Пустота

Мы сидим в задымленной кухне и смотрим друг на друга. Миша неловко курит, и последняя в мире сигарета то и дело вываливается из пухлых пальцев. Закашливается и тушит ее о последний в мире осколок стеклянной пепельницы. Закон подлости сработал точно — из всех людей, населявших планету, остались в живых только два заклятых врага. Я не жалуюсь — мне нужен был хоть кто-то.

С улицы доносится шум. Выглядываю в проем в стене — тьма поглощает соседнее здание. Пустота шипит, и карнизы валятся с окон на покрытый трещинами асфальт. Что-то маленькое и бледное летит с балкона третьего этажа и стремительно катится в сторону нашей кухни, пачкаясь в лужах грязи и цепляя сухие листья. Закатывается на расцарапанный паркет и прыгает на стол, смахивая чашку. Между нами — некогда белый, а теперь улично-грязный кот. Он оглядывается по сторонам, звонко мяукает, укладывается на столешницу и укутывает чайник пушистым хвостом. Миша тянет руку, но я останавливаю его.

— Он же блохастый.
— А какая теперь разница, Дима? Все равно нам осталось совсем немного — видишь, соседние улицы уже пропадают. И вообще, это последний в мире кот, я не могу не погладить его.
Мишины пальцы прячутся в белой шерстке, и кот мурлычет, вытягивая передние лапки, подушечками упираясь в мои ладони. Одергиваю руки, тщательно вытираю салфеткой. Миша глядит на меня, как на сумасшедшего. Я не стану курить в свои четырнадцать лет, не стану гладить блохастых котов, не стану распивать со своим единственным врагом прежде и единственным другом сейчас невесть откуда взявшуюся бутылку водки.

Я все еще надеюсь, что мы спасемся.

— Ну и как ты сюда добрался? — Миша глупо машет руками, пытаясь отогнать дым.
— А я и не уходил. — залпом осушаю стакан остывшего чая — к счастью, не последний. На дне белеет толстый слой сахара, выковыриваю его ложкой и съедаю.— Я выходил из магазина, когда мой дом поглотило. Так и остался на улице с одним только рюкзаком и буханкой хлеба. Вскоре прибился к компании пенсионеров из дома престарелых. Мы сначала ночевали прямо там, а потом, когда и дом пропал, ходили по городу, выискивали места, куда темнота не добиралась.

Миша ставит на стол прозрачную бутылку с отклеивающейся этикеткой и внимательно слушает.

— Однажды ночью меня поставили караульным, чтобы не прозевать наступление Пустоты. — сосредоточенно скребу ложкой по опустевшему донышку. — Я не успел разбудить их.

Молчим. Миша отлепляет этикетку, комкает в руках.

— А я автостопом, — тянется за кружкой, локтем сбивая осколок. Пепел взметается в воздух и тонким слоем покрывает и без того грязный пол. Миша вскакивает, хватает веник, но останавливается и садится обратно. — Тогда еще были живые. Добрался до города, там вышел из машины в магазин, вернулся, а там пустота. Не машина пропала, а вообще — Пустота. Пустота на месте трассы, Пустота на месте поля. Просто дыра. Хотя зачем я тебе объясняю, сам знаешь. А дальше я пешком шел.

Протягивает чашку. Разит алкоголем. Морщусь, отрицательно качаю головой и подливаю себе еще чаю. Кот недовольно дергает лапками во сне, когда я забираю чайник. Миша пожимает плечами и выпивает, скривив лицо.

— Ты ведь понимаешь, что это твой последний шанс попробовать алкоголь? Мы будем мертвы уже через час, может, даже раньше, а ты сидишь и хлещешь свой чай. Тебе не надоело?
— Нет, Миш, не надоело. С чего ты взял, что мы умрем? Я бежал больше месяца, я скрывался и прятался, я искал людей, чтобы не сойти с ума от одиночества, а теперь, когда появился ты, должен сдаться и умереть? Ты не знаешь настоящей скорости Пустоты, не знаешь ее направления: возможно, она вообще обойдет наш дом стороной. Я верю, что мы спасемся, Миша. Если ты готов принимать смерть — принимай. А я не готов.
— Ты безумец, — Миша с грохотом опускает чайную чашку с водкой на стол, хватает меня за руку и тащит через дыру на месте стены на улицу. — Посмотри вокруг. Пустота наступает, она уже со всех сторон.

Школа перед нами наполовину торчит из медленно расширяющейся тьмы. Оглядываюсь: кое-где заметны просветы улиц, кое-где еще торчат нерабочие фонари, а между этими островками — черная, зияющая дыра.

— Тогда нужно идти прямо сейчас, пока проходы еще есть.

Хватаю рюкзак, сбрасываю туда только самое нужное. Зубная щетка, коробка чая, электрический чайник, заварочный чайник, свитер…

— И что ты будешь делать, если уйдешь? Всю жизнь бродить по проходам, пока случайно не заснешь и тебя не поглотит? Налей себе водки, погладь кота и наслаждайся последними минутами жизни. Смирись, Дима. Ничего уже не изменить.

С чашкой в руках он прислоняется к стене и вновь выпивает. Морщится.

— Закусить бы.

А я молчу. В пустоту погружается еще один фонарь, и остается лишь один проход, ведущий на городскую площадь. Взваливаю рюкзак на плечи, обуваю кроссовки и выбегаю из дома. Там, за узким проходом — неизвестность: может, там уже пустота, может, там городская площадь с десятком дорог. Остается только верить в последнее.

— Остановись, Дима! В этом нет смысла!
— Я найду выход, ты меня не остановишь! — кричу на бегу, поправляя лямки рюкзака.
— Ты остановишься сам, когда поймешь, что ты снова остался один.

Весь этот месяц я бежал только ради того, чтобы найти людей. Ради чего мне бежать теперь, если последний в мире человек отказывается бежать со мной?

Я понимаю.
Я останавливаюсь.

— Вернулся? — Миша все так же стоит у стены и пытается зажечь размокший на полу окурок последней в мире зажигалкой.

Одиночество заставляет ценить даже тех, кто был тебе врагом. Год назад мы ненавидели друг друга — он всегда был лучше меня, во всем был лучше меня. Он чувствовал мои слабости, давил на них, он гнобил меня за то, что я не такой, как он. Он забрал у меня Машу. Он забрал мою единственную, любимую и желанную, с восхитительно глубокими глазами и мягким и мелодичным голосом. Он забрал ее, а потом выкинул на помойку. А теперь я не могу спастись без него. Вот что чертово одиночество делает с людьми.

Гляжу на него и уже не испытываю того отвращения, что чувствовал раньше.

— Ты прав. Мне незачем бежать.
— Ну вот и прекрасненько. Будешь?

Принимаю из его рук чашку и отхлебываю. Водка обжигает горло. Миша ухмыляется и продолжает щелкать зажигалкой, изредка выругиваясь. Темнота приближается.

— И что теперь? Будем ждать?
— Тебе некуда бежать. Нет, не так. Нам некуда бежать. Так зачем ждать, если можно покончить с этим прямо сейчас?

Забирает у меня кружку и выпивает до дна. О мою ногу трется только что проснувшийся кот. Беру его на руки, и он мурлычет, утыкаясь теплым носом в мою ладошку. Мы выходим на улицу и медленно шагаем в темноту. Руки дрожат, и кот недовольно ерзает, цепляясь за рукав рубашки.

— Прощай, Миша.
— Прощай, Дима. Прости меня за все.
— И ты прости.

Темнота в шаге от нас, и кот испуганно выгибается, когтями цепляя кожу.

— Идем?
— Идем.

Делаем шаг — одновременно, безмолвно, медленно.

— Стойте!

Голос, столь знакомый, столь мягкий и любимый, столь мелодичный и желанный, заставляет обернуться, но туман ослепляет меня, позволяя увидеть лишь нечеткие очертания. Пустота сковывает, и я так и застываю, не в силах двинуться дальше или вернуться обратно.

Кот белым пятном летит в клочок выжившего мира к последнему человеку на земле.