Ошибка

Он приехал домой. Совсем! Уже никто не закричит «Подъем!», не будет холодных караулов и уже не надо ходить шеренгой в злющую пургу – он свое отходил… Три года…

Деревня встретила его будничным днем, правда, теперь после службы она показалась ему маленькой и ветхой, а бор стал еще мудрее и задумчивее. Так и сорвался бы, бросив все, в свои укромные места, прошел бы уединенной тропкою, послушал бы шум сосен, вдохнул бы всей грудью ни с чем не сравнимый запах. Но… уже бежит навстречу мама.
 
Дом, стоявший чуть в стороне от улицы, ближе к бору, улыбнулся ему светлыми окнами. Отец, встретив, тепло поглядывая из-под густых бровей, расспрашивал о службе. А мама радостно сообщала деревенские новости и любовалась сыном.
– Да, Юлька здесь, у бабы Мани…

– Ух ты! Сестренка! Хочется взглянуть.
– Выросла. Девкой стала. С Олей она приехала.
– С Олей?! – душа как-то нехорошо заныла. Он тускло продолжил: – Ладно, в кино увидимся…

Убеждал себя, что она ему не нужна, он к ней равнодушен и все же, все же… Когда вчера в городе вышли покурить с братом, к которому он заскочил перед поездкой домой, и на крыльце заговорили о девушках, Иван спросил:
– Олю помнишь?

Он, конечно, помнил, увидеть даже хотел, ведь с ней были связаны кое-какие воспоминания, да и письмо получил, в котором она написала ему, что он причинил ей боль и своим поведением, и тем, что послушал мерзавца. И еще стихи… (ему еще никто не посвящал стихов). Он даже конец запомнил:
«В зеркале два глаза серо-синих,
Тихо, молча плачет «Стрекоза»,
А уснула, и во сне приснились
Конопушки и его глаза».

После них он даже к конопушкам своим стал относиться с уважением.
– Ну и что ты о ней хотел сообщить? – спросил хрипло.
– Любовь у нас! – сообщил Иван. – Знаешь, как она меня любит? Из армии ждала!

– Да ну! – не то удивился, не то обиделся он. Значит всех любит. Ивана ждала, а ему зачем написала? И сказал Ивану пустым голосом:
– И мне в любви объяснялась в стихах, да только она сто лет в обед мне не нужна.
 
Иван не хотел и слушать:
– Зря ты, врешь, Леша, знаю я все. Она говорила, что несколько раз с тобой прогулялась по селу, что ты много о себе воображал и дулся от важности, как мыльный пузырь… Она даже влюблялась в тебя, но потом…

Он прервал Ивана:
– Потом тебя полюбила!
– А что, и полюбила, не злись, Леха, я, наверное, сватать ее буду.
 
– Давай, вали, а сейчас пошли в дом, хватит!
  А в голове стучала одна и та же мысль: «Всех любит, была бы сама стоящая, а то…».
Мысль засела в глубине души и вот уже при напоминании о ней в отчем доме кольнула, царапнула и чуть чаще заставила стучать сердце…

– Пошли, пап, покурим!
Беседовали с отцом, а все вспоминал разговор с Иваном, который ему об Оле говорил, говорил влюблено, уверенный в ее чувстве. Леха злился и проклинал ее в душе.
 
«Оля, Оля, кто твой дроля?» – это тогда, еще до армии, на Дне молодежи кто-то пел. Парней было с десяток, а девчат-ровесниц всего три. Когда в кругу ребят о ней речь зашла, Сашок-дружок заметил: «Да она крым-рым прошла и медные трубы, мне так кажется».
А он только почувствовал симпатию к ней, да и она уделяла ему внимание. Что греха таить, из деревенских девчонок она была приметнее всех: веселая, боевая, интересная, на язык острая…

Учеба в институте не получилась, и он вернулся домой. Тогда и встретился с Олей. Первый раз в кузове грузовой автомашины. Перебросились они парой «ласковых», подцепила она его острым язычком, а потом в клубе он ее значком награждал на танцах «за исполнение» и провожать пошел, якобы любимый значок вернуть назад хотел.

Парни, кто незлобиво, а кто и зло, это дело прокомментировали. А Оля будто и не слышала, будто те по другой улице шли, с ним весело переговаривалась и, остановившись у калитки баб Маниного дома (у нее она жила), твердо заверила:
– Дареные вещи назад неразумным владельцам не возвращаются!

– А я отберу!
И он, взяв ее руки, заложил их ей за спину: – Вернешь значок?
Как близко они стояли тогда! Он слышал стук ее сердца, как и своего, оно не стучало, а колотилось в груди. У нее была смешная челка, и он вдруг поцеловал ее веселую челку. И засветились, засияли счастьем ее глаза, и, чтобы скрыть их блеск, она опустила голову ему на грудь. Как хорошо им было в лунном свете! Долго тогда стояли они, прижавшись друг к другу, и на прощание даже поцеловались несмело.
 
Потом он пришел к бабе Мане в гости, и они смотрели ее фотографии, долго говорили, а затем вновь стояли у изгороди. После его ухода сокрушалась баба Маня:
– Ты гляди, с чего это внучок по мне соскучился? Давненько не заходил, – и хитро глядела на розовые щеки Оли.
 
– Да ни при чем я, баба Маня! – уверяла та.
Возможно, все было бы иначе, если б не Сашок. Когда он услышал это о ней, его понесло, как необъезженного жеребчика. Он делал вид, что не замечает ее, не стал провожать больше и ни разу не зашел к бабе Мане. Их отношения лишь робко проклюнулись, и она ни о чем его не спросила, но он замечал ее быстрые испытывающие взгляды на себе.

 Теперь они колко высмеивали друг друга, а в День молодежи, подогретый лишними градусами, он хотел доказать парням, многим из которых Оля нравилась, и себе, что он мужчина и она в его власти. Он пригласил ее прокатиться. Внимательно взглянула она на него, блеснула озорными глазами и согласилась…

Он ехал быстро и свернул не на улицу, на которой жила Оля, а к лесополосе, где днем было гулянье. На площадке еще не разобрали прилавки,  здесь он остановил мотоцикл и пригласил:
– Посидим, – и, не дождавшись ответа, расстелил ветровку на берегу небольшого озерца под ивой.
 
– Отчего же не посидеть, – согласилась Оля, – только подожди, – она дурашливо ходила по прилавку, изумлялась:
– Красиво тут! Днем было не так. А сейчас посмотри, как светятся березки, как таинственно дрожат на них сережки!
 
Но ему было не до сережек. «Ведь она позволит, и это должно произойти».
Он ждал и боялся этого, а она, словно не замечая его состояния, соскочила с лавок, обняв его за шею. Куртку она подвинула еще ближе к берегу и уселась, оголив круглые манящие колени.

 Он опустился рядом, наклонился к ее глубокому вырезу и почувствовал свою нетерпеливую плоть. Рука его коснулась колена Оли, но вдруг от легкого ее толчка в грудь он свалился в озеро, как самый последний болван.

 Оля победно смеялась. А он барахтался в одежде, как шкодливый щенок. Она же уверяла, что все произошла нечаянно, но не могла скрыть веселых чертиков в глазах. И он, разозлившись на нее, на себя и на весь белый свет, хотел бросить ее одну и уехать… Не тут-то было. Оля легко вскочила на заднее сиденье, обхватила его крепкими руками, наклонилась и поцеловала нежно в щеку, а потом в шею.

До баб Мани доехали мирно, простились почти дружески – она убежала, насмешливо блеснув глазами. Утром болела голова. Мать причитала:
– Где же ты наелся так, вся одежда в грязи, мокрая, гляди, рубаха на что похожа. – И замолчала. А потом уже тише, спросила:
– Что же ты так?

– Чего что?
– Ничего…
А вечером он соврал ребятам. Настроение стало еще хуже оттого, что ему не поверили. А Оля пришла в клуб с высоко поднятой головой. Быстро остудила шуточки насчет «как покатались?», кое-кого отбрила по всем статьям. Он видел, что она ждала его, но подойти не решился – мешала гордость и стыдно было перед парнями: ведь он только что сказал: «Я свое получил!».

 Оля все поняла. С тех пор они не замечали друг друга. А когда пригласил ее на проводы в армию, она вдруг пришла, он поспорил с парнями, что уведет ее в лес и будет все так, как он того хочет…

После вечера они действительно гуляли по бору, она согласилась с ним пойти. И на опушке, где сидели рядышком, он, подмяв ее под себя, зашептал:
– Будь моей! Мы завтра поженимся!
 
Ее реакция сбила его пыл, она так горько расплакалась, что он, забыв о своем намерении, усадив ее, вытирал слезы и уговаривал:
– Ну не надо, не плачь, я же тебя не обидел.
 
– Ты душу мою убил, – и она пошла напрямик через лес. Он испугался, схватил ее за руки и вывел на дорогу. До дома они шли молча, он слегка поцеловал ее солоноватые глаза и ушел.
 
А утром он солгал второй раз. И, пожалуй, когда девчонки, а с ними Оля подошли к машине попрощаться со всеми, а он, демонстративно повернувшись спиной, полез в кузов, кое-кто ему поверил…

Письмо от нее пришло через год. Как она узнала о его споре с парнями? Письмо было и колкое, и хлесткое. В нем она спросила: «Как ты мог? Ведь я любила тебя и не было на земле лучшего, чем ты. Как ты мог?» А еще насмешливое замечание: «Так хотелось выдать желаемое за действительное?»

 В конце было стихотворение, в нем – и ее боль, и обида, и надежда, и прощание. Он уверял себя, что ему все равно, а тут Иван… И он почувствовал злое бессилие мальчишки, которого обманули, дав вместо пряника кнута.

И вот вечером через три года он сидел на скамье в клубе, когда Юля и Оля вошли в зал. Они поздоровались. Оля очень изменилась. Ее прическа стала короткой и пышной, белое платье красиво облегало фигуру, и высокие каблучки светлых туфель подчеркивали стройность ее ног.

 Он говорил, как ему казалось, спокойно, но не только Оля, а и сестренка заметила, как он занервничал, его била дрожь, как в тот вечер. Юлька даже спросила: «Ты не заболел?». С Олей обменялись парой фраз.

 Кино было двухсерийное, девчонки сидели сзади, и Лехе казалось, что он осязает, ощущает затылком всю ее фигуру, но простить ей Ивана не мог. Дорогой она остановилась, оперлась рукой о Юлино плечо, вытрясла песок из туфли и пошла вперед, небрежно бросив: «Пока!»

Больше он ее не видел, она растаяла, как туман, а его понес жизненный поток. Он поступил в институт, и там встретил ту, которая стала его женой, у них родились две малышки – его дочери, но не сложилась любовь, как песня, и даже дети не объединили их. Они расстались. Он вернулся к матери, работал, единственное, что ему не изменило в жизни, – это бор, его бор, в котором он находил утешение.

 И если бы кто сейчас спросил: «Ты помнишь Олю?». Наверное, ее образ не вызвал бы никаких эмоций в его опустошенной душе. А что Оля? Эпизод его молодости. Или все иначе? А что же все-таки с Олей? Ведь она исчезла совсем, так и не став женой Ивана.

Где-то в жизни несет ее бурное течение, может, и к ней оно так нелюбезно, как к нему.
Никто не узнал и не увидел ее горьких, горячих слез. Оля была гордая и никому не хотела показать свою боль. Всю ночь, не сомкнув глаз, она проплакала, она не могла понять, почему тот, кого она любила, мог так обидеть ее.

 Разве она дала ему повод? И почему он так менялся: то был нежным и несмелым, то вдруг грубым и подлым…
Он не писал ей, да она и не ждала от него вестей. Долго думала о своем чувстве и сделала вывод: она сама придумала любовь, сама придумала идеал, которого не было, и решила никогда никого не любить…

Где-то в глубине души надеялась на объяснение, но… С Колей стала встречаться так, шутя, чтобы не лезли к ней с чувствами другие и чтобы свои чувства заглушить. Коля есть Коля, о любви здесь не может быть и речи. Она играла роль влюбленной девушки. Скверно играла, и Коля все понимал. Однажды, не выдержав, они поговорили откровенно, и Коля попросил ее сохранить дружбу, сказал, что Сашок сыграл роль подлеца в ее судьбе. Внимательно выслушала она Колю и усмехнулась:
– Я знала, что кто-то меня оговорил. Но «Собака лает – ветер носит». Ко мне не прилипло.

 
– Да ему, кроме Лехи, никто и не поверил, – добавил Коля.
Если б он знал, как больно ударили эти слова, но Оля и виду не подала:
– Вопрос веры – дело добровольное.
 
Как-то свела судьба ее с Сашком и его невестой, поговорили с ним начистоту, и Сашок, извинившись, рассказал ей все. Он же сказал ей и про спор, и про то, как Леха лгал. Пережить можно все, но не это. Она не могла поверить ему, но потом, все взвесив, поверила. А она-то глупая, из кого сотворила себе кумира! Так родилось письмо, на которое он не ответил. В это время, заехав к Юле, попала она на день рождения Ивана.

 Танцуя, подняла глаза и встретилась с его восторженным взглядом. Сначала это было смешно и забавно, после он слал телеграммы, и ей показалось, что Иван – ее настоящее счастье, тот, кого стоит ждать. Она обещала ждать его и ждала.
 
Все складывалось хорошо, пока не приехал Леха. Господи, как она волновалась, как менялась в лице и плакала. Даже Юлька чуть не плакала с ней.
– Как быть, – спрашивала Юлька ее, – как быть? Они же мне братья? Мне и Ивана жалко.
– Я люблю Ивана.
 
– Нет, Оля, ты Леху любишь, ну, помиритесь, пожалуйста, Иван поймет…
Перешагнуть через себя невозможно, и Оля не смогла простить… Сделать шаг навстречу Лехе? Нет! Но в кинозале деревенского клуба  во время мучительных двух серий, которые она не видела, она только смотрела на стриженый затылок и ей хотелось провести рукой по коротким волосам Лехи: несмотря ни на что, этот надменный мальчишка по-прежнему волновал ее сердце. Но она умела владеть своими чувствами!

С Иваном она рассталась, поняв, что если они останутся вместе, между ними всегда будет Леха, а это хуже пытки. И она уехала из города, где работала в последнее время и где жил Иван. Нет, в жизни ей повезло. Все есть: муж, дети, любимая работа, друзья…

 Нет одного – уверенности в том, что она не совершила ошибку. Ошибку длиною в жизнь, из-за которой поздними ночами вдруг кажется ей, что свет сошелся клином на конопатом парне, тщеславном и нелепом, разбившем свою и ее судьбу…