Семь-Я 3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Хачатур.

Это имя носил мой дед. И уже этот факт сам по себе являлся первостепенным. Но отец, который придавал имени каждого своего ребёнка историческую авторитетность, базисом не успокаивался, находя лестную для его понимания надстройку.
Порывшись в памяти, он вспомнил из прочитанного о соправителе Васпураканского княжества, которое было центром царства Урарту (983—1022г. до н.э.), и авторе романа «Раны Армении» (1841 г.). Оба выдающихся деятеля — один государственный, другой литературный — носили с честью это гордое имя.

Двое людей, оставившие след в истории развития армянского народа, в сознании моего отца только усиливали значимость имени, которым он нарёк своего второго сына.
Истинна лишь добрая память, поэтому отец не уставал цитировать героя упомянутого романа «Дела твои, одни дела сохранят твоё имя».
Правосудные дела моего деда и двух известных миру людей призваны были лить свет не столько на имя, сколько на его обладателя.

Понимание значения имени, что в переводе на русский язык расценивается как «ниспосланный святым Крестом», с детства известное ребёнку со светло-серыми глазами, впрочем, меняющие цвет в зависимости от настроения, на бледном лице, гораздо бледнее, чем у старшего брата, наверно, влияло не только на внешнюю благородность, но и внутренний мир жаждой стремления вверх, что выражалось в его отчуждённости от суетности жизни, в которой крутились близкие люди.
«Хач» в переводе с армянского означавший крест, вёл по пути, известному только мальчику. Для краткости так и звали брата — Хач.

Малышом он созерцал всё, что движется. Облака или пылинки, летающие в воздухе, занимали его внимание не меньше, чем насекомые, выныривающие, выползающие, вылетающие из самых неожиданных мест — из-под земли или из щелей деревьев… порхающие бабочки, прыгающие стрекозы…
Влад подкрадывался незаметно и взмахом руки или водой из чёрного шланга сметал предмет пристального исследования младшего брата. Обида переходила в драку, прибегала мать, разнимала их шлепками, разводя в разные стороны.

Влад рано понял, что малый не станет его наперсником, как у других мальчишек, с кем их братья «не разлей вода.» Миры отличались…
Пока один целыми днями просиживал за книгами, другой покорял c уличной шпаной тёмные подворотни. Но нельзя сказать, что они существовали как «кошка с собакой». Иногда братья обнаруживали точки соприкосновения.

В классе шестом-седьмом Хач увлёкся авиамоделированием, записавшись в кружок вместе с другом Женькой.
Женька — долговязый паренёк с умным лицом очкарика привлекал брата. Чем? Наверно, родством душ. Оба витали в облаках, эдакие мечтатели…
Получив кое-какие знания по конструированию моделей планеров и самолётов, летним днём разложили инструменты в нашем дворе, принявшись за дело. Влад примкнул к ним, но дальше «просто смотрения» ничего не разрешили трогать.

— Как угодно, — руки в брюки продефилировал к курятнику, подняв в воздух кур с насеста, всполошённо-кудахтающих под его свист и хлопки.
Младший брат не дал старшему вволю насладиться столь увлекательным занятием:

— Поможешь с чертежами? Надо рассчитать и вычертить… У нас не получается…

— То-то, — бросил победно гроза кур и петухов, и, смерив дружков насмешливым взглядом, ничего не говоря, мол, что с малых взять, уселся составлять эскизы.
Работал вдумчиво, сверяясь с инструкцией в учебнике, раз-другой зыркнув на них с важным видом. Друзья глотали обидные выпады в свой адрес, но молчали — без помощи Влада не обойтись.
А тот, когда возникали сомнения, советовался с дядей Колей. Некоторые части модели вытачивал на токарном станке…

Вскоре приготовительная работа осталась позади. Составные: фюзеляж, киль, стабилизатор, крыло, винт, шасси — лежали перед ними; приступили к креплению и монтажу самолёта с резиновым мотором.
Все посвящённые ждали дня, когда ребята запустят машину, но работы ещё непочатый край. Подгонка частей требовала времени. После обтянули модель папиросной бумагой, опрыскали водой и, выровняв, наконец, покрыли её лаком. Через пару дней начался этап сборки и регулировки.
Даже дядя Коля не выдержал, приковылял к ребятам со своим знакомым авиатором. Подсказали, подправили, подрегулировали… назначили день пуска — воскресный.

За нашим новым домом, обнесённым деревянным забором, якобы защищающим сад от набегов местных пацанов, вторгавшихся не столько за райскими яблочками, сколько баловства ради, раскинулась большая поляна — место игр и развлечений как детворы, так и взрослых. В указанное время она заполнилась людьми.

Погожий летний денёк, высокое ясное небо с ажурными облаками… Хач и Женька, почему-то вырядившись в белые школьные сорочки, для важности что ли?.. в центре поляны отвечали на вопросы взбудораженных ребят…
У края поляны, словно не имея отношения к происходящему, крутился Влад с мячом, сосредоточив внимание своё на финтах. Все с нетерпением ждали пуска.
Ровно в назначенное время Хач включил ручное управление и… вжик… самолёт, до сих пор покоившийся на траве, дёрнулся и полетел. Он поднимался выше и выше, а мальчишки, задрав головы, бежали и вслед вопили «ура!», «ура!"… Влад продолжал упражняться в ловкости ног…

Новоиспечённые конструкторы, сняв с себя сорочки, махали ими, свистели и прыгали от восторга. От их криков на балконах ближайших домов появились люди… Взоры всех устремились на летающий объект.
Самолёт летел стремительно, блестя лакированными боками, сделал несколько кругов над задравшими вверх головами зрителей, но внезапно, видимо исчерпав полётный ресурс, стал падать вниз. Так падает подстреленная птица… Камнем.

Поднялся переполох. Оглушительные «у-р-р-а» сменились раздавшимися сочувственными «охами», «ахами», и только хладнокровный Влад подошёл к рухнувшему макету, собрал его деловито и пошёл к дому.
К чести авторов конструкции надо сказать, что падение не вызвало их разочарования, напротив, только подстегнуло желание совершенствовать своё детище. Хач и Женька пробовали разные версии самолётов, и запускали их с успехом до самого окончания школы.

Стремление ввысь у брата не ограничивалось одним запуском летающих аппаратов…
Страсть его к книгам озадачивала сверстников — в детских играх он отсутствовал. Стол, стул и этажерка из бамбуковых стволов, уставленная фолиантами определённого рода: исторические книги, книги по политэкономии с мелькавшими иностранными фамилиями — Монкретьен, Мальтус, Адам Смит… толстый том «Капитала», сулящий несметные богатства, труды Ленина — его микрокосм.
Сложные для моего восприятия статьи будили девчачье любопытство, — ладно бы художественные читал, сама от романов не отрывалась, — но дальше «просто перелистывания» их в отсутствие брата дело не шло — хотелось понять, что заставляет его часами корпеть над ними, забывая порой и про еду, и про всех нас — не осилила… Не поняла его увлечения понятиями и терминами, мудрёными для моего ума… После окончания школы его призвали в армию.

***
Дом наш притягивал как магнит. Расположенный в близости от строившихся трёх-четырёхэтажек, он один утопал в саду, скорее всего вызывая зависть соседей высаженными родителями плодовыми деревьями и разнообразной зеленью в нём.
Каждый раз, когда звякал колокольчик, прикреплённый к калитке, мы понимали, что кто-то идёт по длинной тропинке, обсаженной с двух сторон розами. Мама так любила их…

Дом открыт для всех. Он увеличился, стал светлым, просторным — к двум комнатам, прихожей и чуланам, построенным вначале, прибавились ещё три, плюс кухня; достраивалась веранда с широкими окнами — мечта мамы сбывалась — она никак не могла забыть тусклые оконца барака…
На веранде уже водрузили большой овальный стол, который особенно радовал детей — наконец-то все вместе будем за одним столом ужинать, не пихая друг друга руками-ногами. Пахло строительным материалом, красками, деревом. Свежий запах сулил новую жизнь…

Мысль, что именно я из семи детей родилась первой в нём — четверо до меня в других местах и двое здесь, но уже после меня — льстила моему самолюбию. История дома нашего началась с моего рождения. Жизнь в нём кипела.
Приходили родственники, друзья, соседи, одноклассники… У каждого из нас свои гости, но перезнакомились многие, круг общения разрастался… В основном встречи и беседы проходили во дворе, он мог вместить пол-округи…

Однажды зашёл дядя Коля. Сказав, что к отцу разговор, прислонил костыли к лавке за дощатым столом, ввёрнутым ножками в землю под раскидистой шелковицей в углу двора. Сел. Мать с отцом напряглись, однако он тут же погасил их тревогу:

— Не волнуйтесь, с Владом всё хорошо. Работу делает лучше меня, — и улыбнувшись добавил, — а после женитьбы, кроме жены и работы ничто и никто его не интересует…

— Налей-ка нам по сто граммов, да и закусить не пожалей, — обращаясь к матери, расслабился отец. И повернувшись к гостю, спросил — чем помочь нужно?

— Что верно, то верно — помощь нужна… — согласился тот. — Значит, такое дело… Давно ищу своего друга, в одном танке воевали. Навёл справки, искали долго… уж думал не найдут. По всей стране столько лет ищут…

— Оно и понятно, — отец наполнил рюмки, — не один, не два… как найти?

— Нашли… инвалид он, в какой степени — не знаю. Очень хочу повидаться с ним… — голос мужчины дрогнул.

— Так радуйся, что нашли…

— Не в хорошем месте нашли, — дядя Коля прикусил губу, лицо передёрнула судорога.

— Не в хорошем месте? — в раздумье повторил отец, — что за место такое?..

— На Ладожском озере… Валаам…

— В а л а а м… — шёпотом повторили губы отца. Оба замолчали. Молча выпили. Отец раскрыл пачку своих любимых папирос «Казбек», протянул ссутулившемуся дяде Коле и сам закурил. После нескольких затяжек спросил:

— Хочешь повидать?

— Да, хочу поехать. Кроме него у меня и нет никого… Во время боёв сдружились… но одному ехать с этими… — он кивнул на костыли, — сам понимаешь…

— Нет, один не осилишь… и я не могу оставить работу… Дядя Коля взглянул на отца и прямо спросил:

— Влада отпустишь? На работе нам отпуск оформят…

— Влада?.. — и крикнул, — мать, позови сына, он в саду деревья поливает… Влад, а за ним Роза прибежали босые, полумокрые, смеясь и подтрунивая друг над другом, остановились перед мужчинами.

— Пап!.. звал? — поздоровавшись с мастером и стряхивая с волос и лица капли воды, спросил молодой человек.

— Поедешь с Колей в Ленинград? Один не справится…

— А-а! Вот что!.. Поехать-то поеду, — и покосился на Розу. С девчушки весёлое настроение словно ветром сдуло.

— Какая молодая, совсем ребёнок… и мокрая, сущий цыплёнок, к тому же беременная… — подумал отец, а вслух сказал: «Ну, вот и хорошо. Съездите, всё узнаете, а мы подождём», — и выразительно взглянул на сноху. Она потупила взгляд, покраснела, молча пошла в дом.

Дяде Коле в местном военкомате обещали помочь, как только он доберётся до Ленинграда. Уже была договорённость, что оттуда на теплоходе его переправят на Валаам. В гимнастёрке, со сверкающей на груди медалью «За отвагу», обтягивающей острые и прямые плечи, в которых появилась надежда, он, махнув отцу на прощанье, через неделю, в сопровождении моего брата, поднялся на ступеньку вагона поезда…

Предсказуемость, с которой обязательный Хач раз в месяц присылал домой письма с рассказами о службе, сократила моим родителям немало минут переживаний за него. Дома, занятый своими делами, он словно никого не замечал, а уехав, ощутил потребность в общении с родными.
Тоску по дому брат прятал в подробных описаниях о солдатских буднях. Писал, что попал в танковую часть, и даже пару раз прислал фотографии с изображением чуть располневшего симпатичного танкиста в комбинезоне и шлеме в окружении других солдат. Мы разглядывали фотографии, а отец с матерью с гордостью показывали сына родственникам и знакомым. Заходил Женька, внимательно изучал фотки и уходил. Его не призвали из-за дефекта зрения, и он очень переживал.
Хач писал, что постарается приехать на Новый год. Это было бы радостью всей семьи…
Отец планировал навестить сына в части, но заваленный комендантской работой, загнал эту мысль в потайные уголки сознания.

Послевоенные годы оказались не менее тяжёлыми. Люди работали на восстановлении пострадавших районов. Достичь довоенного уровня в промышленности и сельском хозяйстве — жизненная необходимость. С 1928—1940 годы созданный мощный промышленный потенциал молодой страны признавали и на западе. Вот что писал председатель банка «Юнайтед доминион» (Великобритания) в 1932 году:

«Я не коммунист и не большевик, я капиталист и индивидуалист. Советский Союз движется вперёд, в то время как много наших заводов бездействует и примерно три миллиона нашего народа ищут работу… Во всех промышленных городах, которые я посетил, возникают новые районы, с широкими улицами, с домами современного типа, школами, больницами, клубами, яслями, детскими домами… Сегодня Советский Союз — страна изумительной активности. Я верю, что стремления Советского Союза являются здоровыми…»

Журнал» Нейшн» (США), 1932 год.

«…Лицо страны меняется буквально до неузнаваемости… Это верно относительно Москвы с её сотнями заново асфальтированных улиц и скверов, новых зданий, с новыми пригородами и кордоном новых фабрик на её окраинах. Это верно и относительно менее значительных городов. Новые города возникли в степях, пустынях, все являются центром нового предприятия или ряда предприятий, построенных для разработки отечественных ресурсов. Советский Союз организовал массовое производство множества предметов, которые Россия раньше не производила: тракторов, комбайнов, высококачественных сталей, синтетического каучука, шарикоподшипников, мощных дизелей, турбин, телефонного оборудования, аэропланов, велосипедов… Впервые в истории Советский Союз добывает алюминий, магнезий, апатиты, йод, поташ и другие ценные продукты. Рабочие учатся работать на новейших машинах, а крестьянские парни производят и обслуживают сельскохозяйственные машины, которые больше и сложнее, чем то, что видела когда-нибудь Америка… Советский Союз быстро переходит от века дерева к веку железа, стали, бетона и моторов…»

Журнал «Форвард» (Великобритания),1932г.

…«Выбросьте из головы страшные истории, рассказываемые британскими газетами, которые так упорно и нелепо лгут об СССР. Выбросьте из головы всю ту половинчатую правду и впечатления, основанные на непонимании дилетантствующими интеллигентами… СССР строит новое общество на здоровых основах…»

Прочность созданного подтвердилась Великой Отечественной войной. В четвёртую же пятилетку советский народ восстанавливал утерянный потенциал, независимо от того, на какой земле шли бои.
Строились повсюду, даже в том городе и районе, где жила наша семья. Новые заводы, школы, жилые дома росли, в самом деле, как грибы после дождя.
Жить было радостно, интересно, задорно… Всё было новым, светлым: победа, здания, мысли, чувства. Хотелось жить, учиться, работать. Семьи моих подруг получали новые квартиры, устраивали новоселья…

Неугомонный отец помог молодым родственникам, приехавшим из Армении, трудоустроиться — на авиационном заводе рабочие руки на вес золота. Племянница отца с семьёй, двоюродные братья… получив жильё, вкалывали во благо себе и на радость людям. Трудовая страна зализывала раны. Они кровоточили.

Из поездки вернулись дядя Коля и Влад. Небритый Влад вошёл во двор и, не отвечая на наши вопросы, с хмурым выражением лица отправился спать.
Роза надулась и недоумевала — почему её не поцеловал? Видеть его таким мрачным ей ещё не приходилось…
Вечером, когда отец пришёл с работы и стал выяснять, как прошла поездка, заспанный, колючий брат отвечал ему односложно, нехотя.

— Ну ты что, не можешь рассказать, как всё прошло? — рассердился отец. В минуты гнева кадык на его худой шее выпирал больше обычного.

— Пап, не могу…

— Почему? Видел Коля своего друга? Что произошло?

— Я не знаю, он мне не рассказывал… Всю дорогу молчал… — Отец больше ни о чём не спрашивал. Встал и ушёл.

То, каким он застал дядю Колю в общежитии, потрясло видавшего виды мужчину. Война и инвалидность не смогли оказать на этого человека того разрушающего действия, как встреча с другом. У отца промелькнула мысль: — «Лучше бы не ездил»…
От силы Коле под сорок, но он увидел перед собой старого, убитого горем человека, катастрофически потерянного и разбитого.
Щетина покрыла давно не бритое лицо, взгляд мёртвый, сидит за столом, откинув костыли вбок себя. На столе непочатая бутылка водки, которую его сосед собирался разлить по стаканам, когда в комнату вошёл отец.

— Ты встретил Волошина, Коля? — не вдаваясь в подробности, сразу спросил отец. Тот поднял голову, окинул невидящим взглядом, кивнул и снова вперился в стол.

— Он узнал тебя?
Мужчина отрицательно покачал головой.

— А ты, ты узнал друга? — с напором интересовался отец. Инвалид снова поднял голову и делая усилие, словно невидимая затычка закрыла горло, хрипло, со свистом произнёс:

— Нет друга, понимаешь, нет его. Это всё, что от него осталось… — положил обе кисти рук ребром на стол, показывая ими небольшой отрезок. Обратился к соседу — Налей… выпьем за тех, кто в Никольском… — нервным залпом опрокинул в себя… вслед за первой… вторую. Отец отставил бутылку, глядя ему прямо в глаза…

— Из Ленинграда приехали на Валаам, это в Карелии… Ладожское озеро. Там много монастырей… Их превратили в богадельни… — начал он медленно, с трудом выталкивая из себя слова, — кого только мы с Владом там не видели… пожалел, что с парнем поехал… запомнит на всю жизнь. —
Обвёл присутствующих мутным взглядом, продолжил более зло, — после войны страна-победительница очистила свои улицы, — голос его тут зазвенел, завибрировал, будто по металлу прошёлся, — от безруких, безногих, неприкаянных, промышляющих милостыней… очистила от этого п-о-з-о-р-а, -последнее слово произнёс, словно каждая буква источала смертельный яд, — но Волошина среди них не было… Выяснилось, что он в Никольском ските, на отдельном острове. Почувствовал, что-то не то, не взял с собой Влада, велел дожидаться меня, а сам… с санитаром отправился.
Оказалось, правильно сделал, самое страшное ждало там… — налив себе ещё выпил, тыльной стороной руки вытер губы, — люди, потерявшие разум и память, и «самовары» — инвалиды без рук и ног, бывшие солдаты, у которых война отобрала всё. Их прятали от всех… там… в корзинах… санитары выносили их «погулять,» развешивали на ветках деревьев…
К одной такой корзине подвели меня… в ней лежал… Волошин, спеленатый, без рук, без ног, без слуха и речи… тридцать семь лет от роду… безумные глаза… всё, что я увидел… — прислонив голову к краю стола, мужчина зарыдал. Зарыдал навзрыд, выплёскивая горечь, ненависть, безысходность и отчаяние.

Камень и тот бы растаял… Отец остался с ним до утра, предупредив мать через соседа, чтобы не волновались.
Эта трагическая история, случившаяся с другом дяди Коли вскоре дошла и до нас, детей, не способных понять масштаба произошедшего, однако воспринявших боль настолько остро, что легла она на не огрубевшие сердца душевным страданием. И осталась там навсегда…

Спустя какое-то время дядя Коля уволился с танкового завода. Он не мог видеть боевые машины, чинить их, трогать, работать с ними. Перешёл, забрав с собой Влада, на новый завод «Тбилприбор», на котором набирали высококвалифицированных специалистов.

***
Постепенно подбирался Новый год. Приготовления к нему в нашей семье носили особый размах. Да и как не готовиться — семья большая… В широком смысле — это родственники, родственники родственников, друзья, соседи, учителя всех нас, сослуживцы, одним словом, те, кому приятно было сидеть с нами за одним праздничным столом. А желающих хоть отбавляй, поэтому и дом наш считался проходным двором… в большую жизнь. Родители это сознавали.
Далёкие от педагогики, но наделённые от природы чуткостью и добротой, они всячески поощряли общение детей своих и соседских, и общие игры, которые мы устраивали во дворе, приглашая своих сверстников. Совместное празднование Нового года вокруг домашней ёлки ждали как чуда.

Вся работа лежала на хрупких маминых плечах. Эти хрупкие плечи оказались такие сильные! Конечно, помогали как могли, но основное она брала на себя и всегда с честью выходила из трудностей.
Не было тогда в домах ни горячей воды, — а холодная во дворе, ни центрального отопления, — отапливали дом печкой, ни газовой плиты, поэтому печь приходилось вне дома, но пироги и печенья мама вносила в дом, пальчики оближешь! Из лохани, которую она несла, нёсся божественный запах сдобы с ароматами гвоздики, корицы, ванили… Отдельно выпекались бисквиты в печи-кастрюле «Чудо.» Объеденье!

Уму непостижимо, как удавалось женщине содержать дом в образцовой чистоте при стольких детях, готовить на весь полк и при этом быть приветливой и внимательной ко всем без исключения. Щедрость натуры? Служение близким? Воспитание временем? Сумма этих и ещё многих других понятий…
Наши учителя, чтобы не отвлекать занятых родителей от насущного, сами часто заходили к нам, рассказывая о школьной жизни и успеваемости их детей, и каждый раз поражались опрятности и уюту в доме. Незабываемая человечность отношений…

В этот раз мама всё делала с каким-то особым воодушевлением, в глубине души надеясь на приезд сына. Очень скучала и ждала. И любила его какой-то особой любовью… Он и внешне походил на неё более остальных детей — такой же разрез бледно-синих глаз, нежная белая кожа, стать… Но самое главное — его тяга к высокому восполняла нереализованность её личного стремления… к чему, она точно не знала, но чувствовала это стремление…
Приедет ли? Надеялась, молча делая своё дело. И ждала.

Хач появился в шесть часов утра. Пахнущая морозом солдатская шинель сидела на нём так ладно и по-особому значительно, делая его важным, серьёзным, что мы, открыв дверь, сначала оробели, но при виде широкой улыбки с визгом и криком повисли на нём. Не выпуская маму из объятий, он прошёл в нашу главную комнату к накрытому столу и ахнул. Стол ломился от яств!
Он подошёл к краю и, смеясь при виде изобилия и сумасшедшего духа, шедшего от еды, обвёл рукой, говоря при этом: «Начну отсюда, пока не дойду до конца — не встану.» Мы смотрели на возмужавшего брата во все глаза. Военная выправка, превратившая юношу в мужчину, вызывала уважение и к нему, и к его форме.

…Этот Новый год запомнился отчётливо. Наверно оттого, что было очень весело, слишком щедро и сверх ожидания многолюдно. Спустя год, после получения увольнения в запас, Хач уехал в Россию, поступил в юридический институт и ещё через три года сообщил родителям, что женится.

В доме поднялся переполох. Почему?! Никто не мог объяснить. Пока отец, раскурив свою знаменитую трубку, не заметил:

— А что такого… Женится и пускай женится, нормально… Надо поддержать парня. — Решили на семейном совете, что лучше него никто не сможет это сделать. Маму отправить — нереально, бедная женщина кроме своих детей и обязанностей ничего не видела-не знала, а оставлять дом и хозяйство без присмотра опасно, поэтому вдвоём поездка исключается.

Купили золотое кольцо для невесты, часы для жениха, снарядив отца подарками и напутствиями; сам он оделся во всё новое — представительно и франтовато — габардиновое пальто поверх костюма из кашемировой шерсти, из-под которого виднелась белоснежная сорочка с галстуком — всё чин чином. С трепетом проводили в путь-дорогу…

Меж тем у Влада родилась девочка. Хорошо, мама была дома, Роза сама ещё девочка, и одной ей не справиться с малышкой — боязно. Назвали её оперно — Аида. Забегая вперёд, скажу, что у них родились ещё три девочки, а рождение пятой принесло горе семье старшего брата. Пока же семейному счастью ничто не угрожало. И внешняя жизнь постепенно налаживалась.

***

Отходила к истории смерть Сталина, потрясшая советский народ — одних бедой, других радостью известия. Несомненным оставался шок, когда голос Левитана отчеканил: «Коммунистическая партия Советского Союза и Советское правительство с прискорбием извещают, что после… (перечень болезней) умер… (перечень должностей) Иосиф Виссарионович Сталин».

Люди тогда не знали, умер ли он собственной смертью или его отравили, как впоследствии писали, но тогда не это было важным — с уходом Сталина обрушился мир. Онемел. В глазах людей — настоящая скорбь.
Слёзы не имеют национальности… Грузинки, русские, армянки, гречанки, цыганки, татарки — конгломерат народов, каким тогда являлся Тбилиси — не сдерживали слёз.
Советские женщины не часто плакали — трудная жизнь закаляла. А тут — море горя.
Мужчины не стояли в стороне. Но слёзы утирали тайком. Кто-то скрывал радость… Стенания женщин и искренний вселенский плач врезались в детскую память навечно.
Ни один из руководителей государства в дальнейшем не удостаивался чести быть оплаканным своим народом.

Небольшой портрет вождя на верхней полке бамбуковой этажерки, куда отец торжественно поместил его, имел магическую силу, манил и частенько усаживал мужчину перед проникающим в самое сердце взором властителя дум. Отец курил, подражая кумиру — из мундштука, долго смотрел на него и в конце произносил неизменное: «Гений. Великий человек».
Мы, дети, занятые своими уроками и играми, не понимали, что его так пленяет в ушедшем: «Подумаешь, придёт другой…»

Другой пришёл — круглый, сердитый, без усов и трубки, разнёс в пух и прах то, к чему сам имел прямое отношение. Вместе с положительным, именуемым «оттепелью», и свободой для людей репрессированных, заключённых, потерявших надежду на справедливость, его приход во власть, как это бывает нередко, окропился кровью.

Об этом Влад рассказал младшему брату на следующий день после его приезда с молодой женой в Тбилиси. Как только звякнул колокольчик у калитки, я бросилась, срывая по пути пахучие розы, в объятья брата и невестки.

Галина поразила своей неказистостью и смуглостью. Отец рассказывал, что она не блещет красотой, но я не могла этого представить, потому что все мои русские подружки отличались яркой внешностью. А тут… Но сколько доброты в глазах, неравнодушного взгляда, мягкого обхождения… И ума. Со временем я поняла, какой сильный человек кроется за неброским внешним видом. Это открытие стало душеполезным уроком для меня. Оба уже работали, у них родилась Леночка, с которой они приехали.
Узнав о тбилисских событиях, связанных с годовщиной Сталина, забросали нас вопросами.

— Влад, расскажи, ты всё видел, — торопила я брата…

— Ну, видел… ничего хорошего, столько людей поубивали…

— А как было? Ты что, участвовал в этом? — Хач не спускал с него глаз.

— А как было усидеть, — он пожал плечами, — с ребятами мотанули в центр, как узнали, что четыре дня народ бунтует против разоблачений Хрущёва… люди разозлились, ведь ко всем злодеяниям вождя приплели грузинское происхождение…

Женя, зашедший повидать друга, уточнил: — «Задетое национальное достоинство вывело людей на улицы, далеко не все были настроены на защиту Сталина…»

Влад кивнул и продолжил:
— Да, требовали отставки Хрущёва, через три года после смерти Сталина даже выхода Грузии из СССР, ну вот… 9 марта ввели войска. А 10-го стали палить по толпе из пулемётов у Дома связи…
Там огромный платан рос. На нём сидели мальчишки. Вдруг один из пулемётов застрекотал в сторону этого дерева… и с него, как яблоки спелые, посыпались мёртвые дети. Никто не ожидал…
Люди оцепенели… потом… потом как стали кричать, — Влад обеими руками обхватил голову, словно слышал сейчас те крики, — вопить… конец света настал…

— Где был ты? — Галина разволновалась, встала со стула…

— Мы с ребятами, как и все, бросились бежать… рядом падали люди, пулемёты косили без передыху. Выскочили к скверу, а на мосту… танки. Они давили людей.
Мы спрятались внизу, уцепившись за металлические перекрытия, мимо нас люди кидались с высоты в Куру. Кто спасся, а кого-то три дня вылавливали ниже по течению реки…
Женя нервно ходил по комнате, слушая рассказ Влада. Во время паузы добавил:

— Сын директора нашей школы погиб, рядом со мной упал, замертво.

— Ты тоже там был?! — Услышанное отразилось в глазах Хача свинцовым отблеском, что напугало меня… Друг развёл руками:

— Многие там были. Видели. Запомнили. Сотни погибли в этот день…

— В газетах молчок, ничего не было, — в раздумье произнесла Галина.

— О таком не напишут, — с едкостью проронил Хач. Пришёл отец, и чтобы не расстраивать его лишний раз, прекратили тяжёлый для всех разговор.

К началу осени и воздух, и территория, на которой убивали протестующих, очистились. Летние воды Мтквари давно смыли кровавые события с берегов, мостов и парапетов набережной, и теперь река плыла в задумчивости размеренно и спокойно, неся мутные воды с яркими разноцветными листьями, слетавшими с платанов. Несчастья приходят и уходят… Остаётся надежда…

Одежда Галины творила с ней чудеса.
Наряжаясь для выхода, она выбирала одно из платьев, сшитых руками её мамы портнихи, поднимала тяжёлую копну русых волос, закручивая на затылке затейливый узел, вставала на шпильку и из «гадкого утёнка» преображалась если не в белого лебедя, то в привлекательную молодую женщину…
Тогда я узнала, как одежда, правильно и со вкусом подобранная, может менять внешность человека.
Куда-то исчезали невзрачность, неказистость и угловатость, уступая блеску в глазах и румянцу на смуглых щёчках, а певучий голос наполнялся чувственными нотками, вибрирующей кокетливостью, и в такие минуты мы называли нашу русскую невестку «курским соловьём», обозначая город, в котором она родилась.

И не суть важно, что она совершенно не умела готовить, хотя справедливости ради замечу, что блинчики печь научила меня именно она, о чём я помню всегда и улыбаюсь, представляя, как она это делала — с усердием, верхней губой захватив нижнюю, равномерно выливала на шипящую сковороду жидкое тесто, задорно посматривая на нас, обступивших её в ожидании круглого лакомства.
Уклонение от готовки она восполняла вознёй в саду, поливая и окучивая цветы и деревья, чем искупала, как ей казалось, вину перед родителями мужа в неискушённости поварских дел.
Её поражала работоспособность матери и отчасти Розы. Галина не раз говорила: «Если половина населения страны будет так трудиться, мы придём к коммунизму за десять лет». Она подружилась с Розой, с нами, и мы полюбили её за открытость и дружелюбие.

Хач показывал молодой жене город, они подолгу гуляли по нему, ходили на концерты, в кино, и, однажды придя домой вечером, заявили, что пригласили на завтра своего знакомца по институту, случайно столкнувшись с ним на проспекте Руставели.
Молодой человек появился ровно в назначенное время.

Высокий и худой, но стройный, с провинциальным налётом, но уверенный в себе, он расспрашивал брата и Галину о их работе, рассказал о себе, как вдруг дверь открылась и в проёме показалась моя старшая сестра… Наверно, её неожиданное появление было сродни сказочному видению, раз все трое замолчали и, очарованные красотой девушки, замолкли, уставившись на неё. Дмитрий, так звали сокурсника, не смог скрыть своего восхищения, застыв на полуслове, смотрел на неё с открытым ртом, не успев завершить фразу. Чтобы устранить возникшую паузу, Хач встал и представил вошедшую:

— Знакомься, Дим, моя сестра…

— Так у тебя две сестрички?

— Да, и младшую мы скоро заберём с собой, — сказал брат, подмигивая мне. Я сделала огромные глаза и засмущавшись, вышла. Что это за новость, недоумевала я, никогда не говорили об этом… Учебный год в самом разгаре, седьмой класс, у меня здесь свои друзья и подружки, и никуда из Тбилиси уезжать не собиралась.

Погостив, брат с семьёй уехал, а Дмитрий продолжал время от времени навещать нас под разными предлогами, пока однажды отец, догадываясь об истинной цели его посещений, не пресёк частые визиты.
С глазу на глаз поговорив с молодым человеком, он поставил перед ним вопрос ребром — или проси руку дочери, или прекрати хождения. Хождения прекратились.

Во флигельке нашего сада я случайно обнаружила оставленные братом книги, над которыми он работал, уединившись в уютном уголке под виноградным плющом. Листья кустов лезли из всех щелей деревянного строения, создавая зелёный ореол вокруг стола. Работать здесь было наслаждением.
Толстая тетрадь среди книг привлекла моё внимание. Прочитала заголовок, дважды подчёркнутый красным карандашом «Лицом к революции»… Пролистав с начала до конца, я не нашла в ней ни одного пустого листочка — вся тетрадь была испещрена выдержками из книг, цитатами, заметками, выписками, какими-то отрывками. Вот растяпа, наверно, забыл… Решила сохранить до его следующего приезда. Но любопытство съедало меня и время от времени я читала, силясь понять о чём речь. Хач писал о жизни и деятельности таинственного С., как учился, с кем встречался и заводил дружбу…
Это не было похоже на жизнеописание открытого для всех человека, я бы поняла, так как в школе мы изучали биографии писателей — здесь доминировали подборки из иностранных книг, журналов с политической оценкой событий мирового масштаба.
Спрятав тетрадь в надёжном месте, я собиралась при случае напомнить о ней брату. И надёжно забыла.

Страна образовывала своих детей. Спектакли, выставки, музеи, экскурсии считались естественным продолжением школьного обучения.
Абонементы в Тбилисский оперный театр, драматический им. Грибоедова или театр Юного Зрителя на ул. Плеханова открывали для нас счастливую возможность очутиться в креслах, обитых бордовым бархатом, вдыхать сладковатый, смешанный запах кулис, пыли и горячих софитов под туманом разнообразного парфюма, в полумраке слышать приглушённый смех и говор в предвкушении сценического действа и выхватывать глазами картинки ночной жизни под таинством огней старого города после завершения спектаклей.
Выход в большой мир для нас был школой жизни. Особенно для девочек. Ну а мальчики… Во всяком случае от этого никто не умирал…
Активная школьная жизнь с пионерскими линейками, спортивными состязаниями, олимпиадами, с кружками по интересам и зарождающаяся личная — с познанием себя и своих ощущений, с первым чувством влюблённости и с первой сердечной болью и разочарованием, могущими сравниться ни больше ни меньше, с крушением мира… напрочь стёрли мысли о какой-то тетрадке.