Иван иванович

Иван Иванович

Таких имён в России было едва ли не половина из мужеского пола. И если не имён, то отчеств уж точно. Поначалу казалось это странным. Но однажды, попался мне в руки православный календарь, и оказалось, что русских святых Иванов если не ежедневно, то через день уж точно, а то иной день и по двое, а то по трижды святые Иваны являлись. А имена-то в старину по Святцам и давали.

Родился Иван Иванович в семье тамбовского крестьянина за год до Великой Революции. В те поры Тамбовская губерния имела совсем не сегодняшние пределы. Входил в её состав и славный памятью адмирала Ушакова Фёдора Степановича Темниковский уезд, изобиловавший лесами, болотами, ручьями, речушками и реками, стекавшими в Оку и далее в Волгу. Вот из тех-то лесов и болот вышел в Великую войну Иван Иванович. Но прежде чем вышел, как и у всякого человека, было у него детство.

Кто скажет лучше?

Помню маму. В старенькой избушке
в сосновом гробу лежала на столе.
Оплакивали родные, соседние старушки,
Было в то время два годика мне.
Ушла из жизни ты так рано,
Оставив кучу сиротых детей.
Горько нам будет, - ты это знала -
Подбирать чужих нам матерей.
Шли годы, а мы подрастали.
Пришла в наш дом замена - мать.
Штопала рубашки, штаны латала,
Строила новое, старое стала ломать.
(новую пряжу, холсты стала ткать).
Хозяйской рукой порядок наводила
Наша новая строгая мать.
В поле рано все мы уходили,
урожай старались во время убрать.
Лесные тропы, дальние полевые дороги
Исхожены в Атюрьево много раз,
Голод, жажда, болели ноги,
Искрами слезы падали из глаз.
Начальная школа меня привлекала.
К занятиям, познанию тянуло меня.
Много времени нам уделяла
Первая учительница.
Буду помнить тебя.
Школьные классы, парты дубовые.
Сидели с Давыдовым Гришей вдвоём.
Дверные проёмы, двери тяжелые
Останутся памятью в сердце моём.
Лучиной избы мы освещали,
Уроки делали в тишине.
О вкусной пище мы мечтали,
Часто снилось мне только во сне.
Тесная школьная низкая столовая,
Хлебали без хлеба гороховый суп,
Картофель мороженая, капуста солёная,
Только слышен в мисках ложками стук.
В свирепую стужу, морозы трескучие
Охраняли с малокалиберной хлебные стога.
Восточные ветры, порывистые, жгучие
Заметали снегом школьные тока.
До крыши избы пурга заметает
 Нет выхода на улицу и во двор.
 Пробивая снег, ворчит, сына ругает
 - это наш сосед - дядя Егор.
Окончив школу, мы разъезжались
В свои деревни, родные дома.
О специальности все мы мечтали,
Это право нам Родина дала.
Поле моё, песчаное поле,
Заросшее порослью диких лесов,
Дети оплакивают крестьянское горе,
Не слышно в деревне весёлых голосов.
Сохою пахали днями, ночами.
Бедные земли вздымались вверх.
В думах, заботах крестьяне молчали,
Не зная покоя - считали всё грех.
Помню я ивы большие, могучие
Раскинулись по берегу Лячи, Яваса.
Желтые, белые пески жгучие,
Тёплые волны, ласкающие нас.
Леса могучие, дальние просторы,
Стоят берёзы стройны и белы,
Разбитые дороги, колдобины, заторы.
… срезали наши великаны-дубы.
Вьются баньки по берегу Лячи,
В субботние дни оживали они,
Женщины, бабушки, детские плачи.
Горем, печалью охвачены мы.
Эх дороги, дороги лесные.
Здесь родные мои места,
Баклуши, выбоины, пни гнилые,
Сосновый бор в берёзовых лесах.
Луга зелёные, поймы заливные,
Сочные травы колышутся волной,
В дали видны озёра голубые,
Водами пополняются ранней весной.
         
Ровно так, как нашёл в архивах Ивана Ивановича.

        А что же дале? А дале был тридцать второй, предголодный год, да и то по осени, губернские заготовщики закрома все выгребли, сам предсельсовета с наганом бегал и грозился всякому укрытчику чего-либо отстрелить за сокрытие... И кому удалось хоть семена припрятать, по стародавнему обычаю для тех слабосильных землёю краёв всю зиму кто бочарил, кто колесил, а кто и кузнечил и на иные отхожие промыслы подавались. Или в своём селе и занимались. К примеру двоюродный брат Ивана Платоновича, батюшки нашего героя, Иван (опять-же) Никанорович слыл знатным мастером по струнным инструментам. И не только лёгкие и звонкие балалайки изготавливал, но и мандолины и уж вовсе диковинные вещи для глухого села — скрипки! С Амати или Страдивари сравнить не берусь, но сказывали, что брали его изделия не торгуясь, - сколь запросил, столь и отдавали. Его же сыны и внуки промысла не оставили: и инструменты музыкальные мастерили, и гармони с баянами чинили и пианино по вызову настроить да отладить умели.

После же Гражданской да коллективизации, да прочих бед промысел многих хоть и занедуг, но не погиб. Эх, кабы стояло село и поныне, так и плыли бы чудные звуки по реке...

В тридцать третьем разразилась засуха. А по тем песчаным полям, где вода по природе не держалась, засуха стала просто беспощадной. Как стало ясно, что и пара мужских рук по осени не спасут, а рот молодого мужского тела тыквой не насытишь, то и решил Иван Платонович, патриарх семейства, оправить самого младшего, самого способного Ванюшку в Москву: - «Там народу трудовому не пропасть. Там заводы, фабрики, артели всякие, - авось и тебе сполучится. А если трудно будет, так ты брата моего двоюродного сыщи, фамилия у него наша, а зовут Егор Тимофеевич. Он и тебя помнит, знает. А сыскать его можно легко, живёт он недалеко от Павелецкого вокзала, ты сразу прям туда и езжай, к вокзалу, а уж там как Господь разрешит».

Павелецкий вокзал — это вам не из Поповки в Аул или даже на Эльтон, -  такие странные названия были у сельских концов. Павелецкий от Казанского - это где? Да целая пропасть между ними.

Вот и попал Иван Иванович в эту пропасть — ни родного человечка, ни души доброй. Всё народ хамоватый да злой, отовсюду гонят — здесь не сиди, тут не спи, и все норовят с тебя копейку содрать. А встретился вдруг человек добрый: обратился по-татарски, а Иван Иванович и ответил по-татарски, благо годы детские прошли в среде и татар и мордвы-мокша — хоть село-то русское да православное, а и этих народов имелось по соседству.

И сказал Человек Добрый: «Ты со мной ходи, хлеб-вода есть будешь, работу найдём, Москва жить будешь». А куда деваться?
Пошёл Иван Иванович, да и оказался где-то у Павелецкого вокзала. Вроде голодающий с Поволжья, по милостыни промышлять направили. Одёжку худую дали, кепку замурзанную и голосить велели. А голосить-просить совесть не позволяла.  И ходил-спрашивал Егора Тимофеевича, да кто скажет? Москва ведь!

А какое-то время спустя, осознав полную неспособность Ивана Ивановича к нищенствованию, привёл Человек Добрый нашего героя к проходной фабрики, да и передал под попечение иному человеку. И стал Иван Иванович на той фабрике работать. Работа была несложная и не тяжкая — то подай, это отнеси, здесь прибери. Однако трудоустройство это имело последствия криминальные. Люди Человека Доброго наущали: - Ты, Ванюша, как-ночью-то работать будешь, так мы тебе время укажем, а ты окошко на верхнем этаже, где склад готовой продукции, ты окошко-то и распахни, да тюк-другой сукна и выпихни, а мы уж тут... Да смотри, а то мы и того... - и тайно показывали блестящее хищное лезвие финки. Страшно было и не по душе — как так - воровать? Но … Ангел-ли Хранитель, Судьба-ли да уберегли от злодейства. В тот же день арестовала милиция людей, что от Доброго Человека были, по каким-то их другим нехорошим делам.

И вот как бывает странно и удивительно. В тот самый день вышла на обход своего предприятия Директор в сопровождении главных своих помощников-специалистов. Директор - женщина, большевичка, передовик социалистического труда, а по большому счёту просто умный человек. И попался ей на том обходе за пустяшной работой бедно, едва ли не нище одетый Иван Иванович. И захотелось ей поговорить с юношей:

; Кто такой? Почему занят на такой работе?
; Вот такой-сякой, принят подсобным тогда-то, - с готовностью сообщило кадровичка.
; А образование у тебя. Ваня, какое? - спросила Директор. - Г-м-м, среднее... а учиться хочешь?
; Очень хочу, я и в Москву приехал учиться чтобы, да тут... Вот... -  в смятении пробормотал Иван Иванович.
; А у нас ведь через неделю в техникуме занятия. Ведь так, Раиса Фёдоровна? - спросила Директор.
; Совершенно верно, - готовно подтвердила Начальник Кадров.
; Ну вот, и направьте этого молодого человека на учёбу, да и общежитием озаботьтесь.
; Да, конечно, это мы сделаем.   

Так Судьба сделала очередной решительный поворот в жизни Ивана Ивановича.

И стала жизнь его в Москве принимать очертания совершенно желательные: нашлось место в общежитии — это вам не клоповник какой-то в общине Доброго человека (Да хранит его Господь), не привокзальная скамейка, а койка с постелью, пусть и в комнате на четырёх человек, и умывальник в отдельной комнате по коридору, что с утра, что с вечера, да и душ дважды в неделю, да и столовая хоть каждый день и всё за так, -  вроде учишься, стало быть и кормишься. Так ещё и денег давали за учёбу. Немного, но на скромную одёжку да мыло с зубным порошком хватало; ещё и в кино на раз в неделю вполне. И главное — учёба.

А в те времена в техникумах учили весьма обстоятельно, едва ли, как не в нынешних университетах: если математика, так почти что до высшей, если физика, так механика досконально, да и по электрической части довольно глубоко, да и сопротивление материалов почти до полного понятия этого самого сопротивления. И ещё электромеханика... а уж по политической части, так и вовсе считай партийная школа.

И вот окончена учёба, и уже помощник мастера в цеху той самой суконной фабрики. А надо сказать, что и была она как раз недалеко от Павелецкого вокзала, на Озерковской Набережной. И вот место в заводском общежитии... Москвич, однако.

А так было принято в те времена, что хоть где бы ты учился, хоть где работал, - а нормы ГТО сдай, соответственно возрасту, конечно. Вот и вижу на предвоенной фотографии на груди Ивана Ивановича и значок ГТО, и значок «Ворошиловский стрелок». А коли готов, так и служить пора.

Вот и случилось. Иван Иванович уж во всю осваивал тонкости прядильно-суконного производства, как, не сказать, что неожиданно, но вполне по настроению общества сообщили в общежитие, что надобно таким-то по списку явиться в военкомат для определения к службе. Медкомиссии и всякие другие собеседования проходили ранее, потому у призываемых даже и тени робости не было, а только стремились, чтобы вышло так, как и желалось. Желалось же Ивану Ивановичу в кавалерию, ведь к лошадям с детства приучен, вот комиссия военная так к кавалерии и приписала. А вот она и осень, год 1937. И вот и призыв, и торжественные проводы на предприятии...

И вот казус: вместо кавалерии — морской флот. И даже успели на призывном пункте облачить в морскую робу, и позволить немногим родным и друзьям сделать на память фото в моряцкой форме, как вдруг! - Вот вам пехотные штаны, гимнастёрка, пилотка, ботинки, обмотки — и в эшелон! На Запад!

На Западе же для России покою не было никогда. Так и по тем временам что-то нехорошее и гибельное копошиось на западных границах. Выгрузились из эшелона и пешим порядком километров за 12 в расположение дивизии. И вот новый оборот: дивизия кавалерийская!

Прием молодого пополнения подразумевал три основные цели: определить состояние здоровья, наметить, где с наибольшей пользой молодой человек сможет проявить свои способности и отобрать образованных и сообразительных для обучения на сержантов.

Попал Иван Иванович по отбору в полковую школу пластунов, -  как сейчас бы их назвали, диверсионно-разведывательные группы. И самое чудное, - дали коня. С конём подружиться - не поле перейти. Он, конь-то, живой и ранее кто-то был при нём, а теперь вот подсунули...

Иван Иванович лошадей понимал и любил с детства, - когда-то и в их хозяйстве был Воронок, да потом сдали в колхоз, а отец, Иван Платонович, всё каждую ночь бегал на конюшню, да ласкал Воронка, да подкармливал, да пестовал, да вычёсывал его шкуру да гриву, потому как кроме хозяина, кто озаботится здоровьем друга верного?

Имя же конское служебного коня было Вальтрап. Это некая деталь конской сбруи. Чепрак или потник под седло, говоря по-русски. Вполне себе конское имя. По началу конь дичился. Всё норовил противиться облачению, топотал ногами и кусался, но однажды, почуяв руку, власть признал. Иван же Иванович от роду не был пристрастен ни к выпивке, ни к табаку, так всякое свободное время, бежал к коню, и баловал его сахаром, что получал на довольствие взамен табака, или корочкой хлеба от казённой еды, но самое главное — он его, коня, всячески холил: а не попортил ли шкуры слепень-овод, а не осеменилась ли какая муха? И он очёсывал коня и скребком, и щеткой и нежно гладил его шкуру руками, на что Вальтрап при боли всхрапывал и закидывал свою громадную голову горе, и потом нежно ощупывал его руки и лицо мягкими и тёплыми губами. И озаботившись здоровьем коня, Иван Иванович бегал к ветеринару и просил помощи, и тот охотно осматривал коня, прописывал какие-то мази дегтярные, процедуры, рекомендации, что Иван Иванович с Вальтрапом охотно выполняли.
 
Тут и время пришло индивидуальной подготовке, в том числе искусству джигитовки: собственно, управлению лошадью, скачке с рубкой лозы по правую руку, что при управляемости лошади совсем не сложно, и рубка лозы по левую руку, довольно сложное упражнение, - при неумелом движении шашки запросто можно было «остричь» лошадиное ухо. И стрельба из кавалерийского карабина в конной атаке, в пешем строю, а то и вовсе с земли.
Все эти занятия и вообще времяпрепровождение Ивану Ивановичу очень нравились.

И вот очередной поворот. Вполне осознано осмыслив угрозу от авиации для войск сухопутных, Командование решило укрепить защищённость наземных войск. И стали формировать зенитные артиллерийские части. Где-то в военных училищах срочно обучали будущих командиров взводов и батарей зенитной артиллерии, а в войсках создавали сержантские школы. А комплектовать-то их надо было хотя бы средне образованными бойцами. Вот и попал Иван Иванович в 283 зенитный артиллерийский полк, в сержантскую школу. И простился с пластунами, и с конём... Как ни горько, но пришлось.

И вот, теперь сержант, командир орудия. И орудие-то на конной тяге. И бегал к пластунам, всё выпрашивал Вальтрапа, но не дали. Никто озабочиваться переводом живой силы из одной части в другую не отважился и не из лености, а уж больно хлопотно. А тут и освободительный поход в Западную Белоруссию, недолгое мирное время и уже старшиной по воинскому званию и командиром взвода по должности на финскую, и возвращение в 3 кавкорпус 13 Армии в Западную Белоруссию.

И снова учёба: теперь уже на младшего лейтенанта, с набором необходимых знаний для командира батареи зенитной артиллерии среднего калибра. Правда пока на вооружении имелись только 37-миллиметровые автоматические пушки, но ждали уже орудия калибра 85 мм, и даже современные средства обнаружения воздушных целей и вычислительные приборы.   

Эх, если бы не началась Война! ...

Война же началась ошеломляющими и беспощадными бомбардировками, к чему, собственно, и готовили Ивана Ивановича, и он силой воли и упорством своих батарейцев противостоял и воздушным и наземным атакам врага, и в первом же противовоздушном бою свалил атакующего Фоккера, а потом, прикрывая пехоту, его батарея начисто уничтожила три фашистских транспортёра, что позволило пехоте провести контратаку и вернуть свои позиции. Но … Больше никто на эти позиции не наступал, и связь с командованием пропала, а на Востоке глухо бормотала и удалялась сполохами небес канонада...

В этой вязкой тине неизвестности внезапное появление командира батальона стрелкового полка, в полосе которого стояла зенитная батарея, стала хрупкой и ломкой стеклянной нитью надежды.

; Наш полк получил приказ отходить в направлении … Приказ дублирующими средствами не подтверждён. Тем не менее в тёмное время мы постараемся предать земле погибших, а с рассветом двинемся рассредоточенными колоннами в назначенном направлении. В отношении Вас никаких распоряжений. У Вас есть связь с КП вашего полка?
; Нет, и давно. Связисты, высланные на порыв, не вернулись. С соседней батареей справа связь была ещё час назад. Им никаких распоряжений не поступало.
; Ну, если Вы с нами, в 4.20 выступаем. 

Много позже вышел фильм «Живые и мёртвые». К тому времени Иван Иванович уж разлюбил походы в кино, - всё больше работа на производстве да общественная в домоуправлении, да что-то вроде огорода, да какие-нибудь столярные дела. А тут прибегает из кино сын старшой, - «Папа, такой замечательный фильм! Жаль, что только одна серия. Вот бы сразу и вторую!». Как вышла вторая серия, Иван Иванович сходил и посмотрел в кинотеатре сразу обе серии. Вернувшись домой, попил чаю, недолго посидел за лёгким перекусом со старшим сыном, помолчал, потом грустно вздохнул и обронил: «А это ведь о нашей 13 Армии! ... Всё точно так и было!»

А было так, что это и не только 13 Армия, это и 10 Армия и ещё масса войск, оставшаяся без управления, без боевых задач, которым приходилось принимать решения самостоятельно: бить врага, как только станет доступен для огня и остатками личного состав и вооружения уходить на Восток, на соединение с основными силами.

В белорусских лесах батарея 37-миллиметровых пушек под командованием единственного, оставшегося в живых офицера, младшего лейтенанта Ивана Ивановича в составе одиннадцати человек и при одном орудии с семью унитарными осколочно-фугасными выстрелами и уже без лошадиной тяги вышла на вполне организованную воинскую часть пограничников. После короткого опроса зенитчиков накормили, позволили отдохнуть, впрочем, пока бойцы отдыхали, старший лейтенант пограничников на карте показал Ивану Ивановичу доступные ему сведения о противнике и обозначил направление, в котором ему, Ивану Ивановичу, со своими оставшимися бойцами и орудии следовало бы выводить своих подчинённых. Иван Иванович, не имея карты данной местности и чувствуя, что во всей последней неразберихе встретил единственную воинскую организацию, которая хотя бы имеет понимание происходящего и некую конкретную цель, попытался было высказать искреннее пожелание влиться в состав... но встретил жёсткий отказ:

; Вам следует идти в направлении... В населённые пункты не заходить, держаться лесами и проявлять осторожность. У нас же, извините, своя специальная задача. Дайте людям отдых в три часа, и выдвигайтесь. Карту дать не могу, но общее направление я вам обозначил. При встрече с врагом контактов старайтесь избегать, ну а случится неизбежное — бейтесь насмерть, как велит присяга и устав. 

Через сутки перехода, протащив на своих плечах по трясинам да бочагам кажущуюся легкой пушку, вышли в расположение партизанского отряда от минского обкома ВКП(б), где опять подверглись тщательному опросу, поскольку уже за Минском были известны случаи диверсий фашистов, переодетых в красноармейскую форму. Командир отряда в форме подполковника НКВД очень обрадовался пушке, да ещё и при снарядах:

- Тут недалече, под Борисовом, - горячился первый секретарь райкома, -  появился то ли отряд, то ли команда «СС», лютуют, страшно. Людей у нас достаточно, но фрицы точек пулемётных понаставили, комендатура зверствует. Хорошо бы их из пушки садануть, а тут и мы ударим, вот и будет фрицам жаровня от минского отряда!

Отказать было невозможно, исходя хотя бы из двух соображений: израсходовав боеприпасы, пушка становилась совершенно ненужной обузой, и легче было бы вынуть затвор, некие ещё специальные элементы конструкции, чтобы кроме тележки, боевое оружие уже таковым не было. А уж далее, только лишь при личном оружии добираться через леса до всё уходящей на восток линии фронта было бы несравнимо легче.

На том и сошлись: батарейцы помогают в атаке, партизаны выдают документ, что орудие погибло в боевых обстоятельствах, а по завершении операции, военные оставляют расположение лагеря и продолжают выход из окружения, на восток.

Так и случилось. Пулемётные точки фрицев с трёх орудийных выстрелов уничтожили, да и возникшие узлы сопротивления пушечным огнём подавили и силами партизан вошли в селение. Там, на околице, под гусаками виселиц, с которых тела добрых сельчан уже сняли и предали земле по-христиански, батарейцы простились и со своими погибшими, оставив на братской могиле две дощечки на кресте: красноармеец …  красноармеец.... 

С бумагой за подписью и печатью предоблисполкома о правильном применении орудия и его, орудия, дальнейшей непригодности, Иван Иванович с оставшимися батарейцами на опушке дальнего леса отрыли окоп-не окоп, яму- не яму; там и схоронили своё полностью выхолощенное орудие, в стволе которого для пущего вреда взорвали гранату и ствол зарыли отдельно.  И повёл Иван Иванович своё поредевшее войско дальше к соединению с отступавшими частями.

И так было много времени.

И вышли они к фронту где-то между Брянском и Тулой едва ли не к середине сентября. А там как в упомянутом фильме: проверки на переднем крае, проверки в Особом отделе, машинные колонны безоружных людей в Пункты формирования, атаки штурмовиков в походе и наконец вот: всё клубится живое, кухни, строи колонн, военные команды и уже даже не верилось, что вот, наконец-то можно снова определиться и снова на передний край!

Брянский фронт. Оборона Москвы.  Первое ранение, оставаясь в боевом строю, первая контузия, излечение в прифронтовом госпитале, снова бои, сильная контузия, излечение, возвращение... Нет, новое назначение: Сталинградская битва, сражение на Орловско-Курской дуге в составе Воронежского Фронта, и далее 1-й Украинский Фронт, форсирование Днепра, Львовско-Сандомирская операция, и так в составе Первого Украинского Фронта взятие Берлина.

Опустим подробности, почитаем:


Из последнего (времён войны) наградного листа:


«… капитан Горяев — мужественный, инициативный, последовательный в своих решениях офицер. Умело организует марш батареи, правильно выбирает позиции батареи, добивается 100% боеготовности подразделения. В боевой обстановке ведёт себя смело, принимая быстрые и верные решения. Прикрываемые войска не имели потерь от нападений воздушного противника в районе дислокации батареи капитана Горяева. В Ратиборской операции батареей сбито семь вражеских самолётов.
28 марта 1945 года в районе Прайс-Краварн 11 ФВ-190 производили разворот на бомбометание переднего края. Ведущий самолёт этой группы был сбит батареей капитана Горяева, остальные, поспешно сбросив бомбы, не причинили ущерба войскам.
Капитан Горяев успешно выдвигает свои орудия на прямую наводку при контратаках противника. Второго апреля 1945 года в районе Крановитц огнём батареи уничтожено 15 вражеских солдат и офицеров. Всего батарея капитана Горяева уничтожила 28 вражеских самолётов, 2 огневые точки, 40 солдат противника и 17 солдат взяла в плен».

И вот перечень фронтовых наград, исключая послевоенные:
; медаль «За боевые заслуги»;
; орден «Красной Звезды» № 294225;
; орден «Отечественная война» II степени, № 118240;
; орден «Отечественная война» I степени, № 249099;
; орден «Богдана Хмельницкого» III степени № 5453;

И, конечно, медаль «За Победу в Великой отечественной войне».

И много других наград уже за послевоенный период.

Но... Не спасло и не помогло в хрущёвскую эпоху разгрома Советской Армии. Может, даже искренне в это верю, что замысла у Никиты Сергеевича такого не было. Просто Генеральный этот верил, что, уничтожив Армию, можно одними ракетами отбиться. И резал беспощадно и Флот, и Армию, и Авиацию и всё хозяйство армейское.

В запале добрался и до крестьянского быта с идеей укрупнения, разгона МТС и засеивания всей России до самых Северов кукурузой. А только вышло всё погано и на много лет.

Попав под первый «миллион 200 тысяч» беспартийный (!) командир дивизиона, майор, Иван Иванович оказался в чужом краю. Вроде бы и СССР, но как-то не по-нашенски всё. И хоть за многие уже годы и привык к окружающему миру, а всё тянуло куда-то в Поволжье. И были не одна попытка сменять квартиру то на Тамбов, то на Куйбышев, то на Пензу, однако всякий раз натыкался на проблемы военной КЭЧ (коммунально-эксплуатационную часть района), из-за чего всякий раз обмен расстраивался.  Хотелось порой бросить всё и уехать, но с тремя ребятёнками никто нигде не ждал, к тому же следовало оформить пенсию, а всё чего-то не хватало: возраст, выслуга, фронтовые... Но вскоре всё сыскалось, кроме окруженческих, но и того хватило на пенсию в размере 110 рублей, это уж после реформы 1961 года. Вроде бы и ничего по сравнению с пенсией уборщицы, но трое детей да жена при них. Жене же своей с замужества работать запретил, полагая (весьма справедливо) что с детьми ей и так работы хватит, а иначе надо няньку нанимать, что выходило ещё более расходно. И стал Иван Иванович искать работы. И нашёл. И стал даже продвигаться по службе, как человек вполне образованный, сообразительный и энергичный. Но была заковыка; зарплаты нельзя было получать более размера пенсии. От того пришлось отказаться от должности начальника цеха (литейного!) и даже начальника производства всего завода (союзного, кстати, значения). Или принять предложения и лишиться пенсии. И так, и так было плохо, поэтому руководство завода время от времени предлагали разные довольно уважаемые работы. Аж до семидесяти лет, пока не установили ему инвалидность нерабочей группы.      

А там пожив ещё до 93 лет, из них 20 лет в полной слепоте, Иван Иванович накануне самого Дня Победы и отошёл в мир иной.

За эти годы его слепоты в стране произошли страшные перемены. И Герои, и идеалы, которым он служил, были обрушены. И из небрежно законопаченных щелей полезла всякая фашистская нечисть, и то, что чтилось святым, то стало стыдным, что почиталось преступлением и мерзостью стало почётным... Не видели глаза его этого. Может и к счастью. Но полугодом раньше сама по себе скончалась верная подруга его и любимая жена. А без неё, хоть и был уход и дочери и внучек, жить стало бессмысленно.