Семь-Я 4

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Джульетта.

Чтобы назвать своего третьего ребёнка этим именем, моему отцу не понадобилось копаться в родословной, а тем более выискивать значительных людей, носящих его. Ни в базисе, ни в надстройке необходимости нет.
Называя дочь Джульеттой, он хотел передать своему чаду богатство высоких чувств мужчины и женщины, несмотря на трагизм конца печальной истории, кочующей из века в век с сотворения мира, воссозданной Шекспиром так, что она осветила мир драмой двух сердец вопреки печали, и печалью же поющей гимн непобеждённой любви.
Как не вспомнить пушкинское: «печаль моя светла…»

Ничего не зная о благородном посыле отца, росла сестра восторженной и, вместе с тем, не обделённой романтичностью особой. Ей нравилось петь, танцевать и участвовать в спектаклях, которые сама ставила, привлекая младших братьев, меня и своих подружек — одних в роли артистов, других в качестве зрителей.
Сами шили костюмы из марли, разноцветной бумаги — кроили, сшивали, напяливали на себя придуманные детским воображением платья и были счастливы.
О, эти детские спектакли! Любимые русские сказки оживали в нашем дворе, звонкие голоса разносили имитацию звуков животных и реплики героев за его пределы…

Иногда они были настолько выразительны и громогласны, что раздражали Влада, который внезапно появлялся и оглушительным ударом молотка по двери строения, где мы собирались для репетиций, разгонял пугающихся, застигнутых врасплох от неожиданного стука, детей.
Словно тех кур с насеста, с одной разницей — с нас не летели перья… Зачем он портил праздник, мы не понимали, но боялись его недоброго появления.

Врываясь в помещение, служившее складом для маминых заготовок на зиму, он яростно кричал: «Пошли вон!» Мы молниеносно испарялись… Одна Джулия сопротивлялась. Не терпела насилия. Начиналась перепалка. На их крики прибегали взрослые. Владу доставалось, однако урезонивания и уговоры действовали на короткий срок.
Он пользовался старшинством и подавлял волю младших грубостью.

Долгое время мы терялись в догадках — в чём дело. Однажды нас осенило — это глухая месть.
Роза и Джулия постоянно ссорились. Мама не раз ругала их за не выполненную по дому и хозяйству работу, а они перекладывали вину друг на друга. Роза, уже обременённая детьми, не могла участвовать в забавах и общих шалостях, и завидовала золовке-затейнице. Частенько она нашёптывала Владу о своих обидах: он вымещал недовольство жены на сестре.
Разгадав причину, мы старались не шуметь, но артистический пыл мгновенно исчезал под страхом получить хорошего тумака от старшего брата. Перья не летели, но напряжённость сковывала, желание пропадало.
Джулия считала брата неспособным понять прекрасное, неотёсанным, заточенным на своих железках, далёким от искусства человеком. «Смотрите, - фыркала она, — права качает, — покажу, где раки зимуют». Ссоры разгорались ещё сильнее.

Зимними вечерами семья собиралась за столом. Ничего необычного — чаёвничали. В углу комнаты — чёрно-белый «Рекорд». Взгляды перебегают с экрана на стол. На белой скатерти вазочки с вареньями, перед каждым розетка. Отец в отъезде. Пришла соседка со своими детьми. В доме уютно потрескивают дрова в печке, булькает закипевшая вода в чайнике.

— Передай мне чайник, — попросил Влад, обращаясь к сестре. Джулия сидела наискосок от печки.

— Пожалуйста, — с готовностью она подала чайник и в ожидании, когда брат вернёт его, с улыбкой обвела нас взглядом. Щёки порозовели от печного жара, глаза лучатся. Влад наполнил свой стакан и возвращая, неловко размахнулся чайником так, что из носика выплеснулся кипяток, ошпарив протянутую руку сестры.

— Ай! Что ты делаешь — вскрикнула Джулия, — в глазах появились слёзы. Мама выхватила у Влада чайник, обмерев со страху, покосилась на него. Все вскочили с мест — раздались неодобрительные и жалостливые возгласы…
Пальцы и ладонь сестры покрылись розовыми волдырями. Держа руку перед собой, бедняжка бросала испуганные взгляды с красного пятна на брата с обидой и недоумением, кусая губы от боли. Ожог нешуточный…

— Потерпи, доченька, сейчас, я мигом, — мама выбежала из комнаты и вернулась с мокрым полотенцем, с осторожностью прикладывая холодную ткань к обожжённой руке… Растерянные, мы не знали, что сказать…
Влад явно не хотел этого. С виноватым видом, подошёл к сестре, чтобы произнести слова утешения или извиниться, но Джулия взмахом другой руки оттолкнула его. Он ушёл в спальню, Роза поплелась за ним.

— Нарочно, нарочно сделал, — сквозь слёзы с надрывом бросила вслед сестра.

Этот случай внёс разлад в семью. Вернувшись из командировки, отец увидел ожог, выслушал историю и после продолжительного раздумья перед портретом своего негласного советника с неизменным мундштуком, и сам, попыхивая папироской, вынес решение:

— Так, Влада с семьёй надо отделить, комната и часть веранды, которую я отгорожу, будут иметь свой вход…

— Как же они… — встрепенулась мама.

— Пусть живут своей семьёй, выдели им, что надо по хозяйству… взрослые уже, чай будут пить отдельно… и обедать тоже.

С тех пор дом наш разъединился на две неравные половины с двумя входами-выходами: один, как и был — со двора, другой — сбоку. Большая часть веранды, примкнувшая к комнате, отошла семье брата; вторая часть служила нам столовой.

Джулия прекратила отношения с Розой, а на брата затаила обиду, хоть и общалась.
Влад как старший, вместе с родителями нёс на себе груз забот о нас, младших. Рано стал работать, образования не получил, физическая работа истощала его и, видя, как мы тянемся к книгам, знаниям, забавам, чувствовал себя ущемлённым, обделённым, даже несчастным.
Единственная радость в его жизни — это Роза, которую он боготворил. Но и она вызывала недовольство в муже, хотя её вины в том, что рожала одних дочерей, а не сына, как ему хотелось, не было.
Все эти причины выливались в глухое раздражение, которое он время от времени вываливал на сестру и братьев. Меня он обходил. Может потому, что я часто жалела Розу, пыталась помочь ей и проявляла внимание к племяшкам, в отличии от Джулии.

Джулию всё это интересовало мало; она тянулась на сцену. Параллельно со школой, посещала художественный кружок в том самом клубе, который строил Моретти с бригадой отца. Иногда я увязывалась за ней и попадала на их репетиции. Атмосфера на занятиях, — собственно и занятиями их трудно назвать, скорее на капустник похожи, — раскованная, шумная, с шутками-прибаутками, с заучиванием мудрёных скороговорок вперемешку с танцами, песнями — вызывала желание участвовать в их упражнениях.
Глядя на «артистов», во мне разгорался творческий азарт, и я, спотыкаясь о зубы и ломая язык, как могла, путаясь губами, выдавливала скороговорки, которые они заучивали, перебивая друг друга:

На дворе трава, на траве дрова, не руби дрова на траве двора.

Клара-краля кралась к Ларе.

Рапортовал, да не дорапортовал, дорапортовывал, да зарапортовался.

Клара у Карла украла кораллы. И посложнее:

Королева Клара строго карала Карла за кражу коралла,.. и так далее…

Бегло получалось у Вали, высокой стройной девушки с завитыми кудряшками. Она тараторила с бешеной скоростью, за пластичность её прозвали «языкбезкостей», что изумляло меня и вызывало досаду.
Я крутила языком в разные стороны, но костей в них так и не обнаружила… И сделала вывод — со временем я тоже так смогу.

Среди прочих был у них один парень, очень крас-и-в-ы-й… Анзор. Я заметила: его взгляды останавливались на Джулии чаще всего. Он и домой провожал её иногда. Это я тоже заметила. Но молчала. С вопросами не лезла.

А Джулия… Помните Гуттиэру из романа Беляева «Человек-амфибия», в которую влюбился Ихтиандр…
Хрупкая, воздушная Джульетта с ниспадающими на плечи иссиня-чёрными, слегка вьющимися волосами, окаймляющие личико холодно-оливкового оттенка, на котором сияли сапфировые глаза, могла дать фору и этой красавице, влюбившей в себя полстраны, и любой другой, чьи фотографии она коллекционировала и, наверно втайне, мечтала стать артисткой. Фильмы, которые мы смотрели в том же клубе, были её страстью.
Иногда нам удавалось попасть на показы таких трофейных лент, как «Индийская гробница», «Мадам Баттерфляй», «Граф Монте-Кристо»… Впечатляли на всю жизнь.

Закончив школу, Джулия работала на фабрике, а вечерами посещала театральную студию на телевидении, куда пришла с некоторыми кружковцами. Помню себя, распиравшую от гордости, когда на свою первую зарплату она купила мне туфли, свитер и сладости.
Обычно мне перепадало донашивать её вещи — и я всегда радовалась этому, так как одевалась она броско, но со вкусом — а тут, на свои кровные, проявила сестринскую заботу, оказав честь именно мне своей первой покупкой.
Мягкий свитер итальянского производства из ангоры, с красным узором на светло-сером фоне, носила до дыр. Детская память хранит яркие мгновения… Как и слёзы, которые не раз я видела на её заплаканном лице после встреч с Анзором. Но она не удосуживала рассказами о причине их ссор малявку, каковой считала меня.

Внезапно появившийся Дмитрий внёс сумятицу в её жизнь. В тот вечер, когда она в серебристом парчовом платье, обхватившем её тонкую талию, появилась на пороге нашего дома и вызвала в нём немой восторг, он, несмотря на строгое заявление отца, не отставал от Джулии, поджидая сестру в самых неожиданных местах.
Это её тяготило, она старалась избегать встреч с молодым человеком, но напор, с каким он преследовал её, не ослабевал, напротив, он изыскивал новые, непредсказуемые, вроде бы случайные встречи, которые на самом деле были хорошо продуманными действиями, продиктованные изощрённым умом подающего надежды следователя.
Не появляясь у нас дома, он решил добиться благосклонности сестры вне его. Подлавливая меня, играющей во дворе со сверстницами в «классики» или «выбивалки», просил вызвать Джулию незаметно для взрослых. Однако праздник длился недолго.

Хач прислал письмо, в котором просил отца разрешить мой приезд к нему. Что я думала по этому поводу?..Мне было тринадцать лет, мысли и чувства нахлынули разные, но любопытство, скорее любознательность, что в эти годы сливаются воедино, оказались сильнее. Я не сопротивлялась. И летним вечером отец проводил меня на вокзал к поезду Тбилиси-Ростов, отправив к семье брата.

По прибытии в Ростов мне предстояла пересадка с билетом, который необходимо компостировать, то есть в кассах пробить билет компостером с указанием состава, вагона и места, чтобы следовать дальше другим поездом.
Казалось бы, ничего сложного… Но я впервые должна была общаться с незнакомыми людьми, производить действия без помощи взрослых, бегать по незнакомому вокзалу в поисках нужной кассы, не заблудиться в людской сутолоке, пробиваться сквозь череду очередей, отстоять её, потом найти свой поезд и ждать отправления, — ведь отец был уверен в моей шустрости, и мне не хотелось его разочаровывать.

***

Оглядываясь назад поражаюсь, как со спокойной совестью мои близкие отпустили девочку-подростка в такое путешествие? Ответ очевиден. Время было хорошее — бестревожное. И люди советские — гуманные.
Сейчас подобное невозможно — хлопот не оберёшься… это в лучшем случае.
А время… время потрясающее — устойчивое, гордое. Успехи один за другим.

Единственная семилетка в веренице нескончаемых пятилеток взорвалась ликованием народа от апрельского полёта в космос. Именем Гагарина бредил каждый школьник…

Национальный доход продолжал расти по шкале ввысь, а строительство жилья в эти годы поражало массовостью. Четырёх- и пятиэтажные панельные или кирпичные дома, получившие название «хрущёвок» позволили расселить людей, в небольшие, невысокие, но свои квартиры из бараков, общежитий, глинобитных землянок. Шесть миллионов человек получили высшее и средне-техническое образование, и одним из значительных достояний явилось строительство первого в мире атомного ледокола, что стало возможным с развитием атомной энергетики в стране.

«Совковость»? «Совок»… Что за странное слово! Обидное и нелепое… Якобы вмещающее в себя образ жизни и мышления советского человека… Придуманное народофобами, вышедшими из того же народа… Оплёвывать прошлое — дело нехитрое, а понять причины развала Союза, дабы исключить подобные трагедии в будущем — не каждому на руку. Занимаются профанацией прошлого профессионально, зарабатывая на этом славу, деньги, учёные степени, положение в обществе… От такой кормушки они добровольно не откажутся. Но мир велик. И не так ограничен.

У Ильфа и Петрова есть фраза в «Золотом телёнке»: «Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретён дизель-мотор, написаны „Мёртвые души“, построена Днепровская гидростанция и совершён перелёт вокруг света. В маленьком мире изобретён кричащий пузырь „уйди-уйди“, написана песенка „Кирпичики“ и построены брюки фасона „полпред“. В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далёк от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно — как-нибудь прожить, не испытывая чувство голода».

Люди из «большого мира» действиями доказывали нытикам и злопыхателям из «маленького мира», что не всё так плохо, как те пытались представить всему миру несчастную жизнь «homo soveticus», обвиняя всех и вся.
Может быть, подобные мысли сподвигли моего старшего брата на титанический по теме и объёму труд? Ту, забытую им тетрадь, я привезла. И обнаружила на его столе целую кипу таких же.
На мой вопрос, кто такой зашифрованный С. в его записях, он таинственно приложив указательный палец к губам, словно замыкая их на ключ, произнёс:

— Тсс, об этом как-нибудь расскажу, занимайся своими уроками… Но иногда он сам подсаживался за мой стол и рассказывал о «единстве и борьбе противоположностей». Увлекало своей непонятностью… Ему нужен слушатель, а мне — полезное общение: стала извлекать уроки. После долгих доверительных бесед признался, что С. — это Сталин.

— Это же злодей! Как ты можешь о нём писать?! — с юным гневом воскликнула я, вытаращив глаза.

— Кто тебе сказал? — снисходительный тон потряс меня.

— Как кто? Учитель истории… Хрущёв… осудил.

— Хрущёва уже сменил Брежнев, его сменит другой, а Сталин останется в истории, — брат говорил уверенно. Я растерялась.

— Но газеты, книги… — пыталась возразить я, однако брат сжал губы, что означало непоколебимость его суждений. Он махнул рукой пренебрежительно и отчеканил:

— Запомни, этот человек сумел из отсталой России построить одну из мощных сверхдержав. Ты мала, не понимаешь, время придёт, всё встанет на свои места.

На этом наш разговор не остановился. Время от времени он зачитывал мне отрывки из своей будущей книги. Я молча слушала, иногда вставляла реплики, брат парировал, без недовольства, терпеливо объясняя свою точку зрения. В запале спора я заметила, что народ не забыл злодеяний и репрессий вождя…

— Примирились же французы с памятью Наполеона — а ведь его иначе как «корсиканским людоедом» и не называли. Англичане чтят недобрую память Черчилля: он иракцев ядовитым газом травил.
Прошлое не обязательно судить, но примириться с ним пора… — заявил он тоном, не терпящим возражений.

Я понимала, что ему нужна трибуна для самоутверждения, и кроме меня и Галины некому выкладывать свои убеждения — тема опасная. Жена его поддерживала и помогала.
Они оба ценили генералиссимуса — победителя в войне — и считали наряду с Петром Великим модернизатором России, объясняя мне, что модернизация — тяжёлый, болезненный процесс.

Оба — брат и Галина, имели простое происхождение, и они, как и поколения советских людей разных национальностей, являясь внуками крестьян, получили высшее образование и приобщились к мировой культуре. В этом смысле Сталину, как они считали, удалось отстоять завоевания революции, претворив зачатки демократических преобразований в советском обществе.
И когда в 1970 году был установлен после «развенчания культа личности» новый памятник на Красной площади, это событие стало вершиной брежневского «восстановления доброго имени Сталина». Брат и невестка не скрывали своей радости. Они и подозревать не могли, что собственные неприятности впереди.

Меня же ни вопрос осуждения или реабилитации вождя, о чём я знала уже не только по учебникам, ни его заслуги или ошибки перед страной, особенно не волновали. Всё принималось как факт, не более. Как страницы истории.

Гораздо интересным для девчонки с юга стало познавание жизни с суровыми морозами и буйным летом в средней полосе России, восторг от её необъятных просторов, сопоставимых с таким же щедрым проявлением открытой русской души, с разгульным славянским праздником масленицы под ароматами блинов.
Принимая их из рук весёлых краснощёких тётенек в белых передничках по всему городу, от проживания в котором я многое почерпнула для себя, ежедневно общаясь с новыми одноклассниками и дворовыми ребятами и девчонками, воочию увидела то, о чём узнавала раньше из книг.

Впервые глазам открылось, что поэзия природы не только та, что пишется словами, но и та, что февральским морозом по-кедрински выписывает» сплетенье трав молочно-белых и серебристо-сонных роз» на заиндевелых окнах; в то время, как слух улавливает, что по-есенински «зима аукает,» песней убаюкивая лес» со звоном сосняка», и " … вьюга с рёвом бешеным, стучит по ставням свешенным, и злится всё сильней»; и совсем уже по-тютчевски сердце замирает при взгляде на весеннее небо голубое, под которым молодой зеленеет лист «берёзы, обвеянной воздушной зеленью сквозной, полупрозрачною, как дым», подтверждая мысль И. Бунина: «Нет никакой отдельной от нас природы, каждая — малейшее движение собственной жизни».

Собственная жизнь, сотканная временем из впечатлений школьных будней, стала для меня вектором в будущее.
Ничего более достойнее, чем прогулки по таинственным тропинкам русского леса, или речные путешествия по некрасовской Волге, ночное пение у костра хором, или совместные посещения всем классом концертов, спектаклей, и поначалу робкое катание на коньках, неуклюжее на лыжах и многое другое, что предварило взросление, — ничего более прекрасного в ту пору не было.
Очарование юности непревзойдённо…

Оно не отменяло трепетного ожидания писем из дома… Скучала. По родителям, по нашему дому и двору, по бывшим одноклассникам и даже учителям. Возвращаясь из школы домой, однажды в подъезде перехватила почтальоншу, которая собиралась опустить письмо в почтовый ящик, однако, с моим появлением вручила конверт мне. Письмо было как раз из дома. Не дожидаясь прихода взрослых, прочитала.

Сначала оно меня удивило, по мере чтения ошеломило. Сестра оставила театральную студию, чтобы подготовиться к экзаменам в педагогический институт. И всё ради Дмитрия… Он таки добился её внимания и сделал официальное предложение выйти за него замуж. Замуж! Это слово резало слух. А как же её мечты, с детства любимая сцена, роли, в которых представляла себя…
Новость так взволновала меня, что я не могла успокоиться до прихода Галины и Хача. Брат улыбнулся, потирая руки, а Галина искренне обрадовалась, вспомнив своё участие в их знакомстве.
Джулия писала, что летом сдаст экзамены, а осенью сыграют свадьбу.

— Отлично, отлично, — расхаживая по маленькой квартирке повторял брат, приглаживая свою тогда ещё буйную шевелюру, — Дима парень что надо, правильный выбор…

— К тому же, мы все коллеги, учились вместе, правда мужиковатость в нём не искоренить, — хохотнула Галина.
— Это ничего, это даже хорошо, есть в нём здоровая цепкость, своего умеет добиваться…

— До твоей интеллигентности ему не дорасти, смирится ли Джулия с этим?.. — не договорила Галина, и сделав паузу, съязвила: " Культура сидит на нём, как рубашка, но… задом наперёд». Брат бросил на жену укоризненный взгляд. Что-то новое появилось в ней, дружелюбие сменялось заносчивостью… Характер работы влияет?

Я слушала молча, представляя, как изменится жизнь сестры с замужеством. Пятилетняя Ленка, дёргая меня за руку, спрашивала с детской настойчивостью, пока до меня не дошёл её вопрос:

— Ты женишься, ты женишься?..

— Нет, Лен, не я, твоя другая тётя замуж выйдет, отстань! Она-то отстала, а я томилась сомнениями и догадками…

***

Мне казалось, имя сестры осенит её жизнь волшебной любовью, с которой не живут — летают… Неужели не хочет летать? Она, независимая, свободолюбивая позволит себя ограничить? А как же мечта стать актрисой?..В педагогический! Странно…
Мой маленький жизненный опыт не мог помочь мне найти правильный ответ. Я чувствовала только сильное внутреннее сопротивление, словно решалась моя судьба. Просто никто не знал её так хорошо, как я…

Иногда она давала заглянуть в свой дневник, в котором писала о своих сокровенных мыслях; часто я видела, как она переживала за героинь любовных романов и подолгу, забыв о книжке на коленках, в задумчивости могла просидеть целый час, не сходя с места… Воображая невесть что…
И она выходит замуж! За того, от кого бегала… Невероятно. Как невероятно и то, что кто-то мог повлиять на её выбор.
При всей своей романтичности, сестра самостоятельна и в решающих случаях категорична — не выносит критики и никогда не слушает советов. Оставалась одна догадка — влюбилась?

Я пришла к выводу, что Джулия, взвесив все «за» и «против», решила выйти замуж за Дмитрия, слушая своё внутреннее «я», подчиняясь женской природе быть счастливой в браке, иметь детей, быть уважаемой в обществе.
Наверное, счастливой быть легко, только нужно понять, что нужно для этого. И она поняла?! Но куда делись её мечты? Я не хотела принять этого решения, мне казалось, что она предала не только себя, но и меня. Юношеский максимализм…

По прошествии времени, спустя годы я, кажется, в состоянии была правильно расставить дискурсы внезапного «финта», как я про себя назвала её решение.
Когда сама столкнулась с необходимостью сделать выбор. И в этом мне помогла Симона де Бовуар своей умной книгой «Второй пол», в которой рассказала о непростой женской судьбе со дня сотворения мира. Можно пойти наперекор и её умозаключениям, и себе, но при зрелом размышлении соглашаешься с писательницей во многом и, в частности, с утверждением, что «любовь и любовные влечения появляются абсолютно стихийно, но брак же — это обдуманный поступок».
Конечно, Джулия мечтала о сцене, успехе, овациях. И она знала актрис, чьи профессиональные успехи увеличивают их женские достоинства, давая им огромные преимущества быть свободными. Но знала также, что многие из них выросли в артистической среде, и с детства готовились посвятить себя искусству, не боясь осуждения со стороны близких. Во многом их судьба вызывает зависть, потому что только эти женщины обладают реальной независимостью в обществе, так как «самореализуясь в качестве человеческого существа, они тем самым реализуются как женщины», при том, что сами зарабатывают себе на жизнь, и в работе находят смысл существования.

Иногда, очень редко, женщине удаётся сохранить и претворить замыслы, родившиеся в юности, если только условия и сила характера позволят сделать это. А если нет? Тогда она выбирает тот путь, по которому её ведёт ход времени.
Джулия с детства росла в центре внимания большой семьи в атмосфере тепла и уюта, купаясь в любви к себе, окруженная родственниками, соседями, друзьями.
Близкий круг привил ей любовь к гнезду, в котором она росла, и подсознательно мечта о независимости воплощалась в желание — иметь собственную семью.

Став взрослой, она поняла, что уже не живёт воображением, что она в реальном мире и стремится к прочному положению, которого ей не достичь, если она отдаст предпочтение сцене. Состоится ли она как актриса — вопрос, на который нет ответа. Она не готова разочаровываться, таких примеров рядом хоть отбавляй. Но ещё большим разочарованием станет для неё, если она не состоится как женщина; желание жить женской жизнью и испытать чары любви не всегда легко примирить со стремлением добиться намеченной цели.

Джулия принимает решение, подчиняясь уму и женской интуиции, что сливаются в одно и то же в данном случае — в пользу брака.
Дмитрий ей нравится, он добивается её руки, так как любит её и видит в ней спутницу жизни. Она делает выбор, найдя компромисс: чтобы не чувствовать себя профессионально ущемлённой и нереализованной, поступает в педагогический институт, уговорив себя, что работа с детьми на ниве просвещения потребует не менее, а может, и более значительных творческих и человеческих вложений, нежели сцена.

Она сделала то, как утверждает французская писательница двадцатого столетия, что делали девушки на протяжении нескольких последних веков — выбирает семью. Однако не забывает и о будущем, что диктуется вызовом современной жизни.
Появись сегодня новая Симона де Бовуар на пороге двадцать первого века, изменившего не только отношение к жизни, но и саму жизнь современной женщины, она писала бы о сложностях нового времени, которое и облегчило и одновременно усложнило жизнь женщины.
Разве могут внучки и тем более правнучки нашей мамы, представить себя сегодня склонившимися день-деньской над корытом? Они и слова такого не знают… Разве что из сказок…

У женщины освободилось время для самореализации. Она уже не просто мама, жена, хранительница очага, это — личность, способная претворять свои мечты, однако достигая высот, становится жёстче, безжалостнее, приобретя привычки и черты, свойственные деловым мужчинам. Сложная жизнь порождает сложные отношения. Появляются крайности.
И только где-то в середине находится истина, разрешающая противоречия в самой женщине. Всему своё время. И своё место. Объединить вместе желаемое и действительное удавалось женщинам немногим, по пальцам пересчитать. Чем-то приходилось жертвовать.

***

О своём выборе сестра долго не распространялась, сказав всё одной фразой: — «Он мне нравится», когда я приехала домой на летние каникулы. Она по-прежнему считала меня малявкой.
Лето шло на убыль. Мы сидели с ней за домом в саду. Разговаривали. Она интересовалась моей жизнью в российском городе, я — планами в её дальнейшей жизни. Её уверенный вид не оставлял никаких сомнений — будущее состоится. Лицо и фигура внушали именно это.

В саду пели птички, перелетая с ветки на ветку, цвели розы, журчала вода…

— После свадьбы вы останетесь в Тбилиси? — спросила я.

— Нет, уедем в Цалку, Дима там работает. Я удивилась. — А твоя учёба?

— Переведусь на заочное обучение… — для меня это стало ещё одной новостью. Моя столичная сестрица покинет город, чтобы жить в районе? Чудеса?! Что делает любовь с людьми…
Я не стала спрашивать о её прошлых увлечениях, к чему? Мне хватило тогда ума, чтобы понять, что она хозяйка своей жизни.

С яблонь нам под ноги падали спелые яблоки. Для них закончился этап созревания, и стуком о землю они напоминали, что готовы к своему продолжению в другой ипостаси. Мама очень хорошо это понимала.
Она появилась и наклонившись, стала собирать их в ведёрко, принесённое с собой.

— Сварю джем, из этих яблок он особенно душистый… Она присела рядом с нами, наслаждаясь атмосферой сада, нашим присутствием и разговором обеих дочерей.
А мы смотрели в родное лицо, подмечая новые морщинки, седые волосы, которые нет-нет и пробивались у висков. Но её это не портило.
Она оставалась такой же хрупкой и нежной, как в молодости. Вот если б не глубокая печаль в глазах…

— Мам, устала? я соберу яблоки, сиди, отдыхай — взяв из её рук ведёрко, я стала складывать туда спелые, наливные плоды.

— Мне не привыкать. Другое волнует… вы друг за другом покидаете родное гнездо… — она тяжело вздохнула. В её прекрасных глазах появились слёзы. — Мам, что ты, не надо… — Джулия обняла её.

— Хачатур уехал в Россию, и эту забрал с собой, — она кивнула в мою сторону, — ты выходишь замуж, покидаешь нас, брат младший уехал поступать… — голос её задрожал…

— Вот и здорово! — воскликнула я, — наконец-то отдохнёшь от нас… всю жизнь трудишься, не покладая рук. Займёшься собой… Она горько усмехнулась, а я подумала: «Какая же я дура, я, которая не зная жизни, советую этой женщине отдохнуть от детей, кому она отдала себя! Что ей делать со своей жизнью без них? Слава богу, не все покидают их…»

Внезапно между деревьев мелькнул силуэт четвёртого ребёнка моих родителей; тот самый брат, о котором только что упомянула мама и который уезжал из города на время поступления в институт.
Он направлялся к нам, я же, оставив ведро с фруктами, бросилась к нему с вопросом:

— Ну что, поступил? Он засмеялся, обнял меня. — Поступил. — Поступил? Ура! Я схватила его за руки и стала кружиться вокруг него… — Давайте праздновать!..

— Замечательно, — засветились сразу мамины глаза, — зовите всех, прямо здесь и накроем стол, шевелитесь, девочки. Смахнув слезы, она спешила обрадовать близких радостным известием.
Всё закрутилось, завертелось и через час семья, сидя под яблонями, праздновала поступление моего брата в институт.

В ходе застолья он наклонился ко мне и прошептал: «Я поступил не в медицинский. Молчок. Это секрет. В лётное училище.»

Я молча переваривала услышанное, в то время как все подняли бокалы за успехи в нашей семье, которая становилась разнонациональной: русская Галина, и вот теперь появился грек Дмитрий, наш будущий зять.