О юности, о музыке, о дружбе и любви. Часть 2

 С той поры прошло уже довольно много времени – стояла зима, да в самом разгаре. Морозы трещали – на улицу выйти страшно. Дни текли размеренно, в своем русле.
 
Алина ходила на занятия, бегала по свиданиям, Миша тоже учился, встречался со своими друзьями – их у него было двое, те самые Стас-ударник и Дима-бас-гитара, и они устраивали мини-концерты в гараже.  С Алиной они виделись еще раз пять, он приглашал ее на репетиции, или просто прогуляться. Иногда она соглашалась, но чаще отмазывалась от него. Нет, он по-прежнему нравился ей, с ним бывало интересно поболтать, но только если сегодня у нее не было свиданий.  А свидания у нее бывали регулярно и часто, да все с такими серьезными, взрослыми парнями, ну такими, которые знают в девушках толк, по ресторанам их водят и прочее. Миша был для нее совсем ребенком, и кроме музыки его особо ничего не интересовало.
 
Бывало, когда он звонил ей, они могли всю ночь проболтать, взахлеб обсуждая книги, спектакли, которые оба видели, музыку и еще много всего. Алина любила с ним говорить, особенно любила слушать его враки, а еще он мог над кем-нибудь острить, в той же манере, что и сочинял свои байки – спокойно, без эмоций, серьезным голосом. Это она в нем любила, считала его остроумным. Вообще, она не любила плоских и глупых людей, презирала их, что ли. В те редкие часы, которые она уделяла ему, Миша был для нее настоящей отдушиной.
  К его некрасивости она давно привыкла, да в общем-то он уже не казался ей некрасивым, она смотрела в его лицо, но видела не черты, а их выражение, настроение. Иногда правда он бывал очень даже недурен, девочкам он нравился – его бывшая одноклассница была в него влюблена, и доставала его настойчивыми звонками и жалостливыми сообщениями.  Еще одна девчонка – соседка по подъезду, тоже была к нему неравнодушна. Правда, была она младше его, совсем еще зеленая – лет тринадцати.

Но ему девчонки не нравились. Во всяком случае так, чтобы уж сильно. И влюблен он ни разу не был. Бывало, он засматривался на красивых, но то было даже не влечение, а просто желание наблюдать красоту, женское очарование, их грацию. Словом,  нечто иное, не похожее на него самого. Никто определенный в его мыслях не засиживался, ему милее был образ, чем конкретная девушка, как и многим творческим людям. Разве только Алина казалась ему самой привлекательной из всех. И потом, только с Алиной можно было нормально поговорить, неглупая она была, понимающая, хоть и слегка поверхностная, переменчивая. Но все-равно, даже ее он не любил. Он вообще не понимал, как девчонок можно любить – от них одни проблемы бывают. Вот у Стаса уже которую неделю депрессия из-за одной глупейшей, вульгарной девчонки, которая его не любила, а только мучила пустыми надеждами. Из-за нее у него пропало вдохновение, он перестал играть, отменял одну репетицию за одной, чем злил Мишу, но тот ничего поделать не мог – гараж-то был его, Стаса, а вернее, отца Стаса. Да и вообще, вечно этим девчонкам что-то нужно, чего-то они ждут от тебя, пристают в самый неподходящий момент. Ну их, без них как-то проще, ей-богу.

Только Алина его не злила, только ее он хотел видеть.  И только ее одну он пригласил к себе домой, чтобы познакомить с мамой. Из разговоров они выяснили, что бывшая учительница Алины была подругой его маме, они там между собой поговорили, учительница рассказала об Алине, и та уже заочно была желанной гостьей в их с Мишей доме.

Один раз они гуляли, незадолго до Нового Года. Холодно было страшно, но радостно, на улицах царила предпраздничная суета, город украсили, люди выглядели озабоченными, но довольными, предвкушающими каникулы и обмен подарками.  Алина не мерзла, на ней была новая шубка из бобра, норковая шапочка, в которой она была похожа на какую-то сибирскую принцессу, и теплые пуховые варежки. Миша же был в обычном пуховике и тонкой вязаной шапке, без перчаток, и руки у него краснели. Шапка его заслуживала особого внимания. Знаете, такие в советские времена были – трикотажные, полупирожком, и с них на тощем плетеном шнурке свисал такой нищий помпончик или жидкая кисточка. У Миши была кисточка, и когда он шел, то шнурок раскачивался, и кисточка периодически била его по щекам или щекотала нос. За плечами у него был рюкзак – как и всегда, когда Алина его видела. Вобщем, замерз он жутко, но виду не подавал – он вообще считал, что девушкам не обязательно знать о том, что тебя что-то беспокоит, для них ты всегда должен быть невозмутимым, будто у тебя ничего не может болеть или ничто не может тебя расстроить. Но Алине и не надо было ничего объяснять, по его стучащим зубам и трясущимся плечам она и так все поняла, и предложила зайти куда-нибудь. Тогда Миша сказал:

 - А поедем ко мне домой.

Он впервые позвал девочку к себе, и к его удивлению, Алина сразу согласилась, хотя все же поинтересовалась, чем они там займутся, на что он ответил:

 - Посидим, музык разных всяких поиграем.

Эта фраза взорвала ее смехом, и она не раз просила Мишу ее повторить, пока они ехали в трамвае. Ехать надо было не очень долго, жил Миша в хорошем месте, почти в центре, рядом с вокзалом. Алине нравился этот район, она его хорошо знала – там жила одна ее подружка, Оля. Дом у Миши был такой старый, трехэтажный, еще дореволюционной постройки, с высокими потолками, окнами до пола и огромными комнатами. Правда, чтобы жить там с комфортом, нужно было иметь деньги, чтобы все заменить – проводку, трубы, желательно полы и потолки перетянуть.

 Чтобы пройти к подъезду, нужно было миновать арку с решетчатыми воротами, за которыми прямо на стене висели почтовые ящики с табличками. Проходя мимо них, Алина увидела надпись, сделанную ярко-красной краской из баллончика: «Курт – Бог, Нирвана-Солнце». Заметив, что она рассматривает эту наскальную живопись, Миша заговорщицким тоном произнес:

 - Это я написал. Два года назад. Только никому не говори, я тогда больше всех возмущался для вида.
 
Квартира Миши была на первом этаже, и едва ступив за ее порог, Алина ахнула от удивления – вот это были хоромы. Она и не подозревала, что Миша из настолько обеспеченной семьи. Выглядел он очень скромненько – простенькие вещи, правда, качественные, но неброские, телефон у него был самый обычный, слегка устаревший, и в их разговорах никогда не поднималась тема денег, чего-то материального. Не было заметно, что для него это важно, потому Алина и предполагала, что Миша из бедной семьи – он говорил, что живет с мамой, без отца, а учителя музыки много не зарабатывают.
 
Но внешность часто бывает обманчива. По всему было видно, что деньги тут водились – и по свежему, ультрасовременному и качественному ремонту, и по добротной входной двери, и по мебели, обстановке.  И особенно по коллекции электрогитар, среди которых были Фендер, Гибсон, Джексон и какие-то еще, Алина не увидела, а так же по роскошному КОНЦЕРТНОМУ роялю Рениш, который высился на специально спроектированном для него подиуме.
Вообще, квартира это была необычная, в том смысле, что ее явно перепроектировали. Стену между кухней и гостиной снесли, сделав одну огромную студию, и теперь их разделял массивный кожаный диван, больше похожий на произведение искусства, чем на мебель. Алина даже предположила, что он был антикварным. Большую часть гостиной занимала мини-сцена с роялем и мостившимся на заднем фоне синтезатором Роланд, какие-то черные ящики, коробки, провода – усилители, как пояснил Миша, и еще много разного профессионального оборудования. С одной стены тянулся встроенный гарнитур с телевизором и прочим стандартным комнатным набором, а на противоположной, возле огромных окон, находился рабочий стол из натурального дерева, на котором высился письменный набор из камня.  И везде - то тут, то там -  книжные шкафы, серванты с фарфором, богемским стеклом и прочими утонченными ценностями. Кухня была еще и столовой, и прямо за спинкой дивана – он был настолько широким, что его никогда не раскладывали, -  стоял длинный стол с мраморной поверхностью. 

Вообще, в квартире были  еще пара комнат – Мишина и его мамы. В последнюю Алина не заглядывала, а вот в комнату Миши нос сунула. Там все было не с таким размахом, но тоже все очень добротно – просторно, высокое окно с широким подоконником, шторы до пола, еще один письменный стол, правда, скорее современный, на котором высился с виду новенький компьютер и кипа нот. На кровати валялся ноутбук, наушники, которыми Миша частенько заменял шапку, на полу лежало еще несколько гитар, две из которых – акустические, обычные. Шкаф, стулья, все как везде. Еще один синтезатор, от которого провод тянулся прямо к компьютеру. Миша пояснил, что это для того, чтобы интегрировать сыгранную музыку сразу в mp3.
 
 - Я и не думала, что у тебя так классно. – Ошалело сказала Алина, когда осмотр квартиры был окончен и они вернулись в студию.

 - Да, мне тоже нравится.  – Буднично сказал Миша.

 - Ты молодец.  – Она хлопнула его по плечу.

 - Почему? – он удивленно вскинул брови.

 - Потому что никогда не показывал, что у тебя все это есть.  Я думала, ты из небогатых.

Он равнодушно пожал плечами и отправился готовить чай, но на самом деле ему стало приятно, что Алина так о нем думала – значит, ей было все равно, сколько у них денег.
 
 После того как выпили по третьей кружке чая и съели все пирожные, купленные Мишиной мамой в кулинарии, решено было начать музицировать. Особенно нетерпелось Алине – ее волновала мысль о рояле, хотелось опробовать его, да и Мишу послушать тоже было интересно. Хоть она и бывала на его с ребятами репетициях, но в гараже они играли рок и прочую несерьезную музыку, так что за исключением дня, когда они познакомились, Алина ни разу не слышала Мишину игру. Миша в свою очередь давно выпросил с нее обещание спеть ему – слышать Алину ему пока еще не доводилось.
Она, спросив разрешения, поднялась на подиум, осторожно провела рукой по изгибу рояля, открыла крышку и погладила клавиатуру.  У Алины вообще какой-то трепет был перед роялями, особенно концертными. Конечно, она не раз играла на таком рояле, но одно дело, когда этот музыкальный корабль высится на сцене, и совсем другое, когда он стоит в обычной квартире, и ты можешь играть на нем каждый день! Повезло же Мише иметь у себя дома такой инструмент! У самой Алины дома стояло скромное советское пианино Чайка, не совсем дрянное, но и не хорошее.  Удовольствия от игры на нем она получала мало. То ли дело немецкий рояль!

Сыграв пару Баховских инвенций и маленьких прелюдий, она с восторгом глянула на Мишу, который стоял оперевшись на рояль и внимательно слушал подругу.

 - Если бы ты знал, как я тебе завидую! – призналась она.  – Шикарный инструмент. А звук!

 - Ты обещала спеть. – Напомнил Миша.

 - Я помню. Чего желаете?

 - На ваш выбор.

 Алина на секунду задумалась, но очень скоро определилась и недолго покашляв, запела. Она исполнила «Амариллис» Каччини. Да, теперь Миша убедился – поет она действительно лучше всех. По крайней мере, лучше всех, кого ему доводилось слышать. По правде говоря, очаровался он настолько, что не хотел ее отпускать и попросил Алину спеть еще. Немного поломавшись и пожаловавшись на то, что сегодня она не в голосе, она все же уступила и а капелла пропела восемнадцатый псалом Марчелло.

 - Да, поешь ты на самом деле намного лучше, чем играешь. – Подытожил Миша, когда она смолкла. На самом деле он был восхищен, ее голос расшевелил в нем тонкие чувства, растревожил какую-то томную печаль, название которой он еще не знал. Она не просто хорошо пела – она пела как ангел. Но бурно выражать свой восторг Миша поостерегся, поэтому выразился довольно сухо и даже слегка грубовато для Алины. Во всяком случае, она обиделась, или сделала вид, что обиделась.

 - Так значит, я плохо играю? – надув губы спросила она.

 - Я не сказал, что плохо. Но поешь ты идеально. А играешь – нет.

Мише и самому стало неловко, что он такой неумеха в общении с девушками. Вечно они на все обижаются.

 - Садись тогда, сам играй, раз уж такой идеальный. – Не без яда проговорила Алина и легонько подтолкнула его к банкетке. На самом деле она не сильно-то обиделась на Мишины слова – она и сама знала, что могла бы играть лучше, если бы хотела. Одаренная она была очень, но вот серьезна недостаточно. Главное, что пела она превосходно, и прекрасно об этом знала. А стать пианисткой в ее планы вообще никогда не входило.

Миша чинно и медленно уселся перед роялем, по-аристократски взмахнул руками, водрузил кисти на клавиатуру, но ничего не заиграл – не знал что. Хотелось впечатлить Алину, может даже немного порисоваться перед ней, и он не знал, что было бы более эффектным. Не придумав ничего, он просто спросил:

 - Что бы ты хотела сейчас больше всего?

 - Ой, Шопена. Я его просто обожаю. Шопена, Шопена пожалуйста! – протараторила Алина с восторгом.

Миша кратко кивнул – мол, Шопена так Шопена, и заиграл. Сначала первый ноктюрн, затем второй – как нарочно ее самые любимые, а потом сыграл еще и седьмой вальс – банально, но от этого не менее эффектно. Сам он к Шопену относился сдержано – не сказать, что сильно любил или чувствовал, и почтительно держал дистанцию. Но Алина этого не знала, и слушала его, раскрыв рот. Пианистом он и впрямь оказался великолепным, она уже успела подзабыть о том, как он играет. В глубине души она нехотя и не без огорчения признала, что ей самой никогда не достичь такого уровня игры. Даже если бы она очень хотела, даже если бы очень старалась, есть такая вещь, как физиология и анатомия, и ей со своей маленькой мягкой ручкой достичь такого технического совершенства было бы непросто, тогда как Миша своими длиннющими пальцами на крупной, хотя и узкой ладони, запросто выписывал самые сложные и неудобные места. Не стоит думать, что техника в искусстве фортепианной игры должна превалировать над звукоизвлечением и чувством, но вы должны понимать, что гораздо легче достичь высокого уровня художественной красоты звука, когда играть удобно и никакие анатомические особенности не мешают сосредоточиться на исполнении.

Отыграв Шопена, Миша смело взял первые сочные аккорды патетической сонаты – уж впечатлять, так впечатлять, и потом, Бетховен чувствовался им куда лучше, так что делал он это не только для Алины, но и для своего собственного удовольствия.

 Сразу же Алина заметила, как изменилось его лицо. Ожило, разгладилось, а глаза наполнились подлинным огнем. На какой-то миг ей даже показалось, что перед ней сидит не Миша – так он изменился.

«Да ведь он красив! Как же я не замечала?» - подумалось ей. И в самом деле, что-то чудесное, волшебное произошло с мальчиком – будто какой-то авантюрист-художник внезапно прописал лишь обозначенные ранее черты. Иногда в его взгляде или улыбке Алина и раньше улавливала что-то притягательное, приятное, и тогда он бывал симпатичным, но как правило выглядел он скучно и непривлекательно. Сейчас же он был не просто симпатичным, он казался ей невозможно красивым. Все в нем было красиво – и утонченная худоба, и прямая осанка, и породистая посадка головы, и чудесные волосы, мягкими блестящими волнами ниспадающие на плечи – они ей, кстати, нравились всегда, а лицо -  лицо просто притягивало магнитом ее взгляд. Особенно глаза у него сделались хороши – бездонные, строгие, немного холодные и в то же время страстные. И вообще он вдруг стал выглядеть взрослее, не как мальчишка, которым он в сущности все еще был, но как пусть и очень молодой, но мужчина. Алина, затаив дыхание, наблюдала за этим перевоплощением, которое взволновало ее своей новизной. Ей казалось, что она когда-то слышала или видела нечто подобное, но точнее вспомнить не могла.

Миша закончил сонату, все три части, и почувствовал, что немного устал.  Положил руки на колени, глянул на подружку – та стояла какая-то потрясенная, ошарашенная. Он решил, что это Бетховен ее так потряс – он ведь не знал о том, что увидела Алина и что она вообще о нем думала.

В тот вечер Алина увидела другого Мишу,  и теперь всякий раз, когда они встречались, смотрела на него другими глазами. Однако вовсе не такими, как она смотрела на других парней.

Чуть позже пришла Мишина мама – Елена Петровна. Алина очаровала ее с первого же взгляда, слова. Они чудесно побеседовали за очередной кружкой чая. Миша оказался в этой беседе лишним, и скромно потупившись молчал, рассматривая неровную бугристость шоколадной глазури, покрывающей надкусанный эклер.  Мама и Алина разговаривали обо всем, в том числе и о внезапно большом круге общих знакомых.  Алина отметила, что Елене Петровне очень идут фиалковые тона, а Елена Петровна, в свою очередь, назвала Алину свежим весенним типом, и порекомендовала ей носить голубые и бирюзовые наряды.

Постепенно разговор их перешел на моду, и Миша совсем уж приуныл – делать ему тут было нечего, но встать уйти было неловко.  Однако в глубине души ему было радостно от того, что Алина маме явно понравилась. Они были весьма похожи, и странно, что он раньше этого не замечал.

А Елена Петровна так разошлась, что даже показала Алине свою шкатулку с украшениями, и дала ей примерить семейную гордость – старинные украшения с топазами.

 - Это бабушкины. – Вставил, наконец, слово Миша.

 - До чего же замечательные! – Воскликнула Алина, разглядывая себя в зеркало.  Ей удивительно шло.

 - И тебе в них так красиво. – Елена Петровна как-то многозначительно посмотрела на Мишу, но он не понял, что бы это значило.

Когда Алина ушла,  он только спросил у мамы:

 - Ну как тебе Алина, понравилась?

 - Очень. – многозначительно сказала мама, и Миша, удовлетворенный, пошел к себе разучивать аккорды новой песни.