платье для Вивиан викторианский рассказ

Платье для Вивиан.
День первый.
Болезнь отходила медленно, но к вечеру двадцатого апреля можно было уже надеяться на выздоровление. Вивиан перестала пылать и мадам Бернадетт успокоилась. Она улеглась на малиновый диван с бархатной обивкой. Маленькая подушечка — думка, вышитая вензелями «А. V. R » и нежными растительными узорами, поддерживала разгорячённую голову мадам Бернадетт, уносящуюся в чертоги сна.
Она не слышала приступа кашля Вивиан, который немало обеспокоил доктора Гленна, сидящего в холле второго этажа. Но увы…дверь в будуар была закрыта, а мадам Бернадетт, сваленная усталостью, видела короткий, но содержательный сон. Проснувшись,старая женщина, не пошатнувшись, вскочила, и накинув старомодную тальму, бросилась вниз, на двор, приказать закладывать коляску.
Сновидение состояло в том, что мадам Бернадетт видела себя и дочь в незнакомом регулярном парке с подстриженными лабиринтами и античными статуями, которые, по мере того как мадам и Вивиан проходили мимо, оживали и делали приветственные жесты. Десятилетняя, во сне, Вивиан, была одета в ничтожное платье : порванное и грязное, с оторванным подолом, с распадающейся вышивкой. Она тянула мать, куда-то вперёд, по розоватой гравийной дорожке, а сама мадам несла на себе тяжесть кринолина и нескольких юбок. Так она наряжалась в молодости, когда только вышла замуж, счастливая тем, что муж никак не ограничивал её любовь к моде.
«Нет, нет! Положительно, она, восхищённая моим платьем, тянет меня к модистке! Уверена, если меня затянуть я и сейчас буду похожа на изящную рюмочку!» : — Думала мадам, сбегая вниз по лестнице. До сих пор ей слышался скрип кожаных ремешков старинного корсета, сдавливающего талию, она, словно ощущала тяжесть обручей подъюбника, холщовое потрескивание подкладки, запах крахмального воротничка, стянувшего шею.
Мадам залезла без помощи кучера Сэмми в высокий лакированный фаэтон.
— В Ислингтон, к Энни-Бэтт. — Скомандовала мадам Бернадетт и хрусткий гравий вылетел из под колёс и копыт лошади.
Через неделю крошке Вивиан исполняется восемнадцать… Поэтому она просит платье. Она его получит. Мадам принялась обдумывать модный, богатый фасон, одновременно неброский и элегантный.
Позади остался маленький парк, сад и пруды с утками, кованные витиевато украшенные железными розанами ворота, и фаэтон, миновав усадебный выезд, оказался на пригородном шоссе, по которому ровно и мягко покатился, скрипя рессорами.
— Скажи, Сэмми, ты ездил в метро? — Спросила мадам,прикрываясь от несвоевременного зноя венецианским зонтиком, молодого рыжего кучера с кислой миной и огромными плечами.
— Да, мадам. Вы уже спрашивали. -Неохотно ответил он.
— Когда?
— Как то… Уже несколько раз спрашивали, не видал ли я там чертей и Сатану.
— Господь с тобой!- Воскликнула мадам Бернадетт.- Ты меня с кем — то путаешь. Но всё — же, я никогда туда бы не спустилась…Я даже склепа фамильного боюсь… Не то , что метро…И кто только мог догадаться загонять людей живьём под землю.
— А по — моему, это удобно. И леди Ви тоже так считает. То есть…так говорила. Тем более, тут кладбище совсем рядышком, а уж там поболее чертей и вурдалаков, чем в метро.
Мадам Бернадетт больше всего в жизни боялась фамильного склепа Роджерсов, в котором когда-то, как только они переехали за город, было устроено девять ниш. Теперь все они были заставлены гробами, за исключением одной. За сорок последних лет несчастная женщина похоронила семерых детей и супруга. Вивиан была последней, самой младшей дочерью, которая родилась у отчаявшихся супругов случайно, когда мадам уже исполнилось сорок пять.
Модный дом Энни-Бэтт Виннер — Хофф, который занимал целый этаж краснокирпичного дома , неподалёку от башни Кэнонбери, а ещё там находилось ателье и магазин готового платья. Всё в одном месте, что казалось очень удобным.
Сэмми остановился возле кокетливых окон, в которых уютно расположились гуттаперчевые манекены в нарядных платьях. Кучер с утра был понур и задумчив, после короткого разговора с доктором,успевшего тайно осмотреть Вивиан в тот момент, когда мадам спускалась в кухню распорядиться насчёт обеда. Сэмми никогда не успевал слезть с козел, а сейчас вообще не спешил. Мадам Бернадетт лихо соскочила с подножки, махнула ему тонкой ручкой в малиновой перчатке и сказала :
— Когда я была молода…у меня был для выездов лакей в жемчужно-серой ливрее. Он всегда подавал мне руку и подсаживал меня.
-Мадам…- Виновато протянул Сэмми, — Я не успеваю спрыгнуть с козел, как вы всегда скорее меня оказываетесь на тротуаре.
— Капор ровно сидит? — Спросила мадам Бернадетт, изъязвив Сэмми чёрными, как угольки, глазами.
— По отношению к пробору — да. Всё ровнёхонько.
— Вот и славно. И смотри, не трепись на кухне.- Отрезала мадам Бернадетт и исчезла за массивной дверью модного дома, взвизгнув наддверным колокольчиком.- Знаю я ваши разговоры, после которых на меня косятся, как на сумасшедшую.
Сэмми покачал головой.
— Откуда в ней столько жизни? Уедает она их что ли?- Сказал боязливо Сэмми.
Сэмми, хоть и был ещё молод, ему было слегка за тридцать, но лень уже овладевала его медленно полнеющим, упитанным телом.
— Лакеев уже лет сто не возят на зяпятках… — Подумал он с обидой и пошёл осмотреть упряжь.
Нельзя сказать, что молодая хозяюшка Энни-Бэтт плохо справлялась с модным домом, но её не уважали надутые леди. Не уважали, хотя и одевались у неё. Не уважали, хотя она ни разу не колола их булавками, снимая мерки. Всё равно не уважали, показывая Энни — Бэтт свои отнюдь не венерины формы. Модистки в Лондоне, да и во всех других городах назывались презрительно «швейки», словно их можно было сравнивать с головастыми деревянными дрючками, над которыми они усердно корпели, выводя филигранные стежки для модных платьев своих заказчиц. Ну, и пусть. Ну, и ладно. Энни — Бэтт, бог весть какими талантами заслужившая модный магазин была безмерно одарена вкусом, и, кто бы не говорил, что сам талант есть мера, то тут Господь ей отвалил львиную долю.
Энни-Бэтт всегда появлялась при входе, украшенном тряпичными цветами перед своими заказчицами и покупательницами. Взгляд её был лукавым, быстрым и оценивающим. Сама Энни -Бэтт, незамужняя двадцатипятилетняя девица с натуральными светло-русыми кудрями, серо-голубыми, слишком широко поставленными глазами и с фигурой, сильно расстраивающей высокородных леди, ловко двигалась и оплетала своей нежной заботой даже самую привередливую особу, приходящую в её магазин.
Тут — же, как только мадам Бернадетт вошла в двери, Энни — Бэтт оказалась перед ней, как чёрт из табакерки, пронзительно-чётким голосом даже немного испугав мадам.
— Чего изволите? Доброго утра, мадам Бернадетт. Как здоровье вашей девочки?
Мадам Бернадетт замерла на мгновение, скользнула взглядом на декольте Энни — Бэтт и на её затянутые ботиночки.
— Матушка! Матушка! Это новая мода? Это что, новая мода, что видать шнурки на башмачках? — Диким голосом возопила мадам Бернадетт, ещё больше удивляясь на взбитые волосы и крашенные голубыми тенями веки модистки. — Я, понятно, стара…Я ровесница…ну нет, я конечно, моложе королевы ровно на двадцать лет… — Приврала она не моргнув глазом. — Но!
— Времена меняются. И нет ничего скоротечнее моды.- Ласково сказала Энни — Бэтт, беря под руку мадам Бернадетт. — Вы хотите себе заказать? Летнее? Лёгкое?
— Почему же сразу себе?- Энни — Бэтт осеклась, вспомнив недавно заказанные мадам для дочери четырнадцать платьев.- Виви. Крошке скоро восемнадцать. Через неделю! Платье особое, к особому случаю, непременно атлас и гипюр.
Энни-Бэтт щёлкнула крепкими пальчиками и на зов явилась служанка Мэри в сером передничке поверх такого — же, как у хозяйки модного платья.
— Кофе, крекеры, чашку шоколада и рокфор для мадам.
— Да. Я не завтракала.- Подтвердила мадам Бернадетт.
Служанка удалилась, а мадам, несколько тяжело плюхнулась на широкую тахту перед журнальным столиком, на котором были разложены модные журналы.
— Выберете фасон? — Спросила модистка, присаживаясь на край тахты и показывая голень в сером чулочке.
Мадам Бернадетт чуть не отпрыгнула от неё.
— Коротко! Как теперь коротко! Королева этого не одобрила!
— Конечно…раньше бы одобрила, когда жила с королём. Он был более свободных нравов. А она моложе… Разве не он носил панталоны нежнейших цветов в облипочку?
Мадам Бернадетт смутилась.
— Ну, я вас понимаю…Мой покойный супруг та к- же стеснялся этой моды, но носил и панталоны, как Альберт, да упокой Господи его душу. Я нарисую то, что обдумала, а уж вы, после воплотите…И никаких голых щиколоток.
Мадам Бернадетт развязала, наконец, капор, бросила его на тахту, обмахнулась серой бумагой и взялась за карандаш. Пока она рисовала, Энни-Бэтт мурлыкала себе под нос модную песенку и перебирала жемчужное зерно в хрустальной чашечке, отбраковывая угловатые перлы в холщовый мешочек.
— Закрой магазин, чтобы нам не помешали.- Отвлеклась мадам Бернадетт.
Энни-Бэтт газелью подскочила к двери и перевернула табличку с надписью «закрыто» на оборотную сторону.
— Неужели мисс Вивиан не понравились мои платья? — Спросила Энни-Бэтт.
— Очень понравились. Но она хочет новое ко дню Рождения. И притом, это должно быть необыкновенное платье.
— Атласное?
— Непременно атласное. Сэр Донован, наконец-то, приедет из Ливерпуля.
— О…неужели…Они, как я слышала от вас не виделись с момента обручения?
— Да, он учился, милый мальчик. Милый, милый…- И мадам Бернадетт поцеловала кончики своих пальцев, сложив их щепотью.
Служанка внесла поднос и удалилась, странно взглянув на мадам Бернадетт, которая уже нарисовала платье и теперь любовалась своим произведением, на расстоянии вытянутой руки, сощурив дальнозоркие глаза.
— Ну, вот. — Сказала она радостно.
Энни — Бэтт оценивающе посмотрела на рисунок.
— Ммм… восемь футов атласа, шесть футов ленты…бейка, кружево — гипюр, подкладка… когда, говорите вы, нужно успеть?
— Через неделю оно должно быть у меня, день – в – день.
— Успеем… но атлас уже заказан. Вон тот рулик, что лежит на второй полочке, видите?
— Ничего, я заплачу двойную цену.
Мадам Бернадетт подмигнула раскрасневшейся модистке.
— И бросьте мне эти ваши коротаечки. В пол, только в пол…Мода моей молодости этого не позволила бы, и я Виви не позволю. Вот, когда она выйдет замуж за сэра Донована, а это блестящая партия, просто блестящая…Тогда пусть делает, что хочет. Да, пожалуй.
— Мерки те же?
— Да, те же. И подберите материю так, чтобы она на полтона отличалась от кружева.
Через некоторое время, когда фасон платья был утверждён, ширина юбок узаконена, кружева выкопаны из обширных сундуков, а с полок сняты все коробки, коробочки и коробулечки, содержащие прорву булавок, пуговок, брошей, цепочек, лент и шнуров, когда Сэмми вспотел на кухне от чая и внимания Мэри, а на улице солнце коснулось верха колокольни, мадам Бернадетт успокоилась и вышла на воздух, изрядно надышавшись керосиновым и свечным духом. Она так и не съела ни одного крекера и не выпила ни глотка кофе.
После того как её и Сэмми унёс фаэтон, Мэри подбежала к Энни-Бэтт и что-то озабоченно зашептала ей на ушко. Та побледнела, как гарднеровский фарфоровый кувшинчик, закрыла рот ладошкой и замотала головой.
День второй.
У молодого доктора Гленна Кита, аппетита не было совсем, чего нельзя было сказать о сегодняшней мадам Бернадетт.
Доктор с утра искал мопса Молли, любимую собачку Вивиан, и даже бегал за ворота. Он и не пытался что-то сказать мадам, выжидая время. И ещё его голова кружилась от тяжёлых мыслей, с которыми он старался справляться самостоятельно.
Доктор был человеком молодым, хотя и бывалым. Работал с юности в работном доме, исступлённо учился, а около тридцати лет, случайно получив наследство умершего отца, о котором мало что знал, открыл частный кабинет в Вест-Энде. Здесь слухи о молодом и умелом докторе разнеслись мгновенно и доктор Гленн уже начал забывать страшные будни работного дома, его сырость и вонь, бесконечные смерти и страшные раны. Высшее общество не очень — то пользовалось его услугами, но, опять- же, случайность привела его в дом Роджерсов.
Как — то Вивиан настиг астматический приступ прямо в парке, где доктор, сидя под раскидистыми платанами, отдыхал, читая «Патч». Ему удивительно сильно хотелось верить во все эти чудеса , которые так живо рассказывались со страниц, жизненные истории вдохновляли смотреть на мир радужнее, чем он был на самом деле. Доктор тогда оказался совсем рядом с мадам Бернадетт вместе со своими «сигарами радости», лекарственными средствами от астмы и бронхита, которые продавал , отчасти , из-под полы и всегда носил с собой в саквояже.
С тех пор, второй год, доктор по любому зову приезжал к Роджерсам. Молодая леди Вивиан на его глазах взрослела, но астма не давала ей покоя, а вести её в тёплые края мать отказывалась, напуганная смертью своих прежних детей, умерших в путешествии.
Ворота усадьбы были закрыты наглухо под предлогом карантина. Подозревалась невыясненная болезнь, потому и были отпущены по домам все слуги, кроме кухарки Шелл, Сэмми, личного дворецкого Рональда и самого доктора, который не мог не остаться при доме Роджерсов. Пастор Джером, близкий друг доктора Гленна, давно уже гостил в усадьбе, живя во флигеле и ожидая приглашения в дом со дня на день.
В светлой столовой, где газовые занавеси колыхались от нежнейшего ветерка, было уже свежо, но доктор настаивал на проветривании. Мадам Бернадетт, завтракая, усиленно куталась в кремовую шаль с крупными чайными розами. Лицо её, смуглое и гладкое, как натянутый пергамент, на котором были словно нарисованы линии морщин, не было ни радостным, ни грустным.
Ела мадам очень быстро и беспорядочно, чтобы поскорее подняться к дочери, не оставлять её одну. Руки её беспокойно двигались, салат падал с двузубой вилки, движения были напряжены.
Доктор понуро смотрел на перепелиные яйца, сложенные горкой на зелёных завитках рукколы и замечал их неживую голубизну. Он переводил взгляд на мадам Бернадетт и молчаливо укорял её, вертя в двух пальцах подсалфетник.
С начала болезни Вивиан прошло две недели, и доктор уже не мог относиться к ней беспристрастно.
Он снова и снова, сравнивал черты лица мадам, в которых так много было от черт Вивиан и печально рассматривал синий кобальтовый кофейник, окольцованный золотым ободком, чувствуя исподволь что-то страшное и зловещее.
— Это что за мануфактура?- Спросил доктор, кивнув на сервиз, не зная, с чего начать неприятный разговор. Голос у него был глухой, будто надломленный.
— Моё наследство…- Привычно соврала мадам Бернадетт. — Из них ели и пили мои бабушки и дедушки. Вы меня извините, сегодня была трудная ночь.
— Я мог бы вам помочь, мадам, вы сами отказались от моей помощи…- И доктор расстегнул верхнюю пуговичку, ощущая лёгкий жар.
— Главное, будьте в доме. А я сама знаю, как справиться со своей дочерью. Мне это нетрудно. Я уже…уже…уже…- И мадам Бернадетт часто заморгала глазами.
— Может быть, вы поспите, а я подежурю у постели Вивиан?
— Найдите лучше собаку. Виви грустит без неё.
— Я всё обыскал… — Пожал плечами доктор. — Потерял покой и…
— Я бы позволила вам, но Виви бредит. Вы просто не вынесете её бреда. Ни за что не снесёте. Ах, этот детский бред…это страшнее адовых котлов для меня.
Мадам Бернадетт вдруг уронила вилку, с шумом втянула воздух носом и застыла над своей разворошённой тарелкой.
Молчаливый Рон, верный камердинер с пышными бакенбардами, громадного роста ирландец, широкоскулый и широконосый старик, отделился от стены. Рон всегда был во фраке, ведь он чувствовал себя королём прислуги.
— Мадам? Горячее?
Мадам Бернадетт вздрогнула, оглянулась по сторонам.
— Виви не поела… я всю ночь мерила температуру…всю ночь ходила…не попила даже шоколаду.
Рон молча удалился за шоколадом.
Доктор вздохнул и бесшумно опустил подсалфетник.
— Ей сейчас нельзя шоколаду.
— Распорядитесь тогда, чтобы Шелл сварила бульон. И яичницу.
— Мадам, ей нельзя яичницу.
— Почему нельзя?
— Ей нельзя яичницу.- Твёрдо сказал доктор.- Питьё и бульон…второй бульон.
— Лечили бы вы так!- Раздосадованно хмыкнула мадам Бернадетт и настойчивым движением потёрла бледный лоб.
— Отказываться от еды…нормально в её положении. Это будет ещё продолжаться какое-то время…пока вы не позволите мне её осмотреть.
— Я не позволю её осмотреть. Она не хочет, чтобы её осматривали.
Мадам Бернадетт докончила салат.
Доктор, не зная, как сказать, двигал тщедушными усиками и косил серые круглые глаза.На редеющих волосах его высокого лба и на висках выступил пот.
— Сегодня вы снова не выспитесь. — Сказал он огорчённо.
-Отчего же нет? Сегодня уже высплюсь. Мне только нужно раньше лечь и не пить никаких ваших капель.
— Но они необходимы вам!
Рон принёс ягнятину.
— Вот ещё! — Сказала мадам Бернадетт вонзаясь в мясо ножом и вилкой. — Вы, вроде бы, знаете что-то лучше меня? Я и сегодня буду спать с Вивиан. И завтра. Она дрожит от каждого скрипа.
Сейчас смотреть на мадам было больно, так она была бледна и утомлена. Веки её покраснели, углы рта опустились. С тех пор, как умер лорд Роджерс, муж мадам Бернадетт, она и Вивиан спали в одном будуаре. Лорд умер неожиданно, оставив жену и дочь наследницами огромного состояния.
После смерти супруга, мадам Бернадетт плавно влилась в управление землями и поместьями, а так – же недвижимостью в Калькутте. Сейчас мадам немного сдала : сказались сильные душевные потрясения. Доктор оценивал её жизненные силы, но не мог предположить, что в таком хрупком, костистом, быстром создании сидит такая крепкая душа.
— Чертовски крепкая.- Думал доктор вечерами, сидя в своей просторной комнате на чердачном этаже и цедя мозельское. — Она ещё нас всех переживёт.
— А вы, почему не кушаете?- Вкрадчиво спросила мадам Бернадетт.- Не брезгуете ли вы? Или обижаетесь на меня? Мне кажется, я не сделала вам ничего дурного…
Доктор приосанился, выпрямив угловатые худые плечи.
— Ннет…я задумался. — И он снова устремил свой взор на голубизну перепелиных яиц.- Вообще, я держу диету, так как летом езжу к морю и хочу, чтобы купальный костюм сидел на мне достойно.
Мадам Бернадетт хохотнула, приподняв широкие брови, так странно выглядящие на фоне седой головы. Она вообще смотрелась не своей в том облаке сиреневых кружев, фестончиков, оборок, рюш, ленточек и бутоньерок. Её голова торчала из этого нарядного нагромождения, словно кто-то свыше ошибся, и воткнул в газон прекрасных цветов прут с головою чёрта.
— Вот только рогов не хватает.- Подумал доктор и холодный пот снова пробил его.
Мадам встала, захватив с собою тарелочку с жидкой кашей, которую Рон принёс для молодой хозяйки.
— Сегодня, из моих рук, она всё съест. Обещаю вам.
— Может быть, если вы не пускаете меня, пригласить пастора? Он уже несколько дней ждёт в восточном флигеле.
Мадам Бернадетт округлила глаза.
— Сэр! Я сама знаю, когда нужно пригласить его! Пусть сидит и ждёт!
И она вышла, шурша платьем.

— Дьявол…Как же быть? – Спросил сам себя доктор, стукнув маленьким кулаком о вышитую скатерть.
Он просидел в столовой ещё около часа, выпив несколько бокалов вина и, наконец, уверившись, что его доброта и человеколюбие не знают границ.
День третий.
— Несите сюда корзины! Ландышей, да, примул! Пахучих гиацинтов! Побольше пожалуйста!
Доктор распоряжался уставить цветами холл второго этажа, почуяв, что по дому разносится странный запах. Доктор хорошо его знал и относился к нему двояко. Во -первых, это нисколько не пугало его, но во – вторых, немало настораживало. Сэмми и Рон ленились, но таскали и расставляли всюду корзины с цветами, привезённые с рынка Ковент — Гардера, а толстая Шелл, в массивной шерстяной юбке, бегала с кухни в комнаты, вытирая и сметая пыль, недовольная, что её оторвали от кухни. Она бубнила и утирала квадратное потное лицо.
— Окна, окна отворите !- На улице жарило солнце.- Проветривайте! Матерь Божия, можно от такого духа помереть…- Гнусаво ругалась Шелл.
Доктор с самого утра был начеку. Он насторожился, ходил прислушиваясь и приглядываясь, и наконец, когда мадам Бернадетт вышла из спальни, заперев её на ключ, побежал вверх по лестнице, которая огромным плавным загибом, словно ниспадала в холл первого этажа из холла второго, и была похожа на хвост некоего огромного морского животного, давно ушедшего в пучину и уволакивающего его следом. Доктор напряжённо поглядывал на градусник, висящий в верхней столовой. Температура неумолимо поднималась, в доме становилось душно.

По дому разносились так — же благостные ароматы разварной утятины, жареного поросёнка, тушёного с капустой молодого порея, печёных яблок и ванили.
Если исключить нечто подозрительное, весьма подозрительное…
Сегодня ждали сэра Донована, который, получив магистерскую степень юриста, должен был прибыть на обеденном поезде из Ливерпуля.
Сэр Донован, жених Вивиан, которого она видела лишь раз в жизни, когда ещё был жив сэр Роджерс, и когда же и состоялось обручение, не был сильно богат, но его старинный род и аристократическое происхождение радовали мадам Бернадетт необъяснимо. Именно сэра Донована она выбрала для Вивиан, просто потому, что он носил ирландскую фамилию, из всех претендентов на руку её дочери.
О болезни Вивиан, молодой сэр не знал, и ехал, собственно, назначить день свадьбы. Всё остальное было заранее оговорено старшими. Отец сэра Донована и его матушка, находясь в непрерывной переписке с мадам Бернадетт,проживали в огромном поместье в Стаффордшире, и собирались приехать в Лондон к лету.
О выздоровлении Вивиан, равно как и её болезни не знал никто в городе. Мадам Бернадетт строго настрого запретила кому бы то ни было распространять слухи. Да и усадьба их находилась в предместье, и в некотором отдалении от любопытствующих соседей.
— Вот, когда будет свадьба- тогда добро пожаловать!- Говорила мадам.
Мадам Бернадетт, носила на груди два ключа. Доктор это видел, когда прослушивал её и Вивиан. Один из ключей был от спальни. Другой от массивного сейфа, висящего в кабинете покойного лорда Роджерса. Сегодня она была озабочена не меньше доктора, озиралась, и с утра, когда только взошло солнце, а доктор ещё спал, нахлестала по толстым щекам кухарку Шелл за нерасторопность.
Доктор, наблюдая за мадам Бернадетт, пишущей список продуктов, топтался в дверях кабинета около пяти минут, ожидая, что она обратит внимания на него. Наконец, видя, что его не замечают, тихонько крякнул.
— А…это вы…- Спросила мадам Бернадетт. Она крутила цепочку на груди, вертя ключики в беспокойных пальцах, похожих на обрубки сухой лозы, очищенной от коры.
Мадам метнула взгляд на доктора исподлобья.
Сегодня она оделась в белое, и даже в голове, над седым куцым хвостиком, красовалась наколка из белых цветов. Худую, коричневую от старости шею в шесть обхватов опоясывало жемчужное ожерелье из идеально-круглого жемчуга.

— Сейчас я пойду завивать Вивиан, я видела, как это делала моя служанка, а вы, тем временем, подсуетитесь с обедом. Сэр Донован…
— Мадам! Он ни в коем случае не должен приходить сюда! А если это холера?
Доктор мял шляпу-котелок.
— И тогда он подвергается риску!
— Ни в коем случае!!! Он придёт! И никакой холеры! Посмотрите, я же не заболела!
Доктор моргнул усиками.
— Но вы…
— Я не собираюсь спрашивать у вас советов. Я возьму щипцы и стану завивать мою крошку. Она хочет быть сегодня… кстати, она съела кашу.
— Благодарение богу! — Доктор улыбнулся и выдохнул, но снова посмурнел.- Если это так.
— У вас есть сомнения?- И мадам Бернадетт оперлась на тяжеловесно пресс-папье, вырезанное в виде лошадиной головы из куска малахита.
— Сэр Донованн не должен здесь появляться.- Сказал доктор вдруг неожиданно строго.
— Да вы с ума сошли! Они скоро венчаются! — И мадам Бернадетт ударила о сукно стола лошадиной головой и вышла вперёд.- Я сама его встречу!
Доктор заморгал.
— Нет…Я не смею вам позволить…
— Я лишу вас жалованья!
— Лишайте.
Мадам Бернадетт сунула список продуктов под нос доктору.
— Но сперва возьмите Сэмми и съездите на рынок.
— Сэмми только что с рынка…
— Я многое забыла.Ехать конечно…не ближний свет…но пусть едет!
Доктор опустив голову, заметил, что мадам босая. Он растерялся и замычал.
— Ммма…мадам. Вы забыли обуться.
Мадам Бернадетт приподняла юбку и посмотрела на свои узловатые, деформированные пальцы ног.
— Господи! Какой позор! Я так хожу весь день! — Вскрикнула она и закрыв лицо руками, зашептала.- Ну, хорошо, хорошо…я подумаю, я решусь, я сделаю…Идите вниз. Идите же!
Доктор откланялся.
Из окон второго этажа открывался дивный вид на маленький уютный парк, уже зелёный, свежий, блистающий маленькими декоративными зерцалами прудов, манящий широкими дорожками из битого красного кирпича и галечника. Небольшие статуи выглядывали из-за круглых куртин белыми крутыми боками. Перспектива открывала вид на решётчатую ограду усадьбы, справа и слева осенённую вековой липовой аллеей.
Мадам Бернадетт смотрела через тюль на ссутуленного доктора, тихо шепчущегося с Сэмми, запрягающего двуколку. Но вдруг, внимание её переключилась на решётку ворот, и городскую коляску. Это, несомненно, сэр Донован! Он сам решил приехать! Да ещё насколько раньше! А как же кудри Вивиан! Незавитой её показывать нельзя!
И вот уже городская коляска возле подъезда и доктор бросается к молодому сэру Доновану, что-то говоря ему, а сэр смотрит на окна. Думает, наверное, что из окна ему махнёт Вивиан…
Мадам Бернадетт, не справившись с забитым на зиму окном, отдуваясь и приподняв юбки, побежала вниз.
— Донован! Сэр Донован! — Кричала она из недр дома.- Сюда! Мы вас ждём! Сейчас, леди оденется! Милый мой мальчик, сюда!
И, обнаружив несвойственную её годам прыткость, она вылетела из дверей навстречу взбледнувшему сэру Доновану, который, с немного перекошенным лицом, растерянно стоял у входа.
День четвёртый.
Сэр Донован сидел под распускающимся дубом на мягком шотландском пледе и пил уже третью бутылку виски. Сказать по правде, он лыка не вязал. Доктор немного помогал ему ещё со вчерашнего вечера.
За воротник сэру Доновану заползла какая-то насекомая гадость и мучила его своим щекотанием, отчего сэр, поднимая на доктора трогательные и безнадежные глаза , цвета горечавки, молил его избавить хотя бы от части тех неприятностей, которые внезапно постигли его вчера.
Сэр Донован, забыв где-то жилет и по — байроновски расстегнув ворот рубахи, выправленной из модных брючек, стонал от головной боли и сумятицы мыслей, поглощавшие всё его существо. Русые бачки его красиво окаймляли благородное лицо, с правильным носом и чуть выдающимся вперёд мужественным подбородком.
— Типичный англосакс.- Думал доктор о сэре Доноване. — Красив, как Альфред Великий. Куда мне до него со своими вальгусными стопами?
Сэр Донован уже несколько часов сидел возле пруда и смотрел, как доктор кормит уток.
— Заа-чем я отпустил коляску и выгрузил багаж? — Икнул типичный англосакс сэр Донован.- Я мог бы сейчас уже уехать. А то…
— Вот видите, как несчастье ставит нас на свои места?- Пожурил его доктор.- Я вот её не покинул в трудную минуту.
Утки, накормленные булками, лениво расплывались от ног доктора.
— Я ни в коем случае не хочу идти в дом…я попросту боюсь. Понимаете вы меня?
— Понимаю, сэр.
— Не зная, что меня ждёт, и зачем я…
-Понимаю, сэр. Не знаете, зачем вы…
В тоне доктора читалась уже открытая насмешка, но сам сэр не мог оценить её.
Бабочки витали в воздухе, почуяв доброе тепло наступающего лета, комары и мошка вились вокруг пахучего сэра Донована, облепляя его аристократические руки.Солнце клонилось к закату, освещая зелёные озимые поля, чересполосицей убегающие в крутеющие, к горизонту, дали.Их было хорошо видно с бугорков сада.Красноватые облака, двигались со светлого запада, словно нескончаемые тяжи, перетекая друг в друга, линяли на востоке и делались невидными на фиолетовом мрачном небе.Там же, на востоке, разливалась тяжёлая, свинцовая тьма приближающейся грозы.
— И что? И что мне делать? Господи! Доктор! — Бормотал сэр Донован.- Не хочет ли мадам… Ннет… я не пойду на это…Я не женюсь на ней. Где это поют? Кто поёт?
— Это в соседнем поместье поют. Они готовят майское древо.
— Вот…люди веселятся…бабочки, а я? Бесславно угасну тут. Проводите меня?А?
Сэр Донован подошёл на четвереньках к доктору и, привстав, вцепился в его рукав.
— Проводите меня, я уеду. А багаж уж как нибудь после…
— Мадам не позволила никого выпускать. Но я могу вас переправить через стену, там за плющом есть обвал, потом выйдете на шоссе.
Сэр Донован сел на колени, опустил голову в руки и застонал.
— Какой позор!
Доктор разражено набивал трубку. Оковалки недощипанной булки белели в зелёной, густой и мутной воде пруда.
— Не раскисайте, сэр Донован. Всё обойдётся. Бывает такое, что мать не может прийти в себя, болеет вместе с дочерью, там же психическое расстройство…Молодая леди плохо кушала, кашляла…Словом, болела тяжело…Тут и возникли нюансы. И они уже не спорны.
Доктор глядел на высветленный, словно нарисованный фасад дома, издалека кажущийся игрушечным. Ему не хотелось идти назад. Возле дома он различил, лучше прищурившись, некое движение, фаэтон, Сэмми и две женские фигуры.
— Я поеду туда — же, куда в прошлый год…в Португалию… Да вот уже и лето на носу…Там дивно хорошо…Сэр Донован! Сэр Донован! Спокойно! Они едут сюда!
Сэр Донован вскочил с колен и бросился к доктору. Его красивое лицо, потное и красное, с закисшими глазами, выражало ужас.
— Доктор! Я не могу! Не могу! Я не был на войне, я не выносил лишений! Я не вынесу!- Слюна летела изо рта сэра Донована.
— Я сейчас же, мгновенно умру! От потрясения!- И сэр Донован сжал зубы.- И идите вы к чёрту со своими миллионами!
Сэр Донован повалился на зелёную травку и захныкал, как ребёнок, закрывая уши ладонями.
— Ну же, ну же милорд! Соберитесь!
Клокотание металлических обручей колёс, скрип рессор и звонкие понукания Сэмми, приблизились. Доктор обернулся. Коляска остановилась прямо под бугорком, чуть ниже пруда.
— Молю вас всеми святыми угодниками, доктор! ВЫВЕДИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА! — Прошептал сэр Донован.
Доктор помог ему встать и отряхнуться.
— Что вы, вы уж совсем. Давайте, держитесь. Не надо киснуть.
— Она привезла её! Понимаете!
— Ничего, ничего. Это не вредно, хуже не будет. Да прекратите же меня щипать!
И сэр Донован, вырвавшись из рук доктора, скачками побежал к кустикам зеленеющего вереска.
— Сэр Донован! Вы же знаете, карантин! Вас не выпустят из ворот! Они заперты! Святой отец Джером уже несколько дней сидит во флигеле!
Сэр Донован сделал круг по лужайке и вернулся к доктору, и оперевшись на него, сделал над собой усилие глянуть вниз, на коляску.
Лошадь беспокойно прядала острыми чёрными ушками. Мадам Бенадетт сидела рядом с молодой леди, белизна лица которой была скрыта вуалем. Одни только завитые кудри, рыжими локонами спадали по её плечам. Девица неестественно оперлась на мать, держащую её за талию, и не двигалась.
— Сэр Донован! Идите к нам! Мы за вами! Сэр Донован! Поглядите на свою спящую красавицу! Доктор!
Тут, ручка молодой леди вывалилась за край поручня. Она была затянута в кружевную перчатку. Мадам Бернадетт поправила её.
Сэр Донован, увидав это, вскинул подбородок, коротко охнул и осел мимо доктора, подставившего ему руки.
Мадам Бернадетт, прислонив спящую леди к подушкам, выпорхнула из фаэтона. Она, подняв пышные юбки, взлетела на пригорок, и побежала к сэру Доновану.
— Что с вами, сэр Донован? Мальчик мой! Что с вами!
— Ему нужен нашатырь.- Констатировал доктор, похлопывая бесчувственного сэра по щекам.
— Фу! Как тут гадко пахнет! Тиной и прелью! Нужно будет почистить пруд! Зачем вы притащили мальчика к пруду? Просто воняет, ужасно! Сэмми! Сэмми! Завтра же начните чистить эту отвратительную тину по берегам!
Сэр Донован лежал без чувств.
День пятый.
Мадам Бернадетт, было, сама вызвалась ухаживать за сэром Донованом, которого свалила внезапная лихорадка. Доктор приказал постелить ему на первом этаже и напугал мадам, что это может быть следствием нервного потрясения.
Как только сэр Донован оказался в комнате один, лихорадка прошла и он снова запросился на волю.
— Ночью я вас проведу.- Успокоил его доктор.- А сейчас мне нужно что-то решить с мадам и с девочкой… Я не знаю, как мне быть.
Сэр Донован, по грудь закрытый одеялом, заныл.
— И я не знаю! И я! Тут вам нужен уже и пастор, и констебль и пара санитаров!
— Сомневаюсь, что до этого дойдёт.
— Как же вы не ощущаете!- Вскричал сэр Донован.- Я вот уже готов бежать босой и полуголый.
— Тогда будьте готовы.- Сказал доктор, пригладив усики.
Доктор вышел, затворив за собой дверь. Он поднялся на второй этаж, взял с камина, в холле бутылку початого виски и отхлебнул.
Спальня Вивиан находилась рядом. Доктор постучал.
Словно ожидая его, из дверей тут же выскользнула мадам Бернадетт без чепца и в одной ночной сорочке. Волосы её были всклокоченны и спутаны. Глаза блуждали.
Доктор закрыл нос пальцами.
— Проветрите помещение. Девочке нельзя находится в такой духоте.- Сказал он.- К тому же, сколько это будет продолжаться?
Мадам Бернадетт ответила шёпотом:
— Не знаю. Она ещё спит.- И мадам неожиданно хватко схватила за локоть доктора.- Скажите мне, ведь это бывает? Чудо?
Доктор отвёл глаза.
— Я не верю в чудеса. Мне за тридцать два года жизни не очень- то они встречались.
Красные, впалые глаза мадам Бернадетт, её разубранные спутанные волосы и чёрные синяки под глазами, какие бывают только у очень смуглых людей, выдавали все её бессонные ночи целиком и сразу.
Доктор оторвал руки мадам от жилета, цепкие, как репейниковые семена.
— Да, конечно, я верю в чудеса, доктора не могут не верить в чудеса, но более я верю в божье провидение, а раз так…вам нужен пастор Джером. Позвольте пригласить его…
— А вы не верите… — Смешанно ответила мадам Бернадетт, блуждая взглядом по мраморному полу.- Вы видите пред собою истинное чудо…моя девочка…Если это не чудо, то я ставлю под сомнения самое существование господа. Иначе, наказав меня так, он отнимает у других невинных возможность надеяться на вышнюю справедливость. Поймите, хотя бы вы!
Пока мадам Бернадетт горячо изливала свои соображения, доктор думал, что делать. Время разговоров прошло. По городу ползли страшные слухи. Ничего не оставалось, как напоить мадам чем-нибудь расслабляющим, короче говоря, погрузить её в сон.
В комнате первого этажа застонал сэр Донован. Доктор встревожился.
— Мадам, я отойду на пару минут…Не больше. Я сейчас вернусь и мы вместе решим, как быть. В конечном итоге…проветрите помещение.
Сэр Донован бросил в дверь что-то увесистое. Предположительно, это был столовый прибор.
Мадам Бернадетт снова в странной оторопи оставалась на месте, пока доктор бежал вниз, с единственным желанием продышаться.
— Я попою её чаем! Она так проголодалась после прогулки! — Слабо сказала мадам и исчезла за дверями комнаты, из – за которых по-прежнему не доносилось ни звука.
Сэр Донован сидел на кровати с ногами и был уже одет. Серый сюртук, в котором он приехал, был нараспашку, но шейный платок уже повязан.
— Ну?- Спросил он с порога?- Когда же?
— Сейчас…Сэр, только тихо. У неё заряженный штуцер и с головой беда…
— Я больше не то что ни шагу не сделаю в эти края, я господом клянусь, вообще уеду из Англии. Всё это чрезмерно для меня. Я не рождён для приключений.
— Берите вещи и следуйте за мной. — Сказал доктор, несколько презрительно.
День шестой.
-Наконец то! Сама позвала?- С этими словами, отдуваясь от быстрой пробежки, пастор Джером и бросился к доктору.
— Мы с вами, вроде как, друзья по несчастью или собратья по беде. — Сказал доктор и улыбнулся ослепительными ухоженными зубами. – Видели бы вы, как я подпихивал под зад сэра Донована. А у него зад… извините меня…тяжёлый, увесистый…вскормленный в богатейших столовых лучших домов города Ливерпуля и графства Стаффордшир. А и он бежал через каменную кладку, через дыру в стене.
— Не пугайтесь, доктор, меня вам поддерживать не придётся.- Ответил пастор, обтирая красное, щекастое лицо платком с вензелем.- Я и не такое видывал.
Доктор был без жилета, в тапочках, брюках и застиранно-жёлтой рубашке, которую пытался выстирать сам как мог.
— Ну, конечно… — Съязвил он, глядя на пастора, нисколько не путающегося в своей сутане.- Вы только старайтесь не дышать. И всё.
Пастор ухмыльнулся и толкнул дверь.
-Погодите ухмыляться. — Вздохнул доктор.
— Девочке хуже? Нужна исповедь?
Доктор сделал удивлённое лицо. Пастор приостановился перед широкой лестницей, устланной зелёным сукном и поморщился. С высоты второго этажа раздавались угрюмые звуки рояля. Это был Шопен.
— Нет…это…кто? — Спросил пастор, мучительно взглянув на доктора. — Шевелюра пастора, пятидесятилетнего холёного толстяка, оказалась ближе к доктору.- Играет кто?
— Это мадам играет. Она, видимо, вышла из комнаты. А у дверей комнаты стоит штуцер её мужа. Так что осторожно. Если она впустит вас…я мигом побегу за Сэмми.
— Я не понимаю, что происходит.- Замотал головой пастор.
— Я сам не понимаю.
— Силы небесные… а где прислуга?
— Разбежалась.
Брови пастора, похожие на спинки хорьков, седые и толстые, предельно возвысились над проницательными серыми глазами, круглыми, как блюдечки. Он чихнул несколько раз подряд, закрываясь платком.
— Но ведь это же не холера? — Прочихавшись, мучительно спросил пастор.
— Нет, не холера.- Успокоил его доктор, похлопав по плечу.
Действительно, если бы не Шопен, можно было бы подумать, что в доме пусто. Такая тишина висела в воздухе. Святой отец, неуверенно оглядевшись, стал подниматься наверх. Доктор последовал за ним. Тихий Рон, как всегда ухоженный и с неизменной белой салфеткой на согнутой левой руке, неслышно последовал за ними.
Мадам Бернадетт в свечном угаре, при закрытых окнах, завешенных кроваво-красными занавесями, белым, пышным букетом рисовалась на фоне бордовой стены. Стены были обиты шёлком и с высоты их смотрели из богатых золочёных рам предки семейства Роджерс. Изящные дамы, мужественные господа и особенно были великолепно исполнены детские портреты. Дети с собачками, дети с курочками, дети на пони, мальчики и девочки в одинаковых платьицах…Пастор приостановился на последней ступеньке, оглянувшись назад, во мрачную бездну первого этажа, где так — же было темновато. Доктор и Рон участливо и любопытно смотрели на пастора.
Мадам Бернадетт, одетая в платье моды середины шестидесятых, как видно, шёлковое и сиреневое, с белыми кружевами, топорщилась за роялем. Руки её трепетали по клавишам, как заблудившиеся.Но, меж тем, ноты не врали, всё таки складываясь хоть и в прерывистую, но узнаваемую мелодию.
Двери в спальню Вивиан были заперты, а возле них, прислонившись к косяку, нездешнее чернел охотничий штуцер супруга мадам Вивиан.
Мадам, увидев гостей, лениво повернула к ним голову и кивнула.
— А…вы…святой отец… Как, вы ещё не сбежали?
И мадам засмеялась страшным смехом, заколыхаясь, словно пыльный куст сирени.
— Я вас вижу! Вижу! Никчемного доктора, который здесь, вобщем-то, только потому, что Виви…просила не гнать его…Он нравится Виви…Он молод, хорош собой…и не так надут, как сэр Донован. Где он? Уже убежал? Присаживайтесь в кресло, пастор. И вы, негодный эскулап. А ты, Рон, принеси нам чаю.
— Слушаю- с.- Невозмутимо сказал Рон и пошёл вниз.
— Вы не беспокойтесь… Это запах дома… Мне душно здесь. Но я не ухожу.
Пастор, чувствуя в животе нехорошее движение, сел на диванчик у самой лестницы. Доктор развалился в кресле, напротив мадам.
— Запах говорит о том, что здесь идут какие-то процессы…- Сказал доктор, сделав жест кистью.
— Процессы идут там, где идёт жизнь.- Буркнул пастор.
— Я об этом и говорю.- Сказала мадам Бернадетт, по — прежнему вглядываясь в ноты и лениво играя.- Как я долго не ирала…Какая длинная пиеса…
Пастор вздрогнул всем телом, снова ощутив движение в животе. Он поцеловал чётки, обвитые вокруг пухлого запястья и вжался в спинку дивана.
— Послезавтра малышке исполниться восемнадцать лет…Роскошное платье привезут ей от Энни- Бэтт. Энни-Бэтт своё дело знает. Мы будем фотографироваться. Я уже послала Сэмми за фотографом. Не могу не запечатлеть прелестную Вивиан в новом платье.
Пастор кивнул.
— А ей не станет хуже, если её…переодеть?
— Наоборот. Станет лучше. Мне приснился сон…что она ждёт это платье, тянет меня за подол и плачет, что скорее, скорее… Ко дню Рождения…Ни один мой малыш не дожил до восемнадцатилетия, святой отец…А она…
Пастор напряг мощную шею. В животе его по-прежнему урчало и булькало. Мадам Бернадетт нежно нажимала на клавиши, извлекая нужные ноты.
— Джозеф, мой первенец, упал с лошади и сломал обе ноги. Он умер от заражения крови…Ещё тридцать лет назад…Потом родились близнецы…Не прожили и трёх дней. Мадлен от скарлатины. Мортон от кори. Жозефина и Мадлен от лихорадки, когда мы путешествовали в Калькутту. Теперь у меня вопрос к вам, святой отец.
— Я слушаю вас, мадам… — Промычал пастор, умоляюще глянув на доктора.
— Когда умру я?
— Только богу это известно, мадам. — Ответил он немедленно.
— Только не говорите мне о боге!- Вскрикнула мадам Бернадетт. — Он передо мною в долгу! Я отдала ему целый сонм ангелов. А зачем они ему? Зачем ему мои ангелы?
И мадам ударила кулачками по клавишам. Рот её пополз вкось. Неожиданно она всплеснула руками и закрыла лицо.
— О, как это? Смотрите! Я носила косы до подколенок…Молодые, сильные. Они как у Вивиан сейчас. А теперь это пакля, и всё тут. Лицо…моё лицо… Когда мы гуляли по Виндзору, сама королева сделала мне комплимент. Она есть со мною на дагеротипии…Лицо стало похоже на яблоко, перезимовавшее на ветке. Проклятие тому устройству мира, которое уродует людей внешне, не запуская червоточины в душу.
Пастор заёрзал на диванчике. Рон неслышно появился в комнате, чуть звякнув серебряной посудой.
— Мадам, у нас больше нет чайников и чашек. Вы всё перенесли молодой леди в комнату…надо бы их вымыть… -Сказал Рон в пух бакенбард, сошедшихся надо ртом.
— Я знаю, знаю…- Отмахнулась мадам. — Завтра придёт фотограф, тут мы приберёмся, а потом я оставлю посуду у порога…Тут…
Всё это время доктор рассчитывал, как-нибудь, на помощь пастора, но тот отчаянно боролся с расстройством желудка.
Вдруг, мадам, издав протяжный стон, повалилась с низенького стульчика, но тут же встала, выставив перед собой руку.
— Не помогайте мне!- Сказала она.- Ах! Я знаю, знаю, зачем вы пришли!
И, со скоростью кошки метнулась к дверям спальни, схватила штуцер и исчезла за дверью.
Доктор вскочил.
— Святой отец! Ну, зачем то вы были здесь?!
Рон и пастор устремили глаза на доктора. Докор, разочарованно хлопнув себя по бокам, сбежал вниз.
— Всё, теперь не выйдет до завтра.- Сказал Рон, всё ещё держа серебряный поднос.- Вот завтра придёт фотограф…
— Я дождусь его…-Сказал пастор, покидая комнату торопливо и с облегчением.- Пусть он сначала сфотографирует…их…
— Надо было его раньше звать, когда леди только преставилась. — Вздохнул Рон.
Пастор резко остановился на лестнице.
— Что? Что вы сказали?
Рон невозмутимо спускался навстречу пастору.
— Я? Ничего…- Ответил Рон, не дрогнув столовым серебром.- Вам показалось.
Пастор ударил о перила запястьем, обвитым чётками и чихнул.
— Всё! Всё! Без исповеди! Доктор! Доктор, где же вы!
И пастор, под предлогом поисков доктора, выбежал на крыльцо, украшенное мраморными львами, потом на дорожку сада, потом на дорогу, ведущую через аллею к решётке.
— Напугался что ли…- Пробурчал Рон, ставя на столик поднос.- Чего бояться? А вот я уже привык…
День седьмой.
Рано утром пришла посылка из модного дома Виннер — Хофф. Платье, лежащее в продолговатой коробке, обитой глазетом, привела доктора в неистовство.
— Как они смели посылать это…в этом…?- Возмущался доктор, но всё равно позвонил в колокольчик и позвал мадам Бернадетт.
Мадам спустилась с лестницы, бережно взяла коробку и молча стала подниматься, немного шатким шагом.
— Я одену Виви и приготовлюсь к приезду фотографа. -Предупредила она Рона, когда тот забирал подносы, чайники и пустую посуду от дверей спальни молодой леди.
Доктор кинулся к Рону, нагруженному посудой.
— Как там?
— Пахнет ещё сильнее.
— Рон, уже не пахнет…
— Ладно, я не так выразился, мистер доктор. Но я уже это видел не раз…
— А что — же..неужели?
— Ни одного ребёнка она не отдала без боя… На какие только ухищрения мы не шли…Думается мне, хозяин умер не просто так. Это она его довела своими фокусами.
И Рон, махнул большой седой головой в сторону второго этажа.
— Если она не одумается, придётся тихонько ехать в город и заказывать всё необходимое, Рон.
Доктор неважно выглядел, суетился, бегал от окна к окну чтобы встретить фотографа, за которым поехал Сэмми, первым. Хотя доктор вполне надеялся на Сэмми, но скрытая тревога уже вылилась в страх, что его план провалится.
— Кстати, ты не искал собаку, Рон? — Спросил доктор старика, расставляющего на поставке посуду.
— Нет…думаю, она увязалась за проезжим экипажем…У нас часто сбегают собачки, мистер доктор. Собачки это такое дело…Вот когда хозяин был жив, он попросту стрелял всех собак прямо из окон. Я имею ввиду тех, кто случайно забегал в поместье. А ещё ворон, соколов, котов…и охоту любил…
— Говорят, у него случилась какая-то драма в молодости? — Спросил доктор.- Смотрите, чай выпит…даже заварки нет…
— Пожгла в камине…- Вздохнул Рон.
— Так что за драма?- Не отставал доктор.
— Он как-то в молодости сильно выпил с друзьями… И они поехали кататься по Темзе в лодке. Знаете, где-то в это время, когда большая вода, да и лодка перевернулась. Все утонули.
Доктор замер.
— А сколько их было?
— Девять человек. Из них трое близких друзей сэра Александра. Он был девятым, мистер доктор… Он один спасся. Почему? Потому что все были пьяны, а он трезв…Все так на дно и пошли…Он же выплыл, тихонько добрался домой и лёг спать… Когда умер его первенец, хозяин приказал строить склеп, там, за лужайкой…У самых ворот кладбища. Склеп на девять ниш…
— О…это ужасно! — Вздрогнул доктор.
Рон улыбнулся кончиком рта.
— Теперь, когда мадам уже в упадке…вы должны знать…Что…одной из тех женщин была она. Да-да…она…Она тоже выплыла. Зная вас, я уверен, что вы никому не расскажете.
Доктор зажмурился и затряс головой.
— Господь с вами, она же…
— Да-да…там всё так темно, так темно, мистер доктор!
Их разговор прервал шорох колёс по дорожке. Сэмми привёз фотографа и помогал ему таскать принадлежности для фотографии.
Сэмми занёс зонтики, в нерешительности вжав свою и без того короткую шею, штативы и две сумки. Фотограф, бледнолицый северянин с курчавыми бачками, лет сорока, не доверяя никому, держал камеру под мышкой, словно это была голова Иоанна Крестителя.
— Наверх, пожалуйста. — Сказал Рон и подмигнул доктору.
Сейчас он показался доктору похожим на старого кота, мудрого и многознающего.
Доктор сделал движение подняться наверх, но Рон его остановил.
— Мадам приказала пустить только фотографа.
Доктор вышел на каменное крыльцо и дождался Сэмми, спустившегося к нему.
— Как?- Спросил доктор.
— Невозможно. Хорошо, что я живу не в доме.- Зло сказал Сэмми.- Когда же вызывать констебля Сиверса?
— Подождём до вечера…Ты договорился с сэром Мортимером?Они приедут?
— Он сказал, что они приедут ровно в девять утра завтрашнего дня и чтобы мы были готовы.
Доктор кивнул, отстегнул красивый маленький кисет от пояса и полез в карман брюк за трубкой.
— Вы бы причесались.- Сказал Сэмми, улыбнувшись щербатыми зубами.
— Пустяки. Мне не до этого.
Доктор и Сэмми сели напротив дома на каменную скамью и стали ждать, когда Рон выйдет и позовёт их наверх.
Ни Рон, ни фотограф не выходили. Солнце стало припекать. Прошло два часа.
— Чёрт побери, Сэмми, мне уже тошнит от табака! Принеси хотя бы бренди из кухни.
— Мы всё выпили…сэр… -Виновато сказал Сэмми.
— Когда? С кем?
— С Шелл… Боялись заразы и пили себе… по чуть-чуть. Да всё и выпили.
Наконец, послышались разговоры и доктор увидел фотографа и Рона, выходящего из дверей. Рон был озабочен, фотограф, напротив, о чём- то болтал.
Доктор кинулся к ним. Вид его был страшен.
— Вы…ввы… — Замялся доктор, пока фотограф грузил в коляску свои принадлежности.
Фотограф вопросительно взглянул на доктора.
— Вы там давно были? — Спросил он и кивнул на окна спальни.
— Дда…очень уже давно.
— С мадам что-то не так, ей, на мой взгляд, нужна помощь. – И фотограф, склонив голову к доктору, шепнул, чуть слышно : Может быть, опиум…
— А молодая леди?- Затрепетал доктор, выдавливая слова.
— Её очень жалко… — Вздохнул фотограф и щёлкнул замками чемоданчика. — Но я ничего не могу сказать, кроме того, что там ужасно пахнет.
Фотограф прыгнул в коляску и тронул Сэмми за плечо.
— Поехали любезный.- И коляска, живо шаркнув шинами, легко покатила к воротам.
Доктор, замерев, стоял на дорожке и провожал взглядом фотографа, Сэмми и коляску с чёрной лошадью. Рон вывел его из оцепенения.
— Доктор…я ничего не понимаю.- Сказал он обыденно.- Но вы должны что-нибудь сделать. Необходимо что-нибудь сделать.
Доктор закивал головой.
— Да…да, конечно. Она, по – прежнему, вооружена? И, по-прежнему, несгибаема?
— Да…
— Тогда отнесёшь ей успокоительный — успокоительный чай. И скажешь, что сам его сделал.
— Будет сделано, мистер доктор.

День восьмой.
— Класть её прямо так?- Спросил Сэмми, завязывая лицо мокрой салфеткой.- Или подложить чего?
— Просто клади…пока…помогай мне. И старайся не дышать.- Доктор, Рон, Сэмми и паренёк из похоронной конторы, Бэн, кряжистый и крепкий, остриженный «горшком», совещались у дверей спальни.
— А если она будет стрелять?- Спросил Рон.
— Но ты же дал отнёс ей чаЙ?-Спросил доктор.
Доктор, в замусленных штанах, небритый, в помочах поверх грязновато-серой рубашки, расстёгнутой до пупа, и в стоптанных ботинках ( он в последнее время носил их, как тапочки), нажал на кованую ручку двери в виде сокола со сложенными крыльями.
Страшное зловоние, словно сбило их с ног.Доктор заткнул нос, Сэмми чертыхнулся, Рон надул щёки, а Бен вздрогнул.
В комнате, сквозь плотные гардины проникал розоватый, слабый свет. Мадам спала на своём диванчике напротив постели Вивиан. Она была одета в новое платье и на ногах её красовались белые башмачки. Видно было, что старая женщина боролась со сном и сдавшись, не могла проснуться, так он был крепок.
Сама девушка, одетая в новое платье, старательно перетянутая корсетом, с выправленными складочками лежала на идеально-ровно заправленной кровати. Руки её лежали вдоль тела, подбородок, высоко поднятый подушкой упёрся в грудь, укрытую кружевной шалькой.
Повсюду вялялись остатки еды: кусочки хлеба, чёрные огрызки яблок, косточки от курицы, замшелые пирожки.Над огрызками и объедками летали мухи. Но особенное зловоние исходило от кровати молодой леди.
— Почему она такая белая? — Спросил Бен с ужасом.- Если вы говорите, что она померла…уже давно… то почему она такая белая?
— Может, мадам её напудрила?- Спросил доктор сам себя и подошёл к девушке.
Несомненно, она была мертва, но признаков этого не было, кроме, разве, неподвижности, бездыханности и страшного трупного запаха.
— Когда святые умирают, их тело остаётся нетленным…- Прошептал Сэмми.
Рон обернулся к Сэмми.
— Хватит болтать, не то мадам проснётся. Скорее спускайтесь за гробом.
Бен и Сэмми побежали вниз с великим шумом.
Доктор наклонился над Вивиан.
— Нет, не дышит…Умерла.- И внезапные слёзы навернулись на его глаза.
— Может…
— Не может…Чувствуете, как пахнет? Она сильно напудрена…Глаза подведены, губы накрашены…
Рон замолк и опустил голову.
— Вот и последняя…она последняя…восьмая…
— Я думаю, что это ничего не значит. Значение имеет только то, что мы влипнем…Мы вот-вот влипнем.
Сэмми и Бен принесли гроб. Ничего не трогая, доктор и Рон осторожно взяли покойницу в четыре руки и положили в узкий, красного дерева ящик.
— На постели она смотрелась живей.- Брякнул Сэмми.
— Завинчивай.- Сказал доктор Бену.- Иначе мы задохнёмся…
Доктор вспомнил, что нужно было бы позвать пастора, но где его теперь искать?
— Выносите гроб. Я за вами.- Сказал он коротко и тихо.
Гроб вынесли за дверь. Доктор, оглядевшись, так и не понимал, что происходит. Он распахнул окно, ещё одно, раздёрнул гардины, отодвинул тюль и впустил в комнату свет.
— Захватите, какую- нибудь, ленточку, чтобы перевязать руки покойной!- Услышал доктор голос Рона из холла.
— Ленточку…сейчас…- Доктор обернулся.
Нигде не было никаких ленточек. Всё, что угодно, только не ленточки. А, вот, из под кровати видна петелька тонкого кожаного плетёного шнура, покрытого золотой краской. Это в самый раз, чтобы перевязать и руки, и ноги. Доктор потянул на себя шнур.
Что-то было привязано на конце шнура. Доктор дёрнул и вытащил труп собачки. Труп разложился, распух , голая кожа на животе мопса разлезлась, обнажая отвратительные внутренности и червей, копошащихся внутри.
— Да черт! — Вскрикнул доктор, похолодев.
Странный шум привёл его в себя. Он обернулся. На диване никого не было.
Доктор метнулся в холл. Мадам Бернадетт, шатаясь, стояла поперёк лестницы, внизу. Рон, Сэмми и Бен, держа гроб, стояли наверху перед лестничными ступенями, готовые спуститься во что бы то ни стало. Доктор подбежал к ним, взял край гроба и глянул на мадам Бернадетт яростным взглядом.
— Уйдите лучше подобру — поздорову! — Сказал он ровно.
Мадам, оскалясь, сипло дышала и метала молнии чёрными глазами. Из — под её пышного платья, торчали тонкие, словно ворбьиные лапки, ножки. Руки. такие-же, коричневые, иссохшие, крепко держались за перила.
— Куда вы понесли мою доченьку? Она жива! Жива, а вы её в гроб?- Сказала мадам шелестящим шёпотом.
— Она мертва, мэм.- Сказал Рон.
— Совсем мертва!- Потвердил Сжмми.
— Сносим, сносим!- Скомандовал доктор.
— Что вы делаете!- Завизжала мадам Бернадетт и затряслась.
Мужчины замерли с гробом на ступеньках, едва ли пройдя две-три.
— Что это вы несёте? Кто это там?- Спросила мадам тише.
— Это гроб с телом вашей умершей дочери. Её пора похоронить.- Сказал доктор.- Вы не можете нам помешать, ибо так нужно сделать. Нас ждёт пастор, нас ждут на кладбище…Смиритесь и успокойтесь.
Мадам мотнула простоволосой головой.
— Но она жива! Кого они ещё ждут? Все уже там! Кто все? Все они уже там!
Мадам с проворством кошки подпрыгнула к доктору и вцепилась в шлейку помочей. Она дёрнула его на себя с такой силой, что доктор оступился, и уронив край гроба, стараясь его поймать, едва не покатился кубарем вниз. Никак не ожидая этого, Рон, держащий снизу, тоже выпустил свой край. Бен и Сэмми , не смогли удержать свой конец гроба и тот, глухо грохоча, двинулся вперёд, как паровоз на всех парах, прямо на мадам Бернадетт, оторопело стоящую по ходу его движения на пятой ступеньке снизу. Увидав несущийся на неё гроб, мадам испустила короткий крик и смолкла навсегда.
Протаранив хрупкое препятствие, прогрохотав по летнице, гроб остановился, подмяв под себя кружева и шелка платья старой мадам и её саму.
Сейчас из -под массивного ящика торчали слабые воробьиные ножки и раскинутые в стороны руки.Гроб лишил жизни мадам, наехав на неё всей своей мощью.
Доктор, вцепившийся в перила, не мог произнести ни звука. Рон крестился и шептал молитву.
Сэмми и Бен молились и ругались одновременно, обняв друг друга.
Доктор спустился. Отвалил гроб от тела мадам. Огромная рана на лбу, продавленная массивной ручкой не оставляла ей шансов выжить. Мадам была мертва. Ужас застыл в её остановившихся глазах.
Доктор сел рядом с гробом.
— Покойся с миром, мадам Бернадетт.
Воцарилась тишина. Сквозняк стал гудеть в окнах и хлопать рамами, словно в дом влетели ангелы и принялись хлопотать крылами, сбиваясь и путаясь в крыльях друг друга.
И вдруг доктор услышал глухой стон, ещё и ещё один. Звук, похожий на мышиную возню. Он обомлел, но быстро нашёлся.
— Бен…Сэмми! Развинчивайте гроб! Немедленно!
Рон с недоверием посмотрел на доктора.
— Бог с вами, нас же ждут на кладбище…
Рон подпрыгнул на месте. Крышка гроба была сброшена набок. Вивиан застонала, едва заметно шевеля веками. С трудом приоткрыв засохшие губы, она сказала неслышным шёпотом:
— Как светло, свет, свет…
Доктор, выхватил Вивиан из гроба, пока она не открыла глаза и так, таща её на руках, спотыкаясь и спеша, выбежал на крыльцо.
— Воды!- Кричал он.- Скорее, воды!
Вивиан жмурилась от яркого солнца не пытаясь закрыться ослабевшими руками, но доктор беспрерывно целовал её в лоб, щёки, в кончик носа. Казалось, своими горячими поцелуями он пытался вернуть её к жизни, в которую она так внезапно вернулась.

День девятый.
Рон снял с покойницы оба ключика. От спальни Вивиан, которая была вымыта, вычищена и забита и от сейфа в кабинете сэра Александра, где хранились бумаги и между ними последнее неоконченное письмо мадам Бернадетт.
После похорон сейф был вскрыт и Вивиан, которая понемногу приходила в себя, под пристальным наблюдением доктора, позволила сегодня, через месяц после похорон, прочесть его.
« Все мои потомки умерли, я тоже умру со дня на день. Такова расплата за моё существование. Пусть — же хоть это письмо послужит последним признанием, которое я не могла сделать даже на исповеди. Вы знаете Олд- Ничол, трущобы Ист-Энда… Знаете эти вонючие дыры, куда не забредёт ни один приличный человек. Когда твоё имя Брида Хьюз и ты сама похожа на костёр. В пятнадцать лет я попала в Англию. Мать и отец ничего мне не оставили, кроме голода и платья, которое я хранила в шляпной коробке и не расставалась, с ним, как с сокровищем. Я надела это платье на Первый Майский День и поехала в Ислингтон, где меня заметила некая Ненси Блотт, содержательница борделя.
Мне не хотелось возвращаться в Олд-Ничол и я отправилась в дом из розового кирпича, в Уайлдчепеле.
Там меня и нашёл сэр Александр Роджерс. Сын богатого землевладельца, будущий лорд и странный человек.
В ту ночь сэр Александр и трое его друзей праздновали его двадцатилетие. Пиром в борделе не ограничилось и мы вышли на улицы, неузнанные никем. Через несколько дней сэр Александр пришёл снова. А потом стал приходить всё чаще, и чаще…
Наконец, он признался мне в том, что неравнодушен ко мне. Все мои объяснения по поводу того, что я нищая ирландка, падшая женщина, готовая отдаться за пять шиллингов, ничего не решили.
Сэр Александр решил идти напролом. Он придумал мне новую родословную, назвал меня новым именем, заплатил хозяйке заведения и выкупил меня.
Дело оставалось за малым. Его друзья видели меня в публичном доме. Они могли выдать меня.
В ночь на пятое мая, ровно через год моего прихода в заведение Ненси Блотт, сэр Александр, трое моих товарок и его друзья, все, кто знал меня проституткой, выплыли по большой воде на половодную Темзу, изрядно выпив. Сэр Александр никак не ожидал бури, не ожидал дьявольской помощи. Он опоил их вином с опиумом, всех семерых, и, когда мы, в темноте, вышли на середину реки, сэр Александр ударил веслом лодочника и сбросил его за борт. Тот пошёл ко дну. Все молодые люди уже спали, вповалку, и их мы перевалили за пределы лодки.
К тому времени, в темноте, полил ливень. Он нахлёстывал нас безжалостно, как вожжами, когда мы пытались выплыть и рулить к берегу. Лодка, словно на якорях, крепко стояла на воде, не двигаясь.
Сила ветра и ливня всё увеличивалась, мы были в отчаянье. Тогда сэр Александр и я прыгнули в воду, перевернув лодку и поплыли в ледяной воде, спасаясь от разбушевавшейся стихии и от нас самих. Мы твёрдо решили, что если спасёмся, уже не расстанемся вовек.
Едва живые мы выползли на берег и, выжав одежду, поплелись, минуя верфь, в Хайбери-Филдс, к городскому дому сэра Александра… Его матушка, несколько месяцев назад овдовевшая, встретила нас в ужасе.
С того времени, точнее, с той ночи, я стала жить у них горничной. Сэр Александр сказал, что я спасла ему жизнь, ведь выжил только он один…Чёртов лодочник, пьяный старик, перевернул лодку и утопил всех его друзей…Сэр Александр несколько недель не вставал с постели, а я ухаживала за ним, наслаждаясь теплом и покоем богатого дома.
Никто так и не узнал, кто я. Несколько лет я служила горничной при доме сэра Александра, пока была жива его матушка. После её смерти мы поженились. Сэр Александр справил мне новые документы на имя Бернадетт Бонне.
Мой костёр внутри глодал мою душу. Я мучилась от чувства вины. Рождались и умирали наши дети, пока не появилась на свет Вивиан.
Однажды, сэр Александр приказал строить склеп. К тому времени мы переехали в Хайгейт, а кладбище тут совсем рядом. Знаете, когда у тебя там больше родных, чем вокруг тебя… Жили уединённо, сэр Александр ездил в Парламент, пока, неожиданно, не скончался от пневмонии.
Я и Вивиан остались одни в огромном поместье.
Когда Вивиан исполнилось десять лет, сэр Александр нашёл ей жениха. Богатого жениха,с примесью ирландской крови…Сэр Донован…»
— Здесь письмо обрывается…- Вздохнул Рон. Его бакенбарды, цвета небелёного льна, были орошены слезами.- Она молила отдать это вам, леди Ви, в случае своей смерти… И она умерла без исповеди…Теперь вы понимаете, почему.
Доктор сидел за столом, в кабинете сэра Александра. Молодая леди рылась в книгах, приставив позолоченную лестничку к антресолям.
— Теперь нам это уже не повредит.- Сказал доктор.- Мадам упокоилась в своём склепе, заняв последнее свободное место, вина её и сэра Рожерса, искуплена…
Доктор расстегнул тугую пуговку сорочки.
— Сегодня жарко…
— Я рада, что жарко…- Сказала Вивиан, привставая на цыпочки.- По-крайней мере, в это лето будет возможность выгулять четырнадцать новых платьев, которые матушка заказала у Энни-Бэтт…К тому же эту печальную историю я слышала, когда спала…И про сэра Донована тоже…Ведь он хоть и благородных кровей, а убежал…как последний трус.
Рон улыбнулся в усы и смахнул слезу.
— А то самое платье, что спасло вас, вы не выбрасывайте… Храните его подольше, как матушка, хоть и в шляпной коробке…
Вивиан, тряхнув золотистыми тяжёлыми волосами, засмеялась, вытаскивая нужную книгу с верхней полки, почти упирающейся в потолок, расписанный охотящимися на нимф голенькими амурами.
— Непременно сохраню…- Сказала она и спрыгнула в руки подоспевшего доктора.- Теперь, главное, подлечиться на водах, а личный доктор у меня уже есть…
— И не пускайте сюда журналистов. – Проворчал Рон.- Видите, что… Какие заголовки у газет! Ох, и черти!!!
К вечеру, экипаж, нагруженный вещами, отбыл на вокзал Паддингтон, чтобы увезти счастливую пару на водолечение в Бат.
Ещё долго журналисты не могли успокоиться, штурмуя решётку поместья, но вернувшиеся слуги, счастливые чудесным выздоровлением молодой леди, быстро прекратили нашествие любопытных, несколько раз выстрелив из старого штуцера сэра Александра по «воробьям».