Отрубленные головы наших свергнутых дедушек

Перебирая старые вещи в пыльном шкафу, открываю свой синий пэтэушный пиджак с эмблемой на рукаве. Левый лацкан несёт на себе большой комсомольский значок. Открепляю заколку, кладу значок на ладонь. Красная эмаль облупилась, и значок оказался просто бесцветной алюминиевой железкой. Он странный этот значок, внизу на нём надпись «Ударник ВЛКСМ 1973». На память приходит, как толпились всей группой в чистом просторном райкомовском коридоре. Через час вынесли комсомольские билеты, приняли всех, никому жизнь не испортили, а вот значков, говорят, нету, кончились. Мы тайно обрадовались, по тому, как уже заранее стеснялись комсомольского значка, и при чужих, особенно на улице, не смогли бы без стыда перед людьми носить знак коммунистического союза молодёжи.
Некое время спустя, перед очередной проверкой в ПТУ, дабы не ударить в грязь лицом, наш мастер Андрей Александрович (Царство ему Небесное) добыл нам горсть этих самых необычных «ударных» значков. И стала вся наша группа ударниками. 26 ударников. «Хоть бы один гитарист!» - шутили мы. Но один гитарист среди нас все же был – Серёга Ермилов.

Все три года учёбы в нашем ПТУ я был редактором стенной газеты и очень гордился этим, чувствуя себя при должности. А главным художником у меня был, конечно же, тот самый Ермилов – человек незаурядный, талантливый. Он стоял немного особняком ото всей остальной группы, всегда дерзкий со старшими, всегда вокруг него был скандал. И мне очень хотелось с ним дружить. Я даже соврал, что умею играть на ударнике, чтобы репетировать в собранной им металлической группе под названием Metal Boy. Независимый и не признавший нашей казённой униформы, всегда боровшийся с начальством за право носить джинсы, Серёга имел среди девочек из параллельных групп фантастический успех, которому завидовали многие. Хотя на первый взгляд Ермилов казался изысканным хулиганом, не любили его именно за то, чем восторгались – за самостоятельность, независимость, непризнание дутых авторитетов, за то, что он был более зрелым, чем все остальные и более умным, может быть.

Газета наша называлась Вестник и выпускалась по разным всяким большим и малым советским праздником и, как мне казалось, за это наш мастер получал премию, за хорошую политико-воспитательную работу. На очередной праздник наша редколлегия стала превращать кусок ватмана в произведение комсомольской мысли, графики и живописи. По бокам листа я приклеил две заранее напечатанные мною на машинке статьи на тему праздника. А пока кто-то писал заголовок, Ермилов стал рисовать огромный, почти во весь ватман, комсомольский значок, такой красный, будто по-настоящему залитый пролетарской кровушкой и со строго-монументальным Ильичём в профиль.

Во время урока, с замиранием сердца, мы с Ермиловым отправились на третий этаж, где уже висели стенгазеты других групп. Перевесив чью-то газету из центра в конец, мы водрузили наш Вестник на почётное место и отойдя на полдюжины шагов ещё раз залюбовались многопудовым значком. Осматривая другие газеты, я всё больше и больше приходил в восторг, предчувствуя победу в конкурсе стенгазет и полный триумф нашей группы. Ермилов и прежде поражал всех своими яркими картинками диснеевских образов. На Новый год, на мужской и женский праздник он преподносил нам таких милых и чудесных зверюшек, что пушистые и нежные зайчата и лисята, как живые, озорно глядели на нас с ватмана и просто просились на руки.

На следующей перемене, почти всей группой, обсуждая только что съеденный казённый обед, мы дотащились до стены увешанной газетами. И вдруг на полушаге застыли, на полуслове смолкли. О ужас! Борис Борисыч, зам. директора по политико-воспитательной части сдирал наш блистательный Вестник со стены, соря кнопками, которых мы не пожалели, закрепляя верный успех. Я помню Борисборисыча спустя двенадцать лет. Холёное, без возраста, лицо, одутловатое от жирной пищи, высокомерные хитрые глазки, намечающийся второй подбородок. Неторопливые движения несостоявшегося учителя, может быть географии. Недорогой, маловатый костюм с нелепым галстуком, никак не вязавшимся со старомодной несвежей рубашкой. Пойманный на месте преступления, презрительным взглядом он обвёл всю нашу толпу и в растерянности поджал уши.

– Кто это рисовал? Ты Ермилов? Пойдём в кабинет. – выдавил Борисборисыч сквозь тонкие губы высоким женским голосом.

В кабинете стояли мы с Ермиловым и наш мастер, а остальные скопились за дверью. Багровый замполит, как заезженная пластинка повторял без перерыва одно и тоже, прихлопывая себе в такт открытой ладонью по столу:

- Нельзя рисовать Ленина, нельзя, Ленин это… сам знаешь, для этого в стране есть особые художники, избранные, заслуженные, разные там простуженные художники и скульпторы, и не всякие там сопляки могут рисовать Ленина. Понял!

Андрей Александрович вроде упорно молчал, да и я тоже, а Ермилов с не меньшим упорством яростно перебивал пылкую речь замполита, пытаясь вставить вопрос – почему нельзя и где такое написано, что нельзя рисовать Ленина, разве он не человек был, и разве плохо или не точно нарисован профиль. Ничуть не хуже чем на вымпеле Ударника коммунистического труда, висевшем в кабинете. А Борисборисыч, поспешно и рассеянно двигался по кабинету, водя из угла в угол налившимися кровью стеклянными глазами, и всё повторял и повторял одно и тоже "нельзя", "нельзя", не зная как объяснить это своё "нельзя".

Полтора часа спустя ни к чему не приведшего спора, мы мокрые и злые вышли из кабинета. В коридоре ждала вся группа и, понимая исход, нас встретили молча, с сочувствием. Но на следующий день газета, немного помятая, оказалась на прежнем месте. Видимо уже с вечера Борисборисыч повесил её обратно. Может он созвонился с каким ни будь райкомом и прояснил для себя этот сложный вопрос с нарисованным Лениным. Победа была за нами. Но наш замечательный мастер попросил больше так не рисовать и мы, конечно в дальнейшем, не решились навлекать на его кудрявую голову подобных неприятностей.

Теперь гуляя в парке упавших памятников и растоптанных символов, я с грустью рассматриваю отколотую голову статуи, десятилетия указывавшей нам путь в несбыточное будущее. Некогда высоко поднятая в небо, мудрыми глазами, смотрящими в бесконечность, возле моих ног лежит голова, чей профиль уже ни один мальчик не захочет нарисовать.

Я на всякий случай снимаю с лацкана свой комсомольский значок и подержав немного на ладони, прячу его в нагрудный карман пиджака. Не хочется думать о том, что будущие поколения сделают с нашими головами.

1983 - 23 марта 1997 – октябрь 2004.