Молодым везде у нас дорога

Мамкин жил в Одессе у Черного моря с женой и ребенком, а его тёща с тестем в Новосибирске. За то, что тёща жила так далеко Мамкин ее любил. Годами тёща напоминала о себе лишь письмами в почтовом ящике. Это Мамкин ценил. Он говорил жене – там в почтовом ящике письма от твоей мамы и жена шла к почтовому ящику.


Вот такой статус любви у Мамкина к тёще существовал до тех пор пока их интересы – Мамкина и тёщины  не разошлись. Дело обернулось таким образом, что молодым Мамкиным понадобились подписи тёщи и тестя на важном официальном письме. Официальное письмо требовалось для оформления в ОВИРе на выезд в государство Израиль на постоянное место жительства. Письмо можно было бы послать в Сибирь вместе с формой, но... тесть отказывался поставить свою подпись под письмом. И не то, чтобы тесть был злодеем. Тесть не желал зла ни дочке, ни ее мужу. Особенно, тесть не желал зла их ребенку, но... Тесть был подполковником в отставке. И свою подпись следовало заверить  в военкомате, где он сотрудничал на общественных началах. Другими словами, подполковник в отставке должен был пойти в родной военкомат и показать там свое истинное лицо, а не то, которое он показывал до сих пор. И, на    это тесть пойти не мог. Tо есть, мог, но не решался вот уже три месяца.  И тогда Мамкины, оставив ребенка у Мамкина мамы, собрались и поехали в Новосибирск для личного разговора.


Ничего нового в личном  разговоре молодые Мамкины по существу вопроса сообщить не могли – ни тёще ни тестю. Так что тесть и тёща ничего нового-то и не узнали. Но, видимо, существо вопроса не всегда является главным. Иногда, главным является вторичное касательство темы, которая отгонялась вот уже три месяца, как-будто она уже была исчерпана. А она не была.


У тестя, как оказалось, был кабинет, где он и заперся на ночь, опять таки, будто тема была исчерпана. А она не была. У тещи, как оказалось, кабинета не было и она тихо стонала из спальни с настежь открытой дверью. Была еще гостиная-кухня-туалет где ночевали Мамкины и куда тёщины стоны и доносились. Поэтому дверь и была настежь открытой.  Так вышло, что первым не выдержал стонов сам Мамкин. И он, подгоняемый женой пошел спросить – чем он может помочь. И, оказалось, что может. У тещи было плохо с сердцем. Как следствие, видимо, того, что тема не была исчерпана. Теща сказала – там возле вашей кровати висит зеркальный шкафчик с лекарствами, найди валидол, это такая большая белая таблетка и принеси мне, -- и, пока Мамкин ходил-искал валидол, тёща постанывала, даже  громче прежнего.


Стоны казались Мамкину невыносимыми.  Невыносимость повышалась, потому, что у Мамкина рябило в глазах от, количества различных упаковок и таблеток в каждой. А может рябило от надписей или от того, что такого множества чего бы то ни было, такого множества вещей Мамкин даже пересчитать не  мог никогда. Это множество напомнило Мамкину, когда еще до женитьбы они шли под ночным звездным Одесским небом и она, еще не жена тогда сказала – посчитай звезды, и он – Мамкин воспринял это всерьез и принялся даже считать, хорошо понимая, что всерьез воспринимать это нельзя и он, Мамкин даже подумал, что человек управляется не только собственными мозгами, но чем-то еще. И, Мамкин даже понял – чем, но не признался будущей Мамкиной, а просто улыбнулся к сказал, что закружилась голова, то-есть, выкрутился.


На мгновенье Мамкин представил себе, что не он, а тёща ковыряется в этом ящике. Она  –давно нашла бы валидол на ощупь, не надевая очков. А он – Мамкин, который решал практически любые математические задачи быстрее всех, не смог и это его угнетало. Угнетало даже больше, чем сам факт, что валидол так все еще не найден. И тут... взгляд Мамкина уперся в таблетку, тоже большую и белую. Мамкин испытал прилив надежды и прочел название на пачке. На пачке было написано – пурген и в первый момент эта информация не вполне дошла до Мамкина. Дошло только, что нашел, а что нашел, да не то, еще где-то задержалось. И, Мамкин, не в силах расстаться с этой радостью о чем-то вспомнил.


Вспомнил, что это он знает. Знает, что такое пурген на собственном опыте еще с пионерлагеря, где он думал что уже умирает и как по волшебству это оказалось не так. Правда, пришлось потерпеть несколько неприятных минут, но ведь из детства в памяти остается только хорошее. Плохое – забывается, будто его-то и не было. И вот, под аккомпанемент этих светлых воспоминаний, Мамкин шел к тёщиной кровати с пургеном зажатым между двумя пальцами... Мамкину лишь показалось, что почувствовав прикосновение таблетки к языку, тёща засомневалась на секунду но, пока Мамкин шел к своему дивану чтобы продолжить прерванный сон, память об этом подозрении начала проникать в глубокую память  Мамкиных мозгов.


Проникновение в глубокую память окончательно закончилось минут через  тридцать, прервав сон Мамкина – да так прицельно, что он подскочил над диваном. Аналогичный поворот хорошо описан у Пушкина (О совесть лютая, как тяжко ты караешь. Даже, ежели в тебе пятно единое, единое случайно завелось). По-видимому, аналогичное пятно разбудило Мамкина, но в отличии от Годунова, Мамкину было куда бежать чтобы все рассказать начистоту и Мамкин побежал в туалет. Мамкин был убежден, что тёща там – в туалете. Но, в туалете никого не было. Мамкин прислушался к звукам из спальни – стоны больше не раздавались. Мамкин пригляделся – дверь в тещину спальню была закрыта. Мамкин на цыпочках прокрался к тещиной спальне и приложил ухо к замочной скважине. Мамкин услышал двухголосное сопение – тесть тоже был в спальне. Стоны не прослушивались... «Совесть продолжала карать люто». Сон Мамкина исчез начисто в обмен на головную боль, которая наоборот прибывала в обмен на бессонницу. – Что ты там делаешь? -- спросила жена, по-видимому не открывая глаз, потому что видела она в темноте как кошка, значит глаза были закрыты и потому спросила.


К жене на диван Мамкин не пошел во избежании еще каких-то вопросов. Оставался  одно спальное место, да и то сидячее – Мамкин направился в туалет и сел на унитаз. Позже, вспоминая всю историю, Мамкин мог бы сказать, что по прямому назначению унитаз его больше не интересовал, только как спальное место. Но, дверную защелку Мамкин все-же задействовал, готовый ее открыть и уступить место сразу же, как постучат, что должно произойти неизбежно в ближайшие несколько минут. Это так рассуждал Мамкин.


Мамкин был молод, а в молодости сон подкрадывается неумолимо. Даже, если ты не спишь, а дежуришь на унитазе, в ожидании терапевтического эффекта, который должен был иметь место. В молодости сон конкурирует даже с «совестью лютой». И, будучи неумолимым, сон, хотя и беспокойный, все-таки подкосил организм Мамкина.
 

Во сне присутствовало много ярких сновидений и последнее, что приснилось Мамкину  было --  что в комнате стало необыкновенно светло, как бывает только от яркого солнечного света часов в 9 утра. Странный сон – подумал Мамкин и, поразмышляв чуть-чуть Мамкин понял, что это, может быть и не сон. Мамкин открыл глаза. Так оно и было. Наручные часы еле различимые из-за слепящего солнечного света показывали 9. -- Да, кажется, это не сон! – заключил Мамкин.


Мамкин открыл глаза и сразу же бросился к туалетной двери, чтобы выйти из туалета. И, в этот же момент Мамкин почувствовал, увидеть он бы не мог, потому что дверь была все еще закрыта, Мамкин почувствовал что с обратной стороны двери, которую он собирается открыть изнутри, раздается громкий и аритмичный звук какого-то коллективного дыхания. Так оно и было. Дыхание в действительности было коллективным.  Мамкин открыл дверь и тут же увидел увидел толпу, выстроенную в колонну по одному. Их объединяло то, что они все характерно переступали с ноги на ногу. Толпа состояла из собственной жены в первом ряду, тещи во втором ряду и замыкающего строй тестя. Но все ждали терпеливо. Никакого разлада в привычную утреннюю процедуру Мамкин не внес. Ожидающие это спокойно перенесли. Даже теща.


Мамкин спросил у жены, ожидающей в очереди под номером один, -- может ты хочешь пропустить вперед маму? – но тут вмешалась теща, стоящая второй, что она не возражает пропустить дочку вперед потому что молодым везде у нас дорога. И, жена зашла в туалет, а Мамкин очутился лицом к лицу с тещей.


Мамкин, как исследователь по натуре своего характера, а не только по должности в институте, казалось, забыл о главном – для чего он здесь в доме тестя и тёщи. Он был здесь, чтобы получить подписанное и заверенное разрешение от родителей жены на выезд в государство Израиль на постоянное место жительства. И вот об этом выезде Мамкин теперь забыл. Направление Мамкиных мыслей целиком сместилось в сторону размышлений о пургене.


 Спросить тещу – как на вас подействовал пурген было как-то неудобно, а спросить – как Вам после валидола – как-то непорядочно. Стоять же лицом к лицу с тещей, раздумывая как сформулировать свой вопрос было уже нелепо, потому что прошло уже не менее двух минут лицом к лицу с человеком с которым не было опыта общения и, тогда, под нажимом времени Мамкин просто сказал, как он считал, по-английски «Хаву ар ю дуинг?» (How are you doing?) Это было единственное, что он на тот момент знал в английском и то, как он это знал, на тот момент. Теща, которая преподавала английский в школе, ответила «Файн» и посмотрела на Мамкина с легким сарказмом. О том, что тещин сарказм был вызван его произношением, Мамкин тогда не догадывался.


И Мамкин сказал – как у вас с сердцем? Теща сказала – ОК. Уже без сарказма, но настолько искренне и доброжелательно, что Мамкин ей поверил и даже обрадовался. Мамкин обрадовался, а душа Мамкина создавала приговор пургену – терапевтический эффект нулевой, зато психологический – выше всяких ожиданий. 


И вот, в то время, когда душа Мамкина оглашала приговор пургену,  сам Мамкин заметил, что перед его лицом возник тесть. Тесть стоял навытяжку, как стоит подполковник перед генералом-лейтенантом. Тесть держал  в двух руках лист бумаги, поднимая этот лист прямо к глазам Мамкина и, как только машинописный текст на бумаге оказался на том же уровне, что глаза Мамкина, Мамкин смог заметить подпись тестя как раз после слова разрешаем. Слева от подписи было написано много и, в первую очередь слова ... в государство Израиль на постоянное жительство. 

– Заверять в военкомат поедем вместе, –  сказал тесть и добавил – молодым везде у нас дорога. – Теперь не ехать нельзя, – озабоченно думал Мамкин.