Из романа Медвежья нора, Колдун и куртизанка

      Ранним апрельским утром, когда большинство порядочных греков ещё спит, и, лишь только рыбаки выходят в море, по центральной улице небольшого города шёл человек. Ему было тридцать лет, - хороший возраст для мужчины. Лицо его было точно вырублено из камня: жёсткий хищный рот, красивый нос с лёгкой горбинкой и холодные глаза цвета моря в шторм. Он был весьма и весьма привлекателен, но эта жесткость во взгляде не раз пугала людей и отталкивала от него взоры. Впрочем, немудрено: он был магом. Так же как был магом его отец, и дед, и другие мужчины из его рода. Памарис Кассандакис, так звали его земляки, жителям города чаще всего внушал страх. Кроме неё. Она, встречаясь с ним в присутствии служанки на улице, приветливо улыбалась ему, показывая умилительные ямочки на щеках.
      Ахрисидия, по кличке Изида, лучшая куртизанка не только в городе, но и, пожалуй, во всей Греции, чьи карие глаза воспевали поэты, а за право писать с неё икону Божьей матери дрались все художники, совсем не боялась его. Напротив, он чувствовал, что симпатичен ей. Но ему с детства были противны шлюхи. Как и его мать, упокой господь её душу. Памарис однажды стал свидетелем её любовной сцены с приезжим богатым негоциантом, и после этого сбежал из родного дома. Проскитавшись по свету десять лет и овладев всеми секретами магии от Индийской и Китайской до камлания северных народов, он вернулся в родной город, где успел открыть свою лавку товаров для женской красоты, жениться на приличной, как ему казалось, девушке из хорошей торговой семьи и обзавестись потомством. Двое детей, мальчик и девочка, были похожи на него. И всё бы ничего, но…
      В городе многие прекрасно знали, чем Памарис тайно занимается на чердаке своего дома. У него там была мастерская. Точнее лаборатория. Для алхимических опытов и поиска смысла жизни. Слава Всевышнему, сейчас 1436 год, и вся Европа потихоньку грешит алхимией, вплоть до папы Римского и королевских семей, так чем он хуже?
      Пройдя ещё пятьдесят шагов, Памарис оказался у входа в храм. Подумал и решил зайти внутрь. Ему было ужасно смешно, когда говорили, что святое распятие отпугивает колдунов. Колдун – такой же человек, как и все! Лично он не имел ничего против, чтобы молиться Христу. И молился, как все.
      Оглядев внутреннее убранство, он хмыкнул и покачал головой: чтобы быть ближе к Господу, не нужны такие излишества. Бога надо иметь в душе, и если его нет… Впрочем, какое ему, отщепенцу, до этого дело?! Весь город называет его голубоглазым сатаной, язычником и ещё кое-чем похуже. И это при том, что он помогает половине жителей излечиваться от хворей. Правда, Памарису на это наплевать. Сильные мира сего, вплоть до губернатора города, и все знатные горожане тайно ходят к нему на поклон. Одни, чтобы достать приворотного зелья, другие – быстродействующего яда, чтобы извести ближнего. И это примерные христиане! Лжецы, которые громко прославляя Бога, грешат в его честь!
      Подойдя поближе к изображению Божьей матери, Памарис невольно залюбовался: одно лицо с Ахрисидией. Те же огромные карие глаза, пухлые губы, нос, правда, не её, но всё равно узнать можно. Местный иконописец постарался на славу. Вот ещё один пример лицемерного вранья: писать Богоматерь со шлюхи! И все делают вид, что не замечают этого, потому что самая богатая женщина в городе щедро платит за свои грехи. Не хватало, чтобы потом верующие падали перед ней ниц, точно она и впрямь Богородица.
      За этими думами, Памарис не заметил, как в храм кто-то вошёл. Только потом он уловил едва слышный шелест одежды и лёгкий аромат духов. Аромат, который не спутаешь ни с чем.
      Войдя в храм, Ахрисидия опустила на поднос золотую монету, взяла две свечи, и приблизилась к иконе. Затем она зажгла свечи и поставила их, рядом с остальными. В её поведении не было ничего непристойного, напротив, её никогда бы никто не принял за продажную женщину: внешне это была прирождённая аристократка, а не дочь рыбака. Она набожно перекрестилась и сложила перед собой руки, не слыша, как Памарис подошёл к ней сзади.
- Как это должно быть приятно молиться самой себе! – иронично сказал он, взглянув на портрет, а затем на живой оригинал, стоящий перед ним. Та совершенно не смутилась, и, улыбнувшись краем губ, ответила: «Человек молится не изображению, а высшей силе! Независимо от того, как эту силу показывает живописец!».
- А ты довольно умна! – заметил Памарис, - И красива… Как она! – и показал пальцем на икону.
- Не стоит кощунствовать в храме! Это не к добру! – мягко сказала Изида, - мы можем выйти и поговорить.
      Не привыкший к повиновению, тем более к приказам женщины, Памарис, точно послушный мальчик, проследовал за ней. Они вышли к саду, окружённому пиниями. Ахрисидия шла с прямой спиной, точно родилась царицей. Его это задело.
- А ты не слишком боишься мужчин, как я погляжу! Ты не думала, что я могу оскорбить тебя или причинить зло?
      Та снова улыбнулась. В её глазах засветились мягкие огоньки. За такой взгляд можно было, не колеблясь, отдать самое дорогое, да что там! Саму жизнь!
- Я вижу людей, и знаю, что ты мне зла причинить не можешь! – её голос журчал, точно ручей.
- Почему? – удивился Памарис.
- Потому что ты влюблён в меня.
- Кто, я?
Та засмеялась.
- Боже, до чего же слепы иногда бывают мужчины!
У Памариса сжались зубы, и заходили от злости желваки, но он сдержался.
- Ты не думай, что я хочу тебя обидеть! – и Ахрисидия мягко коснулась его рукой, отчего у того пошли мурашки по коже, - Я знаю, что ты женат. И что тебе не нравятся такие женщины, как я. Приходи в мой дом завтра вечером, просто как гость, я приглашаю тебя! Там будут все знатные горожане, тебе это будет полезно и приятно. Я обещаю, не будет ничего такого. Просто интересное времяпровождение и отменная кухня. А заодно мы побеседуем. Хорошо?
      Очень хотелось ответить ей грубо, и сказать какую-нибудь гадость, но он не стал. Только кивнул в ответ, и понял: он придёт. Потому что не сможет не прийти.
      Дом знаменитой куртизанки знали все. И Памарис не был исключением. Правда, до сего дня он обходил это место стороной. Тем более что Зоя была очень ревнива. Женившись на ней относительно молодым, он и не подозревал, какой Везувий клокочет в этой треклятой бабе, у которой на уме были одни лишь сплетни и тряпки. Она была довольно миловидна в юности, но потом лицо её приобрело хищные черты. Самым ужасным был голос. Именно он выдавал в его обладательнице склочную базарную бабу, от которой не было проку ни в постели, ни в хозяйстве. Правда, она родила ему детей, и за это Памарис был ей благодарен. Но он был мужчина. А она, после двух родов, уже перестала быть женщиной. Что поделаешь? Каждому отмерян свой век. И теперь любезная жёнушка каждый день изводила его своей ревностью.
      Войдя в дом, и поднявшись по мраморной лестнице, ведущей в обеденный зал, откуда уже доносился гул гостей и смех, Памарис на минуту огляделся.
      У хозяйки дома был отменный вкус, а оригинальность убранства превзошла все ожидания: колдун сразу оценил стены из розового туфа, привезённые из Армении, красивые медные канделябры в виде голов львов, безупречные древние арки, вместо дверей и мраморные полы черного цвета. Такого, пожалуй, не было ни у кого в городе.
      Показавшись в парадной арке, Памарис сразу привлёк внимание беседующих гостей. Несколько женщин, сидевших в непринуждённых позах, сразу же внимательно оглядели его. Да и было от чего: на нём было его лучший костюм с плащом из серебристой ткани и двойного хитона в серо-фиолетовых тонах, оттеняющий длинные тёмные, собранные сзади в хвост волосы и те самые глаза, которыми пугали детей на окраинах, заселённых бедняками.
      Ахрисидия, поднявшись с места, вышла к нему навстречу. Она была похожа на маленькую золотую птичку: на неё было платье из блестящей желто-палевой ткани, подчеркивающее формы так, что казалось, будто она вышла из воды. Как Афродита. У Памариса перехватило дух. Недаром её назвали Изидой, уж больно плотские мысли возникали, глядя на неё. Да и глаза, как у египтянки.
……Приблизившись, Ахрисия посмотрела на него с улыбкой, обнажив ряд белоснежных зубов.
- Я знала, что ты придёшь! – сказав это, она сделала знак рукой и повела его к гостям, - Позвольте представить вам моего нового знакомого: знаменитый путешественник, один из самых образованных людей во всей Греции, и очень загадочный мужчина – Памарис Кассандакис! Мы знакомы не так давно, а уже стали лучшими друзьями.
      Произнеся тираду с небрежной лёгкостью, Ахрисидия умело расставила акценты: дала понять мужчинам, что новоприбывшего не следует задевать, а женщинам, что на него не стоит претендовать. Затем она представила ему всех присутствующих. Хорошенькая блондинка в васильково-голубом платье оказалась её ближайшей подругой, вдовой известного венецианского негоцианта.
      Амалия Веронезе сразу же звонко защебетала, как весенняя пташка, увидев новое лицо. Мужчины, глядя на неё улыбались, потому что она у всех вызывала улыбку своей жизнерадостностью и веселым нравом. Одно слово, итальянка! Ни одна приличная замужняя женщина в Греции не позволила бы себе даже выйти за порог дома без мужа, а с этой что взять? Иностранка! Сам супруг Амалии был своевременно отправлен на тот свет предприимчивым любовником этой милашки в одной из портовых таверн.
      Ещё три остальных гостьи были с мужьями, и не вызвали никакого интереса. Сами мужья, впрочем, тоже. Надутые спесью, индюки, кичащиеся своей знатностью. Памарис всегда презирал таких, он знал им цену: они всегда, когда брали, якобы в долг, товары в его лавке, никогда не спешили расплачиваться. Всеобщее внимание привлекал лишь один человек: мужчина лет сорока, с красивой черной бородой с проседью и такими же висками. Его пронзительные чёрные глаза светились умом и недюжинной силой. За такими, как он, всегда ходит народ на площадях и смотрит в рот. Это была своеобразная помесь бунтаря и подвижника.
- А это мой давнишний и лучший друг, человек, заменивший мне отца, мой покровитель Аллабино Альсих Рашид! – его имя Ахрисидия произнесла с особой нежностью, и по лицу черноглазого бунтаря скользнула ласковая улыбка, от которой у Памариса тоскливо заныло в животе. Имя знаменитого араба, обосновавшегося в здешних краях, знали все. Он был баснословно богат и невероятно эксцентричен. Теперь было ясно, почему к этой куртизанке у местных властей никогда не было претензий. Памарис понял, что соперничать с Аллабино он вряд ли сможет. Сам же бунтарь, почувствовав замешательство гостя, посмотрел на него с симпатией и жестом пригласил рядом с собой сесть.
      Памарис, зная традиции, в знак вежливости, склонил голову, прижав руку к груди, затем повернулся к хозяйке дома и, вынув из складок внутреннего плаща небольшой ларчик, протянул его со словами: « В знак признания Вашей красоты и любезности!».
- Краткость – талант истинного мужчины! – одобрительно сказал Рашид. Ахрисидия с интересом оглядела подарок.
- Какая интересная работа!- восхитилась она тонкой резьбой на камне, - Ну-ка, посмотрим, что там у нас?
     И она открыла ларчик. Наступила тишина. Белоснежной рукой та достала оттуда розу, сделанную из драгоценных камней: пурпурно-турмалиновый бутон соединялся со стеблем из почернённого золота, а листья были из тёмного хризопраза. Для такой женщины весьма скромный подарок, но, увы, Памарису было некогда искать что-либо другое, к тому же эту розу он привёз когда-то из Индии, купив у одного богатого сахиба из моголов.
      Ахрисидия восторженно вскрикнула: «Какая дивная вещь! Благодарю, господин Кассандакис! Я никогда не видела ничего подобного!». Один из мужчин, владелец рыбного рынка в Афинах, напыщенно сдвинул брови.
- Ну, это же не рубины с изумрудами! Те стоят гораздо дороже!
- Что Вы, господин Аххидис, рубины с изумрудами здесь вовсе неуместны! Они бы не передали натуральность цветка, а эта роза как живая! Именно хризопраз придаёт такую естественность листьям, а турмалин лепесткам! А работа просто изумительна! Не правда, ли, Аллабино? – обратившись к покровителю просто по имени, Ахрисидия сразу же дала понять всем, кто хозяин положения.
- Ты абсолютно права! – ответил тот, - Я всегда знал, что истинно утончённая женщина знает толк в ювелирном деле! Подарок превосходен, он сделан с большим вкусом!
      Однако одобрение Памарису уже было не в радость: он понял, какие отношения связывают этих двоих. Милашка Амалия, вероятно почувствовав его состояние, тут же взяла неудавшегося поклонника под свою опеку. За обедом она ухаживала за ним и развлекала разговорами, но Кассандаки это слабо утешало, он всё время смотрел на счастливую пару.
      Кухня действительно оказалась отменной. После обеда, когда все замужние женщины, кроме Амалии, покинули гостеприимный дом, всех ждал сюрприз: на вечер были приглашены  настоящие арабские танцовщицы. Просто неслыханно! За такое любую другую отлучили бы от церкви, но то, что позволено Юпитеру…
       И потому девицы в полупрозрачных одеждах извивались в полуоргическом танце, демонстрируя всем почти обнажённые тела с округлыми прелестями. Оставшиеся мужчины с горящими глазами смотрели на это зрелище, а Амалия тихо перешёптывалась с подругой. Когда уже стемнело, вышла танцевать молодая девочка четырнадцати лет. Музыканты заиграли в бешенном темпе, а остальные танцовщицы хлопали ей в такт. Памарис заворожённо смотрел на двигающееся тело танцовщицы, было ощущение, что у неё нет костей.
      Когда танец закончился, Ахрисидия вдруг громко, в последний раз, хлопнула в ладоши. Очевидно, это было условным знаком, потому что богач Аххидис, хищным взглядом смотревший на юную одалиску, вопросительно посмотрел на Изиду. Та лёгким кивком головы ответила, и тогда Аххидис подошёл к девочке и что-то ей зашептал на ухо. Затем, взяв её за руку, медленно повёл из зала в другую часть дома. После чего все мужчины с позволения хозяйки покидали зал вместе с выбранными ими спутницами.
      Памарис понял, что ему пора уходить, потому что было невыносимо думать о том, что Изида сейчас уйдёт с этим черноволосым бородачём, который был невероятно хорош собой. Амалия, стоявшая неподалёку, вызывала у Памариса симпатию, но ему совершенно не хотелось оставаться с ней наедине, равно как и оскорблять хорошенькую и очень милую женщину отказом.
      Однако события развернулись совсем не так, как он думал. Ахрисидия ласково улыбнулась Аллабино, и тихо щёлкнула пальцами. В ответ на щелчок Амалия двинулась вперёд, и, подойдя к арабу, посмотрела ему в глаза. Тот властным движением руки обхватил её плечи, и они, обнявшись, ушли, оставив хозяйку с новым гостем вдвоём. От неожиданности Памарис замер, не веря своим глазам.
- Ну что, господин Кассандакис, довольны ли Вы этим вечером? – с лёгкой иронией спросила Изида, - Останетесь выпить со мной ещё по кубку вина?
      Куртизанка сдержала слово. За вином была неспешная длительная беседа, и ничего другого. Им было просто приятно вдвоём. К тому же тема разговора была весьма занимательна: о древних языческих культах. Памарис прекрасно знал, что услышь кто подобный разговор, и не избежать тюрьмы, но здесь он почему-то ничего не боялся.
- Поверь мне, культу Гекаты не меньше трёх тысяч лет, он существует раньше, чем Эллада! – пыталась убедить его Ахрисидия.
- Откуда ты знаешь? – спросил тот и, взяв её за руку, поцеловал кончики пальцев.
- Когда-нибудь я объясню тебе, возможно, даже покажу кое-что! – сказала она и аккуратно вынула пальцы из его рук, - Я знаю, чего ты сейчас хочешь, но прошу: не торопи меня! Я буду рада нашей с тобой близости, но не сейчас.
- Почему? – отрывисто произнёс колдун.
- Для того, чтобы наши взаимоотношения стали другими, мне необходимо закончить кое-какие дела!
- Какие дела?
- Тебе лучше не знать. Прости, уже светает. Я рада, что ты всё-таки пришёл. Служанка проводит тебя через сад.
      Сказав это, Изида развернулась и выплыла из комнаты, точно видение. Если уж и существует рай, то именно там побывал Памарис этой ночью. Правда, по возвращении домой его ждал ад. Придя к себе, он понял, что ненавидит свою жену такой лютой ненавистью, что готов её убить.
      Зоя, почувствовав неладное, на этот раз смолчала, несмотря на поздний приход мужа. И правильно сделала. Памарис в изнеможении плюхнулся на кровать с балдахином и притворился спящим.
      На следующий день он буквально не находил себе места. В лавку идти не хотелось. Чтобы занять себя, он отправился на чердак и начал изобретать аромат новых духов. Он решил их назвать «Изида». Однако в композиции чего-то явно не хватало, и Памарис никак не мог понять, чего именно. В этот момент в дверь раздался стук. Пришёл Али - слуга из лавки, его лоснящаяся чёрная физиономия светилась лукавством.
- Хозяин! – произнёс тот с эфиопским акцентом, - Там к Вам пришла женщина! Она ждёт в лавке.
- Какая ещё женщина? Я никого не жду.
- Это такая женщина! Такая женщина! – и мальчишка возвёл глаза к небу, - Красивая как персик! Сладкая-я-я! Она сказала, у неё к хозяин есть дело!
      Смутная догадка заставила Памариса вскочить, как ошпаренного, и опрометью помчаться в лавку. Вбежав в заднюю часть помещения, он в изумлении замер. Перед ним стояла Амалия.
- Здравствуйте, господин Кассандакис, мы вчера встречались с Вами в хорошо известном Вам доме… - Она не назвала ни адреса, ни имени, боясь, что их могут услышать.
- Да, я помню, - коротко прервал её колдун, - Чем могу служить?
Та опустила глаза.
- Я, собственно, пришла по поручению госпожи Хринос, по кличке Изида. У неё возникли небольшие сложности со здоровьем, и ей необходима помощь.
- Так может, ей нужен не я, а хороший врач?
- Нет, нет! Ей необходима услуга несколько приватного свойства. Она сегодня, к сожалению, не могла к Вам прийти сама, но если Вы не против, то сегодня вечером она ждёт Вас у себя!
- Хорошо, я буду, - дав своё согласие, Памарис, тем самым, завершил разговор, и, взяв Амалию под локоть, проводил к выходу из двора.
      Поздним вечером, когда на улицах было уже ни души, он пришёл к Изиде. Она встретила его вся бледная, руки её дрожали.
- Что случилось? Нужна моя помощь? Так возьми её! – Памарис посмотрел ей в глаза.
- Ты ещё не знаешь, о чём речь! Когда я тебе скажу, ты возненавидишь меня! – ответила та, увернувшись от его объятий.
- Так скажи, я попробую понять! Тебе кто-то угрожает? Аллабино? Он был жесток с тобой?
Изида грустно улыбнулась и покачала головой.
- Нет, Аллабино мне вместо отца. Он добр и благороден.
- Ты хочешь сказать, что у Вас с ним…
- Тсс! – и она прижала палец к его губам, - Аллабино спас меня когда-то от невольничьего рынка в Кафе, выкупил за баснословную цену. Я была очень похожа на его покойную дочь. Я всем обязана ему: он дал мне богатство, образование и то, чего нет ни у одной женщины в Греции - свободу!
- Тогда кто…
- Подожди! Выслушай меня, только не перебивай и постарайся понять! Умоляю тебя! – В глазах её показались слёзы, - Я не стану тебе лгать, мне нужно зелье, чтобы вытравить плод!
- Что? – Памарис схватился за голову, - Ты сошла с ума?! Чтобы я позволил тебе убить своё дитя?! Никогда! – он приблизился к ней вплотную и, точно пелена спала с него, - Так вот зачем я был тебе нужен?!
- Нет! – вскрикнула та, - Это неправда! Ты мне нравишься! Очень! И я не хотела тебе говорить об этом! Просто я уже посетила всех лекарей в городе, всех колдунов и знахарок, но никто из них не хочет мне помочь. Все боятся тюрьмы. Мне больше не к кому обратиться!
      Памарису сдавило горло.
- Какой срок? – спросил он.
- Семь недель наверняка! Ещё чуть-чуть, и будет уже поздно!
      Колдун посмотрел на куртизанку тяжелым мутным взглядом и спросил: «Скажи, почему ты выбрала этот путь? Ведь ты красива, могла бы выйти замуж и рожать детей, таких же красивых и здоровых! Почему?»
Та погладила его рукой по щеке и почти шепотом поинтересовалась:
- А ты любишь свою жену, колдун?
- Сейчас, нет! – честно ответил он.
- Хорошо, но когда ты брал её в жёны и соединялся с ней на брачном ложе, тоже не любил?
- Не знаю, мне казалось, что она – хорошая партия, и мы подходим друг другу!
Изида усмехнулась.
- Вот ты и ответил на свой вопрос, колдун! Я не хотела, чтобы меня выдали за человека, который бы считал, что я – хорошая партия, а потом бы предал меня! И пусть моя профессия всеми презираема, но зато я не лгу! Я выбираю сама, с кем мне быть! И если я люблю, то люблю так сильно, что готова отдать жизнь!
- А отца твоего ребёнка? Его ты тоже любила? – спросил Памарис.
Та вздохнула.
- Это долгая история. Я была с ним по принуждению. И этот человек мой враг, и враг Аллабино. Но он очень влиятелен, и если узнает, что я вытравила плод, убьёт меня! Если хочешь, я всё расскажу тебе.
- Будь любезна! – И Памарис сел на венецианский стул из орехового дерева, - Тем более, что я никуда не тороплюсь!
       Ахрисидия села напротив, и устремила глаза куда-то вдаль, начав свой рассказ:
      Когда Аллабино, преследуемый своими врагами, приехал в ваш город, ему, для успешной торговли специями, понадобились связи. И он стал обзаводиться ими в тайных игорных домах. Нужные люди сказали ему, что в подобных делах без дружбы префекта города не обойтись. Тогда Аллабино нарочно проиграл префекту изрядную сумму денег, и вскоре тот стал частым посетителем нашего дома. Когда этот человек приходил, я нарочно уединялась в своих покоях, чтобы он не видел меня. Зато я каждый раз видела его из тайной комнаты, прячась за картиной. И он был мне просто отвратителен. Однажды Димитрис приехал неожиданно, и за обедом начал выспрашивать обо мне у Аллабино. Тому ничего не осталось делать, как позвать меня. Я вышла. И, встретившись с ним глазами, сразу поняла: ничего хорошего дальше не последует.
      Спустя неделю, когда я уехала ненадолго в Константинополь, господин префект нанёс визит Аллабино и после обеда предложил партию в кости. Моему покровителю в этой игре не было равных, но по стечению обстоятельств, он проиграл. Когда я приехала, он встретил меня с каменным лицом и сказал: «Нам надо поговорить!».
      Разговор состоялся в библиотеке. Аллабино был крайне смущён, и долго не знал, с чего начать. Затем, наконец, заговорил.
- Я знаю, что ты привыкла выбирать себе поклонников сама, и я никогда тебе ни в чём не перечил, но на этот раз я вынужден обратиться тебе с просьбой: помоги спасти мою честь!
      Слова Аллабино ввергли меня в замешательство, я спросила: «А что я должна сделать?».
      Тот ответил, что произошло несчастье, и он проиграл меня в кости префекту. Если я откажусь от его ухаживаний, то наступит крах всему нашему существованию: Аллабино потеряет и дело, и имя, и честь.
……Я долго плакала, умоляла заплатить вместо меня деньги, но префект был непреклонен: он не хотел ни денег, ни доходов от торговли. Ничего, кроме меня. И мне пришлось уступить. Дни, а вернее, ночи, которые я провела в одном из загородных замков префекта, были самыми страшными в моей жизни. Этот человек оказался фанатично жесток: на его руках была кровь тысячи невинно убиенных девушек. Правда, он поклялся Аллабино, что ни один волос не упадёт с моей головы, но я всё равно с ним не выдержала и сбежала.
      Ахрисидия обнажила свой локоть, и Памарис увидел на её руке следы от наручников. От прилившей крови в припадке ярости он чуть не потерял голову.
- Этот сукин сын, он что? Мучил тебя? Я убью его!
- Что ты, он со мной был ещё слишком мягок! Другим девушкам не так повезло!
      Памарис стал в бешенстве ходить кругами по комнате. Ахрисидия тихо прошептала: «Хуже всего то, что я сбежала, пока тот уехал в Венецию. Когда он приедет, то кинется искать меня. К тому моменту ребёнка быть не должно, иначе я стану его пленницей навеки!».
- Кто- нибудь ещё знает? – спросил колдун.
- Нет, я никому не говорила. Даже служанке. Вот только если те, к кому я обращалась за помощью, проболтаются…
- Ты должна уехать из страны. В Италию, например. Там спокойно родить ребёнка и отдать в хорошие руки. Травить плод я тебе не дам! Ты слышишь? Мы уедем вместе. Если хочешь, я стану ему отцом.
      Рот его сжался, а в глазах появился его знаменитый стальной блеск. Он с силой схватил её за руку. Куртизанка даже не пыталась вырваться, она лишь, слабо застонала.
- Этот ребёнок не должен родиться, иначе мир увидит антихриста, я это знаю! И я никуда не смогу уехать, этого не допустит небо!
- Откуда ты знаешь?
- Все в этом мире предопределено! – ответила та, и, обхватив его голову, поцеловала в губы. Памарис почувствовал, что в нём проснулась тысяча диких быков, и, не осознавая, что делает, он повалил мягкое податливое тело на кровать под персидским балдахином. Но потом маленькая белая рука, проведя по вискам, нажала ему на какую-то точку, и он провалился в небытие.
      Придя в себя, он обнаружил суетящуюся рядом служанку, накрывающую завтрак на стол. За окнами был жаркий день, и безудержно палило солнце.
- Пить! Дай мне воды! – хрипло прошептал он.
Когда та подала кувшин, Памарис вырвал его у неё из рук и пил, пока вода в нём не кончилась.
- Где твоя госпожа? – спросил он служанку.
- Уехала, -  ответила та, и испуганно вздрогнула, когда услышала его истошный рык.
      Три дня и три ночи колдун искал её по всему городу. Не найдя, измученный пришёл к её дому, и упал на пороге, где его и подобрали слуги. Открыв глаза, он увидел сидящего напротив Аллабино.
- Очнулся? – спросил тот, - Вижу, что очнулся. Ахрисидия говорила мне, что ты упрям, как мул, и как только я тебя увидел, то понял: она была права!
- Где она?
- Приходит в себя после выкидыша. У неё случился выкидыш, и, наверное, это к лучшему.
- Ты знал? – спросил Памарис.
Аллабино тяжело вздохнул.
- Увы, самые близкие узнают всё самыми последними! Потом, конечно, она мне всё рассказала. Она не хотела тебя подвергать опасности, колдун! А сейчас встань и иди к ней, возможно, придётся проститься навсегда: Ахрисидия слишком плоха.
Вскочив с кровати, Памарис бросился бежать вслед за арабом. Войдя в дальнюю комнату, он кинулся к её лежащему телу, и, уткнувшись в живот, зарыдал как ребёнок.
- Зачем? Зачем ты это сделала?
      Едва разомкнув губы, та в ответ лишь прошептала: «Прости!» и потеряла сознание. Колдун кинулся к Аллабино, стоящему возле входа, и крикнул: «Травы в доме есть? Срочно принесите мне всё, что я скажу, и я вылечу её!».
      Прошло два месяца, прежде чем он сдержал своё слово. Когда Изида пошла на поправку, Памарис возблагодарил Бога. Но судьба отвернулась от него, преподнеся весьма неприятный сюрприз: каким-то образом Зоя всё узнала. И закатила такую истерику, что сотрясались все стены.
- Надо было так опозорить семью, связавшись с какой-то куртизанкой! Теперь наши дети не смогут спокойно ходить по улицам, чтобы в них не тыкали пальцем! – кричала она, - Ты хоть понимаешь, что твоя дочь теперь не сможет нормально выйти замуж?
- Успокойся, милая! Тысячи мужей здесь в этом городе, да и во всей Греции, ходят в такие места, так уж издавна повелось. Ни одной приличной девушке это не мешало выйти замуж! И не надо орать, я ведь знаю, почему ты так разошлась!
- Нет, Вы посмотрите на этого человека! – Зоя не сбавляла ни громкости, ни темпа, слова сыпались из неё, как из рога изобилия, - Он не ночует дома неделями, запустил все дела в лавке и подвергает риску всё семейство, а ему не нравится, когда говорят правду в лицо! Может ты ещё приведёшь эту потаскуху сюда домой?
      Огромный кулак, зависнув над её лицом, угрожающе застыл в воздухе: Памарис никогда в жизни не бил женщин.
- Не смей называть её так! Она, в отличие от тебя, умна, прекрасно воспитана и хорошо образована! А если тебя так волнует, кому достанется дом и лавка, то не беспокойся: и ты, и дети, все будете обеспечены. Я, Хвала Всевышнему, достаточно богат!
      Зоя испуганно умолкла, и потом целую неделю не беспокоила его. А ещё через месяц Памарис купил небольшой дом с видом на залив и переселился туда с Изидой. В городе только ленивый не обсуждал эту новость. Но влюблённым было всё равно. Да и тем, кто сплетничал в их адрес, в принципе, было тоже глубоко безразлично. Все радовались предстоящим праздникам и сбору урожая винограда. Не радовался только один человек – префект города. Не смотря на то, что Аллабино с ним всё уладил, да и долг ему, по сути, был выплачен: Ахрисидия пробыла с ним почти две недели. Но побег куртизанки из его дома глубоко задел Димитриса Эксархидиса, и он затаил злобу. Удобного случая долго ждать не пришлось: судьба привела к нему Зою.
   В скором времени все жители узнали, что близится судебный процесс о прелюбодеянии торговца богомерзкими товарами Памариса Кассандакиса с куртизанкой Ахрисидией Хринос по кличке Изида. Город гудел, как пчелиный улей. Аллабино к влюблённым пришёл поздно вечером, оставаясь незамеченным. После двух бокалов красного вина, которые все выпили в глубоком молчании, араб, наконец, произнёс:
- Вас будут судить, Вы уже знаете?
- Знаем. К нам уже приходили от имени городской администрации,- Памарис говорил с деланным безразличием, но было видно, что он злится.
- Только не делайте глупостей, прошу! Ни в коем случае не выезжайте из города, иначе из вас сделают изгоев! – сказал Аллабино, - Я постараюсь всё уладить! У меня есть хороший законник, который сделает всё, чтобы приговор не состоялся, а твою жену обвинили в клевете. Правда, она может из-за этого лишиться права на наследование имущества, но это пустяки.
      При упоминании о Зое у Памариса сжались зубы. Чёртова баба всё - таки решила испортить ему жизнь! Сама не живёт, и другим приносит одни несчастья!
- Главное, это не злить Димитриса, - продолжал араб, - Пусть он думает, что всё идёт по его плану. А вы, голубки, ведите себя тихо! Ахрисидия должна срочно переехать ко мне! И никаких возражений! Будете пока встречаться тайно!
      В день суда была ясная солнечная погода, и потому он проходил на главной площади города. Собралось множество любопытных. При оглашении сути разбирательства, то и дело раздавались смешки и непристойные реплики из толпы. Потому что, несмотря ни на что, народ любил Ахрисидию: она всегда была добра к беднякам. К тому же помогала сиротским приютам.
      Главный судья, багровый от гнева пытался утихомирить всеобщее веселье, но ему это удавалось с трудом. У горожан было сегодня слишком хорошее настроение, да и подобные пикантные истории не так часто превращают в показательный процесс.
- Вызывается свидетельница со стороны оскорблённой добродетели, торговка рыбой Василика Македониди!
     То, что была приглашена свидетельницей женщина, говорило только об одном: приговор заранее известен, и он будет не в пользу влюблённых.
- Клянешься ли ты, женщина, рождённая в грехе и воспитанная в христианстве, правду и ничего, кроме правды? – спросил судья.
      Торговка сделала глупое лицо и ковырнула пальцем в носу. Судья повторил вопрос. Тогда та перекрестилась и ответила: «Всё как есть говорю! Святая правда! Все знают, что Василика никогда не врёт! И рыба у меня всегда свежая!».
- Скажи, свидетельница, ты каждый день торгуешь рыбой на углу дома этой женщины? – и главный судья показал взглядом на Изиду, стоящую в скромном светлом платье напротив людей, сидящих в судебных одеяниях. Та держалась с достоинством королевы.
- Да, уважаемый суд, каждый день! – торговка округлила глаза, пытаясь делать честное лицо.
- Странно, я никогда её не видела! – достаточно громко произнесла Изида. В толпе тут же раздались смешки. Главный судья криком вновь призвал всех к порядку.
- Обвиняемая! Вы будете говорить, когда суд Вам позволит это! – судья снова повернулся к свидетельнице, - А видела ли ты, что в этом доме происходит что-то неподобающее для честных христиан?
- Видать не видела, но слыхала – это точно! Там по ночам раздавались страшно непристойные звуки: не то воет кто, не то лает!
- Какие звуки?
- Очень непристойные, могу показать: Ву-у-у! Ву-у-у-у! – и Македониди показала жест руками, полуприсев на колени. В толпе раздался хохот. Торговка же стояла крайне довольная собой: ещё бы, если ей Аллабино заплатил в три раза больше, чем этот скупердяй - префект! Да теперь, несмотря на все его угрозы, она может уехать в другой город и открыть там лавку. К тому же, как женщина, она была на стороне влюблённых.
- Так в чём же непристойность? – спросил судья.
- Ну, как же? Разве может в порядочном христианском доме звучать такое непотребство? – и она ещё раз изобразила вой собаки. Хохот становился всё громче и громче. Затем послышался свист и улюлюканье. Процесс шёл уже два часа, и всё без толку. Предыдущие свидетели мужского пола были ничуть не лучше: они сначала подтверждали сказанное, но потом тут же оговаривали, что совсем не это имели в виду. Их пытались урезонить, но тогда они все как один говорили: прошу простить меня высокий суд, но я – философ, и мои слова следует воспринимать в переносном смысле! Причём когда эти слова произнёс первый свидетель, то он вызвал всеобщее недоумение. Но когда то же самое начал повторять каждый следующий,  зрители стали хвататься за животы. Толпа бесновалась от хохота: судилище превратилось в цирк! А теперь ещё жирная торговка рыбой, приседая, воет как собака, устраивая представление! Главный судья, утирая пот со лба, впервые пожалел, что надел когда-то мантию.
- Свидетельница, я тебя последний раз спрашиваю: может в этом доме громко поминали нечистого? Может было оскорбление святой церкви? Или там занимались преступной любовью?  - заорал он.
- Точно, уважаемый суд! – громко ответила допрашиваемая, - Поминали нечистого, и преступная любовь была!
Толпа ахнула.
- Тише! – снова заорал судья, - Суд внимательно слушает тебя!
Та сделала многозначительное лицо и сказала:
- Там служанка ихняя каждое утро соседскому мальчишке вопит: Гедалис, нечистая твоя задница, поймаю за воровством яблок, ноги вырву! А ещё их повар-пьяница всё время так преступно хватает меня за титьки и шепчет мне: «Я -  грешник, Василика! Не будь я женат, чтоб мне провалиться на этом месте…»
 Речь ораторши прервал такой взрыв хохота, что даже Ахрисидия слегка улыбнулась уголками губ.
- Во-о-о-н! – взорвался судья и указал торговке пальцем выход, - Уберите это чудовище!
      Торговка, проходя через толпу зрителей, почтительно кланялась и крестилась под продолжающийся хохот и улюлюканье, громко повторяя: «Всё как есть говорю! Святая правда! Все знают, что Василика никогда не врёт! И рыба у меня всегда свежая!».
Наконец, стали вызывать свидетелей со стороны обвиняемых.
- Как зовут тебя, женщина? Назови своё имя!
- Амалия, уважаемый суд!
- Как ты познакомилась с этой женщиной, обвиняемой в гнусном прелюбодействе?
- Я вдова, уважаемый суд, и мне в этом городе нужна была поддержка, каковую я и получила от достойнейшего человека, Аллабино Альсих Рашида и его подопечной по имени…
- Хватит! Имя её мы итак знаем! Какого рода отношения Вас связывали?
- Я гостила у них по роду деятельности: мой муж был тоже торговец специями, мне его дело осталось в наследство и мы собирались открывать совместную торговлю с Венецией, - Амалия так обворожительно улыбалась суду, что даже главный судья растаял.
- Значит, Вас связывают дела?
- Да!
- А какие отношения были между обвиняемой и её покровителем?
- Он ей вместо отца.
- Хорошо, вызывается свидетель торговец специями Аллабино Альсих Рашид!
Араб быстрыми порывистыми шагами взошёл на возведённую трибуну.
- Скажи суду, кем тебе приходится эта женщина?
Аллабино вытащил из складок одежды свиток, и, развернув его, показал всей толпе, затем судьям.
- Она – моя приёмная дочь!
Толпа замолкла, с интересом наблюдая, что будет дальше. Судья продолжал.
- Ты хочешь сказать, что кроме отеческих, никаких чувств между вами не было?
- Да! – твёрдо ответил араб, - и могу поклясться в этом на святом евангелии, так как вчера я принял святое крещение!
Наступила напряжённая тишина.
- А с какой целью приходят в твой дом мужчины? – допытывался судья.
- Чтобы беседовать о делах. К тому же у меня дочь на выданье. Должна же она когда-нибудь выйти замуж.
- А обвиняемый Памарис Кассандакис с какой целью приходил к тебе?
- Он собирался открыть ещё одну лавку по продаже специй.
- И только? Твою дочь постоянно видели с ним, с женатым мужчиной!
Араб был абсолютно невозмутим.
- Немудрено, уважаемый суд! Во-первых, господин Кассандакис доставал нам особые лекарства, когда моя дочь была больна. Как всем известно, у него есть диплом лекаря, и он лечил её. К тому же, он прекрасно сведущ в вопросах теософии и часто беседовал с ней на богоугодные темы, с целью очистить её душу!
- Обвиняемая, ответьте: это правда? – судья удивлённо посмотрел на куртизанку.
- Да господин главный судья! – тихо ответила та и опустила глаза, - Мы не сошлись с Памарисом Кассандакисом в вопросах аскетизма и истязания плоти во имя Божье. Я настаивала, что истязание есть необходимая часть покаяния в грехах, а он говорил мне, что истязать плоть женщине вовсе не обязательно. Достаточно покаяния и вести образ жизни примерной христианки!
В толпе раздалось едкое хихиканье.
- Да, но разве ты не живёшь как куртизанка, в грехе? – спросил один из судей.
- А разве я не одна из тысячи других грешниц? Мы все грешны перед Господом, и я тоже!
      Один из знатных горожан в ответ на эту реплику послал ей воздушный поцелуй, он до сих пор не мог забыть ночь, проведённую вместе. Лицо главного судьи расплылось в мечтательной улыбке, и он чуть не забыл, для чего надел мантию. Префект, сидящий в отдалении, в злобе кусал губы.
- Так значит, все твои встречи с вышеупомянутым Кассандакисом были на почве веры?
- Да, он хотел склонить меня к покаянию и вернуть в лоно церкви!
- Кто может это подтвердить? – спросил судья.
- Я! – раздался голос из толпы, и на трибуну вышел монах, - Надеюсь, с меня будет взята клятва на евангелии?
- Что Вы, святой отец! – угодливо ответил тот, - В этом нет никакой необходимости!
- В таком случае я подтверждаю невиновность обоих обвиняемых, так как госпожа Хринос мне всё рассказывала на исповеди, а священнику не станет лгать даже женщина её профессии!
Судьи, переглянувшись, удовлетворённо кивнули.
- Вы свободны, святой отец! Позвать жену обвиняемого, Зою Кассандаки.
      Когда Зоя, разряженная в пух и прах, с напудренным лицом и завитыми волосами, вышла в толпе начали свистеть. Кто-то крикнул: «Да она ещё большая развратница, чем эта куртизанка! Вы только посмотрите на её лицо!». На трибуну полетели тухлые яблоки.
    Человеку Аллабино стоило большого труда её уговорить одеться подобным образом: он солгал, что соперница непременно попытается затмить её своей красотой, чтобы обмануть суд. И Зоя поверила. На свою же беду.
      После формальностей, судья приступил к её допросу. Та ни на один вопрос не могла ответить утвердительно: лично мужа она в неверности не уличала, свидетелей тому тоже не было, деньги приносились в дом исправно, отцом Памарис был хорошим. Ну что тут сделаешь?
И тут слово попросил Аллабино.
- Уважаемый суд, взгляните на эту женщину! Даже сейчас, она выглядит крайне непристойно, смущая своим видом примерных христиан! И если она позволяет подобным образом гневить Бога, то разве удивительно то, что её муж не ночует дома? Ведь Вы все ясно слышали, как она сама сказала, что её супруг избегает связи с ней? Так может быть проблема в этом? Возможно из- за любви к мужу и отсутствия его ласки, её постиг приступ безумия, и она в припадке ярости пыталась оклеветать его? Возможно, её саму следовало бы обвинить в развращённости и растлении нравов!  А получается, что моя дочь, сошедшаяся с её мужем только с одной целью – приобщению к вере, страдает от этого! Скажите, уважаемый суд, разве это грех – жажда покаяния? А склонение к праведной жизни, разве это преступление? Господин Кассандакис уговаривал её выйти замуж и рожать детей в любви к мужу и к Богу. Неужели он не имел права на это?
Судья на минуту задумался.
- Вообще-то имел!
- Правильно! И за что мы судим человека? За то, что тот совершал богоугодное дело и спасал заблудшую душу? Так давайте, закончим это представление и разойдёмся по домам! Нам всем давно уже пора обедать! – и Аллабино добавил напоследок, - Уверен, что многих из вас здесь дома уже ждёт дымящаяся баранина на вертеле, печеные овощи в горшке и кувшин доброго вина!
Сглотнув слюну, главный судья вздохнул.
- Пожалуй, ты прав, новообращенный! Здесь и решать-то нечего, пора всем расходиться!
      Спустя пять минут, ликующая толпа несла на руках Памариса, Ахрисидию, и Аллабино с Амалией до ворот их дома. Зоя, вернувшись, после перенесённого позора домой, истерически зарыдала, лёжа на диване. Через два дня она слегла от болезни. Префект, отправившись в свой дом, по дороге напился до полусмерти. Добравшись, он, войдя в свою комнату, с криком расколошматил все китайские вазы и чуть не убил слугу.
      Через неделю Памарис пришёл в свой дом, чтобы в последний раз поговорить с Зоей. Та лежала, точно мёртвая на кровати. Дочь, Елена, сидела у изголовья матери с молитвенником в руках. Сына в это время не было, он учился в Константинополе.
      Памарис, подойдя к дочери, нежно поцеловал её в лоб и отправил в свою комнату.
- Послушай, Зоя, мы прожили с тобой пятнадцать лет. Мне уже тридцать три года, и я ещё не так стар, чтобы смириться с тем, что я несчастлив! Давай отпустим друг друга, я приму меры, чтобы ты и дети ни в чём не нуждались.
     Зоя открыла глаза и приподнялась на ложе. Памарис хотел было присесть на кровать, но та зашипела, точно змея.
- Не смей! Не смей прикасаться к месту, которое ты осквернил своим развратом!
- Перестань шипеть, женщина! Любовь не оскверняет! Скорее наш брак с тобой был жестокой ошибкой, и единственное за что я благодарен Богу – это за детей! Теперь я намерен взять у судьбы всё, что заслужил по праву, и не тебе упрекать меня в этом! Ты никогда не любила меня! – Памарис стал возбуждённо ходить взад-вперед по комнате, это было привычкой, - В общем, так: позора не будет, этого можешь не бояться, да и церковь не даст своего согласия на развод. Так что, живи спокойно. Я вполне мог бы добиться развода за клевету на суде, но делать этого не стану. Сейчас я пойду, отдам распоряжения в лавке до приезда Адониса. В ближайшее время наш сын примет у меня все дела. Кроме того, нашей дочери уже четырнадцать лет, и я как можно быстрее подыщу ей хорошего мужа. Ты будешь получать от меня ежемесячное пособие в пятьсот драхм. Тебя всё устраивает?
      В ответ в него полетела пиала с водой, пущенная слабой рукой. Увернувшись, Памарис, взял плащ и пошёл к выходу, произнеся одно единственное слово: «Прощай!».
      Придя к себе, он обнял Ахрисидию за плечи, и, посмотрев ей в глаза, спросил: «Сына мне родишь?». Она в ответ молча кивнула. И, впившись друг в друга, точно два голодных волка, они упали на кровать.
      Однако, спустя год, у Изиды случился выкидыш. Потом ещё и ещё один. Памарис не находил себе места от отчаяния, видя, как она страдает.
- Почему? – спрашивал он себя, - Почему? Ведь она абсолютно здорова!
- Ты знаешь, - как-то сказала ему Ахрисидия, - я вспомнила, что год назад, когда ты уезжал с сыном по торговым делам, я нашла у порога дома гнилую рыбу. А через месяц ещё две. И ровно столько раз я не доносила ребёнка. Жаль, что тогда я не придала этому значения!
      Памарис сразу же догадался, чьих это рук дело. Среди местных, кто был на такое способен, у него врагов не было. Значит, это мог быть только один человек.
      В рождественский праздник, зная, что Зоя одна, колдун решил навестить её. Когда он постучал в калитку, удивлённый слуга впустил его, точно он и не уходил никуда. В Греции, слава богу, мужчина может делать всё, что захочет. К тому же они всё ещё женаты.
      Увидев мужа, Зоя от неожиданности пролила молоко на скатерть. Затем, поставив кувшин, спокойно спросила: «Зачем пожаловал?».
- Просто узнать, как ты, как дети, - ответил Памарис, - Ты позволишь мне с тобой сегодня поужинать?
      Та пожала плечами, но было видно, что она рада. Памарис присел.
- Что сегодня приготовил повар?
- Телячьи ноги на вертеле, рыбу с овощами и миндальный пирог! – ответила она.
      Когда принесли еду, то сразу стало ясно: его всё время ждали. И готовили впрок. По лицу скользнула улыбка, и колдун вытащил из складок одежды красивый пузырёк.
- Я знаю, что ты всегда любила духи, и изобрёл новый аромат, специально для тебя! С рождеством!
      Зоя смущённо зарделась, но подарок приняла. Рукав её платья задрался, и колдун увидел на её руке возле запястья нарисованную голову Медузы. И догадка пришла к нему: Изида была права, культ Гекаты до сих пор существует.
Милая жёнушка теперь свободна и может проводить время, как ей заблагорассудится. А поскольку привести в дом мужчину она не может, то, что ей остаётся? Такой развязки Памарис не ожидал.
      После долгого разговора за едой, Зоя расслабилась от вина. Говорила много и громко, рассказывая, какие успехи делает сын, как живёт с мужем дочь, и как они приезжали к ней после путешествия в Европу. Затем спросила: « А ты как?»
      Памарис, немного помолчав, сказал: «Да всё бы ничего, живу потихоньку. Счастлив. Мне пока никто не досаждает. Жаль вот только, что Ахрисидия никак не может выносить плод, всё время выкидыши! Наверное, у нас уже не будет детей». Кинув после этого взгляд на жену, он понял, что не ошибся: такой злобной радости, появившейся на её лице, не было даже у его злейших врагов.
       Уходя уже поздней ночью, Памарис обернулся, и, посмотрев на окна дома, прошептал: «Прощай дорогая жёнушка! Недолго тебе осталось колдовать и убивать моих младенцев! Прощай, дочь Гекаты!».
      Следующим утром Зоя проснулась в прекрасном настроении. Она знала, что победила. Хотя бы в одном, но победила: у колдуна не будет других наследников! Наскоро одевшись, она подошла к зеркалу, возле которого на шкафчике стояла подаренная склянка. Что ж, подарок от мужчины, да ещё и духи, - это знак, обещающий продолжение отношений. Улыбнувшись своему отражению, Зоя взяла пузырёк и, открыв его, помазала шею и за ушами духами. Затем коснулась волос…
      Эфирный неземной аромат окутал её, точно дымка и вызвал лёгкое приятное головокружение. Затем она почувствовала, что её тело становится легче пуха, и отделяется от земли, а потом она летит. Летая, точно бабочка под потолком, она вдруг увидела: на полу что-то лежит. Приглядевшись, она закричала от ужаса, потому, что это было её собственное тело, неподвижное, точно восковая кукла. Руки были расставлены, будто хотели кого-то обнять. Волосы сбились, точно змеи на голове медузы Горгоны, а на лице застыла счастливая улыбка.
      Через десять лет дух Зои наконец-то успокоится, когда Ахрисидия Кассандаки, идущая по рынку с корзиной фруктов, встретится лицом к лицу с человеком в красном плаще. Этот человек тихонько вытащит из складок одежды кинжал и воткнёт ей в живот со словами: «Запоздалый привет от Димитриса, и за его не рождённого ребёнка!».
      И лучшая куртизанка, с которой писали портреты художники, упадёт бездыханная на мостовую, а человек в красном плаще медленно уйдёт восвояси вместе с гонораром, даже не догадываясь: он только что отнял не одну, а две жизни.
      Памарис Кассандакис, по прозвищу колдун, будет искать убийцу жены и сына всю жизнь по всей Европе, но найдя его, просящего милостыню возле храма, и встретившись лицом к лицу, почему-то не убьёт. Увидев его пустые незрячие глаза и дрожащие руки, уже неспособные держать кинжал, он смачно плюнет в него, и, развернувшись, уйдёт прочь, по своей дороге.