Танго с безумцем Глава 2

                Глава вторая

                1.

  В свои тридцать семь с половиной лет Валерия вполне удовлетворялась собственной личной жизнью и нисколько не торопилась ее обустраивать по принятым модным стандартам. Уродливые браки подруг и знакомых давно укрепили ее в мысли, что женская независимость имеет ряд простых и неоспоримых преимуществ перед узами брачного союза, и одиночество нисколько не обременяло ее. Собственно, одиночества как такового она не вкусила еще в полной мере: заботы о сыне поглощали досуг так прожорливо, что на все про все времени оставалось в обрез.

  Нет, было бы ненормальным, если бы мужчины вообще не интересовали ее, но то, что сексом как «спортивной нормой» Лера не увлекалась, а к легкомысленным и случайным плотским утехам вообще относилась с брезгливостью – это точно. Она сходилась с мужчинами редко и только при условии душевного комфорта, то есть после красивого флирта, легкого ухаживания и прочего антуража – интеллигентских «штучек», до которых была большая охотница. Флер недостижимой любви в каком-то смысле даже украшал ее жизнь. К тому же она была умна, а уж достоинство это или недостаток – можно поспорить.

  Словом, со всем этим скарбом допотопных привычек Валерия пребывала уже почти месяц в крошечной каюте по левому борту старой калоши «Азаров», большого неуклюжего катера, подряженного в навигацию на роль центра досуга речников.

 Она читала лекции и агитировала за подписку на толстый журнал «Айсберг», перепечатывала на старом разболтанном «Ортехсе» с дегенеративными, проваливающимися заглавными буквами бездарную тягомотину местного корифея, слушала остроумные байки неглупого капитана, и еще всласть, подолгу, наслаждалась муаровой далью безбрежной реки с волшебными миражами наплывавшей скальной гряды в молочной рассветной мгле мимолетных июльских ночей.

  Вот тут-то, на Столбах, ее и засек Родин. Оформив себе командировку в Олекминск, он запросил «Азаров» по рации и без труда догнал агитаторов на «Комете».

  Капитан, списанный с «Белого парохода» на профсоюзную калошу за драку своего образцового экипажа с кюсюрцами, не слишком усердствовал на новой службе и при каждом удобном случае объявлял стоянки. На этот раз, у Столбов, например, собирались заваривать котел, который дал течь.

  На подходе к берегу, он сказал пассажирке вполне категорично, как бы даже не допуская никаких возражений:
  - Я покажу вам Долину Духов.
  У него был странный взгляд: колкий и жгучий, может быть, от того, что низкое солнце светило прямо в глаза и зрачки превратились в острые точки. Сухие губы, четко очерченные, но слишком тонкие для крупного обветренного лица, тронула сдержанная улыбка. Это настораживало невольно.

  - У меня с детства боязнь высоты, – заметила Лера. – Надеюсь, вам не придет в голову тащить меня через эти скалы?
  - Ну что вы! – возразил капитан. – На этот счет можете быть совершенно спокойны.

  Самоуверенность капитана иногда просто бесила Леру, он явно провоцировал ее, не поведя даже бровью. Между ними, похоже, «искрило», но ни один не желал упростить задачу, им нравилась такая игра.
  Здесь, у Столбов, глубина реки была довольно приличной. Они подошли к самому берегу, ткнулись носом в песчаный мыс и опустили трап.

  О том, что редактор «Айсберга» запросил координаты их стоянки и пообещал подвалить на «Комете», капитан почему-то не сказал Лере, хотя знал, что именно по ходатайству Валентина Ивановича лекторша «прописалась» на калоше всерьез и надолго, может быть, до конца навигации.

  Что за отношения связывали пассажирку с редактором, его, впрочем, почти не интересовало, хотя они были знакомы довольно близко. Именно Родин проводил журналистское расследование «ледового побоища» – заказной, похоже, драки на рейсовом теплоходе, и даже пытался отстоять честь экипажа «Белого парохода» и его, капитанский чин, но что из этого вышло – всем известно. Материал изъяли из номера, редактору накостыляли в мэрии за длинный язык, экипаж расформировали, а теплоход сдали в аренду.
 
  От всей этой дешевой трескотни вокруг «Белого парохода» капитана тошнило. Он нутром чуял печальную участь речного пароходства, но как профессионал сатанел от мысли об унизительном найме к новым русским, запустившим грязные лапы сразу внутрь пирога и жадно таскавшим оттуда жирные куски…
    
  К тому же Валентин Иванович был женат на его бывшей пассии Аське, с которой капитан в охотку трахался чуть ли не в канун их свадьбы и нисколько не сожалел об этом, даже был доволен ее замужеством, потому что лучшего исхода затянувшейся любовной интрижки трудно было желать. Он вовсе не собирался разводиться со своей благоверной, нарожавшей ему трех парней, а Аська, выпроставшись из засраного, спивавшегося Вейска, покоряла своим кулинарным образованием Якутские верфи и присосалась к нему, как пиявка. Она грозилась тоже родить, и тут подвернулся Валентин Иванович, лауреат всяческих конкурсов, из геологов, но перспективный: пригласили в газету.

 Журналист был для нее шикарной партией, именно то, что нужно. Вдобавок, собирался на учебу в Москву. В столицу муж ее не взял, что было и к лучшему, ничто не мешало молодухе обустраивать семейное гнездышко. Кстати, первого пацана она родила почти сходу, спустя, правда, положенный срок, но, если за день до свадьбы…

  Неделю назад кэп неожиданно встретил бывшую настырную любовницу на стоянке в речном порту.
  - А… ты здесь? – улучив момент, когда муж в каюте напутствовал лекторшу, потянула Ася, заглянув в рубку. – Ну, ну… Весело тебе, я вижу, с агитбригадой на борту… Небось, вахту в твоей каюте несут все по очереди.
  - Голодной куме – щи на уме, – усмехнулся капитан, – и когда ты только наешься досыта?
  - Впроголодь жить веселее, – отрезала Ася, сверкнув черными, как маслины, глазами, и исчезла неслышно, словно привиделась.
  В этой бабе, ненасытной и жадной до ласк, жила какая-то затаенная угроза,
 она была непредсказуема, как цыганка.

  Отправляясь в Долину Духов с женщиной, непохожей на тех, с кем он отрывался, когда случалась нужда, он вовсе не задавался вопросом, откуда лекторша взялась в редакции? Она была не здешней, ироничной и чуть-чуть надменной… рангом повыше тех туристочек, с которыми можно было побаловаться с пользой для здоровья и без головной боли на берегу. И она волновала его…
 
  В распадке на скальнике, пропустив Леру вперед, он с удовольствием смотрел на ее спелые ягодицы, обтянутые обрубленными до колен джинсами. Они почти не разговаривали, и эта ее молчаливость тоже импонировала капитану. Болтливых баб он не жаловал.
 
  От быстрой ходьбы у Валерии сбилось дыханье, и когда на площадке она повернулась лицом к капитану, бисеринки пота блистали у нее над бровями.
  - Не робей, – подбодрил он женщину, переходя на дружеское «ты». – Карниз недлинный, метров тридцать, за ним спуск в долину. Давай подстрахую, – он расстегнул свой ремень с карабином на прочном шнуре и протянул ей. – Надень это.

  Другой конец шнура он закрепил у себя на поясе.
  - А удержишь? – недоверчиво спросила Лера.
  - Канат удержит… Вниз не смотри, равновесие держи…умница!

  Через несколько минут они вышли на безопасное место и страховка показалась даже лишней, но когда Валерия расстегивала ремень, руки ее дрожали. Кэп взял пассажирку за кисть, тонкую, как у подростка, и притянул к себе. Она не отстранилась, не отвела глаз, только чуть улыбнулась, как будто сбылось именно то, чего ожидала.

  Вдруг мрачная тень бесшумно скользнула у них над головами. Оба вздрогнули и обернулись в сторону спланировавшей в долину крупной птицы с темными, загнутыми на концах крыльями.
  - Не бойся, это ястреб, здесь их гнездовья, – сказал капитан, еще теснее прижимая к себе женщину.
   
  Но она высвободилась довольно резко и почти бегом стала спускаться в долину.
  Вокруг, причудливо выдутые морозными ветрами, повсюду громоздились скалы из красных песчаников. Из мрачного зева подземного грота струился теплый серный источник, обвитый розовыми лентами иван-чая. Золотистая пижма цвела вперемежку с другими луговыми цветами, яркими и пахучими до одури. Место это, удивительное и, может быть, единственное в целом свете, подобного которому нет, было хорошо известно тем, кто возил сюда группы туристов, и капитан, по горло сытый заповедником, приевшимся ему до чертиков со всеми его красотами, внимательно следил только за своей спутницей.

 Что же до Валерии, то уникальный ландшафт скорее угнетал ее, чем восхищал. Среди цветущего буйства дикой природы, где каждая лиственница и кедр стояли на своем заколдованном месте, а всякая тварь выполняла присущее ей дело, она вдруг почувствовала себя до того лишней и одинокой, что не будь рядом проводника, взвыла бы серой волчицей. Новый, восхитительный мир был чужим и враждебным, и взмах загнутых крыльев хищного Духа долины предупреждал ее об этом.

  - Давайте уйдем отсюда, – попросила она капитана.
  - Чего ты боишься? – спросил он тихо, пристально глядя ей прямо в лицо.
  Она не выдержала жгучего взгляда и опустила глаза. Если бы не жесткий, сухой блеск его странных стальных зрачков, Лера, возможно, поддалась бы плотскому инстинкту, охватившему ее до спазмов в животе. От этого самца исходил дух гона. Запах его острого пота щекотал ноздри, и она вдыхала его, как наркотик…
 
  Кто ей судья? К тому же, вся эта романтическая прогулка в безлюдной долине, где, как в раю, можно было совокупляться до изнеможения на мягком ягеле или на сухой, прогретой солнцем подушке из прошлогодней опавшей лиственничной хвои, должна была чем-то завершиться.
 
  Но его взгляд что-то сжег внутри… Он попытался снова притянуть Леру к себе, – ничего не вышло. Она больше не хотела его и отвернулась. Тогда кэп прямо и бесцеремонно сказал:
  - Кончай, Лерка, тянуть волынку… Зачем было сюда тащиться? – и, грубо стиснув, прижался губами ко рту чужачки.
 
  Она отпихивалась, а он ловко расстегивал тугие петли на ее фирменных джинсах… Затем резко толкнул в траву и опрокинул на спину.
  Но тонконогая южанка с загорелыми до глянца коленками была не из тех, кто сопротивляется из пустого жеманства. Выскользнув из-под него ящеркой, она задвинула кроссовкой по ноге ухажера с такой силой, какую трудно было предположить в неспортивной женщине.

  - Я так не люблю, – строго сказала она, прислонившись к ноздреватому выступу скалы, – без фокусов, капитан…
  - Нужна ты мне… Да ко мне бабы в очередь просятся…
  - Ну и славно, вот и пори всех по очереди, – согласилась Валерия и добавила, как ни в чем не бывало: – пошли, что ли? Солнце уже вон где, обед скоро…

  Сгоряча или по какой другой причине, только скальный карниз на обратном пути уже не казался ей таким коварным. Она шла уверенно, без всякой страховки, и при этом еще рассказывала капитану, как зависла в грозу на козьей тропе в байкальских сопках. А он плелся позади, злой как черт на собственную нерасторопность и на эту заклятую бабу, с которой дал маху, и думал о том, что теперь, по всему видно, еще предстоит натерпеться ее фортелей. К тому же ныла нога…

          2.

  Родин ждал на берегу битых три часа, и воображение его рисовало мрачные и непристойные картины. «Вольному воля, – думал он, – конечно, кто ей указчик? Могла бы, хоть ради приличия, сегодня меня дождаться… Ну, коза драная, придушу, если что узнаю!» Ярость обманутого мавра бушевала в его сердце, и он готов был сходу набить морду «Казанове в тельняшке», честь которого еще недавно с таким пылом отстаивал в пароходстве.

 Когда же, наконец, из распадка показались долгожданные силуэты, он полез зачем-то купаться в реку и, основательно продрогнув, согрелся и успокоился только после того, как дернул на камбузе стакан водки.

  Поздоровавшись с обоими, он так ничего и не разобрал сперва: Лерка чмокнула его в щеку и отправилась переодеваться в каюту, а кэп позвал к себе и с мрачным видом, впрочем, обычным для него после списания на калошу, налил по бокалу коньяка дрянного местного разлива. Выпили за встречу, за пакостную житуху… закусили соленой нельмой. Валентин нажрался, как салага, завалил к подружке в каюту и вырубился.

  Обыскавшись его на «Азарове» и даже на берегу, Лера обнаружила друзяку весьма неожиданно: он спал беспробудно, повалившись ничком на ее аккуратно заправленную койку. Теперь оставалось только ждать, пока он проспится как следует.

  Ремонт котлов закончили к ужину, и калоша отвалила в Олекму.
  Сидя за столом и вытянув затекшие ноги в тесной каюте, Лера любовалась закатным заревом над Столбами, поглядывая одновременно на зашибившего лишку редактора. Почти ничего не осталось в заматеревшем сибиряке от того пылкого юноши, чью любовь она так бездумно высмеяла когда-то. Любовь своего первого кавалера, неизменного и единственного партнера в коронном танго, почти ритуальном, исполняемом только во время его редких наездов на родину.

 Рыжеватый, крепкого сложения, он беспомощно свесил к полу сильные руки, распластавшись широкой борцовской грудью поперек койки. Впервые в жизни она отметила про себя, что Валька, хоть и был некрасив, несомненно обладал мужской привлекательностью. Никогда раньше ей и в голову не приходило оценивать его внешность. Сейчас же она внимательно и даже предвзято рассматривала друзяку: крупная, по-спортивному коротко стриженая голова, прямой толстоватый нос, квадратный подбородок, слегка обветренные, но четко очерченные губы…

 Что-то в нем было спартанское, от него, даже спящего, исходили флюиды силы и нежности, способные защитить кого угодно. Нет, нет, нет… она уже давно переросла себя, ту девочку, которая спешила жить только чувствами, захлестывающими через край. Соединить свою судьбу с человеком, даже с очень хорошим человеком, сейчас, наверное, ей было бы трудно. Она подумала об этом просто так, вне связи с Валентином, который, к тому же, был серьезно женат.

  Затем мысли ее вернулись к утренней прогулке, она почему-то вспомнила загорелые мускулистые икры кэпа, твердый бугор в спортивных шортах и живо представила его полностью голым… Да, он, должно быть, ничего… вихлястый жилистый мужичок с кусачим ртом… кровь прихлынула к вискам и запульсировала, вдруг, молоточками. И чего было ломаться? Ходи вот теперь, как курочка нетоптаная. Обиделся, тоже с перцем. Такой второй раз не попросит…
 
  Рассердившись на свой несносный интеллигентский характер, жаждавший каких-то невообразимых духовных высот, она принялась за рукопись. Но толку от ее усердия было мало. Затем Лера заметила угол запечатанного письма, торчащий из кармана Валькиной сумки. Потянув за край, она обнаружила, что письмо было от сына, адресованное ей на адрес редакции. Вместе с письмом лежала телеграмма от папы: «Желаю счастливого путешествия. Жду возвращения нетерпением. До скорой встречи. Целую. Папа».

  «Целую, папка!» – прошептала Лера, улыбаясь счастливой улыбкой маленькой девочки. Обделенность в любви, очевидно, переродилась в ней каким-то непостижимым образом в потребность любить. Она любила отца всем сердцем, с горчинкой детской обиды, делавшей еще острее эту любовь.

 Она без памяти любила и Гошку, но не смела давать воли своим материнским чувствам, была строга с сыном, порой, даже чересчур строга. Покойная бабушка называла ее черствой… Валерия вдруг подумала, что и в этом, пожалуй, фамильное сходство с отцом налицо. Может быть, он тоже стеснялся своих отцовских чувств и закалял ее суровостью в сиротском детстве для будущей грызни за место в человечьей стае?
 
  Она вскрыла конверт и начала читать письмо. Сын писал, что шабашит в прославленных Венечкой Ерофеевым владимирских Петушках, и что уже дважды заезжал к деду в Мамонтовку. Две трети письма были посвящены какой-то новой его знакомой, соседке деда по даче, невероятной «цаце», втрескавшейся в него с первого взгляда, и что все это «прямо цирк», но самое смешное: шмакодявка водит «мерс» и выиграла по интернету умопомрачительную путевку, а крутой папашка (из кремлевских швыцарей) положил ей на счет в швейцарском банке миллион…

  Судя по письму, Гошка, ярко выраженный холерик, не намотавший еще соплей на кулак и унаследовавший от матери раннюю безоглядную влюбчивость, сам попался на удочку этой шмакодявки. Оставалось только положиться на деда, который весьма жестко прокомментировал откровения внука: «Не в коня корм», – сказал он, чем Гошку задел за живое, и про что сын сообщил в приписке к письму, добавив, что дед зря воротит нос от соседей: они, мол, нормально торчат.
   
  Кроме того, Гошка вскользь заметил, что с Денисом дед категорически запретил ему видеться: дядечка недавно женился на старухе с киндэром, живет с супружницей в московской квартире деда, и что, кажется, Денис снова сидит на игле.

  Ворох новостей, высказанных в письме наспех и по-юношески эмоционально, хотя и насторожил Леру, но все же не мог вывести из состояния блаженной расслабленности, которую может позволить себе человек только вдали от дома. А она сейчас укатила далеко по-настоящему, так далеко, что даже при всем желании не могла сиюминутно помочь сыну распутать клубок его пестрых впечатлений. «Хорошо, что я сунула ему в пакет с умывалкой упаковку резинок, – вяло, без тени ревности к «цаце», подумала она, – сам купить постесняется… вырос мальчик…»
 
  В конце концов, подложив под голову подушку, она задремала прямо у стола, неловко вытянув ноги.    

          3.
  Оба проснулись от прогорклого запаха гари. Калошу болтало на резвой речной волне, и близкое пламя, отраженное неспокойной водой, освещало каюту. Послышался топот ног, обрывки команд и возня на палубе. Валька подскочил с койки к дверям, на ходу бросив скороговоркой:

  - Спасательный жилет найди… – и выскочил в коридор.
  Спросонья серьезность ситуации оценить было трудно,
 к тому же пожар на воде казался Валерии просто абсурдным…

  Она повертела регулятор громкости судового динамика, но, вероятно, радисту было не до вещания. Между тем со щелей в полу стал явно просачиваться в каюту удушливый дымок, а с палубы уже отчетливо доносился испуганный визг девчонок из агитбригады. Наконец, стряхнув остатки сна, Лера вышла в коридор. Катер не просто качало, его сильно кренило в сторону носа, а наверху, надрываясь, хрипел в мегафон капитан:

  - Прекратить панику! Всем вынести из кают документы и ценные вещи и перейти на корму.
  Он еще что-то объяснял и требовал, но Лера плохо понимала происходящее. Вдруг все вокруг превратилось в закопченную жалкую рухлядь, дымящуюся посреди безбрежной реки…

  С обеих сторон фарватера до берегов было километров по десять-пятнадцать, к тому же истрепанная калоша могла булькнуть на дно в любую минуту. Уже случилось такое однажды с катером этого класса, у которого от старости просто отвалилось днище…

 Что же делать? Сигануть с борта сразу, не дожидаясь, покуда крен станет необратимым и катер начнет погружаться? Надо еще успеть отплыть подальше, чтобы не затянуло в воронку… Куда это Валька запропастился? Все равно шлюпок здесь нет. Кроме спасательных жилетов, никаких плавсредств тут вообще сроду не было, да и сами жилеты боцман держит запертыми на замок в носовом салоне, а к нему проход перекрыт… Поддавшись сумбурным мыслям, Лера вздрогнула от прозвучавшего в самое ухо голоса:

  - Замкнуло проводку в машинном отделении, – пояснил откуда-то взявшийся Валентин, – на  электрощите бахнуло… оттуда дым повалил… А потом обнаружили течь в носовом отсеке. Там воды – по пояс. В трюмах хлюпает… Под форштевнем в корпусе трещина.
  - Мы потонем? – кривя рот жалким подобием улыбки, спросила Лера.
  - Чего вдруг? Воду почти всю откачали, сейчас форпик латают… Во, дурка! Ты ж на воде, как пробка, держишься.
  - Так то в море…
  - Не дрейфь, говно не тонет! – подмигнул Валька и помчался с блокнотом в штурманскую рубку.

  «Это он про калошу или про меня? – Лера попыталась сосредоточиться, но тут же спохватилась: – Боже мой! О чем это я? Нужно замотать в целлофан паспорт и деньги… Вдруг и в самом деле придется выгребать к берегу, если успеем…» Она вернулась в каюту, отметив мысленно, что крен пола в коридоре выровнялся, да и запаха дыма уже почти не ощущалось. Почти следом за ней в каюту ввалился Валька.

  - Что-то мне эта свадьба не нравится, – сморщился он, выглядывая в окно. – Кэпа нашего дожимают... Калошу на немецкой верфи сработали, киль и все несущие конструкции надежней новых. На нее, видать, Суслик глаз положил… Вот же профура, за бесценок прибрать к рукам посудину хочет.
  - Ты ж то же самое про «Белый пароход» говорил. Он, что же, все ленские калоши захапать намерился?

  Лера слышала краем уха про интриги в пароходстве. Страсти там кипели вовсю, а заправлял «музыкой» невзрачный, серый такой мышак, председатель профкома по прозванию Суслик. 
  - С «Белым пароходом» нахрапом номер не вышел. Кэп поставил на уши всех управленцев, даже министру муде прищемил, но продать на сторону теплоход не дал. Тогда его ножом пырнули, да самого же и списали за драку на берег. Попомнишь мое слово: ночной фейерверк – наверняка заказ.
  - Чей? – резонно спросила Лера.

  - Да хотя бы того же Суслика. Под него, для отвода глаз, прокуратура копала. Фирму арендатора регистрировал его зять. А что аренда была с правом выкупа, и новому хозяину под липовый гарант обломился в банке кредит – тихо, ша. По большому счету – а счет там ого! – у меня как у журналиста интереса к местным разборкам нету, зато черепушку отчикать могут запросто: на кону не бумажные кораблики… но кэпа, чисто по-человечески, жаль.
  - Выходит, твоя хата с краю…
  - Вот именно, – согласился редактор, вовремя спохватившись и сожалея о том, что нагрузил подружку ненужными и сложными для нее вещами.

  Он посмотрел на нее прицельным, армейским взглядом и, притянув к себе, усадил рядом на койке.
  Ее почему-то трясло. «Слишком много всего… слишком много…» – на одной ноте звенело в висках. А Валентин гладил ее по волосам и тихо повторял: «Прости… ну, прости…» Она почувствовала, как он стал осторожно целовать ее пальцы горячими сухими губами, и не отняла рук. Их лихорадило уже обоих. Он, вдруг, неловко обхватил ее и стал покрывать поцелуями шею и плечи, прижимая к себе все сильней…

  - Погоди… – прошептала Валерия.
  - Сколько хочешь ждать буду… – отвечал он и продолжал целовать любимую женщину, не в силах разжать объятий.
  Снеся, наконец, ту окаянную преграду, которая разъединяла их так долго, они стягивали с себя одежду, постанывая от нетерпения, торопясь соединиться друг с другом в отпущенный час, первый или – кто знал? – единственный и последний…
 
  Теперь, если бы даже катер в самом деле пошел ко дну, вряд ли они успели бы осознать это. Как в бреду, они слеплялись снова и снова, скользкие и горячие от пота, и замирали обессиленные, подергиваясь всей кожей…
  Они опомнились только тогда, когда яркие утренние лучи, отраженные в воде, заплясали солнечными зайчиками по стенам каюты.

               4.

  Наступивший день подтвердил худшие подозрения Валентина: из пароходства поступила команда пришвартоваться к дебаркадеру в Олекме и дождаться инспектора. Не нужно было гадать, что означал такой визит. Будущее «Азарова» было предрешено, в отличие от судьбы капитана, которая, казалось, никого больше не интересовала. Однако кэп, как и прежде, настроен был биться до конца: собрать доказательства и подтвердить судоходность калоши.

  - Не шебуршись, – увещевал его редактор, – себе же во вред станет, наделаешь лишних проблем. Не сегодня, так завтра катер приберут к рукам. Ты же видишь, что творится. Закопошились, как перед концом света. Приватизация эта чертова, как война. А война – кому война, а кому мать родна.

  - Пущу катер на дно, а Хмырю не отдам… – пробурчал капитан.
  - Не дури. Хочешь, я поговорю с кем надо и пойдешь обратно на «Белый пароход» по контракту? Аренда оформлена на пять лет. Будешь получать втрое больше.
  - Болт я забил на твою аренду… под хозяином сроду не ходил.
  - Так походишь. Куда денешься? Детей чем кормить собираешься?
  - Врешь! Мои парни бурлачить не станут…

  Но последнее капитан сказал как-то неуверенно. Оба замолчали. Валентин не хотел растравлять и без того задерганного кэпа, а тот и в лучшие времена краснобаем не слыл. Выпили и порешили держать друг друга в курсе.
  - Я лекторшу с собой забираю, – объявил редактор, – на одного пассажира у тебя головной боли меньше будет.

  - Уж что верно, то верно, – криво ухмыльнулся капитан.
  Родин передернул бровью, но ничего не сказал. Ему предстоял двухнедельный вояж с Лерой, который он собирался совместить с подписной кампанией на свой «Айсберг».
 
  Он уже предвкушал успех предприятия, когда услышал мнение подружки.
  - Как ты себе это представляешь? – поинтересовалась она, полоснув стальным взглядом. – Ночью будешь меня трахать в свое удовольствие, а днем таскать за собой и показывать приятелям, как южную диву?
  - С чего ты взяла? – опешил Родин.
  - Знаешь что, давай сразу договоримся: ничего не было. Разве что сон приснился бредовый. И пожалуйста, не заставляй меня уезжать прежде времени…
  - Лера… Лерка, чего ты болтаешь?
 
  Он качнул головой, не находя слов. Сразу как-то поникший, свернув внутрь плечи, угрюмый и нелепый любовник застыл в дверях. Но так уж повелось, что в их отношениях тон задавала Валерия… Он ничего не мог поделать ни с собой, ни с этой паршивкой. Бесполезно было поступать по-другому, потому что только в дешевых фильмах все решается просто.
 
  - Хорошо, – наконец выдавил он из себя, – я тебя пересажу на рейсовый, сама спустишься по реке вниз, до Тикси… А не хочешь – возвращайся в Якутск самолетом, у меня корректорша в отпуске. Не волнуйся, я в командировках на всю подписную кампанию.

  - Я и не волнуюсь… – потянула Лера раздумчиво и, после неловкой паузы, тихо добавила: – ты меня прости, Валя… Я не хочу терять друга, единственного своего друга… – она опустила голову.
  Пальцы ее снова дрожали, но Валентин не смел теперь прикоснуться к ним. «Табу» лежало на всем, чем расщедрилась ночь. Проклятый день развеял радужные надежды, как речной предрассветный туман.

  - У тебя дети… Я пакостей не стерплю, – продолжала Лера, поднимая на него усталые грустные глаза в ранних морщинках, разбегавшихся от висков, – мы же сами без отцов росли, Валя… И ты, и я…
  - Прекрати, – бледнея, жестко сказал он, – никто детей сиротить не собирался.

  Лера вспыхнула так, что даже мочки порозовели.
  - Я хотел сказать, – поправился Валентин, – что мои дети – не твоя забота, потому что у них есть мать, которая родила их, как кошка, никого не спросясь. Кстати, о втором ребенке я узнал уже в экспедиции, из телеграммы, которую разгадывали всем отрядом: «Поздравляю рождением дочери». Какой дочери? Я и не подозревал о ее беременности. И с первым пацаном такая же история… Догадался только по пузу. Обидно даже, вроде я не в счет при таких делах.

  - Так для чего ж ты женился?! – изумилась Лера. – Разве ты не хотел детей?
  - Хотел! Но не так…
  - Так, не так… Раз они родились – твои дети! – так пусть растут в семье, как положено. Тебе еще повезло: молодая жена, жизнь как бы сначала прожить можно… А что я? Скоро внуков, наверное, нянчить буду.
  - Тьфу, опупела! – искренне удивился Родин, присаживаясь рядом с подругой на край койки. – Куда это Гошке торопиться?
  - Это уж как получится…               
  - Ну, если получится, так пусть сами и нянчат. Знаешь что? – вдруг с жаром, как прежде, по-братски обнял ее Валентин. – Я ведь тебя, дурашку, всю жизнь одну только люблю и любить буду. Да погоди ты, не ерзай, на лопатки не опрокину… Боишься ты меня, что ли?
  - Я себя боюсь…
  - Это ты зря… Поживем – увидим, чего дальше будет. Держи курс по ветру... Все ведь замечательно пока, слышь, подружка? Шикардос!

  Предательская влага заблестела в серых Леркиных глазах, и она, как в детстве, зашмыгала носом.
  - Ну, сырость развела… – скривился редактор, – без соплей не обойтись. И платка нет, небось, как всегда.

  Он вытащил из кармана не первой свежести здоровенный оранжевый платок и неловко отер бабьи слезы.
  - По-хорошему прекрати, не то всыплю… А помнишь, как ты с велосипеда шваркнулась? И ни слезинки… Ну и рожу докторша скорчила!

  Валерия уже смеялась и всхлипывала одновременно, уткнувшись в крепкое плечо друга. Страхи ее остались позади: их дружба, святая братская двадцатилетняя дружба, не рухнула в одночасье из-за мимолетного грешного безумства, сотворенного в горячке после ночного пожара.
  Горький духовитый запах цветущей черемухи плыл над рекой, окутанной прозрачным туманом…

             5.
  Никто не помнил такого жаркого лета. Блеклый и недвижимый распаренный воздух завис над долиной, по которой пластались щупальца городских улиц.

  Валерия невзлюбила этот грязный заплеванный город с праздно шатающимся, в большинстве проезжим, неугомонным пестрым людом. И к счастью, ей не пришлось здесь осесть надолго. Только однажды она задержалась в Якутске на двое суток, чтобы продлить командировку и получить свежее задание. Почти вся редакция разъехалась по районам, Валентин тоже застрял на Витиме. Однако ей все же пришлось заночевать у Аси. Не следовало пренебрегать гостеприимством и обижать друзей по здешним правилам.

  Аська искренне обрадовалась гостье, принялась хлопотать на кухне, кормить, щебетать и, вдруг, задержав лукавый взгляд черных блестящих глаз на лице «друга детства» своего мужа, сказала:
  - Съешь лимон, а то твоя блаженная рожа меня с мысли сбивает.
  - Ну, даешь! – рассмеялась Лера.

  - Дала бы, да брать некому… В наше время, – рассудительно заметила Ася, – счастье от сглазу прятать надо. Знаешь, какой я хохотушкой была? Сглазили начисто. Валька со мной спать перестал. Нет, ты не подумай чего… С этим у него полный порядок…

  Лера невольно порозовела. То, что она так старательно стирала из памяти, зашевелилось внутри и защекотало, как подсохшая ссадина.
  - Представляешь, – доверительно продолжала Аська, переходя на шепот, – взял моду заваливаться в постель и воротить нос к стене. Тормоши, не тормоши – дохлый номер… Я ночнушки повыбрасывала, мерзну, раскинусь голая, как Ева на лугу, а ему один черт… Раз в месяц трахнет, как врага народа, и потом снова ко мне задом поворачивается… – она всхлипнула.

  - Может быть, у него баба есть? – предположила Лера, расстроенная и сбитая с толку нежданным откровением.
  - Вроде нет, – утерла слезы Ася. – Я думала: поженимся – слазить не будет. А оно наоборот вышло. У меня из-за него в животе даже тяжесть сделалась, утюгом книзу давит… Пока три раза подряд не кончу – не отпускает. А он кривится, будто это ему больших трудов стоит.

  - Ты бы к врачу сходила, – буркнула Лера, вконец смутившись, – или любовника завела, что ли. 
  - Да был один… весело гужевались с ним до свадьбы, – оживилась Ася. – Тоже кобель… оттягивался со мной за милую душу, а у самого жена третьим ходила беременная.
 
  - Все хороши, – утешила ее Лера, – наливай, квакнем за бабье счастье.
  И опрокинув по рюмочке, они еще долго болтали про всякую всячину.
  - Ты признайся, – приставала Аська, – не сейчас, понятное дело, – она откровенно прицениваясь осмотрела гостью и доверительно подмигнула, – но тогда, дома, вы с Валькой так и не попробовали ни разу?
  - Отстань, не было ни-че-го, говорю.

  «Наверно, – подумала Лера, – я кажусь ей старухой». Ситуация становилась комичной, хотелось завопить во все горло: «Было, было!». Хотелось закричать на весь мир, что она нормальная баба и в охотку тоже любит подмахнуть со вкусом. Но вместо этого она бубнила под нос, как старая дева: не было, не было, не было… А разочарованная Аська пьяно упорствовала:

  - Откуда же такая дружба у вас? Сама, видать, сохнешь, а он, дубина бездушная, сбежал на север… ха-ха-ха! – она плеснула водки в стакан и, кривясь, лихо глотнула.
  - Да где ты еще была, когда я могла за него выйти… Друзяки мы, понимаешь? В одном дворе жили, в одну школу бегали… Закуси чем-нибудь, а то наквакаешься до зеленой ряски.

  - Сбежал, подлец… па-а-кинул меня, молодую, красотой моей побрезговал… – завыла Аська по-бабьи и, вдруг, жутко прошелестела губами: – Отравлю… никому не отдам и тебя изведу, стерву… мой он до смерти!
  - Твой, твой, успокойся! – побледнела Валерия, враз протрезвев. – Ишь, разгулялась, детей напугаешь.

  Она расстелила постель и с уговорами, как капризного ребенка, уложила горемычную Аську. Пьяные ее угрозы и оскорбления нисколько не обидели Леру и даже как-то облегчили совесть. Она испытывала тайное, вполне осознанное удовлетворение от такого легкого искупления маячившего за спиной греха.

  Стерва так стерва! Ей невыносимо захотелось трахнуться с Валькой снова, прямо сейчас, хоть на кухонном столе, если бы он оказался дома. Назло этой глупой гусыне! Назло, назло самой себе, такой чистюле интеллигентной. Тьфу!

             6.

  Если в то лето от июльского зноя высыхали таежные ручьи и самовозгорались торфяники в ленских верховьях, то ближе к устью и в августе еще громоздились в распадках тяжелые гроздья зеленоватых обломков коренного глубинного льда.

  Они сидели вдвоем в уютной каюте первого класса и пили подозрительный какой-то напиток, судя по надписи на жестянке – «кофе из цикория». Мутная жидкость сильно отдавала дубовой корой, но была горячей и сладкой. «А золотинки-то чертиками в глазах пляшут…», – подумала Лера и впервые заметила, как сильно изменилось лицо друга.

 Он похудел в командировках, но, пожалуй, от этого только четче обрисовались скулы да прорезались на лбу чуть заметные прямые морщинки. Русые, коротко стриженые волосы выгорели на солнце, крепкая шея побурела от речного загара. Он больше не балагурил и не шутил, как прежде, только долгим лучистым взглядом согревал Валерию.

 Непривычная серьезность делала его другим, желанным и интригующим одновременно, ей иногда казалось, что этот новый друзяка и вправду сумел изменить ее жизнь. По крайней мере сейчас, здесь, у 66-й параллели, где сверкающие ледяные торосы опоясывали песчаные плывуны, она впервые чувствовала себя счастливой по-настоящему.

  Они смотрели друг другу в глаза, а за окном, слева по борту, маячил гордый силуэт островерхого острова, густо поросшего сизой, матерой лиственницей.
  - Там когда-то жила женщина. Белая тунгуска с крестильным именем Аграфена, красавица-шаманка, полюбившая до смерти помора с далеких Архангельских земель. Трижды он уходил на своей фелюге, трижды и возвращался, – затянувшись крепкой сигаретой, сказал Валентин.

  - Помор похож был на тебя, – фыркнула Лера, отвернувшись к окну, – такой же белобрысый и непоседливый. Ишь куда притащился от Белого моря.
  - Любовь, значит, была… трижды каторжная!
  - А сейчас такой нету?
  - Есть, наверное.
  - Пожалуй, я бы здесь тоже осталась, – не отрывая взгляда от угрюмого брега, сторожившего тайну каторжной, неразрывной любви, сказала Лера.
  - Нет, – покачал головой Валентин, – не для нас это. Мы – дети цивилизации, нам здесь не выжить. Таких, как мы, убивают не страсти, не голод и не лютая стужа, а страх одиночества.

  Он притянул подружку к себе и обнял, осторожно и нежно целуя. Больше они не препарировали своих чувств и не оценивали их по шкале лицемерной морали. Любовь, как чудесное прозрение, опьяняла обоих, и они отдавались друг другу с желанием и вкусом, достойным зрелых любовников, до мелочей познавших друг друга. Он брал ее основательно, не спеша, не жадничал и наслаждался медленно, способный одаривать сам, щедро осушаясь до донышка.
  - Хорошо захорошело… о, как хорошо… – щекоча ей ухо колючей щекой, жарко выдыхал Валька, – еще чуточку потерпи… вот так… – и сыто, протяжно стонал сквозь зубы.
  И она затихала под ним, пульсируя каждой жилкой, туго припечатанная к сырой, прохладной простыне.

  Почти сходились на горизонте иссиня-черные Хараулахские горы, сверкая алмазной прорезью узкого гирла, и билась в каменной глотке стиснутая громада реки. Скаженный ветер прижимал игрушечный речной кораблик к размытой, молочно-кипящей осыпи. И по воле Господа в этом срединном, пустынном подлунном мире, оставляя позади Одинокие плесы в седой оторочке Соболиных песков, скользил кораблик, как Ноев ковчег, по каленой чешуе свальных течений норовистых перекатов к Великому океану…

            7.
  Алое, перистое, нарядное разгоралось августовское утро. Последнее воскресное утро северной одиссеи Валерии Греминой. Командировка окончилась. Рейсом № 94 ей полагалось вылететь назавтра в Москву.
  «Ну и пусть давит ошибок груз… всем моим бедам назло, будет, что суждено…», – хрипло пророчил горластый динамик.
 
  Но ни она сама и никто другой не знал в то утро, что случится уже совсем скоро. Да и что с того, если бы знать? «Разве волен человек сделать хоть один волос белым или черным на своей голове?…»  Все было будничным и привычным, как надоевший хит, напетый модным певцом. И нарядное перистое утро тоже было совсем обычным, только Валентин загадочно улыбался и готовил подруге сюрприз…

  - Вот! – торжественно провозгласил он, хлопнув по редакционному столу новенькой папкой. – Здесь верительная грамота, которая сделает тебя не-за-висимым – как звучит, а?! – предпринимателем. Все! К черту унизительное совковое рабство. Ты теперь – директор южного филиала частного издательства «Гармонд». Здесь регистрационные документы, плюс… – он запустил руку в карман, вытащил из него небольшой блестящий контейнер, раскрутил и – шлеп! – на бумаге появился четкий оттиск гербовой печати, – вот такая блямба! С этим – ты полномочное лицо, полноправный член нашей администрации. Вперед и с песнями!

  Он стал объяснять новоиспеченному директору филиала ее обязанности, а следом открыл редакционный сейф и извлек наружу пачку денег. Три тысячи рублей. Астрономическую сумму… У Валерии потемнело в глазах.
  - Я не возьму… Иди ты к черту!
  - Тихо, тихо, тихо, не грубите, мадам! Это всего лишь аванс. И вообще, на кого же мне рассчитывать, если не на тебя?

  Дальше завертелась такая карусель, что спорить или возражать друзяке было некогда. В конце концов Лера выслушала все аргументы, поняла, что судьба расщедрилась на тот самый шанс, который дается однажды в жизни, и согласилась.
 
  Потом Валентин увез ее на Покровский тракт в клуб «Микролет» и там, на глазах окончательно офонаревшей подружки, собрал с друзьями свой мотодельтаплан, о котором она знала только понаслышке. Затем обрядил Валерию в новенький комбинезон, напялил ей и себе на головы оранжевые шлемы, усадил на заплечное откидное сиденье, пристегнул ремнями и… взмыл в воздух.
  О, мать-страна земная!…

 «Не захлебнуться бы, не свихнуться от счастья», – подумала Лера, всем телом ощутив крутой воздушный поток, подхвативший их снизу и вытолкнувший вверх… Под ними «в кайме лесов, узорчатых и светлых, крапленая богатством вод зеркальных, цветы и травы расстилая всюду…» плыла, покачиваясь, матушка-земля. И вглядываясь в этот сверкающий, великолепный мир – мир своей родины, частичками которой были оба, они ликовали, описывая головокружительные виражи над долиной «с обшивкой гор серебряного цвета… с водой мелеющей, катящейся на убыль, с деревьями, что падают, редея… с людьми, что слабы в первый день рожденья…»

  «Если мы разобьемся, – подумала Лера, – души наши не коснутся земли… они останутся здесь, в раю!» – и она счастливо засмеялась.
  Вдруг, косая тень упала откуда-то сверху: над ними, сравнявшись скоростью, бесшумно скользил по воздуху крупный ястреб, раскинув загнутые на концах хищные крылья. Сердце Леры оборвалось и покатилось в долину… Злой Дух, предвестник близкой беды парил над ними. Еще несколько мгновений мрачная тень закрывала солнце, а потом ястреб резко набрал высоту и черным крестом завис в небе…

  Конечно, они приземлились благополучно. И неприкаянно бродили по берегу весь тихий, завороженный вечер, дымный от низко стелющегося над рекой тумана. Как миг, истаяла еще одна звездная августовская ночь. И разом они увидели за далекой снежной вершиной вынырнувший из небесной купели алый шар светящегося солнца.
 
  - Скажи что-нибудь, – тихо попросил Валентин.
  - Не могу. Ты назовешь меня дурой.
  Он покачал головой, обнимая подругу, чтобы уберечь от утренней, уже заметной прохлады.
  - Мне кажется, что сегодня случится война.
  - Дура! – невольно сорвалось у него с языка.
  - Нет. Правда. Только ты не поймешь… Все было слишком хорошо. Так хорошо, что и помереть не жаль. Как бы ни пришлось нам дорого заплатить после.

  Он сморщился, как меломан от фальшивой ноты, и даже прикрыл глаза.
  - Не надо, не строй, пожалуйста, из себя Кассандру, это не твоя роль.
  - Да-да, ты прав, конечно, я сболтнула черт те что… Извини. Но что-то все-таки случится…

  Алый громадный шар сплющился в сияющий диск и подпрыгнул вверх.
 День слепящей лавиной несся в долину.

  С дебаркадера поехали прямо в редакцию. Нужно было закончить массу дел: перепроверить все документы, определиться со сроками. Издательский проект серии детских книг поддержал лично министр печати. В банке почти выбили льготный кредит. Оставалось только толкнуть нужное звено.

  - Держись, крутые дела заворачиваем, – напутствовал Валентин подругу. – На первых порах зарегистрируй филиал, открой счет в банке. Затем отправляйся в Архангельск за бумагой…

  Дверь в кабинет редактора вдруг резко распахнулась, и на пороге появилась женщина с беспомощным, жалким выражением лица.
  - Валентин Иванович, там какое-то сообщение… – она замолчала, тыча пальцем в телевизор. – Кажется, переворот, – и, испугавшись собственных слов, прикрыла ладонью искривленный страхом рот.

  Пронзительно, беспрерывно задзинькала междугородка:
  - Валья! – коверкая русские слова, кричала в трубку журналистка с Аляски. – Что у вас случилось? Война? У вас танки на Красной площади!
  - Успокойся, Джейн. Не гони тюльку. Сообщу, когда разведка доложит, – мрачно пошутил редактор и положил трубку.

  Он включил телевизор, на экране запестрели помехи и наконец:
  - …работают все радиостанции…
  Свинцовые маски, вязкая, заторможенная речь… Форос… Путч… «Ти-та-та-ти-и», – запиликало адажио из «Лебединого озера», и по экрану запорхал черный лебедь.

  - Может, переждешь пару деньков? Не лети, а? Пусть у них хоть патроны в рожках закончатся, а то прямо с трапа снайперы сшибут. Кто филиал регистрировать будет?
  Валентин замолчал, а потом вдруг зло, матерщино выругался и в сердцах вырубил телевизор.
  - Ну, кремлевские клоуны… опять весь мир насмешат. Попомнишь мои слова: демократы недоделанные лодку раскачивают, а наш фартовый штурвальный струхнул и сам же сценарий этого дешевого фарса впопыхах набросал. Режиссеры хреновы!

  Но Валерия, закрыв лицо руками, безудержно плакала. Она вряд ли слышала слова друзяки и вообще трудно было ручаться за то, что понимала, о чем говорили вокруг. Она горько, взахлеб рыдала, уткнувшись в угол кабинетного редакторского кресла, неизвестно кого и зачем оплакивая так преждевременно.

  И Родин оставил ее одну. «Пусть похнычет, – решил он, – пусть выплачется перед дорогой. Черт знает, как оно обернется… некогда будет маленьких лебедей плясать…» Эти марионеточные бумажно-белые лебеди почему-то ассоциировались у всех с панихидой. По ком же правили тризну за кремлевской стеной? Вопрос  вопросов… Теперь нужно было только ждать.


                Глава третья

                1.

  Все-таки она улетела тем самым, 94-ым рейсом, с задержкой на двое суток. Белая, как саван, мантия облаков сползала за горизонт… снижались…

  «Господи! Спаси нас всех! Не допусти, Господи… Там люди и танки. Наши люди и наши танки по кольцу…» Беспорядочные обрывки мыслей, ничего общего не имеющие с истинной верой, молитвой и покаянием, а только бессознательно обращенные к Спасителю, как всегда в минуты опасности и страданий, теснились в ее голове. И ни страхом, ни каким другим ощущением нельзя было назвать охватившее душу чувство. Скорее всего, это было предчувствие какой-то невиданной, небывалой утраты… бездны, разверзшейся под крылом… И имя той бездны было Родина.
   
  Мучительно, как никогда раньше, она любила родную землю: «всю пышную и с дивным переливом, как мех на лапке соболя-бродяги… Где длились до беспамятства сраженья, где уйма именитых растворилась, прославленные обрели бесславье… Исчезло превосходных там несметно, погибло добрых – не пересчитаешь, и уйма гордых гордость потеряла…»

  Что за винегрет в голове? Как раз до лирики сейчас. Но откуда такая тоска и предчувствие? Она почему-то вспомнила бабушкиных братьев, которых узнавала только по фотографиям, чьи молодые кости «…на родной земле белели, и согрешившие – в крови своей купались…» Прочь печальные мысли! Все к лучшему, и чертов путч в том числе. Ох, взбаламутят гиблое болото… Власть… что мы про нее знаем? «И восстанут царство на царство и народ на народ…» Лишь бы не было войны, лишь бы не было войны…

  Кажется, приземлились. В иллюминаторе замелькала разметка взлетной полосы. Нет, оцепления не видно. Ни омоновцев, ни танков. Все равно прилетевшие напряженно ждали чего-то, до онемения вытягивая шеи.

  «Папа! – вдруг вздрогнула Лера, вспомнив, что сообщила ему дату вылета в письме. – Боже мой! Неужели он будет встречать меня?» Но отца у выхода не оказалось. В длинном же, неуютном и грязном, как всегда, аэропорту Домодедово у посадочных секторов шевелилась, как живое гигантское тело, набухавшая час от часу толпа наэлектризованных страстями пассажиров. Рейсы откладывались один за другим.

  Пожилая грузинка, повиснув на молодом парне, громко кричала:
  - Не смей никуда уходить, я что тебе говорю?! Люди, не пускайте его, люди!

  Она бросилась к стойке, грузно повалилась на колени перед дежурной.
  - Умоляю тебя, дорогая! На, возьми все! – срывая с пальцев золотые массивные кольца, рыдала она. – Отправь моего ребенка домой! Я не хочу, чтобы он умирал! Я не хочу, чтобы его убивали!…

  Двое крепких мужиков попытались поднять ее с пола.
  - Прекратите хулиганские действия! Я вызову милицию, – грозилась диспетчер, часто моргая накрашенными ресницами.
  - Не трогайте меня! – билась в истерике женщина, вырываясь из рук. – Я приехала на свадьбу к дочке моей сестры. Я хочу, чтобы дети жили…

  - Что вы волнуетесь? – вмешалась знойная брюнетка. – С детями все будет нормально. Там все ясно даже жирафе: солдатики кормят людей пшоной кашей из своих походных кухонь. Это же вам не какие-нибудь бандиты…
  Но даже улыбнуться родному жаргону у Леры не оставалось сил. Она подумала о Гошке. Боже мой, как же она могла так долго не думать о сыне? Мурашки побежали у нее по спине. «Мальчик мой! Где ты сейчас?..»

  Игорь должен был возвращаться домой через Москву и заехать к деду. Но точной даты не сообщил. То ли 20-го, то ли неделей позже. «В Мамонтовку, скорей!» – решила Лера и стала проталкиваться на перрон, откуда отходили экспрессы. Но вместо обычной очереди, под навесом гудело, как осиный рой, плотное скопище взвинченных пассажиров, не отправленных вовремя. Отовсюду доносились хриплые голоса неугомонных ораторов, сообщавших последние новости.
   
  «Скорее, скорее», – подгоняла себя Лера, однако выбраться из толпы было не так-то просто. Она догадалась взять влево. Каким-то чудом ее вынесло на платформу к электричке. Втиснутая в переполненный вагон, она услышала объявление об отправлении и, наконец-то, когда состав тронулся, с облегчением перевела дух.

  Почти то же самое царило на Ярославском вокзале. Поезда дальнего следования оккупировали возвращавшиеся из отпусков и не улетевшие из-за хронических задержек рейсов пассажиры с детьми. Отпихивая проводников, люди лезли в вагоны без билетов. Электрички отменяли одну за другой – на Яузе оказалось поврежденным железнодорожное полотно. Напиравшую с площади орду едва сдерживало милицейское оцепление, кто-то уже свалился с платформы на рельсы…
   
  Паника, как саркома, запускала свои метастазы все глубже и глубже. Одни, обуянные революционным куражом, мчались с железными прутами, палками и монтировками к Белому дому, карабкались на танки с пламенными речами и создавали вокруг себя невообразимый хаос, обивая изгороди, затаптывая газоны, выворачивая булыжники и загромождая улицы баррикадами из подручного хлама. Другие – торопились унести подальше свои ноги и засунуть поглубже головы, пока те еще кое-как держались на плечах. Что же до третьих – то раскладка их хитроумного пасьянса была в самом разгаре.

  ********************

  Вцепившись в чугунный фонарный столб на платформе, Валерия дождалась пушкинской электрички и к ночи благополучно прибыла в Мамонтовку. «Подальше от царей – голова целей», – вспомнила она поговорку отца и, наслаждаясь тишиной и покоем, не спеша устремилась вслед за другими счастливчиками, добравшимися живыми и невредимыми до родимой станции, в глубь поселка по широкой центральной улице.

  Воздух благоухал. Запах ближнего леса и луговых покосов за рекой кружил голову. Лера только однажды была здесь в детстве. Отец тогда жил на казенной даче, одной из нескольких за высоким зеленым забором. Они так и звались в народе: «Зеленые дачи». Дом с мезонином и одиноким гамаком в саду, где обитала красивая мачеха, Лера невзлюбила с первого взгляда и все дни, даже дождливые, проводила в лесу у ручья с поселковыми ребятишками.

  Папа описал подробно, где весной прикупил свою «землянку», и она уверенно шла по дороге, минуя почту, магазинчик и кинотеатр, построенный на месте старых бараков. Обойдя хрущебы, она разглядела поворот на Акуловское шоссе и отметила про себя, что попутчики разбрелись в разные стороны. Впрочем, оставалось одолеть в темноте не больше ста метров.

  Одинокий фонарь моргал где-то вдали, ближе к реке. «Хорошо, что папка не поехал меня встречать, – успокаивала себя Лера, в душе все же немного обиженная на отца, – все равно разминулись бы в этой кутерьме». Строить догадки о том, где сейчас мог оказаться Игорь, ей не хотелось. «В конце концов, я скоро обниму тебя, папка, и все станет на свои места». Но вот только почему не горела лампочка над крыльцом третьего от угла дома за сросшимися, как сиамские близнецы, вековыми соснами, о чем уславливались в письме на случай ее неожиданного или позднего приезда, она не знала. Не светилось и ни одно из окон дома, к которому она направлялась.
   
  Наверное, было далеко за полночь. С бьющимся сердцем Лера шагнула к забору и тут обнаружила вовсе уж необъяснимые вещи: окольцованная навесным амбарным замком калитка оказалась заклеенной полоской бумаги. Разобрать в темноте на ощупь, что бы это значило, не представлялось возможным. Бесполезно было и тащиться через всю Мамонтовку обратно на станцию, не выяснив, кому адресована записка и что в ней. «Папа, наверное, написал, у кого ключ оставил, – лихорадочно соображала Лера, – а сам уехал в Москву. Черт возьми, как же это я не сообразила позвонить ему на Кутузовский? А вдруг, он все же застрял в Домодедово?..»

  В соседнем дворе зашлась от лая собака. На крыльце за забором вспыхнул свет, и обрывистый старческий голос разрядил темноту:
  - Ну, кого еще принесло ночью? Сейчас по ОМОН свистну! – переливчатый милицейский свисток заложил уши.

  - Постойте! – закричала из темноты припозднившаяся гостья, обрадовавшись и свистку, и старушке в длинной рубахе с наброшенным на плечи цветастым платком, следом выглянувшей на крыльцо. – Я Лера!
  - Какая еще холера? – бурчала старуха, прикрываясь ладонью от света, а другой держа наготове свисток.
  - Дочка Георгия Львовича! Я одна здесь. Не уходите, пожалуйста!..
  - Дочка! – ахнула старуха и, подобрав подол, засеменила к калитке. – Цыть! Свои, говорят, пошла вон, – прикрикнула она на собаку, покорно завилявшую лисьим хвостом. – Иди сюда, деточка. Не оступись, правее ступай. Заходи, не стесняйся…

  Бабка засуетилась в комнате, бестолково пододвигая стул и на ходу поправляя расстеленную в углу постель.
  - Садись, милая, чайку поставлю, поди, в дороге умаялась…
  - Ради Бога, простите меня, – извинялась незваная гостья. – Мне бы фонарик или спички… Там папа в калитке записку оставил.
  - Матерь Божья! – старуха перекрестилась и вытаращила на Валерию безумные перепуганные глаза.
  - Что?.. – прошептала та не своим голосом.
  - Нету его больше… – также тихо отвечала старуха. – Порешили Георгия Львовича прошлой ночью… И сынка вашего взяли прямо оттудова, из Зеленой дачи. Ой, как он кричал, сердечный… Невиноватый, внук ведь родимый. А им, олухам, поди, все равно, кого брать.

  Перед глазами заколыхались и полезли один на другой радужные переливчатые пузыри… «Разнесу этот чертов забор!» – как бы проплывая под толщей воды, вяло соображала Лера, пытаясь разглядеть старуху сквозь зеленые колышущиеся волны. Вокруг круглого морщинистого лица вились, как водоросли, длинные седые космы. «Ведьма! Заманила меня, на дно сволокла…» Глухой мрак надвинулся сверху и поглотил все, до самого дна.

  Но бабка оказалась старой закваски, не растерялась, плеснула гостье в лицо ледяной колодезной водой, обтерла затем свяченной и влила в рот глоток первача.
  - Ишь чего вздумала, обмороки мне тут закатывать. Хоронить надо, отпеть по-людски… Небось, крещенным был, хоть и партийный. Ну, оклемалась, милая? Да ты плачь, голоси, кричи в голос. Нешто можно так – все в себе?! Сердце сорвешь, а рук не подложишь и его не воротишь… Господи! Упокой душу новопредставленного раба твоего Георгия… – и она, кряхтя, опустилась на колени перед иконой в углу и стала широко, размашисто креститься, напевно приговаривая слова молитвы.

  «Врете вы все! Неправда, неправда!» – хотелось заорать Валерии, но во рту задеревенело от первача, и она невольно потянулась рукой к огурцу, наспех нарезанному на тарелке. Огурец был перекисшим и вонял бочкой, очевидно, из прошлогодних запасов. Медленно разжевывая его сведенными челюстями, она с ужасом осознавала реальность старухи, причитающей что-то в углу, и того, что случилось.

  «У меня больше нет папы», – подумала она отстраненно и вдруг сообразила, что сын ее арестован. Арестован по подозрению в убийстве.

  Чудовищная несправедливость к Гошке вызвала материнскую ярость такой силы, что она слетела со стула, заметалась по комнате, как ослепленная кошка, и, плеснув в стакан первача, осушила его в один глоток.

  С диким каким-то воплем, она вылетела во двор, бросилась к изгороди, не слыша вдогонку криков старухи, и устремилась по улице к проклятым дачам. Изодрав в кровь руки и совсем обезумев, она ругалась, как последняя девка, и колотила по зеленому забору так долго, пока не перебудила сонных охранников. Те, не слишком церемонясь, окольцевали шальную бабу в браслеты и, учуяв запах спиртного, вызвали по телефону ментов.

  - Давай, Колян, приезжай, подельница мокрушника вашего объявилась, – хрипел в трубку двухметровый верзила в черной какой-то фашистской робе. – Говорю тебе: банда гэкачепистов генерала списала, а сработали под бытовуху. Ага, там и не такое умеют… Бензина нету? Найди, а то она со страху в штаны наложит и все КП мне провоняет. Гы-ы-ы… Но-о! Не дрыгайся, сука! Скажи спасибо, что я такой добрый. Мы тут всех наперечет знаем. Растрахать бы тебя до пупа, гастролершу залетную, да в водозаборник спустить, а я, заместо своего личного удовольствия, карету тебе хлопочу под крыльцо.

  Стиснув зубы и закрыв глаза, Валерия лежала в углу, свернувшись клубком, как собака. «Все к лучшему! Гошка мне все расскажет… по-другому и свидеться б не дали», – успокаивала она себя, надеясь на то, что Игорь еще в участке и ей удастся спасти, вырвать мальчика из когтей этих черных ястребов.

  Ей и в голову не пришло представить, как выглядит она со стороны: растрепанная, испачканная, разящая вонючим перегаром бураковой самогонки. «Боже, какой бесконечный день…» – мелькнула мутная мысль в угасавшем сознании. Она позабыла о разнице во времени с местом, из которого прилетела, и о том, что ей толком не удавалось прилечь уже больше двух суток.

  Когда из Пушкино прикатил милицейский газик, женщина крепко спала. Пьяную хулиганку, проходящую теперь, вдобавок, по «мокрому» в качестве родственницы потерпевшего и обвиняемого одновременно, или, возможно, соучастницу, в чем еще предстояло разобраться, будить не стали, а просто забросили в кузов.
   
  Менты покурили, обменялись последними новостями с Новой площади, позубоскалили насчет путча, не слишком опасаясь серьезных последствий. Никто не сомневался, что «переворот» спустят на тормозах под горку, на которой демократы уже водрузили свое победное трехцветное знамя, и что напуганного правителя вернут из Фороса с нимбом мученика вокруг плешивой башки.

  Позевали на воздухе и разошлись. Им как-то было все равно: правые, левые… родная милиция всех бережет.
   
  На востоке по небу растекалась золотистая охра, а Лера крепко спала.

  2.

  Задержанную не удалось разбудить ни по приезду в участок, ни даже утром, к пересмене. Заступавший на дежурство майор Жергин наорал на Коляна и был по-своему прав. Никаких документов при ней не оказалось. В рапорте указывать было нечего, кроме срочно вызова на режимный объект по поводу циничного хулиганства неизвестной. На данный момент женщина была без сознания, и пришлось вызывать скорую.

  Прибывший эскулап заявил, что она в коматозном состоянии, то есть может откинуть лапти в любой момент, и увез задержанную в реанимацию, вместе с приставленной к ней охраной в лице молоденького курсанта.

  - На хрена ты ее приволок?! – ругался Жергин, грозно шевеля гусарскими усами цвета спелой пшеницы. – Окочурится – скажут, твоя работа. Я и пальцем не пошевелю. Где молокосос этот? Он ее опознал?

  Тут все хватились, что студента, задержанного по подозрению в убийстве генерала Гремина, вообще выпустили из вида и что, по крайней мере, он мог опознать личность задержанной. Колян предложил свозить его в больницу, но принесли результаты экспертизы, и Жергин призадумался.

  Версия о самоубийстве отпадала начисто. Причем убийца был осведомленным и наглым: смертельная рана зияла за ухом, стреляли дважды из наградного пистолета жертвы,  и оба раза через подушку, что приглушило звук. На оружии сохранились «пальчики» студента и самого генерала. В крови покойного обнаружилась большая доза снотворного, которое он принял накануне, очевидно, вполне сознательно. Вдобавок ко всему, личный сейф генерала оказался незапертым, а замок, аккуратно свинченный, вовсе отсутствовал.
   
  Старуха же, соседка, показавшая на Зеленые дачи, откуда доставали студента, божилась на допросе, что поздно вечером, накануне, к генералу приезжал еще и сын и все трое громко ругались, после чего малый ушел ночевать к своей девчонке. Кстати, папаша ее уже звонил из Москвы и предупредил, чтобы пара не выпускали, пока он сам не прибудет. А как скоро это случится, никто не знал, потому что комендатура была в напряге, ждали отмашки: либо тащить обложавшихся гэкачепистов в «Матросскую тишину», либо всерьез разгонять зарвавшихся демократов. Больше склонялись к первому, но пока кремлевский комендант был весь в поту и предупредил, чтоб не рыпались без него.

  Связались с Петровкой: дело касалось не простого смертного, а все ж таки отставного комитетчика, к тому же, в свете кремлевской заварухи и ранга убитого, можно было навесить на покойника едва ли не организацию самого путча.
   
  «Это уже не мои проблемы», – подумал Жергин и кликнул Коляна.
  - А наркомана взяли?
  - Которого? – не спеша уточнял Колян, разглядывая свою записную книжку.
  - Сынка генеральского. И потом: что это за вещдоки? Женский зонтик. К чему его прицепить?

  Колян пожал плечами, почесал карандашом за ухом и, наконец, вспомнил.
  - А, зонтик! Так он зачем-то в спальне лежал, на журнальном столике возле убитого. Ну, мы его и того, тоже приобщили.

  - Того… – перекривил подчиненного Жергин. – Значит, и баба там была?
  - Какая баба? – удивился Колян. – Ничего подобного, она на другую ночь появилась. И притом дача опечатана. Все пломбы на месте, я проверял.

  - Тащи ко мне соседку. Нет, я сам съезжу. А ты допроси студента этого. Откуда мамаша его свалилась? Баба фасонистая, с накрашенными ногтями… На кой ей в драку с охранкой лезть было?

  Он нащупал в кармане ключи от своего «жигуленка» и, выпроводив Коляна, захлопнул дверь.

  Соседка генерала по даче, Зоя Захаровна, оказалась дома. Она была местной и припомнить могла много чего, включая занятные подробности личной жизни Георгия Львовича, которому готовила через день еду, убирала в комнатах и стирала.
   
  - Ты, Витя, и в голову не бери ничего такого, – советовала она Жергину, известному ей с самого детства. – Дочка его ни при чем. Вон, вещи ее в углу лежат и билет самолетный в кармашке… Я уже все обследовала и изучила.

  Майор покосился на сумку и подумал, что изымать тряпки не стоит: надо искать понятых, составлять опись трусиков… Во-первых, они никуда отсюда не денутся, а во-вторых, проще было проверить авиабилет и паспорт бедняги.

  Он даже невольно смягчился, когда Захаровна расписала ему то, как отреагировала женщина на трагическое известие и арест сына. Теперь стали понятны и ее истерика, и последовавший затем шок. Но чей же все-таки зонтик?

  - А вы когда были у генерала в последний раз? – спросил Жергин старуху.
  - Так ведь сто раз уже говорила, а Колян записывал, – ворчала Зоя Захаровна. – Не спалось мне нонче, до света дважды вставала, собака брехала. А как рассвело, часам к шести, пошла я за молоком…

  Картина вырисовывалась окончательно. Дождавшись молоковозки, Зоя Захаровна решила сразу же отнести молоко Георгию Львовичу и, обнаружив открытой калитку, насторожилась. Все, что было дальше, зафиксировал протокол. Но сейчас, в разговоре с бывшим своим воспитанником, которого она в незапамятные времена частенько высаживала на горшок в детском саду, Зоя Захаровна вдруг припомнила, что когда выглядывала на крыльцо в другой раз, среди ночи, в зыбком тумане, расползавшемся по пригорку под тусклым фонарем на столбе, заметила силуэт подростка… Описать его или хотя бы одежду, которая была на нем, пусть даже приблизительно, она не смогла, потому что шел он в сторону станции довольно быстро и скоро совсем скрылся в темноте, а парень это был или девка – по силуэту в брюках не распознаешь.

  Оставалось еще неясным, когда, в котором часу, ушел от генерала сын и из-за чего разгорелась ссора. Георгий Львович, со слов Зои Захаровны, запрещал ему приезжать на дачу, но он все же иногда наведывался, выпрашивал деньги или воровал, что плохо лежало. Однако признать в подростке Дениса старуха категорически отказалась, сославшись на то, то сын генерала был хоть и тощ чересчур, но роста высокого и носил плащ даже летом. В такой экипировке он нуждался отчасти потому, что сильно мерз, а с другой стороны – отпадала надобность в рубашке, а иногда и в брюках, к тому же под полы удобно было прятать ворованное.
   
  - Ладно, Бог с ним, с этим прохожим. Выстрелов тоже слышно не было… И свидетелей, кроме вас, нет, – вздохнул майор.
  - Какие тебе свидетели при таком деле? – постучала себя по лбу пальцем Зоя Захаровна. – На ту сторону дача к оврагу выходит, а рядом – дом продают, вторую неделю пустой стоит. До зеленого КП далеченько, метров сто, да и дрыхнуть богатыри горазды…
   
  На вопрос, мог ли Денис совершить преступление, она отвечала в большом сомнении:
  - Кто знает, чего мог, а чего не мог… Только, я думаю, что пришел он сюда зачем-то, а значит, соображалка работала. И потом, в родного отца стрелять?! Он же квартиру ему с молодухой на Кутузовском оставил.

  Все это было известно Жергину и ни на йоту не проясняло дела. Студент прошел через КП по заявке дочки генерала Рыкова около половины двенадцатого и больше не выходил. Отставного комитетчика застрелили около двух. По периметру Зеленых дач, как только темнело, автоматически включались охранные датчики, выйти можно было только через то же КП… Значит, оставался пока один наркоман.

  Попрощавшись с Зоей Захаровной и прихватив авиабилет и паспорт на имя Валерии Греминой, майор возвратился к себе.

  «Так-с, что же мы имеем? – попытался он подытожить в уме. – По горячим следам – подозреваемых двое, из которых у одного, по крайней мере,  железное алиби. Свидетельская база – ноль, если не считать старухи-соседки и, опять же, сопливого студента. Плюс растворившийся в тумане какой-то подросток. Не густо. При таком раскладе отрабатывать связи старого чекиста и мотивы убийства можно до второго пришествия». В числе изъятых из вскрытого сейфа бумаг было одних записных книжек семь штук.
   
  Студент кололся у Коляна уже третий час и наговорил такого, что впору было отправлять его на Петровку, чтобы не сушить мозги над мудреными заворотами. Отпечатки пальцев на пистолете объяснил тем, что личное наградное оружие дед не только ему показывал, но даже разрешил однажды сделать несколько выстрелов на задворках дачи в овраге. С его слов выходило, что Денис приезжал разбираться с отцом как законный наследник, незаслуженно обиженный. Каким-то образом он узнал, что генерал составил завещание в пользу дочери, а его, усыновленного в возрасте четырех лет, как бы вовсе сбрасывал со счетов.

  - «Из-за этой суки, прижившей байстрюка, ты лишаешь меня жизни! Да, да, да, – кричал наркоша, – теперь мне все равно. Прямо сейчас пойду и утоплюсь в речке, пусть меня утром положат тебе под крыльцо…» – Разве вы могли бы стерпеть такое? – запальчиво обращался студент к допрашивающему его капитану. – Он оскорблял мою мать, и я ему врезал…

  Кто кому врезал – еще был вопрос, потому что у студента набрался под глазом здоровый фингал. Колян хотел было заметить, что его мамаша тоже штучка, но вовремя прикусил язык и сдержался: студент должен был опознать в больнице «объект задержания» без наводки. К тому же позвонили с Петровки и сообщили, что Дениса дома, на Кутузовском, нет вторые сутки, и что сейчас никто наркомана разрабатывать не будет.
      
  Тем временем по телефону объявился сам Рыков – папаша скомпрометированной доченьки, и сообщил, что едет к ним на разборку.
   
  Гэкачепистов уже отконвоировали в «Матросскую тишину», и демократы всех рангов праздновали пиррову победу, не догадываясь, какую жертву положат на ее алтарь очень скоро. Ошалевшие от трехдневной анархии правители братских держав, один за другим объявляли себя независимыми, а остальное было уже делом техники. «Слава Богу, что техника эта пока не стреляет», – подумал майор Жергин, припоминая поговорку «бати» про то, что умный просчитывает на три шага вперед, а дурень «широко шагает, пока мотню не порвет». Но на умников никто не равнялся.

  «Повесят на меня еще одного глухаря… как пить дать, повесят, – размышлял Жергин, – в «конторе» молчат, вроде их не печет, знаем мы эти штучки.

  Гэкачепистов списали тихо-мирно, без большой крови… сдался им отставной генерал, да еще мертвяк. Ладно. Вернемся к нашим баранам».

  - Так ты говоришь, – обратился он к студенту, – что дед твой завещание оставил? А сам ты когда узнал про это?
  - Тоже позавчера, я ведь утром только приехал из Петушков. Тачку у него просил, Альку на водохранилище свозить хотел. Он не дал. Сказал, что скоро все мне достанется, а пока – ножками… Дед девчонку мою терпеть не мог.
  - Бумагу видел? – перебил его майор.
  - Какую бумагу?
  - Завещание.
  - Ну, видел… – неохотно признал Гоша. – И вообще, я без адвоката говорить не желаю, – вдруг спохватился он.
  - Какого еще тебе адвоката? – ухмыльнулся Жергин. – Подтвердишь свое алиби и катись, нечего на халяву государственные харчи жрать.
   
  С малым ему было практически все ясно. Очень даже живо майор представил, как его, голожопого, вытаскивали тепленького после ночных трудов из постельки перепуганной Рыковской малолетки.

  - Ну, и что там было, в завещании? – потянул он, разглядывая, как за окном прыгает по ветке синичка.
  - Я не читал, – буркнул студент. – Дед его в сейф упрятал.
  - Вместе с пистолетом? – оживился майор.
  - Нет, – покачал головой Игорь. – Он пистолет при себе держал. Жаловался, что мерещится ему, будто по дому кто-то ходит…
  - И принимал снотворное, – закончил Жергин.
  - Да, – простодушно согласился парень, – оно на него не очень-то действовало. Он по ночам часто записки свои писал.
  - А сейф почему не запирался?
  - Дед накануне куда-то ключи задевал, утром слесаря вызвал. Тот ящик открыл отмычкой и снял замок, потому что по-другому ключи было не изготовить, да только набрался к вечеру, как зюзя, из-за путча.

  Жергин ухмыльнулся, отстукал на пишущей машинке ответ Игоря и закурил. А что, собственно, изъяли из сейфа? Немного денег, совсем ерунду… часы, записки, наградные документы. Кстати, парадный мундир с «иконостасом» висел в шкафу. Но завещания в сейфе не оказалось.

  - А ценные вещи какие-нибудь были у генерала? – спросил он студента. – Драгоценности, сберкнижки, например.
  - Какие еще драгоценности? – удивился внук, сроду не видевший у деда даже обручального кольца на руке. – Именные командирские часы были, он их мне обещал подарить… две сберкнижки на предъявителя…
  - Сколько денег было на книжках?
  - Не знаю, – пожал плечами Игорь, – кто ж спрашивал? Сам раскололся: «Как помру, – говорит, – Гошка, ты матери передай, чтоб не суетилась с похоронами», – и телефон мне записал, куда звонить, в случае чего. А про сберкнижки сказал, что одну мне к совершеннолетию приготовил. А другую – маме, на черный день.

  - Он что: плохо себя чувствовал? – поинтересовался майор.
  - Сердце у него барахлило, а так ничего. 
  - Ладно, отдыхай пока.
  - Как же, отдохнешь с вами…

  Майор выдернул из машинки отпечатанный протокол допроса и сунул студенту на подпись. Тот не глядя поставил свою закорючку. Задержанного увели.

  Жергин еще раз внимательно перечитал опись изъятых у убитого бумаг и документов, но ни завещания, ни сберкнижек среди них не было. Он позвал Коляна и приказал аккуратно отработать слесаря, сильно сомневаясь при этом в существенном наполнении уликами свидетельской базы показаний со слов известного всей Мамонтовке запойного алкоголика.

  3.

  Генерал-майор Рыков, против ожидания благополучно отконвоировав развенчанных с помпой путчистов в «Матросскую тишину», застрял в пробке на Ярославском шоссе в своем бронированном джипе и сейчас размышлял, что делать с этой дрянной девчонкой и ее хахаленком.

  Он предупреждал жену, чтобы присматривала за дочкой получше. Да той хоть кол на голове теши! Если не в парикмахерской, так в салоне, или в клубе каких-нибудь попечителей… Надо еще разобраться с ее попечителями. Но в первую очередь предстояло сейчас разбираться с Алькой и одесским фраерком. Не хватало только скандала: преступника, подозреваемого в убийстве старого чекиста, скрывала дочь Рыкова!

  Вдруг, у него мелькнула мысль… одна мысль, от которой даже вспотел затылок.
  Теперь, когда этот уральский самородок с трехцветным стягом засядет в Кремле, а путчистов, как козлов отпущения, закидают собственным дерьмом, убийство его соседа, элитного гэбэшника, могут припаять старой гвардии: дескать, был посвящен, не одобрил, переметнулся к демократам, грозился разоблачить, за это и устранили.

  Дальше потянется ниточка к его дочке, и можно подводить невод под него, Рыкова, как заказчика, сочувствовавшего путчистам. Новая метла по-новому метет, а уж то, что сменят кремлевского коменданта и его службу, так это наверняка.
   
  Но одно дело – почетный перевод или даже выгодная отставка, а другое – «Матросская тишина» или Лубянка.

  «А что, если старого действительно «заказали» с прицелом на него, коменданта Кремля, генерала Рыкова? В «конторе» есть мастера на такие штучки, – вдруг подумал Евгений Николаевич, наливаясь кумачом до макушки. – Завербовали студента и вывели на дочку… Ну, если сам дознаюсь – распущу на шнурки…»
   
  - В Мамонтовку. На дачу! – рявкнул он шоферу, передумав пока заезжать к ментам.
  Через несколько минут джип Рыкова въезжал в ворота зеленого КП.

  - Кто снял охрану? Жергин? – сверлил он красными от бессонницы глазами начальника караула.
  - Никак нет. Ваша дочка сама впустила ментов. Ей доложились.
  - Какого черта! Что она смыслит! А ты где был?
  - Я сменил старшего дежурного офицера в 8.00, а они заявились в 6.17… В мегафон попросили вашу дочку открыть.
  - Ну? Ордер на арест предъявили?
  Начальник караула молчал.
  - Оглох ты, братец? – угрожающе понижая голос, спросил Рыков.
  - Не было ордера… – признался полковник. – Не хотели раньше времени шум поднимать. Сказали – подтвердит алиби и отпустим… Внук все-таки. Целое лето к вам бегал.
  - Молчать, идиот! – заорал потерявший самообладание генерал и развернулся к дому.

  Навстречу уже бежала с крыльца Алька. Растрепанная и зареванная, в футболке почти до колен, сползшей с плечика, и в объемных кроссовках на толстом подборе, из которых торчали тоненькие ходульки голых ножек с оцарапанной правой коленкой, она выглядела такой жалкой и беззащитной, что у отца защемило сердце.

  - Маленькая моя! – воскликнул он, подхватывая ее, бросившуюся ему на шею.
  - Папка! – вскрикнула девочка. – Он не виноват! Сделай же что-нибудь, папка! Они держат его уже два дня. За что, папка, за что?
  - Успокойся, Аленький! Папочка все проверит…

  Они поднимались по лестнице в обнимку, и генерал ощущал рукой, как громко бьется в боку сердечко его раненой дочки.

  «Ну, если только подстава… если использовал и обманул…» – он готов был паршивого мальчишку распустить на колбасный фарш. Потом он вдруг вспомнил, откуда именно извлекли студента во время ареста.

  - Что ты себе позволила, детка? – строго сказал он, пройдя в свой кабинет и опускаясь в кресло. – Как ты могла? Ведь тебе еще нет шестнадцати…
  Он не смотрел на дочку, потому что не знал, как говорить с ней об этом. Перед ним ведь стояла не Алька-подросток, а маленькая женщина, которая отдалась… какому-то заезжему пижону. Его чистая девочка! «Сдержись, сдержись, – уговаривал себя генерал, понимая, что на карту поставлено его отцовское счастье. – Не при напролом… сломаешь ребенка… вон как за хахаленком убивается, видать, об отце в эти дни и не вспомнила…»

  - Деточка, – сказал он как можно мягче, – ну кто он тебе? Что ты про него знаешь? Мало ли, что было…

  Ему хотелось добавить что-то про женскую честь, про… «Господи! Что же с ней делать? Вытянуть бы ремнем, чтоб больше не вздумала коленками дрыгать», – но у сурового генерала на дочку ни разу в жизни не поднималась рука.

  - Я беременна, папа… У нас будет ребенок.
  - Какой еще ребенок? – растерялся генерал.
  - Мальчик… или девочка. Он отец моего ребенка.

  До Рыкова, наконец, дошло, что натворила его дочка. Мало того… Мысль полоснула бритвой: «Убью обоих… Сверну шею куренку…» – он вцепился онемевшими пальцами в стол и боялся пошевелиться.
   
  - Уйди, – прошептал оскорбленный отец, едва сдерживая собственную ярость. – Ты растоптала мою честь. Уйди в свою комнату и ни шагу… Теперь мой черед решать, что с тобой делать.

  Алька попятилась, потому что ярость отца ей еще не была известна как следует.
  - Он не виноват, папа, – пробормотала она, отступая к дверям, – я сама попросила остаться. У меня еще раньше с ним было…
  - Вон! – заорал отец. – Не смей мне больше ничего говорить. Дрянь, потаскушка!

  Дочка выскользнула за дверь кабинета, и только спустя какое-то время Рыков сообразил, что на столе нещадно трещит телефон.   

  4.

  В летнем кафе у Шереметьевского пруда сидели двое – мужчина и женщина – и оживленно беседовали. Женщина была миниатюрного, изящного сложения, в стиле поп-звезды Мадонны, с такими же тонкими бесцветными волосами.
   
  - Утром опять звонили с Петровки, – обращалась она к вальяжному собеседнику хороших средних лет с лицом благородной лепки и большими, ностальгически скрытыми за полуопущенными пушистыми ресницами, выпуклыми желудевыми глазами. – Как ты думаешь, станут его искать?

  Феликс Эдуардович Брылевский, очевидно, ожидал подобный вопрос, хотя пока никакого отношения к себе в нем не просматривал.
  - Обязательно станут, – потягивая через трубочку джин-тоник, размышлял вслух нотариус. – Убит его отец, большая шишка, хотя и в поваленном бору… К тому же надо еще доказать, что сын – убийца.
  - Что же делать?
  - Не нервничай, Лиска, – отвечал собеседник. – Твоя самодеятельность итак наделала проблем.   
  - Какая самодеятельность? – вздрогнула женщина. – Я все сделала по нашему плану.
  - По твоему плану, – поправил ее мужчина. – Да, я допустил маленькое служебное нарушение, пожалел тебя, рассказал о завещании. Конечно, с моей стороны была большая оплошность – сообщать тебе, что утерянное завещание дает шанс, что на даче старика могут ограбить и все прочее…

  - Ты что же, думаешь… – женщина побелела. – Нет! Клянусь тебе, я его не натравливала. Только рассказала про завещание. Ты сам велел. Даже настаивал, чтобы он поговорил с отцом. Разве не ты сказал, что регистрация брака и даже то, что меня с ребенком прописали в квартире свекра, нам не помогут? Что, вступив в права наследия, его дочь, когда захочет продать квартиру, просто вышвырнет нас вон!

  - Лиска, поедем ко мне в офис, – мягко остановил ее Брылевский. – Отдохнем, расслабимся. Ты второй день вся на нервах. Так нельзя, Лисонька.
  Он бросил на столик смятую сторублевку и, обнимая за талию женщину, направился к новенькому «пежо» цвета молочного шоколада.

  **********************

  Феликс Эдуардович выкупил Лильку у сутенера с панели под гостиницей «Пекин» года три назад и с тех пор держал на коротком поводке, не отпуская от себя надолго. Сначала он снимал ей квартиру, но она ныла, тосковала по дочке и больной матери, и в конце концов перетащила их тоже сюда.
   
  К тому времени в доме, где он прожил с семьей всю свою сознательную жизнь, то есть сначала с родителями, а потом с женой и детьми, и следовательно, знал всех, как и его все знали, в соседней парадной разыгралась трагедия.

  Подросший приемыш генерала Гремина совсем отбился от рук и вогнал таки в гроб его престарелую супругу, хотя преклонных лет, но жизнелюбивую и кокетливую, полную оптимизма и положительных эмоций, несмотря ни на какие печали. Убедившись в том, что приемыш сел на иглу и стал тащить из дому сначала потихоньку, а потом не таясь, памятные ее сердцу вещи и сувениры, генеральша самолично провела расследование, проследила за ним и… отправилась в притон. Несчастную пожилую женщину изнасиловали какие-то подонки, и она, не снеся позора, утопилась в проруби. Мальчишка сам едва не повесился от страха, обещал завязать, но тщетно.

  Все это хранилось в строжайшей тайне. В обнародованном заключении судмедэкспертизы говорилось, что погибшая страдала тяжелой формой склероза и, заблудившись на набережной ночью, сошла на лед и там поскользнулась.
  Гремин дружил с покойным отцом Брылевского и, разумеется, тайн от старого юриста у него не было.

  После смерти жены, Георгий Львович пробовал лечить сына в самых дорогих и закрытых для простых смертных клиниках, однако результат лечения действовал с противоположным эффектом. Он понимал, что бессилен что-либо изменить.

   И тогда генерал купил для себя дачку в Мамонтовке, чтобы остаток жизни дожить более-менее спокойно. Затем, совершенно официально воспользовавшись услугами Брылевского-младшего как государственного нотариуса, составил завещание и заверил его соответствующим образом.

  Наблюдая весь этот семейный разор, Феликс Эдуардович справедливо рассудил, что может посодействовать Лильке заполучить генеральскую жилплощадь если не всю целиком, то хотя бы частично, а дальше… дальше – обстоятельства сами подскажут род действий. Был, конечно, некоторый риск: поселять содержанку в такой близости от собственной семьи не полагалось, но его «рохля», вечно больная по-женски, не смела и заикаться ни о чем. Пусть говорит спасибо за то, что он не спешит развестись. Лилька тоже была не совсем безголовой, и потом – это только первый этап.

  Для начала он использовал подходящий случай и «сосватал» свою камелию за Дениса с помощью управдома. Тот оформил женщину на подмену уборщицы лестничных маршей. Двух неделей вполне хватило для ответственной операции «внедрения»: бездомная смазливенькая Лилька со шваброй «окольцевала» наркомана в ЗАГСе и молниеносно прописалась вместе с матерью и дочкой в генеральских пенатах на Кутузовском проспекте первопрестольной.
   
  Неожиданно для всех, доволен таким оборотом дела остался и сам хозяин: в квартире поселилась порядочная трудовая семья, а парень затормозил свои «гонки по нисходящей». Меж молодыми, похоже, вспыхнули сильные чувства. Денис серьезно стал лечиться. Миниатюрная Лиля Васильевна, хоть и была старше муженька на десяток лет, выглядела счастливой девчонкой: маленькая собачка до старости щенок.

  Брылевский вывернул к Ботаническому саду, а Лиска открыла бардачок и вытащила «чупа-чупс», любимую свою карамельку на палочке. Она уселась в пол-оборота, оголив вкусные полненькие ляжки, и принялась облизывать, посасывая, конфету пухлыми розовыми губами.

  У Константина Николаевича вспотели подмышки… Лиска избавляла его от проблем с потенцией. Он обожал оральный секс, в котором ей не было равных. Нотариус свернул в уютненький тупичок, со всех сторон затененный кустами смородины, опустил жалюзи на заднем стекле и откинулся на сиденье.

  5.
   
  Трубчатый ослепительно-белый потолок почему-то убегал, как встречный эскалатор, назад. И еще ничего толком не различая вокруг, Валерия услышала довольно отчетливо:

  - Сознание возвращается. Просыпайтесь! Вы слышите меня? Как вас зовут? Назовите свое имя.

  Кто-то шлепал ее по щекам, и женский голос настойчиво повторял одни и те же вопросы. Бегущий потолок с лесенками из гелиевых трубок «дневного света» вдруг напомнил ей обрывочные картинки полета на дельтаплане: точно также на взлете убегала земля… Но она была живой и зеленой, а этот мертвенно-белый мелькающий эскалатор казался искусственным… 

  «Все-таки шваркнулись…» – вяло подумала Лера и попыталась раскрыть глаза пошире. Сквозь пелену слепящего света она различила нависшие сверху чьи-то толстые, расплывчатые морды. Наконец фокус зрения стал фиксироваться сознанием и четкость зрения восстановилась.
   
  Ближе всех и как-то удобнее для взгляда расположилось над нею лицо симпатичного мужчины с густыми усами цвета спелой пшеницы.   
  - Валерия Георгиевна, просыпайтесь! – добродушно улыбался ей незнакомец. – Как вы нас перепугали!
   
  Она вспомнила обо всем мгновенно. Обо всем сразу и так четко, что ее стошнило. «Усы» оттеснил врач в марлевой полумаске, засуетились медсестры, палата интенсивной терапии работала в обычном режиме.

  Однако уже через несколько минут обладатель замечательных усов сидел у ее постели и, представившись Виктором Федоровичем, следователем из уголовного розыска, деликатно, если это слово применимо к сыщику, проводил дознание.
   
  - Что с моим сыном? – приподнявшись на локтях, спросила вдруг Лера, не мигая уставившись в лицо майору серыми мученическими глазами.
  - Он задержан до выяснения обстоятельств, – отвечал Жергин с прежней мягкостью, – поверьте мне: в его же интересах побыть у нас несколько дней.
  - С ворами и проститутками…
  - Се ля ви. Когда-нибудь такое знакомство случается у всех мужчин. По крайней мере, знакомиться с этими субъектами в следственном изоляторе не так рискованно, как на улице.
  - Но мальчик не виноват.
  - Если вы хотите ему помочь, отвечайте на мои вопросы как можно точнее.

  Однако ничего существенного, разумеется, Валерия сообщить не могла, так как прибыла в Мамонтовку спустя почти сутки после трагедии. Однако майору удалось все же выудить у задержанной скандалистки некоторые детали.

  Например, она указала на то, что никаких предварительных разговоров о завещании отец с ней не заводил и вообще ни сыну, ни ей и в голову не приходило думать о том, как генерал распорядится своим имуществом. Гремин, по мнению дочери, был человеком идеи, чести и редкого бескорыстия, из-за чего и ушел в отставку «под чистую», обрубив концы одним махом. Уединился на даче, никого не принимал и сам ни к кому не ездил. О сберегательных книжках и ценностях она понятия не имела, утверждала, что отец жил на пенсию, оплачивая, ко всему, квартиру Дениса на Кутузовском.

  О сводном брате сперва говорить не хотела. Но Виктор Федорович так обаял ее своей пшеничной улыбкой, что постепенно призналась: этот крест отец нес мужественно и терпеливо не один год. Никогда не жаловался. Но в последнем письме – надо же было ему затеряться! – писал о каких-то проблемах, требовавших незамедлительного решения, для чего она и прилетела в Москву.

  - А теперь побыстрей набирайтесь сил и выздоравливайте. Вам предстоят нелегкие дни.
  Майор простился с Валерией, оставил свой телефон и покинул палату.

  В отделении его уже дожидался старший следователь из МУРа. Он взял дело для ознакомления и остался изучать бумаги в кабинете майора. Зайдя с докладом к полковнику Чибису, Жергин про себя отметил «накал» шефа и начал издалека:
  - На Гремина-младшего ушла ориентировка в 8.30. Он же МУРовский, не нашего участка…
  - Какой, к черту, младший, – фыркнул полковник, кисло скривившись. – Рыков грозился всем бошки поотшибить, если показания дочки не уберем из дела. Кто, рычит, мать-перемать, посмел оказывать давление на несовершеннолетнюю и шманать дачу? Колите этого куренка, пусть добром сознается, или выпускайте, а я с ним сам разберусь.

  - С чего вдруг? Дочкиной целки стало жалко?
  - Тыц-…здыц, на тебе мокруха нераскрытая, убийца на воле разгуливает, версий ноль, а ты про что печешься?
  - Про малого. Чего с ним разбираться? Дело молодое, полюбовное. Тоже мне, царевна-Лебедь… Студента отпускать надо, а наркомана разрабатывать. Бытовуха там стопроцентная. Охрану я снял из больницы. Никуда наша Валерия Георгиевна не денется.
  - Как знаешь… Наркоман один жил на Кутузовском?
  Жергин густо, как школьник, покраснел
  - Понятно… – полковник опустил глаза и забарабанил пальцами по столу. – Даю полчаса, нет, пятнадцать минут… Пестерь дырявый. Марш исполнять! – рявкнул он, не глядя в сторону майора.
  Тот щелкнул каблуками и вышел вон.

  Через пятнадцать минут состав семьи Гремина-младшего был отсеян, а с Петровки дали еще одно подтверждение, что подозреваемый дома не появлялся и его объявили в розыск. Дело запущенно в производство, квартира на Кутузовском под колпаком.

  - Завтра в МУР перешлешь протоколы, пусть со студентом сами решают, – мудро рассудил Чибис. – Нам с Рыковым стенка на стенку лезть нельзя, не та команда. Кстати, перевод твой на Петровку – дело решенное. Возможно, будешь своего наркомана разрабатывать до конца.
  Возражать шефу по Уставу не полагалось.
   
  Уже поздно вечером, просматривая сводку за день, Жергин наткнулся на неопознанный труп, найденный на переезде в Мамонтовке еще вчера, то есть в день гибели Гремина. Он не поверил своим глазам и сначала не мог понять, как труп мог «потеряться» на сутки?

  Но факт оставался фактом: мужчине 21-23 лет, шатену без особых примет, одетому в черный плащ на голое тело, серые брюки из тонкой ткани и туфли черные, без носков, горизонтально лежащему на рельсах (а как можно лежать по-другому?!), электричка, следовавшая по расписанию в 4.32, отрезала голову.
  Из-за плотного утреннего тумана и ограниченной видимости, машинист увидел между шпал, перпендикулярно к железнодорожному полотну, неподвижно застывшую жертву слишком поздно – на расстоянии полста метров, а тормозной путь у электропоезда, как известно, – двести.
   
  Протокол осмотра места происшествия составлял стажировщик с линейного участка и сунул бумагу не в ту папку, сводку печатала тоже практикантка… словом, напрасный труд искать стрелочника. Спасибо, хоть на другой день вспомнили.

  И на ночь глядя, Виктор Федорович помчался в морг. С двадцати ноль-ноль на дежурство заступил, к счастью, его старинный приятель, прозектор Смыкай.
  - Петя, хоть ты меня утешь! – взмолился Виктор.
  - Нет проблем, – доктор потянулся за колбой со спиртом.
  - Сначала покажи всадника этого, безголового, – потребовал майор.
  - Да на кой он тебе, аппетит портить? – возразил Смыкай, аккуратно наполняя спиртом две стограммовые мензурки. – На нем ни царапины, ни занозины.
  - А кто вскрытие делал?
  - Какое еще тебе вскрытие, когда голову отчекрыжили? На вот, анализ крови посмотри. Он уже холодным на рельсах лежал. А кончился ночью, часа в три, от передозировки. Вшмалял себе лошадиную дозу самопального морфия. Кто-то его волоком от моста метров тридцать протащил по гравию к шпалам… Плащ под задницей даже протерся. А так больше ничего. 
  - Петр… – голосом обреченного узника выдавил из себя Жергин, – ты меня зарезал, скотина!
  - От животного слышу, – спокойно отпарировал доктор, закусывая свою мензурку бутербродом с пахучей домашней ветчиной, густо сдобренной горчицей, и пододвигая гостю такой же. – Выпей, полегчает.

  Версия, на скорую руку шитая белыми нитками, рассыпалась, как и предчувствовал Жергин. «Что же у нас остается? – соображал Виктор, на ходу дожевывая бутерброд. – Два трупа, во-первых. Причем, мирно почившего генеральского сынка зачем-то уложили на рельсы. Дикость какая-то. Во-вторых, подозреваемый студент, который в ту ночь трахался с дочкой Рыкова, вряд ли продолжит свои приятные занятия так скоро, как бы ему хотелось. Перенесшая шок женщина, не в добрый час залетевшая сюда с другого конца страны, очевидно, будет хоронить своего родителя одна. И, в-третьих, придется плясать от проклятого дамского зонтика. Кто-то же его пользовал? Уж не тот ли подросток, который утром шагал на станцию?»

  Совершенно ясным было одно: исходя из оперативности, проявленной при расследовании убийства кадрового орденоносного чекиста, отставного генерала Гремина, с уточнением необъяснимых обстоятельств гибели его сына, не видать майору Жергину перевода в МУР, как собственных ушей.

*************************
Продолжение следует