Заря над Опольем

О СЕБЕ, НЕМНОГО, И НЕ ОБО ВСЁМ

Родился я в глухой забытой Богом деревеньке Алексеевке Колпнянского района Орловской области. Факт рождения зафиксирован октябрём 1955-го года. Деревенька и правда была глухая и тёмная: до седьмого класса местной школы приходилось готовить домашние задания при свете керосиновой лампы.  Вскоре семья моя перебралась жить в соседнюю   Андреевку, поближе к благам цивилизации. Здесь до сей поры стоит наш крепкий и светлый родовой дом. 
 Окончил среднюю школу в селе Топки. Рядом расположено  Лутовиново - родовое имение И. С. Тургенева.  Бабушка по матери родом именно оттуда. К сожалению, она умерла в молодости, оставив на попечении своей сестры Ольги Орловой кучу малолетних детей, в том числе и мою двухлетнюю матушку. Бабушкина сестра так и осталась без своей семьи. А  прабабушка Феодосия Орлова, судя по сохранившимся устным семейным преданиям, была в хороших отношениях с великим писателем. Но это всего лишь устные  предания и  воспоминания. Да, ещё есть небольшой клин земли в окрестностях нашей деревни, поле, которое до сих пор зовётся Тургинкой, то есть изменённое со временем название Тургеневское поле. Этот клин когда-то принадлежал моей далёкой прародительнице,  доставшись ей в наследство от великого мастера русского слова.   
Строительное образование я получил в г. Орле. Весной 1975-го года ушел на срочную службу в армию. Вернувшись, некоторое время работал каменщиком – монтажником на стройках г. Севастополя. Там же вскоре призвался на действительную военную службу  на Черноморский флот, где начал увлекаться литературным творчеством. Несколько лет тому назад был уволен в запас и вернулся в родные края. Рядом с деревней Андреевкой находится древний и всеми почитаемый святой источник, и вода в нём действительно хрустальная, с привкусом серебра! Не верите? Приезжайте и убедитесь сами! Ваш покорный слуга, по мере сил и возможностей ухаживает за этим заповедным местом, окутанным историями и легендами.
  Люблю я этот своеобразный и немного замкнутый мир, в котором живут и здравствуют мои земляки. По мере сил и способностей стараюсь описать их нелёгкий  каждодневный быт, по-своему интересный и неповторимый.
Являюсь автором двух сборников прозы и сборника поэзии. Да простят меня будущие читатели за нескромность, но считаю себя последователем линии русской поэзии серебряного века. Люблю и почитаю лирическую поэзию А.Фета, Ф.Тютчева и, конечно, Н.Рубцова. О моих стихах и прозе судить вам. Вот вкратце и всё, о чём хотелось сказать, а далее повесть.


               



















ЗАРЯ НАД ОПОЛЬЕМ
( историческая  беллетристика)
               
                Повесть


Вместо  эпиграфа

                Под голубым шатром небес,
                Где шелест трав и гулкий лес,
                Где тонет пена  облаков
                В хрустальных чашах родников,
                Течёт моя река Сосна.
                Там русский дух, там Русь живёт
                Корней славянских мой народ.
                Окрест тебя моя Колпна
                Полей безбрежных чернозём.
                Живу и удивляюсь вновь:
                Как уместился край родной
                Ты в сердце маленьком моём?!



Глава 1
Вековые леса, когда-то исконные владения вятичей, всё тянулись  и тянулись сплошным сумеречным  массивом  к  южной стороне от самого  города Орла. Высокие дубы и черно - ствольные клёны нависали  над проезжей дорогой так, что весенние лучи солнца  едва пробивались через их густые раскоряченные кроны. Снег в урочищах ещё лежал грязными островками на заросших сплошным кустарником полянках. Куда не кинь взгляд - нет ходу ни  пешему, ни конному. Одни лешие, да кикиморы знали, кажись, здешние потайные тропы. Когда и кем между этого разгульного буйства ветвей, стволов и сучьев была проложена узкая дорожка, не ведал никто, да и  спросить  не у кого. Лес гасил все посторонние звуки.
Вереница всадников шагом растянулась по ней,  держа путь на юг. Каждый конник вёл за собой тяжело навьюченную заводную лошадь. Следом за старшим небольшого отряда ратников на высоком пегом мерине ехал  нескладный  и худой парень лет семнадцати  от роду. Длинные  соломенного цвета волосы   торчали во все стороны из-под  вязанного серого колпака.  В отличие от добротно одетых ратников, на нём болтался  овчинный, не первой носки полушубок, явно с чужого плеча. Выступающие из стремян носки сапог, хоть и порыжели, а каблуки напрочь  стоптались от пройдённых дорог, воду не пропускали и хорошо согревали  ноги.
Ополье -  лесостепная  полоса в верховьях реки Оки и левобережье реки Быстрой Сосны. Исконные земли славян – вятичей.
Несмотря на монотонность движения, парень не унывал: то поглядывал вверх на мелькающие в просветах облака,     то напевал себе под нос.  Изредка, набравшись смелости, окликал старшего:
- Дядь Семён,  когда на поле - то выйдем?  Этому лесу ни конца, ни края не видать…
Ехавший впереди всадник с недовольным видом оборачивался    в седле:
- Помолчи, Митяй, не то назад отправлю. Чему я тебя учил? Дружинник должен не языком чесать, а саблей, да копьём владеть так, чтобы оторопь любого вражину брала. Как закончится лес, так сам - то Ополье и увидишь!
 Десятник  Семён Коробецкий прибыл в  Орловскую  крепость      несколько лет  тому назад вместе с отрядом служилых людей для охраны границ  Московского государства. Сначала казалось, что не задержится  на новом месте молодой дружинник надолго, но жизнь повернулась так, что теперь он уже считал себя полноправным жителем порубежья. Вместе с пришедшими москвичами отражал  частые набеги орды Крымского хана, срубил себе в крепости пятистенок, обзавёлся хозяйством,  женился на слободской дочери оружейника Никиты. Всем хороша была Авдотья Никитишна: и по  хозяйству справлялась не хуже других баб, когда мужики воевали, и на стол  снедать готовила сытно. Вот только не дал Господь молодым детишек. По церквям ходили, и монастырям помогал Семён, не рождались дитятки - и весь сказ. Уже жена в монастырь уходить собралась, хотя ни слова упрёка от мужа не слыхивала. Пустым оказалось свитое молодыми гнездо. Всю свою жизнь провёл Семён в походах. Побывал на Литовской стороне и под стенами Казани. Трудное время переживало  Московское государство. Особенно нужны были ему крепкие и преданные служивые люди. Сколько себя помнил, столько, кажись,  и с седла конского не слазил.               
       В родном доме чувствовал себя порой не хозяином, а гостем.  А недавно появился в ихней  с Авдотьей безбедной, но скучной жизни отрок Митяй. Отца его в схватке зарубил татарин, а мать сгинула вместе с другими полоняниками во время очередного набега степных людей.               
 Вырос Митяй среди чужих людей в слободке. Работал у хозяев  за еду и  ночлег. Много их было на Руси - ребятни неприкаянной.
  Прибился он к отряду перед самым походом. Упросил с собой взять. Сотник  Никита  Семёнов, давний приятель и побратим по былым походам, подумав, махнул рукой:
- Ничего, Семён, лишний человек тебе не помеха. Лошадку под седлом я ему выделю. Чай в прошлом годе целое лето мне помогал! Коров моих пас, и сено на зиму заготавливал. Приходи завтра на съезжую, там и насчёт провианта обсудим.
  Авдотья,  давно уже смирившись с одиночеством, была очень рада, что Семён взял парнишку к себе,  строила планы на будущее:
- Вот, Сёма, воротишься  с походу, заберём его к себе. Глянь,  помощник  какой будет! - она вздохнула виновато. - Да и в доме повеселеет, голые стены не так давить будут.
Семён усмехнулся про себя и пошевелил уздечкой, подбадривая лошадь:
 - Шевелись,  родимая! К вечеру на раздолье выберемся.
 Проехали, а вернее продрались через извилистый лаз, едва  приметный  среди сплошного вала подрубленных деревьев. Пришлось спешиваться и вести коней в поводу.
Одни бы через завалы  суковатых стволов пройти не смогли при всём старании. Около получаса они шли след в след за проводником Авдеем Масловым. Ратник  он бывалый и в этих местах разбирался хорошо.  Засечную черту миновали, когда солнце начало сваливаться к закату. Выбравшись на тропу,  Семён легко забрался в седло:
- Ну, робяты, двинули дальше. Скоро дебри закончатся, а там и до места недалече. Завтра на заставе будем.
К вечеру от монотонной езды подустали и люди в сёдлах, и подсёдланные кони. В голове у Семёна теснились мысли о своей недавней поездке в Москву. Вспомнилось, как в числе немногих  выборных  служилых из Орла, Новосиля и Мценска ехали они на встречу с боярином Михаилом Воротынским, назначенным царским указом воеводой всех пограничных сторож на  юго–западе  государства.  Снег поскрипывал под санями, а по обочинам улицы теснились  рубленные  в лапу дома, склады купцов, терема бояр за высокими тынами. Пахло перегнившей соломой, дымом из печных труб и чем - то новым и свежим. То был  ни с чем несравнимый  запах новостроек.  Московские посады отстраивались после очередного нашествия орды крымского хана Гирея.
Кони резво несли ратников к воротам Китай-города. Москва, несмотря на пожары и нашествия, ширилась строениями и полнилась людьми: обгоняли тащившиеся обозы с битой птицей и мороженой  рыбой; навстречу скакали всадники; степенно пробирались к своим лавкам бородатые купцы; на площадях шумел торг. Людской шум и гам, скрип полозьев, и тысячи столбов дыма из топившихся печей - всё это уносилось высь,  в морозное серое небо.
Семён вдыхал полной грудью до боли знакомый, но уже подзабытый воздух родного Замоскворечья. Размеренно звонили колокола церквей и монастырей. Всё жило, разрасталось и ширилось под неярким февральским солнцем. Огромное сердце молодого набирающего силы государства билось гулко и мощно среди глубоких северных снегов.
  Солнце склонилось к закату. Над опушками в меркнувшей синеве небес подсвеченные закатными лучами плыли розоватые перья облаков. Тёмные дубовые урочища ещё маячили по левой стороне, но  по мере движения отодвигались и уходили широкими клиньями к востоку. Впереди открылся необъятный, доступный весенним ветрам простор. На нетронутых плугом полях и луговинах стаивали последние островки лежалого снега.  В низине над верхушками чернеющих ракит гомонили прилетевшие грачи.  Лошадиные копыта пружинили, утопая  в прошлогодней траве.  На южных боках увалов и по ложбинам уже пробивалась молодая щетина зеленей.
   Семён Коробецкий привстал на стременах, снял отороченную мехом шапку. Встречный ветер растрепал на голове всадника начинающие седеть волосы.  Он бросил поводья на гриву лошади и, проведя ладонями от висков к затылку, поправил не расчёсанный пробор.  Остановив коня, жадно вглядывался в открывшийся взору окоём:
- Эх, ты, мать моя – баба  московская! Смотрите робяты, воля, то какая. Ополье – пограничная сторонка. Она нам таперича    и за отца, и за мать!
 Заночевать решили здесь же на опушке небольшой светлой рощицы. Стволы берёз сочились сладким соком.  В ручье, бежавшем по ложбине, напоили подуставших коней. Разложили костёр  под развесистой сосной на пригорке. Семён распорядился насчёт ночной стражи, кому, в какой очерёдности нести дежурство.
 - Коней не рассёдлывать. Задать  овса из наших запасов, и держать на привязи, – приказал он, доставая тёплый плащ из перемётной сумы на спине  заводной лошади. -  Степь недалече. Не дай Господь, налетят поганцы, всех перережут или, чего хуже, заарканят сонных.
И оглядев посуровевшие лица ратников, добавил:
- Всё, други мои, служба начинается. С сего часа оружие держать при себе. За нерадивость буду наказывать вплоть до лишения живота. Такое право мне в самой Москве боярином дадено, с царского на то согласия, - он набросал собранный лапник и расстелил поверх него плащ.  Поудобней  усевшись, расстегнул длиннополый кафтан, положил рядом саблю и купленный в столице пистоль:  -  Митяй, не забудь  моего  Ворончика  покормить! 
Управившись с лошадками, свободные от сторожи ратники расселись вокруг весело потрескивающего костра.                                Стелившийся низом дым попадал в глаза, но к этим походным  неудобствам давно уже все привыкли. Ужинали домашними запасами, вынимали из вьюков тёплую одежду и устраивались на ночёвку.  Митяй удобно примостился  рядом с десятником. Ели приготовленный Авдотьей пирог  с рыбной начинкой. От костра тянуло благодатным теплом. Отогревшись, Митяй начал просить Семёна рассказать о своей зимней поездке в Москву. Глядя на причудливые языки уже угасающего пламени,  десятник щурил глаза, словно ещё раз переживая в памяти всё виденное им в столице:
- Эх, Митрий, всего-то и не расскажешь при всём желании. Пригласил нас боярин Воротынский к себе на подворье. Столы накрыли. Перед тем, как кушать, Михайло Иванович нам указ царский зачитал. Много нас собралось, более сотни голов. Все уважаемые служилые люди с границы. Выслушали мы тот указ  стоя, теперь будем исполнять. Для этого мы здесь.
 Митяй покивал головой в знак согласия:
- Царёв указ – оно, конечно, дело серьёзное. Дядя  Семён,  а самого царя ты видел? - задремавшие было ратники, при последних словах парня с интересом начали прислушиваться. Всем стало любопытно узнать о государе: каков он из себя?
Десятник уселся поудобнее  и поправил ворот кафтана, словно прихорашиваясь перед невидимым зеркалом:
   - Да,  робятки, видел я государя нашего Ивана Васильевича, ну не так близко, конечно, как вас. Шествовал он к заутрене в Казанский собор. Народу скажу я вам - тыщи. Все толпятся, гомонят  на Пожаре. Пожар - это площадь перед кремником Московским.  А собор, робятки красоты не писанной! В честь завоёванной Казани недавно построили.  Государь по деревянным подмостям важно так шествует, а колокола звенят, и звон тот, кажись,  по всей Руси расходится. Народ-то Ивана Васильевича жалует, а вот бояре побаиваются. Это я от людей слыхивал. Все от мала до велика затихли, шапки поснимали, и мы тоже поклонились в пояс. Мы-то, порубежники, отдельно держались. Заметил нас, однако, Государь и Михайлу Ивановича подозвал. Не знаю, о чем он ему говорил… Правда, на следующий день нам у него на подворье пир от имени царя славный закатили.
Семён достал из кошеля у пояса серебряную монету:
- Вот царёв подарочек на память, ужо сберегу! - десятник обвёл глазами подчинённых и продолжил рассказ. Голова Митяя склонилась на плечо, и он незаметно задремал.  Ночной походный сон унёс его в неведомую доселе даль.
Стоял Митяй на зелёном лугу, а перед ним на горе раскинулся огромный город. Высились каменные палаты. Ярко  сияли золотые купола церквей. И видел Митяй, как во все концы света скакали всадники в высоких шишаках и двигались пешие отряды воинов.  А высоко  в синеве небес  плыл над шагающим воинством могучий всадник на белом, будто сотканном из сгустившихся облаков, гривастом коне. И звался тот небесный всадник Георгием – Победоносцем.  «Вот,  ты какая, Москва!»- подумалось Митяю. И понесли, понесли молодого дружинника тёплые  ветры к южной стороне. Кружили орлы над Опольем. Тут и там высились города. И вставал, и рос посреди дремучих дубрав новый город над порубежьем, над исконною русской рекой Окой. И славное  имя  - Орёл  уже входило навсегда в нашу историю.
Чернели  вспаханные поля, и всё полнилось, ширилось пространство вокруг Митяя, заполнялось певучей славянской речью.  Вдруг навстречу ему вышел зарубленный в схватке  с татарами  отец и почему-то проговорил голосом дядьки Семёна:                - Так- то, сынок, смотри и соображай. Наше дело вспахать и засеять эту землю, а урожай дети наши будут собирать.
Взявшаяся невесть откуда стая голубей с золотым опереньем, легко подхватила невесомое Митино тело и понесла высоко-высоко к самому солнышку. Оставшиеся внизу ратники вместе с отцом и дядькой Семёном всё махали вослед ему шапками и кричали:
- Митяй, что там видать с твоего поднебесья?
А он, вольно раскинув руки, парил и парил над всем белым светом: над зелёными лугами, над чёрными дубравами, над синим морем-океаном.  Всё сущее стало подвластно его взору!

Глава 2
- Митяй, просыпайся! Ехать пора, – долетел голос ратника до слуха юноши, разрушая чудесные видения сна.
 Всё явственнее донеслись и другие звуки. Он сел на разостланный с вечера плащ. Краем глаза увидел, как  дежуривший в предутренней страже   Сергуня Медведев, подойдя к затухшему костру, о чем-то вполголоса  докладывал дядьке Семёну. Как напрягся их старшой, услышав тревожную новость.
 Сергуня  рассказал десятнику, что ночью он видел, то ли зарево, то ли всполохи в той стороне, куда двигался отряд.
 -Не  знаю, старшой,  что мне поблазилось, но я будто крики женские слышал, – бубнил он своим хрипловатым голосом.
 Услышав его последние слова, проснувшиеся дружинники задвигались быстрей,  почти на ходу перекусывали остатками домашних запасов и, поёживаясь от утренней прохлады, садились на подсёдланных коней. Сами, без команды старшого, вытянулись в колонну по двое и осматривали своё оружие. Семён разобрал поводья своего Ворончика и, оглядев подобравшихся,  сразу вдруг построжевших  спутников, легко вскочил в седло:
- Ну, братцы, двинулись, с Богом! Таперича  смотреть в оба глаза.  Ополье  сонных не любит.  Митяй, если что, с конями запасными останешься, – и, видя недовольство юноши, проговорил, как бы оправдываясь перед остальными:
- Ты ещё бою конному не  обучен.  Пропадёшь  зазря.  Держи кольчужницу на голову и волосы подбери! На Петрушку базарного похож, - старшой бросил на руки Митяя стальную сеточку. - Голову побереги. Не ровен час,   лишиться  её можешь.
 Он ещё раз осмотрел готовых к походу ратников и подозвал ладно сидящего на невысоком коньке всадника:
- Вот что, Авдей, давай выдвигайся на полверсты  вперёд, поедешь в дозоре. Ты здесь не впервой. Места тебе ведомы. Подашь знак, если что…
   Слушавший наставления всадник согласно закивал головою и подобрал поводья затанцевавшей под ним рыжей кобылки:
- Ничаво,  Семён Никитич, осмотрюсь. Я эти места позапрошлым летом изъездил вдоль и поперёк. На Луковской стороже целый год службу нёс.
  Он привстал на стременах  и, гикнув, понёсся вперёд, разбрызгивая подмёрзшие за ночь лужи. Отряд  конников молча двинулся следом.
 Встающее над дальней кромкой темнеющего леса солнце яркими лучами обрызгало окрестности. Наступающий день заиграл весенними красками.  Даже  не выспавшийся Сергуня Медведев, подставив утреннему свету крупное  угловатое лицо, заросшее рыжеватой щетиной, пробасил:
 - Глянь-ка, Ярило, как старается! - и, увидев неодобрительный взгляд старшого, добавил. – Дак, это я по старинке. У нас в деревеньке солнце весной все так зовут.
 Ехавшие рядом всадники оживились, начали потихоньку вести разговоры об оставленных семьях и родных селеньях. Вместе ехать осталось недолгое время. Через десяток вёрст часть отряда сворачивала направо, в сторону Луковского брода. Там тоже обосновалась застава, частью состоявшая из орловских служилых, а частью - из мценских новоприбывших ратников.
- Не горюйте, робята. Заставы по - соседству. Встречаться каждый день будем,  - проговорил десятник, прикрывая от солнца глаза ребром ладони. - Вот привал сделаем в  полдень и разъедемся, а к вечеру  на местах будем. Граница-то ведь по реке Сосне у нас общая, и сторожи наши рядом. Обустроимся и в гости друг к дружке наведаемся. Лутовин, дружок мой, тебя Сергуня  заждался,  поди?  Поклон ему от меня передать не забудь, да  Авдея Маслова слушайся! Молодой ты ещё, неопытный. Ну, да Авдейка всему научит. Ты смотри, а вот и он! Скачет - то, как шустро!
Семён напрягся, приподнявшись в седле и, оторвавшись от застывшего в ожидании отряда, зарысил навстречу  дозорному.  Разгорячённое от быстрой скачки лицо Авдея было злым и обеспокоенным:
- Семён, там за пригорком загон конный. Десятка два или чуть больше. Точно не сосчитал. Не до того было. Затаился я. Они там, в низине видать  ночевали. С ними пленники и телеги, видать у местных отняли. Ума  не приложу, как они по зимнику в набег решились? Видать оголодали в своих кочевьях.
   Семён, машинально опустил правую руку, отыскивая эфес кривой дамасской сабли:
- Десятка два, говоришь? Кто, крымчаки?
- Вроде не они. Шлемов и броней не видать. В малахаях и в шубах. Один у них справно в железо закован, видать алга – предводитель  их.  Я думаю, что ногайцы  по зимнику из своего кочевья вылезли Ополье пошарпать.
Семён недобро сверкнул глазами из-под  надвинутого шлема:
- Один хрен - нечисть поганая. Опять кровушку нашу сосать пришли! Молодец,  Авдей Силыч, что много рассмотреть успел. Откуда нападать будем?
 Маслов крутанул лошадью, становясь боком, рядом с десятником:
- Они только позавтракали и сейчас двинутся по руслу речки на запад. Там, через несколько вёрст, перелаз через реку Сосну. Вода полая ещё, не спала, но могут уйти берегом.
- Никуда теперь не уйдут, - десятник зло прищурился и оглянулся на своих. – Ну, братцы не выдайте!
Свои,  подобравшись, в напряжении застыли в  сёдлах. Перед боевой сшибкой как-то сразу постарели и заострились лица, явственнее выступили скулы и, как показалось молодому Митяю, у некоторых по-волчьи оскалились зубы. «Совсем, как стая перед охотой»,- мелькнуло у него в сознании, и лихорадочная дрожь окатила молодого парня с головы  до пят. Рука сама потянулась к заткнутому за пояс кистеню. Это разбойничье оружие он достал ещё в  Орле, на последние деньги купил на базаре и всё время похода прятал под полой полушубка.
Десятник, краем глаза уловив непроизвольное движение юноши, цыкнул в его сторону:
- Не смей ввязываться! Останешься с заводными лошадьми. Вяжите их на длинные чембуры и Митяю на руки сдайте. Вон там, правее, на перевале, рощица дубовая, кажись. Там и будем нехристей  ждать. Они вдоль ручья низиной пойдут. Там и навалимся с  бугра. 
Дружинники согласно закивали. Уже на ходу Коробецкий коротко бросил, словно отрубил:
- В плен степняков не брать. Рубите всех сразу!  В горячке легче, чем потом с ними возиться. По себе знаю…
  Через несколько минут маленький отряд ратников, поднявшись по травянистому склону, затаился в густом перелеске. В молчании, сжав в руках оружие, они наблюдали, как вдоль русла ручья двигались степняки. Впереди на золотистом степном скакуне красовался разряженный всадник. Утренние лучи солнца бликами отражались  от начищенных посеребрённых наплечников алги.
 Вслед за основной кучкой степняков  двигались телеги с награбленным добром и  пленники. Высокий старик, со связанными  руками, вышагивал впереди скорбной процессии, низко опустив голову. Его седые волосы клочьями спадали на  грязную пестрядёвую рубаху. Вдоль пояса рубахи был накручен волосяной аркан, длинным концом которого были  повязаны  руки женщин, бредущих за стариком. В конце обоза несколько конников гнали кучку белоголовых ребятишек.
  Коробецкий дождался, когда отряд ничего не подозревающих степняков окажется перед ним в луговой низине, вздыбил коня и с громким криком бросился им навстречу: 
- За мной, дружина! Москва бьёт с носка!
Как  камень, пущенный из пращи умелой рукой, отряд русских ратников вломился в голову степного отряда. Затрещали древки копий, вошедшие во вражеские тела. Высоко взметнулись в небеса первые победные крики, визг ошарашенных степняков и лошадиное ржание.
 Почти половина степного загона полегла сразу. Пронзённые короткими копьями – сулицами тела валились под конские копыта. Семён, оставив сломанное в боевой сшибке копьё, ощерившись, рубился сразу с двумя узкоглазыми всадниками, пытаясь пробиться к вожаку. Одного из  них он исхитрился  достать  концом клинка в плечо, а второй, умело отражая удары, прикрывался перекинутым со спины круглым щитом. Краем глаза Коробецкий успел заметить, как вражеский предводитель резко развернул скакуна и вместо того, чтобы броситься в кровавую свалку, резво поскакал по луговине, пытаясь уйти от нападающих.
Схватка стремительно близилась к концу.  Последние степняки валились под ударами окольчуженных русских  ратников. Сквозь звон метала и конское ржание взметнулся голос кого - то из  своих:
- Держите алгу!  Уйдёт сучара! -  это кричал, пытаясь взобраться в седло, раненый  дружинник Демьян Филатов. Резвый скакун вражеского предводителя стремительно увеличивал расстояние,  уходя от погони. Закинув круглый щит за спину, прикрываясь от  летящих вдогонку стрел, беглец,  пригнувшись к шее лошади, набирал  скорость.    Резким ударом сабли снизу и наискось влево, и  вверх, как косой, в подбородок, Семён, наконец,  срубил противника и вывалился из схватки.
     Из леса наперерез уходящему алге, крича и размахивая кистенём, скакал Митяй.  Через мгновение Семён увидел,  как всадники, поравнявшись,  поскакали рядом. Потом удар кистеня зацепил разряженного, и почти одновременно  над головой Митяя блеснула сабля.
 Оба воина свалились на землю, а освобождённые кони понеслись  дальше, забирая к  дубовому перелеску. Скакавшие вдогон ратники тормозили лошадей, спрыгивая на скаку к месту последней схватки. Ещё не отошедшему  от удара  степняку подоспевший   раньше всех Авдей начал выкручивать руку с зажатой  саблей:
- Цел, паскуда. Сёма, глянь, как малой, живой? 
 Семён бросил саблю в ножны и нагнулся к лежащему на земле Митьке. Из  рассечённой головы парня  на зеленеющую луговую траву стекала кровь.
 - Ах  ты, Господи! Не уберёг!  - Семён приподнял податливое тело за плечи и, рванув застёжки полушубка, приложился к груди:
- Живой он, живой! Чего медлите? - накинулся на обступивших их ратников. – Сергуня,  давай, тащи из сумки моей перемётной  чистое платно.
Увидев, как Медведев побежал к заводным лошадям,  не приподнимаясь, подложив под плечи и спину Митяя руки, Коробецкий отрывисто скомандовал:
- Хана, или как там его, - головой мотнул в сторону стоящего на коленях пленника,  - раздеть до исподнего и глаз  не спускать! Митяем я сам займусь. Авдей, поможешь до телег донести. Стоящие рядом ратники бросились к обозу.  Туда же потащили  связанного по рукам пленника.
               
Глава 3
Почему свернулось небо? Куда делось солнце, и исчезла синева? Серая ночь, и пылающий горн в кузнице. Дядька Семён бьёт молотом по наковальне. Во все стороны летят  колючие искры. А хуже всего, что каждый удар молота отдаётся нестерпимой болью в Митиной голове.
Митяй лежал на крестьянской подводе и был без сознания.
 Под голову ему подстелили  мягкую рухлядь*,  доставшуюся ратникам  в качестве добычи. Впряжённая в повозку неказистая  лошадка освобождённых пленников, неспешно помахивая хвостом,  двигалась в обратный путь. Рядом с повозкой, держа в руках пеньковые вожжи, размеренно  вышагивал высокий седой старик. Босые ступни его ног посинели от холода, но он смиренно шел рядом с повозкой и  о чём- то тихо говорил сам с собой, изредка  оглядывая окружающих:  или  творил слова молитв, или слал проклятия,  обращенные к пленённому предводителю,  который молча плёлся сзади, привязанный к  телеге.  По другую сторону от поскрипывающего на ухабах возка шла молодая девушка, внучка возницы. Она то наклонялась к лежащему  Митяю, то поднимала взгляд на деда и на его немой вопрос тихо отвечала:
- Дедка Крук, а парень - то дышит и что-то пытается сказать!  Может старшего кликнуть? 
Старый Крук отрывался от своих невесёлых дум, поворачивался к девчонке  задубелым,  морщинистым лицом и коротко бросал в ответ:
-  Ничего,   внучка,  он малый молодой, крепкий, сдюжит. Кровь я ему затворил, а дальше - всё в руках богов. Бред у него.
Потом, сделав ещё несколько шагов, он обернулся  назад, сплёвывая в сторону  пленника:
- Ну, ужо, супостат,  дай только до дому добраться.  Я тебе за сыновей  своих башку бритую тупой   секирой рубить  буду!      
       Рядом со стариком, настороженно поглядывая в сторону полураздетого пленника, брели  две женщины, окружённые светлоголовыми ребятишками. Это были жёны погибших сыновей  Крука.
 Тяжёлые, безрадостные мысли ворочались в голове старого Крука - Ворона. Вот так, всего - то за  два восхода солнца, круто изменилась к худшему вся жизнь маленького  рода.
  Как жить дальше?! Старик  осматривался на ходу и тяжело вздыхал. Как же так получилось, что не смог он уберечь своих последних сыновей и  старую жену Малушу? Сколько помнил себя  Крук  их небольшой, но дружный род жил на берегу реки Сосны. Деревянные жилые строения, срубленные предками,  были крепки и  пригодны для жилья. В незапамятные времена их далёкий пращур Мстиша поселился на лесистом мысу, там, где болотистая речка Колпёнка  впадает в полноводную Сосну.
 По преданиям  был тот Мстиша  дружинником великого князя - воителя Святослава Киевского. После разгрома Хазарии, возвращалось русское войско в свои земли водным путём. Тяжело нагруженные взятой добычей славянские  ладьи поднимались с Дона вверх по  реке Сосне. На многие вёрсты растянулся судовой караван. Когда подходили к верховьям, открылись у княжеского дружинника Мстиши незалеченные до конца раны.
 Друзья-побратимы не бросили одного. Высадились на берег вместе с ним. Князь Святослав тогда поступил по справедливости: наградил их серебряными гривнами за проявленную храбрость, оставил ладью с добычей.
 Осмотрелись побратимы. Места - то свои, знакомые, лесные. Трое их было. Молодой сотник Лучко, товарищ его - синеокий неунывающий Дубок и Мстиша раненый и недвижимый, ослабевший от потери крови.
 Хотя и лежало городище Лучково всего- то верстах в тридцати
 от места их высадки, не заспешил Лучко домой, а  остался раненого выхаживать. Все втроём были вятичами, потому и держались вместе: вместе уходили в поход, вместе  на новом месте осели.
  Выгрузили из лодки добычу, соорудили для раненого шалаш, благо до осени время в запасе было. Благодаря заботливому уходу, начал Мстиша поправляться. Взялись побратимы за топоры и за неделю-другую срубили из сосновых брёвен жильё. Поставили над урезом лесной речки баньку. Затопили очаг в избе. А ближе к осени ушёл Лучко к  себе в родное городище. Оставшиеся  товарищи думали, что насовсем покинул их побратим. Ан нет,  не мог бросить  друзей Лучко. По первому снегу, а точнее, как только встал лёд на Сосне, вернулся он не один, а с целым санным обозом. Пришли с Лучко несколько молодых охотников со старого городища, а вместе с ними  девушки - их сёстры,  невесты. Не поладила молодёжь со старейшинами рода, вот и ушла,  искать себе новые места...
  Старик натянул вожжи, останавливая лошадь:
 - Застопори копыта, милая, - и повернулся, обращаясь к внучке. – Смотри, Дубравушка, освободители наши догоняют. Значит, прикопали поганцев. Быстро управились.
  Всадники подъехали неспешной рысью. Семён, свесившись с седла, наклонился над лежащим в телеге Митяем. Встревожено посмотрел в сторону возницы:
- Ну что, дед, как парень? Живым довезём?
  Старик степенно поклонился старшому:
- Ништо, батюшка, живой мальчишка. Жизненные жилы в нём не затронуты, а там - всё в воле богов. Крови он много потерял. Этот сыроедец, - старик кивнул в сторону привязанного к задку телеги пленника, – не только голову ему разбил, а и вдоль спины клинком пластанул. Ослаб малец сильно, бредил и  всё тебя в беспамятстве поминал. Знать привязался к тебе сильно. Семён  тяжело слез с коня:
- Спасибо тебе, дедушка! Как звать, величать - то тебя,  добрый человек?
  Старик вздохнул и прищурил на солнце слезящиеся глаза:
- Круком отец при рождении назвал – вороном значит. Чернявым я на свет появился. А в крещении батюшка заезжий Василием нарёк. Да я уже и сам почти забыл это имя. Так, что  зови меня Круком, так оно для всех, - он показал взглядом на  родню,  – привычнее будет.  А твоим ратникам всё равно как меня прозывать. Ты мне, старшой,  скажи, куда вы- то двигаться далее будете?
 Семён  молча оглядел свой маленький отряд:
 - Путь у нас один -  к реке Сосне. Границу будем обустраивать. Так что дедко Ворон одна у нас выходит дорожка. Веди на свою усадьбу! Может,  кто и уцелел там из твоих?
 Старик дёрнул вожжами:
- Ну что ж, ко мне, так ко мне. Тогда надо поспешать. Может ещё тела сыновей моих зверьё не успело потревожить. Похоронить  по-человечески надо, -  старый Крук поник седой взлахмаченной головой. - Эх, горе мне, горе старому Ворону. Как мог я этих поганцев проморгать?  Вы там этих шакалов степных  надёжно  прикопали?  А то ведь души врагов не успокоятся, и после смерти козни начнут строить?
  Заботливо поправив ветошь в изголовье Митяя, Коробецкий вскочил в седло и уже  верхом  ответил, обращаясь больше к стоявшим в сторонке женщинам и детям:
- Не бойтесь,  более они вас не тронут. В обрыв мы их покидали и землицей  чёрной хорошо присыпали.  Теперь вовек шакалы не выберутся. И других,  таких как этот мурзак закопаем в чернозём навсегда, - он кивнул в сторону посиневшего от холода пленника. – Теперь нашу силу русскую никому не согнуть. А вас люди в беде не оставим! Даст Бог  обустроимся по - новой.  Детей поднять поможем. Ничаво, вон, какие защитники родного края растут! - перегнувшись с седла, он неумело провёл загрубевшей ладонью по всколоченным волосам одного из ближайших  мальчишек. – Трогай! 
 Ворон встревожено посматривал на солнце:
- Поспешать бы надо,  старшой. Сейчас на шлях Луковский выберемся. Там рядом колодец старинный.  Лошадок напоим и дальше пойдем. К закату до места доберёмся.
  Через несколько минут маленький отряд всадников вместе с обозом, перевалив через пологий пригорок, выехал к истоку болотистого ручейка. С правой береговой стороны его расстилался  луг. Молодая трава уже густела свежими побегами. Из-под  пригорка выбивался на свет Божий родник. Над  хрустальной чашей ключевой воды виднелись дубовые столбы полусгнившей часовенки.
  Старик поднял руку:
- Вот здесь и передохнём маленько. Только лошадей в роднике не поите. Ниже по ручью воды всем хватит. Родник этот мы с давних пор почитаем. Все роды наши здесь раньше на празднества в честь богов сходились. Ныне всё забыто, -  старик  перекрестился неловко на покосившийся деревянный крест. - Располагайтесь здесь! 
Спешившиеся ратники вперемежку  с осмелевшими ребятишками утоляли жажду и доставали из перемётных сумок остатки еды, угощая освобождённых пленников. Доброе весенние солнце, перевалив зенит, золотистым обручем начинало скатываться со светлой небесной горы. Старый Крук поднялся с прогретого пригорка и, растирая затёкшие ноги, проговорил, повернувшись к Семёну:
 - Давай, старшой, поднимай людей. Дальше двигать будем. Надо засветло на пепелище своё попасть. Осмотреться, что и как там? Может и уцелел кто из моих? Спрятался, аль пораненный помощи ждёт, – старик с надеждой и жалостью посмотрел в сторону засобиравшихся женщин и детворы. – Хотя вряд ли. Эти супостаты нас врасплох застали.
 Семён, согласившись со стариком, кивнул головой и подозвал стоящего неподалёку Маслова:
- Ну что, Авдей Силыч, прощаться будем. Тебе - на - Луковец с робятами, а мы со стариком - дальше,  на полдень. Дорогу, поди, не забыл?
 Невысокий коренастый ратник тряхнул редкой рыжеватой бородкой и расплылся в улыбке:
-  Не сумлевайся, Никитич, как свои пять пальцев путь ведаю, да и ребят своих доведу до места. Сейчас бережком по-над ручьём этим, на закат,  а вёрст через семь - и на Сосну выйдем. Там до заставы Луковской  - рукой подать. К вечеру на месте будем.
 Расставание с  тремя ратниками, направившимися на Луковскую  заставу, было недолгим. Все спешили продолжить путь.  Уже садясь в седло,  Авдей обмолвился:
- Семён Никитич, может нам отдашь этого поганца, - указал он кнутовищем на пленника. – Батьке Лутовину в подарок. Он его на  кого-нибудь обменяет.  Наших ребят ещё много у Нагаев в неволе томится.  Да и вам мороки с ним не будет.
Коробецкий, натянув поводья, приподнялся на стременах:
- Нет,  Силыч, уж больно горяч  Лутовин бывает. Как бусурмана этого увидит, не удержится,  взаправду башку снесёт. Я тебе его коня дал.  Добрый скакун, - он почти с сожалением оглядел стройного степного жеребца, так и норовившего сцепиться с лошадьми стражников. - Упаси Бог!  Настоящий зверюга! Ничего,  Лутовин казак  добрый, справится. А, что до горячности твоего батьки, это и понять можно. Как сейчас помню я его молодым станичником. Тогда, лет двадцать назад, вместе с атаманом Сусаром Фёдоровым пришёл он под стены Казани. Ловок и удал был Лутовин. Вместе штурмовали мы  неприступные стены столицы  татарского ханства. Первый тот  штурм казанцы отбили. Мы-то отошли, а Лутовин крепостную башню захватил со своим казаками, да и остался стоять в ней.  Два дня удерживал.  Когда мы  опять на стены полезли, здорово он нам помог.  Да вот только, пока мы готовились к следующему штурму,  из его сотни всего человек пять в живых осталось, да и те все исколотые. А басурманских трупов  я несколько сотен насчитал, пока  со счёту  не сбился, да и некогда было. Наши ратники московские к ханскому дворцу кинулись, ну и я вместе с ними. Крепок душой и телом оказался казаче.  Оклемался за неделю. Царь – батюшка за тот подвиг ему самолично золотую цепь на шею повесил.
Коробецкий  молодцевато приосанился в седле:
- Да-а,  щедр тогда на радостях был Иван Васильевич. Всю Дон – реку с притоками отдал казачеству в вечное пользование.  И нас грешных слуг своих не забыл, - Семён  потянул из ножен клинок, матово блеснувшей булатной синевой. - Дамасская сталь-то. Царский подарок! Другой такой у нас в Орле и не сыскать, пожалуй?! Не захотел Лутовин на Дон возвращаться. Вся станица его почитай на стенах полегла. Вот и попросился сюда, на пограничье. Поклон ему передай  от меня низкий, Авдей Силыч!
 Уходящие ратники склонили головы и развернули коней на закат.  С  Авдеем Масловым в сторону Луковской заставы отправлялись ещё двое орловских ратников - простоватый деревенский парень Сергуня Медведев и черноволосый молодой Петрован Локтионов. Первый раз они ехали править государеву службу. Обоим пограничникам старшой выделил по запасной лошади со сбруей и седлом в придачу из доставшейся добычи.
   Разъехались служивые ратники в разные стороны,  надеясь на новую встречу. 

Глава 4
По-разному  сложились нелёгкие судьбы наших далёких предков. Добродушный Сергуня Медведев много лет бессменно нёс сторожевую службу на заставе. Обзавёлся семьёй. На левом берегу реки, на высоком пригорке, откуда на много вёрст вокруг были видны заречные дали, срубил он  просторную избу. Рядом с ним поселились соседи: несколько семей бежавших с польско–литовской стороны  попросили  старого казака Лутовина приютить их на московской стороне.  Так вырос небольшой посёлок. Каждой весной ревела и ярилась  Быстрая Сосна,  привольно разливаясь по окрестностям тёмными озёрами половодья. Шумным и полным весёлого смеха, и детских потех  становился дом  русского ратника Сергуни. Но однажды весной, когда река унесла полые воды в Дон, и тёплые южные  ветры закружились над густеющими травами, вслед за ветром  накатилась на Ополье  волна крымской конницы.   Спасая жену и детей  от татарской петли, пал Сергуня на пороге своего уже полыхающего дома. Пронзённый копьями смотрел он стекленеющими глазами на дальний перелесок у синего горизонта, куда уводил оставшихся жителей его друг и побратим Петруха Локтионов по прозвищу Жук, тоже израненный после неравной схватки, но живой и нашедший в себе силы  спрятать доверившихся ему земляков.             
 Отбиваясь от передовых загонов  уходила по лесной дороге малочисленная застава  Лутовина.  И скакал с тревожной вестью о новом нашествии из степей постаревший Авдей Маслов. Все пограничные сторожи стягивались под защиту крепостных стен Орла, Новосиля, и Мценска. Пружиной сжималось Ополье, чтобы дождавшись подкреплений из глубин   Московского государства, распрямившись со стальным  звоном,  гнать врага снова в степь, раздвигая свои границы. И никому не под силу было остановить эту наступательную мощь великого народа. Вслед за воинством шли пахари и умельцы, чтобы обустроить эту благодатную землю. И, уже вцепившись в неё, прорастали зеленеющими нивами, рубленными из дерева селениями и весями. Прорастали вглубь её чернозёмов холмиками отеческих могил и потемневших от времени крестов. Наполнялось Ополье певучим славянским говором и колыбельными песнями русоволосых молодух. Луковское поселение, вновь возрождалось из пепла.
Далёкие потомки Авдея Маслова по - хозяйски осваивали верховья реки Сосны. А место то, где стоял дом Сергуни, его уцелевшие потомки, чтя его память, так и назвали Медведевским бугром. До сей поры лежит деревенька  Медведево на  крутом берегу русской реки.
Состарился и отошёл от ратных дел бывший лихой казак Лутовин. За верную службу пожаловал его царь Фёдор Иоанович,  деревенькой  неподалёку  от  села Дроскова. А потомки Пётра Локтионова, переселившись на свободные чернозёмы, стали первыми жителями деревни Гречик. Оттуда родом моя матушка, урождённая Локтионова. Вот так переплелось наше прошлое и настоящее. Но всего этого никто не знал  из русской сторожи. Просто и обыденно разъезжались, каждый своей, предназначенной одному ему  дорогой.               
               



Глава 5
Семён Коробецкий, сдерживая порывистого жеребца, едва ли не с  завистью смотрел на отъезжающих товарищей по совместному походу.
Луковская застава существовала с незапамятных времён и была обустроена, с отлаженным воинским бытом и устоявшимися традициями. Много раз, горевший в огне набегов и нашествий степных орд, Луковец  отстраивался и полнился уцелевшими и пришлыми людьми: старое место было привычным и обжитым. Просёлочная дорога, начинаясь у околицы селения, вела прямиком в Новосильскую крепость.
 Двести с лишним лет тому назад удельные князья Новосильские основали на западной границе своих владений этот сторожевой пост, имевший для небольшого Верховского княжества важное стратегическое значение.
С давних времён на правобережье реки Сосны простирались степные просторы. Обилие родников и небольших  речек, заливных лугов и полей с густыми высокими травами испокон веков привлекали на эти благодатные чернозёмы орды кочевых народов. Были печенеги, были хазары. Потом пришли сюда половцы. Исторический котёл наций и языков вскипал набегами и кровью, через край перехлёстываясь на славянское левобережье.
 Сколько мужества и терпения нужно было иметь живущим на Ополье нашим предкам вятичам, чтобы из года в год, из поколения в поколение, с оружием в руках отстаивать свою независимость от вечно голодных и алчущих добычи, рабов и даней степняков?! И ведь терпели, пахали и сеяли, даже не всегда уверенные в том, смогут ли собрать выращенный урожай? Строили грады и селения. Расчищали  лесные дебри под пашню. Воины и пахари, пахари и воины -  терпеливый и знающий себе цену народ. Народ,  умевший в одинаковой степени держать в своих мозолистых ладонях и обручи сохи, и рукояти боевых топоров и рогатин. Народ, устремлённый в  неведомое, но всегда казавшееся ему светлым, будущее. Народ,  живший и дышавший надеждой.   
Старый дедко  Крук, усевшись на передок крестьянского возка, прикрикнул на свою  отдохнувшую лошадку, и отряд всадников с детьми и женщинами двинулся, постепенно забирая к юго-восточной стороне.
Через несколько вёрст перевалили через холмистую возвышенность с редкими, там и сям  разбросанными кряжистыми дубами. Царапая корявыми вершинами горизонт, они молчаливыми часовыми застыли на покатых пригорках, охраняя покой непаханых чернозёмов.
 Едва приметная в траве колея дороги потянула под уклон. Слева, по дну заросшей серым ивняком балки, бежал едва приметный ручеёк. Крук обернулся к ехавшему рядом ратнику:
 - Вот и речушка наша начинается. Теперь и дом недалече, - он показал  кончиком кнутовища в сторону зарослей. – Колпёнкой она называется, а там, где она в Сосну вливается, усадьба моя находится, - и, словно спохватившись, добавил со вздохом,  - вернее сказать, – находилась до вчерашнего дня. Говаривали старики, что раньше было селение на том месте большое.  Предки - то мои из рода цапли - колпицы. Вот и название у речушки  птичье, да и поселение то Колпной называлось. Жили наши пращуры – не тужили… - дед сердито засопел вислым утиным носом и нахмурил белесые, почти сросшиеся брови. – Так нет же, не дают покоя нашей земле! Сначала половцы набегами донимали -  отбивались и терпели до поры,  а потом, как татары вслед за ними нагрянули,  совсем от них спасу не стало. Захирел наш славянский род птицы - колпи. По несколько семей зараз снимались с этих насиженных мест и уходили  в леса глухие. А куда было деться, если за рекой ордынские юрты расположились? Кочевья ихние там были. Извели поганцы  поборами да данями под корень. Вот народ-то в глубинку, поближе к центру подался. Да-а, такие дела, - старик натянул вожжи. -  Дубравушка, посмотри, внуча, как там болезный наш?
 Подскочившая девушка осторожно поправила ветошь в изголовье лежащего Митяя:
- Спит он, дедушка, - она подняла взгляд на десятника. - А можно я сама за ним и дальше ухаживать буду? - Семён, разрешающе кивнул головой.
 Обходя косогоры и овраги, едва приметная дорога с каждым шагом приближала и жителей, и ратников к конечной точке пути у слияния Колпёнки с Быстрой Сосной.
    Ещё при подъезде к бывшему селению, ехавшие впереди всадники почувствовали запах гари. А через несколько минут все увидели обгоревшие строения. Будто чёрные зловещие вороны, чернели на покатом кургане остовы былых жилищ.
В скорбном молчании разбрелись дети и женщины по родному пепелищу. Сойдя с коней и держа их в поводу,  молчаливой кучкой, без команды сняв шлемы и шапки, стояли рядом  орловские дружинники.
  Семён оглянулся на своих:
- Ну что, робятки, хватит горе горевать. Чай не бабы, а воины. Пора бы привыкнуть. Хотя к такому…, - он поглубже натянул шапку. – Давайте людям помогать тела родовичей отыскивать и обихоживать,  деду нашему помогите, а я пока молодух хоть немного успокою. Семён зашагал, обходя ещё дымившиеся  головёшки. За ним двинулись остальные.
Женский плач и причитание стали громче. Подле входа в свой разрушенный дом, наклонившись над убитым  мужчиной,  горестно  ссутулившись, застыл Крук.
        - Старшой это, Константином  звали, – старик с натугой опустился на колени. - Как же так получилось, сынок? Не тебе, а мне бы лежать  мёртвым у родного порога… Так бы правильнее было.  Он поднял взгляд к вечернему потемневшему небу и тихо шептал древнюю молитву  Велесу,  моля великого славянского бога о свершении справедливой мести.  Младшего сына Добрыню нашли невестки старика.  Высокий светловолосый красавец встретил смерть стоя, пронзенный тяжёлым  копьём степняка, так что железное остриё глубоко вошло в дерево полусгоревшего деревянного сруба пристройки. Обхватив рукой сломанное древко, он так и застыл, устремив уже потухшие очи на закат.
      Тела сыновей дружинники вынесли с пепелища и положили рядом с усадьбой на примятую молодую траву ближайшего пригорка. Вокруг лежащих на сырой земле братьев,  оплакивая свою опору и надежду, суетились женщины рода.   Дети убитых  молча глазели, понимая, что произошло непоправимое. Мальчишки постарше хмуро, словно стыдясь своих слёз, дичились, отводя взгляды.
    Демьяна Филатова, ослабевшего от потери крови, с разрубленным предплечьем, осторожно сняв с седла и бережно поддерживая, увели к уцелевшей стоящей на отшибе баньке.  Туда же на руках отнесли не приходящего в сознание Митю.
   Старый Крук отыскал в  окружившей его кучке родственников плачущую Дубравку:
- Ну, будя, будя, внученька. Завтра, милая, ещё наплачешься на тризне. Поспеши ныне, пока  не совсем  сумеречно, до бабушки Макоши.  Пускай берёт свои травы и обереги, да сюда поспешает, не мешкая. Мёртвым место на  небесах, а живым её помощь требуется. Вон ратнику  кровь затворить надо,  молодого парня в чувство привести, чтобы не уснул навечно,  - он ласково провёл огрубевшей  ладонью по льняной копне на голове девушки. – Поспешай,  родимая!

Глава 6
   Длинные тени деревьев и кустарников по обеим сторонам извилистой, еле приметной тропинки ломались и таяли в меркнущем свете догоревшего дня.   
Дубравка  не шла, а почти бежала, чтобы побыстрее миновать
старое, заросшее бурьянами городище. Несколько пологих курганов лежали по левому берегу реки Сосны, перед впадением в неё заросшей камышом речки Колпёнки.
В родном селении считали это место нехорошим, и даже при свете дня редко кто заходил сюда. Лишь старый дедушка Крук иногда часами просиживал на восточном склоне одного из них, встречая восходящее солнце. Какие думы бередил в своём сердце старик?
 Когда-то, до того, как в эти края доскакали полудикие орды хана Батыя, здесь кипела жизнь.
 Селение  рода желтоклювой  колпи было многолюдным и управлялось избранными старейшинами. Жители платили десятину великому князю Черниговской земли и спокойно проживали под его высокой рукой. Потом земля стала полниться княжескими междоусобицами. Каждый из окрестных волостителей  тянул  кусок чернозёма к себе, а вместе с ним  жителей - пахарей и ремесленников. И стала земля вятичей, как лоскутное одеяло, разорванное на части. Вот тогда и пришли, хлынули половодьем из степных краёв злые полудикие орды лихих наездников. При первых вестях о нашествии многие мужчины  из селения ушли защищать городские стены Карачева, Дедославля и Козельска,  да и сложили там свои буйные головы под басурманскими кривыми саблями. Остались лишь воспоминания, тоскливые песни, да могильные курганы. А вслед за ними покинули род старые славянские боги. Ушли, канули в небытие, оставив людей без веры в будущее. Потом на эту многострадальную землю проповедники принесли крест и причастие, но некоторые из стариков до сих пор придерживались веры своих далёких предков. 
  Уже темень окутала округу, когда Дубравка, перейдя речку
по шаткому, едва различимому бревну, взобралась  по тропинке на противоположенный берег. Отдышавшись, осмотревшись немного, пока глаза привыкли к темноте, она, скорее по наитию, двинулась вглубь чащи. Еще будучи маленькой, девушка вместе с дедом Круком ходила навещать одинокую старушку. Почти на ощупь она двигалась всё дальше в лес, обходя торчащие пни и поваленные деревья, не осознавая времени,  все шла вперёд, пока заросли вдруг не раздвинули свои древесные объятья. Прямо перед ней на небольшой полянке заблазилась похожая на лесной шалаш, вросшая по самую кровлю не то избушка, не то землянка. Из темноты возникла редкая, почти обрушенная горожа. На покосившихся кольях кое - где белели черепа животных. На самом высоком столбе, державшем покосившуюся  воротину, был закреплён крупный медвежий череп, по поверьям  призванный отпугивать лешаков и другую лесную нечисть. В крохотном окошке тускло мерцал огонёк.  Затаив дыхание, Дубравка постучала в низкую дверцу избы.
- Заходи, деточка, не бойся, я тебя уже с вечера жду, – раздался негромкий старушечий голос, и дверь, как показалось Дубравке, вдруг, заскрипев, приоткрылась сама собой.
В глубине избушки при свете горевшей лучины она увидела высокую, одетую во всё чёрное женщину со сморщенным лицом, на котором выступал заострённый, словно клюв, нос, но на девушку глядели молодые и ясные, совсем не старушечьи глаза:
 - Я знала, что ты придёшь. Духи леса подсказали, – старуха взяла за руку застывшую у порога Дубравку. – Слышала и видела, как горело  селение. Ах ты, беда горючая!  Сюда-то поганцы не добрались, слава Стрибогу, не нашли мою избу. А, может, не успели? Рассказывай, девонька, за каким делом ко мне пожаловала? Живых лечить или мёртвых оплакивать? - старушка подвела и усадила девушку на грубую лавку в углу.
 Осмотревшись в  неказистом жилье, Дубравка поведала обо всём без  утайки.  Старушка молча  слушала печальный рассказ, а сама между тем складывала в холщовый мешочек наговорённые снадобья и пучки засушенных трав.
В селение старого Крука они  возвращались уже  ночью. Полная луна, цепляясь за верхушки деревьев, освещала тропинку мертвенным светом. Наконец,  добрались  до одиноко темневшего над обрывом бревенчатого сруба баньки. Старуха, осмотрев раненых, попросила Дубравку согреть воды. Нашёптывая тягучие и непонятные слова заклинаний, она умело обработала раны ратников принесёнными мазями. Остановив кровь из порезов, перевязала повреждённые места чистым холщовым платном и, присев на ступеньках в холодной парной, стала ждать, когда закипит вода в маленькой корчаге. Ловко перебирая пучки сушёных трав, она тихим голосом, поведала сидящей рядом девушке о своей, давно ушедшей юности:
- Когда-то, дева, и у меня было цветение юности и красоты.  Я родилась, когда селение было шумным и оживлённым. С самого детства меня воспитывала  бабушка, старая наша ведунья. Она - то и открыла мне секреты врачевания. Вместе с ней я заготавливала и сушила различные целебные  снадобья,  - старушка оглядела мерно дышавших ратников. - Вишь, успокоились! Помогли заклинания-то! Да, дорогую цену  заплатить мне пришлось за эти древние наследственные  молитвы. Когда я стала разбираться в лекарственных растениях и людских недугах, то привела меня ночной порой наставница  вот в такую же мыльню. Долго читала священные древние напевы, пока на стене не проявилась изображение прекрасной молодой женщины с младенцем на руках. Наставница подала мне в руки самострел и приказала стрелять в изображение, - старушка тяжело вздохнула и уставилась в угол почерневшего закопчённого сруба.
Дубравка напряглась в ожидании:
 - И что же ты сделала, бабушка Макошь?
- Да что там рассказывать? Стрельнула я, чтобы власть над тёмною силой обрести, а иначе нельзя было. По наследству эта власть в нашем роду, по женской линии передавалась. Власть обрела, а счастье потеряла. Нет у меня ни семьи, ни деток. А после ухода из мира сего мне и в Ирий наш славянский путь заказан. Тысячу раз я потом пожалела, что свою бабку послушала, да что уж теперь… - старушка поднялась. – Вот и взвар готов. Давай дева питие для ратников готовить. Ты, милая, запоминай,  как это делается. В жизни многое делать придётся. Хочешь и тебя, девонька, врачевать научу?
И увидев страх в глазах Дубравки, печально улыбнулась:
 - Да ты не пугайся. Я без тёмной науки и без ведовства тебя болезни из людей излечивать научу. Ну, да ладно, засиделась я. Вот из этой корчажки и будешь молодцу болящему отвар давать, по ложке на утренней зорьке. Авось поправится. Сейчас у него голова сильно болит. Супостат ему чуть все паморки не отбил. Как на ноги встанет, ты его ко мне приводи. Я в его голове порядок наведу. А ведь чую я, что между вами ниточка протягивается!
Старушка аккуратно собрала свёрток с остатками трав, тихонько вышла за дверь и растворилась во тьме. Остаток ночи Дубравка провела сидя  подле изголовья мечущегося в беспамятстве Митяя.
Глава 7

Перед утренней зорькой в разорённом и разграбленном селении снова вспыхнул огонь. Находившийся в дозоре ратник спешно растолкал спящего в предбаннике Семёна:
- Старшой, опять в селении что-то полыхает!
Семён по старой воинской привычке через секунду стоял на ногах, инстинктивно пристегнув к поясу лежавшую рядом саблю. Выскочив за дверь, он осмотрелся: в розовеющем рассветном воздухе улавливался запах гари. Рядом с порушенной избой, а точнее с её земляным нижним остовом, горел костёр из оставшихся деревянных стропил и стеновых брёвен.  Перед кострищем в белом домотканом одеянии, воздев к светлеющим небесам руки, стоял старый Крук-Ворон. На вершине костра, в самом центре жара, лежали мёртвые тела его сыновей.  Подоспевшие ратники с любопытством взирали на совершавшееся действо. По другую сторону кострища, тихо подвывая, плакали женщины, окружённые проснувшимися детьми. Не обращая ни на кого внимания, Крук молился старым славянским богам. Молился о том, чтобы они открыли путь душам сыновей в небесный Ирий. Семён тихо подошёл к старику, творящему древнюю молитву, и, не отрываясь, смотрел, как сгорают на вершине огненного холма  тела  сыновей старого вятича.
 Когда погребальный костёр догорел, оставшийся  пепел родовичи осторожно смели  в  кучу и стали насыпать небольшой курган над местом вечного упокоения последних мужчин  из рода Желтоклювой  колпи.
Взобравшись на рукотворный холмик, старик протянул руки на восток, приветствуя восходящее светило, и запел прощальную напутственную песню, отправляя души сыновей в безвозвратную дорогу по ту сторону жизни.
Окончив погребальный обряд,  Крук достал из потаённого места небольшой бочонок хмельного стоялого мёда и по очереди, начиная с десятника, начал обносить им дружинников, наливая крепкий пенистый напиток в почерневший от времени ковшик.
 Торжественность тризны нарушил прискакавший дозорный Алёша Гаврилов. Он принёс ещё одну тревожную весть о том, что с поля к правобережью Сосны движутся какие-то люди. Все находившиеся рядом ратники, похватав бывшее под рукой  оружие, кинулись к  берегу реки. На другой стороне по степи, в верстах  двух, двигался отряд, чем-то похожий на обоз. По мере его приближения стали различимы крестьянские телеги, а рядом с ними, погоняя  тягловых лошадок, шествовали бородатые мужики. На возах, нагруженных нехитрым крестьянским  скарбом, сидели  ребятишки. Впереди неспешно шел высокий старец в рясе, очевидно священник.
 Семён Коробецкий, сидя в седле, внимательно осматривал приближающийся обоз.
- Кто вы такие, люди. Куда путь держите? – прокричал он, приподнявшись на стременах.
Река Сосна была неширокой и голоса разговаривающих по обеим берегам слышались отчётливо.
 - Мы беглые с литовской стороны, – долетел до Семёна голос
старца. – Снялись с насиженного места, почитай всем селением. Всё побросали. Богом просим, служивые, пустите на свою сторону!
 Семён оглянулся на своих ратников и по молчаливому наклону голов понял, что все ждут его решения.
 - Ну что ж, люди, переправляйтесь. Выше по течению перекат видел. Там и перевезётесь, - и, словно оправдываясь, вполголоса проговорил, обращаясь к своим дружинникам, - тягловые посошные людишки государству ныне нужны. Будем их обустраивать и на землю сажать.
Через час обоз с беглецами успешно переправился на левобережье. Пока Семён Коробецкий расспрашивал прибывшего с крестьянским обозом батюшку, его ратники с любопытством осматривали  крестьян. Широкоплечий крепыш Алёша Гаврилов, которого в отряде за его силу и ловкость прозвали Алёшей Поповичем, подойдя к молодому могутному на вид детине, начал расспрашивать:
- Как звать- то тебя, молодец - крестьянский сын?
Парень вздохнул, словно вспоминая о чём - то дорогом:
 - Ильёй батюшка во время крещения нарёк. Громовы мы по двору.  Батьку татары зарубили, а мамку в полон забрали. Жива, али нет?  Не знаю. Сгинула без вести на чужбине.
- Ну а ты, куда же смотрел? Защитить не мог с такой силой – то? Ручищи, как лопаты. Али драться не свычен?
- Да, нет, я их-то, татар, двоих на заднем дворе у себя поймал. Сабли-то колом у них повыбивал, а потом друг об друга головами стукнул - из них и дух вон. Пока с ними провозился, остальные далее ускакали. Я за ворота выскочил, а на улице - ни души, только избы повсюду горят, - парень виновато потупился и замолчал.
- Головами, говоришь, друг об друга - и дух вон? Молодец, детинушка. А давай силой померяемся? - Алёша засучил рукава кафтана и начал подступать к парню. Илья, выставив перед собой руки, обхватил соперника поперёк туловища, легко оторвал от земли опешившего Гаврилова и осторожно, словно ребёнка, уложил на спину. Посрамлённый Алёша, освободившись из могучих объятий, резво вскочил на ноги:
- Ну, братец, и наградил тебя силёнкой Господь, неимоверной! Я такого первый раз встречаю. Истинный Бог – Илья Муромец! Жил такой богатырь на Руси в древние времена.
И под шумное одобрение окруживших их ратников добавил:
- Давай к нам в дружину! Вместе степняков бить будем.
- Что за шум, а драки нету? – закончив беседу с прибывшим  священником, к собравшимся в круг ратникам подошёл Семён. Вперёд выступил Алёша:
- Семён Никитич, хотим мы тебя попросить, чтобы ты взял в нашу дружину вот этого парня, – он подвёл старшого к стоящему в центре круга Илье.  – Сирота он, а сила в нём таится огромная, на себе испытал.
Коробецкий  внимательно оглядел прибывшего:
- Да, на вид могутный, детинушка. А ну, подыми лошадку под грудь! - он кивнул в сторону коновязи, где стояли подсёдланные лошади.
Илья неспешно подошёл к лошадям, выбрал самого рослого жеребца Ворончика, на котором ездил Семён Никитич, согнувшись залез под брюхо, и, охватив его за передние ноги, оторвал  от земли, стал в полный рост, принимая всю тяжесть конского туловища на плечи.
Семён закивал головой:
- Да, силён человече! Не перевелись ещё богатыри на святой Руси! Он повернулся к ратникам:
- Берём малого?
Стоявшие вокруг дружинники одобрительно зашумели:
 – Берём, берём, старшой!
- Ну что ж, лишний воин нам - не помеха. Тебе Лексей на обучение отдаю. Смотри  поумней обучай ратному искусству. Саблю ему потяжелей и копьё - сам подберёшь из добычи.
 Алёша приложил руку к груди:
- Ужо не беспокойся, Семён Никитич. Сделаю из него такого вояку, что ни одному басурманину спуску не даст. Саблей, как своей рукой  владеть будет.
 Старшой посуровел:
- Остальных мужиков, прибывших с литовской стороны, будем на землю сажать вместе с семьями. Он обратился к стоящему в сторонке Круку:
- Как ты, дедко, не в обиде будешь? Нечего земле впусте лежать. Глянь её сколько вокруг!  Пахать, не перепахать. Рожь, да ячмень сеять начнём. Со своим хлебушком через полгода  будем. Ну как,  дедко,  согласен?
Старик степенно поклонился  Семёну:
- Что ж,  дело говоришь, старшой. Будет селение - твоим ратникам легче службу нести. Только вот моих баб да  ребятишек пусть не забижают!
- За этим делом строго сам смотреть буду! - Семён повернулся к ратникам. – Слышали, если чего не то  – шкуру до костей спущу!
К ратникам подошёл прибывший с левобережья батюшка и тихо встал рядом, прислушиваясь к их разговору.
- Отче, – обратился к нему Алёшка Гаврилов, – расскажи нам, почему вы из Литовщины - то утекли. Какая на то причина? Насиженные места бросать – не шутка.
 - Отцом Николаем меня звать, православные. Жили мы себе, никого не трогали. Худо ли, бедно, но хлеб растили, живность водили, да и подати королю  Сигизмунду вовремя платили всем обществом. Церковь была, как и у всех православных. Детей крестили, да растили в вере своей.  Всё бы ничего, да подарил король наше селение одному из своих панычей приближённых. Как стал он нами владеть, так началась жизнь невмоготу. Привёз он с собой дворовых людей. Замучил нас поборами постоянными. Слуги у него наглые, последнее у пахарей норовили отнять. Он   сам веры католической, в наш храм – ни ногой. Все соки из селян выдавить решил. Не стерпели мы, в бега ударились. Может на московской стороне  повезёт... - священник умолк и вопросительно посмотрел на Коробецкого.
- Ну что же, отче, - Семён посмотрел в сторону прибывшего обоза. - Решили мы вас принять. Так и скажи своей пастве: пущай остаются, да обустраиваются. Земля свободная, пущай берут, сколько смогут обиходить, а мы поможем, чем сможем.
Священник с почтением поклонился в сторону ратников:
- Храни  вас Господь, православное воинство, за доброту и участие. Мы отработаем, как обустроимся.
Осенив ратников крестным знамением, отец Николай зашагал к притихшему в ожидании крестьянскому обозу. Вскоре пришлые оживлённо и радостно зашумели, снимая с телег своё нехитрое имущество. Повеселели угрюмые бородачи-главы семейств, загалдели бабы, забегали ребятишки - уже начали подыскивать места для постройки бревенчатых избушек. Семён разрешил использовать для строительства деревья из окрестных урочищ.  Жизнь на бывшей усадьбе  старого Крука входила в новую  колею.

      
 
                Глава 8
На следующий день после тризны, устроенной старым Круком и приходом  беженцев с левобережья Сосны, Митяй пришёл в себя. Ещё чувствуя слабость во всём теле, он медленно приоткрыл глаза и осмотрелся, пытаясь приподняться с  устроенной ему лежанки. Он с удивлением увидел потемневшие бревенчатые стены и на их фоне стоящую молоденькую девушку, которая держала в руках деревянный расписной черпак:
- Ты кто такая?  Как я сюда попал? Мы же вроде на ногайцев напасть решили, а меня дядя Семён в схватку не пущал? А потом я сам ринулся с кистенем, без спросу… Ох, и наваляет он мне за это! А где же он сам? - Митяй попытался приподняться с широкой лавки, но резкая боль обручем охватила голову, и он вновь откинулся на спину.
Дубравка осторожно поднесла ковш к губам юноши:
- Лежи спокойно, тебе нельзя вставать, вон на голове рана какая! Это тебя мурзак угостил саблей. Так дедушка Крук сказал. А ещё он попросил меня ухаживать за тобой. А ногаев тех ваши всех порубили. Меня Дубравкой кличут, а тебя Митяем ратники называли, и уже прозвище дали Оборин. Поборол значит мурзака ихнего? Он сейчас в погребе сидит, а дедко его сторожит. Дядька твой с пришлыми разбирается. Много их с литовской стороны набежало. Хотят приютиться на наших землях.
Митяй прикрыл глаза и слабо улыбнулся пересохшими губами:
- Хорошо, коли так. Подай мне, девица, водицы испить, а то напиток твой  горький, горло дерёт. Оборин значит? Хорошее прозвище!
Девушка поднесла к губам молодого ратника ковшик воды:
- Ништо, Митя, это на травах настоянный напиток. Сама бабушка Макошь готовила. Он тебя быстро на ноги поставит, а потом мы вместе к ней сходим.
Она увидела, что парень уснул, и вышла на улицу, тихонько прикрыв за собой тяжелую дверь предбанника. Семён Коробецкий стоял на зелёном пригорке рядом с прибывшим священником отцом Николаем, а внизу собралась толпа мужиков с литовской стороны. Семён говорил резко и отрывисто:
- Ну, вот что, мужики, первым делом на этом высоком месте надо срубить деревянный храм. Это святое дело. Будем строить всем миром. Стоявшие и слушавшие его бородачи согласно закивали головами:
 - Надо, так надо. Русскому человеку  без Бога не отойти от порога. Срубим церквушку, а потом и себе избёнки поставим. У Бога дней много, старшой. Так, что до осени управимся.
Вперёд из толпы вышел седой, как лунь, старец:
- Скажи нам, воевода, что мы опять в кабалу попадём? Оно ведь одно и тоже: что пан, что боярин - все кровь нашу крестьянскую как клопы сосут, хрен редьки не слаще.
Семён поправил шапку, раздумывая несколько мгновений:
- Нет, мужики, будете вы вольными царёвыми пахарями. Подати в казну государеву платить будете, но это потом когда обустроитесь и хозяйством окрепнете, а сейчас  первым делом надо избёнки рубить, землю пахать и зерном засевать. Я вижу семян у вас с гулькин нос. Мы немного поможем, но этого не хватит. Придётся посылать кого-то в Орёл к воеводе. Благо у нас добыча есть. Лошадок лишних  с полсотни наберётся. В соху их не запряжёшь, не тех они кровей. Вы посмотрите, может, с десяток, посмирней, себе для хозяйства  выберете?  Авось сладите и к работе приучите.
Стоявшие толпой бородачи одобрительно зашумели и поснимали головные уборы:
 - Спасибо, боярин. Вовеки твою доброту не забудем!
    Семён улыбнулся и тоже снял шапку:
- Ну, какой же я боярин? Служивый я. Государю нашему -  батюшке с юных лет служу. Вот и пожаловал он меня чином небольшим. Теперь на заставе старшим буду. Вас мужики я не неволю. Может, кто в родные края возвратиться хочет?
Из толпы беженцев неспешно, раздвигая шумевших могучим плечами, вышли двое рослых мужиков. Старший по возрасту,  очевидно, отец, степенно и с достоинством поклонился:
 - Ты, старшой, на нас зла не держи. Кузнецы мы из города Серпухова. Родители мои там старые, так что, моя дорога туда, а сына своего я на твоё попечение оставляю. Неженатый он ещё, пусть царю нашему послужит. Силушка в нём играет молодая. Коней  перековать -  это он мастак, да и сохи, бороны ладить будет. Хоть здесь, на краю Московского государства, вольным человеком себя почувствует.
Коробецкий с достоинством тоже наклонил голову. Ветер растрепал его седеющие волосы:
- Вот спасибо тебе, кузнец серпуховский, за сынка! Мы ему кузнецу выстроим. Пусть только железо куёт. А инструмент я ему  обязательно в  Орле через супругу Авдотью Никитишну достану. Через неделю отправляю добычу и пленника к воеводе в крепость Орловскую, ты с ними отправишься.
Левая рука Семёна непроизвольно легла на рукоять дамасского клинка, взглядом окинул он заречные степные дали, как будто увидел  вдали татарский загон, на рысях мчавшийся к перелазам на реке Сосне. Через несколько мгновений, успокоившись, Коробецкий  вновь осмотрел толпу стоящих перед ним бородачей, выискивая взором молодые лица:
- Так вот, мужики, теперь моя просьба к вашему миру.  Мне в дружину молодые юноши нужны для защиты заставы. Маловато нас осталось. У одного рука плетью висит. Другой, мой сынок приёмный, никак  от сабельного  удара не оклемается. Мало нас, - повторил он, как бы оправдываясь перед пришлыми. - Мало, а службу нести надо. Так, что прошу вашей помощи. Я ваших сыновей ратному делу обучу. Забижать их никому не разрешу. Жить пока дома будут, а в дозор вместе с моими, опытными ратниками ездить будут. С воеводой Орловским договорюсь о жаловании. Смотришь, через год - два станут настоящими ратниками. Неволить никого не стану. Кому служба не по нраву покажется пускай землю пахать уходит с Божьей помощью. Вы, мужики, подумайте и мне завтра ответ дадите, -  он повернулся и зашагал в сторону,  стоявшей у берега баньки.

                Глава 9
После выпитой настойки, изготовленной ведуньей Макошью ,
Митя проспал несколько часов спокойным сном без сновидений.
- Ну, что, Митяй, на поправку дело пошло? - услышал  он
проснувшись,  голос  Демьяна Филатова, сидящего на широкой лавке у противоположенной стены. – Ты, брат, ещё легко отделался. -  Руки, ноги целы, черепок не пробит, а шкура на голове и на спине срастётся, как на собаке. Ты ещё молодой, а вот мне ногаец -  супостат этакий плечо правое разрубил. Руки не чувствую, - Демьян поморщился от боли.  - Не ратоборствовать мне боле, а куда теперь податься, ума не приложу? Дома на печи сидеть - это не по мне.
Скрипнула тяжёлая дверь предбанника, и  к раненым дружинникам вошёл Коробецкий:
 - Ну, как вы тут, ратники мои болезные? Слышал, что на поправку пошли? Девчонка, которая за тобой ухаживает, мне так сказала. Она внучка старого Крука, -  Семён подошёл к лавке, на  которой лежал Митяй. 
- Дядя Семён, а кто такие этот Крук и внучка его? Никак я в толк не  возьму? - тихо  спросил Митяй, приподнявшись на локтях.
- Потом, Митя, я всё тебе расскажу. Только не подводи дядьку Семёна, выздоравливай побыстрее, а не то  тётка Авдотья меня на порог не пустит, если узнает, что я тебя не уберёг, - Коробецкий, немного помедлив, положил рядом с  Митей кривую татарскую саблю в сафьяновых ножнах с золотыми заклёпками. - Вот, Митя, узнаёшь клинок? – и, увидев недоумевающий взгляд юноши,  усмехнулся. -  Это сабля мурзака, которого ты с коня кистенем свалил. Тут я с робятами  переговорил, и мы решили, что это твоя добыча по праву. А ещё, сынок, приняли мы  тебя в нашу порубежную дружину! - в этот момент у юноши заблестели от радости глаза, а Семен все продолжал говорить.  - Теперь ты ратник Митяй Оборин. Поборол  ногайского князька, молодец!  Обучать ратному делу сам тебя буду. А сейчас отдыхай и сил набирайся, - Семен провёл рукой по ножнам. - А к девчонке, что за вами ухаживает ты, Митя, получше приглядись. Хороша краса- девка. Может, что и сладится у тебя с ней, Авдотьи невестка бы в дом не помешала. Она ох, как рада будет! Ты, сынок, не мешкай, а то к ней уже Алёшка Гаврилов приглядывается. Ну да ничего, я ему, бабнику, быстро рога обломаю! Так что приглядись! Может и глянется она тебе?!
 Семён повернулся к сидящему на  противоположенной лавке Демьяну  Филатову:
               - Ты - то как, Демьян Силыч?
- Ничего хорошего,  Никитич, сам - то я выкарабкался, а вот десницы своей не чую. Пересёк мне жилы супостат этакий! Как теперь мне с саблей или с копьём совладать? - Демьян, морщась от боли в разрубленном предплечье, попытался сжать пальцы в кулак и не смог, поэтому   виновато посмотрел на десятника.  – Наверное,  отратоборствовал я, Сёма?  Кому я калека однорукий нужен? Вам только в тягость буду…
- Не болтай лишнего, порубежник. Неужели ты думаешь, что мы тебя в беде бросим? Нехорошо это! - Семён нахмурился. – Эко беда какая! Левой рукой клинок держать научишься со временем, а через седмицу, как подлечишься, поведёшь обоз с добычей в Орёл.
 С тобой  кузнец пришлый пойдёт да ещё двое мужиков с семьями. С Тулы они - горожане. В полон прошлым летом угодили. К труду крестьянскому не свычны. Пускай на родину вертаются. Так что помощники тебе будут. Сдашь добычу и лошадок ногайских воеводе и челом ему бей, пусть зерна семенного из своих  запасов поболее нам пришлёт взамен. Едоков-то новых вона сколько добавилось!  Отсеемся - осенью со своим хлебом будем. До новины на дичине перебьёмся. Так - то. А ты говоришь, никому не нужен? Ещё как пригодишься дружине нашей! Ну, оставайтесь с Богом, а мне идти нужно. Робяты  наши вышку  сторожевую ладят. Пойду, подсоблю, - произнес Коробецкий выходя.
Яркое весеннее солнце ласкала своими золотистыми лучами загустевшую зелень прибрежных лугов.  На пригорке,  почти у самого берега Сосны, дружинники ладили смотровую вышку. Семён расстегнул  застёжку кафтана и проговорил, как бы советуясь с самим собой:
- Ну, вот и обустраиваться начали. Ещё чего выдумал Филатов - никому он не нужен? Всем тут делов хватит! - щурясь от яркого света, он зашагал на стук топоров. Неподалеку от новостройки, с любопытством глазея на работающих порубежников, топтались трое молодых парней из числа переселенцев. «Споро мужики порешили оказать нам помощь новобранцами!» - догадался Семён. - Ну, и чьих же вы, молодцы, будете?
  Из троицы парней выступил долговязый  малый с едва заметной русой бородкой на бледном лице:
- Стрельцов я, Матвей. Мы в слободке ранее с батькой проживали, луки да стрелы для ратников готовили. Вот батя меня и послал сюда. Сказал,  авось пригодишься ратникам московским.
- Пригодишься, ещё как надобен будешь! Ну, а вы, робятки, что умеете?
 -   Мы землю пахать, да сеять свычны, - ответил коренастый  широкоплечий детина,  смело выдержав встречный взгляд старшого.
 - Тоже неплохо. Пахари значит. Со временем ратниками станете, - Семён повернулся в сторону строившейся вышки.  - Лексей, Гаврилов, отложи   секиру,  да подь  сюды!
  Раскрасневшийся от работы, со свежими стружками налипшими на старенький замызганный кафтан Алёшка встал рядом с десятником:
- Чаво от работы оторвал-то, Семён Никитич?
- Принимай пополнение, Лексей. Мужики пришлые скоро управились. Вишь, каких молодцев прислали нам на обучение. Так что уж не обессудь, бери под своё крыло!
 - Семён Никитич, так у меня уже есть Илья Гром. Так что же и
этих  ко мне на обучение?
- К тебе, к тебе, Лексей.  Ты, ратник бывалый, воинской удалью не обижен, недаром Алёшей Поповичем кличут. Подбери им из ногайского барахла ремни кожаные, да сабельки на пояса  навесь татарские. Пущай оружие носить привыкают. А пока, первым делом, пущай вышку возводить помогают.
Алёша оглядел новоприбывших парней:
- Пошли, ребятушки, оружие получать, а потом и на стройку пожалуйте.
Весеннее солнце, поднимаясь в зенит, щедро одаривало истосковавшиеся по теплу берега реки Сосны. От распаханного клочка земли поднимался зыбкий пар.
 «Вот ведь, как бывает»,- думал Семён, шагая в сторону лагеря
беженцев, -  сыновья старого Крука превратились в пепел, а поле, вспаханное ими и политое их потом, живёт и будет жить, отдавая свой урожай потомкам!»
  Отец  Николай, в окружении мужиков, мерил шагами пригорок, намечая контуры будущего храма. Заметив подходившего  десятника, он спустился с пригорка:
 - Храни тебя Господь, старшой. Вот, начинаем церковь деревянную ладить. Время дорого. Каждый час на счету. Землю пахать и засевать вскорости надобно.
   Семён закивал соглашаясь:
- Хорошее дело затеваешь, отче, а плотники-то у тебя есть? Храм в честь какого святого возводить будете?
  Отец Николай оглянулся на толпу бородачей:
- Паства моя просит посвятить церковь святым бессеребрянникам Кузьме и Демьяну. Глядишь, животинку нашу, коровок и лошадей, от напастей сберегут!
  Мирную беседу десятника и священника прервал прискакавший дозорный Матвей Судаков. По его взволнованному лицу Семён понял, что на границе что-то случилось. Он шагнул навстречу ратнику:
-  Говори, Матвей, что там у тебя стряслось?
 Матвей поправил свалившийся на лоб шлем:
- Отряд на правом  берегу заметил… В нашу сторону движется… Оружие на солнце блестит. Их там поболее дюжины наберётся. Что делать-то будем, старшой?
Семён не медлил ни секунды:
- Скачи до наших! Всех на конь! Пущай вооружаются, и новобранцев  в сёдла посадят, для численности. Авось, увидят чужаки силу и через реку не сунутся…  Алёшке скажи, чтобы коня моего привели к месту сбора.
 Матвей, соглашаясь,  кивнул головой:
 - Я всё понял, Никитич. Одна нога тут,  а вторая уже там! – и,  не касаясь стремян, взлетел в седло.
 Через несколько минут отряд орловских ратников, полностью вооруженный  и готовый к схватке, был в сёдлах. Семён остановил своего  Ворончика у самого края воды. Река плескалась через перекат почти у передних копыт лошади. На некоторое время установилась тревожная тишина ожидания. Лишь шуршание речной гальки,  да всхрапы, стремящихся к воде лошадей, прерывали, это натянутое, как тетива лука, затишье. Коробецкий невольно засмотрелся на камни переката: течёт себе чистая водица, плескаются в ней серые голавли, а через несколько минут может быть окрасится она людской кровью?  Зачем и почему, искони не могут люди жить в мире? Нет ответа, и никогда не будет, особенно когда за спиной своя
земля, и ты за неё ответчик перед  мирными пахарями и мастеровыми. Ты воин и защитник. Так делай своё дело, а думать будешь потом!
Через несколько минут тягостного ожидания из-за пригорка, на  правом берегу реки выехал вооружённый отряд.
 Впереди, придерживая крупного рыжего жеребца, красовался разряженный в бархат и шелка всадник. Поднятием руки он, не оборачиваясь, остановил движение своих людей. Коробецкий, цепким воинским взглядом, оценил нежданных гостей.
  Намётанный глаз его заметил, что старший всадник, хотя старается молодцевато держаться в седле, но огрузнел и сгорбился, лишь перо на шляпе задорно покачивается под налетевшим ветерком. Остальные и вовсе не воины, судя по посадке и вооружению. Ну, эти уж точно через реку не сунутся.  На  душе у Семёна полегчало.  Усмехнувшись, он подумал про себя: « Этим - то мы окорот дадим по полной!».
К нему подъехал Илья Гром:
- Семён Никитич, так это же наш пан гарцует, а позади него дворня, прихвостни его! В погоню за нами, поди собрался. 
 Семён расслабился, снимая напряжение с готовых к схватке мышц:
- Припозднился твой панчик с погоней! Видать с перепою не сразу хватился, что вас нету. Посмотрим, однако, да послушаем, что он « петь» будет - петушок ряженый.
 Пан тяжело оторвал от седла грузное тело, упираясь в стремена:
- Эй, московиты, пошто людишек моих к себе забрали. Возвратите их мне сейчас же, а не то мы вас калёным железом угостим!
   Коробецкий смеясь откинулся в седле:
- Это кто же такие «мы»? Ты,  ясновельможный, оглянись и подумай, с кем  в схватку лезть собрался? Это у тебя не всадники, а мешки с дерьмом в сёдлах. Они только что умеют крестьян безоружных забижать, да пьянствовать и обжорством у тебя на подворье заниматься. Ишь морды поотъедали, куда не бей  - всё равно не промажешь! А людей своих забудь навсегда. Они уже в нашем государстве живут. Русские они. А, впрочем, попробуй силой с нами померяться. Вот перекат на реке перед вами. Иди сюда со своим «грозным воинством». Я посмотрю, как вы потом гуртом и без портков назад плыть будете! А оружие и лошадок мы себе заберём, авось пригодятся. Ну как, надумал сюда соваться, лях недоделанный? То-то же, кишка супротив нас  тонка. Поворачивай оглобли ясновельможный, не то степь поджигать начнём. Как кузнечиков вас поджарим! - Семён оглянулся на своих ратников: его подчинённые балагурили и весело скалили зубы. Теперь, когда поняли, что схватки не будет, все шутили по поводу  панской дворни. Даже новобранцы старались прямо держаться на злых ногайских лошадях.
 Посылая проклятия на головы порубежников, ряженый шляхтич, а за ним и вся его свита скрылись за бугром. Исчезли за пригорком всадники, как будто их и не было никогда на свете.
 Семён развернул коня:
- Так-то, робятки, дали мы им поворот от наших ворот. Более сюда не сунутся. Вы давайте от доспехов разоблачайтесь, и на заставу, вышку достраивать, а там и стены укрепления возводить надо.  Дел невпроворот.  Хотя б до Покрова управиться.

               
               
                Глава 10
Весенние дни становились всё длиннее и теплее, но всё равно времени не хватало, чтобы управиться со всеми неотложными делами. Иногда Семёну хотелось подпереть закатное солнце своим копьём, чтобы подольше не меркнул свет дня. Но как бы там не было, а сторожевая  вышка была почти достроена, и дружинники начинали готовить кряжистые бревна для возведения стен укрепления. Им помогали прибывшие с правобережья мужики, среди которых нашлись хорошие плотники.
  Отец Николай с утра до ночи вместе со своими прихожанами, венец за венцом, возводил деревянную церковь, первую на этой благословлённой земле.
 Жили в шалашах и в землянках сооружённых и отрытых на скорую руку. По вечерам на берегу реки горели костры, и женщины сообща готовили в котлах горячее варево. Между кострами носилась  неугомонная детвора, и уже звучали на вечерней заре  мелодичные русские песни о нелёгкой доле простых пахарей.
Благодаря непрестанной заботе Дубравки и травкам Макоши, Митяй быстро шёл на поправку. Погожим, безветренным днём он пришёл на стройку, где его товарищи возводили бревенчатые стены заставы.
- Никак Митяй к нам в гости пожаловал?! Оклемался парень? - с высоты сторожевой вышки, перегнувшись через прясла ограждения, приветствовал Митяя Алёшка Гаврилов. Молодец, порубежник! Знать кость у тебя крепкая, а мясо завсегда нарастет! Так я говорю, Матвей? - повернулся он в сторону стоящего рядом Матвея Судакова. Тот согласно кивая головой, призывающее помахал рукой Митяю:
- Поднимайся к нам, ратник Оборин. Мы тут с Алёшкой, аки птицы небесные. Даль-то какая! Оком не окинуть! Кажись Ливны смогу увидеть. Лепота!
Митяй поднялся по грубо сколоченной лестнице и встал рядом с товарищами на площадке, вглядываясь в заречные дали. По небу плыли лёгкие перья облаков. Необъятная холмистая сторона лежала впереди. Дышалось легко и свободно, и Митяй словно пил, пахнущий рекой и травами воздух, и никак не мог им напиться.
- Ничего, Митрий, придёт время, двинемся мы туда и прогоним всю степную нечисть, как саранчу за сине море-окиян, -проговорил Алёша. - Как ты думаешь, прогоним?
- Это само  собой, прогоним, Алёша, - вместо Митяя ответил Матвей Судаков.
Стояли три порубежника на помосте сторожевой башни, с надеждой всматриваясь в заречные луга и степи, бывшие исконно русскими, и которые надлежало возвратить по праву и по закону предков.
Алёша опять перегнулся через перила ограждения: у самого
подножия вышки Илья Громов вместе с новобранцами тянул к стенам строящегося укрепления кряжистое бревно:
- Илюша, охолони немного. Совсем ребят замучил. Сейчас мы спустимся «с небеси» и поможем, но сначала поснедать надо. Вон кошевар наш Проня ковшом машет. Ай да, щи кушать! Авось силёнок прибавится! - Алёша расправил широкие плечи. - Силу в себе, братцы, такую чувствую, что, кажись, попадись мне сейчас басурманин, развалил бы его от плеча до пояса одним ударом сабельки. Да вот только не видать никого из них. А тех, что на нашем пути встали, мы клинками острыми приголубили, да заступами в земельку прикопали. Надо ребят молодых побыстрее сабельному бою обучать,- и Гаврилов заспешил вниз по лестнице.

               
                Глава 11
 Дни прибавляли светлое время, а вместе с ними росли угловые башенки сторожевого укрепления. Семён Коробецкий готовил к отправке в Орёл обоз с добычей, взятой у степняков. За всю прошедшую неделю ни единого дождя не пролилось на округу. Старая трава стала сухой и жёсткой. Степь в заречье приняла желтовато - бурый оттенок.
Погожим субботним днём к Семёну подошёл Алёшка Гаврилов:
 - Семён Никитич, пора степь поджигать. Сухмень вишь какая, самое время пал пустить.
Коробецкий окинул взглядом противоположенный берег Сосны:
 - Ты вот что, Лексей, зашли после полудня своих новобранцев
на ту сторону, пущай сушняка заготовят, а я к вечеру к мужикам схожу. Попрошу их помочь костры вдоль берега развести. Всё разом полыхнёт. Луковские тоже сегодня жечь будут.
К вечеру, едва солнце начало сваливаться за дальние бугры, дружинники на конях вместе со спешенными мужиками, перейдя реку, начали жечь сухие травы. Огонь быстро разрастался в густеющей темени наступающей ночи, ширился, порождая  ветряные вихри. И вот уже ветра припали на грудь земли и,  оттолкнувшись от земной тверди с рокотом и рёвом помчались по степи на юг,  увлекая за собой огненную лавину.
Митя обернулся к неслышно подошедшей Дубравке:
 - А тебя сюда кто отпустил?
 - Сама я пришла. Взрослая уж! - девушка вызывающе посмотрела на молодого дружинника. - Мамка тоже здесь, помогала огнище разводить. А дедку Крука мы не нашли. Наверное, он среди мужиков находится.
-  Ну ладно, смотри, как горит степь. До самого Курска пал
дойдёт. Теперь степняки не сунутся, пока новая трава не взрастёт. Нам роздых будет. Крепость возвести до конца  успеем. Хоть малое - да всё ж укрытие, - Митяй протянул девушке руку. - Пойдём на свой берег.
 Всю ночь на правобережье бушевало пламя, всё дальше откатываясь к югу. Толи от жара пламени, толи от вида огненного вала, уходящего за горизонт, у Митяя ломило виски. Едва зажившая рана давала о себе знать.
Ранним весенним утром, внимая советам Дубравки, они отправились в лесное жилище ведуньи Макоши. Девушка спешила впереди Митяя знакомой тропой. На востоке разгоралась алая полоса зари.
Проходя мимо старого городища, они услышали крик постепенно переходящий в предсмертный  вопль.
 - Дубравка, что там находится? - обратился встревоженный  Митяй к застывшей на месте девушке.
 Она повернулась в сторону доносившегося вопля:
- Дедушка рассказывал, что там было древнее капище их рода, но я там ни разу не была. Митя, мне страшно! Давай уйдём отсюда, - Дубравка схватила молодого дружинника за руку, пытаясь увлечь его далее по лесной тропе. Митяй резко высвободился, прислушиваясь. Вопль донёсся снова, на более высоких тонах. Юноша рванул из ножен подаренную дядькой саблю:
- Ты беги в селение. Сообщи нашим, а я - к капищу! - не оборачиваясь, он начал продираться через кустарник урочища.
То, что он увидел, потрясло его до глубины души: на поляне пылал огромный костёр, а  немного в стороне, под столетним дубом, на плоском сером камне в предсмертных судорогах корчилось полуголое тело пленного степняка. Тёмная кровь из перерезанного горла ручейком стекала по каменному жёлобу, образуя лужу на примятой траве.
Подле пылающего костра, воздев  руки с окровавленным мечом к  восходящему светилу, стоял старый  Крук. Его губы шевелились. Он молился своим почти забытым славянским богам. Увидев подходящего Митяя, а за ним, так и не ушедшую в селение внучку, он почти прокричал:
- Не подходите сюда! Здесь граница жизни и смерти! Я её уже перешагнул, а вам дана жизнь. Я отомстил за смерть моих сыновей и теперь ухожу вслед за ними в небесный Ирий. Мои боги уходят со мной. Прощайте внуки… Да благословит вас новый Бог Христос!
 А через лес к капищу уже ломились порубежники во главе   с  Алёшей Гавриловым. Утром, обнаружив пропажу пленника, которого охранял Крук, они бросились в погоню.
 Услышав шум и треск ветвей, старый Ворон шагнул в пылающий жар костра. Толи стон, толи вой пронёсся над забытым капищем… Это была гордая душа старого вятича Крука,  довольная совершённой местью. Она взлетела в синеву утренних небес. В след взметнулся огненный вихрь и рассыпался тысячами рубиновых искорок. Костёр, вобрав в себя человеческое тело, начал понемногу опадать, как насытившийся добычей зверь.  Громко закричала Дубравка, пытаясь бежать к костру, и Митяю пришлось силой удерживать её, схватив  поперёк талии. Подскочившие  дружинники застыли рядом с Митяем.
    - Ты посмотри, что деется, - проговорил Алёшка. – Ну, старый, наворотил делов. Отомстил - таки  за сыновей своих. Вот только сам-то зря в огонь кинулся!
    Он повернулся к Судакову:
- Пошто так, Матвей? На глазах  у внучки добровольно смерть принял, пошто?
  - Знать, так было задумано. Не нам его судить. На встречу с сыновьями ушёл, в Ирий ихний, - Матвей кивком головы указал на застывшее на камне тело степняка, - а с этим, с жертвой дедовой делать - то что? 
- Илюша, поди сюда с ребятами, - вместо ответа проговорил а проговорил
Алёша. - Возьмите эту падаль и прикопайте в овраге. Нечего славянское городище погаными костями осквернять! А нам с тобой Матвей в крепость надо двигать. Ответ держать перед Семёном Никитичем придётся. Ох, и достанется нам от него, что за пленником не усмотрели!
Матвей повернулся к плачущей Дубравке и к стоящему рядом
с ней Митяю:
- Вы-то как здесь оказались? А, впрочем, не важно. Ай да, в селение. Тут завтра женщины приберутся, и тризну по старому сами без нас управят.

Глава 12
 Услышав рассказ Алёши о произошедшем убийстве пленника
и самосожжении старого Крука, Коробецкий долго молчал, раздумывая о судьбе последнего вятича.
- Да, крутой характер у дедки оказался. Не каждый на это сподобиться готов. Ну что ж, что сделано, то сделано – назад не воротишь. Спросить теперь не с кого. Зовите сюда Демьяна Филатова. Обоз в Орёл готовить надо, - обратился он к стоявшим перед ним подчинённым. - Переметные сумки соберите все, какие только найдутся в крепости. На подводах в город  не проехать через засечную полосу. Верхами пойдут. Когда ещё дорожку проторим, одному Богу известно. Ну что стоите, рты раззявили, сполняйте!
На следующий день, на утренней зорьке, прохладной и знобкой, порубежники  провожали верховой обоз.  Семён Никитович отозвал в сторонку Демьяна Филатова, достал из-за пазухи тяжёлый кошель со звонкими монетами и, взвесив на руке, протянул отправляющемуся товарищу:
- Держи, Силыч. Тут золотые да серебряные деньги. У алги пленного на груди нашёл, когда раздевали. Не беден – то был наш пленник. Нам теперь монеты не к чему. А ты на них зерна закупишь. Всё ж с хлебом будем, да и ребятишек в  селении подкормить надобно. Мальцы крестьянские на одной дичине долго не протянут. Воеводе сдашь на руки лошадок ногайских и рухлядь из добычи. Чай хлебушка подкинет из  запасов своих. Деньги то не показывай. Сам у купцов товару на них подкупишь. Ну, Господь впереди, а ангел позади, - Семён перекрестил тронувшийся обоз. - Поклон нашим не забудь передать, - он долго смотрел в след, пока последняя лошадь не скрылась за дальним холмом.
     Ушёл обоз, словно утонул в дремучих лесах, а жизнь на заставе и в селении катилась уже намеченным путём: мужики с утра до вечера  расширяли клин пахотной земли, отец Николай вместе с плотниками ладил шатровые навершия почти достроенного храма. Коробецкий часто наведывался в гости к строителям, любуясь узорчатой деревянной резьбой на окошках и на карнизе церкви. На высокую колокольню подвесили небольшой колокол, который  священник благоразумно успел захватить с собой. Жаль, что колокол был всего один, но настоятель не унывал:
- Ничего, православные. Будем молиться, и Господь не обидит. Будут у нас ещё  колокола звонкие и иконостас писанный.
На заставе, сменяя друг друга, парами уходили в дозор порубежники. Несли службу, не слезая с коней, а ночью разводили сигнальные костры на высоких местах. Семён Никитич теперь брал с собой в дозор оправившегося от ран Митяя. В свободное от службы время давал Митяю уроки сабельного боя. Учил стрелять из пищали и пистоля.
Митяй, несмотря на свою худобу, казалось, раздался в плечах. Над верхней губой появился русый пушок растущих усов. В учебных поединках крепла его рука и верней становился глаз. Не отставали в учёбе и  пришедшие новобранцы. Под руководством Алёшки Гаврилова и Матвея Судакова лихо рубили на скаку прибрежную лозу.  Домой являлись только проведать родных, а потом снова возвращались на заставу нести службу. Даже кошевар Проня принимал участие в учебных сабельных схватках. Молодых ратников охватывал азарт быть лучше других.
Илья Громов уходил в дозор вместе с Алёшкой и каждую  минуту посвящал боевой учёбе.   В свободное от дозоров и учёбы время расширяли и углубляли ров  по периметру укрепления, и укрепляли бревенчатый  частокол между угловыми башнями.
Незаметно летели дни за днями. Весна переваливала на лето. Пора бы вернутся из Орла Демьяну Филатову, но обоз с хлебом задерживался где - то  там, за чёрным лесом, за  засечными  перелазами. Семён Никитич томился ожиданием и все чаще всматривался с высоты сторожевой вышки на север: не покажется ли верховой с караваном гружённых зерном лошадей? Но горизонт был чист и лишь одинокие дубы маячили вдалеке,  как указующие дорогу знаки.
  Для невесток и внуков старого Крука срубили просторную избу рядом с укреплением. Более всех старался Алёшка Гаврилов,  уделяя особенное внимание молодой русоволосой и статной Светляне, младшей невестке деда, да и она, перестав дичиться, благосклонно поглядывала на широкоплечего красавца.  Митю и Дубравку всё чаще видели вместе. Несколько раз они посещали старую ведунью Макошь.  Все на заставе, начиная с Семёна и кончая последним новобранцем,  с благодушием смотрели на их сближение. А старшая невестка, вдова зарубленного Константина, мать Дубравки полностью доверила свою дочь молодому дружиннику.
Дни летели за днями. Наступало время сева, а обоз всё не возвращался.  Как в воду канул обоз,  вместе с  Демьяном  Филатовым.

                Глава 13   
Как ни всматривался Коробецкий в синие дали, с  высоты сторожевой вышки, едва заметная тропа, приведшая их  сюда была пуста и безлюдна. Но всякое ожидание когда-нибудь  имеет свойство  заканчиваться. Первым приближающийся обоз заметил дежуривший на вышке  Матвей Стрельцов. Он развернулся в сторону внутреннего укрепления двора  и, сложив ладони рупором, громко прокричал:
   - Едут, обоз возвращается! Семён Никитич, поднимайся сюда! 
 - Кто едет, где? - Коробецкий в наспех накинутом,  не застёгнутом кафтане спешно поднялся по лестнице. Осмотревшись, пожал плечами:
- Никого не видать… Может тебе, Матвей, поблазилось?
- Не уж - то не усмотрел, старшой? Вон у горизонта на холме три или четыре подводы, а на  них люди. Вёрст за восемь от нас. Часа через два здеся будут.
     -  Какие тебе подводы? Демьян в перемётных сумах зерно должен вести. Через засеку верхами не продерёшься, а он где - то подводы узрел? 
Стоящие  на вышке томились ожиданием. Внизу собрались все свободные от дозора порубежники. Прошло около четверти часа, и Коробецкий своими глазами увидел обоз:
- Однако глаз у тебя, Матвей, как у сокола! Только не пойму, хоть убей,  откуда  взялись подводы и люди на них?!
Матвей в знак согласия кивнул головой:
- Я же говорил, что не верховые это, а на телегах бабы сидят, на второй и на третьей.
- Час от часу не легче…
 Коробецкий почти прокричал, обращаясь ко всем собравшимся в укреплении:
 - Что стоите, как мухи сонные. Оборужайтесь, да побыстрей. Алёшка, ты сюда к нам поднимайся.  Может, вместе разберёмся, что к чему… Не мог же этот обоз с подводами через засеку перелететь, как ковёр- самолёт?
  Так они  и судачили, теряясь в догадках, пока не стали видны лица сидящих на подводах.
- Вот те на! - Алёшка даже охнул от удивления. - Ты посмотри Семён Никитич, кто пожаловал?! - рядом с Демьяном сидела его жена Анея. А на второй подводе гордо восседала супруга Коробецкого, Авдотья Никитишна. Последней подводой правил молодой орловский лекарь и коновал Кузьма Карлов. Рядом с ним примостилась незнакомая девица, покрытая цветастым  платком. Порубежники один за другим кубарем скатились по лестнице и бросились открывать ворота укрепления.
Подводы с грохотом вкатились по подвесному мосту укрепления. Первым соскочил с воза  Демьян  Филатов.  Несмотря на усталость от долгой езды, он улыбался, радуясь  тому, что снова находится среди товарищей по оружию:
 - Встречай, старшой, прибывший народ  орловский! Видишь, кого я тебе привёз. Радоваться должен таким гостям!
- Как же так Демьян? Я тебя одного ждал с зерном, а тут?.. Филатов поздоровавшись, отошёл  в сторону:
- Вон супружница твоя идёт. Пусть сама всё объяснит.
К стоящей кучке порубежников уже спешила, раскрасневшаяся от езды Авдотья Никитишна:
- Ну, здравствуй, супруг мой любезный!  Коробецкий раскинул руки для объятия. По обычаю при встрече супруги трижды расцеловались.
- Как ты тут Сёма поживаешь? – и, не дав, старшому ответить продолжила. -  Бедуете здеся, наверное, без хлеба, да каши? Я вот решила к вам приехать. Ты, Сёма, не ругай меня. Соскучилась по вас с Митяем сильно. Решила, хватит родных из походов ждать вечно. Дом и хозяйство наше в Орле  распродала - и к вам, навсегда.
Семён почесал в затылке:
- Ну, Авдотья, ты даёшь. Как же ты могла, баба, на такое решится?
- Смогла, Сёма, смогла. Надоело в Орле одной сидеть,  в окно глядеть вас дожидаючи. Ты прости меня, дуру старую…
Коробецкий взял ладони супруги в свои:
- Ладно, Авдотья, продала дом, ну и бес с  ним. Всё равно я в нём скорее гостем, а не хозяином был. Вот только никак не допетрю: как вы через засечную черту на подводах проехали?
-  Демьян меня отговаривал от этой затеи, а я на полученные за проданный дом деньги наняла плотников. Они мне лаз-то расчистили. Да ты, Сёма, не беспокойся. Как только мы проехали, они опять деревьев туда навалили. Так что путь обратный для нас заказан.
В разговор супругов вмешался Филатов:
- Никитич, куда зерно ссыпать?
- Пока в дружинную избу мешки носите, а завтра амбар рядом сладим.
 Стоявшие тут же молодые порубежники во главе с Алёшкой споро принялись за дело. Коробецкий оглядел остальных прибывших:
- Это кто ж такая? - спросил он у супруги, указывая на молодуху,  сидящую на возу. - Марьяна, невеста Матвея Судакова. Сиротка она, Сёма. Попросилась с нами к нареченному своему. Ну как я могла ей отказать?
 - Вот Матвей-то рад будет! Сейчас он в дозоре. К вечеру вернётся.
Коробецкий подошёл к телеге где сидел Кузьма Карлов:
- Ну, а тебя, молодой лекарь, каким ветром сюда занесло. Отец-то как поживает?
При упоминании о родственнике Кузьма нахмурился и тяжело вздохнул:
 - Жив он и здоров. Только не поладили мы с ним. Слишком серебро любит. Богатых лечит, а простым людям в помощи  отказывает и меня попрекает за простоту и безденежье. Вот решил к вам податься. Могу лошадей лечить, да и людей тоже приходилось не раз пользовать.
Коробецкий широко развёл руки:
- Что ж, гости дорогие, да и не гости,  а жители наши теперь, добро пожаловать на Колпнянскую землю! Всем места и работы хватит. А сейчас - в баньку, кости с дороги попарить. Вечером все свободные от службы собирайтесь в дружинной избе. Алёша, ты давай кабанчика готовь, того, которого вчера вы с Ильёй завалили, да лосятинки не жалей. Авось у Авдотьи Никитишны и медок стоялый  отыщется? 
- Найдётся, найдётся! - Авдотья пошла к своему возу. - Ужо угощу вас, порубежники мои дорогие!
- Вот и славно, отдохнём от трудов ратных! - Семён потёр руки. - Стрельцов! Матвей, дуй в селение и пригласи на ужин батюшку Николая. Пусть нашу трапезу благословит.
-  А я ему подарок приготовила! - Авдотья откинула дерюжное покрывало на задке телеги. Матовой бронзой блеснул аккуратно упакованный в мягкую ветошь небольшой церковный колокол. - Это мне орловские монахи передали, как узнали, что я на заставу еду! А ещё - несколько иконок в подарок здешнему храму со своим благословением. То-то отче рад будет! - она бережно укрыла колокол и повернулась к Семёну:
 - Показывай дорогу в баню, супруг дорогой!

Глава 14
На следующий день после праздничного ужина, жизнь порубежников изменилась к лучшему. Возвращаясь из дозоров, они чувствовали на себе женскую заботу. Авдотья сама готовила для них еду. На столе появились хлебы, источавшие почти забытый домашний дух. Кошевар Проня был рад, что освободился от поварских забот, тоже начал нести дозорную службу. Но особенно, наравне с Коробецким, был счастлив и доволен Матвей Судаков. Всё свободное время проводил он со  своей невестой, красавицей Марьяной.  Тем более, что батюшка Николай обещал их повенчать сразу после завершения строительства храма.
После полудня прибыли в укрепление обустраивающиеся рядом селяне. Получив недостающее для сева зерно, и несколько  мешков сухарей для своей ребятни, они долго, с поклонами, благодарили Авдотью Никитишну, а она, не теряя времени, вместе с другими прибывшими женщинами и вдовами сыновей Крука, спешно разбивала огород: высаживали, привезённую ей рассаду   крутобокой белокочанной капусты, репчатый лук и другую зелень. Работали до позднего вечера. Командуя женщинами, Авдотья пристально приглядывалась к юной Дубравке. Постепенно взгляд её становился всё благодушнее и теплее. Наблюдая, как старается девушка, она мысленно благодарила супруга за правильный выбор будущей невестки. В селении с песнями да танцами молодёжи отпраздновали отсевную, начали строить избы. Так вдоль берега Быстрой Сосны, выше по течению, появилась первая  колпнянская  улочка. Затеплились в избах очаги, зажглись в ночи смолистые сосновые лучины, при неярком свете которых мужики ладили рыбацкие сети да охотничьи снасти.
Авдотья Никитишна стала желанной гостьей в каждой селянской семье. Помогала, чем могла крестьянским ребятишкам, советовала женщинам, как лучше вести хозяйство, сама разметила луга для покоса. Как-то незаметно получилось, что без неё уже не решался ни один насущный для общины вопрос. Даже бородачи - главы семейств не смели ей прекословить и уважительно меж собой называли её Авдотьей-старостихой. Отец Николай в ней души не чаял и благодарил за привезённые для храма подарки. Однажды, позвав с собой в церковь Митю и Дубравку, Авдотья, не мешкая объявила при священнике, что намерена поженить молодых:
-  Вот уберём урожай, и свадебку на светлый Покров сыграем! Как, Дубравка, на замужество смотришь? По нраву ли тебе наш Митя? – и, увидев, как зарделось лицо девушки, и склонилась в поклоне русая голова, довольная проговорила:
- Ну, вот и, слава Богу, согласна значит. Благослови их, батюшка, как жениха и невесту, наречённых друг другу. Как только возвели и освятили деревянную церковь. Авдотья - старостиха пригласила освободившихся плотников рубить  для своей семьи просторный и уютный дом рядом  с построенной вдовьей  избой. На очереди были постройки для Демьяна Филатова с Анеей и тут же метил поселиться Матвей Судаков со своей наречённой Марьяной, сразу после свадьбы. Мечтал о своём жилище и Алёша Гаврилов.  Вот так и было положено начало слободки рядом с пограничной  заставой, почти у самых стен укрепления.
По вечерам за околицей селения в светлом березняке  на поляне собиралась  деревенская молодёжь. Девушки водили хороводы, а парни, рассевшись вокруг горевшего в центре  костра,  судачили о делах насущных, зорко приглядываясь к своим будущим наречённым.  С чьей-то лёгкой руки место сбора прозвали пятачком. Свободные от ночных дозоров молодые порубежники были на  нем желанными гостями. С вечеринки расходились  поздно, несмотря на то, что новый день с самого утра сулил тяжёлую работу в поле и на строительстве.
 Майские ночи всегда коротки и светлы. Не успеет вечерняя зоря погаснуть на закатной стороне, как на востоке начинает  розоветь край небес. В последнюю такую ночь, задержавшись на пятачке дольше обычного, Митя и Дубравка пошли на берег реки. Предутренний воздух был чист и свеж. С реки веяло знобящей прохладой. Сидели они на пригорке и строили  планы на будущее, уносились мечтами о своём доме, полном шумной ребятни и счастья.
Надежда живущая в сердцах любящих друг друга людей сводит их жизни в одну общую дорогу ведущую в неведомую, но такую, как им кажется,  светлую и безоблачную даль!  У самых их ног плескалась река Быстрая Сосна. Над рекою поднимался белесый туман, свиваясь в причудливые кольца и в зыбкие распадающиеся  фигуры, толи скачущих гривастых коней, толи всадников в остроконечных стальных  шлемах…
Светало, и туман начинал понемногу рассеиваться.  Над Ливенским Опольем, над Колпнянской стороной вставала заря нового, ещё не кем не прожитого дня начала лета,  года 1571  от Рождества Христова.





















Битва при Молодях - забытая слава России
(вместо эпилога)

Год  1571 от Рождества Христова был тяжёлым и страшным для молодого Московского государства.  Моровое поветрие косило людей. Зима в том году была с такими снегами, что они заваливали избы по самые крыши. На бескрайних просторах бушевали метели и трещали такие морозы, что воробьи замерзали на лету.    По городам, на обледенелых  церковных папертях оплакивали судьбу народа нищие божедомы и кликуши. По сёлам и весям   поползли тёмные слухи о кончине всего сущего   и сошествии антихриста на мёртвую землю.  Москва, а с нею и вся православная Русь, замерла в тревожном ожидании чего - то неведомого и ужасного.
 Это неведомое и ужасное явилось  русским людям  по весне в образе  стремительного набега  крымского хана Девлет Гирея во главе сорокатысячной орды жадных до крови и грабежей степных всадников.
До Колпнянской и Луковской застав весть о набеге и сожжения Московских посадов дошла с опозданием. К тому времени, когда в полях кипела жатва, орда крымчаков, награбив добычи и уводя в полон тысячи русских людей, схлынула, как черная вода, к себе в Крым, укрывшись за Перекопом  как за непреступной стеной. На заставах жили в тревожном ожидании до первых упавших снегов. Несмотря на страшные вести, на колпнянской земле строили жилища и готовились зимовать. Октябрьские снега не заставили себя долго ждать. Едва отыграли на Покров свадьбу Мити и Дубравки,  как на землю обрушились морозы. Река Сосна покрылась прозрачным слоем льда и стала похожа на блестящую тёмную ленту, которую неведомо кто протянул перед селением, укреплением и слободкой порубежников.
Стало много свободного времени.  Долбили лунки на реке и ловили рыбу.  Разминая тело и горяча кровь, многие охотились в окрестных лесах и урочищах.  Дичины и рыбы хватало всем, включая собак и кошек, привезённых сюда поселянами. На общем сходе, где верховодила Авдотья - старостиха, было решено ставить на реке Колпенке свою водяную мельницу, сразу по окончанию зимнего ледостава. Благо в закромах достало собранного по осени урожая.
 За дело взялся молодой мастеровой из пришлых крестьян, а теперь начинающий порубежник Иван Мельник, отец и дед которого умели и строили водяные мельницы и ветряки, так, что навыки у него были. Ради такого дела  Семён Коробецкий пообещал супруге освободить на время строительства молодого дружинника от несения службы.
В конце марта началось бурное таяние снегов. Сосна вспучилась и прорвалась лавиной полой воды, унося вниз по течению огромные куски ноздреватого льда. В новой кузнице день и ночь кипела работа. Колпна готовилась к весенним полевым  работам на ново-освоенных чернозёмах. С апреля патрулировали границу парными конными разъездами.
 Вовремя отсеялись селяне. Казалось, что всё предвещало мирный год и спокойствие всем колпнянцам. Однако  в первых числах июня из Орловской крепости прискакал вестник с тревожной новостью. Он сообщил, что крымская орда во множестве конных аскеров, подкреплённая ногайцами, турецкими янычарами и элитной гвардией  султана, снова движется на Русь. Крымский хан Девлет -Гирей, считающий себя наследником дома Чингизидов, хочет полонить всё Московское государство как во времена Батыевы.
Над государством нависла смертельная угроза.  Уверенный в своей непобедимости хан требовал от царя Ивана IV бывшие земли Золотой орды, города Казань и Астрахань. На что Государь не согласился, более того взял и уехал в Новгород вместе со своими опричниками, фактически бросив Москву на новое разграбление. Командование оставшимися войсками он поручил  боярину Михаилу Воротынскому. Новый командующий спешно собирал городовые полки и прикрывал ими переправы через реку Оку.
Затем гонец привёз наказ боярина:  «Порубежникам   Орловских сторож прибывать и собираться в крепости, составив ополчение под началом князя  Григория Долгорукова». Одновременно в том наказе сказано было, что на порубежье нужно оставить по нескольку человек «для обережения границы».
Порешили  оставить  Демьяна Филатова с двумя молодыми дружинниками, а в придачу им - кошевара  Проню. Остальные все, вместе с прибывшими с Луковской заставы Авдеем Масловым, Сергуней  Медведевым, Петрухой Жуком, и молодым сыном старшего Луковской сторожи Иваном Лутовиновым, верхами двинулись в сторону Орла. Коробецкий привёл свой десяток, когда Орловцы были готовы выступить на соединение с большим полком Михаила Воротынского.
 В крепости  Коробецкого встретил порубежный голова Денис  Ивашкин. Поздоровавшись с  Семёном, как со старым знакомым, он осмотрел прибывших с ним ратников:
- Молодец, Семён, не опоздал. Завтра выступаем на помощь  Воротынскому. Он под Серпуховом с главным войском стоит. Перелазы через Оку сторожит. Я вижу твои все на конях. Давай определяй их в мою сотню. Нас тут в крепости три с лишним сотни набралось.  Орловский полк Григорий Долгоруков поведёт, ну а я при нём помощником. Все конные пойдём.  Да, благодарствую  за лошадок ногайских. Вишь, как пригодились!  Ну, давай распоряжайся, а  у меня ещё дел уйма! - Ивашкин заспешил в сторону воеводской избы.
Орловский полк выступил на соединение с главными силами ранним утром.  Впереди двигались три конных сотни. За ними погромыхивали  деревянными колёсами пароконные телеги обоза. Позади него, для охраны с тыла, шла конная полусотня Никиты  Семёнова.  В ней - то и оказались прибывшие Колпнянские и Луковские  ратники.
Шли с бережением, высылая вперёд разъезды. До главного войска добрались без происшествий. По прибытии орловцы узнали тревожную новость:  огромная крымская орда вместе с ногаями, подкрепленная семитысячным корпусом турецких головорезов-янычар и двадцатью тысячами султанской гвардии, уже переправилась через Оку у Сенькина брода, вырубив стоящие там две сотни дворянского ополчения. 
Михаил Воротынский боялся, что хан двинет свою конницу на оставшуюся без защиты столицу. По следам орды кинулся сторожевой пятитысячный полк опричников князя Дмитрия Хворостинина. Орловские ратники  влились в полк правой руки, которым командовали князь Никита  Одоевский и воевода Фёдор Шереметов.
На крутом берегу небольшой реки Рожаи  командующий русскими войсками спешно возводил укрепление, так называемый « гуляй город» - состоящий из массивных деревянных щитов на колёсах.  В  этом временном укреплении расположился большой полк и вся артиллерия, имевшаяся у русских ратников. Полки правой и левой руки прикрывали фланги. Три тысячи стрельцов стояли на другом  берегу,  прикрывая подступы к  «гуляй - городу». Дмитрий Хворостинин тем временем напал на арьергарды орды, и в отчаянных конных боях разгромил их.
 Обеспокоенный нападением с  тыла Девлет – Гирей, остановив своё воинство в пятидесяти километрах от Москвы, и повернул свою конницу и янычар на нависающее с тыла русское войско. Отступая и отбиваясь от превосходящего во много раз врага,  Дмитрий Хворостинин заманил двенадцатитысячную ногайскую конницу  под стены полевого укрепления.  Так началась битва при селении  Молоди, на берегу реки Рожаи.
Всех этих замыслов и движений войск  Коробецкий не знал и не ведал. Вместе с  орловцами в составе полка правой руки, он со своим десятком  стоял на опушке березового перелеска, готовясь встретить  ногайскую конницу. Ратники видели, как огрызаясь от наседающего врага, между их полком и стенами «гуляй – города» уходил изрядно поредевший сторожевой полк  князя Дмитрия Хворостинина.   Вслед за ними черной волной накатывалась  орда. Вражеская конница мчалась на них, вытаптывая и сминая луговые травы.
- Ну, робятки, держитесь покучней!  - Семён окинул взглядом изготовившийся к конной сшибке десяток и потянул из ножен саблю.
-  Сейчас начнётся банька кровавая!
Но едва поравнявшись с бревенчатыми стенами «гуляй – города» атакующая конница  врага была встречена таким пушечным и пищальным огнём из-за стен укрепления, что половина всадников так  и осталась лежать на луговине. Не о какой атаке уже не могло быть и речи.  Был сражён предводитель Нагаев мурза Теребердей.  Остатки  Орды, пустив стрелы в сторону перелеска, в спешке разворачивали коней, а вслед громыхали пушки большого полка, добивая отставших и замешкавшихся всадников.
Семён смотрел на развернувшуюся перед ним картину боя и не сразу обратил внимание на то, как застонал и начал валиться с конского седла Матвей Стрельцов. Под самым подбородком молодого порубежника, над кольчужным воротником, торчало чёрное оперенье стрелы.
Коробецкий соскочил со своего Ворончика и застыл в горестном молчании над остывающим  телом:
- Эх, Матюша, Матюша, видно замешкался, щитом забыл прикрыться. Молодость твоя беспечная виновата, сынок!
- Этот твой парнишка уже шестой в полусотне,- проговорил подъехавший  Никита Семёнов. - Метко стрелы мечут, супостаты! -  он соскочил с седла. - Это только начало, цветочки, а ягодки начнутся, когда конница крымская на нас кинется! Это не нагайцы -  назад не повернут.
 Семён посмотрел в сторону заваленной вражескими трупами луговины перед перелеском: 
- Тяжко придётся. Устоим ли?
 - Должны устоять,  Семён, а иначе - страшно подумать - Москва на кону!  Сбивайтесь покучней, плечом - к плечу. Сейчас хан тумены на нас двинет.  Удачи тебе, побратим! - сотник поправил саблю в ножнах. -  Я к Ивашкину.  Голова срочно вызывает. Может, вести какие, распоряжения новые? Вернусь, обскажу, а пока остаёшься за старшого. Срочно разбросайте «чеснок» по луговине. Авось, атаку конную притормозим. Десяток ратников, выехав вперёд, разбросали из холщёвых мешков, незаметные в траве металлические шарики с острыми шипами.
Алёшка Гаврилов довольный содеянным проговорил, обращаясь к своим подопечным:
 - Вот так - то, посеяли мы чесночок вражеским лошадкам  на «потраву»! С копытами покалеченными далее не поскачут. Тут мы их, супостатов, и попотчуем из пищалей да луков. Не боись, ребятки.  Бог не даст - крымчак не посечёт! - он наклонился над убитым товарищем. - Надо же - в шею попали. Спи, Матюша, спокойно. За тебя одного я у них, у сыроядцев  десяток жизней сегодня заберу! Илюша, да Иван, отнесите его подальше в лес, потом похороним по обычаю, как подобает. Может, и попа найдём, чтобы отпел Матюшу.
 Вернувшийся Никита Семёнов спешно отвел и укрыл свою полусотню за  ближайшими деревьями опушки.  На горизонте за луговиной показалась тёмная туча  татарской конницы. От тяжёлого скока лошадей, казалось, дрожала земля.
 Основная её масса мчалась  к стенам «гуляй – города», надеясь взять его с налёта. Не получилось.  Из-за бревенчатых стен, сметая ядрами, передовые конные сотни крымчаков, загрохотала русская артиллерия. Выстрелы ратников из пищалей слились в один непрерывный гул.
Ордынцы, словно споткнувшись об огненную преграду, заворачивая коней, отхлынули назад на скользкий от крови берег речки Рожаи. До передовых порядков полка правой руки доскакало лишь несколько тысяч конных, да и те, запнувшись  на разбросанном «чесноке», теряя лошадей, уходили восвояси, густо осыпая берёзовую опушку стрелами. В тот первый день битвы погибли три тысячи московских стрельцов, прикрывавших «гуляй–город» со стороны реки. Ни один не дрогнул и не покинул поле боя. Копыта вражеских лошадей стали красными от стрелецкой крови.
 На следующий день Девлет - Гирей погнал на  штурм полевого  укрепления пешую турецкую гвардию и  янычар. Под  деревянными стенами городка  закипела страшная сеча. Турки в бессильной ярости рубили деревянные щиты ятаганами и саблями, но ратники большого полка стояли насмерть. Вражеская пехота, завалила  ров перед стенами своими трупами и тысячами отсечённых рук.
 Атаки на «гуляй-город» продолжались ежедневно, но укрепление стояло благодаря мужеству русских ратников.  Более того в плен попал первый советник Девлет -Гирея  мурза Девей.  Под ним споткнулся скакун, и сделавшие смелую вылазку опричники Хворостина  заарканили советника.
Полк правой руки, в составе которого стояли орловцы, тоже понёс большие потери. Второго августа на луговине перед перелеском завязалась  особенно кровавая конная сшибка. В то время, когда турецкая гвардия и янычары остервенело лезли на бревенчатые стены полевого  укрепления большого полка, несмотря на рассыпанный «чеснок», несколько тысяч крымчаков во главе с зятем и сыном  Девлет - Гирея, прорвались к самой опушке. Коробецкий держал свой десяток,  как пальцы зажатые в кулак.
Рубились ожесточённо и яростно. Крымчаки, не выдержав встречного удара русской конницы, повернули назад. Как не старался следить за своими опытный ратник Семён Никитич, в том памятном бою был зарублен Иван сын старого Лутовина, и серьёзно ранен молодой Иван Мельник. В полусотне  Никиты  Семёнова осталось  едва ли половина смертельно усталых ратников. В том встречном бою Алёша Гаврилов лихим ударом срубил блестящего всадника в дорогих доспехах скакавшего впереди набегающей волны вражеской конницы, как потом узнали, это был сын крымского хана. К вечеру наступило относительное затишье. Накал битвы пошёл на убыль. Раненых  орловцев отнесли вглубь берёзового перелеска. Там, на полянке, ими занялся колпнянский лекарь Кузьма Карлов.  Он перевязывал своих товарищей при свете зажженных факелов. Наступило утро третьего августа. Рассвирепевший от потерь своих войск, потерявший в этой битве сына и зятя, а также взятого в плен ближайшего советника,  Девлет - Гирей спешил всю свою конницу и послал её на решающий штурм.  Русские войска, защищавшие «гуляй–город» держались из последних сил.  На помощь осажденным поскакал Григорий Долгоруков с несколькими сотнями ратников полка правой руки. Огромные массы пехоты накатывались на полевое укрепление волна за волной, и откатывались, оставляя  под стенами  вал трупов и стонущих раненых.
В конце дня, когда штурм стал выдыхаться, из крепости возвратился князь Долгоруков и приказал полку готовиться к атаке.  Командующий русскими войсками Михаил Воротынский собрал в кулак всю боеспособную конницу и повёл её глубокой лощиной, пролегающей правее укрепления, заходя в тыл вражеской армии.  К ним присоединились и орловские ратники.
 Удар русской конницы оказался для врага полной неожиданностью. Орда дрогнула.  Не успевшие сесть на коней крымчаки начали разбегаться. Кочевник без коня не воин. Многие бросились к пасущимся табунам искать  лошадей, а другие кинулись искать броды через реку Рожаю.  Оставшийся в крепости для  её защиты Дмитрий Хворостинин дал залп из всех пушек и сделал смелую вылазку со своими уцелевшими опричниками, подкреплёнными немецкими наёмниками. В стане хана нарастала паника. Лишь турецкая гвардия и янычары сомкнутыми рядами стояли вокруг  ставки Девлет – Гирея, сохраняя непоколебимое спокойствие.
 Волею судьбы орловцы оказались на самом острие русского конного клина развалившего орду пополам.  Коробецкий взмахом окровавленной сабли остановил своих:
    - Этих, сынки, просто так не взять! Подождём остальных.
 Удар русского клина застопорился перед ханским шатром. Вдруг из-за спины Семёна, вздыбив коня, с криком «За  Русь, братья!» прянул вперёд на вражьи ряды Алёшка Гаврилов.  Привстав на стременах, он вонзил копьё в стоящего перед ним рослого янычара и ударами сабли начал валить под копыта коня остальных турок, стараясь прорваться к ханскому шатру.
-  Алёшка, назад! Подожди остальных! - вскричал десятник.
Но Алёшу уже окружили враги. Под ним пал конь. Невесть откуда прилетевшее тяжёлый дротик  пронзил кольчугу и вошёл в солнечное сплетение, туда, куда в порыве нежности целуют любящие девушки своих суженных.  И  упал « Алёша Попович» на скользкую от вражьей крови траву. И вознеслась гневная и чистая его душа, оглядывая оставшихся на земле товарищей с высокого поднебесья.
           Раненным медведем взревел подоспевший к месту схватки ученик и друг  Алёши,  Илья Гром.  Отбросив шит с боевой палицей в правой руке, сжимая левой тяжёлую саблю, он ринулся к лежащему  другу. И так страшны и свирепы были его сокрушающие удары, что перед  его конём образовался пустеющий проход. В след ринулись другие колпнянцы, и подоспевшая конница, расширяя проход, рванулась к ханским шатрам.  Дрогнули, дрогнули сомкнутые ряды турецкой гвардии, и уже побежали, куда глаза глядят, бросая оружие.  Но куда убежишь от вала нахлынувшей конницы?!
          Турецкая гвардия и янычары полегли на этом русском поле все поголовно. Сам хан Девлет - Гирей, в спешке бросив шатёр и даже личное оружие, под охраной своих нукеров без оглядки скакал к переправе через Оку.  Оставленные им для прикрытия отряды ордынцев были вырублены преследовавшими русскими воинами. Тысячи крымчаков попали в плен. Тысячи потонули в Оке и сгинули по дороге в Крым.
         С ханом за Перекоп возвратилось всего около десяти тысяч измождённых всадников.  В этой битве погибло большинство боеспособного населения Крымского ханства.
После такого страшного поражения Девлет - Гирей и его наследники навсегда отказались от мысли покорить Московское государство. Лишь  через несколько десятилетий набеги стали повторяться, но
это были воровские нападения на окраины и не имели плачевных последствий.
         Похоронив своих павших товарищей в братских могилах, орловские ратники возвращались домой. На повозках везли раненых.
Из трех с половиной сотен,  ушедших в поход, возвращалось в Орёл
не более двухсот уцелевших порубежников.  Была великая победа и
великая,  светлая печаль по погибшим однополчанам.
           На приглашение Дмитрия Ивашкина отдохнуть в Орле, Коробецкий отрицательно помахал головой:
          - Благодарствую за предложение, Дмитрий Иванович, но мы к себе, в Колпну.  Родные заждались. Да и Ивана Мельника надо живым к родителям довести. Надеюсь, что Кузьма его вылечит. Жалко ребят погибших, но, как говорится, живым жить, а мёртвым гнить. - Семён снял шапку и перекрестился. - Вечная им память, защитникам родной земли. Так что прощевай, князь. 
           Он отвесил поклон, не слезая с седла, и повернул своего Ворончика к южной стороне. За ним двинулся поредевший десяток.
Рядом со старым воином ехал его возмужавший названный сын Митя Оборин. На теле его вспухли ссадины и синяки от вражеских ударов, но ни один из них не просёк добротный наборный панцырь, снятый с поверженного когда-то ногайского алги.
          Вот ведь как бывает, что добро и зло уживаются рядом как свет и тень.  Только тень смывается светом, а свет никогда не гаснет!   
          А что Колпна?  Дождавшись своих ратников, оплакала павших
 «за други  своя», за землю свою.  Тихо и уединённо отрыдала свою несостоявшуюся мечту о семейном счастье молодая вдова Светляна. Быть ей отныне и до скончания века одной - одинёшенькой. Благо детки растут  в избе. Есть о ком заботиться, есть, кого любить.   Матвея Судакова  встречала молодая жена Марьяна, державшая на руках маленького сына.
         Отец Николай отслужил панихиду на сороковины по убиенным воинам, на которой присутствовали все колпнянцы: и стар, и млад. Благодаря умению лекаря Кузьмы Карлова и заботам родителей поправился  и выздоровел Иван Мельник. Вместе со своими братьями
он приступил к осуществлению ранней задумки: всем миром стали  заканчивать строительство водяной мельницы.
            Колпна разрасталась и ширилась. Пахали, сеяли и собирали урожай, не страшась новых набегов. В округе появлялись новые деревеньки и выселки на обеих берегах Быстрой Сосны. 
            Между тем Иван Грозный, воспользовавшись ослаблением Крымского ханства, отодвинул границы Московского государства, далеко на юго - запад. После страшного разгрома ни Турция, ни тем более Крымское ханство не претендовали боле на Казань и Астрахань.
             Пограничные заставы обустраивались на новых местах  на триста вёрст вперёд, прикрывая города Елец и Белгород.  Колпнянские ратники, уходя ранней весной нести службу на новых местах, всегда возвращались домой по первому снегу. Возвращались к теплу и уюту семейных очагов своей новой родины.  Всё, о чём когда-то мечтали стоявшие на высоком помосте сторожевой башни   молодые  порубежники Алёша, Матвей и Митя начинало сбываться. В заречье Сосны крестьяне распахивали нетронутые от века тучные чернозёмы.  Жители порубежного прежде Ливенского Ополья, по-хозяйски осваивали, ставшее своим, дикое поле.  И пусть впереди Орёл, Ливны и Колпну ждало лихолетье смутного времени, и пришествие самозванца Григория Отрепьева, этого никто из наших далёких предков не знал и не ведал.  Это уже совсем другая история. Великий народ  продолжал жить  надеждой и верой на лучшие времена.
            P.S. Жаль мне расставаться с моими литературными героями. В последний год  они были желанными гостями моих ночных бдений.
 Я сроднился с ними, в своих снах, как будто побывал вместе с ратниками  - нашими предками  - в том далёком героическом времени. Так пусть же они живут на страницах этой повести. Живут реальные и вымышленные, давно ушедшие в мир иной. Как итог, хочется процитировать четверостишие известного современного русского поэта Владимира Волкова:

Над изрытой землёй бьёт двенадцать часов.
Избы смотрят глазами сирот.
Средь бескрайних степей и дремучих лесов
Похоронен великий народ…