Глоток отчизны. Стихотворения

ГЛОТОК ОТЧИЗНЫ

Поэтический сборник



«НА МЕСТЕ СВЯТЕ»

                Притча в пяти картинах на слова протоиерея Андрея Спиридонова
                (для хора и инструментального ансамбля)

ПЕРВАЯ КАРТИНА

На месте святе, на воде покойне
Не убоится зла душа моя и смертной тени
На стезях правды…

Отец был простым псаломщиком в маленьком пригородном храме, который непонятно по какой причине чудом не закрывался. Он ушел засветло -  я это хорошо помню – так, словно вновь вижу в окне его медленно удаляющуюся фигуру. Я тогда еще ничего не поняла - не поняла того, что легла уже перед всеми нами большая смертная дорога войны, которой никто не мог миновать, ни отец, ни мы - на этой дороге оставленные...

ВТОРАЯ КАРТИНА

Как на праздник на велик
По заре разнесся крик
На реке и за рекой,
Да за тучей грозовой.
Поселилось снова лихо
Там, вчера где было тихо,
Безымянный треплет прах,
В правоверных сеет страх,   
Сеет страх.
То не птица, то не зверь,
Может, знаменье потерь,
Али Сирин-Алконост,
Али гоголевский нос.
А за дальней за горою
Нет покою для героя
У него волшебный меч,
Тем мечом нас будет сечь
Будет сечь
У него волшебный меч,
Тем мечом нас будет сечь
Будет сечь
Будет сечь
Как на площади твердят
То не ад и то не яд.
Тяжкий крест за ворожбу,
За склонение к греху.

Хорошо жить грязью жирной
Где помечен туз козырный
Все равно идет на слом
Этой самой жизни дом

Соляной родился столб,
Дурака звенящий лоб,
Там и ворон и звезда,
Сказ про сон и никогда.

За прикрытыми плотно дверьми
Мы пируем с чужими людьми… (2 раза)

За святыми воротами,
За горами, за долами,
Где гуляли чернецы,
Нету больше простоты.
Камилавку да под лавку,
Чёрну ряску да на грядку,
Ай, лю-ли, да раз-лю-ли,
Нету больше доброты.
Опосля святой обедни,
Было это всё намедни,
Рёв стоял за три версты,
Нету больше красоты.
Кто теперь во светлом плате
Устоит на месте святе,
Гнет на куполе кресты,
Нету больше чистоты.

Вот поэтому весомый
(Гроб под ним украшен новый)
Камень в рост на весь погост!
И к нему блестящий гвоздь...
За прикрытыми плотно дверьми
Мы пируем с чужими людьми,
За окном неутешно безумствует гром –
Пусть гроза, пусть война, пусть идёт всё кругом,
По спирали, гротеску, гибриду, гурьбой,
Это вновь и всегда продолжается бой.
За дверями, глядящими точно во тьму,   
За соседским гниющим веками пруду –
Извертелась эпоха, истончился язык,
Только стон остаётся, мучительный рык.
Не по силам уже и ему тишина,
Не по ноше обычная эта вина,
Искривилось пространство, течение рек,
И не дышит словесно уже человек.

За прикрытыми плотно дверьми
Мы пируем с чужими людьми… (2 раза)

Подлость значит всё на свете,
Без неё, что честь с умом.
Подлость шествует в карете,
Ну а честь идёт пешком!

ТРЕТЬЯ КАРТИНА

Ах, ты, полюшко, поле русское
Ала кровушка, новгородская...
А рязанская - чай, не хуже,
Как и вся земля -  доля горькая....

Нас хранит на земном перепутье,
Паче чаянья, даже в остроге,
Пусть на дыбе и в дальней дороге,
Что гремучею не вытравишь ртутью!

Только нет других, да оврагов,
Рек иных крутых да глубоких,
Коль судил Господь в чистом полюшке
Лечь за родну, за сторонушку,

И не вытопчешь сапогами,
Не пленишь сие всей пагубою мысли
Всё, покорное великой выси,
Утверждаемое веками.

Жизнь о Господе - святая тайна
И над смертью злою не властны вороны
И заклепы с душ давно все сорваны,
То не ведают потомки Каина!

А опреж  того – да за правду,
Да за стать Его, за высокую...

Сохрани и помилуй нас, Господи!

ЧЕТВЕРТАЯ КАРТИНА

Как император погиб у реки,
Те же знамёна и те же штыки    
Новый властитель ведёт на убой
Той же истории знойной порой.      
Как уродиться кому повезло:
Будешь рабом или сядешь в седло,
Но во дворцах даже мастер пера
Не доживает, порой, до утра.
Слава! Слава! Слава!
Жребий ли брошен – велик Рубикон,
Конь боевой и раскрашенный слон –
Раб он последний - растоптан в пыли,
Это реальности нашей пути.

Слава! Слава! Слава!
Так же разительна сталь у копья,
Нет уже различья меж «ты» или «я».

Над праздным сборищем – седая птица
Кричит пронзительно, кричит победно,
Какое будущее с высот ей мнится,
Быть может засуха, а может – ведро.
Ещё детьми – полны полати,
А в закромах зерно не прело,
Но у границ – чужие рати,
Тугие луки, калёны стрелы.
Всё выше-выше круг ястребиный,
К земле всё ближе  слепое тело,
И сказ слагается в сей час былинный
Пока вся кровь в траве  не почернела.

Нет уже различья меж «ты» или «я-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а» !

За рябиной была видна дальняя часть улицы. Отец крепко обнял меня и сказал: "А ведь мы с тобой здесь уже больше не увидимся".  И опять я тогда его не поняла - почему это "не увидимся", и что такое - это самое "здесь"…  Последнее время я стала забывать лицо отца. Когда смотрю на фотографию, вроде как и помню, а без изображения - забываю. Но, может быть, это потому,  что моя память состарилась и уже не здесь.  А при встрече память будет не нужна. Потому, что мы будем такими, какими задуманы, настоящими…

ПЯТАЯ КАРТИНА

На месте святе, на воде покойне
Не убоится зла душа моя и смертной тени.
На месте святе, на воде покойне
Не убоится зла душа моя.
Нам грешным, Боже, буде милостив!
Настави нас Твоею правдой!
Помилуй нас!
Спаси нас!




                ГЛОТОК  ОТЧИЗНЫ

                стихотворения


***


Архитектура - тонкое дело,
Важно, чтоб лестница не скрипела,

Важен и угол и сектор обзора,
Где актуальны шаги командора.

Важен калибр и точка прицела,
Также - учитель военного дела.

Важен язык и стиль и эпоха,
Также - мгновенья последнего
                вздоха…

***

Вид этот явно неспроста
перекрёстного столпа

да у этого окопа

помирать кому охота
и на это - полчаса

а за это романисты
всё опишут: поле чисто

да про то, как неказиста
эта жизнь в пол листа.

***

Пустынна степь, но до песка ещё тянулись скудно травы,
И что-то пело у виска - осколки, пули и снаряды.

А выше расходился гул - там мир утюжил человече -
Он памятник себе воздвиг, готовясь к этой самой встрече.

А после встречи - эпилог. И примечаний целых куча.
Се - исторический пирог. И звукоряд вполне могучий.

КИНОРЯД

Танцы с волками криминальное чтиво
проверка на дорогах туринская лошадь
Догвилль и Москва слезам не верит
но… слезы капали принцип домино
17-ть мгновений весны и как я провел этим летом
мой друг Иван Лапшин зеркало и зеркало для героя
день сурка и шоу Трумена
разумеется, матрица, но только первая
Форест Гамп и человек дождя
Афоня и калина красная
старикам тут не место
белое солнце пустыни и Мимино
а еще - лабиринт фавна и сказка странствий
и трудно быть Богом, наверное.

***

Биения сердца, как правило, не заметны,
Пока не приключилась тахикардия,
Впрочем, отсутствие биения
На время тоже бывает заметным.
Иногда…

***

В музее – образец булата,
Тускнеет славный экспонат,
И вход еще почти бесплатный,
Чему прохожий тоже рад.

Но вот «почти» его смущает,
Вопрос «платить иль не платить»
Для жизни много означает –
Почти что – «быть или не быть»?


***

«Собачье сердце» не переписать,
Воловья кожа не сопрела,
И волчьей памяти нет дела,
Какой же датой стаю гнать.
Всё потому, что мир – война,
Где нет в пророках Оруэлла,
Одна всему на всех вина
И нет в отечестве предела,
Где можно жизни не отнять.

***

От всей обыденности прок
Сомнителен плохой погодой,
Магнитной бурей, эпизодом,
Когда не выучен урок.

И вновь в пяту разит стрела,
Забрало ёмко для стилета,
И повесть трагедийна эта –
Всё как всегда, всё как всегда…

***

Чернила света не дают,
Хотя воспет их цвет поэтом,
Свеча погасла прошлым летом,
Врагу был сдан и тот редут,
Где птицы редкие звучат
И сто цветов известны в мире,
Поэт не спит в чужой квартире –
И варвары туда придут.
Из них главнейший снимет шлем
И скажет: спой и нам, несчастный,
Что мир теперь не безопасный,
И что не истинен уют…
Ведь путь решения проблем
Всегда так прост и однозначен!
И мир одной войной прекрасен,
Где трупы вороны клюют.

***

Полынь… се горькая трава! –
Не раз уже в стихах уже воспета,
Она и впрямь вполне горька
И этой горечью одета,

Ведь всех солдат не погрести,
На всех не хватит следопытов,
И след травы в сухой горсти
На мертвых делит и убитых.


***

Ещё мир говорит «Европа»,
Увы, не благозвучна к ней

Житейскою порою ода
Всех политических страстей.

Новейший варвар сух, бездарен,
Но гордую Европу взял,

Как бич жесток, как яд – коварен,
Техничен он, как самосвал…

***

Открытие острова технологично,
отсутствие вод не скрасит кокос,

можно быть мёртвым охотно, привычно,
но выживать – выходить на мороз –

требует новых усилий. Айпадом
и за других это всё не решить.

Технологична граница меж адом
и вопрошанием «быть иль не быть».

***

Вот воин тот в хороших латах
Ступает бережно. Порог
Его родной опять зовёт,
Он полон подвигов опрятных,

О чём расскажет в свой черёд
Имперский долг легионера,
А ко всему ещё и вера,
На самый край, что приберёг…

***

Не раз распался Карфаген,
Не раз опять уже отстроен,
И этим праведник расстроен,
Что оказался не удел,

О, как тебе – в который раз! –
Отмщеньем будет огонь с неба,
Чтобы ничья не уцелела
В страстях искавшая прикрас

Плоть, отягченная взамен
Того, чтоб славить свыше волю…
Так почему к стыду и горю
Вновь воскресает Карфаген?

***

Всё-всё расписано навек,
В реестре пенсий человек
Имеет свой и код и – лик,
К экрану навсегда приник,

Всем звук хорош и славен цвет
Всех достижений и побед,
Где оцифрована свобода,
А также – поступь командора.

***

В горах Карпатах одинок
Всяк воин, истины взыскавший
И кровью мир сей подписавший,
Средь тех, кто – ворог, может – волк.

Звериный просвещён оскал
Изменой вековой Европы,
Где, кроме крови и породы,
Иного варвар не сыскал.

***

За больную звериную лапу,
За славянский погасший восход,
Гастарбайтера хлебную плату,
Ледяной этот давний поход, –

Стоит требовать сдачи архива,
Строить новый себе Нюрнберг,
Поменять хоть полцарства, полмира
На попойку в последний четверг.

Заливая вином эти сотни
И столетья родных пепелищ,
Вдруг восстанет уже новый сотник
На защиту оставшихся тысяч –

Безвозмездно, за хлеб и за воду,
Отвергая звериный оскал,
За последнюю эту свободу –
Вновь живым, где с победою пал.

***

Так очень скоро грянет лавой
За эскадроном эскадрон
По сей дороге запоздалой,
Где прошлое всего лишь сон.

Так призрак доблести и славы
Тревожит вечности покой,
Для букварей священных – главы,
А для стихов – одной строкой.

***

Что шлем и перья, что века?
Сгустились сумерки. И бездна
Поманит вновь издалека,
Мой оппонент, мой враг любезный.

И кровь чернеет как всегда
Под этим солнцем. И столетья
Лишь наполняют до верха
На поле брани междометья.

***

Вновь опять седлать коня,
И вставать вновь спозаранку,
Не хвали возле меня
Нашего штыка огранку,

Ведь идём мы впереди
Зло за всех обезоружить,
Сердце екнуло в груди –
То метель опять завьюжит.

И не радуйся свинцу –
Ему плоть любая впору,
Ложь и ненависть к лицу
Только ворогу и вору.

И о том ли должно петь –
Всё о тризне погребальной? –
Но – о победившей смерть
Светлой радости пасхальной.

***

Как не сыскать в пучине водной
Останки древних якорей,
И в ярости той благородной
Оставшихся в живых людей,

Но так навскидку, наизнанку,
Как сабля, честь ещё жива –
Быть может, вправду, спозаранку
И закусивши удила…

***

Сей голос, звук, уже не слово,
Уже не облик и не стать,
Что в звёздный омут унесло бы,
Но только некому восстать –
С кипеньем чести, благородства
Не отверзает речь уста,
Хоть практикующей зовётся,
Пусть даже с пеною у рта.

***

Найдётся ещё для лучины
В лесах кой-какой матерьял,
Тем паче (и боле) кручины
С починки забрать самовар,

К электро (ещё) скороварке
Прилажен (уже) змеевик,
Поэт (по давнишней запарке)
Про чай говорить не привык –

С своею мужицкою кровью,
С привычкой к дворянской тоске,
С дурацкою рифмой-любовью,
Что держится на волоске, –

В новейших эпохах-раскладах,
Где ГОСТ (себе) ректификат
И убран в отчетах-парадах
Весь смысл (однажды) «под кат».

***

Опять то битвою, то мором
Грядёт отчаянно страда,
Вот только благодатным взором
Не распознать уже врага,
Отвага есть, но честь забыта,
Пропита в становом ларьке,
И быть живым или убитым –
Не распознаешь налегке.

***

На воротах – несъёмный замок,
Зацветает озёрная гладь,
Бледный конь, плесневелый творог
Да налог на изгибшую рать.

Так гниёт не пророщенный злак,
Смерть взбухает как белая лилия –
И цветет этот будущий мрак
На костюме, на лацкане Вия.

Заблудившийся бэтээр

Было бы счастье пред новым посевом,
Ноги остались в весенней стерне –
Не под Москвой и не под Ржевом,
Можно сказать, что уже на Днепре.

В тех же степях под суровым Херсоном
Нет уж различья – то Крым или Рим –
Ветер разносит бегущим Нероном
Гектора порох, Ахиллеса дым.

Рима паденья не дивно от века,
Снова Вергилий берёт автомат,
Чтоб сохранить в себе суть человека,
Рад он тому или вовсе не рад.

Там позабытый: под Курском, на Висле
Вечный блуждает в полях бэтээр,
Совесть умолкла, не время для мысли,
Рим это или СССР…

Бремя эпохи, империи вести –
Время повсюду одних панихид:
Вышел за хлебом – вернулся «груз двести»,
Было бы счастье жить и любить.

Смерть хороша в минометном обстреле,
Лучших берёт на себя «ураган»,
(Было бы счастье пожить ещё в теле)
Всё ж эффективней, чем старый наган.

Трою сожгли ещё в прошлом столетье,
Нечем сердца уже больше занять,
И в колеснице, заблудшей как ветер,
Некого больше в бою нагонять.

Боль от любви набирает отличье,
Моль истребляет венчальный наряд,
Больше не жди этой жизни в наличье,
Пал этим летом последний солдат.

Графоман

Прыгает кораблик по волнам,
В море раз бывал и раз молился,
Отмщенье Мне и Аз воздам,
Лучше бы я дома затаился,
Барствовал б себе не по годам,
Измеряя скукой мирозданье,
Возлюбив продавленный диван
И всё то, чему уж нет названья.
Но коварен этот льстивый бес:
Выгнал без приюта в путь-дорогу,
Мол, превознесёшься до небес
И вернешься к отчему порогу,
Разумея славу разных царств
И чудес иных познав наличье,
Вот тогда-то будешь во всём прав,
Обретая верное обличье…
Только дал корабль этот течь,
В страхе даже бравые матросы:
Как себя теперь средь волн сберечь,
Вот судьбы проклятые вопросы.
Много в этой жизни графоман
Обретает в качестве наследства:
Бедный этот самый таракан,
Угодивший в пропасть мухоедства.

***

Уже без света, без числа
Всех дней безрадостных морока
Грозит всё поглотить до срока,
Но правда вышняя спасла
Остатки давешний мечты,
Где плод созревший не раздавлен,
Святой среди имен прославлен
И помыслы всегда чисты.
Увы, увы! Сей слог коряв,
Пленен, точней, косноязычьем,
Но неизменно в этом прав
И не кривит своим обличьем.

***

Глоток перед смертью – особое дело -
Воды или спирта – уж как повезёт,
Пусть даже одежда не вся обгорела
И та же надежда под коркой живет.

Что станет, что будет – вопрос суетливый,
Шинели на вырост зазря не дают.
И грезит убитый (по жизни счастливый)
О том, что имеет надёжный приют.

Глоток перед жизнью особенно ценен,
Не бойся, дружище, не сбился прицел,
Не важно – богат или, собственно, беден, –
Важней, что в огне и во льду уцелел

Всё тот же глоток ради смерти и жизни,
Пролившийся вдруг из пробитой горсти, –
Пусть даже забытый в последней отчизне –
Водою и кровью жаждет спасти…

***

Город канул, и улиц последних
Рассыпается пепел и дым,
Этой жизни имперский наследник
Уже мертв и совсем нелюдим.

Потому что в пределах регистра
Всему выписан белый билет,
И смеётся убитая птица,
Волоча вдруг оживший послед.

***

Сколько в этом мире обречённых,
Пусть свободных, пусть уже рабов,
К высшей мере вновь приговоренных,
К пеплу своих собственных домов.

И очаг, который нарисован
Сажей на бревенчатой стене,
Средь собраний на аукционе
Будет обязательно в цене.

***

Эти липы, эти ели,
этот, наконец-то, бук,
что нашли и что имели,
эти краски, этот звук.
Рифмой кровь ведь не богата
в оскудении любви,
и горит звезда солдата
на чужой ему груди.

***

От отчизны славы уж не надо,
На Афоне и на Соловках
Актуальна только свыше правда
В стоптанных на кручах сапогах.




                ЗИМА  ЛАЗАРЯ

                Стихотворения

*  *  *

Бросает этот жребий,
Хазарский каганат –

И между своих ребер
Стреле не будешь рад

И с птичьем опереньем
Промеж живых когтей

С шаманским говореньем
Языческих детей.

*  *  *

Там, в чужой бескрайности ковыль
снегом преклонен, из дальних стран
держит путь державный караван,
говорят, взаправду эта быль,
Лазарь там погонщиком, Эсфирь
снова снарядила его в путь,
надо с прибылью товар вернуть,
но в засаде ждет коварный зверь,
не вернется Лазарь без потерь,
впереди одни только снега,
что с того, что позади века,
гордость предков, племенной союз
не избавит от жестоких уз,
разжигай из веточек костер,
пусть в снегу останется узор
этой скудной жизни малых сих,
не героев, но вполне своих…

*  *  *

У девяти пророческих межей
И десяти расставленных сетей
Подобен перекати-полю,
Пусть и во царственной юдоли,
Не уследишь движенья лебедей,
Чириканием ближе – воробей,
И рак, что пятится в соседнем водоёме,
Пример спасенья  в собственном же доме.


*  *  *

Что такое бубенчики,
Чей ласкают слух,

Может быть, звука младенчики
Возле глухих старух?


*  *  *

Нет снега. Говорят, и не будет, забудьте,
даже, если проснется вулкан.

Министерство, сообщают, вновь возглавил Хам,
он обо всем позаботится, не обессудьте.
В частности, будет создан запас семян,
это на случай глобального катаклизма,
когда не спасут ни лекарства, ни клизма,
правда, всего лишь для избранных, в этом и есть изъян.

Эта жизнь была без снега, пока не проснулся вулкан.


*  *  *

Умей сразить единорога,
Когда застал его в тиши,

И фотографию для блога
Оригинально подпиши…

*  *  *

Еще звучит, звучит Шаляпин,
И в час полночный гренадер,

Столь молод и еще опрятен,
Из-под небесных этих сфер

Размерным шагом командора
Всех муз ведет на скорый суд:

Веселье скорого раздора
И созывающих на блуд.

И следом перебор гитары
Гармоник предъявляет строй,

Не разойдутся эти чары,
Богемы европейской рой.

И пусть средь них звучит Шаляпин,
Рахманинов уже седой,

Грядет могуч и необъятен
Мир звукозаписи толпой.


*  *  *

Ветер (всегда рядом) подкрадывается
                незаметно,
Так (как обычно) стремительно проходит
                лето.
Думы (непременно) восходят
                к урожаю.
Если житницы полны... Строить ли новые
                (старые сломаю)?

Ради  прежних скорбей… хватило бы угля
                взгревать огонь,
если не будет войн.


*  *  *

Залог грядущего в горсти,
Тепло последнего заката
Легко вдруг сможешь понести,
Пусть чернь в этом виновата,

Богатством этим славный рок
Победный день уж не отсрочит,
Но господин Шекспир в свой срок
Расплаты час тебе пророчит.


*  *  *

Детство Лазаря было обыкновенным,
Отец запомнился – согбенным,
Вовсе никакой не герой,
Братьев и сестер – целый рой,
Лазарь был одним из младших,
Позже много оказалось павших,
Мать его тоже рано сошла в могилу,
Жизнь эта оказалась ей не под силу,
Почему Лазарь из младшего и стал старшим,
Так часто бывало в отечестве нашем.


*  *  *

Над Пятигорском опять тучи,
Над Севастополем – огни,

И что для Лермонтова – лучше,
Для Грибоедова  – в тени

Сокрыто вовсе не веками
И не под сению чинар,

Пером ли, голыми руками,
Сие уму привычный дар.

Но лезвие и зло и остро
Находит к сердцу быстрый путь,

Хотя все в этом мире просто,
На звезды нету сил взглянуть.


*  *  *

Современный лак и клей знают крепость,
При надлежащем использовании побеждают ветхость,

Ещё бы всегда лекари так латали,
Были бы суставы как из стали

У имеющего терпенье старого подмастерья.

*  *  *

Венецианские красоты,
Венецианские мечты
И генуэзской той пехоты
Кольчуги, стрелы и щиты.

И мысль остра и быстро сердце
В стяжании земных основ –
Величья Рима, красот Греции
И туркам проданных рабов.


Серебренный век

Его пугает голос струн,
Поэт все знает. Черный бархат,
Десяток старых этих лун.
Вновь ворон начинает каркать.

Оскал той куклы на камине
Да полицмейстера свисток,
Чу, фотография в витрине…
К утру – простреленный висок.


*  *  *

Концерт окончен – пьедесталы
и подиумы и кристаллы -
все погрузилось вдруг во тьму,
инсульт грозит большому льву –
се человек! И скоро в «склифе»
он вспоминает о мотиве,
что прозвучал на всю страну,
мир, как всегда, идет ко дну:
валютный кризис, ипотечный…
над всем один закон предвечный,
то – Тютчев «Лирика», «Эксмо» -
в палате позабыл, но – кто?
и лев от скуки человечьей
берет своей рукой овечьей
«И гроб опущен уж в могилу..» -
читать всё это не под силу,
хоть слышал, что большой поэт –
и, вот, открыл на склоне лет…
так что же смерть? – страшна, наверно,
окончен пир – и суеверно
кладет больной перстами крест,
а за окном – огни столицы,
вороны, голуби как птицы…


*  *  *

Сто печалей поселились в груди,
Сердцу неведомо, что – впереди? –

Опустошен засухой этот край,
Тот, что вчера был похож на рай,

Скоро здесь брат восстанет на брата –
Такова за бездушье расплата.

Душа печалится по счетами и злату,
Чтобы вновь быть покорной булату.


*  *  *

В начальство, надо сказать, Лазарь никогда не метил,
хотя был сметлив и приветлив,
правда, эту его сметливость начальство все же не любило,
хотя и семейство Лазаря было не слишком говорливо,
однако ж, кто знает, чего он там себе молчит,
газет не читает да плохо спит,
может, замыслил какую крамолу,
с его-то умом, урожая помолом,
лучше отправить его в дальний путь,
в солдаты, в наряды, куда-нибудь,
благо у нас много больших строек,
куда принимают даже без троек
ученых, великих – фактически всех,
ну, а простака Лазаря – и вовсе не грех…

*  *  *

Не меняй ты на пантеру
рысь из Муромских лесов,
не меня свою же веру
на иных лукавство слов,
Пусть кольчуга отчей стали
будет впору на груди,
а чужие эти дали
для других прибереги.

*  *  *
Могильные склепы, они и в Риме
Являют собой законы творимые –

Поближе к дому, подальше… не важно,
Главное, чтобы с комфортом, отважно

Встретить все, что судьбой предначертано,
Возле горячего ее вертела.

Ряды

Позабыт здесь майский жук,
Он давно уже не в деле,
Его крылья облетели,
И не слышен этот звук,

Колорадский, зато, в теле,
Он опасен, весь в ботве,
Терпелив, но не в родстве,
Пусть раскрасом много злее.

Есть какой-то каракурт,
Затаил в себе он яд,
Ходят слухи – не тот ряд,
Мол, не жук он, а паук.


*  *  *

Зеленый-зеленый лесной зрачок,
быть может, лишь кажется это,
око сопревшее солнцем согрето,
живой механизм, а может сморчок
всего лишь, не более, мир здесь налажен,
сам унавожен и сам же посажен,
этот глагол с буквою «жэ»
так же хорош, как жук на игле,
где в полном реестре мертва природа
в старых музеях докомпьютерного извода.


*  *  *

Был у Лазаря гончарный круг,
Ради оказания простых услуг,
Хватало ему с детьми на хлеб
На протяжении многих лет.

Были у Лазаря также кисти,
Говорят, что и разные мысли,
Держал он их всегда при себе,
Но это не помогло в беде.

Тогда, впрочем, многих брали,
Ради чугуна и стали,
Потомки Лазаря видно неспроста
Нашли два его или три холста,

Их можно увидеть в местном музее:
«Весна» и «Воробьи просвистели»,
Названия, впрочем, условные,
Неизвестно, верно ли установленные…


Зима

Как легла, как легла та полынь-трава,
Как над ней та полынь-звезда во всё небо,
И окрасилась, словно кровь, вода,
Следом сердце в груди онемело,

Захолонула вдруг, вся озябла душа,
Замерзают все ветви на древе,
И крепчает мороз, поглощая сердца,
Обнимает своих же по вере.

И язык позабыл все слова, все слова
И все лица внезапно поблекли.
Потому что не в реки, а вовсе в моря
Все слезинки слились  и  – во веки.

Как легла, как легла эта ночь, эта новь,
Не видать и конца сего бега,
Во всё небо – звезда и полынь эта кровь,
Вот и нет очага и ночлега.

*  *  *

Вышел Лазарь вдруг из леса -
Ни разбойник, ни повеса,
Стал дорогу вопрошать
Как бы в Кремль речь послать.

Лазарь сам готов то сделать,
Все Царю уже поведать -
В красках песенный извод,
Но – не письменный народ.

Так осталась эта тайна
Недоведомой случайно,
Кто в ученье не силен,
Словно Лазарь, грядет вон.

*  *  *

Подмастерье Фараона
На строительстве гробниц,
Рядовой боец заслона
На хранении границ.

Далеко не Ванька-Каин,
Не святитель, не святой,
Обыватель всех окраин
И солдат совсем простой.

Ладно трубку набивает
И свистульку мастерит,
Никогда не унывает
Жизни сей метеорит.

Что унынье, что сомненья,
Вечность это подтвердит,
Когда надобно уменье
В производстве пирамид.


*  *  *

Вновь крепко заперты амбары,
Рябины цвет тревожит взор,
И снова в Карловы те Вары,
Наш барин правит моцион…

Эх, потерялась «р» для рифмы,
Но это вовсе не беда,
Ведь впереди не логарифмы:
Большой истории страда…


*  *  *

Надёжный кров – начало для скитаний,
Покой – пристанище терзаний.

Паденье будет как знаменье восхода –
Ненастье – лучшая для деланья погода.


*  *  *

Обрез Мосина не диво
Для тамбовских деревень,
Там, где красного комдива,
Помнят все, кому не лень,

Помнит лес и помнит пашня
Этим росчерком пера,
Для земли, что день вчерашний
Или век позавчера.

И родное гуляй-поле –
Чуть южнее в стороне –
Помнит, сколько надо сабель
При отеческом седле.


Пророк

Порвали милоть. И кровь пророка
Вдруг почернела и не парит.
И нет в клинках никакого прока,
Учи арамейский или иврит,

Возвысь свой ум и развращенье
До тайны кладки древнейших стен,
Где стонет Каин, ведь нет прощенья
Средь пепла всех его измен.

Воздвигни помыслы до исполина,
Познай, скорее, кто этот друг,
Пока, наконец, эта стремнина
Не вырвет посох из сильных рук.


*  *  *

Белый-белый огромный зев
Да метели ночной напев,
Долог путь в этой кибитке
До родной открытой калитки.

Шуба все же не тот обогрев,
Лев зимой совсем не тот лев,
Время есть еще для молитвы,
Для последней с собою битвы.


Жажда

За текущим пределом отживших веков
и гортанью иссохшей от жажды
поднимается буря столетних песков,
ведь должно так случиться однажды.

И пока караван и его проводник
ищет путь, золотые барханы
отливают времен дорогой золотник,
миражей шаловливых туманы.

И в оазисах древних чудесные сны
порождают зловещие чары –
и выходят в пески боевые слоны,
бедуины – новейшие варвары.

Впереди Палестина, Персидский залив –
их названья давно устарели,
ведь в песках золотых этой жажды халив
выбирает бестрепетно цели.

Этой солью тогда побелеет песок,
этой сушью сады отвердеют,
Потому что есть смысл, он скуп и высок,
за последней пустынною дверью.

*  *  *

Для разных оттенков
Безмолвной зимы,
Бараков, застенков,
Пожухлой листвы

Российский пригоден
Могучий извод,
Урановых штолен
Глухой небосвод.

Палитра Чукотки
Да звезд Магадан,
Сучок не без водки
И старый наган,

Не скажешь – изящный,
Но свой колорит,
Потомок и пращур
В нем равно кипит.

А позже навеки
Остывшую чернь
Наносит на веки
Советская дщерь.
 
Был смысл в оттенках,
Но спрятался век
В проходах, простенках
На вечный ночлег.


*  *  *

На север и восток, Таймыр, Алтай вбирая,
Движение, расчет, от края и до грая,
Пылающий дракон, гептила озаренье,
Дряхлеющая новь, безродное творенье,

Как долог этот путь до стойбищ Амгуэма,
Урановых сердец, как целая поэма
На горсть простой махры последней той затяжки,
И шепот, что грехи неизмеримо тяжки…


Земля Мандельштама

Трое славных ребят – без наганов уже с «калашами»,
Может позже, а может и раньше еще с палашами,

Вряд ли с Пушкиным, будет вернее – с Высоцким,
Может статься, тогда же – с товарищем Троцким.

Поезд фыркал, рычал краснозвёздно уже на Урале,
Было сухо и жарко в горячем тогдашнем запале,

И названий так много – Ревда, Алапаевск, Ирбит,
От которых доселе на сердце зачем-то свербит

По причине известной – проданного первородства,
Хоть с «ТТ», хоть с наганом в поисках нового сходства,

Пусть за доменным скатом земли с языком и губами
До сих пор всё шепчу: «я не с вами…»


*  *  *

Кости-кости, одни только кости
Остались от Кветцалькокскокстли,

Да был ли и он вовсе на этой земной оси,
Известно лишь только поэту Бальмонту,

Его мексиканскому горизонту,
                прости,
Словесные эти изыски

Дальнему и ставшему, кажется, близким.

*  *  *

Отечество железнодорожное,
Металлургическое, обезноженное,

Опять же, годы девяностые
Легли как версты обоюдоострые,

Но ведь не всех всё измытарило,
Хотя, конечно, всех состарила

Такая, вот, опять история –
Вся как всегда за всех проторена

Одна судьба – судьба великая,
И всё шепчу – шепчу до крика я.


*  *  *

Стражник в казённой чертыхается робе,
Полная луна застыла в небосводе.

Шуба зимою на рыжей лисице
Да меч из хорошей стали снится.

Лазарь при дороге замёрз в сугробе,
Словно оглобли торчат его ноги.


*  *  *

Для тебя великим даром
За терпенье, за любовь,
С тем последним зимним жаром
И за праведную кровь,

Когда станет всё открытым,
Рифма вся тогда проста,
Был за истину убитым –
Жизнь в вечность проросла,

Не печалься, от Адама
Не один в святом строю,
Здесь на лоне Авраама
Все-все слезы ототру…


*  *  *

Сто нас
сто звезд
под этим небом
никак не сосчитать


Из Григора Нарекаци

Со скинией тяжкою тел
К пристани вечной жизни
Это благой удел
Истины, а не тризны.


*  *  *

Покосились уже обелиски,
Безымянный Иван где пленен,
Перестали те смерти быть близки
На границе последних  времен.

Не осталось от Каина страха –
Камень к камню, твердыня, заслон,
Остается лишь горсточка праха
Да героям последний поклон.


*  *  *

Кочевья, чары, ладья…
Ряд почти незнакомый,

Это рука твоя,
Этот звук – весомый?

Дерево это – платан,
Эта одежда – кольчуга.

Чаша – не обман,
Стать настоящего друга.

*  *  *

Упор из камня как фундамент слова
для храма нужен сей гранит
и каждый зодчий кладкой дорожит
как истинный рыбак в преддверье лова
уверен должен быть в сетях.

Но время сокрушает камень
и память истощает каждый день
се человек и с человеком страх
и немощь для него фундамент.

Однако ж, Симон, любишь ли меня?
животворит вопрос… Земного дня
уже не тля, но вечности орнамент.


*  *  *

Я вышел из степи далекой
Лишь для того, чтоб позабыть

Слова о родине высокой,
Тем паче: «быть или не быть»

Вопроса нет, как нет сомнений
Зачем и для чего рожден,

Как меч, не знавший поражений,
Как торжество святых знамен.

Заглавной буквой не играя,
Легко-легко все то забыть

Преддверьем истинного рая –
Все для того, чтоб, правда, быть.


*  *  *

Небо как чаша, земля как приют,
Крылья – душе, ум – изумруд:

Только любовь, только смиренье –
Истинное оперенье…




                ВОЗЛЕ  СМОКОВНИЦЫ

                Стихотворения



*  *  *

От Адама до Суда
Всё одна изнанка –

Пот тяжелого труда
И души огранка.

Что молился фарисей,
Что мытарь стыдился,

Вышел тот-другой за дверь
И домой явился.

Каждый, ровно человек,
Тысьча лет – другая,

Длится-длится этот век
С края и до края.

*  *  *

Вновь впереди у Одиссея
Пространство странствий «от и до»,
Пусть горизонт чуть-чуть светлее,
Увы, не ждет его никто.

Давно пророчества не греют
Аристократов этих слух –
Они не греки, не ромеи,
Ведь каждый совершенно глух,

И нет похода ледяного,
И нет преданий старины,
И от министра до портного
Все в этом полисе пьяны.

Все в этом воздухе прогоркло
И в описаньях – стыд и срам,
Что честь троянцев, что Патрокла –
Все продается, каждый грамм.


Уголовный эпос

Всё, наполненное смыслом,
Стылым мартом замело,
Быть не надо декабристом,
Чтоб от водки развезло.

Здесь, в России, как известно,
Из пшеницы самогон,
Впрочем, говорят, из нефти
И не хуже будет он.

Нефти, правда, у нас много,
Пусть дешевле продадим,
Всё, что бродит и не долго,
Есть продукт номер один.

Заплутать в стране привычно
Может стар, а может млад,
Кто с ружьем, а кто с отмычкой,
В том никто не виноват,

Потому что много смыслов
Открывает нам УК,
Не будили б декабристов –
Никаких и никогда.

Кто-то скажет, а при чем здесь
Эти бедные дворяне? –
О народе ведь томились
В Ясной же своей Поляне.

С черный мыслью седой волос
Замутнил их разум чистый,
Этот уголовный эпос
Под названьем – «декабристы»…

*  *  *
Значимое царя

Праща будущего царя еще не раз сослужит добрую службу,
А ведь казалось бы ничего особенного в плане устройства,
Не говоря о том, что нужен хороший камень,
Но таковых не так уж мало среди окружающей реальности,
Правда, еще нужны сноровка, сила и меткость,
Не забывая о самом главном – о воле Божией.
И сандалии будущего царя крайне ему необходимы,
Дабы иметь быстрые ноги, скрываясь от сопротивника
И, казалось бы, неминуемой погибели,
Но на спасения царя, опять же, была воля свыше.
Однако же тимпан и кимвал для царского вдохновенья
Имеют свое большое значение, чтобы в срок оплакать
Собственные злодеяния и множество пролитой крови.


Сомненья

Сон о пергамском алтаре
Внушает опасений много,

Когда в ноябрьской заре
При ловле в море осьминога

Русалка обронила смех.
Из невода – хрустальный кубок

Был извлечен и, как на грех,
Доставлен первым же верблюдом.

Пусть выбор есть, но тяжек рок:
Послать министру земледелья

Сто золотых или шнурок
Для собственного удавленья.

*  *  *

Кориолан, волненьям нет основы,
Меч обнаженный, верно, крови жаждет,

Враг не предаст, как друг, а новый
Порядок не всегда надежен.

Впрочем, что истины всех азбук,
Когда болеет ум, на сердце холод,

Со всем покончить – лучше сразу? –
Но долг есть долг.  Война и голод

Неутомимы. Каждый на своем пороге
Житейский жребием настигнут будет.

Пусть говорят, что выбор есть, но боги
Не время выбирают нам, но – судий.

*  *  *

Что горечь пораженья
И что победы звон,
Когда вся желчь сомненья
Сметает этот трон?

Исполнена терзанья,
Как этот старый шкаф,
Душа до основанья
Питает новый страх.

Белеющим левкасом
Новейшая пора,
Как на картине маслом
Людских голов гора.


*  *  *

Если двигаются уста, но оказывается
                неслышна речь,
Можно эту речь за пьяную счесть,
Хотя просьба обращена в небеса…
Так слагается, порой, история царств,

Вот «и вытрезвись от вина твоего»,
Как же все-таки бывает легко
Перепутать суть вещей – там,
                где в основе слеза.

Как же трудно потом исправить ошибки,
Когда пролита кровь, когда детские крики
Застоялись, застыли, замерзли в ушах,
Там, где память синоним понятия – страх.

Метаморфозы

Сей господин пришел к нам из Шумера,
Со смертью завязал он странный разговор,
Да так завяз, что стала наша вера
Богам не подношение. Сей вор

С собой привел старинную подругу
И сонму новому дал старт,
Коню теперь не подтянуть подпругу
Без этих звезд и помощи Астарт.

Кто ж знал, что благородные порывы
Ведут во чрева медного быка,
Где кости первенцев, как на душе нарывы,
Так и останутся на многие века.

*  *  *

Как корабли погрязли в сотне бурь,
Какие вдруг пришли из прошлого столетья,

Что Амалик, что сам Ассур,
Пусть лозунги и даже междометья,

Слова потеряны среди библиотек,
Их так легко подвергнуть всесожженью,

Кто б ни был вновь, пусть вещий сам Олег,
Найдется буря свыше к попущенью.

И потому утрачен сей ландшафт,
Историки над выводами бьются:

Откуда этот призрак-аргонавт
И отроки в печи над чем смеются…

*  *  *

Немощь ещё препояшется силою
И лук завоевателей будет сломлен,

Богач ли похвастает своей могилою
И возблагодарит из преисподней?

Сытый без хлеба вдруг голоден,
А жаждущий и в камне находит источник,

И даже слово, что было негодным,
Вдруг обретает святой подстрочник.


*  *  *

Словно свиток узор и узор как роман
Исторических вех и периодов новых застоя,
Неизбежных потерь, неразгаданных драм,
Первоклассных знамён, часовых, умирающих стоя.

Чем связать времена и каков тот нейрон
Для солдат рядовых и  могил-обелисков,
Цезарь - больше, Тиберий или Нерон
Возглавляют помянник эпохальных изысков. 

Посох

Искусною резьбой был посох не украшен,
Но крепок и на камне упорно не скользил,
Бывало, труден путь, а то и даже страшен,
Пророка в тяжкий час не раз он укрепил.

Да, этот странен факт: сроднился с деревяшкой,
За спутника и даже собеседника он был
В пустынях и горах, с котомкой, пустой фляжкой,
В расщелинах таких, где ветер всегда выл.

Но возрасту, годам, известно, не прикажешь,
Последний этот путь и посох надломил.
Замены ему нет. Дырявый мех не свяжешь
В отсутствии  естественном и времени и сил.

Но вдруг узор святой на камне был начертан,
И посох тот процвел из сокровенных жил,
Ведь столько слов молитв,  хвалебных этих песен
При нем поэт-беглец для Господа сложил.

*  *  *

Пророк еще должен научиться слышать голос,
но это не столь важно умение,

гораздо более важен смысл сказанного,
в передаче которого никак нельзя фальшивить,
тем более, что этот смысл грозен:

Вина дома не загладится ни жертвами,
ни приношениями хлебными вовек.

*  *  *

Что Гектор, что Шварценеггер, что Троя, что «Чужой»,
Укрытый красным снегом на той передовой,

При танковой атаке в один большой прорыв,
Забыт в своей Итаке под слоем мостовых,

Но время всё содержит – пылинки и пески,
И режиссер все факты берет в свои тиски –

Ещё пусть не одержит над временем побед,
Но терминатор Гектор идет ему вослед.

Наемник

Свой плащ забыл случайно на пароме,
Паром ушел – махнуть вослед?
Как странно всё – и в забытье, в истоме
Привиделся вдруг север – снег и лед,

Треск хвороста – огонь, очаг
И дом как будто даже незнакомый…
Иль все же давний тот поход, тот мрак,
Обильно кровью увлажненный,

Всё тот же плащ и  тот же меч?
Паромщик клялся – не было пропажи,
А, может, не было и этих встреч,
Пожарищ, гари, пепелищ и сажи…

Обновку присмотрел в портовой лавке,
И заодно – простой кинжал,
Сойдет вполне в обычной давке –
Не нужен меч, мир измельчал…

*  *  *

Кто скрывается в обозе,
Необуты эти нози,

Эти ноты прозвучали
В этой искренней печали.

Это слово слишком бедно,
Некрасиво, не победно.

Помавали только в грусти
Эти согбенные руци.


Чтиво

Там, где растет простой самшит,
Друг ожидает бессловесный,
Камзол на славу уж пошит
И выкован клинок тяжеловесный.

Грядет поход за горизонт –
Сулит рабов и прибыли стократно,
Уж над главою вырастает зонт,
Ведь солнце юга – беспощадно.

От прошлой раны зажила рука,
И ум бодрят слова былых вагантов,
В той песне слава острого клинка
Помножена на бой  святых курантов.

Увы, но север вреден для костей,
Что жизнь познали в сказочном избытке,
А в будущем – для  тех же повестей,
Читаемых с проблемами в желудке.


«Самовар»

Кого спасала артиллерия,
Кого в отместку добивала,
По вере или не по вере я
Снимаю это покрывало

С уступов памяти далекой,
А может – с ярости самой,
Где самоварною калекой
Меня везут к себе домой.

А, может, это не со мною
И не тогда всё приключилось,
Пусть время огненной пчелою
Мне в подсознание внедрилось.

Ведь это очень странно, больно –
Жить после жизни для себя
Не по призыву – добровольно,
Всех  ненавидя и любя…

Кого сгубила артиллерия,
Похоронила эта свара,
Но в сердце нет словам доверия
У «сталинского самовара».

*  *  *

Бывает так – тяжка рука не только человека,
Но сверх того, сам Асколон не понесет ковчега,
Не вынесет его Дагон – не в состоянье Геф,
Уныл тогда лесной гепард, без сил пустынный лев.

Пусть промелькнули сотни лет - кичится Вавилон
Обменным курсом средь планет, но так же беден он,
Поскольку есть над всем рука – и может быть тяжка…
Пред ней у взявшего ковчег опять тонка кишка.

*  *  *

Ещё раз, Родина моя…
Отчизна павшего солдата,

Как ты зимой обнажена,
Но в этом ты не виновата,

Ещё раз выслушай меня,
Жива во мне твоя забота

Сопревшей кожею ремня –
Что воскресенье, что суббота,

Что тот последний самый час
Рассвета или же заката,

Да, тот, который без прикрас,
Когда последняя граната

Опять занесена в руке
И кисть привычно онемела,

И где-то, словно вдалеке,
Мое остолбенело тело,

Но, может быть, в последний раз,
Отчизна, выслушай в пол уха

Всю эту повесть, этот сказ,
Как мать, как баба, как старуха…


*  *  *

А случись, что жребий грянет
Слишком тяжек или странен,
Самурай скулить не станет,
Заострит клинок из стали.

И в заветный сад вишневый,
Нет, под сакур цвет манящий,
Не Лопахин и не Гаев,
Он ступает – настоящий.

Он не знает Фортенбраса,
Может быть, знаком с Макбетом,
И в финале цела ваза
При всем свете бедном этом.

*  *  *

Как явно внешность отражает
былых страстей былой размах,

как сердце яростно страдает
об этих пошлых временах…

*  *  *

Вот такие у Царя права: сыновей приставит к колесницам,
Чтоб возделывали в свой черед поля – и волам и собственным ослицам,

Дочерям, слугам, рабам – всем в веках найдется примененье,
Только не своим, царя, а вам – будет послушанье и терпенье…


Извне

Стране любимой дальнобойной
Уже давным-давно не больно,

Вся вырвана вовне изнанка
И грипп свиной, а не испанка,

Не партизаны – колорады
Родной земле остались рады,

А, впрочем, можно дальнобойно
Туда скататься, ведь не больно
Уже…

*  *  *

Где дом, скажите, прозорливца,
Иль чести мне иной искать,

Где валаамская ослица
Поможет кладезь ископать

С иною мудростью высокой,
Где мера хлеба и вина

Не виноградом, не осокой,
Но тернием окружена…


*  *  *

От барской милости хранит
Дистанция воспоминаний,
От гнева – может быть, гранит
Крестьянского самосознанья.

От Достоевского – Камю,
От Льва Толстого – Сэлинджер,
От водки, разве что, сamus
А от попсы -  Led Zeppelin .

*  *  *

Шекспир под стать всему Гомеру
Со временами был на ты –
Любую драму и химеру
Разоблачал до наготы.

Хорош Толстой и Достоевский,
Шекспиру фору не давали –
Во всей красе и во всем блеске
Пороки все изобличали.

Гони-гони эту триеру,
Авось обгонишь Одиссея,
Без веры иль имея веру,
Со всем, чем так крепка Рассея,

И так от шлема до ушанки,
От града греческих огней
Отмерит эти полустанки
Создатель новых эпопей.

*  *  *

Все глуше-глуше и печальней
Слова истории былой,
Посольств чреда, размеры даней
И перстень этот золотой,

Хождения вокруг и строем
И старца Авеля наказ,
И жалящим, как аспид, роем
Учений новых буйный сказ.

А позже Крым. Бахчисарая,
Чуфут-Кале позор и дым.
Россия старая, нагая…
И кто остался невредим?

Да, есть еще чуть-чуть хоть кто-то,
Навскидку проще и ясней…
Нет, не пророк, одна пехота
В составе белых лебедей.


*  *  *

Не то дивно, что расступается Иордан,
Или гора направляется к морю,

А то дивно, что горы грехов
И целые болота страстей

Могут быть сдвинуты
Или иссушены благодатью.

Оживотвори, Господи,
Чтобы и мне возыметь веру

Ту самую – с зерно горчичное,
Всё там же – возле  бесплодной
                смоковницы…