Что случилось с трудовой этикой?

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ТРУДОВОЙ ЭТИКОЙ?
Стивен Маланга (2009)
С сокращениями

В "Демократии в Америке" Алексис де Токвиль был обеспокоен тем, что в свободных капиталистических обществах может развиваться столь большой "вкус к физическим наслаждениям", что граждане могут "увлечься и потерять всякое самоограничение". В жадном поиске личной выгоды они могут "упустить из виду тесную связь, которая существует между частным состоянием каждого из них и процветанием всех", и в конечном счете, подорвать как демократию, так и процветание.
По мнению Токвиля, гений Америки XIX века был в том, что она создала высокопроизводительную промышленность, не опустившись в гибельный материализм. Имея в виду этот баланс, французский социальный мыслитель отметил, что за ним лежал общий набор гражданских добродетелей, которые чтили не только тяжелый труд, но и бережливость, честность, уверенность в своих силах и одновременно скромность - добродетели, которые выросли из распространенной религии, которую Токвиль называет "первым из политических институтов Америки" и считает тем, что придало нравственное измерение демократии и рынку. Около 75 лет спустя социолог Макс Вебер назвал те качества, которые наблюдал Токвиль, "протестантской этикой" и счел их краеугольным камнем успешного капитализма. Как и Токвиль, Вебер увидел, что эта этика наиболее полно реализуется в Америке, где она некогда пронизывала общество. Ее проповедовали такие корифеи, как Бенджамин Франклин, ее преподавали в государственных школах, она воплощалась в популярных романах и книгах по самоусовершенствованию, и передавалась иммигрантам, которые начинали руководствоваться ею и способствовали экономическому успеху Америки.
Но что Токвиль или Вебер сказали бы о нынешних США? Вместо бережливости, они нашли бы нацию должников, шатающихся под кредитами, полученными обманным путем. Вместо упорного, терпеливого накопления богатства, они нашли бы банкиров и финансистов с такими краткосрочными перспективами, что они никогда не готовы сделать паузу, чтобы рассмотреть последствия или риски продажи ценных бумаг, которыми владеют. На месте страны, где большинство людей просит правительство не вмешиваться в их дела (laissez-faire), они нашли бы нацию заемщиков, требующих государственных субсидий на покупку домов или начинающих новые предприятия под залог старых. Они нашли бы то, что Токвиль описал как "роковой круг" материализма - циклы приобретения и удовлетворения, что заставляют людей вернуться к еще более неистовым приобретениям. И все это в конечном итоге подрывает самые процветающие демократии.
И они поняли бы, почему все это произошло. После расцвета в течение трех веков в Америке протестантская этика стала распадаться. Ее  ключевые элементы постепенно исчезают из современного американского общества, исчезают из школ, из бизнеса, из народной культуры, оставляя нас с экономической системой, свободной от ограничений гражданской добродетели. Адам Смит, который был моральным философом, просто не смог бы представить капитализм работающим в таком этическом вакууме. Новые схемы регулирования и денежно-кредитной политики - это еще не все, чего было бы достаточно, чтобы стимулировать устойчивый, долгосрочный рост американского потенциала. Для этого требуется то, что называется трудовой этикой - то есть не просто ценность тяжелого, упорного труда, но и набор сопутствующих добродетелей, чьи решающую роль в развитии и поддержании свободных рынков слишком мало помнят теперь.
Тот американский эксперимент, который Токвиль запечатлел в 1830-е годы, был больше, чем просто усилием проверить, как люди смогут жить без монархии и править сами собой. Свободное общество должно было быть таким, чтобы люди могли реализовать в нем свои экономические возможности лишь с минимальным вмешательством со стороны государства. Чтобы это не вызвало анархии, требовалась самодисциплина, которая была для Вебера ядром капиталистической этики. "Импульс к приобретению, погоня за выгодой, культ максимально возможного количества денег не имеет ничего общего с капитализмом,  - писал он в своей книге. - Неограниченная жадность к наживе не в коей мере не совпадает с капитализмом, и еще меньше с его духом". Вместо этого сущность капитализма является "рациональной закалкой" импульса к накоплению богатства таким образом, чтобы сохранить свой бизнес (и в конечном счете всю экономика) устойчивой и способной к самообновлению. Это не просто погоня за прибылью, но за прибылью устойчивой, путем непрерывного рационального ведения дела.
Вебер лихо утверждал, что протестантская Реформация - с акцентом Лютера и Кальвина на индивидуальную ответственность, трудолюбие, бережливость, честность и отсроченное вознаграждение сформировали дух капитализма и помогли ему добиться успеха. Кальвинизм и секты, выросшие из него, особенно пуританство, были религией главным образом трудящегося среднего класса, и ценности, которые они продвигали, привели к новому виду достатка и вертикальной мобильности, основанной не на земле (которая в значительной степени принадлежала аристократии), а на производственных предприятиях.
Нигде сплав капитализма и добродетелей, составивших трудовую этику, не нашел более полное выражение, чем в Америке, где пуританские пионеры основали поселения, оживленные кальвинистской преданностью своему делу. Одним из результатов было замечательное общество, в котором, как отмечал Токвиль, "все честные призвания благородны", а "понятие труда поэтому представляется умам в качестве необходимого, естественного и честного условия человеческого существования". В отличие от Европы, где аристократы и дворяне часто презирали труд, в Соединенных Штатах," богатый человек думает, что он в долгу перед общественным мнением, и готов посвятить свой досуг какому-либо промышленному или коммерческому начинанию, или государственным делам. Он сочтет источником плохой репутации, "если будет жить только для себя".
Сложная и мощная трудовая этика, имевшая столь важное значение для успеха с самого  начала американских поселений, стали частью гражданской ткани страны. Она нашла свое наиболее сжатое выражение в работах Бенджамина Франклина, чьи известные сентенции, в настоящее время считающиеся причудливо старомодными, рекомендовали гражданам новой страны мировоззрение, которое способствовало труду и стремлению к богатству. Франклин и его современники озвучивали добродетели, которые они рассматривали в основном как не религиозные, а утилитарные. Так, Франклин был убежден, что репутация честного человека позволит ему легче занимать деньги для новых предприятий. Человек, который являет самодисциплину в своей личной жизни, вселяет уверенность в кредиторов и деловых партнеров. Это созвездие достоинств, которое Вебер описал как "идеал честного и кредитоспособного человека", получило таким образом путевку в жизнь.
Ходкие труды Франклина оказали огромное влияние на Америку. Его идеям широко аплодировали, они пронизали народную культуру и образование. Ведущие школьные учебники XIX века прививали детям достоинство труда и бережливости. Драматичные "Последствия праздности" из учебника Мак-Гаффи рассказали историю бедного Джорджа Джонса, который бездарно проводил свое время в школе и опустошал деньги отца. В пятом классе ученики учили наизусть оду Элизы Кук "Труд", призывавшую: "Работай, мой мальчик, не бойся". Обученная в таком стиле молодежь Америки XIX века зачитывалась романами Горацио Элджера, который продал около 200 млн. книг с сюжетами, ставшими дорожной картой трудовой этики. В первой успешной книге такого рода - "Оборвыш Дик" - описан бездомный продросток, который впечатляет покровителей своей честностью и трудолюбием и медленно поднимается в общество. Когда он балансирует на грани того, чтобы потерять все, ибо его сбережения украдены, банковские служащие, которых он посещал регулярно, создают депозиты, а вскоре вор арестован. В более позднем романе "Стойко расти" бедный Генри Уолтон обыгрывает биографию  Франклина и, вдохновленный историей его жизни, уходит, чтобы заработать состояние.
Трудовая этика проникла даже в американскую игру. Самая популярная игра своего времени, "Жизнь", изобретенная Милтоном Брэдли в середине XIX в. и продававшаяся от двери к двери, предлагала игрокам путешествовать через всю жизнь и заработать очки для успешного окончания школы и брака и прилагать все усилия, избегая при этом подводных камней, таких, как азарт и безделье. В своем патентной заявке на игру Брэдли заметил, что он был призван "произвести впечатление на умы молодежи, объяснив великие нравственные принципы добродетели и порока». Ее успех породил целый жанр. "Последовало много игр с подобными моральными импульсами, - пишет Дженнифер Йенсен из Исторического общества Нью-Йорка  в статье под названием "Обучение успеху через игру". - Эти игры подчеркивали светские добродетели, такие как бережливость, опрятность и доброту».
Трудовая этика также отличала северные колонии от южных, а затем помогла Северу выиграть гражданскую войну. Многие южные поселенцы пришли в поисках не религиозной свободы, а только экономических возможностей. Вместо того, чтобы основать деревни или города с общей гражданской жизнью, южные поселенцы разработали изолированные, широко разбросанные плантации. Они выращивали несколько основных зерновых культур с использованием рабского труда, вместо того чтобы развивать диверсифицированную экономику. Они создали общество, где относительно небольшое число плантаторов вели себя как аристократия. Вместо того, чтобы рассматривать любой честный труд как почетный, они разработали то, что историк К. Ванн Вудворд называет "этикой Юга", считавшей часть труда пригодной только для рабов. В конце концов, эти отношения показали большую уязвимость Юга, когда Север, сформированный трудовой этикой, обратил свою промышленную мощь против узкой экономики Юга, ненадежно построенной на табаке и рабском труде, и на кавалерской, а не пуританской морали.
После Гражданской войны светская версия протестантской этики послужила путеводной звездой для миллионов бедных иммигрантов, многих - из стран лишь с небольшим опытом свободных рынков и демократии. Их ассимиляция в культуру, которая была для них не протестантской, а просто возрожденной развитой страной, позволила вывести США на рубеже XIX - XX вв. на путь, совершенно отличный от большей части Европы. Многие из этих иммигрантов, по иронии судьбы, внесли франклинизм даже в католическую церковь в Америке. Ключевые члены церковной иерархии, в частности, первый архиепископ Нью-Йорка, блестящий ирландец Джон Хьюз, поднялся из нищеты именно потому, что жил по трудовой этике, и понимал ее роль в успехе страны.  Хьюз ставил своей задачей моральное и экономическое поднятие миллионов бедных ирландских иммигрантов, Он основал сеть около 100 католических школ , которые учили ирландских детей вполне конфессиональному кодексу личного поведения, что недавно описал Уильям Дж.Штерн. Церковь Хьюза была, как он выразился, "церковью дисциплины". Он создал целую сеть профессиональных школ, которые полхватили тысячи осиротевших или брошенных ирландских уличных детей и успешно отправили их в американское общество. Католические школы по всей стране копировали эту работу, и многие из них продолжают ее сегодня, чтобы добиться успеха даже с группами риска. К концу XIX в. ирландцы во многом покончили с бедностью и влились в общество на равных. Волны европейских католиков, а вслед за ними и евреи - около 20 млн. приезжих в 1880-1925 гг. - быстро повторили успехи ирландцев в стране, учреждения которой ценили и вознаграждали тяжелый труд, бережливость и самосовершенствование. Как показало одно исследование, за одно поколение начала ХХ в. средняя семья иммигрантов достигла дохода и образовательного паритета с урожденной американской семьей, и ее дети могли стать бухгалтерами, инженерами или юристами так же, как те, кто жил в стране уже в течение нескольких поколений.
Распад этого 300-летнего консенсуса по трудовой этике начался с культурных протестов 1960-х годов, которые поставили под сомнение и отбросили многие традиционные американские добродетели.  Корни этого разрыва лежат в том, что Дэниел Белл в "Культурных противоречиях капитализма" описал как отказ от традиционных буржуазных качеств с конца XIX в. у европейских художников и интеллектуалов, которые стремились "заменить религию и мораль эстетическим оправданием жизни". К 1960-м модернистская тенденция превратилась в кредо самореализации, в котором «ничего запрещено, все надо попробовать", писал Белл. Ушли такие черты протестантской морали, как расчетливость, бережливость, умеренность, самодисциплина и отсрочка удовлетворения.
Ослабление всех этих добродетелей, составлявших трудовую этику, стало подрывать доверие народа к ценности труда как такового. Редактор "Американской трудовой этики" (1973) отметил, что "достаток, гедонизм и радикализм" стали отвращать многих от труда и стремления к карьерному продвижению, что привело к резкому замедлению роста продуктивности в 1965-1970 гг. Происходившая трансформация ценностей была так велика, что Джордж Блум из МТИ написал в 1971 г. эссе о снижении трудовой этики в Америке, где отметил: "Увы, но это так: "прогресс" становится бранным словом почти во всех слоях общества". В то время как кино и ТВ раньше предлагали сбалансированный портрет труда и работодателя, отмечает кинокритик Майкл Медвед в "Голливуде против Америки", начиная с середины 60-х они изображали руководителей бизнеса почти исключительно как злодеев или придурков. Культовый фильм эпохи, лауреат "Оскара" 1967 года "Выпускник" является ярким примером рассказа о злоключениях вчерашнего студента в ориентированном на успех обществе. Ни один персонаж не является более отвратительным, чем друг семьи, который советует выпускнику: "Скажу только одно: будущее в пластмассах". Опрос "Фортуны" в 1969 г. установил, что 92% студентов считают бизнес-лидеров чересчур озабоченными прибылью.  Когда "Игра" Брэдли вновь вышла в 1966 г. в современной версии под названием "Игра жизни", одна отказалась от вознаграждения традиционных буржуазных добродетелей, таких, как образование или крепкий брак. От игры осталась просто погоня за наличными деньгами, которую Брэдли даже не представлял без награды за добрые дела. К этому добавилась лишь политкорректность: утилизация отходов и забота о редких животных стали рассматриваться как добродетели, позволяющие набрать очки. Такие жесты, наряду с терпимостью и чувствительностью, расширялись как газ, чтобы заполнить вакуум, где протестантская этика доминировала раньше.
Культурные потрясения эпохи стимулировали глубокие изменения в учреждениях, которые традиционно передавали трудовую этику, особенно в школах. Университетские отделы образования начали рассказывать будущим учителям грамматических школ, что они должны заменить традиционно ориентированный на учителя учебный план, направленный на получение образованных граждан, которые приняли общую американскую этику, новым, ориентированным на ребенка подходом, предполагающим "развитие уникальной личности" каждого ученика. В течение 60-х, когда интеллигенция и студенты отбросили традиционные американские ценности, как деспотические барьеры на пути самореализации, как правило, гимназии отбрасывали традиционную учебную программу. Э.Д.Хирш в книге "Воспитание американцев: демократия и наши школы" писал: "В образование полезли новые левые профессора, чтобы продвигать идею, что любое введение учебных программ сверху идет от тех, кто хочет увековечить превосходство белых мужчин и буржуазную структуру власти".
Буржуазные ценности, однако, помогли сохранить веберовскую рациональность в импульсах к накоплению богатства: они помогли поставить в центр внимания рациональность (или, как у Токвиля, "разумный эгоизм") как правильное понимание выгоды. Когда школы и общество в целом понизили планку, последствия были предсказуемы. Принятие в школах новых учебных планов, "ориентированных на ребенка", привело к росту числа самоубийств учащихся и студентов. Жан Твинг и У.Кит Кэмпбелл в "Эпидемии нарциссизма" писали: "Пошел ряд все более эгоцентричным поколений молодых людей, являющих все больше нарциссических черт личности, в том числе растущую одержимость материальным достатком и физическим обликом". Так поколение 60-х сменилось поколением 70-х, а к 1985 г. опрос подростков показал, что больше 90% считают любимым занятием шопинг.
Экономические потрясения бурного конца 60-х и особенно разрушительная инфляция 70-х усиливали растущий материализм. Благодаря иллюзии администрации Джонсона о том, что страна могла бы финансировать масштабные социальные программы и одновременно вести войну без последствий, США к 1974 г. достигли 11% инфляции в год против 1% в 1961 г. Инфляция больнее всего била по тем, кто принял трудовую этику, разрушая сбережения всей жизни громадными скачками цен и подталкиваю к убеждению, что сбережение и отказ влезать в долги опасны. "Спешите купить, пока деньги не превратились в мусор".
Когда глава ФРС Пол Уокер начал в 1981 г. политику приручения инфляции, Америка снова пошла в гору. Но это была уже другая страна, где рациональность, которую Вебер считал ключом к устойчивой прибыли, стала уступать место голой погоне за прибылью. Корпоративная реструктуризация 80-х породила новое поколение рисковых предпринимателей, которые использовали агрессивные финансовые инструменты с провокационными названиями, как "мусорные облигации", чтобы купить, а затем укрупнить компании, которые не сумели переделать себя, ломая корпоративную Америку через колено. Закрытие и реструктуризация предприятий в 80-е взбудоражили рабочих, ибо как старый идеал пожизненного найма на одной патерналистской компании уступил место карьерным прыжкам по постоянно меняющемуся бизнес-ландшафту. В то время как отдельные результаты часто были благотворны - инновации для компаний и прирост доходов для самых талантливых игроков - менталитет, развившийся среди некоторых работников и инвесторов нашел свое окончательное выражение в акционерных спекуляциях, рассчитанных на прибылт прямо сейчас, а не на долгосрочные инвестиции. Когда титаны эры укрупнения Милкен и Боэски признал себя виновными в инсайдерской торговле, это лишь укрепило растущее ощущение, что новая мораль заменила старый стандарт игры по правилам. В 80-е вдохновляющей историей роста стали не романа Элджера, а популярный фильм "Уолл - стрит" с печально известной фразой "Жадность хороша".
Когда государственная политика начала укреплять этот менталитет, расцвела новая эра потребления на основе кредита, и американцы из вкладчиков стали должниками. Показное  богатство становилось все более распространенным явлением. С 1982 г., когда Уокер наконец обуздал инфляцию, за 4 года продажи роскошных автомобилей в Америке удвоились, а средний возраст покупателя шуб упал с 50 до 26 лет. Чтобы питать такие покупки с поправкой на инфляцию и закредитованность госдолг США за 1980-2008 гг. вырос почти втрое, до $2,5 трлн., в то время как уровень сбережений в стране сократился от 12% до 1% годового дохода. Некоторые представители среднего класса стали напоминать не бережливую буржуазию начала промышленной революции, но землевладельцев той эпохи, спускавших недвижимость на роскошную жизнь. К 2006 г. ипотечники обналичивали почти четверть акций по сравнению с 5% 10 годами раньше. Займы брались так же быстро, как росли активы,и это стало едва ли не главной причиной задолженности американцев.
Развязкой этой трансформации стал обвал мировых финансовых рынков 2008 года. Грабители, мошенники и спекулянты безусловно были в Америке и раньше, но теперь миллионы ипотечных кредитов обычных граждан были заложены бездумно, а в худшем случае бессовестно. Результатом стали такие вопиющие случаи, как самоубийство из-за дефолта Брэдли Коллина, 27-летнего маляра с тремя детьми. /.../ По данным ФБР, ипотечное мошенничество в 2001-2007 г. выросло по стране на порядок, хотя точных цифр не знает никто. Некоторые кредиты не требовали проверки доходов заемщиков. В 60% случаях заявители преувеличивали свои доходы. Когда в 2006 г. разразился первый ипотечный кризис, около четверти покупателей домов оказались мошенниками. Падение шестого по величине банка Америки, Washington Mutual, который построил империю на основе безрассудного кредитования, служит примером этой беды. Его руководители наказывали служащих, пытавшихся проверять заемщиков самовольно. Множество афер, в которые были вовлечены предприятия, разрушали целые отрасли. Так подтвердилась правота Вебера, писавшего, что стремление к "нерациональной спекуляции" подрывает капитализм, а не питает его.
Адам Смит, заложивший в "Богатстве народов" основу экономической теории, в своей предыдущей книге "Теория нравственных чувств" прослеживает эволюцию этики от природы человека как социального существа , который чувствует стыд, если он делает что - то , что, как он считает, нейтральный наблюдатель рассмотрит как неправильное. Смит предположил, что поскольку общества эволюционируют, они формируют институты, например, суды, способные отражать и кодифицировать эти этические представления отдельных лиц, и что эти институты обеспечивают необходимую основу любой сложной коммерческой системы.
Современные эксперименты, как правило, подтверждают идею Смита о том, что наши добродетели вытекают из нашего сочувствия к другим, хотя и с важной квалификацией: этика отдельных лиц требует усиления от социальных институтов и может быть подорвана неправильным функционированием общества, пишет Пол Зак в "Морали рынка". Когда люди оказываются засыпаны неверной информацией, как сотрудники Washington Mutual, чьи руководители постоянно толкали их на рискованные и незаконные действия, некоторые из них будут уходить в отставку с отвращением, но другие будут постепенно подавлять то, что является поведением по отношению к другим, и вместе с этим портить собственную этику. Этот механизм обмана надул недавний пузырь на рынке жилья, где обман, чтобы получить ипотечные кредиты, стал настолько обычным делом, что мошенники вообще не считали себя таковыми. Репортер "Нью - Йорк Таймс" Эдмунд Эндрюс описал свой личный кредитный кризис. Эндрюс рассказывает, как он получил ипотечный кредит при сомнительных обстоятельствах, опираясь на брокера, который предложил ему рискованную ипотеку. Эндрюс признается, что он испытывал чувство, что сделал что-то плохое, но оно мешалось с мыслью, что взять большой кредит - это "круто". Общество вновь сыграло на его предрассудках: он получил контракт на книгу "Лопнувшая жизнь" о собственных кредитных бедах, вышедшую в этом году!
На волне обвала рынка, наша национальная дискуссия о том , как исправить капитализм, кажется, ограничивается теми, кто считает, что "большое" правительство будет решать эту проблему, и теми , кто считает , что свободные рынки исправят себя сами. Лишь немногие из тех и других спросили, можем ли мы вернуть себе гражданские добродетели, которые питали наши дела на протяжении 300 лет. Мы найдем не так много даже церквей,  что проповедуют эти добродетели сегодня. Хотя Америка является более религиозной, чем  большинство промышленно развитых стран, сегодняшние проповедники вряд ли отзовутся на буржуазную трудовую этику. В то время как Джон Уэсли однажды заметил, что религия производит "промышленность и бережливость" и американский конгрегационалист проповедник Бичер заявил, что способ избежать бедности - это "усердие, честность и бережливость", сегодня Национальный совет церквей , к которому принадлежат эти конфессии, выступает за левое "социальное евангелие" перераспределения богатств. И хотя католическая церковь когда - то стремились к ассимиляции поколений бедных иммигрантов в американской экономической жизни, сегодня ее основная организация социально-бытового обеспечения у католических благотворительных организаций стала подразделением государства благосостояния.
Даже наши евангелические церкви, чье богословие больше всего напоминает, великих протестантских реформаторов, сосредоточили свои усилия прежде всего на таких  социальных вопросах, таких, как борьба с абортами или однополыми браками, или даже поношение реформы системы социального обеспечения, которая поощряет матерей-одиночек вернуться к работе. Правда, несколько групп, в том числе Американская федерация потребителей и Института американских ценностей, развернули национальную кампанию, по образцу усилий Второй мировой войны, чтобы поощрить сбережения и вновь ввести бережливость в американскую жизнь. Но пытаться научить взрослых бережливости или накоплению богатства через суровый повседневный труд, когда они не узнали эти вещи у себя дома или в школе, будет тяжелой борьбой.
Могут ли школы делать то, что они когда-то делали - выпускать образованных граждан, которым привиты этические основы капитализма? Для этого потребуется по сути начать все заново. Кое-что обещает то, что несколько государственных и частных школ по стране заменили "программы, ориентированные на детей", другими, сосредоточенными на изучении нашей культуры и ее институтов, где детей возят в Музей пилигримов, и уже в младшей школе говорится о Франклине и конституции. Другие реформаторы школы, по словам Дэвида Уитмена, возвели достижение детей с низким уровнем дохода к модели, которая учит буржуазным добродетелям, таким, как трудолюбие, вежливость, чистота и бережливость. Но эти примеры составляют лишь горстку тех, кто плывет против течения массового образования.
Еще Адам Смит отмечал, что правительственные учреждения никогда не смогут отрегулировать общество, если граждане не научены общему набору добродетелей. "Какая власть, какое учреждение, - писал он, - смогут сделать столько, чтобы способствовать счастье человечества как общей распространенности мудрости и добродетели. Любое правительство - несовершенное средство от их нехватки". Америка и мир XXI века должны, наконец, выучить этот урок.