Синдром Джума
На самом деле, в быту никто не пользовался словосочетанием «Синдром Джума», особенно в России, Артем знал это прекрасно. В быту людей, которые им болеют, называли Уродами. Нет, конечно, по центральным каналам велась пропаганда всеобщего равенства, но на практике Уроды почти у всех вызывали отвращение, прежде всего потому, что в отличие от всех остальных людей с отклонениями, они были наиболее успешными: если человек с синдромом Дауна явно обречен был быть на социальном дне, то с Уродами все было не так-то просто. Имея интеллект чуть ниже среднего в компании с отличным физическим развитием и отсутствием каких бы то ни было моральных ограничений, Уроды были идеальными полицейскими и военными. Злые языки говорили, что даже президент болен синдромом Джума, даром, что выходец из ФСБ. Еще одним несомненным плюсом для карьеры полицейского у Уродов было чутье любых предметов искусства, в том числе официально запрещенных. Воспринимая книги, картины и даже музыку лишь как еду, они слышали их запах.
Предметы искусства входили в каждодневный рацион любого из Уродов: без них они слабели и умирали через месяц. А так как среди власть имущих их брата было немало, то был создан закон об обязательной сертификации любых произведений. Сертификация же являла собой сдачу любой книги, рассказа, картины или аудиозаписи в подвалы Роскомнадзора, который с некоторых пор все больше напоминал НКВД жестокостью своих нравов и отношением к людям, попавшим в его застенки. Попавшая туда книжка пропускалась через желудки Тестеров. Тестеры тоже были Уродами, но не были представителями силовых структур, а даже наоборот, были маргинальным сбродом: беспризорниками, бомжами, алкоголиками. Отчего же в Тестеры не шли успешные Уроды? Дело в том, что переизбыток искусства в организме тоже приводил к весьма нежелательным последствиям: снижению интеллекта и зрения в сочетании с неконтролируемым ростом мышечной массы. В результате Тестеры представляли из себя нечто громадное, дьявольски быстрое и сильное, но вместе с тем глупое. Эти громады всю свою долгую и несчастную жизнь только и занимались тем, что поедали плоды чужих трудов, прожевывали и выводили из себя. Наиболее питательные и вкусные вещи Роскомнадзор всячески поощрал и тиражировал. Оценка питательности велась на основании количества фекальных масс: если они составляли килограмм, то книга или фильм шли в массовое производство. Если же вес говна насчитывал лишь пару граммов, произведение запрещалось на территории Российской Федерации с последующим сжиганием всех имеющихся экземпляров. А за хранение таких книг или картин можно было схлопотать внушительный тюремный срок. Да и не только за хранение запрещенных вещей, но и за хранение вещей несертифицированных.
Тюремный срок... Артем прекрасно знал, что однажды доиграется, но не мог иначе. В его шкафу до сих пор хранился портрет Кати, хотя прошло уже одиннадцать лет с момента ее смерти. Память. Ее портрет был, пожалуй, единственным чистым и светлым пятном в загаженной до состояния свинарника квартире. На полу лежали объедки, пустые бутылки. Снова объедки. Снова бутылки, только уже с другими этикетками, но, несомненно, с высокоградусным содержанием. Артем попытался встать. Получалось плохо. Переборов себя, он принял вертикальное положение и, спотыкаясь о груды хлама, прошел к холодильнику. Как и ожидалось, там было совсем пусто, как в голове Артема. Артем подошел к раковине, набрал в ладони воду и выпил. Его радовал лишь один факт во всей этой безумной жизни: скоро придет Должник. Собственно говоря, именно Должник полностью обеспечивал его безбедное и праздное существование в вечно пьяной карусели. А пока он не пришел, можно пока поспать. Или повтыкать в интернет, если его еще не отрубили за неуплату.
Звонок в дверь разбудил Артема. На пороге стоял прилично одетый гражданин. Конечно же, это был Должник, а в миру успешный писатель Иван Смирновский, издавший кучу бестселлеров. Его повести тянули не меньше, чем на 900 грамм, что было очень круто. Но, как и у любого известного человека, у него была маленькая тайна, за неразглашение которой он готов был платить Артему. Смирновский зажал нос и вошел в квартиру:
— Ты бы хоть мылся иногда. И мусор, что ли выносил. А то сдохнешь тут, как собака, а приехавшие менты заблюют тут все от твоих запахов. И никто, поверь, отмывать тут ничего не будет.
– Не твое дело. Я хоть бедный и вонючий, но не продаюсь, как ты. Пишешь всякое говно для того, чтоб эти Уроды его жрали.
--Ой, какие мы честные.— усмехнулся Смирновский. – Не продается он. Это не ты не продаешься. Это тебя никто купить не хочет. А если бы назвали нормальную цену – побежал бы, задрав лапки. Я, по крайней мере, пишу. А ты? Когда ты последний раз писал картины? Наверно, твоя последняя картина – портрет Кати. Ты только бухаешь и ругаешь правительство. А мог бы давно сдать хотя бы Катю свою на сертификацию, а то так и в тюрьме можешь оказаться, если у тебя нелегал найдут. А однажды они найдут, будь уверен.
Артем оскалился:
--Это что, угроза? Я прекрасно знаю, что ты можешь натравить на меня Уродов, но не забывай, что как только они возьмутся за меня, они получат те самые фотографии, где ты размахиваешь американским флагом. А также фотографии, где ты позируешь с англоязычной литературой. Ты знаешь, что за этим следует – расстрел. Так что пойдем под суд вместе. И по части говна – мы же оба знаем, что чем меньше фекалий произведет Тестер, тем качественнее произведение, мы же с тобой читали ту статью, того самого Джума, в которой он все досконально разложил. Кстати, и она была на английском. А Катю я не сдам на пожирание этим тварям. Это память.
--Я тебе не угрожаю. Совсем нет. Зачем мне рисковать своей репутацией и жизнью, если можно спокойно подождать, пока ты загнешься от цирроза. А при таком образе жизни это произойдет очень быстро. Знаешь, ты был неплохим человеком. Пусть ты был неудачником и вечно недовольным оппозиционером. Но раньше ты не был мразью, способной на шантаж. Теперь ты ею стал. С чем тебя и поздравляю.
С этими словами Иван сунул Артему хрустящие купюры, плюнул под ноги и зашагал по лестнице вниз. Артем сжал бумажки в руках, затем подошел к зеркалу и тихо сказал: «Какая же ты все-таки мразь».
Каждый раз после ударных доз алкоголя Артем видел одну и ту же картину: белую больничную простынь и угасающего человека на ней. Он нагло врал Кате, когда говорил, что наступает выздоровление. То, что все кончено, было ясно всем. Но она верила. Тыкалась в его пальцы, как слепой щенок. Но чудес не бывает, нет. Последнее, что она ему сказала, было тихое: «Ты обманул». И эти слова кружились по кругу, сплетаясь бесконечным веретеном, больно обжигая все тело. «Ты» огнем выжигало кожу, «обманул» корчилось и плясало вокруг него. Он сотни раз говорил, что не мог поступить иначе, что это была ложь во благо, но «ты» и «обманул» были не согласны, хлеща его по щекам, выдирая с мясом куски плоти. Кухня, нож, алкогольный туман. Резать себя не больно, даже приятно. По крайней мере, на время забывалась белая простынь.
Звонок в дверь. Неужели Должник? Артем был готов поклясться, что прошло всего пару дней с момента их последней встречи. Впрочем, в запое нет точного представления о времени, поэтому мог пройти и месяц, а может, даже и два. Посмотрел в глазок. На пороге стоял человек в полицейской форме: «Вы подозреваетесь в хранении нелегального искусства, немедленно откройте дверь, иначе она будет выломана». «Все же сдал меня полиции, скотина! – подумал Артем.— Ну ничего, и его я паровозиком протащу». Артем открыл дверь. Полицейский понюхал воздух и безошибочно бросился к шкафу с картиной. Сомнений быть не могло, полицейский – Урод. И если обычного мента можно было купить, то Уроды славились следованием букве закона. «Проследуйте со мной в отделение Роскомндазора» – деревянно прокуковал он. Все, что Артем мог – подчиниться.
Застенки Роскомндазора были не страшными. Скорее – блеклыми. Обычный кабинет, метров на 20 размерами. В нем стол, стул, лампочка и Тестер. Несчастное создание, целиком состоящее из мышц. Тестер смотрел на Артема и полицейского своими блеклыми глазами, будто пытаясь что-то сказать. А между тем в кабинете шел разговор о картине, которая стояла тут же. Тестер, едва завидев ее, облизнулся. Артем отчаянно посмотрел на полицейского, и предложил: «А если я предоставлю вам мощный компромат на такую известную персону, как Смирновский, вы оставите меня и картину в покое?». Полицейский усмехнулся. Слишком по-человечески усмехнулся. «Неужели вы думаете, Артем Валерьевич, что к вам пришли просто так? Поверьте, мне хорошо заплатили. Да и не только мне». Артем понял, что у него нет выхода. В самом деле, на что он надеялся, когда пытался шантажировать такого влиятельного человека? Впрочем, Артема не пугала тюрьма. Его пугало одно – что сейчас Тестер будет жрать его Катю. Чавкать своими слюнявыми губами, а потом высрет сколько-то грамм вонючей субстанции. И больше ничего от нее на этом свете не останется. У Артема не останется даже памяти о ней. Последнего светлого, что было его в жизни. Раз – и нету. Потонет в желудке Тестера. Растворится в кислоте. Нужно было что-то делать.
Артем отчаянно дернулся и со всей силы ударил полицейского ногой. Тот отлетел в сторону, так как явно не ожидал такого. Пока полицейский пытался встать, Артем набросился на него с кулаками. И это было величайшей глупостью, потому что в борьбе ослабленного многолетним алкоголизмом Артема и подтянутого, спортивного работника Роскомнадзора у первого не было ни малейшего шанса. А полицейский меж тем начал бить лежащую на полу тушку Артема своими кирзовыми сапогами. И на лице его сияла злая улыбка. И тут Артем понял, что перед ним не Урод. Уроды ничего не чувствуют. Ни боли, ни радости, ни злорадства. А этот полицейский искрился злой радостью у чувством упоения своей властью. Боль пронизывала тела Артема. Он чувствовал, как ломается его скелет, как ребра впиваются в легкие, но сделать уже ничего не мог. Наконец, полицейский насытился ощущением власти и посадил избитого Артема на стул. Зло прошептал:
– Память, говоришь? Ну что же, смотри, что такое твоя память! Всего лишь кусок говна.
С этими словами он поднес картину к Тестеру. – Смотри, что такое твоя память!
Тестер облизнулся и хрюкнул. Из его рта потекла слюна. Артем отупело смотрел на эту картину, кусая окровавленные губы. Но тут произошло что-то странное. Тестер подпрыгнул на месте и бросился на полицейского. Грубые движения, кровь. Много крови. Хрип. Через секунду с служителем закона было покончено. Артем обалдело смотрел на все это, будучи не в состоянии поверить своим глазам. Хриплый и грубый голос Тестера вырвал его из ощущения нереальности происходящего: «Память есть у всех, человек. Не только у тебя. У меня нет чувств, зато есть память. Они могут отнять еще и мой разум, но не ее. Эта женщина на картине, она ведь для тебя всё?»
Артем кивнул. Тестер продолжил: «Я тоже кое-что помню. Тоже женщина. Я называл ее мамой. Когда она узнала, что я Урод, она не бросила меня, хотя это предлагают всем. Она верила, что я смогу чувствовать. Что я смогу стать Человеком. Заставляла читать книжки, а не есть их. И я, хотя и не мог понять, что же там написано, читал буквы, строчки, абзацы. У меня был щенок. Маленький такой, чихуахуа. Она говорила, что щенки любят просто так, ни за что. И что невозможно ничего не чувствовать, если у тебя есть собака. А еще она водила меня по картинным галереям, пока их не запретили. Учила смотреть на синее море Айвазовского. И хоть я видел там лишь куски масла на холсте, ее это не останавливало. А потом она умерла. А твоя память умерла, человек?» – Тестер посмотрел на Артема.
Все, что Артем мог сделать, это кивнуть снова. « Но это не вся память, что есть у меня – сказал Тестер. – Дальше был интернат. Я помню, как они смеялись и поджигали одежду. Самое ужасное, что я ничего не чувствовал тогда, ни физически, ни тем более, эмоционально. Мы, Уроды, живучие твари. Я смотрел на них и не понимал, как они могут тратить свои чувства на такую дребедень, как насмешки и чувство превосходства. Я помню котенка, которого мои одноклассники на перемене заживо разрывали на части. Им было весело.
Страшно смотреть, как вы, люди, тратите себя на ненависть, презрение, высокомерие. На предательство и шантаж, как ты. Я все бы отдал за то, чтобы испытать то чувство, которому так пыталась научить меня мама. Я бы хотел любить ее так же, как она любила меня. Но вы все портите. Когда они рвали котенка, я навсегда решил, что никогда не буду человеком. А когда в наш класс пришли вербовщики из ФСБ, я сразу же записался в Тестеры, потому что мы, наверно, самые непохожие на человека создания. Я жрал и срал. Жрал и срал. А сегодня, человек, я не смог. Я слишком хорошо помню того котенка, и те ожоги. Полицейский, он слишком похож на тех ребят. А еще он уничтожает память. Нельзя так. Это понимаю даже я, глупая гора мышц. Так что можешь идти, человек. Бери свою картину и проваливай». С этими словами Тестер пробил кулаками дыру в стене, в которую вполне мог пролезть взрослый человек.
Еле шевеля конечностями, Артем поковылял к ней. Оглянулся на мрачного Тестера, чавкающего губами. Подошел к нему. Посмотрел в его блеклые глаза и сказал: «Ты – человек. Все же человек». И Артему на минуту показалось, что по нечеловеческим глазам Тестера течет слеза. Впрочем, наверно, это был конденсат.
Свидетельство о публикации №216100901113