Летнее утро, двор

                Однажды они полетят

Летнее утро. Двор. Четверо мальчишек от трёх до пяти. Вовке и Юрке пять лет, Валерке четыре года, Игорёшке три года. Утреннее солнце ещё ласково и нежно. В середине двора песочница, выстроенная отцами детей, размером два-на-два шага взрослого человека. В песочнице, где песочек чист и тёпел, вырастают крепостные стены, горы с пещерами. Мальчики копошатся, хвастают друг перед  другом.
; А у нас гостили дядя Вася с женой и дочкой, это сестра моя двоюродная. Она уже взрослая, ей уже двадцать лет.
; Не загибай! Если ей двадцать, а тебе уже пять, какая же она тебе сестра!
; А дядя Вася старше папы. И она родилась ещё до войны. На Дальнем Востоке. Дядя там служил военным подполковником. Вот.
; А что же её не видать?
; Да они поза-позавчера приехали с Дальнего Востока. Мы с папой на вокзал ездили на трамвае, их встречали. А вчера они улетели на самолёте в Одессу. Я тоже ездил их провожать. На такси, «Победа» называется. До самого эродрома. Там самолёты, большие такие.
; А, врун ты, Вовка!
; А ничего и не врун. Видел в кино самолёты американские, «Дуглас» называются? Так эти ещё больше, «ИЛ ДВЕНАДЦАТЬ» называются.
; Да врёшь ты всё! Таких самолётов, чтобы больше «Дугласа», вообще не бывает! И ещё задаёшься тут!
; А вот и не вру! А вот и не вру! Вот и не задаюсь. Я видел, как они летают, а потом садятся, видел как они взлетают. Красиво так. Он так вначале пропеллерами крутит, а потом как взревёт и покатится, быстро, как машина и ещё быстрее, а потом — р-раз! - и он уже в воздухе и летит, как камень из рогатки. А ещё там эропорт есть, большой такой, красивый, как Кремль.
; Да ты и Кремля не видел! И про самолёты врёшь!
; Я вру? Да я каждый год с папой и мамой к дедушке езжу и всегда через Москву. И мы вместе на Красную площадь ходили. Там Мавзолей есть и Кремль стоит, высокий и красивый такой, с зубчиками и башнями такой.  И эропорт тоже высокий и красивый, только Кремль красный, а аэропорт белый и зубчиков нет. Зато там башенки такие красивые и много флагов. И ещё там локатор есть, он крутится так, как карусель, и у него антенны. Большие такие и в разные стороны повёрнуты вот так,
- Вовка двумя ладошками показал, как они развёрнуты, -  понял, да? Папа сказал, что он этими антеннами самолёты ловит.
; Да врёшь ты опять! Как это локатор самолёты ловит? Как бабочек сачком?
; Да я не знаю как. Ну не сачком, а этими, как их? А, вот — радиоволнами! Папа так сказал, у него в полку тоже локаторы есть.
; Ну ты брехун! Самолёты, локаторы. А вот побожись! Или слабо?
; Не буду божиться. И не слабо совсем. Вот пошли на эродром, я дорогу запомнил, вот там всё и покажу.
; Да куда ж я Валерку с Игорёшкой дену?
Валерка с Игорёшкой, поначалу внимательно слушавшие про самолёты, к возникшей перебранке Вовки и Юрки интерес утратили быстро и сосредоточенно ковырялись в песке. Но как только прозвучало имя, Валерка вскинул голову и вопросительно уставился на брата в ожидании решения.
- Валерка не обуза, пойдёт с нами. Игорёшка, твоя мама дома? - спросил Вовка самого младшего.
Игорёшка почесал белую панамку в месте, где полагалось быть затылку, осмысливая сложный вопрос: как выпускала гулять, так была дома, а так, кто знает?
; Так, мабуть, що вдома. А втим, звыдки мэни видомо?
; Так, беги домой, прибежишь — крикни с балкона, понял?
; Ага. Зараз.
Для трёх лет Игорёшка был развит хорошо, ростом едва ли не догонял пятилетних, но был сильно раскормлен и бежать у него получалось не очень. Тем не менее не сильно шибко, но ноги понесли его рыхловатое тулово на второй этаж и вскоре появился он на балконе:
; Гэй, хлопци, то я вже вдома!
; Ладно. Так мы пошли на эродром.
; Ага, добрэ. А як повэрнэтэсь, тож розповисыть мени, годи?
; Годи, годи. Який малый, а балакае бэз пэрэрвы.

Сандалики, носочки, короткие штанишки, светлые маечки, панамки — вполне туристский вид. Нестройная шеренга мальчишек пересекла дорожную часть улицы, благо в те поры ходили по той улице редкие трамваи, столь же редкие грузовики, гужевые повозки с впряженными парами толстоногих тяжеловозов и уж вовсе диковинная редкость какая-нибудь легковая «Победа» или «Москвич». Или трофейный «Опель». «Опели» бывали лейтенантами, капитанами, а из гаража на соседней улице иногда выезжал даже «Опель-адмирал». Правда, признаков того, что он когда-то ходил по морю, не наблюдалось. Видно, просто название такое.
Тротуар противоположной стороны был по неизвестной причине пошире, шеренга из троих малышей могла перемещаться свободно, без «хвостика». Так и тронулись в конец улицы, и было того пути около километра.
Вовка точно помнил, что в конце улицы, выложенной бельгийской брусчаткой (так её почему-то называли), нужно повернуть направо и дорога была там тряская, даже в мягкой «Победе» ощущалось, и если по той дороге пройти, там будет такая дорога, что только влево или только вправо, вот на ней нужно повернуть налево возле одноэтажного дома на углу, где в палисаднике  растёт такой большой орех грецкий,  и будет мост через железную дорогу, а как тот мост перейти, то будет дорога через поле, а потом поперёк ляжет большая такая, широкая дорога. На той дороге повернуть ещё направо и вдоль дороги будут поля и забор из столбиков с проволокой. И той дорогой ещё пройти и по левую руку станет видна аллея, обсаженная высокими, прямыми такими, нераскидистыми тополями. Вот та аллея и есть дорога к аэропорту. Ну, а там вот всё и есть: и самолёты, и аэропорт, который как Кремль, и локатор вертится. 
И вот, пользуясь такими воспоминаниями, повёл Вовка свою команду. Идти было легко, молодые ноги хоть и мелкими, да частыми шажками упорно преодолевали малознакомое пространство. Солнце светило ярко и тепло, но ветер был прохладен, зноя не ощущалось. Встречных людей совсем не попадалось, да и обгоняющих тоже не было. Редкая машина пропылит навстречу или обгоняя мальчишек; иногда пролетали лёгкие такси-«Победы» и тогда Вовка показывал на них и кричал:
; Вот, такси! «Победа»! Она в эропорт едет!
По левую сторону улицы тянулся пустырь, не пустырь даже, а свалка мусора за зелёным высоким забором. Свалка была непростая: ни машины, ни телеги-повозки с мусором туда не заезжали, но вела туда трамвайная колея. Где уж этот мусор собирали не знал никто, да никто этим и не интересовался, но каждый день туда приезжал специальный такой трамвай, - у него была кабинка для водителя и платформа с бортами, - вот эта-то платформа и была загружена всяким трамвайным и городским мусором, а на скамеечке возле кабинки восседали двое-трое рабочих. С улицы для малышей это странное средство передвижения просматривалось не очень, но Вовка жил на третьем этаже и в окно часто наблюдал этот грузовой трамвай и как там чего устроено знал достоверно. Поэтому, когда этот трамвай появился, Вовка радостно заорал:
; Мусорщики, мусорщики едут!
; А чего они? - спросил Юрка, - Куда?
; А пошли посмотрим!
Мальчишки перебежали дорогу и вслед за трамваем нырнули в распахнутые ворота и по колее побежали к трамваю.
Трамвай остановился на краю оврага и рабочие стали лопатами сбрасывать мусор в этот овраг.
- Тут раньше гипсовый завод был, - обстоятельно поведал друзьям Вовка, который в силу природной любознательности и непоседливости в сочетании с отсутствием страха перед пространством, изучил уже окружающий мир в поперечнике до трёх, а то и более, километров.
; А потом он провалился под землю и получилось озеро, оно вон там, за косогором, - продолжил блистать своей осведомлённостью Вовка, - там даже рыба такая, колючка называется, водится. У неё шипы такие, как иглы, на спине, на хвосте и на жабрах. Да нет, не ёрш, ершей я ловил, знаю. А это другая рыбка. Я видел, один пацан поймал, а она как растопырится шипами! Ага. А вот завод провалился, а улица Гипсовая осталась, она во-о-н там!
; Там чё? - полюбопытствовал Валерка, - там дома гипсовые? Как мы в песочнице строим?
; Не-е, дома там особняки каменные, особняк это когда дом большой и в саду стоит,  - протянул Вовка, и тут же предположил: - Может там люди жили, которые с заводом провалились? Не знаю, а только так называется, Гипсовая.
; А давай пойдём на озеро, - предложил Юрка, - ну его, твой эродром, потом сходим!
; Нет, собрались на эродром, так и пойдём уж. А на озеро завтра сходим -  надо подготовиться: удилища вырезать, я знаю где орешник растёт, поплавки надо сделать, крючков нагнуть, грузила. У меня пули свинцовые есть, я на стрельбище наковырял, грузила хорошие получатся, мне дедушка так делал. А поплавки можно из пробок от бутылок, это мы найдём, или из сосновой коры. Или из пера гусиного, там - гуси там на берегу ходят, я видел. Леска только, не знаю... - призадумался Вовка, - дедушка её из конского волоса вил, ну это, пожалуй у нас не получится, хотя волос на конюшне можно спросить...  Ай, дома у папы дратва сапожная есть, я возьму сколько надо, он и не заметит.
       Вовка говорил горячо, увлечённо, при этом отчаянно размахивал руками показывая, какие такие колючки у рыбы и где они приставлены, и какие нужно вырезать удилища и нагнуть крючков. Планы в его белокурой с чёлочкой голове роились, как комары в погожий летний вечер. 
Пацанов заметили. Один из мусорщиков подошёл к краю платформы:
- А що вы тут, хлопчики, робитэ? Тут нэ можна граты, тут нэбэзпэчно. А ну, гэть звидси, бо як злапаю, будэты маты крапивы у штанцях!
Хлопчикам повторять было не надо — мигом подхватились и бегом к воротам, да через дорогу!
На той стороне улицы остановились, отдышались.
; Крапивы, крапивы, - расхрабрился Вовка, - смотри, сам не обстрекайся. Ну, так чё? Пошли дальше?
; А долго ещё?
; Та и не знаю, долго ли? Далеко — это точно.
; Есть хочу-у-у, - заныл Валерка, - мама уже обед приготовила, наверное, счас звать нас с Юркой станет, пюре с котлетою, а нас нету-у-у...
; Ну, что тебе всё есть да есть? - возмутился зачинщик, - там самолёты, а ты: есть! У, прожора.
; Ладно пошли уж, - поддержал Юрка, - быстрее вернёмся.

Робкая попытка бунта была подавлена и мальчишки продолжили свой путь. Тем временем конец улицы приближался, А Вовку всё распирали собственные познания:
; Вот он, вот он особняк какой! - показал Вовка на двухэтажный дом в глубине сада, - Только там люди не живут, там дети больные, «диспан»  какой-то, называется, а там дальше тоже особняк, за тем зелёным забором. Там тоже дети, ото детский сад.
; И откуда ты знаешь? - спросил Юрка.
; А мы с Вовкой и Эдиком, они за забором нашего двора, на железную дорогу ходили, это туда дальше, где улица кончается, так ещё дальше, там трамвай по кругу едет. Вот Эдик нам и показывал, говорил: особняк - это когда на одну особу. А на железной дороге мы серу собирали, Эдик обещал научить порох делать, это к сере ещё уголь надо и эту, как её? Палитру какую-то, вот! 
         Улица кончилась. На противоположной стороне в глубоком раздумье стоял трамвай: ехать ли ему снова по маршруту или вздремнуть на солнышке? Пацаны под водительством первопроходца повернули направо и посеменили вдоль немощёной улицы, по плиточному тротуару, отделённому от дороги пыльными посадками кустов и невысоких деревьев. Справа показалась пересекающая улица, Вовка не преминул возможностью подтвердить, что он не «брехло якэсь», что это та самая Гипсовая улица и есть, а значит и идём мы правильной дорогой и все должны его слушаться.   
И вот минули уже дом на углу с большим грецким орехом в палисаднике, перешли мост, мост тоже был мощён брусчаткой и из под него влево и вправо разбегались и исчезали в немыслимой дали серебристые стальные нити зализныци. За мостом пошли огороды, лохматившиеся густой зелени ботвой и огороженные редкими столбиками с проволокой, протянутой в три нитки. Вдоль проволоки росли подсолнухи и кукуруза, ни то ни другое в пищу пока не годились. За толстые стебли подсолнухов и проволоку забора цеплялись и карабкались зелёные с матовым налётом лианы гороха. Малыши набили пазухи стручками, на что, впрочем, времени много не затратили, но Вовка стал поторапливать. По пути показал Валерке, как надо вскрывать стручки и вылущивать зелёные горошины. Горошины были мозговой спелости, во рту оставался какой-то меловой привкус, но было или действительно вкусно, или прав был малой и в самом деле пришла пора обеда, Валерка, который от самого дремавшего трамвая постоянно ныл про еду, сначала вкуса не понял, поплевался пару раз да и замолчал. Так и вышли к перекрёстку Большой дороги.
Дорога была тоже выложена брусчаткой, была она широка и пустынна. Пацаны перебрались на противоположную сторону и скучились на обочине. Вовка помнил, как папа учил, что обочина дороги, хоть она и обочина, а всё равно опасна, потому что среди шоферов много неумех и они могут и не заметить, как наедут. А потому ходить лучше с краю дороги, за кюветом. Это такая канава вдоль дороги, чтобы машины не ездили куда хотят, а только по проезжей части, а ежели захотят по непроезжей, то там в канаве и окажутся. Вот эта-то канава и стала неожиданным препятствием.
Канава тянулась вдоль дороги влево и вправо насколько хватало глаз. Канава была глубокая, самому высокому из путешественников было бы если не с ручками, как мальчишки меряют глубину в озере, так по макушку, это точно. По дну канавы стелилась лужа и даже слышалось, как где-то журчит ручей. Из лужи то тут, то там торчали любопытствующие парные лягушачьи глаза. Канава была широкая, никак не менее трёх шагов того же, самого рослого из компании. Лужа была поуже, но получалось, что в этом месте перескочить через лужу не получится.
- Нам идти в ту сторону! - показал рукой Вовка, - А вот слышите -  самолёты гудят, это там, нам в ту сторону! Пойдём вдоль канавы, а где поуже будет, там перепрыгнем и пойдём по той стороне.
Канава и лужа в ней сужаться не хотели. Малыши брели по обочине, бросались камешками в лягушек, которые презрительно увертывались от снарядов  и ловко прыгали в лужу и сквозь воду было видно, как они отталкивались задними лапами и исчезали в глубине или прятались в осоке. Откуда-то возникла стремительно несущаяся большая машина, обдала малышей потоком горячего вонючего воздуха, отчего у Юрки сорвало панамку и швырнуло её в канаву.
; Говорил я, говорил, что на обочине опасно — завопил Вовка, хотя ничего такого не говорил, а только думал, только вспоминал отцовы слова.
; Та ничого ты такого не казав — обиделся Юрка, - як мени тэпэр мого капелюха дистаты?
; А, нашёл о чём горевать. Главное нас не сбило, а панамку счас достанем.

Спустились к луже. Панамка плавала ровно посерёдке злополучной лужи, нахальный лягушонок уже успел взобраться на самую макушку и от туда с ехидством взирал на малышей бесстыжими круглыми глазами. По эту сторону внезапно возникшего водоёма трава была выкошена - ни кустика, ни былиночки. На том же берегу буйно разросся бурьян, кое-где клочками торчали кусты. Хоть что-нибудь приспособить для выуживания панамки не получалось, меж тем, как панамка собиралась повторить судьбу многих знаменитых кораблей, и трагедия для малышей грозила разразиться не малая, а по близости беды, так и пострашнее гибели «Титаника». Впрочем, решения в светлых головках малышей вызревали мгновенно:
- Юрка, становись у воды боком, я стою за тобой, - уверенно командовал Вовка, - держу тебя за руку, а ты наклоняйся и другой рукой вылавливай!
Юрка стал в замысленную режиссёром позу и стал клониться к воде. Но зацепить беглую панамку не получалось.
- Валерка, держи меня за руку, Может Юрка пониже наклонится!
Построенная замысловатая акробатическая конструкция вполне ожиданно развалилась: Юрка поскользнулся на наклонном бережку, упал в лужу и утянул за собой всю цепочку. Лужа была неглубока, в сидячем положении вода едва доставала малышам до пупка. Юрка сидел в нелепо смятой панаме, - когда и нацепить успел. Валерка начал было морщить рожицу, чтобы удариться в рёв, но увидев растерянные лица Вовки и Юрки,  вдруг расхохотался, поочерёдно показывая на них пальцем — кроме мятой панамки Юрка был приукрашен травяными усами, Вовка размазывал грязь по лицу, с уха свисала какая-то не то тина, не то тряпка. И был без панамки.
Через минуту хохотали все трое, хлопали руками по воде, брызгали друг на друга, стараясь как можно более намочить другого и увернуться от брызг товарищей по неожиданному купанию.
- Вот тебе и озеро! - орал неугомонный Вовка, - щас будем рыбу удить!
Когда истерика выдохлась, стало очевидным, что в таком виде в эропорте появляться опасно, ещё милиция придерётся.
; Давайте выберем местечко почище, - опять взял правление в свои руки Вовка, - надо постирать наши маечки, трусики, носочки, вымыть сандалики. А как подсохнут — так и двинемся дальше.
; Йисты хочу! - заныл опять Валерка.
; Ты давай стирай да мой, а не нудьгуй тут, без тебя тошно, - совсем маминой интонацией разразился Вовка, - скорее надо, а то ничего не успеем.
Надо - так надо. Как умели постирали-помыли, натянули трусики и поднялись через бурьяны на верх. А как выбрались из бурьяна, обнаружилась хорошо утоптанная тропинка со следами велосипедных шин. Вдоль тропинки тянулся забор из деревянных белёных извёсткой столбиков с тремя нитками проволоки. За забором привольно раскинулось кочковатое поле, на котором стояли задумчивые коровы и резвились телята. Коровы были серо-оливкового окраса без подпалин, одни щупали губами траву, другие лениво, но тщательно жевали. Телята носились между мамок, взбрыкивали задними ногами или упирались лбами друг в друга, выясняя силой свои права.  Между кочек лежала громадная чёрно-белая собака. Заслышав детские крики, собака подняла голову, посмотрела в сторону мальчишек и, не обнаружив опасности для подопечной паствы, уронила голову на лапы, продолжая созерцать телячьи радости. За полем просматривался такой же, в три нитки, забор. А за забором!..
А за забором в мареве горячего воздуха плыли самолёты. Одни из них стояли, вольно хлопая концами накинутого брезента. Другие неспешно рулили по полю по им одним известным надобностям. Третьи мощно ревели моторами, шустро бежали на невидимой взлётной полосе, внезапно отрывались от земли  и натужно звеня сверкающими на солнце дисками винтов стремительно уносились в высь. Были такие, которые тяжело, как майские хрущи, кружили над аэродромом, потом решительно наклонялись и плавно спускались к земле. Было слышно, как они ударялись колёсами шасси о полотно посадочной полосы, потом бежали, вначале быстро, потом замедляя бег и от чего-то опять взрёвывали моторами и останавливались, разворачивались и медленно двигались к невидимой из-за шеренги деревьев цели.
Мальчики стояли у забора с зажатым в руках бельишком и заворожённо смотрели на всю эту самолётную карусель.
; Я говорил! Я говорил! - возликовал Вовка, - Гляди, какие большие, четырёхмоторные! Бомбёры военные!
; А ты шо, и рахуваты вмиешь? - позавидовал Валерка.
; Ага, уже до двадцати! Как пальцы вот так, то уже десять, и вот на ногах ещё десять, а всего двадцать, понял? - хвастливо и сразу переходя на деловой тон: -  Давайте, хлопцы, повесим сушиться наши одёжки, и будем смотреть дальше!
Возражать никто не стал.
Замолчали, продолжая зачарованно смотреть  на силуэты плывущих, бегущих и летящих в небе бесподобно красивых литаков.
За этой увлечённостью не услышали они стрекота приближающегося мотоцикла, не услышали, как он остановился за их спинами на дороге.
; Так вот вы где! - послышалось с дороги, - А ну-ка идите сюда. Там матери уже с ума сходят, слезами изошлись: «Пропали дети!». А они вот где! Коровами любуются! Ну, чего стоите?
Вовкин папа, а это был конечно он, потому что во всём доме, а может и на всей улице, ни у кого мотоциклов не было; в майорской форме и кожаном шлеме лётчика он стоял на обочине и, опершись рукой на луку мотоциклетного  седла, любезно-повелевающим жестом приглашал мальчишек в люльку мотоцикла.
; Та мы не можемо, бо ця калюжа занадто широка, - отозвался Юрка, - мы вжэ в неи раз впалы!
; Вон оно как! Ну-ка одевайтесь живо, голыши!
Вовкин папа легко перепрыгнул злополучную лужу, подхватил братьев под одну и другую руку и бережно, уже в два шага, не жалея антрацитного  блеска сапог, перешел канаву и поставил мальчиков на обочину у мотоцикла. Вернулся за Вовкой, перенёс и его.
; Ты что же, непутёвый, малышей сюда за тащил?
; Я путёвый, - возразил Вовка, - вот и дорогу нашёл. И не малыши они, ровесники. И не на коров мы тут любовались, а на самолёты. И дорога правильная, счас вот подсохла бы одежда, и вот он — эропорт, а там локаторы и Кремль, а они не верили!
; Эх, попался бы ты мне под горячую руку, как я от дома-то отъезжал, где матери, уж отведал бы ты у меня берёзовой каши!
; Ремённой, - буркнул Вовка.
; Чего? Какой ремённой?
; Какой, какой... За берёзой-то в лес надо. А ремень - так вот он, - задумчиво и грустно рассудил Вовка.
; Ах ты, паршивец! Ну погоди ужо, приедем! Эй, братья, нырь в коляску, да брезентом прикройтесь, чтобы не надуло. Ай сорванец, ай сорванец, садись-ка на седло сзади, знаешь как, да держись покрепче.   

До дома добрались без приключений. Папа правил трёхколёсной машиной уверенно, ещё бы — ведь езжена она им была не единожды. «Вот что значит техника! - размышлял, укрывшись за папиной спиной, Вовка, - Да и Папа как хорош и ловок в управлении! Ещё бы — он ведь и на фронте  на мотоцикле разъезжал. А там ведь и снаряды: «бах...бум», и пули: «вз-з-жик» «вжи-з-з-з»...
У дома их уже встречал свой фронт.
; Ой, лышенько, жыви мойи сыночки! - запричитала тётя Галя, - тож йдыть дот мэнэ, мои любые, ридни вы мои! А ты , Вова, ты вже ж такий дорослый, нащо тоби потрибно було малых из собою?
; Ай, тётя Галя! Да какие же они маленькие, - возразил бывалый путешественник, - как рядом станем — так и вровень будем.
; Ой, Вово, Вово! Це воны зристом таки, а розуму зовсим не мають!
; Ну … - призадумался Вовка, - может оно и так.
; Иди домой, Философ, - наконец включился в перебранку Папа. 
; Ну вот, как что, - так пилософ, - заныл было Вовка, полагая, что такое страшное и непонятное слово пилософ, совсем может быть одно и то же, что и пулесос, которым пугала его Мама, чтобы Вовка не ходил на стрельбище, а то как затянет его этот пулесос, что не даёт пулям улетать куда ни попадя, и который и ребёнка может засосать, так и пропадёт Вовка ни за что...
Но, глянув в строгие глаза отца, понял, что самое-самое ещё впереди, и каша буде наверняка, Вовка опрометью бросился по лестнице вверх, на третий этаж, под защиту матери.
Мамы на кухне, обычном месте её пребывания,  не оказалось. Оказалась Мама в комнате, кормила младшую вовкину сестрёнку, потому и уличной сцены не наблюдала.
; Вова, сынок, что же ты не жалеешь сердца моего? - с горечью в голосе встретила его Мама, - Ведь сколько было велено тебе: не уходи со двора, ведь время такое, да и город это, не ровня деревне, сколько опасностей кругом! А у меня сестрёнка твоя на руках, маленькая она ещё. Ну как ты не поймёшь, что мне за каждым шагом твоим не уследить! Сам ушёл без спросу, ребятишек малых со двора увёл! Да ладно бы в соседний двор, а то ведь вовсе за «кудыкины горы»!
И столько было в её голосе отболевшей тревоги, искреннего опасения не за сегодняшнего даже Вовку, а за будущего, выросшего, и если с таким нравом, то сколько же ещё с тем, выросшим, будет тревоги и боли!
Вовка стоял потупившись и молчал. Он чувствовал эту мамину боль и ему
было самому и больно и стыдно, но по норову своему он смолчал и уж был готов отправиться на наказание в угол, место якобы смирения духа...
Но у Мамы ещё много было забот с малой его сестрёнкой и отправила Мама его на кухню, мол там погоди, а как освобожусь, так покормлю и тебя...
Не чуя ног Вовка выскочил на кухню.
Кухня же была на три семьи. Или на три жильца. Но получалось, что на семьи, так как вовкина семья это раз, ещё в анфиладной заколоченной комнате жили авиационные инженеры, семья, но, правда, без детей; и в самой укромной комнате жила Тётя Шура.
И так случилось, что когда Вовка выскочил в кухню, там оказалась именно  она и совсем одна Тётя Шура.
Ах, Тётя Шура!  Это была необыкновенная во всех смыслах слова женщина. Скорее всего молдаванская или румынская, в общем закарпатская еврейка, имевшая тоже отношение к авиации, в том смысле, что заведовала то ли самой авиационной столовой, то ли бухгалтерией этой столовой, что было совсем не важно, поскольку у неё всегда находились какие-то угощения для Вовки.
- А, Вовчик, как хорошо, что ты пришёл! А, говорят, тебя искали! И далеко ты был? - особенностью её разговора-собеседования была в том, что она никогда не слушала ответов собеседника, но непременно продолжала свою и мысль и речь, - Послушай, я приготовила такого замечательного гуся! Вот посмотри, какой громадный, хочешь, я тебе дам попробовать  эту гусиную ножку? Ты посмотри, как хорошо она запеклась, ведь это я в гусятнице, да с яблоками, да с луком — О!  Это цимус!
И пока она всё это выговаривала да нахваливала, Вовка и не заметил, как  в его тарелке оказалась громадная гусиная голень, что сочилась прозрачным жиром через пупырчатую золотистую кожицу  и невероятно вкусно пахла.
  - Ты кушай, Вовчик, ты кушай, это хороший гусь, я его на рынке брала, бо сегодня был привоз. А вот ещё яблоки, ты посмотри, ты покушай, так готовила моя мама, ты пальчики оближешь, только  смотри, не сильно, а то так и без пальчиков можешь...
  И ещё много она говорила. Но Вовка, почуяв зов необыкновенного аромата, деловито стал расправляться с гусиной голенью. За целый день путешествий это была действительно стоящая еда. Как человек воспитанный, он урчал, как кот и всё время приговаривал: «Ой спасибо, Тётя Шура, ай, спасибо!»
; И где же ты был, шо тебя тут все обыскались?
; Я, Теть Шура, на эродром эспедицию водил, бо они ж мене не верили, что самолёты летают.
; Ой, Боженьки, то ж воно так далеко!
; Так мы и почти дошли, а тут Папа на мотоцикле...

Вовка собрался было изложить во всех подробностях путешествие своей компании, но на кухню вышла Мама.
; Ой, Шура, ну зачем? Ведь у меня и борщ приготовлен, и котлеты вот, и картошка пюре. И зря ты его балуешь, непослушный он, ведь сколько раз велела: не уходи со двора! А он и сам ушёл и детей малых, - ну, ты знаешь их, со второго этажа, Юрка с Валеркой, ну так он их увёл, утащил с собою неизвестно куда...
- Ой! Ой! - всё кудахтала в ответ тётя Шура, но с поучениями всякими не лезла, - Ой! Таки они все живи? Ой!, та то ж хорошо!
И узнал тогда Вовка, как Мама, выйдя на балкон, не обнаружила Вовку во дворе, как с дочкой на руках металась она по дворам соседним, по ближним улицам, как узнала от Гали со второго этажа, что Вовка с ребятами пошли искать аэродром... Как побежала Мама в соседний, дом, где домоуправление, и где единственный на все дома телефон, как звонила Папе на службу, и никак не могла до него дозвониться, потому что телефон у дежурного, а Папа в поле на занятиях... Как потом приехал Папа и сразу стал браниться, а потом рыкнул мотором мотоцикла и умчался...
; Ну что уши развесил? Борщ будешь? — спросила сердито и милостиво одновременно Мама.
; Буду! - ответил Вовка, с сожалением глядя на санитарную чистоту своей тарелки, хранившей ароматную память о гусиной голени...

После ужина Мама постелила Вовке постель и, ласково поглаживая его по мягким, но упрямым светлым кудрям, всё приговаривала:
; Спи, сыночек, ты, поди, устал, эка вёрст-то отмахать! Спи, хороший мой, усни...
; Мам, а как же Папа? Ведь обещал мне каши ремённой?
; Папа на службе, некогда ему. Ты спи и ничего не бойся, Папа — он грозный, но добрый, он тебя не тронет. Только ты больше не делай так, хорошо? Мне за тобой теперь сильно не уследить, но ты знай одно: я тебя люблю, и Папа тебя любит. А то что он строгий такой, так ему так должно...

Вовка и не заметил, как провалился в сон.

Проснулся он от ощущения некой предрассветной мглы и тихо журчащего, как лесной ручей,  разговора. На всякий случай он решил не подавать признаков пробуждения, до прояснения внешних обстоятельств. Через слегка зажмуренные веки он понял, что верхнего света нет, горит настольная лампа, заботливо отвёрнутая от его койки, а за столом сидят его Папа и Мама и о чём-то тихо переговариваются. При этом называют друг друга какими-то странными именами: Ваня, Нюра. Обычно на людях они называли друг друга «Иван Иванович» и «Анна Сергеевна» и, говоря в третьем лице, называли так же. В семейном же кругу в обиходе имена их были простые, понятные и одновременно возвышенные: он её называл Мать, она его называла Отец. 
; Ты на него, Ваня не серчай, ведь он, сам помнишь, от роду непоседа такой. И вдвоём были, так он и от нас ухитрялся ускользать, не успеешь   оглянуться — а уж вот исчез. А нынче я ещё и с Ниной, ну уж совсем никак не полагала...
; Да ладно, Нюра. Выпороть бы его, так не со сна же. Но ведь каков, а? И запомнил, и повёл и привёл почти...
; А у Нины глазки ровно твои — карие, глубокие, мудрые.
; Да ладно, у детей - у них у всех глубокие да мудрые. Откуда только потом берутся...

Далее подслушивать и притворяться  у Вовки не было сил и он опять уснул. И в тёмной ночи снились ему опять самолёты в глубокой прохладной летней ночи, и ехидно перемигивающиеся звёзды.

И он летел. И чем дале летел, тем светлее становилось небо, и  белесыми  клубами наползали мягкие облака. И полёт был необыкновенно лёгок, даже легче, чем подпрыгнуть на ступеньку крыльца, даже легче, чем взлететь на взмахе качели, даже легче... Просто так  легко, как мысль — только подумал, а ты уж там, или вообще. Он видел летящие в небе самолёты, он подлетал к ним, и опережал их, и заглядывал в кабину лётчиков, но на их серьёзных и внимательных лицах никак на видел отображения своего появления, он отставал и снова догонял самолёты и заглядывал в иллюминаторы салона, но видел только лица, увлечённые видом земли и её строений и вообще природы под крылом или другие, пусто глядящие на серебряные диски винтов, потому что кроме винтов они могли видеть только плоскости крыла, и от того скучали... 
А он летал.
Потом он как-то неловко задел тёмную тучу, туча хлестнула по лицу мокрой лапой, и он, потеряв летучесть, со страхом и неслышным криком, провалился вниз.
Он открыл таящие ещё ужас глаза на прохладном полу у кровати, но тут же увидел лицо Мамы, её даже в темноте лучащиеся добрым светом глаза.
; Полетал? - спросила смеясь Мама.
Тут же прихватила его снизу за шею, и мощные руки Папы взяли его мягко под спину, поясницу и коленки и уложили на постель.
; Напузырить не боишься? Может в туалет сходишь? -спросила Мама.
; Нет, Мама, не боюсь, - пробормотал сонно Вовка и уснул.
 
Но уже не леталось, наоборот - всё стелилась то серая, то черная блестящая бельгийская брусчатка и не было страха от её бесконечности, потому что хоть он не видел, но чувствовал рядом тёплые плечи своих друзей и слышал их уверенные шаги.