Ассоциативный юмор

Ассоциативный юмор

На невысоком, поросшем рогозом и осокой, берегу озера два рыбака. Сидят они долго, и поплавки их удочек, словно тихие сумасшедшие, кротко кивают мелкой ряби на воде: да, да, да… Сигналят они столь невнятно, что надежда рыбаков даже на малую удачу давно перегорела и превратилась в свечной огарок — ни огня, ни дыма.
Существует расхожее суждение, что каждый из нас, по высшей разнарядке, должен нести свой крест. И несем, спотыкаясь, падая и поднимаясь, пока не свалимся окончательно.
Рыбака, что постарше, нагрузили явно с перебором. Кроме своих сорока лет, он на пределе сил несет по жизни ответственность за красный диплом экономфака сельхозвуза, за стерву жену, за детей-разгильдяев, за тещу-дрянь и кровопийцу, для коих он соответственно — убожество, растяпа и никчемный козел. Несет он свой крест, аж спина трещит, и позвонки играют отнюдь не мажорную музыку, а что в итоге? Отставка с должности главного экономиста ТОО с устной, несправедливой и обидной до слез, формулировкой директора:
— Мало, что экономист хреновый, так людям не можешь объяснить элементарное — про товарищество. Почему оно с ограниченной ответственностью. Турецкий барабан — вот ты кто. Такой же надутый и пустой.
Словом, теперь вдобавок ко всем невзгодам приклеилась еще и глупая кличка Барабан. Прилипла, словно горячий битум к новым штанам: не отодрать, а главное — нет хоть сколь-нибудь устраивающего решения.
Действительно, последние месяцы были трудными. Раскаленное до последнего предела нагревать излишне. «За что боретесь?» — вопрошал всякий раз экономист, подняв умные глаза навстречу очередной депутации от возмущенных крестьян.
«За правду!!!» — с глазами навыкат орали они, ненавидя и остро желая экономисту за компанию с директором медленной мучительной смерти.
«…Так я вам не нужен?» — обеспокоенно и даже тревожно пытался Барабан объясниться с директором. Но тот лишь махнул рукой в сторону входной двери. «За что?!» Поначалу экс-экономисту было непонятно: может, директор просто попросил выйти и подождать в приемной, на стульчике рядом с пишущей машинкой кадровички. Он и сидел, и ждал, и хотел вернуться в кабинет, но секретарша, как-то странно пряча глаза, не советовала, преграждая полной грудью вход. Барабан, было, экспансивно уперся в ее туго накачанные мячи, однако неожиданно сам сдулся. Впрочем, однажды прорвался к директору, который вновь бросил в лицо обидное и еще более уничижающее: «А на кой ты мне? — И глумливо уставился на бывшего экономиста: — разве употребить тебя, дак и то не с руки…» «У меня же красный диплом экономфака», — специалист бросил в бой последний аргумент. «Вот и засунь в… тому, кто тебе его выдал». Такой непростой разговор.
Будто горка горячего пепла осела в голове в результате последнего общения с узурпатором. Надо постараться выжить. Слава богу, есть рыбалка! Когда рыбешка за наживкой, что называется, стоит в очередь, тут даже болезни отступают и боль притупляется. Поскольку проведенное на рыбалке время в зачет жизни не идет. Такое вот лечебное у рыбалки свойство. Есть, наконец, сосед по берегу, который в идеале и подсказчик, и советчик, и слушатель, и оппонент. Но то в идеале.
Этим же двоим на берегу говорить не о чем. Нет общих тем. Поскольку рядом с экономистом сидит Петька-Скаркалаз. У того за спиной в ранце жизни ни фига, кроме конопли, конопли и еще раз конопли. Или, по его терминологии, — дурилы. Именно в связи с нею и прилипла кличка. Тут все предельно просто: в моменты, когда Петька принимается рассуждать на любимую тему — об альпинизме, не дается ему вырулить на слове «скалолаз». А горы, судя по всему, он любит всерьез. Хотя от деревни до ближайшей горы лишь немногим ближе, чем до Луны. Что делать — имеется пунктик у человека. У Барабана пунктик — «красный диплом», у Скаркалаза — горы. Между тем Петька сроду из деревни не выезжал. Был, правда, у него реальный шанс — срочная служба. Однако остался неиспользованным: отделался от армии членовредительством. Правду сказать, поначалу хотелось ему все решить мирным путем, закосить без очевидных жертв. На призывную комиссию в военкомат «приехал» на мотоцикле «Урал». Некоторое время, стоя перед дверью в кабинет, где заседала комиссия, надувал щеки, газовал, аж слюна на стену летела, лицо от натуги пошло пятнами и взялось краской, волосы под шлемом взмокли, а он газует и газует, выжимая сцепление и выкручивая ручку газа до упора. Хорошо, хоть толковая врачиха попалась в комиссии — сообразила, в чем дело, и открыла вторую створку двери. Петруха въехал и встал перед длинным столом как вкопанный. Снял шлем и поясно троекратно поклонился, будто князь Александр новгородским боярам: «Дел по горло, бородачи, ворог, вишь, у порога. Соберите, оденьте и вооружите войско, бояре, коварного скандинава вразумлять иду!». Умудренные и опытные комиссианты по достоинству оценили ход Петрухи, но даже они поняли не до конца, объявив князю, что для начала нелишне бы сходить в стройбат, да прямиком на народную стройку – тянуть рельсы в северной тайге. Благоразумно открыли вторую створку, и, брызгая слюной, Петруха дал задний ход. Ну, а за неделю до отправки в войска он решился на радикальный ход: положил палец левой руки на чурку, где обычно отнимал головы курам, а правой махнул топором, сопроводив акт неповиновения коротким всхлипом: «Х… вам! Носите сами казенные кирзачи, а я босой побегаю на воле!» Скаркалаз и теперь при случае любит пояснить, что, мол, отрубив гордиев узел, разом решил две проблемы: закосил от армухи и избавился от вредной привычки ковыряться в носу.
…Однако рыбалка получается скучная: не клюет — и все. Стоп! Вот поплавок на удочке Скаркалаза медленно завалился набок. Задремавший было рыбак, едва не проспав поклевку, обеими руками вцепился в удилище. Обуздав нервы, позволил себе выждать и, только когда поплавок повело, резко подсек. Волнуясь, вываживал рыбину, дотащив ее до зарослей рогоза, перехватил леску рукой и выбросил добычу на берег. «Здоровенный лапоть». Это было уже что-то.
А дальше вернулась тягомотина. Общительный Петька пытался говорить с соседом. Однако тому казалось, что разговор ведется с позиции успеха, а такого «красный дипломант» не терпел в принципе. Если это не директор ТОО. Да и что за бредовая идея — в самую жару, ближе к полудню, сменить червя на перловку? Сам, небось, лаптя выхватил на червя. Но, успокоившись, бывший главный экономист рассудил, что попытка не пытка, и, обмакнув вареное перловое зерно в анис, троекратно поплевав, проговорив короткую молитву, сплюнул через левое плечо и забросил наживку в прогал между камышами. Он постарался проделать ритуальные приготовления незаметно для соседа. А вслух сказал:
— По такой погоде хоть детородный орган в воду опусти, все равно клева не будет. Рыба после бурного икромета отдыхает. Да и корма ей хватает: дно кишит всевозможной мелкой тварью…
— Это по какой надобности орган-то в воду? — недослышав, усомнился Скаркалаз.
— Да нет, это я так, без задней мысли. Ассоциативный юмор называется.
И вновь установилась тишина: «ни мы к вам, ни вы к нам». Лишь надоедливое комарье да мошка мучают — одни попискивают, другие долбят молча, норовя проделать в шкуре дырку и отсосать кровушки, залезть в ухо либо ноздрю, чтобы подпортить, подгорчить жизнь.
Скаркалаз с завистью посмотрел на новенькие телескопические удилища соседа, глянул на свои — из тальника, кривые и сучковатые, небрежно ошкуренные…
— Что и говорить, сравнение не в нашу пользу, — буркнул он.
— Сам с собой беседуешь — дырка в башке воспалилась?
— Нету у меня никакой дырки, брешут, собаки.
— Да ты не обижайся, Петруха, меня ведь тоже жара достала. Просто ассоциативный юмор.
— А чего обзываться-то? — Скаркалаз несколько раз рубанул воздух удилищем, делая попытки пристроить наживку под плавучей кочкой. Однако рыба не брала и там. Ладно. Петька поднял удилище, поймал крючок левой, демонстративно поплевал на червя, прочел едва связную молитву собственного сочинения и вроде поерничал по поводу действий соседа — вынул карася из садка, проколол крючком рыбе обе губы и незаметно опустил в воду. А через минуту с победным воплем выдернул карася из купели и, шумно радуясь успеху, бросил его в садок. Проделав операцию с карасем несколько раз, Скаркалаз успокоился и победно откинулся на траву. Вынул духовитый кисет, набил косячок, раскурил и блаженно втянул пахучий дым.
— Ну вот, а ты мне толкуешь… будто и удочки у тебя дорогие, и юмор какой-то там, и сам ты весь разэтакий. А я скажу: настоящее мастерство не пропьешь и не прокуришь! Ежели оно настоящее, конечно, ежели истинное. Это я тебе говорю — Петруха!
Окончив монолог, Скаркалаз затих в траве. Но вскоре вновь послышалась его еще менее связная речь:
— Ну, я полез… Травите фал, что ли… Да посматривайте на камни, скаркалазы, мать вашу, башку ведь расшибет!.. А крюк ты чем бить будешь?.. Или головой?! Во пошли скаркалазы! И убери кошки от моей морды, всю разлохматишь! Эй, хреновина в желтой куртке, давай крепи люльку — однако здесь на отвесной скале заночуем. Всем отдыхать, все зависли…
Спустя пару часов — по-прежнему не клевало — Петруха очнулся, будто аллигатор, сполз в горячую кашу из воды и растительности и поплыл, чумово взмахивая руками и дурковато крутя головой при каждом гребке.
— Дегенерат, — сплюнул экономист на сапоги. — Плавать-то не умеет как следует. И вот таким идиотам в жизни легко. Покуривают себе и не тужат, поскольку ничем не перенагружены.
— Бараба-ан! — раздался крик от противоположного берега, усиленный отражением воды. — Ща вылезу, будем рыбалить! На ящик портвейна спорим, что я еще с десяток таких же выхвачу! Мастерство — его не пропьешь и не прокуришь. Ща начнем, Барабан!
Реакция последовала неожиданная. Прослушав проникновенное обращение, Барабан спешно принялся собирать рыболовный скарб. Собрав его, репрессированный экономист сорвался с места, словно застигнутый грозой, и чухнул по сырой болотной тропе мимо горбатых кочек куда-то в тальники…
— Ну-у, понес, Барабан, понес свою высокую культуру, мать его! Эй, куда ты?! К вечеру поклевка начнется, гадом буду! Да я же пошутил! Это у меня юмор такой, как его… социалистический, что ли.
Между тем ответить уже некому. И только впопыхах оставленный на некрутом склоне стульчик как бы соглашался: ага, щас порыбалим…

2001 г.