Назовёшься другом Его

В него стреляли из-за угла. Полиции, конечно, виднее, в последние годы она всё чаще сталкивается с подобным радикализмом в решении бытовых вопросов. Но Янне было невдомёк, как можно было умудриться попасть точно между лопаток, при этом целясь из подворотни в проходящего перпендикулярно мимо человека – задача, которая не решается одной лишь баллистикой. Именно перпендикулярно – и хотя не нашлось ни одного живого свидетеля, момент попадания пули был зафиксирован камерами наружного наблюдения. На улице никто не появлялся после выстрела, пуля же была пистолетной, девятимиллиметровой, не имеющей большого импульса, - а значит вариант со снайпером сразу отпадал, слишком уж небольшое расстояние. Пуля застряла в позвоночнике, перебив спинной мозг. Каким-то чудом импульсы доходили до сердца, заставляя его делать нечастые толчки, но в этих размеренных спокойных ударах скорее можно услышать погребальный набат.

Дитмар умирал.

С момента, как его обнаружил случайный ночной патруль, он не приходил в сознание – Янне, примчавшись в реанимацию, застал друга в коме. Сорок минут назад на тумбочке у головы Янне завибрировал телефон. Никогда не относившись к ночным звонкам с благоговением, он и в этот раз моментально настроился услышать на другом конце какую-то гадость, что изредка, но случалось. Однако на этот раз тревога по поводу грядущего была особой, даже торжественной – Янне словил себя на этой мимолётной мысли как раз тогда, когда своими заспанными и ослеплёнными ярким светом экрана глазами смог разглядеть номер Дитмара.

Несколько секунд в трубке царило молчание, и Янне, ещё не отошедши ото сна даже на метр, чуть было не повалился обратно на подушку и не уснул снова. Вдруг осторожный, но при этом не зловещий и достаточно отчётливый голос – на том конце линии явно не старались говорить шёпотом – задал вопрос:

- Вы Янне?

Янне, перебирая в памяти всех знакомых Дитмара, среди которых можно было назвать пару-тройку откровенных раздолбаев, за которыми не заржавеет посреди ночи подколоть кого-то просто позвонив с чужого номера, но не узнал ни одного знакомого голоса. Чтобы процесс перебирания в памяти кандидатов не проходил в совсем уж гробовом молчании, Янне долго и громко втянул в себя воздух сквозь зубы, издав при этом звук стравливающего воздух ниппеля, а затем на выдохе растянуто ответил:

- Н-нда… это я. А что… что вам угодно в такое время?

Он уже сочинял в голове варианты, как он будет высказывать Дитмару за эти ночные выходки его приятелей. Скорее даже собутыльников, которые, впрочем, являлись таковыми в одностороннем порядке – Дитмар почти не пил, так как кормился за счёт своего автомобиля. Порою Янне казалось, что тот вообще не разбирается в людях: приятели Дитмара, которые по существу были всего лишь его знакомыми по автосервису, куда он частенько гонял свою старую «мазду», а также жителями квартала беженцев Эспоо не отличались особой обходительностью и уровнем культуры, даже бытовой. Иногда эти мысли сменялись догадками, что Дитмар у них в заложниках. С переменным успехом в приоритет выходили то сомнения в разборчивости друга, то эти вот догадки.

- Извините покорно… Вы знаете владельца этого телефона?

Янне тут же очень насторожился.

- А кто это беспокоит?

- Полиция. Если вы знаете этого человека, мы вышлем за вами машину и вы поможете установить его личность…

- Что с ним?!

- Говорите адрес, за вами уже готовы подъе…

- ЧТО С НИМ?!!

Казалось, что крик Янне заставил завибрировать посуду на кухонных полках на другом конце квартиры. За стенкой проснулся и заплакал маленький ребёнок – и мир полетел вниз сломя голову.

Полицейский ничего не успел ответить, как Янне выпалил скороговоркой:

- Говорите адрес, я сам приеду. Я скорее найду больницу или участок, чем вы доберётесь до моей берлоги. Говорите адрес!



Мелкая морось покрывала лобовое стекло прозрачными червоточинами и заставляла колёса шуршать по-особому, глухо и задумчиво. Улицы были пусты и безмолвны, но Янне не стал включать радио – слишком неподходящий момент для лишних слов, и ему казалось, что вот-вот само бытие начнёт говорить к нему, а он не услышит его. Он знал откуда-то из глубины своего сознания, что всё самое важное можно услышать не просто в тишине, но в тишине разверзшейся могилы.

Полицейский по телефону назвал одну из городских больниц – а это значит, что Дитмар жив. Пока жив. Подъехав к ней через 25 минут после звонка, Янне был встречен двумя патрульными полицейскими, ёжившимися от ночной сырости на крыльце парадного входа. Молча быстрыми шагами они прошли через длинный коридор в реанимационное отделение. Когда двери палаты неотложной помощи распахнулись, со стула у задней стенки койки навстречу вошедшим встал человек в тёмно-синем костюме и с папкой в руках; при этом стул, им увлекаемый ещё какое-то время за собой, с громким скрипом пробороздил стальными ножками по кафельному полу. Человек сунул папку под левую руку, а правую подал раскрытой ладонью Янне.

- Главный комиссар Сеппо Юккинен, центральная криминальная полиция.

- Янне Руотсикайнен, - Янне пожал руку главного комиссара. Из-за его правого плеча на кровати был виден лежащий без сознания Дитмар в кислородной маске. Комиссар Юккинен перехватил взгляд Янне и тут ж стал объяснять ситуацию.

- Патруль обнаружил его в трёх кварталах к северу отсюда более часа назад. Пулевое ранение, пуля в позвоночнике. Он был без сознания, документов при нём нет. Мы ничего о нём не знаем. В телефоне подписанным был лишь ваш номер, - на этой фразе у Янне непроизвольно поползли вверх брови, а комиссар, сопровождая их движение взглядом, закончил, - поэтому мы и вызвали вас сюда, чтобы вы помогли нам прояснить ситуацию.

Не совсем понимая, как простое имя может прояснить подобную ситуацию, Янне тем не менее ответил:

- Его зовут Дитмар Шонгауэр. Точнее, Дитмар Йозеф Шонгауэр. Он немецкий иммигрант, тридцати шести лет. Мигрировал сюда 11 лет назад. В Эспоо у него нет родни. Да и в Финляндии нет. Наверное… Я не знаю! Мы никогда не обсуждали его семью… он не хотел.

За все одиннадцать лет знакомства Дитмар ничего не рассказывал ни о семье, ни о своей прошлой жизни на родине, в Германии. Хотя причину этого молчания угадать несложно: Дитмар бежал от войны – вполне возможно, что его родня стала жертвой резни. Обычное для того времени дело, обычное и сейчас – здесь, в Финляндии, были слышны лишь отголоски по-прежнему сильной бури, накрывшую старушку Европу огненным покрывалом новой – или хорошо забытой старой? – религиозной войны. И теперь Янне задумался, часом не настигла ли Дитмара пуля, выпущенная в него 11 лет назад – его Личная Пуля?

- Кем был потерпевший? – спросил Юккинен, достав из папки блокнот и приготовившись записывать, держа и блокнот, и папку на весу, упёрши их в свой солидный живот, выпирающий из-под бортов расстёгнутого пиджака.

- Был? Вы издеваетесь?! Он мой друг!

- Простите. Кем является… ваш друг?

- Наша страна за одиннадцать лет не удосужилась не то чтобы дать Дитмару гражданство – даже вид на жительство! У него по-прежнему статус беженца, а это накладывает свой отпечаток, понимаете? Он нигде постоянно не работает. То есть, он, конечно, платит налоги и имеет законный заработок, даже страховку оплачивает… только эта работа у него не постоянная. Он водитель на своём авто, подряжается на всякие небольшие заказы. Его почти невозможно было выловить… ой, точнее, почти невозможно застать на одном месте.

Видимо, услышав слово «страховка», из-за голубой ширмы в дальнем тёмном углу палаты слева от койки Дитмара показалась коротко стриженная седая голова с проплешиной, напоминающая тонзуру – без сомнения, это жрец Асклепия. Он прищурился своими подслеповатыми глазами, поиграл желваками, попутно что-то очень натужно обдумывая, и зашаркал в сторону собравшихся.

- Если у потерпевшего имеется страховка, это очень, очень упрощает дело, - заговорил доктор. – Не поймите меня неправильно, но муниципалитет отказывается оплачивать услуги для людей, никак не могущих привести доказательство своего существования…

- То есть, - перебил его Янне, - вы хотите сказать, что Дитмар не существует? Разве в этой палате никто не лежит под аппаратом искусственного дыхания?

- Молодой человек, не поймите меня превратно. Мы связаны определёнными условиями по рукам и ногам. У нас предписания, и они касаются также и этого человека. Хотя, как раз то, что вы можете подтвердить его, э-эм… действительное наличие, это очень хорошо. Это замечательно! Потому что теперь мы сможем наконец приступить к интенсивной терапии и подготовить его к операции. Правда, я не могу дать гарантий.

- Каких гарантий, доктор? – Янне уже знал, что доктор пытается отодвинуть главное на потом, и решил добиться прямого ответа.

- Ну-у… Что ваш, кхм, друг, сможет пережить операцию.

- И что вы предлагаете?

Тут за доктора заступился комиссар:

- Господин Руотсикайнен. Вы сказали, что у потерпевшего нет родни. Скажите, а есть ли у него, так сказать, знакомая особого рода…

- Любовница? – спросил напрямую Янне.

- Именно, - комиссар сжал губы, немного конфузясь прямоте собеседника.

- Какое это имеет значение?

- Так есть или нет? – вступил в разговор один из патрульных, парень лет 20-22, явно нетерпеливый и резкий. Настоящий уличный пёс.

Янне повернулся, смерил его взглядом и ответил, обращаясь всё же к комиссару:

- Мне трудно назвать кого-то определённого. У него много женщин, и ни с одной он не жил дольше года.

- А сейчас?

- Сейчас я не знаю никого, - Янне погрузился в мысли, пытаясь вспомнить хоть какую-то из недавних пассий друга. Он давно перестал следить за их постоянной сменой – он сам был человек одинокий и не терзал себя лишний раз обильным созерцанием успехов друга на любовном фронте. – К тому же, вы мне сами сказали, что в телефоне Дитмара подписан только мой номер. Как правило, если он с кем-то живёт долгое время, то её номер должен непременно быть в адресной книжке.

После этих слов комиссар и доктор как-то резко смутились. Видя их реакцию, Янне спросил:

- Если вам нужны его документы и страховка, то у меня есть запасной комплект ключей от его квартиры. Вам незачем тревожить для этого кого-то ещё, особенно посреди ночи.

Ещё минуту никто не отвечал. Затем доктор, уставившись взглядом куда-то повыше головы Янне и сощурившись, начал говорить.

- Понимаете, молодой человек, тут такое дело. У нас не праздное любопытство. Нужен кто-то из очень близких людей, чтобы дать согласие на эту операцию. Ситуация патовая: если не вытащить пулю, во-первых, не может быть речи ни о каком восстановлении, безусловно долгом и затратном, и во-вторых, любое неправильное движение способно его убить окончательно. А без движений, если он останется в коме, не обойдётся – нужно будет его отирать и менять постель во избежание пролежней.

- А что с другой стороны?

- С другой стороны всё та же пуля и опасность движения. Если мы допустим какую-то оплошность, вытаскивая её, то ваш друг умрёт, не приходя в сознание. Сам он согласие или отказ дать не может, понимаете? А у нас, как я уже говорил, всё регламентировано, по судам затаскают в случае нарушения…

- Я согласен.

Доктор слегка опешил от такой решительности.

- На что, простите, вы согласны?

- На операцию, - Янне глядел доктору прямо в глаза.

- Я так понимаю, вы готовы взять на себя ответственность за все риски?

- Именно.

- Смею заметить, - вмешался комиссар, - что вы, господин Руотсикайнен, не являетесь родственником потерпевшего. Знакомство, даже очень близкое, не имеет выражения в юридической практике. С точки зрения права, вы в такой же степени родства у господина Шонгауэра, как и я или вот доктор. Понимаете, к чему я веду?

- Возможно, к тому, чтобы я всё оставил так вот просто? – у Янне начинало лопаться терпение.

- К тому, что в случае гибели господина Шонгауэра на операционном столе – с вашего согласия – вы будете обвинены в умышленном убийстве.

Воцарилось молчание. Все прекрасно слышали о новых законах, по которым смерть любого человека, даже случайная, не может оставаться безнаказанной и должна обязательно подразумевать виновника – суровые меры правительства по поддержанию общественного порядка. Патрульные порывались уйти, но протокол запрещал им покидать главного комиссара при исполнении служебных обязанностей. Неизвестно также, как отреагирует на слова офицера этот человек, назвавшийся другом потерпевшего Дитмара Йозефа Шонгауэра, ещё одного беженца, от проблем с которыми эти двое так устали за свою недолгую патрульную карьеру.

Доктору тоже стало заметно плевать на исход дела, раз Янне Руотсикайнен готов повесить на себя всех собак, которые, как это видно уже сейчас, обязательно будут – Дитмар Шонгауэр умирал безнадёжно. Вопрос состоит только в том, кто окажется крайним в этой очередной маленькой житейской драме; и хорошо, что этот крайний отыскался сам.

- Так вы всё же согласны? – спросил комиссар.

- В третий раз говорю вам: везите его на стол!



Одиннадцать лет назад Янне Руотсикайнен сел однажды вечером в машину Дитмара Шонгауэра – так они познакомились. Дитмар только осваивался в Эспоо и занимался частным извозом – разумеется, незаконным, потому что новоиспечённому иммигранту, да ещё и беженцу, получить лицензию таксиста было невозможно. Для большинства европейцев война началась внезапно: ещё вчера они жили своей ленивой жизнью постиндустриального общества, ни к чему не обязывающей, с размытыми оттенками мнений и таким же чувством долга - а уже на следующий день проснулись не от утренних солнечных лучей, но от зарева горящих собственных городов. Будто кто-то одним простым движением пальца переключил тумблер, отвечающий за всеобщее безумие. За многие мирные десятилетия накопились противоречия, успевшие стать неразрешимыми - такова цена толерантности, и европейцы, поверившие всей душой в её чудодейственную силу для всего без исключения человечества, оказались в один миг беззащитными перед неумолимой реальностью мира, который не меняется - «у Бога тысяча лет как один день и один день как тысяча лет». Конечно, далеко не все европейцы, потому что никакая парадигма не отменяет индивидуальной трезвости ума; нашлись люди, которые готовились к такому исходу и встретили врага во всеоружии, когда пришёл скорбный час. Дитмар Йозеф Шонгауэр к ним не принадлежал.

Янне Руотсикайнен, с началом войны мобилизованный в финскую армию в качестве сержанта, в тот вечер возвращался домой на побывку: на его участке границы уже третий месяц было спокойно, разве что иногда морем на рыбацких утлых судёнышках пытались прорваться нелегалы. Не всегда ставало известно, кто именно это был, потому что приказ расстреливать всякое приближающееся к побережью невоенное судно и не под финским флагом выполнялось беспрекословно. Тяжелые времена требуют тяжёлых решений – так государственная пропаганда объясняла своим гражданам столь ригористичные методы соблюдения суверенитета и национальной безопасности. Этот же лозунг объяснял ужесточение внутреннего законодательства и строгие критерии распределения благ: от безусловного дохода отказались сразу же, а преимущество на гарантированное трудоустройство получили только этнические финны. Из-за того, что за первые два года войны пятимиллионная Суоми приросла ещё на десять за счёт беженцев, такие меры были как нельзя кстати. Не обошлось без терактов, и хотя пропаганда рисовала их исключительно как исламские, все прекрасно понимали, откуда у них ноги растут. Янне Руотсикайнен терактов не боялся, поэтому смело сел в первый попавшийся автомобиль на западной окраине Эспоо.

Дитмар и Янне быстро нашли общий язык: живой и энергичный Дитмар, которого, казалось, всегда и везде много, органично дополнял сжатого в молчаливую угрюмую корпускулу Янне. Последний не переставал диву даваться, как первый, всегда находясь в движении и не имея места голову преклонить – первый год Дитмар спал в своей машине, – при этом цветёт и пахнет. Янне, как человек домашний и скромный, смотрел на нового приятеля как на диво дивное. Смотрел – и восхищался. Этот человек стал для него воплощением всего того, чего так не хватало самому Янне – решительности, щедрости, добродушия, общительности и неизбывного оптимизма. Его обожают женщины, он везде принимаем с радостью. Также удивляло то, что Дитмар при всём своём откровенно рыцарском образе жизни – сегодня почивает в объятьях женщины, а назавтра уже мчит своего железного коня на поиски золотого руна – был далёк от бранных подвигов, коим места в мире хоть отбавляй, особенно сейчас. Конечно, его как мигранта финская армия обходила стороной – слишком большой риск брать таких на службу, - но почему он не остался воевать в Германии? Это заботило и тяготило Янне, у которого совесть была готова в любой момент взять на себя грехи всех ближних. К счастью для него, ближних у него были единицы.

Поначалу им трудно было общаться: оба учили в школе шведский и оба плохо, но по мере вливания в новую жизнь Дитмар стал говорить на финском – и это сильно упростило ему жизнь, потому что патрульные задерживали всякого, чью речь понимали с натяжкой. Для профилактики. Также лично Янне докучало на первых порах то, что Дитмар мог завалиться к нему домой в любое время суток: пока Янне ещё служил, он сжалился над новым товарищем и отдал ему запасные ключи от своей квартиры, чтобы тот мог хоть иногда нормально ночевать и полноценно питаться. Нередко, возвращаясь домой на выходные, Янне либо наблюдал Дитмара в компании очередной пассии в обрамлении бардака, либо сам бардак, но уже без Дитмара. Однажды случилось нарваться на очередную девушку, которую Дитмар по какой-то причине не отправил наутро на все четыре стороны; причина эта скоро выяснилась и оказалось, что Дитмар наплёл ей, что эта квартира – его. А случалось и так, что германский друг являлся посреди ночи в компании дамы и пьяный, что принесло Янне со временем бесценный опыт сна с подушкой на голове.

За несколько лет сомнительной и сумбурной деятельности Дитмару удалось накопить на «квартиру» - комнату в наскоро сколоченном муниципалитетом шестиэтажном картонном курятнике на северной окраине Эспоо, позади основной городской застройки. Дитмар был доволен как сто свиней – если для кого тонкие стены и были препятствием, то разве что для его соседей и некоторых особо застенчивых посетительниц славной обители. Дитмар даже умудрился пристроить к дому, рядом с подъездом, «ракушку» - импровизированный гараж, а скорее навес, в строительстве которого Янне принимал самое активное участие, правда, против своей воли. Полиция пару раз пыталась снести незаконную постройку, но какие-то совершенно невероятные дитмаровские танцы с бубном, роль которого выполняла толстая папка, набитая невесть какими бумагами, отвадили стражей порядка под предлогом «у нас всё нотариально заверено и вообще большие связи». Ни того, ни другого, на самом деле, не было, но зато было много наглости. Слишком много на одного человека, чтобы он не мог ею не делиться с миром.

Должно быть, именно она завела однажды Дитмара не туда, куда стоило, не тогда, когда следовало. Не сказать, что нажить себе врагов для него было невозможно – это было бы слишком смелым предположением – недоброжелателей у него хватало, но вот заиметь смертного врага… Янне сидел в холле больницы и пытался понять, где лично он, Янне Руотсикайнен, упустил из виду сгущающиеся тучи. Потому что, как правило, он всегда органично компенсировал неугомонного Дитмара своей рассудительностью и, надо признаться, чересчур болезненной осторожностью. Часто это было весьма необоснованно, но несколько раз срабатывало настолько безотказно, что Дитмар перестал подшучивать над вечно угрюмым Янне. Потому что понимал, что угрюмость эта от постоянного созерцания наихудших вариантов развития событий. То ли дар, то ли проклятие – не разберёшь.

Но Янне дал осечку, и теперь Дитмар лежит под ножом хирурга с пулей в позвоночнике. И страшна была как допущенная ошибка предчувствия, которое просто не сработало, так и то, что Янне впервые делал ответственный выбор за друга – и одновременно за себя. Если Дитмар умрёт, то вина ляжет двойным грузом, коего плечи Янне могут не вынести. Он сидел, охвативши голову руками, и тяжко размышлял под аккомпанемент стука настенных часов в пустом помещении. Голос бытия лучше всего слышно в могиле – или хотя бы рядом с нею. Да! Это он во всём виноват! Он нарочно последние полгода избегал встреч с Дитмаром, потому что, как он сам себе говорил, за десять с лишком лет он заработал себе отпуск от этого передвижного праздника жизни. Дитмара, как всегда, было слишком много – и это слишком Янне больше не мог выносить как прежде. Как бы он не восхищался качествами друга, всё же они были ему чужими и в тягость. Тяжела царская корона, даже когда она находится на голове истинного короля. И вот выходит, что, думая более о себе, Янне лишил возможности спасения другого человека, и не просто абы-какого человека, но, как это теперь выясняется, самого ближнего своего. Не пожелав более праздника жизни, он получает теперь торжество смерти.

В 5:51 Дитмар Йозеф Шонгауэр умер. Ещё через пятнадцать минут Янне Руотсикайнена вывели в наручниках из больницы. Вставало солнце. На углу перед парадным подъездом как раз располагался уличный проповедник – таких много появилось с началом войны. Завидя человека в наручниках в сопровождении двух полицейских, проповедник громким голосом воскликнул: «Брат во Христе! Не унывай! Дух бодр, плоть же немощна! Покайся, и назовёшься другом Его!».

Янне улыбнулся сквозь тихие слёзы, но в лучах восходящего солнца никто этого не заметил.

Этим утром умер Христос, умер нагим, всеми преданный и оставленный. Умер, взявши на себя чужие грехи, ведомые лишь Ему.

В который раз.


Рецензии