Пленники всемогущества. Часть 1. Глава 1

Примечание автора: Данная книга — плод фантазии автора. Все события и персонажи являются вымышленными, любые возможные совпадения случайны.


«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженье.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
Но в пепел, что остался от сожженья...»

Георгий Иванов.

« — Ни черта он не понял, — сказал Старый. — Он не понимает, что принадлежит не себе. Что бывают моменты в жизни, когда человек не имеет права принадлежать только себе. Это бывает тогда, когда от его действий зависит судьба других людей».

Кир Булычёв, «Посёлок».

«Фальшивые слёзы могут ранить других, фальшивая улыбка — только себя».

а/ф «Код Гиасс».



Часть первая. Алистер: Пасынок Радуги.

Глава 1. Разговор в парке.



Октябрь 2006 года, Мир людей.



Тот день был холодным осенним днём в самом начале октября. Я сидел в больничном парке на старой деревянной скамье, чьи многократно перекрашенные в тускло-белый цвет рёбра соперничали в жёсткости с щербатым асфальтом дорожек. Парк пустовал, и сказать по правде, это меня несказанно радовало. По выходным и в хорошую погоду тут часто бывает довольно людно, а потому сегодня, казалось, сам Мир подыгрывал мне в моём уединении, которое, впрочем, никогда уединением не было. Напротив: ни в одном из Миров не было другого такого места, где я не чувствовал бы своего извечного одиночества, своей никчёмности. Ни в одном из Миров не было другого такого места, которое при всей своей внешней мрачности вызывало бы у меня улыбку, пусть даже робкую и неуверенную. И хотя я, конечно, мечтал бы разделить эти минуты с той, что была мне бесконечно близка и дорога, но уже знание того, что здесь она куда ближе ко мне, чем где-либо, придавало моей в общем-то бестолковой жизни такой непривычно яркий, тёплый окрас…

…Кот шёл по дорожке парка, задумчиво глядя прямо перед собой. Поравнявшись, наконец, с моей скамьёй, он недолго думая запрыгнул на неё и уселся рядом со мной.

Я хорошо знал его, этого крупного серого Кота. Всё-таки мы виделись довольно часто, и он, пожалуй, был одним из тех немногих Существ, которых я мог назвать близкими… Кот сидел и смотрел куда-то вдаль, но я знал, что он просто ждёт подходящего момента. Посидев так с минуту, он поднял на меня свои светло-зелёные глаза; взгляд его был весьма серьёзен. В свою очередь я посмотрел на него, изобразив ничуть не менее серьёзный взгляд. Так мы глядели друг на друга ещё несколько секунд. Потом я сказал:

— Ну, чего ты так смотришь. Давай уже, не томи. Что на этот раз?

Кот поглядел на меня с явным неодобрением.

— Да ладно тебе! — не сдавался я. — Ты же сюда пришёл не на скамеечке со мной посидеть.
— Дурак ты, Алистер. Был дураком, дураком и остался, — сказал Кот.
— Положим, это не новость. Ты чего сказать-то хотел?

Кот вновь отвел глаза. Я усмехнулся:

— Неужели всё настолько плохо? Да брось, ведь не в первый раз. Говори.
— Сталкеров упразднили. Личный приказ Второго. Так что ты, считай, теперь в бессрочном отпуске.
— Вот как…

Признаться, чего-то подобного я и ожидал. Даже удивительно, что всё произошло так нескоро.

— Да, вот так. И я вот думаю: а не из-за тебя ли часом? Та девчонка, помнишь? Полиморф? Не выжила. Второй был очень подавлен…
— Ну да… Но, Сев-Р, я ведь ничего такого не сделал. Моей вины в этом нет. Контакт я провёл, конечно, не блестяще, но в том, что Рада не выжила, виноват кто угодно, а в основном сам Второй, но уж никак не я.
—  Так тебя никто прямо и не обвиняет, — пробурчал Сев-Р, бывший начальник бывшего Подотдела Сталкеров, бывшим сотрудником которого я с этого момента являлся. — Если бы вина твоя была, думаю, ты бы так просто не отделался.
— Само собой… Ну и что теперь? Сам-то куда пойдёшь?
— В Хранители. Я ведь изначально Хранителем был, ещё со старта программы. Это уже потом Сталкеров придумали.
— Понятно. Может, и мне что посоветуешь?

Кот насупился.

— Нечего мне тебе посоветовать, уж прости. Да и, сказать по чести, для тебя так будет даже лучше. Каждый должен быть на своём месте, Тринадцатый. Ты не Кот, и в Подотделе ты был, как в телеге пятое колесо. Ты никогда не был настоящим Сталкером, никогда не относился к своей работе ответственно, — потому что не твоё это место. Эта работа не для Духа Второй Касты. И вообще, тебе следовало бы серьёзнее относиться к своей жизни. Найти своё предназначение, в конце концов. Найти занятие по вкусу… Я, ты знаешь, всегда хорошо к тебе относился, и как бы там ни сложилось, не стану думать о тебе плохо, даже если в ликвидации Подотдела есть твоя вина. Тебя никто не обвинит…

Он говорил что-то ещё, а я вдруг подумал: должно быть, мы дико смотримся сейчас со стороны. Парень, с унылым видом сидящий на скамейке, и Кот, упрекающий парня в безалаберности. Хорошо хоть люди нас не слышат.

Не успел я так подумать, как услышал невдалеке звонкий детский голосок:

— Мама, мама, смотри! Дядя с котиком разговаривает! — восторженно проговорила худенькая девочка лет, наверное, десяти, а её мама (или кем уж там была женщина, что везла девочку в инвалидном кресле) торопливо зашептала:
— Тише, милая, тише… Не смотри туда…

Девочка проводила Сев-Ра восхищённым взглядом, и тот, подбоченясь, просипел ей вслед заунывное «мяу». Я едва удержался от смеха, но тотчас же осёкся: девочка смотрела на меня, а я вдруг совершенно отчётливо вспомнил Раду, — другую девочку, которая могла бы жить сейчас, но не выжила, — возможно, и по моей вине тоже.

— Ладно, пойду я, — Сев-Р спрыгнул со скамейки и обернулся: — Ты заходи, если что понадобится. И о нас, Колыбельных, плохо не думай. Сам понимаешь: ты Дух Второй Касты, а они — Кошки, причём редко старше Третьей. И несмотря на это ты был под моим началом, работал с ними… Ясное дело, что тебя никто не воспринимал всерьёз… Найди своё место, Алистер, и… удачи тебе.

С этими словами он просто-напросто растворился в стылом осеннем воздухе…

И вот снова осень, октябрь. Пустой двор больницы. Кот ушёл, а я снова остался один.

Что ж, Рипли. Похоже, ты-таки нарвался на неприятности. Впрочем, уверен, этим дело не ограничится. Второй всегда отличался, как бы это сказать… Масштабностью мышления и поступков. Да взять хотя бы Битву за Исток: кому ещё могла прийти в голову мысль повторить поступок Архистратига, кроме Первого? Только ему, только Второму. Удивительно, что он выжил…

С того момента, когда я видел его в последний раз, прошло около двух месяцев. Я никогда не питал к нему нежных чувств, пусть он и был мне Старшим… не братом даже, нет; скорее, кем-то вроде отчима. Не отца, именно отчима. Хотя для таких, как мы, все эти сравнения не имеют смысла. У меня никогда не было ни отца, ни отчима…

Зато у всех нас была общая Мать, Матерь Всего Чудесного — Радуга. Исток.

Мы — Духи. Не люди.

Хотя некоторые из нас всё ещё появляются здесь, в Мире людей, Миролюдье, таком чужом для нас и таком родном…

Когда я видел Второго в последний раз… или нет, не так. А впрочем, Радуга с ним. Как по мне, так лучше бы он перестал существовать тогда, погиб в Битве за Исток, как погиб Первый, как погибли многие. Я бы не горевал о нём. Может, я бы не был вне себя от радости, но уж точно не горевал бы. Его существование всегда было для меня чем-то вроде напоминания о том, кто я есть. Свидетельством моей слабости. Моей беспомощности. Моего ничтожества. Он всегда появлялся в самый неподходящий момент и одним лёгким движением разрушал всё то, что я терпеливо строил так долго, так бесконечно долго. Раз за разом он выходил героем из любой, даже самой скверной заварушки, из любой Войны, из любого странствия по Мирам, тогда как моим наибольшим достижением было повышение Касты, с Третьей до Второй. Он и относился ко мне соответствующе, каждый раз одним своим взглядом стирая меня в прах, смешивая с грязью. Но этого, естественно, никто не замечал. Все и каждый видели в нём великого Воина, сильнейшего после Первого, а теперь и достойного его преемника. И куда бы я ни пошёл, везде и всюду я слышал это имя, одно и то же ненавистное имя.

Гермес, Гермес, Гермес. Гермес то, Гермес сё, Гермес умён, Гермес остроумен, Гермес силён и смел, Гермес снисходителен и дружелюбен даже с Кошками! Диспетчеры его просто обожали, Аналитики им восторгались, Механики перед ним благоговели. Даже Матриархи его уважали, даже Наставники и Агенты при упоминании его имени невольно вытягивались в струнку, даже вечно ироничные Халдеи держались с ним чуть ли не подобострастно. Только Бродяги во главе с непримиримым наглецом Зараатом относились к Гермесу с явным пренебрежением, даже с неприязнью, но и они не могли не признавать его заслуг перед Духами и Мирами…

Кто бы знал, как я ненавидел их за это…

Но здесь сейчас нет ни Гермеса, ни Кошек. Здесь, в этом пустом парке при Центральной Районной Больнице города Мытищи есть только я и холодный, безразличный октябрьский день. Хорошо ещё, что Духи не мёрзнут…

Ну и что теперь, Рипли? И что, скажи на милость, ты всё-таки здесь делаешь? Что характерно, Сев-Р знал, где тебя искать. Интересно, кто ещё знает о том, где я повожу своё отныне бессрочное свободное время?

Правильный ответ: да кто угодно. Думаю, ни для кого не секрет, что я регулярно бываю здесь, недаром Кошки слывут отъявленными сплетниками… Впрочем, теперь-то я в этом парке вообще поселиться могу: кому какое дело до бывшего Сталкера, вечного неудачника, этой бездарности-Рипли? А раньше я сбегал сюда каждый раз, как только в Подотделе для меня не оставалось работы, или когда заканчивалось дежурство, и я мог отдохнуть. Всё-таки Сталкеры редко могли посетовать на столь же плотный график, что и Хранители. Или Спецназ. Я — и ещё около пяти сотен Котов и Кошек — были кем-то вроде сыщиков, наблюдателей. Мы вели наблюдение за вверенными нам объектами — в основном людьми — и собирали данные, которые потом передавались начальству Подотдела в лице всё того же Сев-Ра. В свою очередь Сев-Р составлял отчёты и передавал их вышестоящему начальству — руководству Исследовательского Отдела. Вся эта бюрократия была частью программы «Протекторат Миров», о которой я знаю не так уж много, потому что меня, если честно, никогда особо не заботили наши отношения со всеми этими существами, будь то люди или кто-либо ещё. Я просто делал свою работу, ничего больше.

Но теперь это всё не важно… Сталкер или нет, я всё равно буду появляться здесь, вне зависимости от количества людей вокруг, времени года и любых других условий. Ведь если подумать, кроме этого места, кроме этих посиделок в моей жизни не осталось ничего, хоть сколько-нибудь претендующего на смысл. Ведь смыслом моей жизни уже очень давно является та, кто работает здесь под видом обычной миролюдской девушки. Та, которую я люблю. Та, рядом с которой я — будь мы людьми —  хотел бы прожить свою жизнь. Та, которая остаётся для меня недосягаемой так же, как и во Вторую Войну. Так же, как и в недавнюю Битву за Исток.

Габриэль Светозарная, Ангел-Истребитель, истинная героиня Потусторонних Войн.

Габриэль Светозарная, с которой мы бились плечом к плечу во Второй Войне и выжили в том страшном сражении при Ангельском Котле. И хотя день сегодняшний далёк от тех событий так же, как и моё рождение в Начале Всего, я слишком хорошо помню ту битву. Легион, которым командовала Габриэль, столкнулся с превосходящими силами Тени, и после затяжного и ожесточённого боя почти все её Воины пали. Остались несколько бойцов: сама Габриэль, четверо полупадших от усталости Ангелов… И я.

Об этом фактике мало кто знает. В Кодексе Ордена обо мне нет ни единого упоминания, а то сражение потому было и названо сражением при Ангельском Котле, что потери со стороны сил Ордена были исключительно среди Ангелов. А коль скоро я не Ангел, а Дух, то меня и упоминать незачем. Командование решило, что ордена Радуги I степени с меня будет довольно… Да вот только чихать я хотел на ордена. Всего дороже, всего важнее для меня был не орден, а сам факт того, что тот ад мы прошли с ней вместе…

Однако даже тогда снова пришёл Гермес и всё испортил. Нет, я не стану отрицать: если бы он не подошёл туда с основными силами Ордена и не обратил Воинов Тени в бегство, мы с Габриэль и ребятами недолго бы протянули. Так что, если совсем честно, я должен быть благодарен Гермесу, ведь он спас Габриэль, не говоря уже о моей незначительной персоне… Но я защищал Габриэль, как мог! Я был слаб, за мной не шли легионы Ордена — но я бился с Теневыми что было сил, бился даже тогда, когда ослабевшие руки отказывались держать меч! Защищал — но не мог защитить, не мог спасти, и если бы не Гермес… Но я не чувствую благодарности и никогда не чувствовал. Точнее, не так: я был благодарен ему за то, что он спас Габриэль, — и ненавидел его за это. Да, он спас нас от Падения — но отнял у меня её. Отнял у меня Габриэль. И этого я ему никогда не прощу…

Я не прощу ему и того, что он выкинул меня, как бракованную шахматную пешку, не позволив участвовать в Битве за Исток. Он сказал… Кажется, его слова передал мне Сев-Р или кто-то из Диспетчеров… «В услугах Рипли, как Воина Радуги, я не нуждаюсь», так он сказал. Преисподняя забери! В тот момент я, наверное, ненавидел его сильнее, чем Искажённый — Первого. Даже удивительно, что моя ненависть не подпортила Исток, хе-хе… Он знал, конечно. Гермес знал: если он допустит меня до сражения, то я снова буду сражаться рядом с Габриэль, а значит, она снова вспомнит Ангельский Котёл и многие другие битвы, в которых мы сражались вместе. И тогда… В те далёкие времена она относилась ко мне тепло, по-дружески, хотя формально являлась моим командиром. И из-за этой её теплоты я позволял себе думать, что наши отношения могут быть чем-то большим, чем просто отношения легата и одного из центурионов. Но я ошибался…

Наши отношения ничем не стали, а виноват в этом всё тот же пресловутый Гермес, Второй, Командующий силами Ордена Радуги, а ныне — Великий Магистр Ордена, Хозяин Пустоты, Сияющий Сын Радуги!..

— Да будет, будет тебе, Тринадцатый, эфир сотрясать своими выкриками и моими титулами.

В единый момент дикий, почти человеческий страх пробрал меня до костей, лишил воли и разума. Я медленно повернул голову и увидел его.

Он стоял там, где ещё недавно пропал с лица этого Мира Сев-Р, мой бывший начальник. Великая Радуга…

Он выглядел точно так же, как и тогда в Межмирье, куда меня и Главу Исследовательского Отдела, Исследователя-Старшую Бас-Т, отправили для оказании помощи в выполнении миссии по обращению Седьмого Претендента… Так же, как в Битцевском парке, где он буквально шипел на меня, припоминая мне все мои провинности и грозя чуть ли не высылкой в Преисподнюю Резервацию за то, что я якобы едва не провалил Контакт. Высокий и поджарый, широкоплечий, но сутулый, он был весь какой-то чёрный, мрачный в чёрных заношенных джинсах, чёрной косухе и таких же чёрных «казаках». Чёрные с проседью волосы так же были собраны в «хвост»; во взгляде чёрных, вороньих глаз сквозила усталость и недовольство.

Да, это был он. Гермес. Герман Кастальский, как сам он предпочитал называться теперь.

— Да не трясись ты так, Рипли, смотреть противно, — Кастальский брезгливо поморщился. — И знаешь, ты тут меня такими добрыми словами поминал, что я решил тебя проведать. В общем, сам виноват. С другой стороны, я давно уже хочу потолковать с тобой… на предмет твоего будущего, так сказать.

Я молчал. Он огляделся по сторонам и отчего-то вздохнул. Потом подошёл к скамье и уселся рядом со мной.

Тут я, наконец, опомнился. Вскочив со скамьи, я опустился на одно колено и склонил голову перед Великим Магистром Ордена Радуги.

— Тьфу-ты! — фыркнул Кастальский. — Опять эти клятые ритуалы. Упраздню всё к такой-то матери. А пока на тебе.

И он несильно шлёпнул меня по затылку. На обычную церемонию приветствия-благословения это совсем не походило, но сейчас мне меньше всего хотелось спорить с ним по этому поводу. Пусть даже я никогда не был ярым приверженцем нелюбимых им ритуалов, но пренебречь церемонией… На такое я был не способен.

— Радуга с тобой, Рипли. Садись давай, — он похлопал ладонью по скамье. Я встал с колена и послушно присел на скамью, выдержав, впрочем, дозволительную дистанцию.

Кастальский хмыкнул:

— У тебя Кошачьи повадки, Тринадцатый. С кем поведёшься, да? Но это ничего. Теперь тебе там делать нечего… Да-да, я слышу. Давай уже, задавай свой вопрос.
— З-зачем вы здесь, Повелитель? — услышал я свой голос. Свой ненавистный, дрожащий голос. Преисподняя забери! Тогда, во тьме Кабинета Мо в Межмирье, разговаривать с ним было куда проще… Или дело не только в этом? Или я просто чую беду, чую тупик, как волк, загнанный на флажки?
— Да иди ты со своими уставными обращениями, Тринадцатый, — беззлобно ответил Кастальский. — Знаешь ведь, поганец, что я этого терпеть не могу. И не трясись, я тебе сказал! Радуга! И клятый Первый! Выдавливай теперь из себя раба, понимаешь, по капле. Где твой боевой дух, Тринадцатый Воин Радуги? Кто тут орал о своей доблести при Ангельском Котле? Я же помню, каким ты был тогда, ничего не боялся! А что сейчас? Тьфу, мерзость. Стыдись, Рипли.

И я сразу же устыдился. Было ли это проявлением знаменитого всемогущества Великого Магистра и Старейшего Духа, или же я всё-таки вспомнил, каким я был тогда… Этого я не знал.

— Страх, Рипли, это плохо, — изрёк Кастальский тоном заправского Наставника. — Чем ты сейчас отличаешься от Искажённого? Нет, даже не от Искажённого, — от Падшего? От слабака, способного только строить козни за спиной у тех, кто сильнее? А? Плохо, Рипли. И знаешь, почему? Ну же, спроси меня!
— П-почему?
— По кочану! Потому, Рипли, что страх всегда ведёт на Тёмную Сторо… То есть, тьфу-ты, в Тень или ещё того хуже! Впрочем, думаю, теперь это уже не важно…
— Что вы имеете в виду?..

Он смерил меня удивлённым взглядом вороньего глаза.

— Ох ты, оно само говорить умеет, оказывается… Что я имею в виду…
— Повелитель, вы…
— «Герман Сергеевич», я бы попросил.
— Герман Сергеевич… Вы меня в Резервацию сослать хотите?

С минуту он разглядывал меня, будто впервые видел меня так близко. И вдруг спросил:

— Вот как ты думаешь, Рипли, Первый был хорошим Великим Магистром?

Этот вопрос совершенно сбил меня с толку. Да и мог ли я судить Первого?

Кастальский рассмеялся — коротко, хрипло.

— Да брось. Ты тут мысленно разносил меня в пух и прах, а высказать своё мнение о погибшем Духе не можешь?
— Я… Хорошим?
— Да, да. Был ли Первый хорошим, или нет?
— Был… я думаю…
— Ага! — он щёлкнул пальцами, заозирался, потом похлопал себя по карманам и, нашарив в одном из них сигареты и неожиданно нелепую розовую зажигалку, закурил: — Значит, был. Хорошо. Отлично. Значит ли это, Рипли, что то, что он делал, было правильным?
— Пра… Правильным?
— Слушай, ты чего, на ухо туговат? — спросил он, недовольно пыхнув дымом. — Чего переспрашиваешь?
— Простите… Я считаю себя не вправе судить о поступках Первого Великого Магистра…
— Да что ты говоришь! — едко процедил Кастальский. — Не считает он себя вправе судить Великого Первого. А меня, значит, грязью поливать — это ничего, это нормально. Так, что ли?

Я глубоко вдохнул и вдруг совершенно неожиданно для себя выпалил:

— Ваши действия носят для меня не только общий, но и личный характер. Я не осуждаю вас, как Великого Магистра и Командующего Силами Ордена, но как Гермеса, Второго, Духа Первой Касты, Духа, укравшего у меня Габриэль, я вас осуждаю!

Сказал — и испугался. Ну всё, Алистер, теперь тебе точно хана. Такого Гермес не прощал никому и никогда. Не простит и теперь. Ладно, во всяком случае я смог ему это сказать. Во всяком случае, хоть я и не погибну с честью, как настоящий Воин, я всё-таки остался верен себе и своей любимой.

— Ух ты, ничего себе! — воскликнул он, и в голосе его я неожиданно услышал… восхищение: — Ничего себе, как мы заговорили! То-то же. Могёшь, когда захочешь. Но всё-таки, Рипли, неужели для того, чтобы ты заговорил вот так, тебя нужно прижать к стене? Это ведь какая-то… мышиная храбрость. Знаешь, говорят, что мышь, загнанная в угол, бросается на Кота. Ха-ха, надо будет у Колыбельных спросить! Мол, а на вас мыши никогда не бросались? А-ха-ха-ха-ха, представляю себе их вытянувшиеся ушастые рожи! Уф! Повеселил ты меня, хорошо. Но от вопроса ушёл, негодяй. Кроме того…

Он посмотрел туда, где высилась пепельно-серая громада больницы и снова вздохнул.

— …Кроме того, ты сказал, что я якобы украл у тебя Габриэль. То есть ты что же это, думаешь, она когда-нибудь принадлежала тебе? Думаешь, ты её присвоил? Или то, что ты воевал с ней бок о бок, даёт тебе какие-то особые права? Глупо, Алистер. Глупо и недостойно Духа. Уверен, Первый, которого ты не вправе осуждать и всё такое прочее, был бы твоими словами очень недоволен. Потому что именно Первый постулировал всем известный принцип: Любовь не может быть присвоена. Один не может принадлежать другому. И ты этот принцип знаешь не хуже, чем я. Похоже, ты тоже изрядно очеловечился тут… И за это Первый тебя бы тоже ругал, кстати. Но — ладно. Возвращаясь к нашей беседе… Из твоих слов становится ясно, что поступки и решения Первого ты в целом поддерживал раньше и не осуждаешь теперь. Но вспомни: ведь именно Первый был автором множества непопулярных приказов и Законов, а все недовольства гасил в зародыше. И тем не менее, ты считаешь, что он — хороший Великий Магистр. А я, очевидно, плохой. Так ведь? Да ты не спорь, я по глазам твоим вижу…
— Я же сказал, я не осуждаю вас как Великого Магистра, но…
— Ох, да что ты заладил-то? И тоже совсем как Кошка, по-канцелярски. Фу, мерзость. Ладно, не важно. Видишь ли, Рипли… Я оказался в довольно щекотливой ситуации. Первый, конечно, предупреждал меня о том, что я, вероятно, займу его место, но я и не думал, что он это всерьез. Он, понимаешь ли, всегда отказывал мне в уме, считая меня исключительно кем-то вроде горы мускулов. Он думал, что я годен только для битв, что я неплох, как его Паладин и как Командующий, но… А потом, вообрази: он решается на этот безумный шаг, повторяет попытку Архистратига, — а меня назначает своим преемником. Ты понимаешь, Рипли, его ведь не интересовало моё мнение на этот счёт. Вот ни капельки. Он просто принял решение, — а вы уж там дальше пляшите, как хотите. Особенно я. А я и плясать-то не умею, хе-хе…

Кастальский снова засмеялся, а я подумал о том, что в его смехе нет ни капли искренности. Точнее, не совсем так: он был безрадостным, этот смех, похожим на смех смертельно больного, знающего о том, что ему осталось недолго, и смирившегося с этим.

Но на мои мысли он внимания не обратил (или сделал вид, что не обратил). Вместо этого он продолжил:

— Итак, Первый и его деяния. Когда он провозгласил себя Старейшим и вообще главным, если ты помнишь, нашлось немало Духов, которых это его решение не очень-то обрадовало. Часть из них ушла в Тень, часть — в Изгои, остальные смирились… Вот скажи, как бы поступил ты? В ту пору ты был ещё слишком молод, Старшие надавили на тебя, и ты послушно пошёл за ними и за Первым. Но сам-то ты что думаешь? Какой выбор ты сделал бы сейчас? Имей в виду: я спрашиваю тебя об этом не из праздного любопытства. Дело в том, что передо мной сейчас… стоят вопросы, на которые я должен ответить — для себя. Ну так что? Что скажешь?

Я старался на него не смотреть, хотя он рассматривал меня с интересом, словно ждал какого-то неведомого откровения. А я думал: не торопись, Алистер. Во всём этом есть какой-то подвох. И будь я проклят, если это не так…

— Я Воин. Я бы сделал тот же выбор…
— Врёшь!

Кастальский смотрел на меня в упор, и глаза у него были злые.

— Врёшь, Рипли! Не сделал бы ты тот же выбор. Ты многое пережил, да и не такой ты круглый идиот, каким иногда кажешься. До нас, до Первой Касты, тебе, конечно, далеко, но ты хитёр — по-своему. В своём масштабе. В своём мышином масштабе…
— Я Воин, — упрямо повторил я. — Я бы сделал…
— Так, я понял.

Он сразу как-то поскучнел и отвернулся. Казалось, ему больше не было до меня никакого дела.

— Я понял… Что ж, в таком случае не стану тянуть кота за все подробности. Коль скоро ты у нас Воин, неколебимый и тэ дэ, и тэ пэ, то я скажу тебе всё, как есть. Суть сводится к следующему. На то, чтобы разобраться с брожениями в умах Духов и упорядочить этот хаос — куда более опасный, чем тот, о котором рассказывает Кодекс, — Первый придумал очень строгую модель управления, включавшую в себя, как ты знаешь, Систему, Закон и Кодекс. Потом он подавил несколько мелких бунтов, а потом начал Первую Войну, которая на тот момент была ещё не более, чем карательной операцией, и никто, включая самого Первого, не знал до конца, чем это всё обернётся. Ну а потом он уже не мог отступить, потому что это означало сдаться, дать слабину, дискредитировать себя как Великого Магистра. Так что он продолжал закручивать гайки… Под раздачу попали пацифисты — и появились Изгои. Под раздачу попали анархисты — и возникла Тень, началась уже Война полноценная, безо всяких скидок… Он не щадил никого, потому что каждый из них потенциально мог стать угрозой его правлению… А теперь вот Эпоха сменилась, и место Первого занял я. Видит Радуга, я этого не хотел. Проклятье, да я вообще не желал снова ввязываться во все эти Потусторонние дела! Мне было намного уютнее и спокойнее жить аморфом, хотя и в той жизни были свои сложности. Но… В результате имеем следующее. Я — новый Великий Магистр. Орден Радуги, который Первый держал в ежовых рукавицах, теперь оказался в моих руках. Изгои, которые, несмотря на свой пацифизм, трижды норовили поднять восстание и трижды были раздавлены, заключили-таки договор с Первым, согласно которому он предоставлял им некоторые свободы, а они взамен присягали ему на верность. Но Первый погибает… И теперь оказывается, что со мной Изгои никакого договора не заключали, а значит, ничего не мешает им снова поднять восстание, тем более тот парень, Вертиго, похоже, не питает ко мне нежных чувств. Более того, в отличие от умудрённого жизнью старика Денницы, Вертиго — пацан, Падший Ангел, бунтарь без причины, потому что без мозгов. Теперь дальше. Пантеон Теней, конечно, едва ли станет лезть на рожон, но я уверен, что Теневые попробуют вновь наладить старые связи с Духами-Воинами Радуги и попытаться поколебать их и без того пошатнувшуюся веру в Орден и в меня лично. И меня не спасёт даже слава героя и спасителя Истока от злодея-Искажённого. Понимаешь, Рипли? Ты понимаешь, какая тут может начаться возня? Понимаешь, во что это может вылиться в итоге? Понимаешь. Ты не настолько глуп, чтобы не понимать. Тогда ответь мне на вопрос, Рипли: что бы ты сделал на моём месте? Как бы поступил? К каким мерам бы прибегнул, а какие оставил на крайний случай? Ну же, я жду.

Я прекрасно понимал, к чему он клонит. Я знал: он прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что сидит на бочке с порохом с розовой зажигалкой в одной руке и фитилём в другой. Впрочем, он не боится, даже наоборот: он не хочет уподобиться Первому, который для него всегда был тираном и карателем, державшим Духов в страхе. Страх ему противен — он сам сказал мне об этом.

И что же я должен тебе ответить, Гермес? Я не знаю. Откуда мне знать, Преисподняя забери, как тебе поступить? Я же не Великий Магистр, я не всемогущ, моё слово — пшик, а не Закон. Зачем ты задаёшь мне такие вопросы?

Кастальский вздохнул.

— Что ж, буду честен: особых откровений я от тебя и не ждал. Просто думал, что, быть может, не всё ещё потеряно… Что ты — а почему нет? — сможешь навести меня на дельную мысль. Но ты не смог… Ладно. Я тебя не виню. В конце концов, выше головы не прыгнуть. Верно, Рипли? Ладно. Теперь это всё не важно. Теперь я… буду вынужден прибегнуть к мерам, которых по возможности хотел избежать, но… Наверное, это как… неизбежность?

Нет, Рипли, я не стану ссылать тебя в Резервацию. В этом нет никакого смысла. Если Изгои надумают поднять мятеж, то ничто не помешает тебе к этому мятежу примкнуть, — кроме трусости разве что. Вот… А Первый говорил, что карательные войны укрепляют авторитет правителя, — если правитель побеждает, конечно. Это его слова, Рипли. Он сказал это Сонни, а Сонни рассказал мне. Но не суть… Конечно, я не собираюсь развязывать Войну ни с Пантеоном, ни с Изгоями. Но я должен знать, кто меня окружает, и что мне ждать от этих… Духов. Ты не одинок в своей ненависти ко мне, между прочим, подобные чувства испытывают многие, куда больше Духов, чем ты можешь себе представить. Думаю, вы могли бы организовать кружок по интересам, хе-хе-хе… Так вот… Коль скоро в моём окружении есть Духи, которые меня ненавидят, презирают, завидуют мне, и тому подобное, я не могу оставить это без внимания, не могу закрыть на вас глаза, мои дорогие поганцы. Поэтому я поступлю даже не как Первый, а как товарищ Сталин, — то есть устрою «чистки». И со всеми вами, меньшевиками, вредителями и всяческой контрой, разберусь по-свойски. Ссылать вас в Резервацию смысла нет: это же над вами надо каких-то надзирателей ставить, а где я тебе их возьму? Так что я поступлю проще: каждый, кому я доверять не могу, будет казнён. Так что ты, Тринадцатый Дух Радуги, Лорд Аластор, также известный как Алистер Рипли, ныне приговариваешься к растворению в Истоке.

Я молчал. То, что он сказал, было настолько… немыслимым, что я просто не знал, как реагировать.

Гермес хмыкнул.

— Уверен, ты не оценил всю степень моей гуманности. А я ведь мог приговорить тебя к казни через Падение. Или того хуже — через изъятие Сущности с последующим её разложением на Изначальные Структуры. От тебя бы не осталось ничего, даже номера! Даже имени! Всё! Конец! Баста! Но я не злодей, каким ты привык меня живописать в своих грязных мыслишках. Нет, я… Примерно шестидесятипроцентный филантроп. Или как — «филоген»? «Гениофил»? Дух-то на латыни будет гениус, гений… Или точнее будет даймон? Не суть. Добрый я, в общем. Почти совсем, но не полностью. Однако из-за своей доброты я даю вам, гадёнышам, возможность Уйти в Исток, совсем как во время Войны, только без утомительных боёв и горечи поражения. Вернёшься, так сказать, в материнское лоно… Станешь свободным от этой несправедливой Системы, лживого Кодекса и беспощадного Закона. А заодно и от меня. Здорово, правда? Ну вот и хорошо. Теперь, собственно, дело за малым. Как и любому приговорённому к высшей мере… или почти любому… Короче говоря, тебе предоставляется право последнего слова. Любого. И даже не одного. Если хочешь выговориться, сейчас самое время. Я же знаю, что ты чувствуешь. Знаю, как ненавидишь меня. Мне всё это знакомо: Первого я ненавидел почти так же сильно. Только вот мне он, злодей, не дал ни шанса стать свободным от всего и вся, ни права последнего слова, ни-че-го. Он просто сказал: мол, живи теперь вместо меня. Разгребай тут авгиевы конюшни политических интриг и интрижек. И — пфф! — сдулся. Сгинул, да так, что достать его обратно нет никакой возможности, потому что даже Изначальные Структуры, из которых он состоял, и те взрывом в прах превратило. А я остался… Ты вот, наверное, думаешь, что мне страшно повезло, да? Ну, если так, то ты прав только в слове «страшно»… И теперь я…

— Да заткнись ты уже!

От неожиданности он умолк и удивлённо захлопал глазами. А я смотрел на него… на этого гада, на эту сволочь, на этого… проклятого урода, который испоганил мне всю жизнь, а теперь приговорил к растворению в Истоке!

Я больше не контролировал себя. От меня осталась только оболочка, доверху наполненная яростью, ненавистью, завистью и злобой. Да, я такой, такой, и мне плевать, кто что обо мне думает! Но он, этот… Этот…

— Я ненавижу тебя, Гермес. Я проклинаю тебя. Всю свою жизнь я боялся тебя, но теперь —  благодаря тебе же! — мне нечего больше бояться. Я больше тебя не боюсь. Я тебя презираю, ублюдок, сволочь, мерзавец. Первый? Да ты стократ хуже Первого! Первый тебе и в подмётки не годится! Первый был хитёр и коварен, но он никогда не издевался над нами, Младшими. Мы не были для него разменными фигурами, он любил нас! Может, его любовь и бывала жестокой, но эта была любовь строгого отца к своим нерадивым сыновьям… А ты — просто мразь. Похоже, годы, прожитые среди людей, научили тебя не просто безжалостности, — подлости. Цинизму. Человеческой жестокости. Ты сейчас насмехаешься надо мной, ты наплевал на меня, растоптал меня, сравнял с землей. Ты говорил о моих якобы «грязных мыслишках», но даже если и так, даже если я действительно ненавидел тебя и ненавижу, даже если я мечтал о том, чтобы ты сдох там, тогда, у Истока, или раньше, от клинка первого Искажённого… Даже если и так, по сравнению с тобой я — мышь, кидающаяся не на Кота даже, — на мышеловку. На бездушный, бездумный механизм, одинаково безжалостно переламывающий хребты мышам и крысам, проламывающий им черепа, разрубающий их пополам. Первый был суров — но ты, создание Первого, куда страшнее, чем он. Куда гаже, чем он. Ты говоришь, что я вредитель, контра — но в сравнении с тобой даже Нирунгин Предатель не кажется таким подлым. Даже Искажённый не был так ужасен. Ты получил всё. Всемогущество Первого досталось тебе запросто, задарма, просто так, — а ты ещё и жалуешься. Я всегда был ничтожеством, неудачником, трусом, хотя изо всех сил старался доказать, что я достоин большего. Я даже получил повышение до Второй Касты, я был Триста Тринадцатым, а стал Тринадцатым — но это ничего не изменило! Духи сторонились меня. Кошки смеялись надо мной за моей спиной, а кое-кто и в лицо. Ты отнял у меня всё, ты отнял у меня единственный смысл моей никчёмной жизни — Габриэль! У меня больше ничего не осталось, — кроме самой жизни. И теперь ты хочешь отобрать и её, растворить меня в Истоке, и ещё смеешь рассуждать о своей доброте?! Ты… Ты… Вот если бы я был на твоём месте!!! Если бы я был Великим Магистром, а ты — жалким неудачником! Вот тогда бы я посмотрел на тебя! Тогда бы я увидел, найдёшь ли ты в себе смелость сыронизировать! Решишься ли на циничное высказывание! Ты, проклятый мажор! Ты всю свою жизнь пользовался тем, что родился Вторым! Никто из нас не смел даже посмотреть на Первого! Мы всю жизнь жили, согнувшись в вечном поклоне! И для чего, мерзавец?! Для чего я воевал, для чего я терпел все эти унижения?! Чтобы ты растворил меня?! Вот так вот просто, прекрасно зная о том, что я ничего не смогу тебе сделать?! Да если б я знал, я стал бы ещё одним Искажённым, только чтобы стереть тебя с лица Мироздания! И да, я знаю, что случилось с Дзиттареном! Знаю, что у него ничего не вышло! Но он всё-таки добился своего, и Первый погиб. И Неназываемый добился своего, смешав свою ненависть с Истоком! Если бы только я…

— Ну всё, довольно.

Он сказал это таким… будничным, равнодушным тоном, будто я не орал тут, как умалишённый, не проклинал его и не клеймил последними словами. Он… будто бы вовсе меня не слышал…

Ярость во мне вновь оживала, разгораясь, словно пламя в топке паровоза.

— Если ты думаешь, что тебе удастся так просто меня заткнуть, то…
— Я сказал, довольно, — повторил он так же спокойно. —  Хватит. Я дал тебе последнее слово, дал тебе высказать всё, что ты думаешь, и ты воспользовался этим правом. Надеюсь, ты удовлетворён. В конце концов, всем нам бывает полезно выговориться. Ну что? Стало полегче?

Я смотрел на него и не верил своим глазам. После всего, что я сказал ему, он… улыбался. Великая Радуга, да что же он такое?! Неужели я никак не могу хоть сколько-нибудь его задеть?..

Гермес встал со скамьи и со вкусом потянулся, точно Спецназовец после тяжёлого рабочего дня. Потом он вновь взглянул на меня и добавил:

— Значит так… Тебе даётся, мм, время… Одни условные сутки — для того, чтобы попрощаться, закрыть все свои дела… и всё такое прочее. По прошествии этого срока приговор будет приведён в исполнение лично мной. Ты, кстати, будешь казнён первым. Я окажу тебе такую честь, можешь гордиться. Это всё равно, как если бы товарищ Сталин лично расстрелял какого-нибудь вшивого вредителя. Смекаешь? А, Радуга с тобой, всё равно ты не в состоянии оценить подобного жеста. Ну да я и не прошу. Ну-с, пойду, пожалуй… Да, Рипли, ещё одна вещь напоследок.
— Что ещё? — выдавил я.
— Габриэль, — Гермес мягко улыбнулся. — Не смей даже заикнуться ей обо всём этом. Понял? Прошу по-хорошему. Если ослушаешься… я, пожалуй, могу и пересмотреть твой приговор, заменив растворение в Истоке на что-нибудь… менее гуманное. Надеюсь, ты прислушаешься к этим словам и не станешь делать глупостей. Это для твоего же блага… Ну вот, теперь точно всё. Пока, Рипли. Увидимся через условные сутки.

С этими словами он, не переставая улыбаться, помахал мне рукой и тотчас же пропал, словно и не было его здесь вовсе.

А я остался стоять на потрескавшейся от времени асфальтовой дорожке старого больничного парка, единственного места, в котором всё ещё жил смысл моей почти законченной жизни.

…


(продолжение следует...)