Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я
Л Е Н И Н Г Р А Д И Т У Р У Х А Н С К
Глава 25
МИCCИЯ ПОЛЯКА
Нет, дорогие читатели, как не крути, а сознание, всё-таки, продукт материи. Это я заявляю в категоричной форме и не советую спорить. Посудите сами, если б человека создавал бог, то есть, существо разумное, то навряд ли наделил бы своё творение головой. Вернее, голову, как таковую, возможно бы и дал (есть ведь надо чем-то), но мозги бы туда не вкладывал. А зачем они людям? Кто из людей ими пользуется? Единицы из миллионов. Остальные же повторяют, что принято в обществе. Действительно, зачем современному человеку думать? Кругом газеты, кино, телевидение, книги… Услышал, прочитал – и повторяй! Возможно, когда-то на заре возникновения человечества разум и был необходим (там, какое-нибудь ручное рубило вырубить), но теперь мозг стал обыкновенным рудиментом, вроде волос под мышками. Современному человеку не надо думать, ведь всё, что необходимо, не обязательно делать самому. Есть магазины. Чего нет в магазине, достают на толкучке. Хорошо… Когда-нибудь разум у людей исчезнет за ненадобностью, как исчез хвост. И люди с разумом будут рождаться также редко, как хвостатые граждане. Пока же разум, наряду с волосяным покровом, является ещё одним доказательством происхождения человека от животных. Убедительным доказательством…
Всё сказанное выше ни в коей мере не относится к нашему дорогому герою. Чарльз Гарольд, положив шляпу на колени, сидел на скамейке с обнажённой головой и думал. Рядом с ним посиживал Котлецкий, глубокомысленно ковыряя землю носком ботинка. С востока дул холодный ветер, слегка попахивающий острым респираторным заболеванием.
- Значит, и никто из учителей тоже ничего не знает? – проронил Виктор, чтоб не молчать. После жарких Гробонюховских событий Котлецкий стал заметно смелее и разговаривал с шефом почти на равных.
- Нет, - грустно ответил наш герой. – Все как один сказали, что они не в курсе, куда уполз их директор. А я привык верить людям… когда им нет выгоды врать. Вот его жена! Она сказала, что он тогда вечером резко вернулся, переночевал, утром она ушла на работу, возвращается, а на столе записка: «Меня не ищи. Вернусь не скоро. Твой Пётр». Пижон…
День назад Чарльз Гарольд удостоил личным визитом Лидию Мироновну, супругу подпольного миллионера. Он отрекомендовался как представитель службы противопожарной безопасности и, осмотрев квартиру, заметил, что его беспокоит диван. Со свойственным ему красноречием наш герой живописал страшные случаи самовозгорания старых диванов, и под этим предлогом вскрыл диван. На старом пальто просматривались пыльные, прямоугольные очертания. Да, тут лежал чемодан. Теперь его уже не было…
- Кстати, Поляк, ты беседовал с дочуркой Облезлого? – поинтересовался в свою очередь Чарльз Гарольд.
- В принципе, нет, - ответил Котлецкий, - вчера видел её, мельком. Они завтра с группой из нашей школы по путёвке в Ленинград уезжают. Меня уговаривали ехать: там заболел кто-то, путёвка пропадает. Я отказался…
Летний город устало шумел. Листья деревьев, серые и тяжёлые от осевшей на них пыли, печально склонялись к земле. Воробьишки, толкаясь, копошились в пыли. Они принимали ванны. Чарльз Гарольд задумчиво наблюдал за птицами, как вдруг лицо его исказилось от внезапной идеи.
- Что?! Отказался? Поляк, ты явно поступил опрометчиво. Дочь и жена должны, обязаны знать, где их кормилец. Ясно тебе? Теперь понимаешь?!
- Не очень…
- Соглашайся на поездку! Жена Облезлого, конечно, ничего никому не скажет, но дочь… Ты должен снюхаться с ней поближе и узнать, где же её ненаглядный родитель! Любой ценой узнать. Я верю, Поляк, у тебя получится! Ты не подведёшь! На тебя вся надежда…
Котлецкий слегка засмущался, но в глубине души был польщён высоким доверием шефа. Но тут он с удивлением понял суть задания:
- Так что… Мне теперь ехать в Ленинград?
- Да, ехать! Хоть в Магадан, если потребуется!
- Но, - Виктор от неожиданности даже не знал, что и ответить, - понимаете, Чарльз Гарольд… У меня родители.
- А… - досадой поморщился наш герой. – Я и забыл, что ты ещё не свободный. Но без паники! Я поговорю с ними, и ты поедешь, Витя!
- Послушают ли вас, - с сомнением почесался Поляк.
- Не говори глупостей! Как это родители могут не послушаться почётного члена родительского комитета первой степени!? Вперёд!
- - -
Действия развивались оперативно. Не прошло и часа, как Чарльз Гарольд проводил беседу с матерью своего агента. Сначала он объявил, что её сыну, счастливчику, перепала всего-то навсего за сто девяносто два рубля путёвка в Ленинград, в город на Неве, и в высокопарных выражениях поздравил с этим событием и мать, и сына.
- Да, хочу я, мама, поехать, - сказал смущённый Поляк, - уже договорился. Одноклассники мои едут. Завтра утром поезд. Четыре человека в купе: Игорь Бирдюгин, Копырина, Облезлых Танька, ну, и я… На пятнадцать дней путёвка. Будем жить в гостинице, город смотреть…
Мать Котлецкого стала было возражать в целях поднятия родительского авторитета. Но тут Чарльз Гарольд, едва не плача разразился пламенной речью о том, как она может так безжалостно обокрасть сына, лишив его поездки, память о которой, бесспорно, будет согревать его всю жизнь! «Это просто преступление! - выдал в заключение наш герой. – Лишить ребёнка красот Эрмитажа и величавости Пизанской башни!»
И мать Котлецкого смирилась.
- Ладно уж. Раз даже родительский комитет так за тебя просит, езжай. Понятно, путёвка горит, вот вы и захлопотали, - сказала она Гарольду.
Тут же начались лихорадочные сборы. Мать Котлецкого, как и любая порядочная родительница, стремилась уложить в чемодан весь гардероб сына, а также питание на целый взвод. Виктор, как мог, оборонялся – чемодан-то таскать предстояло ему. Чарльз Гарольд, отдыхая после одержанной победы, присел на краешек стола и наблюдал за сборами, время от времени давая ценные советы.
- Дублёнку можно не брать, а вот плащ – обязательно надо! Там очень часто дожди. Один мой ленинградский знакомый как-то вышел на улицу покурить, ну и прикурнул на лавочке… А проснулся – весь мокрый, и под ним тоже лужа… А болотные сапоги брать ни к чему: Нева всё равно глубже, а лужи там не такие глубокие, как у нас.
Из шкафа вываливались штаны, свитера, пиджаки. Чемодан уже переполнился, а конца сборам всё не было.
- Смотрите, серьёзней там себя ведите, - мимоходом наставляла мать сыночка. – Руководитель-то, надеюсь, едет с вами? А то, что это, два парня, две девчонки – ещё заблудитесь там, город большой. Или купаться вдруг ударитесь, простудитесь, кто вас там будет лечить?
- Это всё мелочи. Главное, чтобы вшестером не вернулись, - поправляя шляпу, заметил наш герой. Котлецкий предостерегающе погрозил пальцем, мол, мать не понимает юмора.
- Ну что ж, я пойду, пожалуй, - видя, что сборам нет предела, засобирался бывший президент общества друзей чужого кошелька. – До свидания!
- До свидания, - вежливо улыбнулась мать, выглядывая из вороха высыпавшейся из шкафа одежды.
- До свидания, - официально кивнул Поляк. Из-под его расстегнувшейся рубахи выглядывала синяя майка.
- Что за неряшливость, Витя! – строго напустилась на Котлецкого мать. – Посторонний человек в гостях, а у тебя всё наружу… Из-под пятницы суббота. Шестнадцать лет парню, уж за барышнями пора ухаживать, а у него до сих пор все пуговицы вечно расстёгнуты!
- Не волнуйтесь. Это не страшно. Когда он начнёт ухаживать за барышнями, они ему сами всё застегнут, - успокоил родительницу Чарльз Гарольд и галантно, по-старорежимному, приподняв шляпу, покинул помещение.
- - -
Несмотря на ранний час, на вокзале бурно копошилась жизнь. То туда, то сюда пробегали стайки навьюченных саквояжами пассажиров. Глуховатый басок дикторши равнодушно информировал народ на сколько часов опаздывает каждый из поездов. Голодный чёрный кот шлялся по вокзалу и собирал огрызки недоеденных пассажирами пирожков с ливером.
Группа девятиклассников уже два часа поджидала поезд. Сидя на чемоданах, дремали Танька Облезлых и Юлька Копырина. Игорь Бирдюгин оживлённо беседовал с парнями из «Б» класса и то и дело, якобы невзначай, приподнимал с земли большую хозяйственную сумку. Из сумки доносилось характерное и многозначительное позвякивание. Тут же на рюкзаке пристроился Миша Зак. Он не выспался и не рассказывал анекдотов.
- Ну как там поезд? Что слышно? – широко позёвывая спросила дочка миллионера.
- Чёрт его знает, - пожала плечами Цапля, - в кассе спрашивала, там говорят, поезд попал в узел…
- Куда?
- В узел какой-то…
- Как видите, вам ясно сказано: поезд попал в санузел! – как всегда, Миша Зак не утерпел, чтобы не сострить. – А это надолго… Знаю по себе.
Виктор Котлецкий и Чарльз Гарольд тихим шагом прогуливались по привокзальной площади. Шеф давал Поляку последние инструкции.
- Конечно, не спрашивай у неё в упор: «Где, девка, у тебя отец?» Лучше сделать так, чтоб она невольно проговорилась. Но если так не удастся, то, конечно, любыми средствами… Теперь о связи. В случае удачи вышлешь телеграмму на адрес Поскребухина. Телеграмму такую: «Дядя Петя поехал в отпуск туда-то». Если же, а в жизни всякое бывает, ты ничего не узнаешь, то телеграфируй так: «Мне нездоровится. Вышлите, пожалуйста, синюю сумочку». Запомнил? Повтори.
Поляк повторил всё точно слово в слово. Объявили о посадке.
- Я надеюсь на тебя, - глядя в глаза Виктору. Проговорил Чарльз Гарольд, - и я верю, что справедливость должна восторжествовать!
В глазах Котлецкого невольно блеснула слеза. Наш герой крепко пожал ему руку, и Виктор, подхватив чемодан, засеменил по перрону за своей уходящей группой. Чарльз Гарольд долго и задумчиво смотрел ему вслед.
Глава 26
«ДА ЗДРАВСТВУЮТ СВИНЬИ!»
Отперев дверь, Поскребухин устало ввалился в свою квартиру. Около минуты он постоял возле зеркала, любуясь отражением, а заодним выдавливая прыщи из своего тощего носа. Болела ладонь правой руки… C утра он стучал ей об стол семь часов подряд, вернувшись, наконец, к любимому «козлу». Затем он пресытился игрой и вернулся в жилище, где опять расквартировалось всё пожратьлюбивое воинство. Рука Григория даже припухла с непривычки. Настроения не было никакого. С тяжёлыми вздохами продавец проковылял в комнату. Там за столом, уставленным грудой пустых тарелок, гордо восседал Брюханов. Александр, уничтожив все котлеты, неутомимо намазывал маслом ломти хлеба, клал поверх этого кружок колбасы и отправлял в рот. Самодовольный вид Брюханова явно не гармонировал с мрачным настроением Григория.
- Вот ты мне объясни, Саня! – наконец не выдержал он. – Если тебя не одёрнуть, ты вот так и будешь… всё поедать?
- М… Смотря сколько чего, - пожал плечами Отец.
- Нет, но хоть раз у тебя бывало, чтоб ты пережрался?
- Хо, конечно… Были случаи. Ещё в старые времена, чтыб их холера взяла. Жена наготовит, бывало, а гости придут на праздник – и всё больше на водку нажимают. Я тоже не отказываюсь, понятное дело, но… Посмотришь, сколько еды… Ведь наверняка это всё не съестся. Пропадёт. Жалко мне еду станет, ну и начнёшь… Ешь, ешь, и вроде хорошо всё там укладывается. Вдруг почувствуешь – усё… До дивана добираешься. На спину не ляжешь: брюхо придавливает, чирей ему на пятки! Лежишь на боку, мучаешься, мучаешься, ещё похуже, чем с перепоя, и думаешь: «Ну, зачем я так нажрался?!» И самому себе говоришь: всё! Больше ни в жисть не обжираться! Потом отпустит немного – и опять за стол, а что поделать… Слаб человек, чтыб вы все подохли…
- Гарольд-то что, так и не поднимался с утра? – спросил Поскребухин.
- Нет, - вздохнул Брюханов, - лежит… Думает всё. А что туту придумаешь, убёг хомяк щекастый!
В это время из соседней комнаты донёсся протяжный крик. Брюханов с Поскребухиным встали и пошли посмотреть, в чём дело. Они застали шефа за подозрительным занятием: Чарльз Гарольд ползал по полу и, завывая, колотился головой обо всё, что попадалось.
- Гарольд… Вы того? Да… - дрогнул голос у потрясённого Александра.
- Чего испугался-то? – приподняв голову, поинтересовался наш герой. – Если б я даже спятил – медицинское обслуживание бесплатно.
- А в чём дело? – спросил Поскребухин.
- В том, всего лишь, что я дурак, - поднимаясь с четверенек, признался Чарльз Гарольд.
- Я это давно подозревал, - мрачно проронил Александр.
- Молчи! Убожество! Запомни, если человек говорит, что он дурак, - значит, он уже не дурак. Но я поступил идиотски! Да-да. Селёдкин Герасим. По кличке Клизма! Я у него взял письмо, а списки-то! Списки… Всех людей, у которых Облезлых может укрыться. Альтшуллер снабдил Клизму этим списком, а я… Не взял. Думал, разом Петьку придавлю, без возни. Не выгорело. И вот теперь… - наш герой сокрушенно стиснул в кулаке своё печальное лицо. Но вдруг его голубые глаза загорелись надеждой. Чарльз Гарольд убрал руку с лица, расправил слипшиеся ноздри своего красивого, полуорлиного носа.
- Я, кажется, вспомнил, - со спокойной торжественностью вымолвил он, - Селёдкин говорил, что собирается ехать в Туруханск… А это не близко. Что ж с того. Мы тоже едем туда!
На минуту в комнате воцарило задумчивое молчание.
- Туруханск… Это где? На Кавказе, что ли? – уточнил Григорий.
- Почти что, - кивнул наш герой, - в Сибири.
- Да, - почесал Брюханов нечесаную копну на голове, - Сибирь – это место солидное. А на какие, собственно, шиши мы туды покатим?
- Серьёзный довод, - согласился бывший президент общества друзей чуждого кошелька, - денег, что я зашиб за лекцию о половом воспитании едва хватило, чтоб рассчитаться с Лаптевым за кров… И сейчас в карманах ветер свищет… Гриша! А может, у тебя есть шиши?
- Да уж, есть, - скривился продавец, - могу одолжить… кукиш. На него что хочешь – то и купишь…
- Но ведь не ахти какая сумма нужна, - наш герой в возбуждении заходил по комнате. – Слушай, Гриша, а может, твой телевизор сотенки за три загоним, а?
- Что?.. – с обидой на неудачную шутку нахмурился Поскребухин. – Тогда можете и меня загнать вместе с телевизором. Меня же Клавка всё равно прибьёт за такое…
- Больно мне слышать такие слова от друга, - корча обиду, вымолвил Чарльз Гарольд.
- Не надо так, Гарольд… Жена – это и так несчастье, а вы ещё… Не надо, - вступился Брюханов за Григория. – Я лично вот его понимаю…
- - -
Не успела посетить голову нашего героя светлая идея, как тут же всё опять остановилось из-за острого безденежья. Этим неприятным заболеванием Чарльз Гарольд страдал хронически… Кстати, дорогие читатели, хронические болезни иногда приносят и пользу. Например, по медицинским справкам у меня хронический холецистит. Благодаря этому я несколько раз, ещё в студенческую бытность, освобождался от «колхоза». Ну разве не замечательно!
Пожратьлюбивое воинство молча размышляло. У Брюханова даже шевелились волосы на затылке, что создавало обманчивое впечатление, будто Отец добросовестней всех шевелит мозгами. На самом деле Александр просто напрягал мышцы черепа. Поскребухин скорбно потрескивал суставами пальцев, а когда руки отказались хрустеть, переключился на пальцы ног. Стиснув виски ладонями, Чарльз Гарольд сидел за столом, смотрел в стенку и время от времени повторял тихим, сосредоточенным голосом:
- Где раздобыть денег – вот в чём вопрос… А «быть или не быть» - это уже ерунда… Гриша, может у тебя ещё какие-нибудь этикетки завалялись?
- Где-то были от «Гематогена» наклейки, а лососёвые мы тогда все до одной извели.
- Эх, вот, знаете, выиграть бы в лотерею! – размечтался Брюханов. – Купил билет – и хлоп! Денежки тебе! Я один раз, кстати, выиграл в эту самую, денежно-вещевую.
- Сколько?
- Рубль!
- А билетов сколько брал? – уточнил Чарльз Гарольд.
- Не помню сейчас… Штук, этак, пятьдесят где-то. А на работе выигрышем похвастал, все: «С тебя причитается!» Пошли в «Гастроном» и отоварились на весь аванс… Были времена, - с грустью по утраченной молодости вздохнул Александр.
- Ой, да что рубль?.. Вон, Федька Нафигов, мой знакомый, на днях пианину выиграл! – с чёрной завистью вымолвил Поскребухин. – Главное, сам пока ни черта не знает, пятнадцать суток досиживает. Сегодня как раз выходит, по-моему. Жена его, Нюрка, всем раззвонила уже, а мужу – нет, чтоб, значит, сюрпризом… осчастливить. Хочет, главное, не деньгами получить, как все честные люди бы сделали, а саму пианину! А на хрена она им сдалась? Муж алкаш, не просыхает, а туда же, пианину в дом… Дуракам везёт. Терпеть не могу эту лоторею – только дураков поощряют. Федька, вообще, дуб дубом. Я у него однажды сотнягу выспорил! Ей-бо! Идём по двору после получки, а в кустах что-то чернеется. Федька: «О! Смотри-ка, дохлый кобель в кустах! Давай подойдём!» Как всегда, значит, Федька под градусом… Ну, и поспорили с ним. Я говорю, что в кустах сумка рваная просто, а Нафигов не согласен и орёт: «Ну давай! На спор! На сотнягу, что там дохлый кобель!» Поспорили. Подошли, проверили – сумка…
- Ну и что? – спросил заинтригованный рассказом Александр.
- Что… Ничего. Мне лишние сто рублей не помешали…
- Вот это да! – восхитился Брюханов. – Я б ни в жисть не отдал!!!
- А вот Федька – человек слова. Даром, что алкаш, а как пообещал – так и будет.
- Мда… А жена-то его как на это дело… Как к этому отнеслась? – озадаченно спросил Отец.
- Жена у него… Не то, что у меня, - с обидой и горечью в голосе проговорил продавец. – Она у него не скандалит! Федька её к порядку приучил! Однажды такой случай вышел. Пришёл Федька с работы, на кухню, открывает кастрюли... А там пусто! А Нюрка в это время у него за спиной стоит. Ну, что б вы думали? Нафигов, ни слова не говоря, развернулся, кулаком ей по морде – хресть! И спать ушёл… А ужин-то, оказывается, был! Нюрка его приготовила, и он в холодильнике стоял. Утром, мне Федька рассказывал, она перед ним долго извинялась, плакала…
- Живут же люди! – возмущённо сплюнул Брюханов. – Моя бы… не плакала. Я б скорее б взвыл. Что у него жена, дура?
- Это само собой, но главное, очень любит она его… Любовь я тоже терпеть не могу. Всякую шелупень, вроде Нафигова, любят, а вот меня, честного человека, непьющего и…
- Стоп! – повелительным голосом оборвал Поскребухина доселе задумчиво помалкивающий Чарльз Гарольд. – Успокойся, Гриша, меня тоже никто не любит. А теперь к делу! Значит, говоришь, Нафигов возвращается сегодня?
- Да. Нынче вечером, кажется, его отпускают.
- Вот это план! – восторженно прошептал наш герой. – Господи, как я гениален, аж самому иногда страшно… Прошу внимания! Начинаем операцию «Пианино»! В неё надо вложить немножечко деньжонок, зато прибыль будет колоссальной! У меня в кармане семь рублей, ну, и ты, Гриша, думаю, десяточки три-четыре подбросишь…
- А я так не думаю, - недоброжелательно промычал Поскребухин.
- Доставай деньги! Назвался зеком – поезжай в Коми, знаешь такую пословицу? Не бледней, я сегодня же верну. Ты же меня знаешь, Гриша…
Поскребухин посопел, но всё же достал у себя из заначки три червонца.
- А зачем эти деньги? – полюбопытствовал он.
- Потом узнаешь, - ответил наш герой, бодро застёгивая перед зеркалом пуговицы своего кожаного пиджака. – Кстати, Гриша, ты пойдёшь в ресторан?
- Я что, спятил? Я там один раз был, так… извините…
- Хорошо. Так! Шутке минутка, потехе час. Идёмте. Ты, Гриша, покажешь мне Нафигова, всё остальное я беру на себя. Отец, ты тоже идёшь, а то сожрёшь тут всё в наше отсутствие, потом откачивай тебя…
- - -
- Вот он, - сказал Поскребухин, когда в конце переулка замаячил приземистый мужик в тельняшке и кепке, сдвинутой на бок. – Всё. Я ухожу.
Коварно прищурившись, Чарльз Гарольд тряхнул плечами и решительно шагнул вперёд. Сзади, покуривая, вышагивал Брюханов.
- Здорово, Федя! – раскинув объятия, воскликнул наш герой.
- Здорово, - буркнул Нафигов, вопросительно глядя на незнакомцев. Широкое лицо Федьки было гладко выбрито, а тёмные глаза были трезвы и невеселы.
- Строим? – вкрадчивым полушёпотом предложил Чарльз Гарольд. Прищур левого глаза и полуулыбка нашего героя были просто воплощением искусительности. Я уверен, что если б Адама и Еву сбивал с пути истинного не какой-нибудь ползучий гад, а Чарльз Гарольд, то молодые люди навряд ли ограничились бы срывом одного яблока, они бы не успокоились, пока не обтрясли бы всё дерево…
Федька с недоумением шарил глазами по лицам неожиданных собутыльников. Брюханов с характерной физиономией забулдыги, конечно же, не внушал Нафигову подозрений, но вот другой, в шляпе… Впрочем, что тут особенного? Ну, не успел ещё пропить человек пиджак и шляпу. Всё же ещё впереди! Так рассудил Федька.
- Строим, - сказал Нафигов, - только я с пятнадцати суток. К жене б забежать…
- Ты что, с ума сошёл, Федя! – возмущённо произнёс Александр. И Нафигов поддался соблазну.
- Ой… Винный-то только уже закрыт. А, ерунда! «Гастрономчик» тут под боком, возьмём какой-нибудь краснухи по две бутыли! Айда, ребята!
- Нет. Это примитивно и неинтеллигентно, - пренебрежительно скривился наш герой, - пойдёмте в кабак! Посидим, поговорим. Выпьем. Ты не против, Федя?
- Я? – Нафигов выкатил глаза, поражённый столь непривычным и заманчивым предложением. – Я – нет… Не против. Только денег у меня… не ахти как…
- Об этом можешь не волноваться! – гордо махнул рукой Чарльз Гарольд.
- - -
В ресторане аппетитно воняло жареным мясом, сигаретами, водкой и большими деньгами. Трое полупьяных парней на эстраде колотили руками по струнам электрогитар, четвёртый бил дубинкой по ударнику. Кое-кто топтался под музыку, большинство же посетителей посиживали за столиками и наливались спиртным в уютном интимном полумраке. За одним из столов устроилась и наша троица. Ждать пришлось долго. С надменными лицами официантки проплывали мимо наших героев. Брюханов, не мешкая, сжевал весь хлеб, что лежал в вазочке, стоящей в центре стола, а потом начал скандалить и требовать книгу жалоб, чтоб письменно пожаловаться на задержку в обслуживании. Нафигов с приоткрытым ртом осматривался по сторонам: не часто он посещал подобные заведения, всё здесь было в диковинку.
Наконец к столу подошёл стройный, широкопле6чий официант с записной книжкой.
- Что будем пить, товарищи? – с профессиональной вежливостью поинтересовался он.
- Ха-ха, что за вопросы, - рассмеялся Александр. – Водку!
- «Пить – так водку, красть – так миллион», - говаривал, бывало, дядя Петя, - вставил своё замечание наш герой, - причём первое он претворял в жизнь, и нередко, а вот второе… Второго он так и не достиг. Он умер. Умер, так и не украв миллион. Я его достойный преемник и ученик, и я должен завершить дело дяди Пети… Итак, пожалуйста, две бутылки водки и три бифштекса по-киевски.
- По-киевски! – обрадовался Федька. – Я был в Киеве. Меня там в вытрезвитель забрали!
- Две водки… на троих? – губы Брюханова дрогнули, он едва не расплакался, как обманутый ребёнок. – Гарольд, да вы что? Это же… От этого и у трёхмесячного младенца ни в одном глазу. Вы за кого меня принимаете? Тогда уж, чтыб вас холера взяла, лучше совсем ничего не пить… Зачем позориться-то?
- Не волнуйся, Отец, ты и так пить не будешь, - полушёпотом утешил Александра наш герой, - всю водку Федьке скормим, понял? А ты только пригубливай! Во-первых, мы не богаты, а во-вторых, мы на службе.
- А тут хорошо, - присмотревшись к окружающей обстановке, оценил Нафигов, - так сразу культурно на душе… А то, на фиг, за гаражами сидишь, из горлышка посасываешь, бывалоча, а тут тебе то один мужик припрётся, то два за раз… Что это, думаете, приятно?
- А чего они притаскиваются? – полюбопытствовал Александр.
- В уборную ходят, сволочи… За гаражи! А того не хотят понять, что портят… настроение.
Вскоре по заказу наших героев на стол была подана водка и бифштексы. Брюханов схватил руками поджаренный кусок мяса и, зажмурив глаза, самозабвенно впился в него зубами. Тут же бифштекс вырвался из его скользких пальцев и шлёпнулся под стол. Лицо Александра на миг закаменело от скорби. Федька, сдвинув кепку на лоб, расхохотался.
- «Собака, не повалявши, не поест», - сказал дядя Петя, когда его уронила на землю милицейская овчарка, - задумчиво проговорил Чарльз Гарольд.
Брюханов опустился под стол, на поиски. В этот миг над столом начался самый ответственный момент в операции «Пианино». Мускулистая рука Нафигова со словом «Нюра» и синим якорем на запястье уже потянулась к стакану, но была на полпути перехвачена нашим героем.
- Это, конечно, хорошо. Пить, закусывать. А расплатиться у тебя есть чем, а, Федя?
Нафигов с выкаченными от удивления глазами посмотрел на нашего героя.
- Ну, нет… Вы же сами угостить собирались, - губы у Федьки вытягивались, с нетерпеливым трепетом ожидая сладкий миг прикосновения к стакану.
- А на нет – и сюда нет… Се-ля-ви, говорят англичане, - сочувственно развёл руками наш герой, отодвигая бифштекс и стакан с водкой подальше от Федькиного носа. Нафигов растерянно захлопал глазами, его нижняя челюсть потерянно отвисла. Из-под стола вынырнул Брюханов, сдул с куска мяса пыль, проглотил его и прислушался к беседе. В ресторане кипела жизнь. Слышалась музыка, пение, топот, крики, голоса, икота. А за столиком наших героев загорались страсти.
- Да… как же так? – Федька упорно отказывался осознавать происходящее. – На фиг вы тогда меня сюды затащили? Поставить, налить и… не дать?!... Вы фашист?
- Нет, я Чарльз Гарольд, - наш герой проворно поймал за рукав порывавшегося было уйти Нафигова. – Стоп! Ты будешь и пить, и есть. Я угощаю!
- Так чего зря голову морочить? – с облегчённой улыбкой Нафигов потянулся к водке.
- Только, - опять остановил его Чарльз Гарольд, - за это ты отдашь мне то, чего дома не знаешь…
- Как?.. – Федька вздрогнул и слегка изменился в лице. Надо заметить, когда-то в далёком детстве Нафигов умел читать и однажды читал сказку, в которой чёрт за какую-то услугу затребовал у царя то, чего тот не знал у себя дома. Выяснилось потом, царь не знал, что у него родился сын (что, впрочем, для отца вполне естественно). И вот сейчас этот странный эпизод из сказки припомнился Нафигову…
- Отдашь мне то, чего дома не знаешь, - с милой, наивной улыбкой на лице повторил Чарльз Гарольд.
- Так… Не уж ли Нюрка разродиться успела? Да брехня! Не может быть, я с ума-то не сошёл пока что! – сердито пожал плечами Федька. – А что? Правда родила? Ну я не верю… Вы что, чёрт что ли?
- Ну чего ты, Федя, ломаешься, - вмешался в разговор Александр. – Ну, родила! Ну, заберём мы ребёнка – тебе же лучше! Алименты платить не будешь!
- Я жду ответа! – Чарльз Гарольд бесстрастно пробарабанил пальцами по столу.
- А, ха-ха, понял… Что думаешь, я не знаю, что у меня в шкафу в книге э… «Одичавшая собачина» три рубля промеж страниц заначены. Ить, шельмы! Но я это зна-а-аю. Всё дома знаю! А что не знаю – забирайте!
- Маленькая формальность, - удовлетворённо прищурив левый глаз, наш герой извлёк из кармана листок бумаги, - распишись вот здесь.
- Давай! – расхрабрился Нафигов и единым махом поставил через весь лист свою размашистую каракулю. После этого акта все трое подняли стаканы и радостно чокнулись. Пиршество началось. Чарльз Гарольд и Брюханов выкушали только по сто пятьдесят граммов водки и остановились. Федька пил, ел, потом отправился плясать. Наш герой нетерпеливо потирал руки и с улыбкой подмигивал Александру.
- - -
Из ресторана Нафигова волочили под руки. Вечерело. Летний город погрузился в пыльный полумрак и запестрел тусклыми огнями окон и витрин. Однако было вполне тепло, и народ с улиц ещё не успел растечься.
- Лево руля! Лево руля! Нормально… А теперь полный! Полный вперёд! – громко, как заправский капитан, отдавал команды Федька. Только руководил он не движением корабля среди рифов и скал, а транспортировкой своего нетрезвого тела в нужном маршруте. В подъезде Нафигов перешёл на самоуправление. Цепляясь за перила, он взбирался на ступеньки, наш герой и Брюханов шли чуть сзади, готовые подстраховать собутыльника в случае внезапной потери управления.
Двери открыла полноватая, но ещё сравнительно молодая, простоволосая женщина с румяными щеками.
- Феденька! – радостно всплеснула она руками. – Ой, и опять выпитый… А я тебя так жду! У нас дома… нипочём не угадаешь! Пианино выиграли! Шестьсот девяносто пять рублей! – далее она от избытка чувств бросилась на шею мужа. Нафигов непременно упал бы, если б его заботливо не поддержал Александр.
- Мне б такую жену, - кривясь от зависти, вполголоса пожаловался Брюханов нашему герою, - а то бывало, когда я на рогах приползал, так она не только обматерит, да и по мордасам иной раз залепенит, чирей ей в горло!
- Чего-чего? Кого выиграли? – нахмурился Нафигов, машинально высвобождаясь из крепких объятий жены. Он понял, как крупно его одурачили, и наполовину отрезвел. – Шестьсот девяносто пять? А… Жулики!
Он обернулся и встретился с торжествующей усмешкой Чарльз Гарольда.
- Вот расписка, пожалуйста, - с официальной улыбкой юридического лица наш герой протянул лист бумаги жене Нафигова. Нюрка пробежала его глазами и отчаянно вскрикнула. Текст документа гласил:
«Я, Фёдор Нафигов, обязуюсь честно отдать предъявителю
сего лотерейный билет, выигравший Пианино!»
Подпись Нафигова растянулась через весь лист.
- Что это, Федя? – с растерянным испугом спросила Нюрка. – Как же… Ты же ничего не мог знать!
- Вот именно! – Нафигов злобно вдарил себя кулаком по голове. – Где этот билет? Неси! Пусть!..
- Нет! Не дам! – заколотилась в истерике жена Федьки.
- Не голоси, дура! – зарычал на неё потрясённый горем Нафигов. Нюрка бросилась в комнату, за ней, спотыкаясь, погнался Федька, за ними проследовали и Чарльз Гарольд с Брюхановым.
- Где этот вонючий билет?! – вопил Нафигов, гоняясь за женой. На пол падали стулья, закачался буфет, с телевизора сковырнулась и разбилась вазочка. – Давай билет! Пусть зажрутся им, гады!!!
- Без шума, граждане, - рассудительным голосом пытался утихомирить наш герой разбуянившихся супругов, - спокойнее! «Нервные клетки не восстанавливаются», - сказал дядя Петя, когда милиционеры, надевая на него наручники, поинтересовались, почему это он не рвётся, не кусается и даже не психует.
- Как же… Я так хотела, чтобы музыке наш Андрейка учился, - едва не рыдая, говорила Нюрка.
- На фиг?! Всё пропади пропадом! – Федька, наконец, поймал жену и выхватил у ней лотерейный билет.
В продолжение этой бурной сцены Брюханов стоял в подозрительной близости от шкафа и не менее подозрительно шарил руками среди книг и журналов.
- На!!! – Нафигов с презрением протянул нашему герою драгоценный билет. Красным, злобным лицом и разорванной на груди тельняшкой Федька здорово напоминал анархиста. – Возьми! Поцелуйся с ним… взасос! Я свою слово держу, но ты… Я тебя не уважаю! Катись на фиг теперь…
Нюрка прерывисто всхлипывала. Чарльз Гарольд не спеша спрятал билет в карман, учтиво откланялся и удалился. Брюханов выскочил из дверей вслед за шефом.
- - -
Ночной летний город навязчиво благоухал сиренью. Пританцовывая от радости, по улице неслись двое, и редкие прохожие предусмотрительно уступали им дорогу. Нарушителями ночного спокойствия были бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта и злостный алиментщик, то есть Чарльз Гарольд и Брюханов. Они бежали, радостно смеясь, и ноги их буквально зудились от счастья.
- Ура! – восклицал наш герой. – Шестьсот девяносто пять, ха-ха! На дорогу в Туруханск, на карманные расходы, ну и на дальнейшее! Ай да я!
- А я? – не смолчал Александр. – Я, в таком разе, тоже «ай да»! Пока тут с билетом возня была, я книжку нашёл, где три рубля заначены Федькой. А чего теряться, верно, Гарольд? Вот она, книженция-то!
- Ой, ха-ха! – развеселился наш герой пуще прежнего. – «Дикая собака Динго»! Знакомое название… А! Однажды на барахолке мне вручили её за червонец, правда, в обложке «Женщина в белом». Я-то рассчитывал за четвертак перепродать, и вот обида…
- И три рубля тут! – не унимался Брюханов. – Федька – честный мужик!
- Что верно – то верно, - улыбнулся Чарльз Гарольд. – Я всегда говорил, что честность – не порок, а несчастье… Итак, да здравствуем мы!
- А всё же, - вдруг посерьёзнел Александр, - по-свински мы сделали, штыб нас холера взяла. Человеку, может, раз в жизни повезло, а мы всё заграбастали… И жена его, Нюра… огорчилась, наверное… Свинья вы, Гарольд…
- Что? – изумлённо вздёрнул брови шеф. – Спасибо… Но если я, как ты выразился, свинья, то сам-то кто? Три рубля спёр! И книгу. А вдруг они её ещё не дочитали? Ты об этом подумал?
- Я тоже свинья, - невесело сознался Александр и, засунув три рубля в кошелёк, положил книгу в урну. – Свиньи мы с вами, Гарольд, чирей нам…
- Ну что ж, будь по-твоему! – наш герой покровительственно хлопнул сообщника по плечу. – В таком случае: ДА ЗДРАВСТВУЮТ СВИНЬИ!
Глава 27
ДОРОЖНЫЕ ДИСКУССИИ
Помявшись в традиционной давке у дверей вагона, Котлецкий, наконец, прорвался в салон поезда. «Где же наши? – думал он, засовывая нос в каждое купе. – Мне ж никак нельзя потеряться – это сразу поставит задание Чарльз Гарольда под угрозу провала!» Но вот на горизонте замаячила немного хомяковая и слегка утиная мордашка Таньки Облезлых, рядом отсвечивали стёкла очков Юльки Копыриной, по кличке Цапля. Виктор обрадовался, поздоровался и, устроившись у окна, закинул чемодан под сиденье. В обществе двух неравнодушных к нему дам Поляк чувствовал себя превосходно, хотя и слегка смущался порой, видя в глазах Таньки напоминание о тех скоропостижных поцелуях, которыми он осыпал её в коридоре общежития ради успеха операции «Гром».
Испустив устало-пессимистический вздох, поезд пополз по рельсам в направлении Ленинграда.
- Так. Не слабо нам в покерка перекинуться? – Юлька с улыбкой вынула из кармана джинсов колоду карт. – По копейке очко. Денежки-то у всех есть?
- Есть! – кивнул Котлецкий. Он, правда, подумал, что играть в карты на деньги не по-комсомольски… Но, отказавшись, он бы подмочил свою репутацию бесшабашного героя, которую приобрёл совсем недавно и поэтому, очень ей дорожил. – Только Игорёху подождём.
- И где опять Бирдюгин застрял? Уж давно едем, - проворчала Цапля, ловко тасуя карты.
Двери купе тихо приоткрылись. На пороге, если так можно выразиться, купе, возник тощий, кучерявый очкарик с физиономией, чем-то напоминающей недоразвитую пони.
- М-миша… - убитым голосом протянул Котлецкий.
- Да! Это я! – радостно захихикал Миша Зак. – Я к вам!
- Ты ошибся, - возразил Виктор, - сейчас сюда придёт Игорёха.
- Нет, Кабан с «бешками». Это он меня попросил поменяться местами. Там у них компания тёплая! Двое уже тёпленькие… А вы не рады, что ли?
- Счастливы, - сдержанно улыбнулась Копырина. Хек, коротко хихикнув, уселся рядом с ней и сходу начал:
- Ой! Какой классический анекдот мне вчера рассказали! Про поручика Ржевского! Я чуть не выпал… Значит, так, поручик Ржевский собрался в гости…
«Да. Стоит только подумать, что жизнь хороша, как она тут же тебе свинью подложит, - с грустью думал Поляк, внимая Мишиному остроумию. – Хоть бы анекдоты рассказывать умел, а то… тьфу!»
Зак, как обычно, хохотал, ещё не докончив анекдота и искренне веселился, несмотря на безмолвие слушателей.
- Что-то жарковато стало, - заметила Юлька. Она встала, схватилась обеими руками за поручни окна, потянула их вниз, но не смогла сдвинуть. – Откройте окно, ребята, - попросила она.
Котлецкий медленно приподнялся на ноги, медленно, с чувством собственного достоинства, взялся за ручку, резко дёрнул. Рама не продвинулась ни на миллиметр. Виктор нервно возобновил попытки, но успехом они не увенчались.
- Не получается, - скрывая стыд, признал Котлецкий, - давай, Миша, вместе дёрнем.
- Да ты что? – удивлённо пожал плечами Хек. – Чурбановой сказать «а харя не треснет» как-то получилось, а тут не получается… Не смеши меня!
Тут подскочили на ноги девчонки, наперебой стараясь помочь школьному герою. Результат был тот же. Наконец Поляк решил действовать иначе: поджав ноги, он повис на ручке. Котлецкий полагал, что его собственный вес больше, чем мускульная сила, и оказался прав. С умеренным грохотом он приземлился на пол, пальцы его яростно сжимали оторвавшуюся ручку. Окно же непреклонно не открывалось.
- Вот это здорово! – восхитилась дочка миллионера богатырской силой возлюбленного. Она то и дело влюблено посматривала на Виктора, взглядом говоря, что она не забыла то трогательное объяснение в коридоре. Глаза Поляка, увы, не горели любовью, и вздыхал он совсем не так тяжело, как подобает влюблённому… Танька страдала.
Пришлось смириться с духотой, и началась яростная шестичасовая игра в покер. Играли на деньги. Сначала дочка миллионера выиграла шесть рублей, затем Виктор выиграл семь, Цапля – двенадцать… Затем Заку тоже стали идти карты, и он разом выиграл двадцать рублей!!! После игры около часа подсчитывали общий результат. В результате: Юлька Копырина выиграла четыре копейки, Виктор проиграл три. Остальные остались при своих…
Карты несколько утомили Поляка, и он подумал было вздремнуть до ужина, как вдруг вспомнил про поручение шефа! «Что же это я? – возмутился Котлецкий своим поведением. – Надо про Облезлого разузнавать, а я, вместо этого, карты мусолю…»
И Виктор решил начать, но исподволь. «Надо выведать у Таньки, где её отец, - логически рассуждал Котлецкий, - следовательно, нужно, чтоб разговор зашёл о родителях. Однако такое начало может показаться подозрительным…» Поэтому Поляк решил начать беседу с воспоминаний о детстве. Знаете, дорогие читатели, я вот смотрю, наблюдаю и постепенно прихожу к мысли, что Котлецкий – неглупый парень…
- Эх! – потянулся он, расправляя плечи. – Хорошо, между прочим, быть ребёнком. Живи себе… Ни о чём не думай… Теперь заботы всякие.
- Ну да, сказал тоже… - презрительно фыркнул Хек, - не хотел бы я… вернуться в детство. Дома натворишь что-нибудь – родители тебе под зад напинают или, того лучше, за уши над полом приподнимут. А на улицу сунешься – там тоже жизни нет: хулиганы схватят, деньги отберут, и напинают тоже… В общем, мрак… А ты говоришь…
- Нет, Миша, почему, в детстве тоже хорошее бывало, - возразила Таня, - в пионерском лагере, например. Я там каждое лето отдыхала: всегда так здорово!
- Нда… Я тоже в пионерлагере был однажды, - усмехнулся Хек, - натерпелся! Вспоминать не хочется – мороз по коже… Родители на воскресенье приезжали, я жаловался, просился домой, а мать говорила: «Ничего, это не страшно. Ребячьи законы суровы, но справедливы…» А мне каждую ночь кто-то мочился в чемодан. Приятно это, думаете?
- Миша! Ты не можешь без… подробностей, - разыгрывая из себя человека утончённой культуры, заметил Виктор.
- А зачем мне быть скрытным? – парировал Миша Зак. – Гласность – основа демократии. Если, например, иду в туалет, то так всем и говорю об этом, и чего от людей зря таиться?
С этими словами Хек действительно удалился из купе.
- А Миша где-то прав, - с печалью в голосе признала Танька Облезлых, - у меня вот первое воспоминание о детстве, как меня мама… выпорола. За то, что я гладиолус из вазы съела.
- А у меня первое воспоминание, как я со складного стула упал, - сказал Котлецкий, - сидел, кашу по нагруднику размазывал, вдруг как рухнуло всё!
- Я тоже помню… из детства, - Юля Копырина сняла очки и лицо её, как у юной поэтессы застыло в печальной, но красивой задумчивости, - помню… Стою я на кровати… Кровать с решётками, чтоб я не убежала. Носом в эту клетку упёрлась – и на волю смотрю… Больше ничего не помню.
«Бедная Юлечка, - душа Виктора сжалась от жалости, - какое тяжёлое у неё было детство».
Вернулся Миша. Физиономию его украшала довольная улыбочка, в которой было что-то иезуитское. Котлецкий знал, что если Зак так улыбается, то добра ждать нечего, и слегка встревожился. Но опасения, что Хеком подстроена какая-нибудь гадость, оказались пустыми. Как потом выяснилось, возле туалета Мише посчастливилось по дешёвке купить у какого-то глухонемого порнографический календарик. Впоследствии он горделиво хвастался перед Виктором своей покупкой. «Зачем тебе календарь?» - спросил Поляк. «Да вот, хотел взглянуть, на какие дни октябрьские праздники падают», - ответил Миша, бережно перелистывая странички календарика. Но, дорогие читатели, не будем забегать вперёд и вернёмся в пассажирский поезд, который, усердно стуча колёсами, спешил в сторону Ленинграда.
- Так что, сейчас по сравнению с детством настоящее счастье! – с жаром доказывал Миша. – Мать на меня наорёт – я на неё тоже! На улице уже редко когда хулиганы нападут. Признаться, сам теперь порой малышню шмонаю.
- Значит, в детстве тебя поколачивали, говоришь, - перебил его Котлецкий, - мне ведь тоже, порой, перепадало. Пару схвачу, или ещё что-нибудь, отец ремень расстёгивает, но я не мешкаю. В туалет запрусь на защёлку и выдерживаю осаду. Час сижу, два и выдвигаю требования: выйду только в том случае, если мне гарантируют неприкосновенность.
- Ну и что? Гарантировали тебе? – с усмешкой спросил Хек.
- Да. Но обманывали при этом часто. Я выйду… Меня – хоп. Десять горячих…
- Это понятно, - грустно вздохнула Таня, - у взрослых же вообще нет совести.
Котлецкий хотел было уцепиться за эти слова, спросить, почему она так думает, а потом перейти непосредственно к её отцу. Однако Миша Зак опередил Виктора:
- Мой папаша как напьётся, так начинает: «Миша! Ты гений! А что такое гений? Гений – это всё! Ты понимаешь, Миша? Ты – сверхчеловек! Я директор пансионата, а ты станешь министром! Ты должен быть умней всех, сильней всех, зорче всех! Ты зорче всех, а?» Ну и начинает проверять зрение. Меня в один угол посадит, сам с книгой в другой отойдёт, откроет на какой-нибудь странице. Чтоб, значит, я читал. Я без очков не то, что букв, самого папашу еле-еле различаю. Не вижу, говорю. Папаша тогда: «Ах, лентяй!» И гоняется за мной по комнатам, пока его мать с бабкой не скрутят и спать в постель не затолкают…
- У меня отец, если пьяный, то всегда начинает умирать, - с улыбкой припомнил Котлецкий, - лежит на диване, едва не плачет и говорит: «Помираю, сынок… Вот у меня в чулане клюшечка, шлем, шитки (он хоккеист заядлый). Всё это тебе оставляю… Играй! Играй, Витя…» Ну а ты, Таня, что молчишь? Твой папаша не пьёт, что ли?
- Не-а, - равнодушно мотнула головой дочь миллионера, - пьяным его никогда не видела.
- Что это за отец?! – презрительно сощурился Хек. – Я по сей день, как папаша домой весёлый притащится, за тазиком ему бегаю, чтоб на пол не тошнился.
- Нет. Мой – директор школы, - печально вздохнула Облезлых.
- А мой – директор пансионата «Плешивые люди», ну и что с того? – возразил Миша Зак на этот довод. – Сейчас, поди, пьёт в кабинете у себя…
- А у тебя, Таня, отец в отпуске, да? – улучив момент, как бы невзначай поинтересовался Виктор. – Учителя-то тоже летом отдыхают?
- Не знаю… Наверное. Какая разница, - безучастно проронила дочка миллионера. Она смотрела на Виктора в упор, и глаза её спрашивали: «Помнишь тот вечер? Неужели это было несерьёзно?!» Глаза Котлецкого избегали давать ответ на столь щекотливые вопросы.
Тут Миша Зак спохватился, что забыл рассказать свой самый смешной и самый длинный анекдот. Итак, сегодня узнать о Петре Ивановиче Виктору не удалось.
После вечернего чая Поляк вышел из купе относить проводнице стаканы и в проходе натолкнулся на Игоря Бирдюгина. Лицо Кабана раскраснелось, изо рта веяло табаком и перегаром, а налитые глаза смотрели гордо, по-взрослому.
- Привет, Игорёха! – сказал Котлецкий. – Как жизнь? Мы весь день в карты резались, а вы чем занимались?
Вопрос прозвучал несколько риторически. Бирдюгин многозначительно улыбнулся.
- Что делаете-то? – повторил Поляк.
- Гудим… - ответил Игорь и, осторожно ступая, двинулся к своему купе. Котлецкий мимоходом заглянул туда: «гудение» было в самом разгаре. На столике, забросанном огрызками колбасы и яичной скорлупой, громоздились бутылки из-под «Вермута Розового». Уже порожние. Толстый парень задушевно блеял под гитару заунывную песню о трагической судьбе молоденького вора. Остальные обитатели купе уже спали. Всем было хорошо. Деток опьянила свобода от родительского надзора в сочетании, естественно, с алкогольным опьянением.
Наступила ночь. В купе Виктора все заснули, даже Миша Зак, не закончив анекдот, забылся крепким сном, правда, рот его и во сне оставался широко открытым. Девчонки мирно посапывали на нижних полках. Котлецкий лежал под потолком и зачем-то смотрел в окно, хотя в него всё равно ничего нельзя было рассмотреть. Поезд, покачиваясь и сердито постукивая колёсами, торопился в Ленинград.
Глава 28
КРАСНОЯРСКАЯ КОРРИДА
- Итак, друзья, соратники, компаньоны, сообщники, короче говоря, мужики! Подведём итоги. Что у нас было два дня назад? Нуль… с копейками. Сегодня у нас есть деньги, и мы уже в Красноярске. Я сам восхищаюсь такой центростремительной оперативностью. Однако теперь нас ждёт новая заминка. Как достичь Туруханска? Как выяснила наша разведка, самолёты туда не летают, а поезда не ходят. Единственный путь – водный. По Енисею. Сами понимаете, едем в дикие места. Там, поди, велосипед до сих пор шайтан-арбой называют. Но это так, в ознакомительном порядке. Однако на лодке нам добираться до Туруханска будет… несколько затруднительно. Но ещё в поезде я вспомнил: в Красноярске при гостинице «Турист» экскурсоводом халтурит мой бывший сотрудник по обществу «друзей не будем уточнять чего», мой сотрудник Вадим Сморкалов! Он должен подсказать нам, на чём скорее всего доплыть до Туруханска, может, посодействует… Пока вы сейчас объедались пирожками, я сгонял в гостиницу. Там сказали, что он действительно работает, но в настоящее время выехал с экскурсией на Красноярские столбы! Итак, на выбор, или ждать его у гостиницы, что долго, нудно, но верно, или ехать на столбы и поймать там Сморкалова? Кто выскажется по этому поводу?
Брюханов и Поскребухин, позёвывая, сидели на привокзальной лавочке, а Чарльз Гарольд, прохаживаясь, излагал перед ними свои планы.
- Подождём, конечно… Это проще, - сказал Григорий.
- Ясное дело, - согласился Брюханов, - зайдём пока в столовую…
- Хорошо. Значит, едем. На «Столбы»! – резюмировал наш герой.
Пока наши герои трясутся в автобусе, позвольте, дорогие читатели, сказать мне пару слов о Красноярске и «Красноярских столбах».
Красноярск – это был город. Не помню, сколько сотен тысяч там проживало, но город был немалый. Не смотря на непосредственную близость реки, воздух в Красноярске был тяжёлым: не столько от выхлопных газов, сколько от жизнедеятельности заводов. Когда-то я был в Красноярске на литературном симпозиуме, но в основном заседал, да давал автографы, так что город толком рассмотреть не удалось. Помню только одну достопримечательность – Красноярские столбы.
Красноярские столбы, основная местная гордость, представляли из себя торчащие из земли камни, высотою 5-7 метров. На них ежедневно съезжались поглазеть сотни туристов, чтоб пофотографировать «столбы», полазить по ним и высечь на камне свою фамилию, чтоб навеки её обессмертить. Я не стал расписываться на «столбах» - зачем? Мою фамилию и так все помнят… Надо заметить, что несмотря на свою невысокость, «столбы» загубили немало душ альпинистов-любителей. Об этом навязчиво напоминали экскурсоводы и чёрные траурные рамки на некоторых камнях.
- Бррр… Ну и холодина собачья, штыб вас холера взяла! Все мослы прозябли – долго ли радикулит схлопотать? Я старый, больной человек, пятый десяток пошёл, и за что, Гарольд, такие издевательства? Ой… Ветер, чирей ему на нос, прямо в душу залезает. У-у-у… Штыб вы все подохли, - монотонно ворчал продрогший Брюханов. Охотники за миллионом стояли в хвосте длинной очереди на канатно-кресельную дорогу. Поскребухин мёрз молча и только тихо икал. Чарльз Гарольд, надвинув шляпу на лоб, стоял гордо, как статуя. Ветер тихо шевелил его ниспадающие на затылок кудри.
- Отец. Кончай зудеть, - посоветовал толстяку наш герой. – Это неинтеллигентно. Взгляни лучше, какие вокруг горы! Это ж прелесть!
- Хе, горы… Дерьма-то… - сердито сплюнул Александр себе под ноги. - Сейчас бы вот чекушечка не помешала б… Бррр. Ноги зябнут, руки зябнут – не пора ли нам дерябнуть?
- Ты, Брюханов, ограниченный человек, - грустно констатировал наш герой. – Чекушечка, дерябнуть… Пойми: жить – это не только пить и жрать, есть ещё духовная пища. Улавливаешь?
- Не надо, Гарольд… Не надо тут разводить этих, как его, сентиментов! Я мужик простой и понимаю вот как: если человеку холодно, там, жрать, допустим, или выпить охота, так ему на всякие эти красоты-раскрасоты ваши, чирей им на спину, начхать! В гробу я видел ваши горы, пока мне холодно, чтыб их холера взяла!.. И все люди такие же.
- Не обобщай! Некоторые люди умеют понимать красоту!
- Некоторые, ха… Ну, ещё б! Если он согреется, напьётся, нажрётся, да ещё бабу ему, отчего б красоту не понять? Я, может, на сытый желудок тоже могу в музей сходить, или в цирк, или на ваши же горы шары попялить, - не сдавался Александр.
Очередь двигалась не очень медленно. Люди в креслах один за другим плыли вверх, обратно же кресла возвращались пустыми.
- Как вы считаете, Гарольд, можно ли по дороге с этого стула на верёвке выпасть? –внезапно заинтересовался Брюханов.
- Естественно! Риск огромный, ты что, не знал? – Чарльз Гарольд не упустил случая поиграть на нервах у сообщника. – Так что на всякий случай припоминай пока свою жизнь, во имя чего воздух отравлял, чего достиг и т.д.
- Бррр, - поёжился Александр и громко хлюпнул своим картофелеобразным носом. – Ну… достиг того, что алиментов не плачу.
- Помню, по телевизору как-то шла трепотня, - вмешался в диалог Поскребухин, - что, мол, человек должен за жизнь дом выстроить, потом, дерево, кажется, посадить и убить змею! Да-да, так и говорили.
- Слыхал, Отец! А ты что-нибудь выполнил из этих трёх пунктов?
- Вы что, сдурели, Гарольд? – хмуро пробурчал Брюханов. – Дерево сажать? Я вам что, огородник? Или тимуровец? Сломать – и то руки не доходят, а вы – сажать… А дом… Я ж не строитель и не шишка какая-нибудь, чтоб себе дачу строить…
- Ну ладно: дом, дерево – это, понятно, не для тебя. Но уж змею-то ты, по-крайности, мог укокошить? – не унимался Чарльз Гарольд.
- Да где я вам, Гарольд, её возьму, змеюку-то? В зоопарке, что ли? Так там попробуй ихнюю змеищу придушить, сразу сторожа на ж… наступят. И, потом, змеи-то, кажись, ядовито кусаются, чирей им на ноги! Дались они мне! Как-то вот я дворового пса хотел убить, чтоб ночью под окнами моими не орал, штыб его холера взяла, так он меня за ногу цапанул, подлюга!
Но вот медленно, но верно, приблизилась очередь наших героев. Брюханов, нервничая перед предстоящим полётом, задымил беломором. Всеобщее внимание приковала к себе огромная копна на ножках. Копна была одета в лёгкое бледно-жёлтое платье. Это была женщина такой невообразимой толщины, что даже Александр на её фоне казался щупленьким дистрофиком.
- Я вешу сто восемьдесят килограмм, - не без своеобразной гордости отвечала женщина на немые вопросы зевак. Далее она подробно делилась с соседями по очереди своими грандиозными планами на отпуск: сплавляться на плоту по Ангаре. Все слушали, смотрели и дивились.
- А как вы сейчас по канатной дороге поедете? – сочувственно спросила какая-то дама.
- Поеду? Обыкновенно! Не в первый раз…
Подвесные кресла подъезжали, притормаживали и, разворачиваясь, выходили на стартовую прямую. Первым сел Поскребухин. Брюханов, слегка напуганный мрачными прогнозами нашего героя, встал на старт, озираясь, когда сидение толкнёт его под зад. Вот это произошло, Александр медленно поплыл вверх. Чарльз Гарольд, как капитан, покинул землю последним. Вслед за ним на кресле взмыла в воздух стовосьмидесятикилограммовая путешественница. Опустить страховочную металлическую перегородку ей, по причине своего объёма, не удалось. Она полулежала на сидении, обтекая его, словно налитый водой воздушный резиновый шар. К слову, дорогие читатели, в особенности, любители похулиганить, вот вам ценный рецепт: купите в киоске воздушные шары, наберите в них воды, завяжите ниточкой и кидайте из окна на улицу! Чем выше этаж – тем приятней. Эффект, смею вас уверить, бесподобный, трудно придумать высшее удовольствие… Также очень приятно бросать с большой высоты лампы дневного света.
Кресла не спеша тряслись на высоте метров пять-шесть над землёй. Небо было голубое, деревья – зелёные, горы – горбатые, а внизу расстилались бледно-сиреневые поляны Иван-чая. «Как хорошо! Вот так сидеть и плыть над миром, - думал Чарльз Гарольд, наслаждаясь красотами природы, - вот хапну этот чёртов миллион, натешусь деньгами, а потом… Поселюсь где-нибудь в деревне. Буду рыбачить, по грибы ходить. Надоели эти странствия, до чёртиков… Но расслабляться рано! Борьба впереди!»
- Хо-хо, Гаро-ольд! А мне нра-авится даже-е-е! – кричал впереди Брюханов, весело болтая ногами в воздухе. – Если б сюда ещё пузырь и буженинки с полкило, то вообще…
Наш герой поленился кричать в ответ. Кресла, покачиваясь, с мирным поскрипыванием продвигались вперёд. Внизу, под канатно-кресельной трассой расположилось на послеобеденный отдых стадо коров. Коровы полулежали в тенёчке и со смаком жевали жвачку, словно хоккеисты-профессионалы на скамье штрафников.
- У! Бурёнки, ха-ха! – Брюханов, свесившись на бок, харкнул в коров, но промазал. Тут Александр спохватился, открыл свою сумку и вытащил пару пустых бутылок (их Отец прихватил ещё из поезда, надеясь со временем сдать. Сейчас же он явно решил использовать стеклотару для иных целей).
…Одна из бутылок с тонким звоном разбилась о крутой рог громадного чёрного быка. Бык гневно взмыкнул и, задрав голову вверх, проводил обидчика горячим, налившимся кровью взглядом.
- О-ха-ха-ха! – радостный смех Брюханова гремел над Красноярскими столбами. Толстяк трясся от хохота, едва не вываливаясь из кресла. Трясение передалось дальше по канату, вся дорога стала мелко подрагивать.
- Брюханов! – строго окликнул подчинённого Чарльз Гарольд. – Брось хулиганить! Ещё подумают, что я с тобой знаком, думаешь, приятно?
- Ой, Гарольд, ну посмотрите на эту животную, чирей ей на рыло, заразе! – от души потешался Александр. Чёрный бык, отколовшись от стада, двигался понизу, не сводя больших и злых глаз со своего обидчика.
- Гаро-ольд! Ха-ха! Глядите, он меня достать хо-очет! Ну уморища, чтыб вас всех холера взяла! – и Брюханов запустил в быка второй бутылкой. Она упала под ноги чёрному, но тот не замедлил шага.
Неожиданно и резко гогот Александра оборвался и в наступившей тишине особенно отчётливо стало слышно нетерпеливое сопение быка. Чарльз Гарольд посмотрел вперёд и понял, отчего вдруг смолкло веселье…
Кресла приближались к участку минимальной высоты, где ноги едва не качались земли, а букет ромашек на ходу можно было нарвать запросто.
Чёрный бык добежал до этого района, встал и опустил рога. Нашему герою тоже стало невесело.
- Г…Гаро-ольддд! – визгливым от ужаса голосом вскрикнул Брюханов. – Погиба-а-аю!!! Он меня… Чирей…
- Мужайся! – вскричал наш герой, поправляя на голове шляпу.
Расстояние между Александром и быком сокращалось с жестокой неотвратимостью. Кресло Поскребухина проскочило опасный район, и теперь Григорий, обернувшись, с безопасной высоты наблюдал за исходом разыгравшейся драмы.
Исторгнув из глотки отчаянный, нечеловеческий вопль, Отец вывалился из кресла, бухнулся в мягкие заросли иван-чая и покатился вниз, под горку, словно бесчувственный мешок с картошкой. Бык было хотел побежать за ним, но Чарльз Гарольд, выручая сообщника, принял удар на себя. Он заорал ещё истошней Брюханова, замахал руками. Чёрный бык в удивлении и негодовании замер на месте. Массивные рога домашнего животного переливались в лучах полуденного солнца…
«Обидно будет принять смерть от крупного рогатого скота, - на миг промелькнуло в сознании бывшего замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта. – Как, интересно, напишут об этом в прессе: «Во время поездки на канатно-кресельной дороге комически погиб Чарльз Гарольд».
Наш герой опустил перегородку, приподнялся на руках и соскочил на землю. Чёрный бык смерил незнакомца пронзительно-злобным взглядом и шагнул вперёд. Ноздри зверя боевито раздувались и сопели.
- Ну… Давай! Начинай! – задорно подбадривал Чарльз Гарольд разъярённого зверя. Низко наклонив рога, бык уже изготовился таранить, но в последний миг наш герой цепко ухватил его за рога. Чёрный заревел, мотнул головой, но Чарльз Гарольд удержался.
- Вот так, голубчик! – торжествующе подмигнул он быку. – Напрасно ты хотел обидеть Чарльз Гарольда. Я же когда-то кончал в Мадриде шестимесячные курсы тореодоров! Не веришь? Могу «корочки» показать, только вот, руки заняты…
Но тут наш герой получил такой увесистый тычок в спину, что невольно выпустил не только бычьи рога из рук, но и из-под ног землю. Падая, он услышал глухой и гулкий удар оземь, и на миг подумал, что, наверное, с неба рухнул очередной метеорит. Для безопасности Чарльз Гарольд отвернул голову. Тут он понял, что несколько ошибся в своей гипотезе. Тело действительно упало, но земное: стовосьмидесятикилограммовая путешественница. О ней Чарльз Гарольд забыл, а ведь она как раз ехала следом. Наш герой, схватившись с быком, преградил путь канатно-кресельной дороге. Женщина толкнула его в спину, а потом и сама вывалилась из сидения, причём прямо на быка. Придавленное к земле животное исступлённо взрывало копытами землю и жалобно мычало. Стовосьмидесятикилограммовая путешественница растерянно вертела головой по сторонам, силясь разобраться, где у неё ноги, а где руки?
- Сочувствую, - подмигнул наш герой быку, проходя мимо, - но, простите великодушно, ничем помочь не могу. Я ж не дядя Стёпа…
…А Брюханов, ничего не соображая от страха, всё катился и катился кувырком вниз. Но вот, наконец, крутизна кончилась. Тело алиментщика приостановилось. Александр воровато приоткрыл глаза. «Если зверь подбежит, притворюсь дохлым, - решил Брюханов, - авось не тронет!»
Но о радость! Быка не было! Спасён! Отец глубоко вздохнул и в расслабленной истоме распластался на траве. Щекой он ласково тёрся о землю-матушку, в которую он теперь не ляжет так скоро! Брюханов даже закрыл глаза, отдаваясь полностью божественному благолепию, которым переполнялась его спасённая душа.
Внезапно что-то мокрое и шершавое тронуло его за нос. Александр удивился и вновь растворил веки. Первое, что он увидел, был огромный мокрый язык, а первое, что услышал, это громкий нечеловеческий вопль! Кричал он сам, Брюханов, чрезвычайно нервный человек. Прямо над Отцом, как ни в чём ни бывало, стоял бык, но не чёрный, а другой, рыжий! Надо сказать, настроен бык был совершенно миролюбиво, но крик, изданный Отцом, растревожил больную психику домашнего животного, и когда Александр дал дёру в направлении зелёных насаждений, рыжий ринулся вслед. Бык в два прыжка настиг Брюханова, поддел его рогами за штаны, резко мотнул головой.
- Чтыб! – успел выкрикнуть Александр, но не окончил фразы, неожиданно для себя подлетев над землёй. Он летел, широко растопырив руки и ноги. Видно, кровь далёких обезьяноподобных предков в последний миг заговорила в Брюханове, и он в полёте совершенно непроизвольно уцепился руками за сук. Правда через секунды две-три сук, как это обычно бывает в таких случаях, обломился… Вы замечали, дорогие читатели, в фильмах часто используется эффект обламывающегося сука. Это делается, естественно, с благими намерениями: показать искажённое животным ужасом лицо обречённого на падение и тем самым вызвать у зрителей бурю жизнерадостного смеха. А ведь, я читал в какой-то брошюрке, минута смеха продлевает жизнь на час! Так что хохочите, это вам зачтётся…
…Когда сук треснул, Брюханов больше не кричал, он только на всякий случай зажмурил глаза. В падении нога Александра случайно пнула быка в бок. Рыжий струсил и ударился в бегство. Брюханов – аналогично.
Чарльз Гарольд стоял на холме и, скрестив руки на груди, наблюдал за поединком. «Ай-да Брюханов! – думал наш герой. – Кто б мог подумать, что он так ловок». Бывший президент общества друзей чужого кошелька уже хотел было пойти догонять Александра, как вдруг совершенно случайно перевёл взор своих ясноголубых глаз назад… То, что он увидел, было страшно. Чёрный бык, каким-то образом выкарабкавшийся из-под стовосьмидесятикилограммового пресса, летел прямо на Чарльз Гарольда. Бык был настроен явно реваншистски. Наш герой не растерялся: он думал всего 0,3 секунды, а затем бросился! Бежать… Казалось, ещё миг, и разъярённые рога зверя подцепят охотника за миллионом, но расчёт Чарльз Гарольда был верен. Высоко подпрыгнув, наш герой схватился обеими руками за металлическую перекладину проезжающего над землёй кресла и тотчас взмыл ввысь!
- До встречи в эфире! – радостно крикнул Чарльз Гарольд досадливо сопящему животному. Затем он подтянулся, залез в кресло, устроился поудобнее и застегнул все пуговицы на своём кожаном пиджаке. Наш герой не терпел неопрятности!
- Что за ресторан!!! – не успел Чарльз Гарольд приехать наверх, как на него в праведном гневе накинулся истомившийся ожиданием Поскребухин. – Я жду тут, матерюсь, понимаешь ли, а они как маленькие! На полдороге слезли… Коров, что ли, доить собрались???
- Да, так и есть, Гриша, - прищурил левый глаз наш герой, - молочка, знаешь, парного захотелось. Но мы ошиблись – это оказались быки. Что поделать, «не ошибается только тот, кто ничего не делает», - сказал дядя Петя, узнав, что за ограбление «Гастронома», которое он совершил не так давно, посадили каких-то незнакомых ему граждан.
- А Саша-то где? – только тут Григорий заметил, что пожратьлюбивое воинство прибыло наверх не в полном составе.
- Брюханов вступил в конфликт с быками и остался в нашей памяти хорошим другом, - скорбно вздохнул Чарльз Гарольд, обнажая голову. – Поехали обратно, посмотрим… Может, от него что-нибудь осталось…
Они сели в кресла и поплыли над землёй в обратном направлении. В районе недавнего «боя быков» ходили люди, пятеро добровольцев силились поставить на ноги стовосьмидесятикилограммовую путешественницу.
- Что за ресторан, - поражался Григорий, - что здесь такое было?
- Коррида, - бесстрастно пояснил наш герой.
В конечном пункте их ждал Брюханов. Александр сидел на лавочке в изорванной рубахе, продырявленных штанах и потрёпанных чувствах.
- Жив! – всплеснул руками Чарльз Гарольд. – Давай, рассказывай!
- Чего? – хмуро буркнул пострадавший.
- Как бился с быком?! Я, к примеру, собственноручно поймал быка за рога. Потом, правда, отпустил. Жаль, красного плаща у меня не было, так бы потореадорствовал малость для общего развития. Но ты, Отец, истинный герой дня! Вот мне интересно, что ты подумал в тот момент, когда бык тебя на дерево забросил?
- А… Мысли пришли, дурацкие всякие… Если выживу, мол, все алименты уплатить и бродяжничество окончить. Мура, в общем…
- Да, оно так, когда прижмёт – всегда вспоминаешь, что надо бы… Когда отпустит – продолжаешь жить по-старому. Таков человек.
- Ой, как больно, - потирая спину, пожаловался Александр, - синяки, поди, у меня вылезли, чтыб их холера взяла…Не надо было б мне всё-таки в этих животин… флаконы пулять.
- Да уж, - согласился Чарльз Гарольд, - хорошая мысля приходит опосля. Кстати, Отец, взгляни-ка туда… Это не по твою душу?
С холма походным порядком спускалось всё коровье стадо. Впереди грозно вышагивал Чёрный бык.
- Ой, чирей мне за воротник… Они! – Брюханов инстинктивно уцепился за локоть шефа. – Быки… что делать? Вы уж не выдавайте меня!..
- Не думаю, что они будут с нами консультироваться, - заметил наш герой, - дохулиганился, в общем. Надеюсь, это послужит тебе надёжным уроком.
Перепуганный Александр поспешно юркнул в двери «Кафе». Чарльз Гарольд потешался до слёз:
- Брюханов великолепен! Без него я бы ссохся от скуки, как вобла на ветру. Он приятно разнообразит наши приключения.
- Одно слово – Саша… - неодобрительно покачал головой Поскребухин.
В это время, как по заказу, по канатно-кресельной дороге стала подъезжать группа туристов. Среди них ослепительно-загорелой лысиной сверкал полноватый мужчина средних лет. Чарльз Гарольд узнал в нём Сморкалова, на поиски которого они и выехали сегодня на Красноярские столбы.
- Вадик! – воскликнул наш герой, распахивая объятия. – Вот так встреча!
- Чарльз? – изумился лысый. Старые друзья, не скрывая своих чувств, обнялись .
Однако, как-никак, Сморкалов был на службе, и времени для сентиментальных излияний у нашего героя не было. Поэтому бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта, быстро перешёл к деловым вопросам, осведомившись у Сморкалова как в кратчайшие сроки добраться до Туруханска. Вадик поначалу очень удивился такой причуде, заметив, что обычно туда возят за казённый счёт, и что Чарльз Гарольд сам об этом знает. Затем Сморкалов перечислил несколько вариантов: пристроиться к грузовой барже, доехать до Енисейска, там пересесть на катер, если удастся и т.д. Всё получалось долго, на недели две-три и посему не устраивало нетерпеливого Чарльз Гарольда.
- Ну, тогда я просто не знаю, что и предложить, - развёл руками Сморкалов. – Разве что… Завтра, по-моему, отходит теплоход «Александр Матросов», пассажирский. С экскурсией по Енисею. Плывёт до Диксона и в Туруханск по пути заходит…
- Да? А места-то свободные на нём имеются?
- Конечно, нет! Путёвки за полгода распродаются… Но раз ты так торопишься, то попробуй. Сядь – при входе там билетов не проверяют, ну и покатишь. А уж там где-нибудь, как-нибудь пристроишься. Сообразишь, думаю…
Чарльз Гарольд тоже подумал, что его острый ум и смекалка не подведут и в этот раз.
Глава 29
НА ТЕПЛОХОДЕ
Теплоход «Александр Матросов» неподвижно стоял у пристани, но всё говорило за то, что в ближайшее время он отчалит. Матросы с неторопливой деловитостью отвязывали канаты, убирали трап. Корабль едва заметно покачнулся, и между ним и берегом образовалась быстро расширяющаяся полоса воды.
- Отдать швартовы! – прозвучал через громкоговорители скучающе-обыденный голос капитана. Грянул марш. Теплоход развернулся и, горделиво выпятив вперёд нос, двинулся по реке рассекать волны. На палубе корабля толпились любопытные пассажиры. В их число благополучно затесались трое «зайцев». Это были, как, наверное, некоторые из вас, дорогие читатели, уже догадались, Чарльз Гарольд, Александр Брюханов и Григорий Поскребухин.
- Вот я не знаю, Гарольд, что такое есть этот самый «швартовый»? – спросил Брюханов у шефа… - «Отдать швартовый», так было сказано.
- Швартовый, - задумался наш герой, интеллигентно наморщив лоб, - не знаю. Как говорится, не Копенгаген… Для нас главное, чтобы судно дошло до Туруханска, а там пусть что угодно отдают…
Проникнуть на теплоход, как выяснилось, оказалось на самом деле не сложно, наши герои просто зашли на его палубу и их, как и предсказывал Сморкалов, никто не остановил. Пусть они пока обсуждают свои философские проблемы, а я вкратце познакомлю вас, дорогие читатели, с внешним и внутренним обликом корабля. Итак, теплоход состоял из люкса, первого, второго и третьего классов. Люкс и первый класс помещался на верхней палубе. Там в мягких койках и креслах утопала аристократия теплохода. Второй класс размещался ниже. Койки там уже были жёсткие и двухъярусные, но окна большие, и из них пассажиры могли обозревать красоты Енисея. И, наконец, в трюме, в маленьких и тесных каютках ютился третий класс. В каютах трюма днём и ночью царил полумрак, а вместо окон были вделаны круглые застеклённые дыры, в которые временами заплёскивалась волна. Я, дорогие читатели, в молодые годы тоже путешествовал по Енисею. Жил я, как вы, наверное, уже догадались, в трюме. Даже на теплоходе я оставался верен своим принципам: все явления жизни сначала изучить снизу, а потом уж обозреть сверху. Жаль, на последнее у меня часто не хватало времени и возможностей…
На теплоходе ехало около двухсот пассажиров, не считая обслуживающего персонала и команды. Также имелись две столовые и бар «Анкерок». О столовых я вспомнил как раз вовремя – близился заветный час завтрака.
- Сегодня пшённая каша с котлетой. Я читал в меню! – сообщил Александр.
- Это, конечно, хорошо, только как ты собрался есть? – уточнил шеф.
- Обыкновенно! Была б жратва, а жрать я умею, - расхрабрившись, Брюханов первым ринулся в столовую.
Завтрак для наших героев прошёл удачно. Заприметив пустующие места – в первый день кое-кто из пассажиров опоздал, - они сели, загрузились едой и удалились. Брюханов предусмотрительно растолкал по карманам кусков десять хлеба. Не успели наши путешественники выкатиться из столовой, как перед ними гостеприимно распахнулись двери «Анкерка».
- Зайти, что ли? Посмотреть, что хоть за заведение, - не рестерялся Брюханов. – Посидим, отдохнём… Деньги есть ведь.
Чарльз Гарольд не решился возражать, и они вошли. В «Анкерке» было уютно. За столиками, покрытыми белыми скатёрками, посиживали платежеспособные туристы и, не торопясь, потягивали спиртные напитки. Внезапно нашему герою померещилось, что он видит знакомую физиономию. Кто же это? Умные глаза, чёрные брови, острый подбородок, увесистый кадык. Конечно же, это Роман Романыч Ничвоглот! Знакомый нашего героя.
- Роман Романыч! – обрадовано воскликнул Чарльз Гарольд. – Здравствуйте!
Ничвоглот, почесавшись, узнал нашего героя и холодно, как Печорин, подал ему руку. Вся компания нашего героя тотчас обсела столик Романа Романовича.
- Отдыхаете, значит? – подумав, поинтересовался врач. На столике стояла почти порожняя бутылка коньяка, да и по внешнему виду Ничвоглота было заметно, что он нагрузился.
- Да! Отдыхаем и культурно развиваемся! Вот, Саша со мной, которого тогда от брюха исцелили, а это Гриша. Вы тоже в отпуску, да?
- Я?.. Я на больничном, - ответил Роман Романыч и решительно наполнил рюмку желтоватой сорокоградусной жидкостью.
- Ещё бутылочку, пожалуйста, - небрежно крикнул наш герой мельтешившей промеж столиков официантке. Роман Романович с уважением взглянул на Чарльз Гарольда и щедро разлил свой коньяк по остальным рюмкам, жестом призвав компанию совместными усилиями доконать бутылку.
- Бог видел, как я сопротивлялся, - вздохнул Александр и, опрокинув рюмку, поморщился от наслаждения. – Вот вы врач, да? Я вот не понимаю: по телевизору трепетесь, что пить вредно, алкоголиков, там, показываете и прочее, а сами халкаете, почём зря, главно дело. Как это объяснить?
- Ничего не зря! – покачал головой Ничвоглот.
- Правильно, - вступил в беседу наш герой, - «Вино – витамин», сказал Хошимин. А где вы поселились, Роман Романыч?
- Я? В люксе! – удивлённо ответил Ничвоглот, мол, какие тут могут быть вопросы. Тем временем принесли коньяк, и Чарльз Гарольд предусмотрительно наполнил рюмки всеми обществу.
- Ой, вы же врач! Это хорошо! – спохватился Отец. – Я… Мне… Тут недавно, в общем, сильно ушиб одно место в нескольких местах. Синяки теперь, штыб их холера взяла, и сидеть больно!
- Какое место? – пытаясь сосредоточиться, уточнил доктор.
- В районе тазобедренной кости, - подсказал наш герой, - травма нанесена одичавшими домашними животными.
- Ушиб… Это пройдёт! – задумчиво качая в руке рюмку, авторитетно ответил Роман Романович. – Свинцовой примочкой можно… Бодяга.
- Что?! Причём тут бродяга, я не понял, - Александр подозрительно скосился на врача. – Бродяги – это ханыги! А я… хм, я просто путешественник! И вообще, не знаю, толку есть от свинца или нет? Я вам вот что скажу: другу моему, Васе, как-то по пьянке фонарь наколотили, так он попросту лечился: мочой! Делал примочки! И всё прошло!
Надо сказать, Брюханов не был равнодушен к вопросам медицины. Не знаю, хорошо ли он разбирался в ней, но, по крайней мере, такие заболевания, как холера и чирьи не сходили с его уст.
- Тьфу! – на слова Александра Роман Романович отреагировал крайне болезненно. – Чего ненавижу, так это всякие дурацкие народные средства! Помню, приходит ко мне на приём старушенция. Рука чем-то замотана, и так прёт, что понятно, какие там… медикаменты. «Вот, сыночек, - говорит, - руку я зашибла. Всё перепробовала – не облегчает, так мне в деревне посоветовали с мочой, это самое, компресс». А я её выслушал и говорю: «Что? Мочой?! Неправильно! Калом надо было, бабушка, калом…»
- Ха-ха-ха! – развеселился Брюханов и, забывшись, фамильярно трахнул Ничвоглота по плечу.
- Это очень хорошо! Давайте выпьем за медицину! – вставил словечко Поскребухин, чтоб его не посчитали за немого.
- Бог видел, как я сопротивлялся, - скороговоркой выпалил Александр, опростал рюмку и продолжил спор с врачом. – Значит, презираешь мочу, да? Она, конечно, не, как его, штыб э… антидиотик, но зато ведь бесплатно и под рукой завсегда, верно! Помню, как то жёнушка моя, штыб её холера взяла, помирать засобиралась. Совсем плоха стала, чирей ей на все места, ну и попёр её в больницу, чтоб соседи не ругались. В душе рад, конечно, выпью, думаю, свободно и всё такое… А доктор меня в уголок отвёл и говорит: «Сорок рублей, пожалуйста, с вас. Иначе не лечим». Я пригорюнился. И пошло! Три раза я платил, это ж грабёж! Мало того, сами врачи меня на толкучку гоняли, чтоб я там за свои кровные ценные таблетки закупал. А они уж этими таблетками жену пичкали. И вылечили ведь! А что толку: она же меня через год из дома выкинула! Хорошо это, я вас спрашиваю?
Ничвоглот согласился, что да, изредка встречаются нечестные врачи, но тут же заверил всех, что он лечит бескорыстно и в доказательство этого предложил желающим лечь к нему в больницу, прооперироваться. Таковых не нашлось. Тогда выпили ещё, потом ещё. Видя, что кое-кто из присутствующих впал в невменяемое состояние, Чарльз Гарольд взял бразды правления в свои руки. Тело осовевшего Романа Романовича транспортировали в его люкс и оставили там отсыпаться. Опьяневший Поскребухин развернул шезлонг и заснул прямо на палубе. Наш герой с Брюхановым сходили пообедать, в столовой заняв место Ничвоглота. Хозяйственный Александр не преминул набить карманы кусками недоеденных пассажирами сосисок. Чарльз Гарольд посоветовал сообщнику налить в карманы и супчику, но Брюханов, сославшись на то, что рассольник он терпеть не может, отклонил совет шефа. В общем, житуха на теплоходе нашим героям покуда нравилась. Корабль плыл себе по реке, а они занимались, кто чем хотел. На палубе было солнечно, воспользовавшись этим, там загорали пассажиры, подставляя лучам света свои изборождённые складками сала животы. Брюханов тоже пожелал было раздеться, но Чарльз Гарольд предостерёг его, заметив, что «твои «семейные» трусы могут несколько озадачить местное население». Надо сказать, наш герой времени зря не терял. Пробежавшись по палубе, он обнаружил компанию мальчиков лет пятидесяти, которые изволили дуться в карты. Чарльз Гарольд незамедлительно включился в игру и, естественно, ободрал всех, правда, только лишь на пятнадцать рублей.
- Не клеилась игра, - жаловался он потом в кругу сообщников. – Карты наслюнявишь, слепишь, а они отклеиваются от изнанки стола! Эх, самый крупный выигрыш в моей жизни, это когда я, в куринопомётную свою бытность облапошил директора овощного магазина и его дружков! В преферанс! В моей квартире играли, я коньячок на стол выставил – то-то они обрадовались, на дармовщинку… Но запомните, когда игра идёт по-крупняку, а партнёры хлебают коньяк, - это великолепно. После этого я целый год пил коньяк бесплатно.
В общем, кое-как наши герои коротали время. Дело продвигалось к вечеру. Пассажиры постепенно растекались по каютам. Роман Романович, проспавшись, вылез на палубу вдохнуть свежего воздуха.
- Как спалось? – любезно поинтересовался у него Чарльз Гарольд.
- Нормально, - заулыбался врач, - сейчас поужинаю и опять залягу. Вы в каких каютах-то живёте?
- Мы в седьмой, - уверенно соврал наш герой, - первый класс. Первоклассники, так сказать. Спокойной ночи, Роман Романыч!
Палуба пустела. По небу ползли мутные рваные тучи.
- Бррр, - поёжился Брюханов под неприятными дуновениями холодного северного ветерка, - всё это, конечно хорошо, мы устроились тут… У меня только вопрос: а где ж мы ночевать будем?
- Действительно, где? – Поскребухин, вопросительно хрустнув пальцами, взглянул на Гарольда. – Или так и будем тут… переминаться.
- Зачем же, нет, - спокойно покачал головой Чарльз Гарольд, - здесь холодно. Сейчас разойдёмся по каютам…
- По каютам?.. Гарольд! Вы опять что-то сварганили! – расцвёл Брюханов. – Как здорово! Пробойный вы мужик, штыб вас холера взяла!
- Да! – Поскребухин включился в общее ликование. – Ты точно гений, Чарльз. Так пошли в наши каюты. Их сколько?
- Три – каждому отдельная. Так, двинули! Только шезлонги с собой прихватите.
- Зачем ещё?
- Там поймёте, - многозначительно усмехнулся наш герой.
Время от времени стукаясь лбами о низкие потолки теплохода, наши герои спустились по крутым трапам в трюм, проследовали по коридору и зашли в мужской туалет о двух кабинках. В сортире было накурено, под ногами хлюпала лужа.
- Вот люблю я уборные почему-то, - с задушевным вздохом признался Александр. – Всегда в них такая, как бы сказать, своя обстановка, все равны, всё хорошо. Тут и поговорить приятно про что-нибудь умное…
- Любишь? Это хорошо, - вкрадчиво улыбнулся наш герой, – значит, тебе и карты в руки. Понимаешь?
- Что-то не совсем.
- Располагайся! Пришли. Вот твой суперлюкс… Действуй!
- Так вот оно… - наконец дошло до Брюханова. – Спать тута, значит…
Поскребухин попытался выразить охватившие его чувства словами, но не смог и только чавкнул ртом, как рыба.
- Что вас так озадачило, друзья? – развёл руками бывший президент общества «друзей чужого кошелька». – Кабины перед вами: заходи, усаживайся в шезлонг – и ночуй! Видь сны на здоровье.
- Христос меня возьми, - выговорил потрясённый Брюханов. – Спать в уборной… Так низко я ещё не падал… Чирей мне на голову…
- То ли ещё будет… - с иронией обронил наш герой. – Ну, смелей! Закройся и сиди. Только постарайся не храпеть.
Брюханов вздохнул и с шезлонгом под мышкой покорно скрылся за жёлтой дверкой кабинки. Оттуда донёсся скрип и усталая брань.
- Уселся, вроде б, - раздался из суперлюкса голос смирившегося с судьбой Александра. – Вы, Гарольд, по соседству заночуете?
- Нет. Соображать же надо. Если мы оккупируем оба отделения, нас ночью попросту растерзает возмущённая общественность. А так одна кабина будет свободна – и всё нормально. Мы с Гришей пойдём выше. Спокойной ночи!
- Приятного сна, - язвительно буркнул Брюханов из своего убежища. – Тьфу, холера… тут даже ноги во всю длину не расправишь.
- Этот мир придуман не нами, - удаляясь, ответил Чарльз Гарольд.
Поскребухин у дверей своей кабинки долго канючил, опасаясь, что его в такой спальне замучает бессонница. Наш герой долго увещевал продавца, а под конец, рассердившись, просто втолкнул его в кабину.
- Это… ж… Это ж хуже ресторана! – пожаловался оттуда Григорий.
- Я тоже так считаю, - согласился наш герой. – Ну, мужайся!
Сам почётный член родительского комитета расположился на ночлег в туалете верхней палубы. Он заперся на крючок, расправил свой шезлонг, опустился в него. Кабинка попалась скучной: не было на стенке ни одного стихотворения, только примитивный рисунок. Чарльз Гарольд хотел было что-нибудь написать, но вдохновения не было, да и сказывалась усталость от дороги. Мерное гудение труб и тихое журчание воды в унитазном бочке ласково убаюкивали нашего героя, и он начал задрёмывать. «Как-то там Поляк? – подумал Чарльз Гарольд, засыпая. – Может, и вправду что-нибудь выяснит… Чем чёрт не шутит…»
Глава 30
ПОТЕРЯННЫЙ РУБЛЬ
Виктору Котлецкому крупно повезло: в гостинице он вселился в двухместный номер. Правда, на этом везение прекратилось, ибо вторым обитателем номера стал Миша Зак. Мирно уживаться с Хеком было непросто, но Поляку приходилось. Быт в гостинице был налажен неплохо: кормили три раза в день. Иногда кушанья были невкусными, но чаще всего их вообще невозможно было есть. Впрочем, Виктор имел карманные деньги и наедался досыта в общественной столовой – там питание было отменным! Номер, в котором жили Котлецкий и Зак, был просторен, имелись две широкие кровати, а также туалет с ванной и унитазом. После «колхоза» эти удобства воспринимались воистину неземной роскошью. Каждый вечер Миша и Витя от нечего делать умывались и мыли ноги. В туалете на трубе висело два полотенца: розовое и зелёное. Миша Зак вытирал розовым ноги, а зелёным руки и лицо, Котлецкий же, напротив, зелёное полотенце использовал для ног, а руки и лицо вытирал розовым. Приятно, когда люди не забывают о личной гигиене!
Поначалу дни в Ленинграде закрутились для наших школьников бесконечной экскурсионной спиралью. Ленинград был крупный город, поэтому работы хватало. Сами улицы его местами напоминали музеи. Миша Зак в связи с этим постоянно оплакивал дискриминацию мужчин, замечая, что «голых мужиков статуи на каждом углу, а женщины я пока ни одной не видел, на что это похоже?» Впрочем, вскоре наши юные друзья приспособились не особенно изнурять себя бесконечными хождениями по музеям. Нередко вся четвёрка (т.е. Облезлых, Копырина, Миша и Поляк), отколовшись от группы, запиралась в номере и до умопомрачения играла в покер, а впоследствии даже освоила преферанс. В общем, всё шло хорошо, за исключением пустяка: Котлецкий пока так ничего и не узнал. Хотя трудно было обвинить его в безделье, он старался вовсю, донимая дочку миллионера бесконечными полунамёками. Например, за картами он иногда замечал, как бы невзначай: «Ха, пиковый туз до чего на нашего директора похож!.. Кстати, где он у тебя, Танька?»
Но Облезлых отмалчивалась, или отвечала уклончиво, что не знает. Она упорно не понимала, зачем Котлецкий притворяется, что забыл трепетную сцену в коридоре общежития. Неужели разлюбил? Танька страдала и глаза её, глядящие на Виктора, нередко горели любовью и злостью. Замечу, дорогие читатели, эти два, казалось бы, противоположные чувства, зачастую бывают перемешаны в людских душах с нежелательной густотой. Все знают, человек, который сильно любит, опасен для общества, он может совершить какой-нибудь решительный поступок – а кому это понравится? Когда в душе одна любовь – это всё-таки хорошо. Когда одна злость – вдвойне хорошо. А когда ничего нет – то лучшего и желать нельзя.
Итак, утро. На всю столовую разит невкусными паровыми котлетами. Наша четвёрка расположилась за столом. Виктор Котлецкий машинально наворачивал варёный рис. Танька Облезлых, потупив взгляд, меланхолично ковырялась вилкой в тарелке. Юлька Копырина то и дело кидала на Поляка кокетливые взгляды и звонко смеялась каждой его глуповатой шутке. Миша Зак нескромно косился на загорелые ножки Цапли и временами ронял на пол вилку, чтобы пристальнее их рассмотреть.
- После завтрака не расходиться! – проходя между столами, предупредила руководительница группы своих подопечных. - Едем на Исаакиевский собор!
- Съездить, что ли. Поразмяться, - предложил Котлецкий.
- Можно, для разнообразия, - согласился Хек, - но после – в покерка.
- Святое дело, - кивнула Копырина.
- - -
Залезть на крышу собора было делом нелёгким. Потолок был низким, лестницы отличались крутизной, так что по пути Виктор Котлецкий треснулся головой о своды собора два раза, а Миша Зак – три. Девчонки, благодаря своей низкорослости, травм не получили. Наконец, поднялись наверх. Под ногами школьников распростёрлась живописная панорама Ленинграда, которую запрещено было фотографировать. Однако дух противоречия силён в наших людях, об этом красноречиво свидетельствовала охапка засвеченных плёнок в руке грозной билетёрши.
- Жаль, нет фотоаппарата, - вздохнула Цапля, - поснимали бы…
- Не плохо б, - согласился Хек, - но, вообще-то, рано. Мы ж ещё даже не решили, какой разведке выгодней продаться. А падать отсюда высоковато. А, анекдот вспомнил! Летят два кирпича. Один: «Ветер… Погода нелётная». А другой ему: «Это ничего, лишь бы человек хороший попался».
Миша, как обычно, не умолкал, причём делал это сравнительно громко, так что посторонние поначалу принимали его за экскурсовода.
- Ой, смотрите! Статуи на крыше заплесневели! – обратила внимание Облезлых. Действительно, все бронзовые скульптуры на соборе были покрыты ярко-зелёным налётом.
- Я помню, как-то заплесневелую котлетку сжевал, - поведал обществу Хек, - на улице купил. Иду, ем, там что-то зелёненькое в котлете, а мне нравится, довольно вкусно.
- Ну, а потом что?
- Скорая помощь приехала. Влили в меня две бутылки газировки, чтоб протошнился как следует.
- Газировку-то зачем? – удивилась Юлька. – Нет, чтоб из-под крана!
Так стояли минут пятнадцать, с бездумной болтовнёй глазея вниз. Девчонки время от времени восклицали: «Как красиво!» Дул ветерок, лениво лохматя волосы на головах. Вдруг Котлецкого надоумило обойти вокруг купола. Никем незамеченный, Виктор тихим шагом двинулся в обход. Он не знал, что уже через минуту его группа пойдёт на спуск.
- А где Витя? – спохватится Танька, вдруг не обнаружив среди спускающихся физиономии любимого.
- Он уже внизу, - коварно соврёт Хек. Миша Зак до сих пор таил на Поляка зло, считая его одним из вдохновителей состоявшегося в Гробонюхово суда Линча, и теперь не упустил случая хоть как-то, а навредить. Виктор Котлецкий остался один и понятия не имел, как теперь добираться до общежития. Впрочем, Поляк не особенно горевал и волновался: не в лесу же заблудился, в конце концов! Котлецкий был уверен, что найдёт гостиницу, а для начала зашёл в столовую перекусить.
Очередь была небольшой, а еда вкусной. Поляк взял на поднос красный борщ, бефстроганов с картофельным пюре и, преисполненный радостным ожиданием обеда, вертел в руках металлический рубль. Всё было мирно, и кто бы мог предположить, что именно сейчас Котлецкому откроются страшные тайны преступного мира…
- Так как же насчёт Петра Облезлых? – услышал он над самым ухом и содрогнулся от неожиданности. Может, мерещится?
- Пётр Облезлых, - повторил голос. Голос был негромким, сухим и, похоже, женским, - у него осталась вся касса Альтшуллера.
Виктор несмело приподнял свои расширенные глаза. Костлявая женщина в длинном плаще с жестким, морщинистым лицом стояла прямо перед ним. Поляк удивился такой страшной внешности: у женщины были короткие серые усики, а правый глаз перетянут черной повязкой. Трудно было разобрать, сколько ей лет: сорок или семьдесят. Мысленно Котлецкий дал ей кличку «Пиратка». С ней говорил низенький, толстоватый мужичок со смуглой, жуликоватой физиономией.
- Знаю, Агриппина Адольфовна, - выжидающей улыбнулась Жуликоватая Физиономия, - а почему об этом зашла речь именно теперь?
- Альтшуллер на воле, - пояснила Пиратка. – А Петра нет? Где он? Вы знаете это, Валет?
Поляк слушал с трепетным вниманием, боясь пропустить самое главное. «Это подарок судьбы! – думал он с взволнованной радостью. – А от подарков не принято отказываться».
- Знаю, Агриппина Адольфовна, - продолжая улыбаться, кивнул Валет.
- Где? Говорите! – пальцы Агриппины Адольфовны нервно сдавили поднос.
- Экая вы быстрая… Пять тонн – и Петька Ваш. Ну как?
- Две тонны, - скрипнула зубами Пиратка.
- Агриппина Адольфовна, мы не на базаре, - резонно заметила Жуликоватая Физиономия.
Виктор Котлецкий вслушивался, приоткрыв рот. Рука его предательски дрогнула от волнения, и металлический рубчик, выполнив в воздухе двойное сальто, нырнул в тарелку с красным борщом. Тем временем двое впереди, расплатившись, прошли мимо кассы и расположились за столиком возле окна. «Надо сесть поблизости», - решил Поляк и тут с ужасом вспомнил, что оставил кошелёк в гостинице! Из всех денег у него был только этот рубль, который сейчас уютно пригрелся где-то на дне тарелки. Котлецкий растерялся.
- Семьдесят три копейки, - выбив чек, буркнула дородная кассирша, не глядя на Виктора. Однако, не видя, что кто-нибудь собирается расплачиваться, она задрала глаза наверх и уставилась на краснеющего Поляка с недумевающей ненавистью.
- А… - зазаикался Котлецкий. - Я потом, как поем, заплачу… М-можно?
- Чего? – угрожающе сдвинула брови кассирша.
- Потом уплачу… Т-тут т-так п-получилось…
- Денег нет? – переспросила кассирша голосом, стихшим от великого гнева.
- Н-нет, есть, то есть, но… - Котлецкий окунул пальцы в борщ, пошарил по дну. На беду, варево оказалось густым и горячим, поиски успехом не увенчались.
- Ты что это? С ума сошёл?! – затряслась от злости ошеломлённая такой наглостью кассирша. – Без денег, да ещё лапой своей грязной в тарелку засунулся, свинья! Сразу видно, что приезжий! В Ленинграде таких хамов нет!
Виктор с тоской смотрел, как Агриппина Адольфовна о чём-то оживлённо разговаривает с Валетом. О чём? Это уже не узнать…
- Ну что стоишь, баран! – раскалялась дородная кассирша. – У меня ответственная работа. А тут каждый ублюдок будет нервы трепать. Будешь платить?!
- Я… Я обратно еду поставлю, - облизывая пальцы, примирительно промямлил Поляк. Это окончательно доконало кассиршу.
- Кто ж теперь эту жратву жрать будет, когда ты в ней ноги пополоскал! – взвизгнула она благим матом. Очередь начинала волноваться и гудеть. На помощь кассирше подоспела заведующая. На её вопрос о том, что происходит, кассирша взвыла.
- Вот эта вот шпана тут все супы перещупал, а платить не желает, свинья?!
- Так, ну что, молодой человек, - деловито обратилась к Поляку заведующая, - платить будем, или милицию вызывать?
Котлецкий поник головой.
- Денег нет – снимай пиджак! – дружелюбно посоветовал Виктору один из зрителей. Страсти накалялись. Из кухни выплыл краснорожий повар с маленькими, утонувшими в жирном лице глазками.
- Зачем же милицию? – подёрнул он могучими холмами у подножия шеи, которые плечами можно было назвать с большой натяжкой. Впрочем, склон, спускающийся от нижней губы к животу, назвать шеей можно было разве что лишь условно. – Мы этого щенка и сами скрутим.
И вдруг в Поляке пробудилась гордость. Он, лидер класса, любимец женщин, агент самого Чарльз Гарольда терпит от каких-то…
- А харя не треснет? – тихо спросил он у повара. Кассирша охнула, заведующая побежала за телефонным справочником искать телефон милиции, а повар всей тушей покатился вокруг кассы, чтоб перерезать Поляку путь к отступлению. И тут Виктор вспомнил, что ведь он торопится в гостиницу! Его и там ждут играть в покер, как он мог запамятовать такое!?
Котлецкий рванулся с места и сиганул через зал, по пути уронив два стула, столик и молодого человека с подносом. Не знаем, как отнёсся молодой человек к тому, что весь костюм его вывалялся в картофельном пюре, но, поднявшись на ноги, он включился в погоню за Виктором. Поляк летел по улице, но повар катился на редкость быстро и не отставал. Котлецкий оглядывался и прибавлял скорости. Он не рассчитал своих сил в начале, задал слишком высокий темп и вдруг отчётливо почувствовал, что задыхается, что колет в правом подреберье, что плохо это всё может кончиться. «Ничего, всё нормально! – мысленно подбадривал он себя. – Я за правое дело бегу! Жизнь и честь спасаю, а они за что бегут? Чтоб мне сделать нехорошо… Так они первые упадут. Добро побеждает зло!»
И верно, Поляк вскочил в распахнутые двери троллейбуса, а повар не успел вкатиться. Котлецкий дышал, как усталая овчарка, с ног до головы выделялся жарким потом, но был счастлив. Через две остановки троллейбус домчал его до гостиницы.
А борщ столовские работники всё-таки не выбросили, а поставили на раздачу. Его взял один цветущий мужчина лет пятидесяти двух. Он был настроен очень оптимистично: дочь наконец-то вышла замуж, значит, жизнь его только начинается. И вдруг между зубами у мужчины что-то застряло – это был рубль! Мужчина обрадовался, решив, что счастье само спешит ему в руки, и, выйдя из столовой, не замедлил приобрести билет лотереи «Спринт», на который, естественно, выпал выигрыш – автомобиль «Газ-24», или, в просторечьи, Волга-матушка. Цветущий мужчина поверил в сверхъестественные силы. Он получил Волгу-матушку и не мог наглядеться на неё два дня! На третий день его таранил «Камаз». Счастливый владелец машины не пострадал, но сама Волга-матушка была жестоко искорёжена. Мужчина не вынес горя и поспешно скончался от инфаркта. Последние слова его были: «Никогда, дети мои, не выковыривайте рубли из зубов»…
Глава 31
КОВАРСТВО ЧАРЛЬЗ ГАРОЛЬДА
Теплоход «Александр Матросов» продолжал свой нелёгкий путь на север. Погода менялась, солнце чередовалось с дождём. Енисей был могуч, полноводен, а природа на берегах его на редкость фотогенична. Жизнь на теплоходе шла своим чередом, и наши герои тоже не унывали. Есть они приноровились, спать тоже. Правда, Поскребухин пожаловался, что первую ночь в туалете провёл нервно, долго не спал, а когда проснулся, то испугался и решил, что спятил. Брюханов же и Чарльз Гарольд спали превосходно, будто иной спальни не знали с рождения, и Григорий тоже, в конце концов, привык. Ежедневно теплоход останавливался на стоянки. В городе Енисейске наши герои закупили сала и потом, набрав в столовой хлеба, долго трапезничали на палубе. Остановка в селе Ворогово ознаменовалась тем, что чуть ли не половина пассажиров парохода отоварилась красной рыбой. Ничвоглот приобрёл двух осетров, а наш герой стерлядь за пятёрку. Продавались в Ворогове также меха и оленьи рога. Александру очень приглянулись аккуратно отполированные рожки, но Чарльз Гарольд втолковал ему, что рога приятнее наставлять, нежели покупать, и Брюханов не стал тратить на них денег.
Всё было хорошо, но на четвёртый день утром произошла неприятность: при утреннем осмотре пожратьлюбивого воинства на палубе в строю не оказалось Отца. Чарльз Гарольд спустился в туалет трюма – там подтвердились самые страшные его опасения: из одной кабинки раздавался раскатистый храп. На всё помещение! Александр беспечно разоспался и позабыл, что он не у себя дома. Чарльз Гарольд зашёл в соседний кабинет и, вскарабкавшись на унитаз, заглянул через перегородку. Брюханов, лежа на голом полу, спал сном праведника. Разбудить его словами не представлялось возможным, пришлось нашему герою сделать это при помощи ботинка. Когда Александр с заспанной физиономией и шезлонгом под мышкой покидал туалет, на него подозрительно косились.
«Опасно, - думал Чарльз Гарольд, - могут раскрыть нас. Одну ночку осталось продержаться – завтра сам Туруханск! Что-то там ждёт меня…»
Пожратьлюбивое воинство заседало в «Анкерке», к ним присоединился и Ничвоглот. Роман Романыч выглядел усталым и измотанным, но при этом утверждал, что отдых ему нравится, и пил коньяк. То и дело между ним и Брюхановым вспыхивали ожесточённые медицинские дискуссии. Но сегодня беседа была мирной: ели стерлядь.
- Пивком побалуемся? – поинтересовался у общества Чарльз Гарольд.
- Спрашиваешь?! – фыркнул Александр. – Конечно! А то ведь обидно всё время только из унитаза пить!
Принесли пива, стаканы. Поскребухин отщипнул кусок мягкого балыка стерляди, и, млея, даже зажмурился:
- Вот это да! Во рту тает…
Брюханов тоже впился зубами в кусок рыбы и замер от изумления: неужели же бывают на свете такие вкусные вещи!
- Есть можно, но не то… - тоном великого знатока изрёк врач. – Вот осетрина или севрюга – это вещь. Не сравнить…
- Не знаю, может ваша стервюга и вкуснее, не пробовал, - бубнил Александр, пережёвывая уже третий кусок рыбы, - но такого я отродясь не едал, чирей мне на пятки. А главное, всего пять рублей!
- Острогой её бьют, - вздохнул Ничвоглот, наливая себе следующий стакан пива, - где б ни останавливались мы – везде спекулируют. Рыба, соболя…
- Только курица гребёт от себя, - вставил Чарльз Гарольд свой глубокомысленный афоризм.
- Вот сегодня обещали эту, зелёную стоянку, может там спекулировать не будут, тайга ж, - высказал предположение Александр.
- Трудно представить, - возразил наш герой, - скорее всего из леса выйдет медведь и по спекулятивной цене загонит нам свою шкуру.
- Эх, ха-ха, - рассмеялся Поскребухин, - вот ты, Чарльз, умный человек, всё знаешь. Скажи, есть ли такой способ – совсем преступность ликвидировать?
Брюханов скептически хрюкнул, не выпуская изо рта кусок стерляди.
- Есть, - спокойно ответил Чарльз Гарольд, - знаю такой, единственный, но вернейший способ.
Все, даже Ничвоглот, взглянули на нашего героя с почтительным страхом.
- Но… Вы об этом никому не говорите, а то как же я… - растерялся Отец. - А что это за способ, чирей ему на ноги, а?
И тут наш герой выдал гениальный проект полной ликвидации правонарушений, достойный публикации в приложениях к уголовному кодексу. Как всё гениальное, проект был прост:
- Единственный и верный способ… Слушайте же! Надо к каждому человеку приставить милиционера…
- Фухх, ха-ха-ха, пошутил, а я уж сдрейфил, чирей тебе в печёнку, - облегчённо засмеялся Брюхинов. – Вы, Гарольд, прирождённый шутник! Только почему вы называете ментов милиционерами?.. Неграмотно!
- А мне так больше нравится, - парировал наш герой, - так я блистал оригинальностью в зоне, и все меня уважали за остроумие. Ну, это так, в ознакомительном порядке… Значит, смеёшься ты, Брюханов, над моим гениальным проектом? Ну-ну… Задумайся лучше: вот идёшь ты по проспекту. Захотел – в витрину харкнул, захотел – в руку высморкался, захотел – разматерился, захотел – справил естественные потребности, захотел – по морде кого-нибудь шабаркнул и т.д. Как говорится, хозяин – барин: хочет – живёт, хочет – повесится. Раздолье тебе, короче говоря. И представь теперь другую картину: идёшь ты по тому же проспекту, а рядом с тобой голубок в серой форме вышагивает, и что же? Все твои хулиганские проявления он мигом пресечёт, да ты, Отец, и не будешь… И с каждым милиционер! И каждый не может ничего совершить в связи с этим! Преступность исчезла! Хулиганы вечером хотят собраться похулиганить, а с каждым – милиционер, вот и всё! Придётся им, вместо хулиганства, деревья в скверике удобрять, или ещё какие полезные работы делать. Пить, например, захотелось, кому-нибудь, купил чекушку, рюмку проглотил, за второй потянулся, а милиционер его за руку хвать: не положено нажираться! И на каждого человека свой милиционер! Ой, как хорошо будет! Квартиры, правда, придётся большим метражом делать, как-никак, сколько человек в семье, столько у них будут и милиционеров проживать. А как же, чтоб и в семьях не было безобразий. Жена, например, мужа от скуки обругала, а милиционер тут же вмешается: как можно, семья – ячейка общества, и вдруг в ней непорядок! Скажет, смотри у меня, иди-ка ужин готовь, а не то – раз-два и в тюрьму! Так что квартиры мы увеличим, и всё у нас будет прекрасно. Например, идёт парень к девке на свидание, с ним его милиционер. И с ней милиционер, чтоб не было нарушений. Парень с девкой на скамейке сидят, разговаривают, конечно, о дозволенных вещах, и милиционеры рядом, тоже говорят, друг с другом знакомятся. Если милиционеры подружатся, там, например, шахматы оба любят, значит, быть свадьбе, чтоб всё по уму. А ребёнок в семье родился – что ж, молодая мать из роддома возвращается, а в управлении на их семью уже выписан дополнительный милиционер, а как же?! Чтоб он с самого начала за ребёнком следил и запрещал родителям ему дурные наклонности прививать, как это сейчас сплошь и рядом делают. Ну, а если одинокий человек, ему не так скучно, как-никак, милиционер, живая душа в доме, есть с кем поговорить. Вот он, идеал общественного устройства, верно?
- Да, Гарольд, - захлопал ресницами потрясённый до глубины души Александр, - мастак вы говорить… Вам бы, честное слово, только лекции читать в школе для умственно-отсталых детей, со всякими там волчьими пастями, заячьими губищами, штыб их холера взяла… Они б поняли…
- Да Чарльз, - проговорил Поскребухин, - если б так было, я б лучше в милиционеры пошёл, да-да…
Ничвоглот воздержался от высказываний, жадно запивая пивом рюмку коньяка.
- - -
Чарльз Гарольд, верный себе, трепался с вдохновением, но почему-то его разглагольствования не успокаивали его, как обычно. На душе было неспокойно. Подчиняясь внутреннему голосу, наш герой покинул прокуренный «Анкерок», прошёлся по палубе. Играла музыка, пассажиры загорали, всё было мирно. Чарльз Гарольд Шагал почти бесцельно, подгоняемый чувством смутной тревоги. Вдруг он заметил, что у перил стоит капитан и какой-то человек в штатском, похоже, знакомый капитана из числа пассажиров. Наш герой приблизился к ним и инстинктивно прислушался к беседе.
- Так и было… Выходит из туалета мужик, и с шезлонгом, - оживлённо рассказывал мужчина в штатском, - мне сосед, Игорь Степаныч, вчера говорил, что ночью ходил в туалет, а одна кабинка была закрыта и оттуда храп раздавался. Я не поверил, а после того, как сам увидел…
- Всё возможно, - негромким, умным голосом произнёс капитан теплохода, черноволосый, крепко сбитый мужчина лет тридцати, - я тоже слушал слухи, что какие-то люди спят в туалете…
- Как?! Слышали?! И до сих пор не приняли мер?
- Мало ли что, может, просто басни люди рассказывают, - рассудительно пожал плечами капитан. – Может, женатый человек – можно понять… Или просто пьянчуга туда завалился, или просто повёрнутый, мало ли? Хотя, не исключено, что «зайцы». Тогда это вообще ЧП, такого на теплоходе никогда не было… Сегодня ночью обязательно проверим.
«Угу, - печально подумал Чарльз Гарольд, - накрылись… Нет, надо обязательно выкрутиться. Ну, Чарльз Гарольд, давай! Голь, как говорится, на выдумки хитра… Главное, не трусить. Выкручусь!»
В это время пиво с коньяком сделали своё дело: Поскребухин задремал, а Брюханову захотелось приключений.
- Что это за река! – шмыгая носом, возмущался Александр. – Плывём, штормяги нет… Никакого интереса!
- А ты… Ты когда-нибудь попадал в шторм? – спросил Ничвоглот суровым голосом престарелого морского волка. – Нет? Так-то…
И Роман Романыч, тяжело вздыхая, поведал обществу страшную историю о том, как он однажды попал в шторм во время круиза на теплоходе по Чёрному морю. Случилось так, что шквал налетел внезапно. Ничвоглот как раз сидел в ресторане и сделал заказ. Публика ела, пила, веселилась, никто ни о чём не подозревал. Качка застала людей врасплох, вплоть до того, что многие не успели добежать ни до борта, ни до туалета. Роман Романыч стойко сидел в заблёванном помещении ресторана и требовал, чтоб ему принесли еду! После упорных препирательств с официантами ему всё-таки накрыли стол. Однако в полной мере Ничвоглоту не удалось насладиться обедом: лишь только он начал есть, как теплоход налетел на гребень девятого вала, потом рухнул вниз, и все тарелки Роман Романовича оказались на полу. Делать нечего, Ничвоглот расплатился и покинул ресторан, а потом все два дня, пока продолжался шторм, валялся привязанный ремнями к своей койке и думал о жизни.
Затем компания оживлённо обсудила сообщение о празднике Нептуна, после которого должен был состояться маскарад. Брюханов ворчал, но Роман Романыч и Поскребухин, уже достаточно нагрузившиеся, собирались принять в маскараде деятельное участие. Григорий предлагал нарядиться рваными рублями, Ничвоглот – аппендиксными отростками.
- Ну чего вы, мужики, как дети, чирей вам на нос, - плевался Александр, - маскарад, дерьма-то… Лучше посидеть, а то…
- Раздали маски кроликов, слонов и алкоголиков! – на весь «Анкерок» пропел Поскребухин, аккомпанируя себе ногами об пол.
- Тебе, Гриша, маска алкоголика сейчас без надобности! – прищурил левый глаз подоспевший Чарльз Гарольд. – А вы заметили, как снизилась скорость?
Теплоход боком подкрадывался к безлюдному берегу. На воду спустился мотобот, матросы высадились на берег, с трудом и после долгой возни закрепили там канаты, подтянули теплоход ближе. На палубу высыпали пассажиры, с нетерпением глядя на лесистый берег.
- Остановка! – хлопнул в ладоши Брюханов. – Где мои спиннинг и уда! Сейчас, Гарольд, мы с вами рыбки надёргаем. Тут-то её побольше, не то, что в «Плешивых людях» тогда, помните?..
На Енисее рыбацкая кровь Александра взыграла, и он дни и ночи думал о рыбалке. Порыбачить покуда не представлялось возможным. Правда, вчера Брюханов был свидетелем трагической сцены. На палубу вышел спиннингист с интеллигентной бородкой. Он важной поступью проследовал к перилам, размахнулся, забросил… Спиннинг вырвался из его неопытных рук и полетел, а потом с плеском скрылся в мутных водах Енисея. Вся палуба откашливалась, пытаясь этим маскировать смех. Один Александр искренне посочувствовал коллеге-рыболову, подошёл к нему, попытался утешить, рассказал пару рыбацких историй и предложил спуститься в «Анкерок» «залить горе». Брюханов думал, что человек с интеллигентной бородкой угостит его хоть рюмочкой коньячка, но этого не случилось… «Ну разве это рыбак! – возмущённо рассказывал потом Александр нашему герою. – Тьфу! Спиннинг утоп, да так ему и надо, штыб его холера взяла!»
- - -
- Зелёная стоянка два часа, - негромким голосом объявил капитан через громкоговорители. Пассажиры гуськом семенили по трапу и, ступив на берег, рассеивались по лесу. Наш герой вышел первым и присел на песок, ожидая свою гвардию и примкнувшего к ней на добровольных началах врача. Чело нашего героя омрачалось невесёлой думой: «Что-то будет этой ночью?» Он не сообщил об услышанном своим сообщникам, чтоб не разыгралась паника, но сам пока не в силах был придумать подходящий выход и грустил.
Вот от трапа отделились, наконец, знакомые лица. Впереди, со спиннингом наперевес, гордо вышагивал Брюханов. Следом, едва заметно покачиваясь, двигался Ничвоглот, сзади спотыкался Поскребухин.
- Сколько стоим!? – спросил Роман Романыч у Чарльз Гарольда.
- А вы что, не слышали? – равнодушно бросил наш герой.
- Нет… Так сколько?
- Пять часов, - ответил Чарльз Гарольд. В этом миг он уже понял, что надо делать. – Тут рядом, я слышал, речка впадает в Енисей – Сухая Тунгуска. Так ты, что, Брюханов, туда собрался?
- Ха, на фига? Тут сам Енисей под боком, в него и закину. Эх!!!
- Правильно, - кивнул Чарльз Гарольд, - а то мне сейчас капитан сказал, что на Сухой Тунгуске нельзя рыбачить.
- Это ещё почему? – удивился Александр. – Заповедник, что ли?
- Нет, просто там, говорят, такие огромные таймени и щуки живут, что опасно. Килограмм по двадцать-тридцать, не меньше. Были случаи, когда они на спиннинг подцеплялись, а потом тянули под воду рыбака… В прошлом году один мужчина так погиб, Петров Аркадий Юрьевич… Мне капитан сказал.
- А… А где эта, как её, Сухая Сгустка? – спросил Брюханов, и голос его дрожал от волнения.
- Да здесь, рядом, минут пятнадцать ходу, - небрежно зевнул Чарльз Гарольд.
- Ну, так побежали! – Александр долго не размышлял.
- Как? – бывший замдиректора конторы «по заготовке куриного помёта» напустил на лицо недоумение. – Я ж сказал, что опасно.
- Да какой к чёрту, чирей… четверо мужиков, штыб холера, и неужто не совладаем с рыбой? Что смеяться? – Брюханов горячился, и слова его путались. – Таких больших я не ловил ещё. Быстрее!
- Ладно, - нехотя согласился Чарльз Гарольд, - но надо узнать, не возражает ли общество?
Общество не возражало. Роман Романыч и Поскребухин находились в той специфической стадии опьянения, когда ещё не валишься с ног, но уже всё равно: куда идти и что делать. «Итак, двое полуотключились, а Отец со своей рыбалкой свихнётся, - рассуждал про себя наш герой, - ну что ж… Если выхода нет – пусть будет так!..»
Шли долго. Ветки кустов наотмашь хлестали наших героев по лицу, а стая жадных, готовых отдать жизнь за одну затяжку тёплой человеческой крови оводов, обнаглев, лезла им прямо в глаза.
- Кышш, пернатые! – орал на них Брюханов. – Живьём едят, чирей им на ноги! Вот речка-то где впадает. Тут кинуть, что ли?..
- Кидай тут! – кивнул Чарльз Гарольд. – Здесь-то ещё рыбины почти не встречаются, риска нет, так что…
- Тогда вперёд, - воскликнул Александр и первым шагнул в гущу леса.
Растительность становилась всё гуще, речка всё уже, а теплоход всё дальше…
- А вот мне интересно, - посмеиваясь, заговорил Поскребухин, - что будет, если мы вдруг с корабля потеряемся? Погибнем?
- Почему? Зачем так мрачно? Просто придётся переходить на подножный корм. Например, вот этот, - наш герой недвусмысленно кивнул на семенящего впереди Александра.
- Ну и корм! – восхитился Ничвоглот. – А, вообще, не хотелось бы отстать от судна. Вы уж следите за временем.
- Ещё четыре часа в запасе! – успокоил наш герой. Он свернул к берегу Сухой Тунгуски и вдруг почувствовал, как туфель его уходит во что-то вязкое и липкое. За семь метров от воды почва засасывала не хуже подводного донного ила! «Вот это да! – обрадовался Чарльз Гарольд, - верняк!» Он с трудом выкарабкался из топи и звонко крикнул:
- Эй! Сюда! Да скорее же!
- Что такое? – на берег, со спиннингом на изготовку, выскочил Брюханов.
- Вот такая рыбища сейчас плеснулась! – голос нашего героя дрожал от возбуждения. – Вот там… Давай!
Пламенные выкрики Чарльз Гарольда взволновали и заинтриговали не только рыболова Александра, но также и Поскребухина с Ничвоглотом. Пьяные люди обычно чрезмерно любопытны. Все трое устремились к воде и незамедлительно завязли по колено в сером вонючем прибрежном иле Сухой Тунгуски.
- Что-то… мне не нравится, - высказался Роман Романыч, закатывая штанины своих перепачканных брюк.
- Ой… Не шагнуть… Ой, - Григорий пробовал вырвать ногу из топкого плена, но почва только вздымалась, чавкала и хлюпала, упорно не желая никого отпускать.
- Всё нормально, мужики, - Брюханов увлечённый ловлей рыбины, ни на что не обращал внимания, - сейчас… Эх!!!
Блесна, описав в воздухе пару зигзагов, громко стукнула по голове Григория и отскочила в грязь.
- Ну что такое, Саша, - захныкал Поскребухин, - ты так из меня весь хмель вышибешь…
Брюханов обернулся и с горечью заметил, что леска на несколько оборотов обкрутилась вокруг шей, рук и плеч увязших путешественников.
- Шт… - от расстройства у Александра перехватило дыхание. – Не получился заброс… Но надо распутать!!!
И Брюханов, собрав всю силу воли, стал кропотливо сматывать леску на катушку. Поскребухин и Ничвоглот, как могли, помогали ему. Распутывание проходило сравнительно успешно, Чарльз Гарольд поспешил этому воспрепятствовать и незаметно швырнул в реку увесистый булыжник.
- Вот это да! – обрадовался Александр, и руки его задрожали. - Кило на семь плеснулась! Быстрее надо, пока жор!!!
Отец стал отчаянно спешить, дёргать леску, вновь перемотал врача с продавцом, да и сам неплохо запутался.
«Теперь всё, - понял Чарльз Гарольд. Он стоял поодаль на траве и молча наблюдал, как его приятели, вросшие в землю, уходят в неё всё глубже, - конечно, не совсем корректно получится, но… Надеюсь, они поймут это правильно…»
Где-то вдали донёсся глухой, протяжный, печальный гул.
- Это что? Наш корабль бибикает? – на миг насторожился Брюханов.
- Нет. Это лес шумит, - непринуждённо ответил наш герой. Все снова успокоились. Чарльз Гарольд ещё с минуту постоял, посмотрел на возню увязших, а затем скрылся за деревьями. Все были так увлечены работой, что не заметили его исчезновения…
После многочисленных бесплодных попыток Брюханов пришёл к выводу, что леску не распутать и перекусил её. Теперь каждый, кто как умел, выбирался из топи.
- Эх, раз! Два! – подбадривал всех Александр. Поскребухин с превеликим усилием вырвал из вязкой пучины одну ногу. Нога оказалась босой, обувь конфисковала трясина. Григорий с грустью посмотрел на перепачканную грязью ногу и поставил её на место…
- Сейчас бы лодку! – мечтательно проронил Брюханов. Никто не понял, для каких нужд ему понадобилась лодка, но нескромных вопросов никто задавать не стал. Продвинуться к твёрдой земле никому не удавалось. Когда все, запыхавшись, почти совсем упали духом, Александр вдруг объявил, что нашёл способ спасения. Прикрутив к леске блесну потяжелее, он забросил её в береговой кустарник.
- Есть! – воскликнул Александр. – А теперь подтянемся…
Он начал сматывать леску на катушку, потерял равновесие и с размаху рухнул. Лицо его глубоко воткнулось в топь. В падении Брюханов зацепился за Поскребухина – продавец свалился на спину. Ничвоглот постоял, посмотрел на лежащих товарищей и тоже упал рядом с ними.
Так, в лежачем положении, они отдыхали минут пятнадцать, набираясь сил для нового броска. Потом, кто на четвереньках, кто на брюхе, но все выкарабкались на твёрдую землю. В топкой пучине навеки остались Ничвоглотовские замшевые туфли и полуботинки Поскребухина, причём последние вместе с носками. Только Александр каким-то чудом сохранил на ногах свои рваненькие сандалеты… Наши герои ещё отдохнули на свежей травке а затем, окончательно протрезвившись, стали очищать одежду друг у друга. Засохшая грязь бойко отслаивалась целыми лепёшками, и сковыривать её было одно удовольствие.
- А… А где же Чарльз? – вдруг спохватился Поскребухин.
- Действительно, - задумчиво почесался Роман Романыч.
- А пёс его знает, - встревожился Брюханов и несколько раз прокричал: «Гарольд! Гарольд!! Гарольд!!!»
Никто не откликнулся на зов, даже эхо поленилось передразнивать Александра. И тут все разом заметили приколотый к прибрежной сосёнке лист бумаги. Это была записка. Наши герои впились в неё глазами и стали молча читать.
«Друзья! И Вы, Роман Романыч! Не волнуйтесь!
Наш теплоход уже ушёл. Мне было тяжело
так поступить, но это был единственный
выход. Мужайтесь! Я скоро вернусь!
Искренне Ваш, Чарльз Гарольд.»
Таков был текст послания…
- Да, - осознав происшедшее, пессимистически закусил нижнюю губу Ничвоглот.
- Эхе… - вздохнул Поскребухин, печально потрескивая пальцами.
- Штыб вы все подохли, - злобно и в то же время задумчиво выдавил Отец.
Потом голоса смолкли. Стало очень тихо, только величавые кроны кедров в вышине, покачиваясь на ветру, шуршали друг о друга. Суровая тайга, сдвинув свои мохнатые хвойные брови, холодно смотрела на своих несчастных пленников.
Глава 32
ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ
Когда тяжело дышащий и потный от бега Чарльз Гарольд прибежал к теплоходу, трап был уже убран.
- Братушки! Не бросайте меня на погибель! – воскликнул он. К берегу подкатил мотобот, наш герой облегчённо вскочил в него и, безропотно подвергшись злобной брани матросов, благополучно добрался до теплохода. Заиграл марш, корабль продолжил свой путь по Енисею, и берег, где не без помощи Чарльз Гарольда трагически затерялись трое путешественников, остался далеко позади. Впрочем, наш герой не чувствовал особенных угрызений совести в связи с этим. Он верил, что у его друзей хватит ума выжить, а попробовать на несколько дней окунуться в нецивилизованную жизнь наших предков всегда полезно.
«Итак, Чарльз Гарольд, вы снова разбили козни судьбы, - сказал себе наш герой, от имени себя я поздравляю вас! Пусть теперь капитан устраивает в туалете засаду, кроме мокриц, там ему никого не поймать!» В стене ключей Чарльз Гарольд преспокойно взял ключик от Ничвоглотовского люкса и невольно преисполнился почтительного уважения к себе.
Вечером на палубе отмечался праздник Нептуна, от нечего делать наш герой тоже потолкался часок среди зевающих зрителей. Веселье было нормальным, ничуть не скучнее положенного. По сцене скакали самодеятельные актёры, наряженные чертями, пиратами, реками, Нептунами, алиментщиками, русалками. Группа русалок, толстоватых тётенек не первой молодости в воздушных платьицах с голыми плечами и ногами битых два часа протоптались за царским креслом Нептуна и к концу праздника основательно закоченели. Наш герой немного постоял, поулыбался, затем стал замерзать, спустился в «Анкерок», погрелся там на пять рублей и решил, что пора и на покой.
В люксе, развалившись на мягкой койке, Чарльз Гарольд поел осетрового мяса, которое лежало на столе. «Эх, кучеряво жил Роман Романыч! – подумал бывший президент общества «друзей чужого кошелька» и, чувствуя себя наверху блаженства, разделся и зарылся в одеялах. – Из грязи да в князи… В этом есть что-то… пикантное!» Чарльз Гарольд снисходительно улыбнулся, вспоминая свой незамысловатый ночлег в кабинке теплоходного сортира, и зажмурился от удовольствия. Наш герой, пригревшись на мягкой постели, уже совсем было отключился, как вдруг лёгкий стук в дверь разом стряхнул с него сонную истому и благодушие. Чарльз Гарольд затаился и прислушался. Вскоре стук возобновился. «Чёрт… Раскрыли меня. Доигрался! – нервно подумал наш герой. – Вот обида! За ночь до Туруханска!!!
И снова зазвучал вкрадчивый стук в дверь. Инстинкт самосохранения настойчиво призывал Чарльз Гарольда не мешкая сигануть через окно. Но наш герой пересилил низменные инстинкты. «Будь что будет! - решил он и, опустив глаза, отпер замок. – В случае чего, скажу, что я в гостях, а Роман Романыч ушёл в туалет и задержался там. Но тут в дверь, к полной неожиданности нашего героя впорхнула не очень толстая девица с распущенными каштановыми волосами.
- Рома! – воскликнула она, без лишних церемоний кидаясь в объятия Чарльз Гарольда. – Ты что не отпирал? Заснул? А, опять пьяненький… Ай-я-яй…
- Есть маленько, - сознался озадаченный наш герой. Незнакомка, захихикав тонким и несерьёзным смехом, проворно скинула с себя халатик и плюхнулась в постель. Чарльз Гарольд, не вдаваясь в разбирательства, последовал её примеру.
Минут через пятнадцать, когда оба отдышались, незнакомка вдруг отодвинулась от нашего героя и пристально посмотрела ему в глаза. Чарльз Гарольду стало слегка неловко.
- Какая нынче чудесная погода, не правда ли? – проговорил он, чтоб как-то начать беседу. Но незнакомка укоризненно молчала.
- А знаешь… Ты, наверное, подумала, что я – Роман Романович Ничвоглот? – решил признаться наш герой. – Видишь ли, ты ошиблась…
- Да уж вижу, - насмешливо качнула головой незнакомка, - а Рома где?
- Не знаю… - вздохнул Чарльз Гарольд. – Наверное, в тайге…
- Я Лена, - представилась незнакомка, - а тебя как звать?
- Сергей, - на всякий случай соврал бывший президент общества «друзей чужого кошелька».
- И откуда ты тут взялся такой?
- Сам не знаю, - подёрнул плечами наш герой, - ещё вчера вечером я спал… на улице и ел хлеб с ливерной колбасой. Сегодня я ем осетра, пью коньяк, сплю в номере люкс и с тобой, милая Лена… Всё случилось нежданно! Впрочем, «нежданка – это хорошо!» - сказал дядя Петя, когда в наше окно неожиданно влетела бутылка из-под «Шампанского». Пустая… Что ж, дядя Петя сбегал на улицу, поймал пьяного хулигана, сделал ему замечание и оштрафовал на пятнадцать рублей. Нам как раз не хватало…
- Хочу «Шампанского»! – капризным голоском пропела Лена.
- Завтра всё будет! – заверил её наш герой. – Меня неожиданно подхватила волна удач! Ещё немного, я добьюсь своего, и тогда буду пить только «Шампанское», не размениваясь на водку и томатный сок!
- Ого! – позавидовала незнакомка. – Ты, Серёжа, наверное, в сорочке родился?!
- Не помню. Не думаю… Да и какой, скажи, смысл рождаться в сорочке, когда её всё равно подтибрят акушеры… И ничего не докажешь…
Лена звонко рассмеялась и смачно чмокнула нашего героя в губы. Они опять нежно обнялись.
«Чёрт возьми, а Роман Романович, ей богу, кучеряво живёт, - думал Чарльз Гарольд, засыпая, - жил… Где-то он теперь? Наверное, они устроились на ночь не так уютно, как я?.. А, всё это мелочи. Главное – завтра будет ТУРУХАНСК…»
- - -
Теплоход не спеша приближался к причалу. «ТУРУХАНСК» - бросалась ещё издали в глаза долгожданная вывеска на здании станции. Чарльз Гарольд стройно стоял на носу судна, пальцы его рук машинально впивались в перила, а глаза – в берег. Что-то ждёт его там, на берегу?
- Ах, вот ты где, Серёжа! – услышал он сзади певучий голосок вчерашней незнакомки. – Еле тебя нашла! Сейчас вместе пойдём на экскурсию, да?
- Посмотрим… - пожал плечами наш герой. – Ты, вообще, с кем… отдыхаешь?
- Как с кем? С мужем, конечно, - ответила Лена. Чарльз Гарольд мигом помрачнел и оглянулся посмотреть, не спешит ли какой-нибудь бугай выяснять с ним отношения.
- А как отнесётся твой муж, если увидит нас вдвоём? – поинтересовался наш герой у Лены.
- Не увидит, он в шахматы играет… Ему не до того…
Туруханск был вполне приятной деревенькой. День выдался жарким, кругом зеленели травы и деревья, летали бабочки, и трудно было поверить, что вы за полярным кругом. Чарльз Гарольд и Лена шли по Туруханску, сопровождаемые ватагой огромных, лохматых черно-белых псов. Собаки встречали туристов радостным повиливанием хвостов, напрашиваясь на подачку. Временами им перепадала конфета или огрызок колбасы. Экскурсируя по селу, наш герой со своей верной спутницей заглянул в местный «Гастроном». Там их внимание привлекли симпатичные поллитровки с этикетками «Спирт питьевой». «А люди здесь не балуются», - отметил Чарльз Гарольд.
В закутке за магазином расположились спекулянты. Продавалась красная рыба, шапки из собачьей шерсти и песцовые шкурки.
- Серёжа! Миленький! Смотри, какой мех… А? – взмолилась Лена.
Чарльз Гарольд имел средства, но не имел привычки потакать женским прихотям.
- Мех как мех, - пожал он плечами, - покупай, если хочешь…
- Как… А ты? Купи мне, Серёжа! Се-рё-жа…
Бывший замдиректора конторы «по заготовке куриного помёта» вызывающе молчал.
- Серёжа! – повысила голос Лена. – Ты меня любишь?
- Нет, - резко обернувшись, отрубил наш герой, - удовлетворена?
Лена едва не захныкала от огорчения, но Чарльз Гарольд остался непреклонен.
- Прощай! – сказал он холодно. – Мне тоже жаль, что у нас не получилось. Но мы такие разные люди. Кстати, меня зовут не Сергей, а Чарльз Гарольд!!!
- А… Вон оно что, - потрясённая Лена закрыла ладонью глаза.
Покинув обманутую возлюбленную, наш герой шагал по Туруханску, облегчённо вдыхая воздух. Один! Как это прекрасно!!! Вскоре Чарльз Гарольд очутился в глухом Туруханском проулке, забросанном полусгнившими досками. Со всех сторон его обступили маленькие, серые, покосившиеся избёнки, отовсюду пахло стариной, а на лавочке сидела дряхлая, морщинистая старушка в унтах. «Древнерусская картинка! – восхитился наш герой. – Не удивлюсь, если эта бабушка окажется Ягой…»
- Здравствуйте! – галантно приподняв на голове шляпу, обратился он к старушке. Та промолчала. «Молчание – знак согласия», - решил наш герой и продолжал:
- Где Селёдкин живёт, Герасим, не подскажете, бабушка?
- Чово? – пошевелилась старуха. Голос её был не по годам зычен.
- Селёдкин Герасим не знаете, где живёт?
- Чово???
- Се-лёд-кин! – почти заорал ей в ухо Чарльз Гарольд.
- А-оо… В-ооон, - старуха медленно подняла правую руку и направила указательный палец на противоположную избу.
- Спасибо! – расцвёл наш герой. Он не надеялся на столь быстрый успех.
- Чово?
- Ничово! – раздражённо передразнил Чарльз Гарольд старуху. С самого утра наш герой чувствовал себя нервно и вот теперь, всегда такой вежливый и учтивый, он грубостью закончил разговор со старым человеком… Как женщины портят характер! Правда, дорогие читатели, я знаю среди моих знакомых нескольких отъявленных грубиянов, у которых нет женщин, но это, конечно, их личное дело: хамить или не хамить.
Калитка избы оказалась приоткрытой. Наш герой беспрепятственно проник во двор, затем в само помещение избёнки. Прямо перед носом у него покачивались огромные осетры, жир капал с них прямо на пол.
- Ого! Вслух восхитился наш герой. – Тут живут даже кучерявей Роман Романыча! Это б добро у нас на толкучке загнать…
- Эй! Ты хто таков? – раздался сзади чей-то неприветливый хрип.
- Я Чарльз Гарольд, - ответил Чарльз Гарольд и обернулся. Перед ним покачивался небритый и подпитый мужчина в ватнике. Он чем-то отдалённо напомнил нашему герою Герасима Селёдкина. По правде сказать, дорогие читатели, все небритые и подпитые мужчины здорово походят друг на друга… В особенности, когда в ватниках.
- Не знаю такова, - неприветливо прищурился мужик. – Если рыбы купить хочешь: пять рублей штука… Если из рыбнадзора будешь – забирай бесплатно и проваливай. Только не больше трёх даю, понял?
- Ишь, шустрый какой! – улыбнулся наш герой. – Не дрейфь. Я с теплохода…
- Рыбёшку покупаешь? Деньжищ-то, небось, полно.
- Почему ты так считаешь?
- Одет-то культурно… Мы тут тоже не темнота, знаем, как деньги одеваются.
- «Не всё то золото, что блестит», - сказал дядя Петя, когда нож блеснул в моей руке. Я был пьян, рассержен, и хотел убить дядю Петю, но его слова тронули меня, мы помирились и ещё выпили. Но это так, в ознакомительном порядке. Главное – мне нужен Герасим Селёдкин.
- Герасим… - лицо мужика в ватнике насторожённо вытянулось. – А откуда ты его знаешь?
- Вместе в Сибири загорали, - пояснил наш герой.
- Ты что… урка, что ли? – растерялся мужик. – Или кто?
- Да, я из бывших, а сейчас инспектор угрозыска, - на свою беду пошутил Чарльз Гарольд – Это часто бывает, и правильно. Проявив себя в одном деле – смело берись за другое… Так где же Герасим?
- Там, - исподлобья глядя на непрошенного гостя, мужик в ватнике указал на другую комнату избы. Наш герой заглянул туда, но никого не увидел.
- В упор не вижу! – сказал он. – А я не дальтоник, значит, не ошибаюсь. Следовательно, ты, милый друг, брешешь. Как говорил дядя Петя, ложь – это э!..
Неожиданный удар, и обморочная темнота вдруг запеленала глаза нашего героя. «Как обухом по голове», - успел отметить он про себя, с грохотом проваливаясь в небытие. Чарльз Гарольд ошибся в этом скоропостижном диагнозе, на самом деле мужик огрел его по макушке табуреткой.
Глава 33
«СЕГОДНЯ ИЛИ НИКОГДА!»
Уже третий час Виктор Котлецкий странствовал по извилистым лабиринтам Эрмитажа и вымотался вконец. С трудом передвигая отяжелевшие и гудящие ноги, Поляк понуро плёлся от картины к картине. От своей группы он, как обычно, отстал и одиноко блуждал из зала в зал. Котлецкий почему-то считал, что пешим способом у него больше шансов встретить своих, нежели сидя, хотя его не оставляло впечатление, что он идёт уже третий раз по одному и тому же кругу. Время от времени на пути попадались стулья, Виктор с наслаждением присаживался, но потом снова срывался на поиски. Хорошо бы повстречать Таньку Облезлых одну и попытаться, в конце концов, узнать тайну Петра Ивановича. Неплохо бы встретиться и с Юлькой Копыриной, рядом с нею и идти было б не так тяжело…
Помещение Эрмитажа оказалось не таким маленьким, чтоб Поляку удалось отыскать кого-нибудь из девчонок, но и не столь большим, чтоб не столкнуться с пронырливым Мишей Заком. Гуляя по музею среди бесценных шедевров мирового искусства, охраняемых армией престарелых смотрительниц, Хек ухитрялся щёлкать семечки. Это было нелёгкое и, по меньшей мере, опасное занятие, но Миша исполнял его чётко, аккуратно и, я бы сказал, артистично. Зак вынимал из кармана семечку и, проводя рукой по лицу, чтоб, якобы, почесать подбородок или нос, закладывал её в рот. Далее Хек едва уловимым движением челюсти раскусывал семечку и съедал. Также незаметно он удалял изо рта кожуру, и наконец, последний этап: плавно проведя ладонью по штанам, Миша ронял кожуру на пол. Скорость грызения была, конечно, низкой: 2 семечки в пять минут, но сам факт, согласитесь, был вопиющим свинством. Лицо Зака во время процесса грызения хранило печать непроницаемой задумчивости, и со стороны казалось, что этот человек, подавленный искусством, полностью отрешился от всего земного…
- Витя, ха-ха, вот ты где! – обрадовался Хек и затараторил не прерываясь. – Где все наши? Я тоже заблудился! Тут, слышал, есть столовая в самом Эрмитаже, может, они уже там сидят, а мы тут ходим, как дураки. Но картины меня просто убивают! От голых баб в глазах рябит уже, голова кружится и даже никакого интереса смотреть. Приелась эта бессовестность! Нет того, чтоб и в одежде тоже рисовали, там в юбках, в джинсах, потом можно в плавках, купальниках и т.д. Для контраста, а то все поголовно в чём мамаша родила, будто только так все и ходят: ну что это за ерунда? Что ты скажешь по этому поводу?
Виктора мучила усталость, боль в ногах, сухость во рту, и он поленился отвечать Хеку. Впрочем Мишу это не охладило:
- Вот не постигнуть мне, почему эти картины не считаются порнографией? Ах, это искусство… А фотография – что, не искусство, что ли? Картины-то все старые, фотографии тогда ещё не было, вот художники и изощрялись… С натуры срисовывали, между прочим, вот что меня больше всего бесит! Причём, нет того, чтобы там, например, бабушек своих просили позировать, которым всё равно делать нечего, и срисовывали бы на здоровье! А то всё молоденькие… Я бы тоже в художники пошёл, пусть меня научат! Ну, а сейчас, скажи, какой смысл голых баб рисовать, фотоаппаратом щёлкнул – и все дела, так нет же… Порнография. Нельзя. А это не порнография на стенах? Тьфу!
Усталый Котлецкий изнывал от Мишиной трескотни, но поделать ничего не мог. Хек трепался, как обычно, довольно громкой и Виктору оставалось утешаться лишь тем, что справа шествовала группа немцев, а впереди – англичан. Поляк лениво скользил глазами по картинам, не задерживаясь ни на одной, как вдруг его внимание приковала одна неприметная, небольшая картина. С неё смотрел красивый мужчина средних лет в плаще и шляпе. Котлецкий сначала не понял, чем взволновало его это произведение искусств. Он остановился, всмотрелся получше и обмер: да это же вылитый Чарльз Гарольд. Сходство черт лица было изумительным. Шеф искоса посматривал с портрета, в глазах его была беззлобная, но слегка укоризненная насмешка, мол, гуляешь, отдыхаешь, а дело стоит… Поляк почувствовал прилив стыда. Что он сделал в Ленинграде? Узнал, что какие-то прохиндеи тоже заинтересованы личностью Петра Ивановича – так это ему просто повезло. И то самое главное не удалось подслушать… «Всё! – про себя проговорил Котлецкий. – Сегодня иду на штурм. Или узнаю, где Облезлых, или уж ничего не узнаю… Сегодня, или никогда!»
- - -
Ближе к вечеру этого же дня Миша Зак и Виктор Котлецкий сидели в своём номере и играли в покер в качестве разминки перед партией в преферанс, к которой были приглашены и дамы.
- Душновато у нас, - ворчал Хек, - и окно закрывается.
Поляк молча взял со стола пепельницу и поставил её в качестве подпорки у окна. В комнату стал задувать сырой Ленинградский ветерок.
- Вот, знаешь, Витя… Отдыхаем мы с нашими девочками, общаемся, значит, - витиевато начал Зак. – Но всё так… по-детски. А нет того, чтобы… по-настоящему. Обидно… Что ты скажешь по этому поводу?
- Ты что, имеешь в виду половую жизнь? – сдавая карты, уточнил Котлецкий.
- Ты прав! – расцвёл Миша. – Так ты, я понял, одобряешь?! А что: номера двухместные. Они у себя скучают, мы у себя скучаем… Глупо!
- Конкретизируй свою мысль!
- Я предлагаю переселиться! – с жаром воскликнул Хек и махнул рукой. Локтем он толкнул раму, и окно с шумом захлопнулось.
- Бедная пепельница, - грустно вздохнул Виктор, посмотрев вниз, - не уверен…
- А я уверен! Согласятся: что я, баб не знаю?! Сперва, конечно, поломаются для очистки совести, мол, девичья гордость и всё такое. Надо просто смелее быть, а ты «не уверен».
- Я не уверен, что пепельница не упала кому-нибудь на голову…
- А вот это меня не волнует. Так, тебе – Танька, мне – Юлька. Решено! Я побежал, буду дежурить у ихнего номера. Цаплю задержу, а твоя пусть к тебе идёт! О’кей?!
Котлецкий невесело вздохнул. Притязания Хека на Копырину были ему неприятны, но… надо. Виктор решил идти до конца.
- О’кей, - кивнул он и через силу улыбнулся.
- Вот, давно бы так! – сказал Миша, выходя за дверь. – А то всё… как маленькие!
- - -
Хек ушёл. Котлецкий ещё чуть-чуть посидел у окна. На душе скребли кошки, возможно, даже собаки. Поляк этого не проверял. Казалось бы, он поступает правильно, но что-то было не так. И вдруг Виктор задумался… А зачем? Зачем всё это? Для него – ясно, разоблачение директора-жулика справедливая и благородная цель. А Чарльз Гарольду зачем? И, вообще, кто это? Иногда он походит на великовозрастного романтика, бескорыстного борца за правду, а иногда… Даже затруднительно сказать, на кого.
Мысли одолели Виктора явно не вовремя, перед решительным наступлением ему ни в коем случае нельзя было позволить себе морально расслабиться. Осознав это, Поляк вышел в коридор прогнать мысли. Он прошёлся взад-вперёд по ковровой дорожке. Думы не отступали. «И Таню Облезлых жалко. В чём она виновата? Вдруг, по правде, в меня, дурака, влюбилась: всякое ведь в жизни случается. А я её чувствами должен играть ради целей Чарльз Гарольда. Каких целей? Не знаю, но всё втянуто в эту чудовищную игру. Шеф, я знаю, не очень щепетилен в выборе средств. А разве простительно обманывать даже во имя борьбы за правду? Ладно, буду пока стараться для Чарльз Гарольда, но с глазу на глаз надо потом обязательно поговорить с ним.»
- Витька! – раздался сзади знакомый голос. Перед Поляком стоял Игорь Бирдюгин. – Витька, хорошо, что я тебя тут встретил. Есть дело! Тут, понимаешь, чуваки из Ростова на нас выступают. Вломить бы им надо… Как на это смотришь?
- Ну, вломи, мне-то что? – неопределённо пожал плечами Поляк.
- Как что?! Кто у нас в классе бичуганы? Ты да я! – воскликнул Кабан. – Ты что, не хочешь за нашу честь вступиться?
- Да… смогу ли я драться, - заколебался Котлецкий.
- Ты, Витька, не увиливай, - пригрозил ему пальцем Бирдюгин, - и только не надо прибедняться. Чурбановой смог сказать: «А харя не треснет», а каким-то ослам хари набить не сможешь?! В общем, рассчитываем на тебя!
Поляк не решился обманывать доверие товарищей и согласился. Игорь дружески похлопал его по плечу, заявив, что всегда знал, что Виктор «чёткий чувак». «Вечно так: одно дело на другое наслаивается», - с досадой подумал Котлецкий и только тут заметил, что к его номеру приближается Танька Облезлых. Он вошёл в двери следом за ней.
- Хек что-то к Юльке пристал, - присев на кровать, заговорила Танька Облезлых, стараясь придать голосу как можно больше беззаботности, - какой-то разговор у них. Я пошла, а они остались…
«Ух, Миша, противное ты существо», - с ревностью выругался про себя Котлецкий. Он стоял посреди комнаты и внимательно рассматривал Танькино лицо. В нём тоже что-то было, только что? «Наверное, и Танька Облезлых по-своему красива, только я не замечаю, - подумалось Поляку, - как бы то ни было, а пора…»
Дочка миллионера столкнулась взглядом с Виктором, улыбнулась и, застенчиво опустив глаза, расправила на коленях юбку. Котлецкий почувствовал неодолимую стеснительность. В глаза ему бросилась кнопка выключателя, и слегка помедлив, Поляк надавил на неё. В наступившей темноте был слышен лишь заоконный гул города да взволнованное дыхание Таньки Облезлых.
- Ты что свет погасил, а? – тихо спросила она.
- Да так, - замялся Котлецкий, - ученье – свет, и поэтому он мне о школе напоминает…
- Кто напоминает? – прошептала Танька.
- Свет.
Виктор подошёл и осторожно опустился на кровать. Потянулись минуты напряжённого молчания. Несколько раз Котлецкий пытался заставить себя обнять дочку миллионера, но в последний момент предательская стеснительность сковывала его тело. Наконец, отчаявшись, Виктор придвинулся к Таньке вплотную и неуверенно положил ей на грудь свою подрагивающую руку. Ещё с минуту продлилось безмолвие.
- А почему… ты не говоришь «не надо»? – озадаченно вымолвил Поляк.
- Зачем? – прижавшись к нему, страстно прошептала Танька.
- Ну… так принято, - растерялся Котлецкий, - так ты… ты?..
- Что? Что, милый? – шептала Танька, и губы её почти касались щеки Котлецкого.
- Ты не знаешь, случайно, где твой отец?!
- Я что, виновата?! Виновата, что мой отец – директор школы?! – взорвалась Облезлых пылкой истерикой. – Зачем ты меня всё время этим попрекаешь? Он из «колхоза» примчал и укатил куда-то, даже матери не сказал куда! Вот где мой отец. А я причём? Ведь… я тебя люблю! А не отец!
Дальше Танька отвернулась и заплакала. Виктор почувствовал себя редкостным негодяем и задумался было, как загладить свою вину, но события опередили его. Дверь в номер с грохотом открылась и в проходе нарисовались три чёрных силуэта.
- Эй! Нагло крикнул один из вошедших. – Где вы там? Сдаётесь?
Танька задрожала. Виктор продолжал сидеть на кровати и думал, как лучше ответить на вопрос агрессоров. «Только б не додумались включить свет, - молили бога Поляк, - в темноте-то мы потянем время!»
…Мой долг, дорогие читатели, поскорее прояснить создавшуюся темноту и рассказать о событиях, имевших место в то время, когда Котлецкий беседовал с дочкой миллионера. Миша Зак, набравшись наглости, попытался прижать Юльку Копырину в углу и заключить в свои объятия. Как выяснилось, Цапля отнюдь не сгорала от любви к Хеку, красноречивым подтверждением чему явился удар в солнечное сплетение, нанесённый ею растерявшемуся Мише. Зак поморщился от боли, но вместе с этим в его дистрофичном теле взыграла мужская гордость, и он попытался оказать сопротивление. Попытка оказалась неудачной. Копырина, заломив руку назад, прижала Хека носом к стене.
- Ну как? Доволен? – весело осведомилась она.
- Садистка! – всхлипнув, обругал её несчастный Миша. – И дура! Котлетина с Танькой, небось, развлекаются, а…
- Врёшь! – вздрогнув, охнула Цапля и машинально вывернула руку Хека до громкого хруста.
- Ой-я, больно! – озлобленно заскулил Миша. – Иди, сама убедись! Если совесть дозволяет.
Юлька отпустила Мишину руку, и пристыженный Зак выскочил из номера. Копырина нервно заходила из угла в угол. Она жестоко страдала и злилась. «Витя, мой любимый Витенька, с этой дурой Облезлых?! Как же так?» Цапля в смятении рухнула в кресло, и слёзы молча побежали по её румяным щекам. Неожиданно взгляд ей замер на лежащих на столе капроновых чулках. «Правильно! – осенило Юльку. – Ясное дело, остаётся только покончить с собой. Что мне смерть, когда нет в жизни счастья?!»
Она схватила чулок, поспешно затянула два узла вокруг шеи, вскочила на стул и стала приматывать другой конец к люстре. «Сейчас всё кончится, - пульсом стучало в мозгу, - войдут, а я… вешу. Покачиваюсь… Закричат сначала, потом снимут меня, а моё лицо ещё будет живым и прекрасным! Надо бы очки снять… И он увидит меня, уже мёртвую, и поймёт, как был жесток, поймёт, что навеки утратил своё счастье, будет раскаиваться, но поздно! Поздно…»
И Копырина, зажмурив глаза, спрыгнула со стула вниз. Но вместо того, чтобы судорожно извиваться всем телом, с хрипом задыхаться в тугой петле, она обеими ногами встала на пол. «Проклятый чулок! Растянулся», - облегчённо подумала Цапля и не спеша стала развязывать узлы.
Тем временем Миша Зак, очутившись в коридоре, поправил причёску и подумал, что теперь надо срочно идти к Котлецкому, посмотреть, чем он занимается, как вдруг голос сзади спросил:
- Ты, парень, тоже из Свердловска?
- Да, - машинально брякнул Хек.
- А мы из Ростова, - холодно усмехнулись в ответ. Миша Зак обернулся и увидел перед собой трёх парней с неприветливыми лицами.
- Ну и что? – предчувствуя недоброе, спросил Хек.
- А ничего… Будем бить, - пояснили незнакомцы.
- А… Э… Я в очках, - боком стал отступать Миша.
- Что делать – сами виноваты! Ваш Игорёк жирный разнаглелся больно. Кстати, может знаешь, где он сейчас?
- А… Он! Знаю! – на лошадином личике Зака заиграла улыбочка Иуды. – В триста пятнадцатом номере!
Парни из Ростова, не сговариваясь, поспешили по указанному Хеком адресу. Миша облегчённо вздохнул и с чистой совестью отправился в туалет.
- - -
- Ну где ты?! – злобно вопрошали незнакомцы, ворвавшиеся в номер Котлецкого. Они приближались, Танька Облезлых дрожала и с трудом удерживалась от того, чтоб не взвизгнуть.
- Извините, что вам нужно, - встав, поинтересовался Виктор у вошедших.
Ответом ему был гомерический хохот. Кстати, дорогие читатели, я не знаю, почему смех называют гомерическим. Гомер, по-моему, вовсе не был шумным и бесшабашным весельчаком (по крайней мере, так его рисуют на портретах).
Виктора попытались схватить, но он вывернулся. Началась возня, в темноте всё закружилось, а на противоположной стенке замелькал целый театр теней. Котлецкий чувствовал огромную ответственность за свою репутацию героя, поэтому не мог бежать. Он должен был сражаться, неизвестно с кем и за что, но сражаться! Поляк не был силён, тем не менее, в темноте с ним справились не сразу. Уже падая, Виктор с размаху заехал куда-то кулаком и сам не понял: то ли в челюсть, то ли в стенку. Но вот он уже прочно лежал, торжествующие противники придавливали его к полу. «Позор!» - подумал поверженный Поляк.
Неожиданно в номере зажёгся свет.
- Здравствуй, Витя! Тебе мешают жить? – услышал Котлецкий весёлый голос. В дверях стоял Игорь Бирдюгин в сопровождении своих друзей из «б» класса. Виктор облегчённо вздохнул.
- - -
После небольшой заварушки, в которой ростовчане потерпели сокрушительное поражение, молодые люди разошлись умываться по туалетам. Поляк был так нервно взбаламучен, что забыл, что у него в номере есть свой сортир, и потащился в общественный. Нос Виктора кровоточил самую малость, он скоренько просморкался и тут заметил сидящего на подоконнике Мишу. Хек что-то пристально рассматривал на улице.
- Вот так хохма! – воскликнул он. – Быстрее сюда, пока не ушёл! Погляди-ка, кто там с девушкой по бульвару шагает!
Котлецкий равнодушно подошёл к окну. Он чувствовал себя, несмотря на то, что всё вышло не так уж плохо, весьма прескверно. Обидел Таньку, ничего не узнал, нос расквасили… То, что он увидел, едва не явилось причиной помешательства. Под руку с курносой блондинкой мимо гостиницы плавно проплывал… Пётр Иванович Облезлых! Это было невероятно, но так. Лысину и походку директора школы Виктор не мог ни с кем спутать.
- Бывает же такое! – не уставал удивляться Хек. – Ну, тут-то он нам не страшен. Ну, пошли, в картишки перебросимся! Ты Таньку-то как? Или драка помешала. А у меня с Юлькой полный порядок.
«Дать бы Хеку по морде», - мечтательно подумал Котлецкий, но сдержался.
- Иди, раздавайте пока… А я выйду, мне надо. Я скоро.
Виктором овладели сомнения. А вдруг не он? Всё-таки на улице не светло. Поляк выскочил из гостиницы, догнал Петра Ивановича. Идя чуть сзади, Поляк послушал немного знакомый голос директора школы. Все сомнения развеялись. Котлецкий пошёл за Облезлых. Теперь-то он не упустит добычу! Но упустить пришлось. Пётр Иванович остановил такси и со своей спутницей куда-то уехал. Виктор стоял у обочины дороги, всё ещё не веря в удачу. Узнал! Что? Город Ленинград: хороши координаты. Тем более, что ничего не мешает миллионеру отбыть из него в любой час в любом направлении. Но в этот миг Поляк был почти счастлив. К этому чувству примешивалось лёгкое разочарование, всё равно как если б он играл в шахматы с сильным противником, и вдруг посреди трудной партии соперник прозевал ферзя… Победа… Но случайная, а значит, в другой раз её может и не быть.
«Что ж теперь делать? – задумался Поляк. От впечатлений сегодняшнего дня у него побаливала голова, и хотелось есть. – Что делать? Ха, что я думаю! Конечно же, на почту! Дать телеграмму! Как-то там Чарльз Гарольд? И пожратьлюбивое воинство… Небось, не ждут уж ничего, а я…!»
И Виктор Котлецкий трусцой поспешил к ближайшему почтамту.
Глава 33
РОБИНЗОНЫ СУХОЙ ТУНГУСКИ
В эту ночь солнце не заходило. Оно спустилось за лес, минут на пять-десять присело на корточки отдохнуть и вновь выкатилось на небосвод, холодное, недовольное и не выспавшееся. Где-то в углу неба робко жался мутный месяц, словно испуганный таким произволом светила. Это проявлялись признаки полярного дня, когда круглые сутки не темнеет. На траве обречённо валялись трое замёрзших людей. Они уже проснулись, но молчали. Весь запас ругательных слов в Чарльз Гарольдовский адрес иссяк ещё вчера, а ничего хорошего в таком положении никто сказать не мог.
- У-у, холодина собачья, штыб вы все подохли, - простонал Брюханов, переворачиваясь на другой бок.
- Можно крепко простыть, - безучастно проронил Ничвоглот. Роман Романович лежал на спине, сложив руки на груди, как покойник. Лицо его было полумёртвым от тоски и гармонировало с создавшимся положением.
- Кха-кха, это мне, доктор, и без тебя известно, - проворчал Александр и вдруг удивлённо рявкнул. – А! Что такое… Кусает!
- Да тебе, Саша, муравьи за шкирку заползли! – воскликнул Поскребухин.
Брюханов вскочил на ноги и принялся отчаянно стучать себя кулаками по спине.
- Ой, меня они тоже донимают, - пожаловался Григорий, поймав у себя на щеке муравья. – Хуже ресторана! А кстати, мы, помню, в детстве их ели…
- Кого? – приоткрыл рот Александр.
- Муравьёв! – Поскребухин поднёс ко рту пойманного санитара леса и укусил его. – У них задницы кисленькие. Вот, попробуй!
- Это ты будешь врачу рассказывать! – сплюнул Брюханов. – Психиатру!.. Я так жрать хочу. Где б чего промыслить? Тьфу, вся одежда мокрая. Это потому, что вся земля утром в испарине, штыб её холера взяла!
…День начался. Но это не походило на начало дня обычного цивилизованного человека. Вспомните себя, дорогие читатели. В тёплой, мягкой постели, в одиночестве или с кем-нибудь из оставшихся ночевать гостей вы спите, пока не выспитесь: до восьми, десяти, двенадцати, четырнадцати часов, кто как привык. Потом вы просыпаетесь, медленно встаёте и идёте умываться, чтоб согнать сонливость и привычную головную утреннюю боль, некоторые чистят зубы, некоторые моют уши и т.д. Когда с водными процедурами покончено, вы что-нибудь надеваете на себя и отправляетесь на кухню проведать, много ли еды осталось после вчерашней пирушки. Потом вы ставите на плиту кофейник, пьёте кофе, едите кусками бисквитный торт или колбасу, может даже тут же похмеляетесь. Завтрак окончен – и вы с чистой совестью залезаете обратно в постель, так как в полудрёме сподручнее переваривать пищу.
Но всё теперь было иначе для наших героев. В лесу не было ни холодильника, ни газовой плиты, ни колбасы. Пищу надо было добывать. Печальная троица покинула топкие берега Сухой Тунгуски и вышла к Енисею. По дороге нашли пяток подберёзовиков, это немного подкрепило дух пленников тайги.
- Точно! Вы, мужики, покудова грибы покопайте, а я удочки закину! – решил Брюханов. – Авось-ка кто-нибудь клюнет?!
Поскребухин и Ничвоглот, покуривая, поплелись по грибы, а Александр, закатав штанины, вступил в воды Енисея и занялся рыболовством. Жадные оводы неутомимо жалили его, но нет худа без добра – Брюханов убивал их, а трупы нанизывал на крючок. Не успел Александр закинуть удочку, как тут же выдернул из воды небольшую белую рыбу.
- Ого! Подъязок! Живём, мужики! – ликуя, выкрикнул он. Дело пошло весело. Вскоре на берегу кувыркалось уже штук тридцать рыбёшек. Брюханов вошёл в азарт. Все горести последнего дня была забыты, теперь для него существовала только удочка, леска и трясущийся от поклёвок поплавок.
- О, так у тебя идёт дело! – обрадовался Ничвоглот, подошедший попроведать рыболова. – А на спиннинг не пробовал?
Брюханов схватил спиннинг, забросил раз, другой, а на третий зацепилась щучка. Александр, медленно пятясь, вышел из воды, подтянул щуку на берег и, накинувшись на неё, как дикий зверь, схватил её за жабры и сломал позвоночник.
- Чтоб не брыкалась! – с улыбкой пояснил он Ничвоглоту. Через пятнадцать минут в руках Брюханова забился второй щурёнок. Щуки были невелики, грамм по триста каждая, но всё равно, сегодня Александру грех было жаловаться на невезение.
Распалили костёр. Щук решили оставить про запас, а подъязки и грибы были нанизаны на деревянные прутья и зажарены.
- А, как вкусно! – принюхиваясь, глотал слюнки изголодавшийся Александр.
- Жаль только, соли нет, - заметил Роман Романович.
- Ничего, продержимся! – накануне долгожданного утоления голода Брюханов был настроен оптимистично.
Но вот началась трапеза. Ели быстро, не удосуживаясь очищать грибы и рыбу от обуглившейся корки. Отбросов не оставалось.
- Эй, мужики, вы того, потише… - заволновался Брюханов, видя, что никто из присутствующих не уступает ему по прожорливости. – А то я ловил, а вы всё съедите!
- Что ты хочешь этим сказать? – хмуро уточнил Ничвоглот.
- А то, что не очень-то… уплетайте.
- Ладно, - сказал Ничвоглот, демонстративно пододвигая к себе грибы. – Пора, я считаю, подумать, что нам делать?
- Идти по берегу… Может, выйдем куда-нибудь, - предложил Григорий.
- Да уж, может… скептически усмехнулся Александр.
- Уходить отсюда опасно, - согласился Ничвоглот, - всё-таки этот ваш Гарольд написал, что вернётся… Я ему этого так не оставлю. В суд подам!
- Нет, суд – ерунда… Доказать трудно, да и… Лучше мы его тут сами прихлопнем, - злобно улыбнулся Брюханов. – Гарольд – проходимец, ни родни у него, ни дома, чирей ему на спину, убьём тут, закопаем – и никто не заметит.
- Не надо убивать Гарольда, - вмешался Поскребухин, - он мужик неплохой. Если вернётся – морду ему набьём и достаточно, а?
- Там посмотрим, - мрачно хмыкнул Отец. – Э, Гриша, ты что это целиком рыбу в рот пихаешь, а? А я что есть буду? Я вас тут кормлю, пою, штыб вас холера взяла, а у вас благодарности ни на граммульку!
- Сказал тоже. Поишь… Мы сами из Енисея-батюшки воду халкаем, - усмехнулся Григорий, - с привкусом канализационным.
- Это я к слову, - вымолвил Брюханов. Теперь он ел очень поспешно и с досадливой злостью провожал глазами каждый кусок, исчезающий во рту сотрапезников. Обстановка накалялась…
- Нет, так нельзя! – наконец, не выдержал Брюханов. – Ты, Гриша, тощий, а жрёшь не меньше меня, чирей тебе на ноги! Мой организм-то требует всяко больше твоего. Так что давайте-ка всё разделим по-справедливости… А то я опять не наемся!
С этими словами Александр отгрёб себе в кучу всю оставшуюся рыбу, выделив Поскребухину и Роману Романовичу только по одной рыбёшке.
- Так нельзя, - сказал врач, - мы тут одни, помощи ждать неоткуда, и должны друг другу помогать, всё должно быть общее, а не то… Всякое из-за этого может случиться.
- Скажите спасибо, что я угощаю! Я ловил! И всё тут! – вскричал Отец.
- Кхе… Это… Как-то не по-товарищески, Саша, - заканючил Григорий. – Вместе бедствуем, всё поровну должно быть.
- Кто не работает, тот не ест! – категорично провозгласил Брюханов. – Ты рыбу ловил?
- Так ведь… удочки нет…
- Это меня не щекочет!
Так начался раздор. Григорий печально вздохнул, Ничвоглот осуждающе безмолвствовал. Брюханов же, отделив себе львиную долю, с чувством, смакуя, расправился с нею почти полностью. Две рыбки, однако ж, он оставил, чтоб закусить ими перед новой рыбалкой, а пока, зажмурившись, растянулся отдохнуть на прибрежном песке.
- Щук будем есть так, - сквозь зевоту сказал он, - мне одну и голову второй мне! Остальное вам…
Александр, может, впервые в жизни, чувствовал себя хозяином положения, и это, как видим, доставляло ему немалое удовольствие. Остальным – наоборот…
День продолжался. Солнце мало-помалу вползло в свой зенит, и стало даже жарко. Тайга задумчиво безмолвствовала. Гудели оводы. Вдоль берега бродили огромные бородатые вороны и деловито ковырялись в выброшенных Енисеем отбросах, вынюхивая что-нибудь съестное. Где-то на уровне облаков лениво парил орёл, изредка совершая попытки, сложив крылья, лететь вниз, чтоб в падении подцепить какую-нибудь добычу. Это ему не удавалось, и орёл вновь взмывал до своих величавых высот.
- Вот интересно, - задумался Поскребухин, - коршун, смотрите, как высоко порхает, а я по телевизору слыхал, что он оттуда видит каждую мышь, представляете, какое зрение! Вот сейчас мы его только еле-еле видим, а он наши хари во всех подробностях рассматривает!
- Было б на что смотреть, - зевая, буркнул дремлющий Брюханов.
- А может, коршун самого Гарольда видит оттудова! – высказал предположение продавец. – Птица, а… Лучше человека получается…
- А разве это не так? Разве птицы не лучше нас? – спросил Роман Романович ни к кому не обращаясь. В нынешнем положении с врачом случились странные перемены. Раньше в его голосе и взглядах сквозила серьёзность и надменность, а теперь лирическая грусть. Ничвоглот, щурясь, смотрел за полётом орла и почему-то глубоко вздыхал. Машинально рука его наткнулась на лежащую в траве жареную рыбку, Роман Романович, не глядя, взял и съел её, наверное, даже не поняв, что делает. Мысли Ничвоглота улетели далеко, как орёл. Но недолго продолжался их возвышенный полёт. Брюханов заметил случившееся, и Роману Романовичу пришлось спуститься на землю.
- Слушай, доктор! – встрепенулся ограбленный Александр. – Я ж… тебя сейчас запросто вылечу!
- Да ладно… Не ори, - устало отмахнулся Ничвоглот.
Толстяк взбеленился такой наглости и толкнул Романа Романовича кулаком в лоб Ничвоглот повалился навзничь. Ярость озарила задумчивые глаза врача; не вставая, он пнул Александра в грудь. Брюханов упал, подмяв под себя пламя костра, но и сам при этом обжёгся.
- Гриша! – взревел задымившийся Отец. – Наших бьют!!!
Поскребухин не имел никаких причин вступаться за Александра. Переходить на сторону Романа Романовича продавцу, однако же, тоже не захотелось, поэтому он скромно отвернулся, сохраняя нейтралитет.
Тем временем Ничвоглот с Брюхановым разошлись не на шутку. Драться, к счастью, никто из них толком не умел. Сцепившись, они покатились по траве, с остервенением тряся друг друга за грудки.
- Караул!!! – совершенно неожиданно вскричал Григорий. – Рыба!
Дерущиеся на миг замерли в объятиях друг друга и повернули на крик свои взъерошенные и перекошенные от недоумения лица. Глазам их предстала следующая безрадостная картина: три ворона с хриплым перекаркиванием вырывали друг у друга одну из пойманных сегодня щук. Намерение хищников было более чем серьёзным. Брюханов, позабыв про врача, взревел диким голосом и кинулся за воронами. Увидя опасность, две птицы разом взмыли вверх. Самый крупный бородатый и злой ворон поднялся в воздух, не выпуская щуку из своего могучего клюва.
Вскоре случайный свидетель мог бы лицезреть следующую любопытную картину: трое человек с громкой бранью гнались за летящей вдоль берега птицей. Тяжёлая ноша в клюве покуда не позволяла ворону удирать быстрее и выше. Преследователи не теряли надежды.
- Стоя-я-а-ать!!! – неистово вопил Александр, надеясь, видимо, перепугать птицу своим голосом, но ворон оказался не из пугливых. Поскребухин споткнулся, пробороздил подбородком по песку и наткнулся на палку. Григорий поднял её и с силой швырнул вслед крылатому грабителю. Палка просвистела над плешивой головкой ворона, от неожиданности тот выпустил добычу из клюва. Щурёнок упал в воду. Ворон тут же пикировал вниз, схватил рыбу когтями и, взмыв на недосягаемую для палок высоту, скрылся за деревьями.
- Тьфу, чтыб вы все подохли! – в сердцах сплюнул Александр, вытирая рукой потное от бега и от волнения лицо. – Прошляпили жратву, штыб вас холера взяла. Так вот и доверяйся вам, дуракам…
Утомлённые, сердитые и голодные, робинзоны возвратились к своему дымящемуся костерку. Там их ждал ещё один сюрприз: во время их отсутствия вороны утащили и второго щурёнка. Беда одна не ходит, говорит нам народная мудрость и, наверное, это правильно. Вы, дорогие читатели, можете это проследить и по себе: наверняка у вас сегодня днём случились неприятности, вы недовольны, а тут, в довершение всех бед, в руки вам попался этот идиотский роман, который никак не может кончиться… Я вас прекрасно понимаю, сочувствую, но посочувствуйте и вы мне хоть капельку. Если вам так тяжело читать роман, то вдумайтесь, что испытал я, когда этот роман писал. Поверьте, мне было нелегко… Впрочем, нашим героям в этот час было не легче.
- Это ж надо, какая пакость жизнь! – Брюханов едва не плакал от обиды. – Ведь мало того, что всякие люди тебе вредят, так ещё всякое зверьё только и норовит, чтоб гадость сделать!
С полчаса примерно ещё общество покручинилось по поводу потерь, а потом все снова перессорились. Брюханов стал винить в случившемся Поскребухина. Григорий возражал, что его никто не назначал караулить рыбу, а драка – причина неуважительная. Роман Романович тщетно призывал всех к миру. Кончилось тем, что Брюханов постановил, что отныне каждый «будет добывать жратву себе сам!», потому что ему надоело иждивенчество.
- Накажет тебя бог, Саша, - с обидой проронил продавец и отправился по грибы. Ничвоглот распалил костёр, сел подле него и снова о чём-то грустно задумался. Александр же поспешил на рыбалку.
…И пророчество Поскребухина сбылось. Начало рыбалки было мирным. Брюханов вытащил одну рыбку, закинул удочку снова. Поплавок не спеша потянулся в сторону. Александр подсёк и с наслаждением ощутил упругую тяжесть подцепленной рыбы. Леска заходила из стороны в сторону. «Крупный зверь!» - обрадовался Брюханов и стал потихоньку выходить из воды, чтоб вывести рыбу на берег. Но вдруг вода всплеснулась, мелькнул серебристый бок, леска лопнула у самого основания удилища, и поплавок поплыл в глубь Енисея. Александр с тоской смотрел ему вслед, вспоминая, что запасной лески в наличии, увы, не имеется.
Однако оставался ещё спиннинг! Обозлённый жестоким ударом судьбы, Брюханов стал спиннинговать с яростью, не жалея сил, решив хоть немного утешиться поимкой щуки. Увы… Счастье, раз повернувшись к Александру задом, упорно не желало менять свою позу… Щуку он не поймал, зато блесна зацепилась за какую-то подводную железяку, возбуждённый Брюханов с силой рванул спиннинг… и лишился последней блесны.
- Кха, хе, кхы, а… - Александр стоял по колено в воде и, дёргая нижней челюстью, издавал какие-то слабые, нечленораздельные звуки. Чёрный день выдался сегодня для рыболова, зато Енисейский Нептун явно злорадствовал. Брюханов потерянно поплёлся вдоль берега и обречённо рухнул на песок рядом с Ничвоглотом. Врач этого даже не заметил, он думал о своём.
- - -
Вечерело. Робинзоны уныло сидели у костра. У всех болели животы: то ли от недожаренных грибов, то ли от питья Енисейской воды. Настроения всех троих были ярко пессимистические. Уже не ссорились – делить больше было нечего. Брюханова тоже никто не попрекал его недавним недостойным поведением, всем было не до этого.
- Может, какой-нибудь кораблик приедет и заберёт нас, - мечтательно пропел Поскребухин, - а то… Всю ночь тут сидеть.
- Ага, приедет кораблик, держи карман шире, - скрипнул зубами Александр, - на улице тебя машина сшибёт, и то, скорая помощь приезжает, когда уже коньки отбросишь, а тут… тем более.
- Это ты зря, на скорую помощь, - возразил Ничвоглот, - я в молодости там работал, так мы спасали людей!
- Ну да, - усмехнулся Брюханов, - я, помню, шёл как-то домой, под этим делом был, значит, немножечко двоилось в шарах… И, понимаешь, велосипед на меня наехал, чирей ему на хвост! Ха-ха! Ну что, упал я, раненый, в обочину и провалялся там, не помню, сколько… Так никто и не забрал… Эх, славные были времена всё-таки… А тут… Сейчас бы мясного чего…
Печальный взгляд Отца остановился на двух жирных, чёрных воронах, которые важно прохаживались по побережью.
- Слушайте, мужики! Есть мысля, - объявил Александр и, взяв себя ладонями за щёки, чтобы не отвлекаться, изложил свой план. Начал Брюханов неуверенно, но кончил с воодушевлением. План поимки ворона был такой: сделать из лески петлю, в неё, в качестве приманки, положить рыбёшку, ворон обязательно подойдёт, запутается в петле – и будет мясо!
Врач и продавец, поразмыслив, одобрили это начинание. Они старательно приготовили ловушку, а сами вполоборота сели у костра, делая вид, что просто болтают: даже сыграли в карты (у Поскребухина нашлась колода), чтобы притупить бдительность умных, но падких на чужое воронов. Но чёрные разбойники, казалось, всё-таки заподозрили неладное и не спешили подходить к приманке.
- Эх, до чего жирны, а, чирей им, чирей им на перья, - облизывался Александр. – А то брюхо болит! Поймать бы… Свернуть шею, шкуру содрать и в жаркое!
- Никогда воронов не ел, - сказал Поскребухин. – А вдруг они невкусные?!
- Конечно, невкусные! – обрадовался Отец. – Я за тебя ем, в общем.
- Ну нет, Саша, ты свои замашки бросай! Всё поровну поделим!
Вороны, однако же, не собирались вступать в петлю. И лишь когда наши герои, истомившись ожиданием, почти окончательно расстались с мечтой отведать жареную дичь, большой, старый ворон боком подобрался к рыбёшке, клюнул её раз, другой. Третий раз клюнуть не удалось – Брюханов так рванул за конец лески, что повалился на спину. Как ни странно, лапа ворона и впрямь зацепилась за петлю. Александр дерганул вторично – и мудрая птица, хлопая крыльями, покатилась по земле. С радостным возгласом Брюханов бросился вперёд, упал на ворона всем телом и зажал его в руках. Тут же подоспели остальные робинзоны.
- Ого! Вот это пичуга, ха-ха-ха, эх!!! – ликовал птицелов, любуясь своим пернатым уловом. Пленённый ворон дёргался, отчаянно сучил ногами, вертел головой, пытаясь извернуться и клюнуть толстяка в руку. При этом он издавал странные звуки:
- Кауу, кауу…
- Ха-ха-ха-ха-ха! – веселился от души опьянённый удачей Брюханов. – Не нравится?! Кау, кау! Да я и то лучше тебя умею каркать: кыррр, кыррр! Учись! Ха-ха-ха-ха…
Ворон брыкался, нервничал и уже успел изгадить все брюки Александра.
- Давай, сворачивай ему шею, что ли! – заметил Поскребухин.
- Сейча-а-ас! – улыбнулся Отец. Продолжая улыбаться, он, разжав одну руку, попытался поймать птицу за шею. Но в этот миг ворон высвободил крыло и с невероятной силой хлестанул им по лицу Брюханова. Птицелов зажмурился, ворон встрепенулся и долбанул клювом по руке Александра. Брюханов вскрикнул, ворон вырвался и на глазах у потрясённых робинзонов с шумом поднялся ввысь, оставив нашим героям лишь с десяточек своих перьев. Голодные люди с болью и грустью смотрели вслед улетающему ужину.
- Д-да, - тихо проронил Григорий, хотя молчание в эту минуту было красноречивее всяких слов.
- А… Плевать! Потирая раненую руку, сказал Брюханов. – Всё равно ведь вороньёвое мясо несъедобное…
Ему никто не ответил.
- - -
Не успели робинзоны пережить случившееся, как новая беда свалилась на них. Первым клеща на своей одежде обнаружил Ничвоглот. Врач снял пиджак, майку и обнаружил на теле впившегося в бок клеща. Александр перепугался, быстро разделся и с ужасом узрел, что в его жировые складки на брюхе вгрызлись сразу трое клещей. Поскребухин тщательно ощупал себя, но клещей не нашёл и остался доволен.
- Ну вот и всё…помираю, - устало захныкал Брюханов, тщетно пытаясь выковырять угнездившихся под кожей клещей. – Этот, как его, я слыхал, энциф… Энцифэ, кхе… В общем, хана! Из-за каких-то букашек… Тьфу!
- Клещей надо удалить и продезинфицировать рану, раз у нас нет под рукой противоэнцефалитных препаратов, - высказался Ничвоглот.
- Легко сказать… удалить, - скептически проворчал Александр, - это тебе не пьяного из кинозала удалить. Помню, мы с Василием, таксистом, купили поллитровку, а холодно, распить негде, темно, вечер уже. Зимой было дело, так мы с ним в кино. Там дерябнули, а фильм дерьмо такое, ну, мы и запели. На нас старуха тявкала-тявкала, а мы веселимся… Тогда она говорит на весь зал: «Мужчины! Удалите пьяных хулиганов!» Мерзавка, чирей ей на уши… Не успел я спохватиться, как смотрю, валяюсь уже лицом в снег. Смотрю, и Василия вслед за мною выносят… Удалили…
- Ладно, болтовня после, - деловито заговорил Роман Романович, - с клещами, действительно, шутить опасно. Готовься лучше к операции.
Брюханов заробел, но потом всё же решился. Ничвоглот, подержав над костром лезвие перочинного ножика, подсел поближе к распластавшемуся на траве Александру.
- Слушай, доктор, ты только не зарежь меня в отместку, что я тебе смазал за рыбу, - встревожено попросил толстяк.
- Ладно, - ответил врач. Роман Романович остался верен клятве Гиппократа и, не причинив пациенту вреда, с профессиональной ловкостью ножичком выскреб клещей из тела.
- Теперь надо это дело прижечь, - сказал Ничвоглот.
- Как прижечь? – приподнял голову Александр.
- Обыкновенно, калёным железом, как в старину…
Брюханов долго не решался, но, наконец, страх перед заражением энцефалитом победил боязнь боли. Роман Романович накалил лезвие ножика в пламени костра и прижёг пробуравленные клещами отверстия. Дикие вопли Александра троекратно огласили таёжные районы Сухой Тунгуски. Кончив с Брюхановым, Ничвоглот стал удалять клеща из своего тела.
…Всем хотелось есть, но грибы опротивели, от них болел живот, да и в окрестных районах их все вырвали уже, а далеко идти было лень. Обессиленные, голодные люди сидели у костра, не глядя друг на друга. Заметно похолодало, все жались ближе к огню. В животах всех троих трубили тревожные сирены.
- Послушайте, может, попытаемся внушить себе, что мы наелись? – вдруг предложил Ничвоглот, которому надоело слушать тоскливые завывания желудков.
- Это как это? – недоверчиво буркнул Александр.
- Обыкновенно! Путём аутотренинга! Давайте, это вещь сильная! Однажды у меня зуб болел, так я себе внушил, что боль у меня на губу переходит.
- Ну и что?
- И губа заболела! А зуб перестал болеть! Так-то! Ну, давайте!
Никто особенно не поверил в чудеса аутотренинга, но терять было нечего, и все согласились. Коротко Роман Романович пояснил, в чём дело и приступил к гипнозу.
- Вы устали… Очень устали… Сядьте удобнее. Ваше тело расслаблено. В ногах тепло, руки теплеют. Дыхание ровное, спокойное. Представьте со стороны своё лицо… Лицо спокойное, сосредоточенное. Морщины разгладились…
- Хы, ха-ха, - не сдержавшись, прыснул от смеха Поскребухин.
- Ты что, Гриша, свою харю со стороны что ли представил, да? – с усмешкой поинтересовался Брюханов. – И не выдержал.
- Н-нет, ха-ха, - просмеявшись, сказал продавец, - я глаза приоткрыл, а у тебя, Саша, такая физия… Будто никогда в жизни водки не нюхал... Такая невинная, умная…
- Нет, так у нас ничего не получится, - недовольно заговорил Роман Романович. – Надо сосредоточиться, расслабиться полностью, не отвлекаться.
- Ладно-ладно, - кивнул Отец, - но и ты тоже, давай по существу. Про то, что мы сыты, нам говори, а то про какие-то морщины, штыб их холера взяла!
Сеанс аутотренинга продолжился. Ничвоглот тихим, неторопливым голосом стал внушать:
- Вы расслабились… Вы отдыхаете после сытного обеда. Вы переели. Пища стоит в горле. От переедания стало тяжело дышать. Вы сидите в сытой истоме и засыпаете… Засыпаете.
- Тьфу! Хватит! Мне от этого вообще жрать захотелось, как… чёрт знает кому! – взбунтовался Брюханов. – Лучше уж не вспоминать…
Время летело быстро, но безрадостно. Григорий угрюмо смотрел на часы, Ничвоглот на небо, а Александр на прохаживающихся по берегу воронов. Их важный, самодовольный вид бесил Брюханова, а толстые лапы вызывали обильное слюнотечение.
- Птицы, сволочи, дразнят меня тут ходят, чирей им на душу! – злобно констатировал он. – Петлю не сделаешь – приманку мы съели. Разве что камнем прибить…
- Попробуй, - невесело улыбнулся Поскребухин.
- Вот ты всё время душу вспоминаешь, - задумчиво заговорил Роман Романович, - а что ты знаешь о душе?
- Не понял? – Александр недовольно покосился на врача.
- Вот мы в лесу остались, без всего почти, как животные, а душа в нас всё равно должна быть человеческая! А у тебя?
- Я одно знаю, - убеждённо заговорил Брюханов, - нажрался человек – и душа у него спокойна! Остальное всё туфта!
- Таким как ты, бездушным… Конечно, легче, - тяжело вздохнул врач. - А у меня недавно жена ушла… Разве вы это поймёте?!
- Что тут не понять! – с обидой вскинулся Александр. – Подумаешь, горе… От тебя ушла, а меня… из дома вышвырнула. Да так, что я до сих пор от алиментов ховаюсь, а ты – «душа»… О чём тут говорить?!
- Ты от алиментов… А у меня совсем не было детей, - пожаловался Ничвоглот, - вам этого не понять…
- Как не понять! – подал голос Поскребухин. – У меня тоже детей нет: что мы, не люди, что ли?! Понимаем…
- Так что не черта тут разводить вздохи, - резюмировал Александр. – Вы, интеллигенты, чтыб вас холера взяла, разводите страдания всяческие… А мы люди простые! Всем жить фигово. Но мы поменьше вашего стонем!
Ничвоглот подавленно замолчал, с горечью подумав, что его никто не понимает и не поймёт. Брюханов швырнул в затухающий костёр палку. Маленькие искорки взвились в воздух и понеслись вверх. По дороге они затухли. И вдруг в наступившей тишине раздался крик Поскребухина:
- Корабль! Кора-а-абль!!!
Все встрепенулись и увидали мчащийся по Енисею катерок. Робинзоны разом вскочили на ноги и кинулись к воде, каждый размахивал руками и брал своё. Катер прорычал мотором совсем рядом. Пена высоко вздымалась вдоль его бортов. Наши герои вопили до хрипоты, но напряжение голосовых связок было тщетным. Катер равнодушно промчал мимо, и робинзоны молча поплелись назад к костру. Там они нашли брошенные в завтрак рыбьи кости и внутренности и доели их.
- Какие гады, - заметил Григорий, - укатили и всё…
- Может, они не услышали, - тихо проговорил Роман Романович, - мы тоже не всегда слышим. Вот так живёшь, пьёшь, ешь и не думаешь… А только когда жизнь тебя вот так одного выбросит… услышишь голос души. А поздно! Поздно! Как я жил?! Лекарства дефицитные перепродавал и прочее. А зачем я это делал?! Я ж в медицину не для этого шёл! Я просто любил лечить людей… поначалу. Пропащий я человек!
- А я чем лучше! – Поскребухин ударился в раскаяние за компанию с врачом. – Я тоже из магазина потихоньку тащил. А зачем? Ведь не нуждался, а на душу грех брал… Однажды пьяного обобрал на улице, за просто так!
- А я! Я-то честнейший человек по сравнению с вами! – с жаром воскликнул Александр. – Я-то почему страдаю? Почему у меня жизнь испорчена? Пил на свои… почти всегда! Зарабатывал – пил, по-честному! Не пил бы, так, может, в люди бы вышел, стал бы художником или каким-нибудь дипломатом, а тут?! Сейчас бы хряпнуть с горя…
А Енисей всё тёк и тёк, и никакого дела ему не было до страданий троих обиженных жизнью людей. Разговор у костра оживлялся. Каждый задумался о своей судьбе, и всем стало горько… На голодный желудок людям редко бывает весело. В этом их счастье.
- И с женщинами мне не везло, - с трагизмом проговорил Роман Романович, - сколько их было, и все… пропали. Первая жена у меня артисткой была. Расстались мы… Людям искусства семья не нужна! А вторая жена… Ей всего девятнадцать было, когда она за меня вышла… Два года с ней прожил, а потом Раю, медсестру, полюбил… И вся душа теперь истерзана. А вы, вы хоть раз когда-нибудь любили?
- А как же! – зло сплюнул Александр. – Сколько угодно. Меня, вообще, в пятнадцать лет какая-то доярка, чирей ей на нос, совратила… Матёрая баба была. С тех пор я их терпеть не могу!
- А я никогда не любил, - грустно признался Поскребухин. – Женился так… Время было трудное… И так и не полюбил потом.
- Всё… Всё… Если выберусь отсюда – новую жизнь начну, - смахнув слезу, пообещал Ничвоглот.
- Все так говорят, - скептически зевнул Брюханов.
Прошёл час, другой, третий. Люди сидели и молчали. Их теперешнее никудышное положение упорно наталкивало их на мысли о никудышности прожитой жизни. Но теперь никто не высказывался: говорить – тоже труд, а все сильно ослабели за последний день. Начался дождь. Сначала он невинно моросил, но потом хлынул как следует. Костёр залило, никто и не пытался его спасти. Спички у всех отсырели. Теперь нельзя было ни погреться, ни пожарить грибы, но, казалось, никого это не трогает. На измученных лишениями робинзонов навалилась безразличная апатия. Мокрые, они сидели неподвижно и, глядя на Енисей, молча дрожали от холода. Правда, Брюханов даже в этой ситуации ухитрился заснуть, уткнувшись носом в мягкий песок. Во сне Александр громко чавкал – наверное, ему снилась столовая. Поскребухин вяло жевал травинку, Роман Романович перекладывал из руки в руку маленький камешек. Из лесу слышались шорохи, громко покрикивали разные птицы: там кипела жизнь. Здесь, на берегу, она остановилась…
Где-то на горизонте, посреди тёмной полосы Енисея нарисовалась вдруг чёрная, мутноватая точка. Она всё увеличивалась. Григорий привстал и протёр глаза. Чёрная точка на глазах преобразовывалась в лодку. Ничвоглот бросил свой камешек и тоже поднялся на ноги. Теперь уже явственно до наших героев донёсся звук мотора. Брюханов очнулся ото сна, вспомнил о холере и тоже уставился на спешащую по реке моторную лодку. Вскоре все увидели человека в кожаном пиджаке и шляпе. Он, скрестив руки на груди, гордо стоял на носу лодки и смотрел вдаль. Это был Чарльз Гарольд.
- Да вот они, архаровцы! – радостно воскликнул он, заметив копошащихся на берегу людей, - Причаливаем, Клизма, - сказал он сидящему сзади мужику. Моторка, подняв вихрь брызг, резко развернулась и пошла к берегу. Мотор затих. Лодка по инерции поплыла вперёд, уткнулась носом в песок. Чарльз Гарольд проворно соскочил на берег. Брюханов, Поскребухин и Ничвоглот стояли, широко расставив ноги и горящими глазами смотрели на нашего героя, как голодные волки смотрят на отбившегося от стада охотника.
- Доброй ночи, дорогие друзья! – с пафосом воскликнул Чарльз Гарольд, улыбаясь своей очаровательной улыбкой. – Ну, как тут у вас? Всё нормально?
Ответом было гробовое молчание.
- Что делать, друзья, пришлось вам немного поскучать без меня, но я же быстро вернулся! Зачем же дуться! – беспечно разглагольствовал наш герой. – Ты вот, Отец, совершенно зря насупился. Если б я тебя тут не высадил, тебя бы ночью капитан схапал бы в туалете, установили бы твою личность – и всё… Душа – в рай, ноги – в милицию. Алиментов-то сколько бы с тебя стрясли, а?.. Ну, а вы уж извините меня, Роман Романович, не сердитесь. Привет вам от Леночки, я с нею тоже познакомился. Интересная девушка… А вот вам всем от меня подарок. Клизма, давай.
Герасим Селёдкин нагнулся и, подняв со дна лодки солёного осетра, выкинул его на берег. Робинзоны впились в него нескромными, жадными взглядами. Чарльз Гарольд добродушно улыбался, видя, что примирение близко.
- Мда… Такая закусь… Ну и рыбища, чирей ей на пятки, - радостно почесался Александр. – А… Это самое…
- Я тебя правильно понял, Отец? – поинтересовался Чарльз Гарольд, вынимая из-за пазухи бутылку «Питьевого спирта».
- …Гарольд! …Вы гений! – провозгласил оглушительным голосом ликующий Брюханов и первым кинулся в распахнувшиеся объятия шефа.
- Хм… Спиртянский… - задумчиво облизал губы Григорий. – Ну, Роман Романович врач, они только спиртом и питаются, Саша – алкаш, ему всё пойдёт… А я человек слабый, мне бы чего-нибудь запивать…
- Запивать? Отлично! Лови, Гриша! – наш герой лихо швырнул на траву две бутылки «Русской». – Со мной не пропадёшь!
Итак, всё нехорошее было позабыто. Все в кружок сели на берегу, хлебнули прозрачной жидкости, разорвали осетра – и рухнула последняя стена недоверия. А когда опустела бутылка с «Питьевым спиртом», всеобщая дружба и благоденствие спустились на общество. Робинзоны справедливо посчитали, что теперь виновник их бед расплатился с ними сполна.
Брюханов целовался с Чарльз Гарольдом, Ничвоглот – с Герасимом Селёдкиным, Поскребухин – с осетриной головой, и все были счастливы.
- Всё нормально, Чарльз! – кричал Роман Романович. – Я на тебя, Чарльз, зла, ей-богу, не держу! Я тебя уважаю, Чарльз… Начхать на круиз, на Леночку. Ты, Чарльз, помог мне о ду-ше задуматься… О жизни… Спасибо!
- Не за что, Роман Романович, - скромно опустил глаза наш герой.
- Нет! Есть за что!!! – горячился врач. – Я пью за тебя, Чарльз!
- Пей, Роман Романович, пей…
- И я, Гарольд. Я, раз такое дело, тоже вам спасибо говорю. Большущее, Гарольд! – Брюханов, расчувствовавшись, расплакался на груди у шефа. – Я тут порыбачил! Сначала, правда, я на вас немного обиделся…
- И зря! «Всё, что ни делается – всё к лучшему», - сказал дядя Петя, прослушав сообщение об атомной бомбардировке Хиросимы… И был глубоко прав.
- Какой Сима? Я не Сима, я Саша, припоминаете, Гарольд! Вот, знаете… Ворона ведь мы тут изловили! Скажи же, Гриша!.. Гриша!
Поскребухин, мирно свернувшись калачиком, уже пускал во сне пьяные слюни.
- Чего это он! – возмутился Ничвоглот. – Как кисельная барышня. Бутылку водки всосал – поплыл… Смех на палочке!
- Надо растолкать его! – закипятился Брюханов, порываясь встать.
- Друзья! Успокойтесь, пожалуйста, - миролюбиво увещевал пьяных Чарльз Гарольд. – Ну, не может пить человек. Не может! Оставим его в покое.
- А водка ещё есть? – с чавканьем пережёвывая остатки осетрины, поинтересовался Александр.
- А как же! Клизма, будь добр, принеси-ка нам ещё парочку.
Герасим Селёдкин на четвереньках пополз в лодку за подкреплением.
- Эх! Вмажем – и ляжем, правильно, штыб вы все подохли! – уже заплетающимся языком говорил Брюханов. – Вот спорим, я сейчас бутылку могу единым духом уговорить. Не отрываясь! Спорим, Гарольд?!
- Не надо спорить. Пей… по-нормальному.
- А знаете, Гарольд, я ведь не только вас, я тут всех люблю! Всех! И Роман Романыча… Он меня тут пнул, правда, но ведь у него, как выяснилось, любовь несчастная… Верно, Романыч?
Ничвоглот не отзывался. Он пошёл в лес по нужде, но по дороге упал и тут же захрапел. Герасим Селёдкин свалился у самой воды и тоже заснул. Дольше всех не отключался Брюханов. Он замучил нашего героя своими нетрезвыми излияниями. Александр допился до того, что божился, что сдастся властям и выплатит все алименты, пусть даже придётся для этого собирать бутылки или работать учителем. Наконец красные глаза толстяка закатились, он рухнул навзничь и замолчал.
Чарльз Гарольд с улыбкой смотрел на спящих. Сам он выпил только слегка, и теперь думал. Список близких сообщников Петра Ивановича Облезлых теперь был у него в кармане. Тогда в избе наш герой натолкнулся на брата Герасима и по собственной глупости получил от него табуретом по макушке. Потом вернулся Клизма, опознал Гарольда, его привели в чувства – и всё пошло как по маслу. Кроме важного списка, Чарльз Гарольд купил у браконьеров на имеющиеся деньги осетров и чёрной икры. Он рассчитывал реализовать этот товар в цивилизованном мире с троекратной прибылью. А теперь он так легко помирился с сообщниками. Правда, ему уже второй раз за последнее время громко стукали по голове, но стоило ли расстраиваться из-за подобных мелочей?!
Дул ветер. Сосны качались, по Енисею пошли небольшие волны. Наш герой стоял на берегу, смотрел на реку и чувствовал, что удача наконец-то понесла его по течению. Чарльз Гарольд ещё не знал, какая радостная весть ждёт его в Свердловске. А там на холодильнике Поскребухина он найдёт телеграмму: «Дядя Петя поехал в отпуск в Ленинград. Не знаю, долго ли там пробудет. Приезжайте. Поляк». Увидев телеграмму, Чарльз Гарольд захлопает в ладоши и громко крикнет: «А!!! Ха-ха!!!», так что перепугает всех соседей по лестничной площадке. Но как тут не заорать, когда след коварного миллионера наконец-то снова найден! Густой туман рассеивался… Начиналась пора возмездий!
КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
Приключения Чарльз Гарольда Часть 3
© Copyright: Игорь Одиноков, 2016
Свидетельство о публикации №216100801105
Свидетельство о публикации №216100801105
Рецензии