Вожди и визири. Глава девятая

Вожди и визири

Повесть-сказка, действующие лица и события в которой исключительно выдуманы автором и могут оказаться лишь случайными совпадениями, взятыми из реальной  жизни.

Глава девятая
Дискуссия

И тут сценарий мероприятия нарушил, выплывший на авансцену, летательный аппарат Жреца. С него месье Макороноухий призвал всех обратить  внимания на свои действиям. Чуть нависая над дирижерским пюпитром, он оглядел сначала зал, а потом уставился на оркестр.
Время  шло неумолимо.
Босые пальцы и пятки тамтамщиков уже устали отсчитывать прошедшие такты паузы, а только все не было долгожданного взмаха дирижерской палочки для начала музыкального сопровождения основной темы, заявленной для судьбоносного концертного выступления.
А оно все медлило. Словно закончились последние иголки дикобразов карандашных пальм, являвшиеся незаменимым атрибутом в руководстве любого оркестра. Уже тем, что не только подавали сигнал исполнителям для выполнения их основной миссии. Ведь, после всякой фальшивой ноты, острейшая  игла тут же выполняла особую роль. Можно сказать, миссию своеобразного перста судьбы. Некоего орудия правосудия, которое отлично и без хлопот, тут же исполняло наказание, вынесенное главным на сцене лицом, пока что молча, но демонстративно – задом к залу, стоявшим за дирижерским пультом,  в адрес совсем других мягких мест – пока еще не провинившегося музыканта.
Место во главе тамтамщиков, очень серьезно понимавших дисциплину с помощью иглы,  всегда было не просто уважаемым на публике,  но и выгодным. Так как оно позволяло тому, кто его занимал, быть на и виду в самый важный момент истории Богатого острова, и пожинать немалые гонорары.
И это прекрасно понимал тот, кто получил возможность так возвыситься над другими. Короче все сводилось к неторопливости автора, всуе перед Нынешним Вождем, обещанного  шедевра. Первого и неизвестно – не последнего ли? Потому что новоявленный композитор обычно работал в создании политических пьес и увертюр, а в этом жанре исторического набата выступавшего  исключительно на общественных началах.
Но вот завершилось смакование дипозасланцем своей новой роли. С высоты своего летательного аппарата с шарами  по углам корзины, он сначала погрозил музыкантам дирижерской иглой, после чего взмахом этой знаменитой дикобразовой палочки, наконец-то  взялся за тело. Строго предложил здоровякам, изнывавшим в ожидании этого  за своими тамтамами, что есть мочи дать ход его замечательному творению, выдающимся образом прославляющему Богатый Остров.
Между тем, под раскаты торжественного звукоизвлечения, уже зрел заговор. Правда, пока, что лишь в мозгу одного отставного властелина обеих ключей – скрипичного и басового, не считая того, что был от номера гостиницы, где ожидали стопка нотной бумаги и карандаш для утоления приступа творческого нетерпения.
Глядя на то, что вытворялось  на сцене с колыхающейся над пюпитром дирижерской корзиной, маэстро Бахбородинский уже составив план коварной мести. Сейчас же только и делал, что выжидал окончательной усталость молотобойцев, терзавших своим упорством тамтамы.
Он только радовался своей предусмотрительности, позволившей ему загодя пригласить для исполнения своегого нового произведения не просто звезду одной этой эстрады, а популярнейшего повсюду в здешних краях исполнителя вокализов Эндокриола Громыхзона.
Да и тот, после вчерашнего употребления чрезмерного количества дрынцаловки, а наутро еще больших литров опохмелителя, теперь давал безмолвны знаки начинать пение. Так как непроизвольно танцевал за кулисами, поочередно поджимая от нетерпения то одно, колено, то другое.
Как было почти всегда перед его выходом к зрителю. А значит, явно был уже готов отчетливо и протяжно произнести в микрофон каждый значок, начертанный ему на листке с вокальной партией.
 – Когда же песня станет окончательно узнаваемой и популярной, можно будет отправляться с нею на гастроли, – вертелось в голове у автора музыки и текста. – И уже там, в пути к новой славе, зарабатывать на продаже входных билетов на концерты.
Тамтамы, между тем, смолкли. Музыканты потянулись за кулисы. Хотя все еще продолжал раскланиваться бисирующий дирижер, чья голова в поклонах то исчезала за стенками липовой корзины, то появлялась снова, озаряя всех своей счастливой улыбкой. Удивительно еще и тем, что  блестела вставленными зубами под заведенными в экстазе под самый лоб мудрыми очами автора музыки и текста.
Вот тогда, под гром аплодисментов, которыми воздали музыкантам по их заслугам и успел выйти к рампе, следуя разрешению нынешнего Вождя, сам маэстро Бахбородинский.
Более того, припав к микрофону, он умудрился прочесть первые слоги названия нового номера концерта, как его чуть не затоптали, вернувшиеся за дополнительными воздаяниями, тамтамщики.
Вышло так, что каждого из них выгнал на прежнее место один только вид обнаженной дирижерской палочки. Она же являлась ныне грозным оружием в руках бывшего новичка, а ныне – мастера торжественного провозглашения всего и всякого. Доказавшего свое мастерство с помощью дребезжания козлиной кожи, натянутой на вместительные бочки тамтамов, прежде использованные не по назначению – для настаивания плодородного коричневого раствора.
Потому тревожную тишину, на мгновение установившуюся сразу после обнародования маэстро Бахбородинским его грандиозного вокального замысла, прервал гром чужой овации. Той самой, что зал вновь устроил дипзасланцу в лице его взмыленных от усердия подчиненных с массивными колотушками в уставших руках.
Так что оказалось на лицо, что, совсем не зря получал щедрый оклад коричневой краски за своё сидение в заморском далеке месье Макороноухий, сумевший найти новое приложение своим многочисленным талантам.
Так и находились они под лучами софитов – стоял на своих двоих бывший владыка музыкальной империи Богатого острова и плавал в корзине над сценической площадкой ее новый светило. При этом оба поглядывали друг на друга краешками глаз, тогда как полностью расширенные зрачки устремляли на зрителя. Одни с ненавистью за измену, а другой – вынося молчаливую благодарность своему новоиспеченному электорату.
Дополнительный резонанс происходящему придавало эхо, все еще раскатывавшееся по округе от слов маэстро Бахбородинского, поторопившегося с объявлением выхода к публике Эндокриола Громыхзона с его новым произведением.
Один только Визирь Переменчивая Зорька не рукоплескал. Только вовсе не потому, что не мог определиться в том, кто ему более по нраву. В этот момент он лихорадочно подчитывал, глядя вниз, на босые ноги, покрытые коричневым «загаром» собственные убытки.
Они же грозили быть немалыми от замены простых звуков тамтамов на своем танцедроме еще и рифмованными сотрясениями воздуха. За которые следовало бы отчислять немалые авторские гонорары уже не только маэстро Бахбородинсому и его звонкоголосому протеже  Эндокриолу Громыхзону, но и феномену с воздушного шара, доказавшему на деле – как здорово может быть всем, кто здесь собрался от идей, созревших над волнами океана с проносившимися внизу сворами ездовых злых дельфинов.
Притом, что единой коричневой лепешкой от каждого из них вовсе не отделаться. Могли потребовать и некую сумму «данайцев». А все едино выходило не в пользу прежней услады любителям коллективных развлечений под музыку лезгинки - гопаков.
А раз так, посчитал Визирь, то и нечего было церемониться с конкурентами в шоу-бизнесе. И он составил троицу на сцене, выйдя к рампе, где его вовсе не ждали, ни зрители, ни, тем более их кумиры.
Микрофон, между делом, объединил всех, сделав состоявшийся диалог властителей умов доступным для самих владельцев серого вещества под черепной коробкой с затейливыми ирокезами на полувыбритой загорелой коже.
 – И во что же обойдется всемирное узнавание вашего нового труда на ниве поэзии и музыки? – задал он столь прямо, сколь хотел получить ответ.
 – Вот именно, – поддакнул из своей воздушной корзины месье Макороноухий, понявший доподлинно, что до него очередь пока не дошла и можно попытаться задобрить титулованного продюсера.
А вот маэстро, в ожидании неминуемого триумфа понесло, как скакового жеребца за сто шагов до финиша.
 – Всё! - не стал мелочиться Бахбородинский. - Зато потом каждый, полученный мною и певцом, «данаец» обернётся сторицей.
Он взором гордого орла обвел сначала облик Переменчивой Зорьки, а потом гораздо менее коричневых цветом,  чем тот – уважаемых в обществе зрителей с привилегированного первого ряда.
 – Да, да! – не унимался маэстро. – А то и тысячерицей.
Оставалось Визирю на эти очень заманчивые доводы соглашаться. И он  не стал прятать от других принятое решение:
 – Так дело пойдет.
 – Но, – он повернул свой гордый профиль в сторону кулис, где переминался с ноги на ногу, пока что еще не востребованный вокалист.
 – И сколько запросит за свои труды, – чуть замявшись Переменчивая Зорька с трудом вспомнил фамилию народного кумира. –  Эндокриол Громыхзон.
 – Ничего! Только позвольте удалиться! – раздалось из-за портьеры, сооруженной из разлапистых листьев карандашной пальмы, под звуки быстро удалявшихся пяток певца, измаявшегося в ожидании столь важного ему момента.
Честность на Богатом Острове ценили.
Вослед, так и несостоявшегося участника несбывшейся премьеры донеслись жидкие аплодисменты, имевшие намерение поддержать того в намерении осуществить сиюминутную мечту.
Затем все взоры устремились на маститого маэстро. Одни глядели на него с откровенным восхищением, другие – с ненавистью, и все вместе – завидуя волчьим аппетитам творческого лица.
Таким образом, были обнародованы  столь ничем не прикрытые претензии на полное присвоение ценного гуманитарного груза с материка, доставленного рейсовым ковром-самолётом. И  запросил их оратор, что называется, до последней денежки. Но словами, которые могли бы даже укрепить деловую репутацию Бахбородинского.
Разумеется, только в том случае, если бы внезапным противником оппонента Переменчивой Зорьки не стал, до сей поры вальяжно чувствовавший себя в своей корзине, живописно плавающей над сценой,  кумир любителей тамтама и произведений на морскую тему.
В громкоголосых и самовлюбленных заявлениях претендента на казну, он самим нутром почувствовал реальную угрозу своим собственным, не менее грандиозным, планам на использование «данайцев».
Его возражение было обличено в мало-дипломатическую форму и подкреплено фигурой из трех пальцев, так не гармонировавший с почтенным обликом дипзасланца.
 – Ни в коем случае не разрешу гастролировать чужакам по концертным залам, где пока еще беззаботно проживают мои доверители! – заявил из последних шаманских сил месье Макароноухий. –  Я там лидер!
Пока все рассматривали его затейливо вывернутые пальцы правой кисти, коварно добавил:
 – И никакого другого не потерплю.
И, как оказалось, месье, прилетевший сюда на собственном аппарата нисколько не тяжелее воздуха, прекрасно  знал, что говорил.
По острову, оглушенному его откровениями, несущимися до сих пор эхом трудового дня тамтамов, кто-то, а может и сам автор емких выражений, тут же запустил уникальную новость.
Оказывается в отдаленной норке рогатых длиннохвостых дикобразов своего детёныша счастливые родители только что назвали в честь месье Макороноухого.
Было, отчего возгордиться. Да так, что не смутила и не слишком праздничная подробность. Ведь, взрослые обитатели, как норок, так и пальм, несколько сократили его знаменитое творческое имя «Макороноухий» до, совершенно приземленного, но от этого не менее ёмкого: «Макуха».
И теперь шаману, по его разгневанным утверждениям, совсем не хотелось бы, лицезреть, как на пару с его родным и дорогим Макухой бегает и какой-нибудь чужой, совершенно  громыхзонистый представитель местной фауны, а то и растет экземпляр островной уникальной флоры.
Спор накалялся. Разрастался. Пока  в самой верхней своей точке не дошел до настоящего рукоприкладства, связанного с самоуправством.
 – Я знаю, как поступить с гуманитарными данайцами! – оборвал воздухоплаватель все предыдущие споры насчёт наличности из бюджета. – Заберу их с собой на Большую землю.
Дирижерская палочка в его руке, продемонстрированная тамтамщикам, тут же подняла дюжих музыкантов на его поддержку, выразившуюся в том, что над козлиной кожей нависли, в ожидании приказа, громадные колотушки.
Месье Макороноухий продолжал, и далее не желая униматься в своих сногсшибательных прожектах.
 – Потрачу на подарки простым людям, – заявил продолжатель дела коммунаров, взявших приступом Бастилию. –  Этих средств там  на всех прежде не хватило, а теперь и подавно, если их сюда завезли.
И вот тут снова слово взял Нынешний Вождь острова. Вернее, не слово, а звук. Трель его свиста, выделенного тонкой трубочкой губ, оказалась такой недовольной, что поменркли все прежние эмоции и настроения.
В подтверждении остроты ситуации, лопнули один за другим шары «Анти-СПИДа», развешанные  над  липовым коробом нового претендента на полученные инвестиции. Теперь, нагретая лучами, вошедшего в зенит настоящего Солнца, а не образного светила, белесая резина перестала перед хозяином тянуться, как прежде. А нового владельца ситуации просто не выдержала. В итого латекс сдулся. Поставив на сцене перед толпой зрителей многоточие в виде окончательно и бесповоротно испорченных противозачаточных средств.