Как дед Федот за партии голосовал

                Воспоминания деда Федота
               (частично опубликованы в журнале «Огонек», 40/4667/Октябрь 2000)

                (6/21) Как дед Федот за партии голосовал

     Наша пятая армия стояла под Старыми Русами зимой в конце 1916 года. Наступали, отступали, в общем шли, хотя небольшие, бои; наш полк занимал передовую линию фронта. Сзади нас, километра полтора-два, был лес какого-то помещика. Вот в этот-то лесок привозили нам раз в сутки по положению горячую пищу вечерком, всегда вечерком! Наши походные кухни на каждую роту в отдельности привозили пищу. И мы туда за ней ходили.
     Забыл какого месяца, взвод был около пятидесяти человек. Каждый вечер в этот лесок посылаешь людей, человек шестнадцать, иногда двадцать, за этими продуктами! Хлеба давали два фунта с половиной на каждого, три пуда тридцать фунтов на всех; мясо – порция двадцать четыре золотника на каждого; сахар – фунт, но не каждый день его давали; тридцать золотников, что ли, в сутки – табак, папиросы, спички; иногда патроны в ящиках. Всё тащи, бомбы, гранаты тащи, раз ближе подъехать невозможно на конях. Таким образом стояли там, воевали и охраняли свои позиции.
     Как и когда, в какое время – забыл, всё высохло в мозгах, не помню – ротный дал команду за пищей посылать по тридцать человек: будут патроны, гранаты. Посылаем, ждём. Приходят, приносят порции мяса, хлеб, табак, папиросы, спички, патроны, гранаты. Докладывают, супу, каши не принесли. Почему каши повар не привёз? А суп – кухню опрокинули какие-то солдаты, когда мы получали порции мяса, хлеб, табак и т.д. Только подошли, повар открыл у кухни крышку, хотел нам наливать, откедова ни возьмись – кучка солдат, подскочили к кухне, всё вылили на землю, и сами кудай-то делись. Мы посмотрели, во всех ротах разлито, одного повара даже ударили. Мы подошли к патронной повозке, получили патроны и гранаты и скорей в окопы.
     В ту же ночь ходили по ротам и взводам какие-то офицеры не наши, узнавали, кто ходил за продуктами, отдельного командира преследовали, Калмыкова. Но он не знал ничего. Его в штаб полка водили. И меня спрашивали о нём. Но ротный наш его хорошо знал, отстоял, что мы его не знаем, и солдаты, которые ходили, сказали, что он получал все продукты – их допрашивали всех, и меня.
     С нашего батальона, с пятой и шестой рот по одному человеку взяли, и ещё с каких-то рот три человека взяли – таким образом, этих людей, пять человек, расстреляла наша дивизионная какая-то команда. Такой был опосля слух: за бунт в полку, оставили неевши полк. Как-то ротный говорил: «Кто это делал, ни один, поди, солдат не попался. Не надо так, братцы делать. Это бандитизм – расстрел».
     Пятнадцать губерний отдали мы немцу, отступили.
     Стояли от Киева километров сто-сто пятьдесят, носятся слухи, будто царя сняли, а поставили Керенского, но в это никто не верил: Бог на небе, царь на земле!
     Наша часть стояла в резерве. Мы выстроились, подъезжает машина. Выходит с неё генерал, здоровается с нами:
     -Здравствуйте, братцы!
     Мы отвечаем:
     -Здрави желаем, ваше дитство!
     Он говорит нашей части:
     -Теперь не надо отвечать «ваше превосходительство», теперь все – господин генерал, господин полковник, господин ротный, господин взводный. Такой титул.
     И сказал ещё:
     -Братцы, царь наш Николай, отрёкся от престола, передал коронование брату своему Михаилу.
     И в машину, и уехал, и больше генералы не приезжали к нам в часть.
     Потом пригоняют женский батальон смерти (эти женщины – простые сёстры милосердия, и, видимо, бедные, за деньги служат), сформирован из одних только женщин. И посылают его в наступление, на передовую линию фронта для того, что вот, мол, женщины, да воюют. А солдаты-мужчины нейдут в наступление. Как немец дал по ним, так и ничего не осталось от этой женской части. Фронтовые части пошли за женщинами и остановились, стояли на месте. Стали брататься с немцем: они к нам ходить, мы к ним, такое пошло братание. Это, видимо, власть была Керенского; и деньги были сороковки и двадцатки, размером со спичечную коробку, и мелкие всевозможные марки, разные марки обыкновенные для конвертов, вот и все деньги! Солдатам давали жалование по сорок, а купить за них ничего, да и негде, ничего не продавали.
     Так война всё шла и шла; дисциплина упала, солдаты не хотят подчиняться как прежде; офицеров некоторых поснимали с должностей, некоторых отправили в «Могилёвскую губернию», так говорили; некоторые сами успели убежать, совсем из части выбыли в неизвестном направлении.
     Стали выбирать командиров рот, взводов, отделений и полков. А потом стали голосовать, кто за какую партию, когда с центра прислали на фронт двенадцать листиков, отпечатанных на каждого солдата. Были: партия социал-революционеры; партия наша: большевики, меньшевики; народной свободы, кадеты и т.д. Двенадцать партий, голосовать только за одну, один листик, а остальные все порви. За какую хочешь, за ту и голосуй, отложи листок такой. И вот собирали по отделениям, по взводам, по ротам эти листки. Оказалось, большинство – социал-демократы, большевики, мы голосовали за эту партию. А армия наша пятая большая была, в ней сто двадцать шесть тысяч солдат, вот и там нашлись украинцы, стали формировать свою раду. Рада – это часть воинская.
     Вот война идёт, позиции свои держим, боёв нет. Меня вызвали в штаб полка. Дают мне отпускное удостоверение, в Сибирь на сорок девять дней в отпуск. Приезжаю домой старшим унтер-офицером. Отсиживаю сорок девять дней дома, еду в часть, приезжаю: в части уже погонов нет, сорвали со всех, и я дорогой сорвал. Меня становят ротным командиром, я наотрез отказался, потому что дисциплина упала, я побоялся этого. Солдаты стали хуже, чем были раньше, не подчиняются, никуда не пошлёшь, в каждый след ходи сам. Мне это не поглянулось, да и всему комсоставу не нравилось. Стали просто назначать таких, которые не слушались, взводными, ротными и командирами отделений – дело стало лучше. Приказание идёт сверху к ним, требуют с них, они приходят и советуются. Вот им и говорят, кто уже знает, что выполнять надо в срок. Вот и все поняли, что нужна дисциплина. Дело пошло лучшей. Служим дальше. Командный состав снова стал крепким, как почти в царской армии, но меньше подчиняются.
     У нашей пятой армии всё же было много украинцев. Стали они от нас отделяться, организовывать свою ридную украинскую раду, и стали выступать такие ораторы, куда лучше говорили. Говорили на украинском языке, плохо мы их понимали, и за ними не пошли, и Украина отделилась.

     На фото отрывок из речи украинского агитатора в изложении деда Федота.