тэж мэне ще тут выискався!
   – Я нэ агрогном! – обижался Петька.
   – Самый що ни на есть гном! Соплы твои зэлени! – смеялся дед. – От вырастым гарбузы, пийдешь со мной собырати?! Воны дюже сладки пышуть про ных.
     И вот семенил по бахче Петька за Трофимом Трофимовичем. Видел, как дед, качая головой, смотрел на мелкие, чуть больше кулака, гарбузы, которых, однако, помногу на плетях завязалось, и, поддавая арбузенку сапогом под гладкий темный бок, приговаривал с досадой:
   – Тьфу, ты, гадость поганая! Стильки врэмени та земли на тэбе потратылы! – и опять поддавал или топтал сапогом, – Ось тоби «Прынц Шарльз»!
Петька тоже топтал арбузик и тоже приговаривал:
   – У! Вот тоби! Шпрыц!
   – Так его! Так его, Пэтька! – подбадривал дед и выдирал с корнем арбузную плеть: – Пийшла выдсэля, «Королэва Дыкса»! Рвы ее, Пэтька, с корнем усю!
   – У! Курвалева! – кряхтел Петька, пытаясь выдрать из земли арбузные корни.
   – Точно, Пэтька! – смеялся Трофим Трофимович. – Тяны! Тяны ее, курву, з земли нашей!

     Привез он Петьке за помощь эту подарок с ярмарки. Подозвал его, развернул тряпицу и достал из нее то, о чем Петька и мечтать не мог.
   – Ось тоби, Пэтька, бандулайка! Дывысь яка! Грать навучися – уси девки твоими будуть!
     Петька, не веря своему счастью, побежал за амбар, и звенела его ненастроенная игрушечная балалайка до самого вечера. А вечером, когда собрались бабы у их крыльца после вечерней службы церковной и о чем-то своем разговаривали с Петькиной матерью, захотелось ему похвалиться обновкой своей. Сел он у плетня недалеко от баб, начал тренькать и петь негромко песню, которую слышал недавно от мужиков в чихирне. Только на свой лад ее немножко переделал:
               
                Бандулайка,бандула!
                Девка юбку задрала!

Посмотрел, не обращают бабы на него внимания, громче запел:
   
                Бандулайка, бандула!
                Девка юбку задрала!
                Нэ дала вечорочка
                Милому ведерочка!

   – Та що воно такэ? – встрепенулась тетка Маруська, как будто ее кто окликнул нечаянно. – Это ты что ли спивны таки заспеваешь?
   – Я! – обрадовался Петька. Наконец-то обратили на него внимание. – Дывытесь, тёть! Ось яку бандулайку мэни диду подарыв!
   – А ну, чого ты заспывав, давай-ка ше разок спой, нехай мамка твоя послухае! Наталка, ты дывысь, чого заспывает вин у тоби!
   – Ну, спой, спой, Пэтруша, – попросила мать. И Петька забренчал, радостный, и запел, что было сил песню, которая казалась ему очень смешной:

                Как у наших у ворот,
                У нашей калитки,
                Удавился старый поп
                На суровой нитке!

Загомонили бабы, замахали руками. Петька доволен, что порадовал мамку.
   – Нет! – перекрывая всех, голосила тетка Маруська, – Що ты до того спывал, спой давай!
     И Петька, забравшись на крыльцо, чтоб его лучше видно было, вновь заголосил по просьбе тетки Маруськи:

                Ну дэла! Ну дэла!
                Девка юбку задрала!
                Нэ дала вечорочка
                Милому ведерочка!

   – Ах, ты, паршивец ты, этакий! – всплеснула руками мать, и не успел Петька сообразить еще ничего, как выхватила она у него бандулайку,  швырнула ее на землю и раздавила ее ногой, как совсем недавно давил ногой Петька «Курвулеву  Диску». На том и закончилась его музыка.
    
     Теперь он сам, бывало, останавливал внуков или правнуков своих и спрашивал:
    – А ну, скажите вы мне, пожалуйста, вот это что такое висит у нас на стене, что вы об него чуть носы не разбиваете?!
   – Картина, – отвечают ему.
   – Та я вижу, что картина! Картина, да не картина! А гобелен!
   – Гобелен! Гобелен! – загомонят правнуки.
   – А что ж там такое нарисовано?
   – Тетя на лошади! –  отвечают правнуки наперебой.
   – Та я вижу, что не дядя! А кто ж написал картину, что на гобелене этом?
   – Художник, – отвечают самые хитрые.
   – Ясное дело, что не поэт! А фамилия-то художника того как? – допытывал он. Наступала гнетущая тишина.
   – Эх вы, – махал он рукой от досады, – «Наездницу» Карла Брюллова не знаете! Шо ж с вас тогда повырастает такое?! А что он еще написал? Знаете?  Нет?! – удивлялся на правнуков Петр и отвечал назидательно:
   – «Последний день Помпеи» написал он еще, чтоб вы знали! Это город такой в Италии был. Ясно?
   – Ясно, дедушка! Ясно! Дай конфетку!
   – Так хто картину-то написал?
   – Кал Брелок! – заученно отвечали правнуки.
   – Вот это другое дело! Только не Кал, а Карл!  И не Брелок, а Брюллов! Ну пошли, посмотрим, что у нас там из конфет есть, –  поднимался он с дивана, хлопая себя по коленям.