Весенние дали. Звуки, вальдшнепиная тяга

из книги "Охотницки да рыбацки байки и не только..."


                Весенние дали: звуки, вальдшнепиная тяга

     Немного найдётся людей, проживающих в регионах с долгой и холодной зимой, которых бы не радовало наступление весны. Хотя весне посвящено бесконечное множество произведений и мировых классиков и не очень, мне бы хотелось, как среднестатистическому жителю уральского региона тоже немного затронуть эту тему.

     Приближение весенней поры «братья наши меньшие» безошибочно чувствуют намного раньше нас. Люди наблюдательные, не спешащие жить, заметят почти неуловимые изменения их поведения. В конце февраля, в ясный, весёлый морозный полдень, когда солнышко уже не только светит, но и начинает пригревать, повсюду: в скверах, парках, дворах и просто с уличных деревьев – слышится громкая озорная, как она сама, песенка большой синицы. Это самая первая весенняя весточка! А в пригородных лесопарках чуть позже можно услышать свадебные зазывания дятлов, которые находя нужное дерево, начинают свои «барабанные трели». Начинает ворковать голубь, описывая круги и не уставая раздавать поклоны, ещё не обращающим на это внимания, голубкам. Все эти незатейливые звуки звучат  прелюдией гимна, вступающей в свои права, Весны. Вступившая в свои права она по сути своей, есть Любовь - бесконечное начало рождения бесконечно новой жизни. И все весенние естественные звуки наполнены огромной позитивной энергией. Энергией божественного возникновения! Отнятое у нас Природой чувство понимания языка зверей и птиц, теперь я понимаю для чего, всё равно оставляет нам возможность хотя бы просто слышать. Услышанное каждый человек волен интерпретировать так, как ему заблагорассудится. Кто-то вообще не слышит, хотя обладает стопроцентным слухом – таких мы не берём во внимание. Остальные же слышат в силу заложенного воспитанием восприятия. Слушать звуки Весны я езжу на вальдшнепиную тягу. Ещё голый лес, освободившийся от остатков надоевшего снега как бы застыл в ожидании. В ожидании настоящего долгожданного тепла, которое приносит с собой Весна. Её крылья - это многочисленное птичье племя, возвращающееся с зимних «съёмных квартир» домой, на родину. В эту пору лес переполняется звуками. Это многоголосый хор в сопровождении симфонического оркестра с неограниченным числом исполнителей, чествует встречу с родными пенатами. К вернувшимся с «зимнего пансиона» артистам, присоединяются не улетавшие аборигены-домоседы, вливаясь и вплетая свои голоса в  полную жизнерадостной энергии, мелодию весенней гармонии. Период тяги вальдшнепа приходится именно на это время. Ведь важен не выстрел и результат, а присутствие в зрительном зале этого театра – филармонии, атмосфера действий и звуков которого вливает и восстанавливает жизненные силы любого человека. Пусть только он никуда не торопится, забудет про неотложную текучку и нагромождённые самому себе всякого рода условности. Принесённое весной тепло меняет и воздух. Он становится более живым, точнее животворящим, побуждая всё живое к Любви!

     Открылась весенняя охота. Я решил «вывезти» на тягу старых охотников, давно пенсионеров и просто физически неспособных пешком добраться до места. Сидевших в такое время дома и тосковавших по такой поре. Персонажи были достаточно колоритные. Один, Николай Иванович Вторых, профессиональный в прошлом охотник, всю жизнь проработавший егерем в разных хозяйствах, «обезножел» к пенсии и томился бездельем. Меня встретил «наболевшим».
- Вот Славка, ноги есть, а ни хрена не ходят, во двор за дровам, в баню да до ветру! - сокрушался «старый», так я его звал и он не обижался, пересыпая разговор «сложными идиоматическими оборотами» (вспомним комедию «Бриллиантовая рука»), которые нынче зовутся ненормативной лексикой.

     Я не ратую за их повседневность, но в некоторых случаях эти «обороты» очень точно и ёмко передают суть и в некоторых редких случаях даже обогащают русский язык, в отличие от нынешних, по-обезьяньи (думаю читатель простит моё сравнение и поймёт его) повторяемых, иностранных слов, кстати, имеющих давнишние аналоги в родном «великом и могучем».
- Веришь нет, и руки-то ослабли, быват топор соскальзыват с ладошки, кабы не отрубить чё себе, пропади всё пропадом! – с какой-то безнадёгой в голосе, смачно сплюнув в сердцах, говорил он, показывая распухшие суставы пальцев.
- Старый! Ты давай не хандри, патроны я тебе дам, ружьё почисти, завтра собирайся, поедем на Тёплую сопку, вечерком вальдшнепов проверим, – обрадовал я его
- А чё, точно возьмёшь? Хе-хе, я там до пенька-то доскребусь, посижу, весну послушаю, вдруг пролетит на выстрел длинноносец-то, хе-хе, стрелю, - он всегда называл живность по своему, горностай у него был «горносталь», росомаха – «расамага», таймень – «тальмень».
- Зачем мне тебя обманывать, ещё Бориса Николаевича возьмём, - успокоил я Иваныча.
- Нуу, с Борькой-то мы далеко не уедем, мотоцикл твой пополам треснет, точ-чно! - добродушие и юмор сквозили в оживших от радостных известий, прищуренных глазах.

    Тяжёлая лесная работа с малых лет «укатала» этого человека «как сивку крутые горки», но душа оставалась молодой и полной задора. Намёк на то, что «Борька» может сломать мотоцикл был небеспочвенным. Борис Николаевич Травкин ростом был за метр восемьдесят и имел сто сорок кэгэ весу, большую часть жизни в селе он проработал мастером пилорамы. В «корыто» (коляску) «Урала» он не входил и садившийся сзади меня, создавал определённые трудности при вождении. «Корыто» всё время норовило опрокинуться на нас с ним. В этот раз, посаженный в коляску Вторых, будет уравновешивать общую конструкцию, что облегчит мне проезд по не очень-то хорошему, с большими лужами, отрезку дороги.

    На следующий день, наслушавшийся утренней и нечастой дневной пальбы на озёрах, в назначенное время я подъехал к дому Вторых. Николаич, так я звал Травкина, уже ковырялся у своих ворот - он жил напротив. С неизменным мундштуком в зубах с неизменной же, иногда не горевшей «приминой». Вытащил из-за ворот собранное «имущество», в виде сложенной в чехол одностволки ИЖ-17, холщовой сумки с нехитрой снедью и старинного китайского термоса. Подойдя и поздоровавшись, стал укладывать поклажу в открытый мною багажник «корыта». Он не знал, что я позвал Вторых. Изредка, если ему позволяло здоровье, мы ездили вдвоём.
- Ты чё-то мимо подъехал, - сказал он и стал прикуривать в своём мундштуке.
- Да нет, правильно, - я решил помолчать про «старого».
И тут «вторыховские» воротца открылись и Николаич всё понял.
- Дак мы сёдня со Вторыхом поедем? – рука, нёсшая зажжённую спичку, застыла на полпути .
- Точ-чно! – в дверном проёме показалась довольная физиономия вышеназванного. В руках он держал разобранную старую бескурковку и алюминиевую кружку. Николаич посмотрел на соседа удивлённым взглядом, недоприкурив, спичка потухла.

     Затем последовал замысловатый шутливый диалог, примерное содержание которого привожу, к сожалению, заменяя в сказанном те самые «обороты», что несколько теряет колорит «перепалки».
- Куда это тебя попёрло вдруг, старый хрыч? Кружку-то взял, лучше б чурку взял, на которую мослы свои приткнёшь!
- Сам ты хрыч, не порть праздника, в кои-то веки везут на охоту! Пеньков в лесу хватает! Мне столь не простоять как ты!
- Примёрзнешь к пеньку-то! Или лёжа будешь шмалять?
- Ватные штаны не жаль, пусть примёрзают, Славка меня и в кальсонах увезёт обратно!

     Дальнейшее продолжение диалога я прервал, засунув разложенную двустволку Вторых сбоку в «корыто» и приглашая его присаживаться. Когда тот умостился с довольным видом, то получил на коленки травкинскую ижёвку и термос с наказом беречь…

     Хочу объяснить реплику Вторых в адрес Травкина про «простоять». Во время нечастых «изрядных возлияний» в компании, Борис Николаевич иногда отвлекался от процесса на перекур и прислонившись к стене спиной, мог задремать. На энное время. Он мог вскоре вернуться в действительность, а мог спать стоя, пока его не уводили на покой, до дома. Сия операция была трудна физически. Я думаю, что здесь играли роль габариты, грузность и некая монументальная неуклюжесть, которые вот таким образом были приспособлены, а спокойствие и меланхоличный характер дорисовывали картину. Я никогда не видел его громко и сердито кричащим. Его трудно было вывести из себя, зато он был очень интересным и много знающим собеседником, с которым можно было разговаривать почти на любые темы. Это он открыл мне вальдшнепиную тягу!

     …Николаич усаживался сзади, а я опасливо смотрел на амортизаторы, которые под весом «тела» просели почти совсем. Вздохнув, завёл, включил передачу и тихо тронул «Урала». Поехали. Ехать было недалеко и большую часть по хорошей грунтовке, которая соединяла наш посёлок с «цивилизацией». Кое-где включал «третью» и даже «четвёртую», но ощутимое похлопывание по плечу пассажира, сидевшего сзади, умеряло мой пыл. Мне было смешно вспоминать «хрычёвский» диалог. Оба примерно одного возраста, оба пенсионеры, а ведут себя как дети разных детсадовских групп, с той разницей, что младшегруппник считает себя главным. Ну старый да малый недалеко ушли, скажут по этому поводу. Меня же поражало то, что я не ощущал в них чего-то старческого. Их внешняя оболочка совсем не соответствовала сидевшей где-то внутри, живой сущности, определяемой современниками словом «душа»!Мне интересно было их слушать и разговаривать на равных, в то же время, я помнил их возраст и испытывал уважительное отношение, как младшего к старшим.

     Съехав с основной дороги, которая начала подниматься в Тёплую сопку, мы поехали по старой, заброшенной объездной, которую сделал когда- то леспромхоз. Проехав несколько небольших луж, остановились перед самой большой и я заглушил мотоцикл. Место было хорошим – старая погрузочная площадка, поросшая мелким березнячком и ивняком. Обзор широкий, вода, невысокий лесок. Дорога уходила дальше огибая вершину сопки, которую тоже леспромхоз не пощадил. В то время важны были «вал по плану» и «план по валу», вырубали много, думали мало. На местах вырубов одиноко и редко торчали забытые старые лиственницы и поднялся уже невысокий молодой смешанный лес – идеальное место вальдшнепиной тяги. Вальдшнеп тянул по всей сопке, на мой взгляд, абсолютно хаотично. Прилетал с разных сторон и на разных высотах, но основная масса тянула как всегда, в нескольких метрах над лесом. Как говорится, нет худа без добра. Вырубили лес, так хоть тяга появилась.

     Вторых нашёл удобный пенёк возле проточной лужи, на обочине дороги, недалеко от мотоцикла и уже «обживал» его. Собрал ружьё, поставил рядом кружку. Подошедший Николаич оценив диспозицию, заметил следующее:
-Ты гляди, Слав, расположился как Брежнев на вышке, тока в кружку наливать официанта не взял! И стрелять надо без подставки!

     Сначала я не понял, особо не приглядываясь. Затем, когда отдавал старому патроны, оценил фразу. Сзади пенька был небольшой старый штабель леса, не вывезенный лесорубами и тихо сгнивающий на месте рубки. Брёвна штабеля, лежащие сзади пня, стали «спинкой» «креслу», сидением которого был, облюбованный пень! «Боекомплект» был ограничен тремя патронами с шестым номером дроби. На вопрос, почему так мало, Вторых скупо ответил, что хватит. На мои заверения, что если вдруг понравится и я принесу ещё, ответил так: «Ну настреляю я их, а хто собирать-то будет? Они же не в одно место падать будут! Собаку-то не взяли!» «Резонно,» - подумалось мне.
- Я вот на "листвянку" ту смотрю, глухаришка вдруг прилетит? – задумчиво оглядываясь вокруг, говорил Николай Иванович и указал глазами на искривлённую, многоствольную лиственницу, которая стояла недалеко от дороги, на той стороне.

    Сразу было видно, чем человек занимался всю жизнь - умрёт вместе с ним, не раньше, резюмировал я услышанное, хотя тоже с интересом оглядывал вершины лиственниц и раньше. Видел и спугнул неосторожно однажды только глухарку, с её характерным «тээк, тээк».
- Ага, к нам в гости Вторых пожаловал – надо слетать, посмотреть! Давно не видались! – сострил Николаич, собрал ружьё и открыл термос.
- Лучше кружку свою подставляй, пока я не ушёл, а то потом из лужи,  - в подставленную кружку полился дегтярного цвета дымящийся напиток. Чай Николаич пил оч-чень крепкий и с сахаром.
- Ты пошто в чифир сахар ложишь? Моторчик робить перестанет от такова пойла, - ответил Вторых, он тоже пил крепкий чай, но без сахара, как истый ценитель, но Травкин уже отошёл или не расслышал.

     Хотя ценить в то время кроме грузинского, высший сорт, было особо нечего. Иногда, и всегда, перед различного уровня выборами, привозили индийский, но всем не хватало, хоть и давали по сколько-то в руки. Так что чай со слоником был редкостью. Попив чая, мы договорились, что разойдёмся с Николаичем на дороге. Он далеко идти не хотел, облюбовав себе место на горке, метров пятьдесят по дороге дальше, а я собирался уйти за него и сходить по дороге до болотца и вернуться.
- Мне Вторыха отсюда видно, вдруг заснёт, пришаркаю – разбужу! – всё подначивал Николаич, обращаясь в мою сторону, но подначка относилась не мне.
- Шагай, шагай, моё от меня не уйдёт, даже во сне, - старый зарядил бескурковку и уселся поудобнее.

     Лес меж тем наполнялся звуками вечерних исполнителей. Звуки смолкнут только с наступлением полной темноты, а она уже длится недолгое время. Это преддверие периода северных«белых ночей». Поимённо перечислять все птичьи имена я не буду, чего греха таить, и сам не всех знаю, но назову нескольких самых заметных. Одним из самых красивых голосов обладает певчий дрозд. Вот как описывает песню замечательный уральский писатель и знаток певчих птиц, Николай Никонов.

    «Вдруг явственно донесётся свистовой голос птицы: « Иди кум…иди…иди…чай пить…чай пить…» Да ведь это певчий прилетел! – обрадуешься. И пойдёшь его высматривать тихонько. А он уже перешёл на грустный флейтовый напев, закричал кукушкиным хохотом, мяукнул неясытью, завопил сойкой, откликнулся канюку и куличьим свистом рассыпался по всему лесу…»

    Его собрат, пёстрый дрозд, пению не обучен, но берёт отдельные ноты и тянет их: «Тиииииииии…», его соперник отвечает нотой другого тона: «Тююююююююю….» Третья птица издаёт свою ноту и так до потёмок. То тут, то там, всё выспрашивают друг у дружки какого-то Витю чечевицы: «виттю видел… виттю видел?» Задорная песенка зяблика начинает стихать, но её подхватывает зарянка, а пеночка-пересмешка, оправдывая своё название, пытается собрать в своей песенке все звуки прилетевших домой. Птичья полифония гармонично озвучивала общее настроение атмосферы предстоящего вечера. Из луж им пытался вторить лягушачий хор, но проигрывал в мастерстве и таланте напрочь, тем не менее внося и свою лепту.

    Оставив Вторых на «кресле», а Николаича на горке, я, зарядив свой БМ шестёркой, тихо пошёл по давно не езженной, уже сглаженной временем, дорожке. Она была не широкой, метров пять от одной стены молодого, но густоватого леса, до другой. В прогалах между деревьями был виден склон, но через ветки, поэтому нечётко. Время тяги вот-вот должно начаться и я напряжённо вслушивался сквозь гомон звуков, пытаясь услышать желанное. Вот высь отметилась «блеянием». Это бекас. Никогда не мог увидеть в небе этого токующего куличка. Вот у недалёкого Дикого озера, в болоте «проводят разминку» для утреннего тока косачи, что-то бормоча. Вальдшнеп не летел, я медленно шёл по дороге, стараясь не шуметь. Впереди мелькнуло что-то грязно белое. Остановившись, разглядел зайца. На него жалко было смотреть. Недолинялый, с клочками зимней шерсти. Сколько их в это время становится лёгкой добычей хищников. Эти клочки не дают им спрятаться. Махнул руками, испугал, пусть боится, может целее будет и тут…Вот он! Нужный мне звук!
- Циик, циик, циик, хррр, хррр, хррр! - долгожданная птица проплыла стороной над лесом.
- Летят долгоносики! – сказал почему-то вслух сам себе.

    Этот пролетел в сторону мотоцикла, может налетит на моих? Неспешно шагая, я шёл к кромке небольшого болотца, в которое упиралась дорога. Она была зимником. Хотелось постоять там. Животворный воздух наполнял лёгкие. Бекас «блеял» ближе, но сколько не всматривался – бесполезно! Так хотелось увидеть! Вдруг сзади раздался выстрел. Кто из двоих открыл охоту? Впрочем какая разница. Внезапно мою голову посетила мысль…

    Как говорилось в одном советском мультике – я стал «её думать». Почему есть разница в «пассивном» посещении леса, рек, озёр, гор и «активном»?  Поясню. Активное посещение – с оружием, рыболовными снастями, лукошком, пассивное - без оных. Наверно, «пассив»подразумевает просто отдых. Отдыхает тело, «разгружается» от повседневности голова, приходит душевное состояние покоя. «Активом» занимается определённая группа людей. У них в организме включаются совсем иные процессы. Подсознание этих людей побуждает вспомнить древнейшие, первобытные, не забытые на генетическом уровне, виды деятельности – охоту, рыбную ловлю, собирательство. То, чем человек начинал заниматься, чтобы выжить. Те древнейшие виды деятельности независимо от времени обостряют восприятие органами чувств окружающее пространство. То есть, охотник, рыбак или грибник намного внимательнее видит, слышит и обоняет всё вокруг и помимо поставленной себе задачи, наблюдает много всего другого, происходящего параллельно.  Обострение чувств создаёт ожидание предвкушения чего-то, какого-то результата, а попутно увиденное и услышанное показывает окружающий мир уже немного в другом свете. Узнавая, осмысливая и принимая на веру премудрую жизнь матушки Природы, человек становится ближе к той сущности, которую ваял Создатель изначально. Когда люди жили ещё до появления  религий. Были добрее, доверчивее, отзывчивее, великодушнее. Какой-то парадокс возник в моей голове! Но вспоминая настоящих охотников и то, что многими из них сказано и написано, я ловил себя на мысли, а ведь действительно, так и есть. Они сохраняют это состояние и в повседневной жизни: «тонкокожи», «за версту чуют» фальшь, всегда придут на помощь. Добродушие и миролюбие светится в их глазах. Это то, древнее, но не забытое, всплывая из глубин прошлого, заставляет их быть такими…

    Чувствуя, что «Остапа понесло» и занесло на очень тонкую стезю спорных «территорий» и невидимый, но сидевший во мне напротив, оппонент может задать мне массу каверзных вопросов, я оставил эту «мысль» в покое. И вовремя! Налетевшего «долгоносика» глаза заметили раньше, чем уши. Вальдшнеп летел прямо на меня в прогале  дороги… После выстрела птица упала в трёх метрах от меня. Наклонясь и взяв добычу, пропустил ещё одного, летевшего также, но сзади. Рассматривая кулика, на душе было как-то радостно от того, что вот я опять на охоте, в лесу, смотрю, слушаю, ощущаю окружавшую меня прелесть и природа смилостивилась - одарила меня. Сзади опять послышались выстрелы и из разных ружей. Пенсионеры отводили душу. Лицо самопроизвольно растянуло губы в улыбку. Перед глазами - воображаемая картина стрельбы «старого» и Николаича. До болота я не пошёл, повернул назад, чтобы увидеть компанию и присоединиться к ней. Там было интереснее, тем более, что свой выстрел я сделал и больше желания стрелять не было.

    На горке застывшим монументом стоял Травкин. То, что он не «памятник» показывал клуб дыма, оторвавшийся от его головы. Николаич был в ожидании. Слух, случалось, подводил его, поэтому он усиленно всматривался в удобное для стрельбы место. Хотя вальдшнепы летали так, как хотели они, а не куда он смотрит. Подойдя узнал, что пару штук он взял.
- Слав! Унеси сидельцу термос! Поди лужу-то поубавил, пусть горяченького хлебнёт, - нотки сострадания слышались в его голосе.
Взяв термос, я пошёл к Вторыху. Тот сидел покуривая и смотря в мою сторону, явно что-то хотел сказать.
- Ты знаш, а он ить прилетал!
- Кто?- не понял вначале я.
- Как кто? Глухарь!
Оглядев вокруг, я не увидел трофея.
- Не ищи, я промазал, раскудрит твою… - в сердцах воскликнул «старый» и замолчал, конец фразы я намеренно опускаю, такое не печатают.
- Ну тогда рассказывай, - я наливал ему чай.
- А чё говорить-то, как солнышко закатываться стало, он и появился, я даже не заметил когда - сидел, птиц слушал. Подымал медленно, приложился, думаю с двух стволов ахну, дробь-то мелка. Тока на один курок нажимать – рука дрогнула, будь она не ладна! Второй и жать не стал, знаю что мимо…Низом и прошло. Петух – поминай как звали! – столько грусти было в его словах.
- Ну не переживай! А вальдшнеп-то налетал?
- Да какой вальшнеп! Я ить, Славка, сразу знал, что мне их не выцелить! Руки-то не дёржат. Просто смолчал… - отпивая чай маленькими глотками и смотря на ту лиственницу, говорил Николай Иванович. Мне стало тоже грустно от того, что немочь отобрала у человека эту маленькую частичку маленького счастья.
- Ладно, не горюй! Какие наши годы! Сгоняем ещё, охоту только открыли! – как можно бодрее воскликнул я, ложа руку на его плечо.
- Да и ладно! Главно увидал и дажо стрелил! Пусь летит, мож копалуха его ждёт? Зато весна-а-а…хороша!
- Да так оно! Любовь в самом разгаре у них! – поддержал его мысль я.

     На горке прозвучал выстрел и вслед что-то крикнул Николаич. От него в нашу сторону летел вальдшнеп, которого он промазал. От моей «бээмки» он не ушёл – упал на краю площадки на той стороне. Поискав в жухлой траве, нашёл трофей. Солнце село и убавило света, подчёркивая силуэты деревьев на фоне весеннего неба. Стало заметно прохладнее. Где-то невдалеке, в сторону озера просвистели крыльями несколько уток. Вальдшнепа тянули реденько. Пора было собираться домой. Подошёл Николаич. Разлил остатки чая в кружки и услышал историю про глухаря.
- Да, всякое бывает, - задумчиво смотря вдаль, философски заметил Травкин.
    Сборы были недолги. Пока Вторых залазил в коляску, я сунул ему в карманы телогрейки по вальдшнепу. Он увидав мои действия, кряхтя спросил: «Да на кой они мне, Слав?»
- На суп, - был мой ответ.
И тут Николай Иванович выдал одну из своих коронных фраз.
- У их где дыхальцо, там и пёрдальцо! Ково тут исть то?
- Натахе своей отдашь, она сварит, супцу похлебаешь, уж очен они вкусные, - с улыбкой в голосе, Николаич тоже начинал взгромождаться на средство передвижения. Он всегда в слове «очень» недоговаривал мягкий знак.
- Да знаю я, едал ране то, да уж вкус подзабывать стал.

     Досмеявшись после «дыхальцев», я завёл «Урал».  Вальдшнеп, судя по нашим успехам, пока ещё не разошёлся в «любовном томлении» и тянул плоховато. Что ж – всё впереди! Это только начало. Поездим! Растрясу старым косточки, пусть встрепенутся немного, вспомнят молодость. Непослушности тела - не повод для уныния! Уныние усугубляет негативные процессы и души и тела. Если у меня получится «влить» хоть чуточку позитива этим, убеленным сединой, людям, то и им и мне будет приятно. Им за то, что представилась возможность, а мне за то, что просто помог людям получить удовольствие снова побывать в родной стихии. Доехали до дому без потерь, но подзамёрзли. Весна весной, но к ночи прохватывало будь здоров! Договорились на следующий день…

     Поездили мы на славу. Надышал я их весной, наслушал! Какое-то интересное, неизвестное доселе чувство поселилось во мне после этих событий. Сейчас я полностью его осознаю. Мне доставляло удовольствие что-то отдать, какую-то частичку своей души, чтоб хотя бы ненадолго подарить уже прожившим жизнь людям, ощущения того же периода  их молодой жизни, в котором нахожусь я. Два старых «гвардейца» вспомнили молодость, как могли. Вроде и приосанились и глаза заблестели! Но… Старость неумолима…Это был последний сезон наших выездов. Зимой умер Николай Иванович Вторых, а Борис Николаевич вскоре за ним похоронил жену и сдал…

     Знакомство и общение с такими людьми, простыми, ничем не выдающимися, но такими настоящими, всегда несёт человеку душевную теплоту, светлую грусть, а память навсегда сохранит воспоминания.

10.04.2015 г.