Фиолетовое облако

                Глава 1. Фиолетовое облако

       Кованым сапогом фашистов печатается душераздирающий 1941 год. Любимый папуленька ушёл на войну. Уже полмесяца он находится на пересыльном пункте в Минусинске. Там формируется Сибирский полк.
       Мама снова после работы села на коня и поскакала к нему за 130 километров от дома. И так каждую ночь. День работает, а ночью к ненаглядному
Серёженьке. Чуяло сердечко, что видятся последние деньки, которые похоронка оборвёт безвозвратно.
       Каждый вечер Дуняшка цепляется за подол матери и ревмя ревёт, просится к папочке. Но шуточное ли дело восьмилетнему ребёнку 260 километров проскакать верхом! И снова зарёванная девочка лежит в постели и вспоминает папину улыбку,
добрые голубые глаза, ласковый голос. 
      Трёхлетний братишка подсказал, что надо папе написать письмо, и он заставит маму взять с собой дочку, которая очень соскучилась по нему.
      Дуняша присела к столу, обмакнула перо в чернильницу и, размазывая по щекам слёзы, старательно вывела: «Папа». Но предательская слеза соскользнула с носа и слово расплылось в огромную кляксу, похожую на облако. Но девочку это не
смутило. Переписывать для неё задача была не из лёгких, ведь они совсем недавно закончили писать палочки, крючочки, из которых теперь выводили первые буквы. Но читать отец научил её в пять лет и  Дуняша медленно выводила печатные буквы.
          Письмо состояло из десяти слов, которые  парили на странице фиолетовыми
облаками. Но это первое в своей жизни письмо она написала сама и знала, что папа обрадуется и обязательно похвалит её.
     Ни одного слова не смог прочитать отец на дорогом листочке, но это фиолетовое облачко в солдатском треугольнике согревало его в блокадные
метели, давало силы раненому проситься из госпиталя в наряд, а из наряда к окопам, чтобы следующее письмо дочери не плакало фиолетовыми слезами…
      Это было единственное письмо без обратного адреса, которое вынули в Ленинграде из простреленной гимнастёрки 9 мая 1942 года. Остальные не успевали
находить адресата - отступали.  Ветер подхватил фиолетовое облачко с планшетки комбата, и оно понеслось вслед за душой, улетающей к дорогому
подворью. Когда на небе вспыхивала радуга, Дуняша чувствовала, что отец где-то рядом читает её фиолетовое послание.

                Глава 2. И грустно и смешно.

            Студёным выдался 1942 год.  Морозы за -40. Одёжка не ахти какая – только на печи сидеть. Но с заиндевелых ресниц соскальзывают слёзы радости: помогает русская зимушка гнать врага. А мы что? Мы русские. Зима помогает нам,  мы ей помогаем.  Она врагов, как тараканов вымораживает, а мы своих дорогих солдат письмами согреваем. С притопами, с прихлопами, рысцой за школьную скамью - учимся писать. 
           После школы десятилетняя Дуняша проглотит картофельную лепёшку с кырлыком*, укутается полушалком – одни глаза виднеются, захватит подружку Катьку с санями и, утопая по пояс в сугробах, бредут девчонки на остров за сухостоинами. Нагрузят сани деревянные и везут, из последних сил выбиваются. Остановятся, подышат в заледеневшию рукавицы, погреют закостеневшие пальцы в волосах под полушалком и снова впрягаются в тяжеленные сани. По льду Енисея хоть стелется жгучая позёмка, но дорога ровная. А вот на крутой берег по извилистой тропинке, что протоптана к проруби, попробуй вытяни! Но тянут, на последнем издыхании. Одна тащит за лямку и следит, чтобы сани не соскочили с узкой тропинки в овраг, другая сзади подталкивает. Вытянут одни сани, за другими спускаются.
         Мать с тёмна до темна на работе пластается. Надо Дуняше до воскресенья и дровишек припасти и воды по скользкому крутояру наносить, чтобы в выходной день идти к бабушкам писать письма на фронт. Там и сама перекусит чем Бог послал, и братишке малолетнему узелок с немудрёными харчишками принесёт.
           Вот и воскресение. В куклы играть некогда. Укутается Дуняша потеплее, да за три километра от дома в Означенном, бежит в Бедарёвку к бабушкам Матрёне и Анисье. Ворвётся в домишко с морозным облаком, да скорей на печку. Похлебает пустых жиденьких щей горячих, отогреется немножко и отправляется с бабушками в распадок за дровами для них.
           Теперь начиналось самое главное.
              Стол подвинули ближе к маленькому оконцу. Раздвинули пошире занавесочки. Усадили к свету второклассницу Дуняшу, чтобы  она под диктовку писала письма на фронт.
             Обмакнула девочка перо в чернильницу непроливайку, подвинула ближе тетрадный листок:
            - Бабушка, что писать?
            - Пиши, Евдокушечка-кукушечка. Добрый день, или вечер. Здравствуй дорогой сыночек Федосей Малафеевич, низко кланяется тебе твоя мама Матрёна Клементьевна…
            - Написала, что дальше?
            - Прочитай что написала
            - Добрый день, или вечер. Здравствуй дорогой сыночек Федосей Малафеевич, низко кланяется тебе твоя мама Матрёна Клементьевна …
            - Пиши дальше. Добрый день, или вечер. Здравствуй дорогой сыночек Федосей Малафеевич, низко кланяется тебе твоя мама Матрёна Клементьевна. Письмо твоё получили и рады, что ты жив и здоров и мы тоже живы и здоровы, чего и тебе желаем.
             - Написала, что дальше?
             - Прочитай что написала
             - Добрый день, или вечер. Здравствуй дорогой сыночек Федосей Малафеевич, низко кланяется тебе твоя мама Матрёна Клементьевна. Письмо твоё получили и рады, что ты жив и здоров и мы тоже живы и здоровы, чего и тебе желаем.
             - Пиши дальше. Добрый день, или вечер. Здравствуй дорогой сыночек Федосей Малафеевич низко кланяется тебе твоя мама Матрёна Клементьевна.  Письмо твоё получили и рады, что ты жив и здоров и мы тоже живы и здоровы, чего и тебе желаем. Тебе кланяются: …
           В письме перечисляется половина деревни родственников и друзей, пишется последнее слово: до свидания.  Листок сворачивается в треугольник. У верхнего угла пишется шестизначный номер полевой почты. По широкой стороне обратный адрес.
           И новый листочек ложится перед девочкой, а бабушка задумчиво смотрит в оконце, подперев щёку натруженной рукой и пронзая мысленно пространство, смотрит на дорогого сердцу человека. И так каждое воскресение… Много писем вывела детская ручонка, но всегда перед глазами стояло первое письмо с фиолетовыми облаками и добрые глаза отца.
                Разведкатер удальца.
               
             Стихотворение посвящено моему деду Федосею Иванову, который с 1934 года по 1945 охранял наши приморские нейтральные воды от японских милитаристов, а при освобождении Китая его разведрота шла впереди армии

Глухая ночь. Приморье чутко дремлет.
С врагом кунгас крадётся за чужим.
Враг, по-японски меж собою мямлет:
Не до границ дальневосточных им.

- Война на Западе ослабила охрану.
А берег русский – лакомый кусок!
С Манчжурией его соединим мы
И будет нашим весь Дальний Восток.

Ну что ж лукавые, скулите по шакальи,
Ведь мы не звали ночью вас…
Прожектор осветил морские дали –
Без управления накренился кунгас.

Японцы со своей связались шхуной…
Но из нейтральных вод уходит быстро та.
Им наплевать, что их кунгас утонет
Взаимовыручка их русской – не чета.

А катер наш, что был в дозоре,
И из-за мыса за лазутчиком следил
Врагов без помощи не бросил в горе.
На помощь утопающим поплыл.

Отважный Федосей, покуривая трубку
Команде верной отдаёт приказ:
– Потом по проверялкам намордасим.
Задача первая их всех спасти сейчас.

Беспомощные, мокрые японцы
Гундосят:
 - Федосея малаца!
Страна, встречающая солнце –
Боится разведкатер удальца.

           Примечания: кырлык - дикая гречка, уступающая по вкусовым качествам обычной гречке, блюда из неё имеют зеленоватый цвет. Кырлык сопутствует посевам ржи, как сорняк, который при провеивании отделялся от зерна и использовался в пищу населением во время войны.

                Глава 3. Казна с голоду не уморит, да и досыта не накормит.

          Голодному Федоту и репка в охоту. Да велика ли вырастет та репка, если и прополка и полив на плечах у девятилетнего ребёнка? А кроме огородных дел и воду на коромысле за километр по крутояру каждый день наноси и дела домашние управь, а тут под ложечкой постоянно сосёт – велика ли сытость с травы? А зимой и того тошнее. Что с огорода соберут, почти всё налоги выгребут – война, а кушать каждый день хочется, ведь растёт ребятня.
           Но нет худа без добра. Подкосила Марфу похоронка на мужа ненаглядного. И во сне и наяву слёзы катятся, а в ушах его последние слова звучат:
           - Сбереги детей! Только сбереги детей!
           Вот и бралась за любую работу, чтобы хоть какой кусочек детям принести.  Из дому по темну и домой при звёздах.
           А тут ещё кому война, кому мать родна: забрали председателя сельпо на фронт, вместо него поставили молодую, залётную личность кобелирующую. Положил глаз на красавицу Марфу, а не добившись желаемого, устроил ревизию тогда, когда она с выручкой, которую надо было сдать утром до начала работы, ушла домой. Уволил за недостачу, хоть с квитанцией о сданных деньгах, всё было в порядке.
           Но мир не без добрых людей. Хоть ни разу Марфа не переступала школьный порог. Но торговое дело знала: Сергей, которого не хотели отпускать на фронт, потому что замены в магазин не было, научил её считать, писать, документы оформлять. Вот и приняли её кладовщиком в Уйстрой. Работала за пайку хлеба. Рабочим выделяли ежедневно по 400 грамм, служащим по 300 и на иждивенцев по 200 граммов. Пока режет хлеб на порции, крошки осыпаются, сама смётышками червячка заморит, а весь хлеб домой несёт.
            Как получили похоронку на отца, от военкомата Дуняшке начали в школе выдавать кашу перловую вместе с остальными осиротевшими детьми. Те, другие, только черпак опорожнится в их тарелку, уплетают за обе щеки, а Дуняшка слюной исходится, но ни одной крупинки не съест: всё в кринку аккуратно выскребет и домой несёт, где ждёт её голодный братишка с букетом крапивы и молодыми побегами чернобыльника. Порежет их Дуняша помельче, сварит, добавит в остывшую кашу, чтобы больше было… Ох и вкусна мешанка, сдобренная отцовской любовью…

                Глава 4. Голь на выдумку хитра.

          Первые военные годы были легче, чем самый голодный 1945. Тогда имелись какие-то запасы продуктов, старой обуви и одежды с довоенных лет. Народ бережливым был. Ничего без нужды не выкидывали – вот и пригодилось. Что-то обменивали на продукты в Абакане, что-то подлатывали и донашивали. Если с отцом  начало школьной поры для Дуняши превратилось в праздник, то Венке с первых дней школа стала хождением по мукам. В школу его привела сестра, потому что мать днями и ночами пропадала на работе. 
              Накануне дети забрались на чердак нашли копии старых отцовских фактур, с одной стороны заполненных под копирку. За годы работы отца завмагом, их много накопилось. Дети разлиновали листы с обратной стороны и на этих отцовских документах Венка выводил свои первые палочки и крючочки, а на руках, носу и щеках фиолетовыми облаками плыли пятна от копировальной бумаги с документов…
                В Уйстрое, где работала Марфа, проводные телефоны работали на квадратных батарейках, величиной со стакан. Когда батареи выходили из строя она забирала их домой, в качестве игрушки для сына. Пригодились они и тогда, когда настало время идти в школу. 
                На том же бесценном чердаке в хламе дети отыскали скукоженные, не единожды подбитые, облезлые хромовые сапоги, которые были для мальчика велики. Отмыли их, разломали старую батарейку, высыпали из неё графит, замазали все потёртости, натёрли суконкой и они заблестели как новые. На ножки намотали побольше портянок и не понятно было: сапоги несли лёгкого, как пёрышко Венку, или он волочил эту непомерную тяжесть. Толстовку и штанишки на помочах сшила бабушка из старой одежды. А полевую сумку отца, с которой пять лет ходила в школу, Дуняша отдала брату. Мальчишка же. Ей проще было ходить с тряпичной.
                Облатали мальчонку как могли. Дома он гордо вертелся перед зеркалом –  не мог налюбоваться своими обновками, а в школе, попав под остроты пересмешников мальчишек, раз и навсегда возненавидел школу, из которой нередко возвращался с фиолетовым облаком под глазом. Некому было заступиться за безотцовщину.

            Глава 5. В страду одна забота - не стояла бы работа.

                Те, кто не вступил в колхоз, в страду могли работать вместе с колхозниками или за кусок хлеба, или за миску овсяного киселя. Кисель этот варили из овсяной шелухи, которая оставалась после помола. Её заливали водой, чтобы забродила самоквасом, варили, отцеживали шелуху и получался слегка кисловатый кисель.  На прополке пшеницы выдавали хлеб, поэтому Нюрашка, Марфина золовка, когда шла на прополку, всегда брала с собой Дуняшку. Ежедневно, в конце работы им выдавали по 200 граммов хлеба, а по окончании работы, замеряли обработанный участок и додавали остальной хлеб, положенный по количеству соток. Колхозникам кроме того ставили трудодни, по ним осенью выдавали жалкие крохи пшеницы, или овощей, если после выполнения плана по сдаче что-то оставалось.
                До поля не близкий свет – три километра добираться. А транспорт только избитые, исколотые, изрезанные травой босые ноги. В Сибири зима люта морозами, а июль пеклом нещадным. Поэтому вставали чуть свет, чтобы по прохладце добраться до поля и до жары сделать побольше.
                Пока шли, задорно пели: «Не шуми ты рожь спелым колосом…», закончится, начнут «Вот вспыхнуло утро, румянятся зори»,или «Отец мой был природный пахарь». Не до песен Нюрашке: только немного просохли глаза из-за похоронки на мужа, новая беда: первенца Митюшку вагонеткой придавило. Слёзы горю не помогут, а силы точат. Песня наоборот и путь сокращает и силы прибавляет – вот и пели, чтобы не плакать.
                Пока идут, по обочине собирают букеты из цветов и широколистых трав: до начала работы надо сплести венки, чтобы голову схоронить от солнца.
                Вот их деляна. Нюрашка сняла с плеча литовку, начала между стеблями пшеницы подрезать под корень высокий молочай и осот, а Дуняшка шла следом и вырывала траву помельче.
                Солнце выше. Жара несноснее, но работать надо – не потопаешь, не полопаешь. В округе ни одного деревца. Пот разъедает глаза, мутится сознание и не понятно, толи скошенный осот колет ноженьки босые, толи слёзы падают фиолетовыми цветами осота и жгут, жгут подошвы…
               
                Глава 6 Гилиру глаз бить.

           И Марфа, и Сергей были первоклассными охотниками. Летом Марфа больше занималась огородом, детьми, сбором ягод, грибов, а зимой белковала. Сергей тоже приносил коз, белок, уток. Дома держали корову, свиней, кур.  Жили справно. Мясо на лето солили, или сушили на чердаке тонкими ломтями, из которых потом готовили еду, а дети просто любили грызть подсоленную сушенину.
          В первый день войны, Сергей  поехал в Бейский военкомат, но его не взяли:
           - Найдёшь себе замену в магазин, тогда посмотрим.
          Жену он давно учил помаленьку читать и писать. Теперь ни продыху, ни роздыху не давал. Каждую свободную минуту то садились за учебники, то за отчётные документы и в сентябре сдал магазин Марфе. Постажировал пока не пришла повестка.
        А Марфа каждую неделю, когда выпекала хлеб, готовила сдобные булки, из которых сушила для мужа сухари. Поэтому, когда пришла повестка, устроили раздольные проводы. Стол ломился от домашних разносолов, мяса, жареного и солёного хариуса, которого Сергей запасал вдоволь.
       Шли не отступать, а побеждать, поэтому провожали с жаркими плясками, песнями. Одна Дуняшка не отходила от отца и всё время плакала. Пока гармонь стояла в стороне, она забиралась на колени отца, крепко прижималась к нему и плакала, плакала. Отец подтрунивал над ней и утешал, вытирая слёзы:
          - Не плачь, Евдокушечка-кукушечка. Я мигом обернусь. Выбью Гитлеру, пирату одноглазому, последний глаз и сразу домой.
           После проводов не стали ничего убирать. Только укладывали заплечную котомку. Утром к 11 часам собрались у моста через оросительный канал на торжественный митинг, после которого очередные пять призывников погрузились на телегу с родственниками и отправились в неизвестность.
            Старики собрали детей и отправились по домам. Бабушка Софья привела детей домой и пошла с Венкой управляться с хозяйством, а Дуняшка забежала в дом, уткнулась в подушку и выплакалась. Когда подняла голову, то первое что увидела: пол засыпанный шелухой от семечек.  Посидела, потёрла глаза кулачками и взялась за веник, чтобы порадовать мамочку: показать, что она уже большая и хорошая помощница. Только замела последнюю шелуху, вошла бабушка Софья и замерла на пороге, потом схватилась за голову и запричитала:
            - Что ж ты натворила, садовая твоя головушка!.. Ты же обратный путь отцу замела!
Она опустилась на табурет, заплакала, запричитала, Дуняшка прижалась к ней и тоже в рёв.
           Пока они проливали слёзы, трехлетний Венка, оставленный без присмотра, пролез в подворотню и направился сначала к мосту, а потом дальше по Бейскому тракту, туда, куда увезли отца. Переполох поднялся по всей деревне, но мальчонку так и не нашли. Даже ходили с баграми по берегу Енисея. Вечером, когда провожавшие возвращались домой, нашли мальчика в трёх километрах от Означенного, у дороги с камнем в руке. 
                - Ты с кем сюда пришёл?!
                - Один…
                - Ты куда собрался?
               - С папой Гилиру глаз бить…
31. 10. 2016.

                Глава 7 Дети-воины.

           Где-то рвались снаряды. Дети убегали из дому, если его ещё не успели стереть с лица земли, становились партизанами, сынами полков и несли тяжёлую воинскую вахту.
           Но и там, куда не докатилась война, ребятишки всех возрастов стояли в едином строю. Главной их целью было выполнение наказа отцов: выжить, не умереть с голоду. И все выживали как могли: по весне шли в поля отыскивали мороженую свеклу и картофель, обтирали и тут же ели, остатки несли домой. Свеклу сушили и ели вместо пряников. Мороженую картоху тоже сушили, перемалывали и добавляли вместе с травой в выпечку. Рыбачили, собирали травы, грибы, ягоды, работали и на собственных огородах и на колхозных полях ради стакана овсяного киселя, или краюхи хлеба.
         Но не по наказу, а по зову сердца они вносили посильный вклад в приближение Победы. В ноябре, как только вставал Енисей, ребята вместе с учителем заменяли уроки труда заготовкой шиповника. Который сдавали на заготовительный пункт. Там его сушили и отправляли на фронт, или в госпитали. За ягодой брели по зеркальному, скользкому льду на остров, уклоняясь от пронизывающих стрел колючего ветра. Одежонка не ахти какая! Дети они всегда дети: чтобы не закоченеть совсем, они превращали этот нелёгкий путь в подвижные игры – бегали, прыгали, катались на валенках, лаптях, сапогах. На острове, увязая по колено в снегу, обирали колючий кустарник, а дома вынимали из рук многочисленные занозы. Этих колючих мучителей представляли в образе фашистов и верили, что каждая вынутая заноза это уничтоженный отцом враг.
          Всё, что выращивали на собственных грядках, облагалось налогом, даже каждую яблоньку учитывали и указывали сколько килограммов яблок надо было с неё сдать. Вышел неурожай – иди покупай, но план по сдаче продналога выполни! Кроме основного налога надо было перечистить вёдра оставшейся картошки, моркови, свеклы, высушить их в русской печке и отправлять на фронт.
          Эта работа ложилась на детей. Сколько кровавых мозолей они натёрли пока снимали с клубней тонюсенькие очистки, чтобы каждым лишним граммом делать сильнее бойцов. И каждый из них верил в то, что эта картошка попадёт именно к папулькам, которые почувствуют их любовь, их боль в ладошках и от этого станут ещё сильнее.
          Война войной. Обед по расписанию, но из без баньки солдату никак нельзя, особенно в студёные русские зимы. А что за банька без парилки и без веничка? Вот и шли немощные старики, да малые детушки веники вязать, складывать на тележки самодельные, что не войдёт – на горбинушку и тянуть, тянуть до изнеможения по колодинам, да колдобинам, чтобы сдавать на заготпункты. Кто устраивался на эту работу с темна до темна пропадали в лесу, обламывали ветки и до кровавых мозолей от бечёвки вязали, вязали, отбиваясь от назойливого гнуса и комаров, чтобы получить ежедневную пайку хлеба: рабочий 400, а иждивенец 200 граммов. А жара печёт, а трава сечёт ноженьки босые. Наполнен воздух звоном кузнечиков, пением жаворонков, да полынной горечью…
01.11. 2016.

                Глава 8 Большая

              Темноту вагона изредка пронзает свет убегающих фонарей, отзывается резкой болью в зарёванных глазах Марии и, словно, вырывает из раннего детства слабые руки истощённого Стёпки.  В одной - наволочка с мороженой картошкой, другой тянет двухлетнюю Марийку. Голод рано выгнал их на подсыхающие весенние поля.
               Слёз уже нет, только глухие толчки сердца, да беззвучные судорожные всхлипы. Она едет на похороны Стёпки. Не хочет рваться нить любви, не хочет отпускать…
             Теперь она плачет одна. А тогда, в 1946,  они вместе рыдали от радости: нашли в госпитале Стёпкиного брата, а Марийкиного отца.
             Сейчас  воспоминания более чёткие: ей уже три года и она большая. Перед глазами обрывки воспоминаний:  отец, резким движением ножа, выдёргивает очередной проклюнувшийся осколок…  Кровь струей - по ноге, лужа крови на полу…  У отца аллергия на лекарства…  Оперировали «на живую». Раны на коленях от осколков разрывного снаряда очистили не полностью. Теперь они прорезаются, как зубы, а отец - ножом… И кровь…
            Год после войны провёл по госпиталям. Марийка родилась без него. Он впервые засматривался в свои глаза на детском личике… Прижимался щетинистой щекой к голове жены, стоящей на коленях… Обнимал братку и снова утопал в собственных глазах…
            А ноги, как ласты тюленя. Не болят, на погоду ноют, а стоять не хотят.  Приспособился: замотает потуже портянками, сапоги яловые, мягкие внутри, пошил до колен. Соорудил вертикальную пилу двуручку. Распускал брёвна на брусья. Везде строительство…  Отбоя от заказов нет… Родина его подлатала, а он Родину…
             Проснётся отец, столкнёт ноги на пол, а Марийка уже топает босыми ножонками по полу, несёт отцу портянки просушенные, потом сапоги по одному – два не по силам. За руку к столу отведёт, на крыльцо – большая!
            На соседней полке проснулся ребёнок, лет 4-5. У него глаза и рот подключены к одному рубильнику: открываются и закрываются одновременно. Он то пел, то читал стихи, то повторял русский алфавит, то английский. Милый вундеркинд с васильковыми глазами. Но та трёхлетняя Марийка была старше его. Они были с разных планет. Она помогала, а он очень ласково истязал свою мать. Он не играл без неё, не читал, не переводил. Мария представила на миг, что оборвётся нить между ними…
           Юные вундеркинды… Дети-игрушки… Помолодевшие кладбища… За окном проплывают развалины… Без войны…
     25. 02. 2017.