Дачная жизнь

Слава думал, что он буддист или считал себя буддистом.  «Не буддист ты, а пофигист», - восклицала баба Нюра, обхаживая муху полотенцем со всех боков. Муха обиженно косилась на Нюру, затравленно металась из угла в угол тесной душной веранды. «Ишь, буддист», - ворчала Нюра, ворочая сковороду с картошкой, картошка падала на тарелку, и Слава со слюной накалывал горячие картошинки на старую мельхиоровую вилку с погнутыми внутрь кончиками. Молодая картошка, мелкая, в мундире была сначала сварена, а затем Нюра аппетитно обжаривала её с душистым подсолнечным маслом. Слава и вправду был пофигистом, ничем не занимался, не учился, не работал и называл это не по-русски - медитацией. Картошка, немного больше гороха, сыпалась на тарелку и румяно улыбалась Славе, он любовался картошкой и был счастлив. Муха забытая всеми, получив свою толику свободы, аккуратно пристроилась на клеёнку, закрывавшую кривой круглый стол. На загадочном непонятном орнаменте клеёнки муха стала невидима и могла без опаски передвигаться по нарисованным неестественным цветам под самым носом у Нюры. Слава с пристрастием накалывал на вилку салатные листья, сдобренные лимонным соком и чесноком, сочно чавкал и пыхтел носом. Муха подобралась к салатнице и собирала оброненные славиной вилкой кусочки. Баба Нюра громыхнула сковородкой, прищурившись на вытянутой руке, погасила электроплитку и перекинула полотенце через плечо. Она с удовольствием выбралась с душной веранды на тенистое крыльцо, где запахи кухни сразу оставили её. Она вдохнула полной грудью, надо заметить не маленькой такой грудью, прикрытой передником, который был частью её домашнего наряда. Муха вылетела с веранды вслед за Нюрой и уселась на полотенце перекинутое через могучее нюрино плечо. Вытирая ноги, ну, в смысле, лапы, о полотенце она этим жестом выражала Нюре благодарность за обед. Муха считала себя домашним животным и старалась вести себя в соответствии со своим представлением о доме и семье. Она искренне любила свою Нюру и по силам служила ей, в пределах своих возможностей. Во всяком случае она была всегда благодарна приютившей её Нюре и считала её своей, только очень большой, мухой. Вот только Слава не был предрасположен любить кого либо, он любил только самого себя и больше ему ничего не было нужно. Он, оставив неубранную тарелку с недоеденной картошкой, выпростался с веранды наружу и счастливый отправился гулять по улице. Баба Нюра, приподняв голову, щурясь рассматривала большие гроздья рябины размышляя, над рецептом напитка. Она планировала поставить рябину, смешав её с черноплодкой, вот только надо бы раздобыть сахару. Муха, уловив мысль Нюры, перебралась на рябиновую гроздь низко нависшую над самым крыльцом. Домашним вином, ароматным и терпким, заткнутым в водочной бутылке газетной пробкой, Нюра расплачивалась с Толиком, местным ассенизатором, приезжавшим в конце месяца делать свои дела. Толик, молодой парень, в белой кепочке с потухшим беломором в зубах, ни с кого не брал натурой, только наличными, но баба Нюра была для него исключением. Толик, хоть и был очень важным человеком, всё же держался местными дачниками на дистанции, это его обижало, сильно обижало. Вот только баба Нюра была с ним на коротке и пока Толик наполнял свою бочку из нюриной ямы, она никуда не убегала, не пряталась в дом от естественного процесса, а весело болтала с Толиком и звала пить чай. Он снимал свои огромные вонючие сапоги, пробираясь к ней на узкую веранду. Это простое открытое обращение и подкупало Толика и он всегда пил чай и не брал с Нюры денег, а от бутылочки никогда не отказывался. Нюра была пенсионеркой, жила одиноко с двумя бестолковыми внучатыми племянниками и была рада любому гостю, даже если это всего лишь местный ассенизатор. Ещё в юности она попала в аварию, упала с мотоцикла, с тех пор у неё был сломан нос и запахов она не чувствовала. Муха не могла разделить дружеское расположение к Толику и когда он приносил на веранду свои сапоги муха спасалась он них на кусте крыжовника, под листьями которого она родилась.