Рондо

<Посвящается моему первому учителю музыки, дедушке Н.>

Алевтина Николаевна очень спешила. Предстоял насыщенный день. Она позавтракала, на ходу хлебнула компота и, накинув на плечи ветровку, выскочила за калитку.
Тут близко, всего-то полкилометра, но времени в обрез, и Аля решила в этот раз поехать на троллейбусе. Вытянула руку, помахала вверх-вниз, и, поднявшись по прозрачным ступенькам, строго произнесла:
— Будьте добры, один билет.
Достала из кармана лист подорожника, проткнула его мелким камешком и сунула обратно.
— Аля, привет!
На поросшей сорняками обочине появился Толик — возник из ниоткуда — и Алевтина важно кивнула ему в ответ:
— Здравствуйте, Анатолий Дмитриевич!
Полное имя и отчество Толика она узнала лишь вчера, поэтому произносила его с особым смаком, старательно выговаривая каждый слог. А-на-то-лий. Звучит красиво, а уж вместе с отчеством… Алька прошагала мимо него в воображаемом троллейбусе, а сосед успел только крикнуть вслед:
— Ты куда?
Алевтина обернулась и, ткнув пальцем в сторону Кленовой улицы, деловито сообщила:
— Мне нужно съездить в одно место, а потом я вернусь.
— Ты почему босиком? — Толик был старше подруги на целых два года и потому считал себя взрослым и ответственным.
Неделю назад ему исполнилось шесть, и он тоном, не допускающим возражений, сообщил, что будет присматривать за четырехлетней Алевтиной — Алевтиной Николаевной, поправляла она — до наступления её совершеннолетия.
«Целых два года, — вздыхала Алька, — ждать моего совершестилетия».
«А когда наступит совершеннолетие, — уточнял деловито Анатолий, — я на тебе женюсь, и буду присматривать до самой старости. Никуда не денешься».
В ответ на это Алевтина снова вздыхала, надеясь, что товарищ со временем передумает.
…Она посмотрела вниз, на свои босые ноги, угрюмо почесала лоб, и, притворившись, что не расслышала вопроса, прибавила шагу.

***
Троллейбус повернул на Кленовую улицу и остановился у домика, притулившегося за невысоким забором. Каждый день Алька пробегала мимо, но сегодня её почему-то дёрнуло заглянуть во двор, за голубую изгородь из остроконечного штакетника. И она не ошиблась! В метре от забора, в тени облезлого сарайчика, на старом ватном одеяле дремала кошка. Чёрная-пречёрная, без единого белого пятнышка! Лапами она обнимала четырёх спящих младенцев.
— Котятки... — ахнула девочка.
Она попыталась просунуть лицо между брусьями штакетника, но ничего не вышло. Тогда Алька подтянулась всем телом, опершись локтями о верхнюю перекладину, да так и повисла на ней.
— Хочешь взглянуть поближе? — вопрос, прозвучавший откуда-то сбоку, заставил её вздрогнуть от неожиданности.
Алька повернула голову и увидела беседку, а в ней — хозяина с газетой в руках. Пока тот складывал газету, она смущённо разглядывала его. Худые жилистые руки и впалые щёки испещрены глубокими морщинами, редкие волосы белеют на макушке, словно цыплячий пух, а глаза прячутся за толстыми линзами в роговой оправе.
Старик подошёл к калитке, с усилием передвигая ноги, и отворил её. Алька, жутко стесняясь и радуясь одновременно, шагнула во двор и чуть слышно прошептала:
— Здравствуйте...
Хозяин подвел девочку к ящику, и они вместе уставились на котят. Наконец, Алевтина не выдержала:
— А можно их потрогать?
— Конечно, можно, погладь! — дедушка с трудом присел на корточки и успокоил кошку, ласково проведя ладонью по вздрагивающему боку.
Алька пальчиком дотронулась до котёнка, который прятался между кошачьими лапами. Он был такой маленький, что, казалось, даже не реагировал на прикосновения.
— А почему у них глазки закрыты?
— Они ещё слепые, совсем малыши. Подожди пару дней, и глазки откроются.
В окно выглянула старушка. Заметив Альку, она всплеснула руками и заторопилась наружу, к незваной гостье — знакомиться. Спустя четверть часа девочка уже восседала со своими новыми друзьями за старинным столом, украшенным фарфоровым сервизом, и пила ароматный чай с хворостом.
Дедушку звали Миша, а бабушку, так же, как и Альку, Алевтиной.
— А какие у вас отчества? — полюбопытствовала девочка, вспомнив хвастливого Толика.
— Я — Алевтина Николаевна, а Миша — Михаил Дмитриевич, — ответила старушка, — но нас теперь так только почтальон называет, а мы сами уже и забыли почти.
— Ничего себе! — восхитилась Алька. — Я тоже Алевтина Николаевна, а мой друг Толик из третьего дома — он Дмитриевич!
— Так мы с тобой тёзки, получается, — удивилась бабушка, — да ещё и полные. Надо же, какое совпадение.
— А у котят какие имена? — поинтересовалась Алька, не забывшая о цели своего визита. — Тоже с отчествами?
— Нет, — улыбнулся дедушка Миша, — имён мы им ещё не успели придумать, а отчества, увы, не знаем. Муся не сообщила, кто отец.
— Муся — кошка, их мама? — уточнила девочка, и старик кивнул. — Ой… Что ж получается, безотцовщина растёт?
Старик со старушкой почему-то тут же расхохотались, да так заливисто, словно помолодели вмиг.
— Получается, что да, — подтвердила, отсмеявшись, баба Аля. — Ничего, не пропадут, поднимем их без отца.
— А куда вы будете их поднимать? — Алька прижала ладони к щекам и тут же догадалась. — На крышу? Это как в стишке? «Тише мыши, кот на крыше, а котята ещё выше». Я вот всё время думаю, где же котята? Ведь выше крыши только труба, а в трубе им нельзя находиться — могут угореть. Значит, они ещё выше. А выше только небо, а за ним — космос. Вы их хотите в космос отправить?!
Дедушка с бабушкой так разулыбались, что Алька удивилась и крепко задумалась, пытаясь понять, что их обрадовало. Она оглянулась по сторонам, но никого и ничего особенного не увидела. Наверное, у них просто давно не было гостей. А может, у бабушки Али сегодня хворост удался, как никогда. Или ещё по какой причине, неизвестной… На всякий случай девочка тоже заулыбалась, чтобы поддержать старичков.
— Поднять, значит, на ноги поставить, вырастить — есть такое выражение, — объяснил Михаил Дмитриевич. — А имена, действительно, нужно им дать, но попозже. Когда они откроют глазки и посмотрят на нас, тут же будет ясно, кому какое имя подходит.

***
Алька провела в гостях целый день. Новые друзья рассказывали ей истории стародавних времен, которые совсем были не похожи на её, Алькину, жизнь. К вечеру девочка так расслабилась, что совсем перестала стесняться, и, чуток помявшись для приличия, поинтересовалась:
— А что это у вас такое?
Позади стола красовался рояль. Огромная махина глубокого чёрного цвета на резных кокетливых ножках, он стоял в гостиной твёрдо и незыблемо, олицетворяя собой исполинскую мощь неведомого инструмента, и с высоты Алькиного четырёхлетнего роста казался просто громадиной. Алька догадывалась, что это за инструмент, тем более что дома было пианино, но как выспросить иначе, не знала.
— Это рояль, — ответила бабушка Алевтина.
— А кто играет на нём? — шёпотом спросила девочка, вновь мгновенно оробев.
Она пробовала играть на фортепиано, точнее, извлекать из него отдельные звуки, но всякий раз получалась форменная ерунда. Инструмент звучал отрывисто и нескладно, в то время как пианисты из телевизора, раскачиваясь взад-вперед, ловко бегали пальцами вдоль клавиш — их музыка была прекрасной и радовала слух.  Алевтина тоже как-то попыталась провести быстро-быстро рукой по клавиатуре, но пальцам стало больно, а инструмент будто захохотал, гадко и бессмысленно. Бабушка отругала её за то, что та «расстраивает» его — Алька попросила у него прощения и пообещала, что больше не будет.  Она ведь не хотела никого расстраивать: ни бабушку, ни пианино, ни родителей.
— Я играю, то есть играл, — поправился дедушка, — когда суставы были здоровыми. Хотя… Можно попробовать.
— Вы сыграете? — и Алька задержала дыхание, загадав, чтобы тот не передумал, а после воскликнула. — Прямо сейчас?
— Я, конечно, уже не тот, — пробормотал, будто оправдываясь, дед Миша, — но… руки всё помнят.
Он задумался, возвращаясь, видно, в мыслях к чему-то давно позабытому, но важному, и отрешённо взглянул на притихших Алевтин, старую и малую. Те молчали, а бабушка даже перестала пить чай и тихо-тихо опустила чашку на блюдце, чтоб не звякнуть случайно, не спугнуть его внезапную отраду. Его лицо менялось, озаряясь внутренним светом, словно некий загадочный дух медленно стягивал с него покрывало времени, — стягивал вместе с морщинами, сединами и впадинами на худых щеках.
И Алька точно наяву увидела Михаила Дмитриевича таким, каким он, наверное, был когда-то: гибким кудрявым юношей с синими лучистыми глазами! Она представила зал с массивными колоннами и тяжёлыми бархатными портьерами по бокам деревянной сцены, чёрный рояль посередине и стройного молодого человека, легко выбегающего из-за кулис. Парень наклонил голову и прижал правую руку к груди, улыбнувшись застенчиво и немного по-детски. В зале грянули аплодисменты. Улыбка с лица Миши испарилась вдруг, он сделался отрешённым, точь-в-точь, как сейчас, за столом, и неуверенно подошёл к роялю — так, словно видел его впервые… Сел на банкетку, опустил голову, сохраняя спину прямой с небольшим поясничным прогибом, вздохнул прерывисто и глубоко, и поднял руки…
Пока Алька, изумлённо распахнув глаза, разглядывала в своём воображении юного Михаила, старик поднялся из-за стола. Он неуверенной походкой двинулся к роялю — так, словно видел его впервые. Сел на винтовой табурет, поднял крышку, обнажив клавиатуру, низко склонил голову, сохраняя спину прямой, вздохнул прерывисто и глубоко и поднял руки.
 
И Альку унесло, накрыло потоком… Не звуков, нет, — стремительного водопада, взбивающего барашки на каменистых уступах незнакомой горной реки! Капли-ноты перетекали друг в друга, подпрыгивали на гладких скалистых островках внезапным стакатто и мягко накрывали их всплесками, которые тут же сплетались в кружева полупрозрачной пены... Горная река бежала вдоль пологого русла, волнуясь и торопясь, как будто боялась опоздать куда-то, — обнимая поросшие илом валуны, бурля и извиваясь меж двух берегов. Она не началась с ручейка, как это обычно бывает, она хлынула сразу, сбросив себя с уступа пенной симфонией сочных звуков! Алька вообразила себя бегущей по траве босиком «в ногу» с музыкальным потоком, и… вдруг поняла, что река спустилась в равнину, где пошла медленно и тихо, охваченная внезапной сонливостью, а вокруг воцарилась ночь: тревожная, глубокая, без единой звёздочки на пасмурном небе. Пугливо озираясь по сторонам, река осторожно двигалась вперед, наощупь, изредка натыкаясь на утёсы и сослепу врезаясь в деревянные причалы. Музыка пробиралась украдкой, минуя сумрачную равнину до тех пор, пока не рассвело, и не наступило утро. Яркое, торжественно-солнечное! Река вновь забурлила, заигрывая с порогами, и торопливо устремилась вдаль.
Музыка стихла. Михаил Дмитриевич повернулся к зрителям, и обе Алевтины зааплодировали. Старшая — с улыбкой, нежной и мягкой, которая весенним светом озарила её лицо. Алька, неуклюже похлопав в ладошки, повернулась к ней и увидела… девушку, тоненькую, большеглазую, с волосами до плеч и в лёгком ситцевом платье. Так вот какой ты была, бабушка Аля…
— Как красиво… — прошептала девочка.
— Это Шуман, — улыбнулся старик. — Одна из моих любимых новеллетт.
— Словно река то засыпает, то просыпается…
— Форма рондо, движение по кругу, когда эпизоды сменяют друг друга, возвращаясь к одной и той же мелодии — главной теме произведения.
Алька попыталась понять сказанное им, но не смогла. На всякий случай она кивнула, чтобы дедушка Миша не подумал, что она совсем маленькая и глупая.
— Бабушка Аля, — испугалась вдруг девочка, увидев, как по морщинистым щекам хозяйки медленно потекли слёзы. — Ты плачешь? Ты обиделась?
— Нет, Аленька, — с нежной грустью улыбнулась та и покачала головой, — просто вспомнила тот день, когда я впервые услышала, как дедушка Миша её исполняет.

***
Лето сорок четвёртого. Шестнадцатилетняя Аля, отработав две смены на заводе, устало бредёт домой. Там её ждут только братья. Мама который день дежурит в больнице, и им не удаётся встретиться, наверное, уже с месяц — а девушка сегодня получила щедрый паёк, и вечером можно устроить настоящий праздник. Мальчишки-то совсем мелкие и кроме войны в своей жизни покамест ничего не видели… Ну, ладно! Немного осталось! Победа не за горами, и когда это случится, то сразу всё и наладится. Она вернется в школу, получит аттестат, поступит в институт, а ещё… возьмет мальчишек с собой в поход — настоящий, с рюкзаками и палатками, в лес, а может даже и в горы, как когда-то ходили с отцом. Ходили… С отцом… У Альки резануло ножом в сердце и сжались худые кулаки — внутри полыхнуло болью и ненавистью. Он уже не вернётся домой… Она не проронила ни слезинки, получив извещение, только побледнела, как полотно. Алька не верила месяц, что отец погиб, а когда до неё дошло, она раскололась пополам от боли, которую с тех пор ничего не могло унять. Ей хотелось отомстить. Почему её не взяли на фронт?! Светка-одноклассница соврала, что ей уже есть восемнадцать, и ушла, а мелкую тощую Альку даже слушать не стали. «Детей не берём, — строго сказал серьёзный усатый дядька, и почему-то глаза его заблестели. — Иди, девочка, лучше на завод. Там ты окажешь посильную помощь и внесёшь трудовой вклад в правое дело». Алька послушно отправилась на завод — там были рады и ей, там полцеха было таких как она, худых подростков, не сумевших прикинуться взрослыми.
Она услышала звуки фортепиано и не поверила своим ушам. Здесь, сейчас — музыка? Не может быть… Девушка подняла глаза. Дом офицеров. Тут на днях разместили взвод мотострелковой роты, который перебрасывали через их город куда-то в западном направлении. На втором этаже было открыто окно, и похоже, музыка доносилась именно оттуда. Алевтина почувствовала, как по спине побежали мурашки, и остановилась. Зайти бы хоть на минутку, послушать чуток, и тут же домой. Заодно и братьям расскажет, какая радость с ней приключилась по дороге.
Девушка дёрнула на себя тяжёлую дверь с толстой резной ручкой и поднялась по каменной лестнице на второй этаж. Зал был пуст, лишь несколько солдат на скамье в углу о чём-то переговаривались вполголоса. А на сцене стоял рояль — и как он уцелел-то среди бомбёжек?! — и кудрявый парень в военной форме, сидя за ним на покосившемся стуле, виртуозно усмирял щербатые клавиши цвета слоновой кости.  Алька подошла к сцене и, зажмурив глаза, чтобы не потерять ни одной нотки, впустила в себя музыку, от которой веяло свободой, счастьем и силой. Она вдруг поняла, что всё теперь будет хорошо — и с ней, и с мамой, и с мальчишками. И всё сбудется: и походы, и институт, и мирное небо над головой!
Музыка стихла. Аля открыла глаза и посмотрела на пианиста, — а он смотрел на неё так, будто увидел кого-то очень хорошо и давно знакомого. Хотя нет, иначе — непонятно, что означает это изумление в его глазах. Девушка попятилась, осознав, как неловко выглядит, должно быть, сейчас.
— Постой! — солдат вскочил из-за рояля. — Откуда ты взялась?
И быстрыми шагами перемахнув через сцену, спрыгнул вниз, к ней.
— Извините, — пожала плечами Аля, — с улицы пришла. Услышала музыку, и вот… Кто её сочинил?
— Это Шуман, — ответил парень. — А я — Миша. Как тебя зовут?
— Алевтина, — призналась девушка.
Так они и познакомились. Молодой человек, не расслышав робких возражений, проводил её до дома, и ещё несколько дней встречал Альку у завода по вечерам. Через неделю он уехал, чтобы спустя четырнадцать месяцев вернуться к ней — живым и невредимым.

***
Маленькая Алька слушала историю, которую рассказывала тёзка, приоткрыв рот. Она и представить себе не могла, что может быть так страшно. И счастливая встреча посреди войны, как подарок судьбы. И всё же, как здорово уметь играть на рояле! Интересно, а если она будет стараться и научится «не расстраивать» пианино, она сможет изобразить горную реку?
— Дедушка Миша, — спросила она, — а вы всегда умели играть? С самых малых лет?
— Нет, конечно же, — засмеялся тот, — я учился в музыкальной школе, а после войны в специальном училище. Но первым наставником был сосед. Мы с ним случайно познакомились, как и с тобой, только я был чуток постарше. У дяди Володи поспела яблоня, и мы с пацанами полезли яблоки воровать — а он увидел. Крикнул, и ребята бросились врассыпную, а я удрать не успел. Ну, всё, думаю, достанется мне сейчас по первое число, а он… вместо ремня яблоками угостил. Так и подружились. Ему яблок-то не жаль было, просто не любил, когда без спросу… Он преподавал в школе музыку и меня научил нотной грамоте — а после я уже и сам так увлёкся, что... Не мог уже без неё.
— Ясно, — пробормотала Алька и начала «подбираться» издалека, — а эта нотная грамота, она сложная?
— Нет, тут главное слух и желание, а остальное приложится.
— Я хорошо слышу, — похвасталась девочка.
— Музыкальный слух, — уточнил дедушка. — Это другое.
Алька вздохнула. Снова она попала впросак. Как же намекнуть ему, чтоб он показал ей эту волшебную грамоту, которая помогает играть на фортепиано?
— Хочешь, я тебя научу? — угадал её мысли Михаил Дмитриевич.
— Да! — выдохнула Алевтина.

***
Теперь Алька старательно постигала азы музыкальной науки. Она учила ноты. Чтобы не запутаться, написала фломастером их прямо на клавишах и целыми днями перебирала гаммы. Девочка разбиралась в названиях и формах музыкальных сочинений — у Михаила Дмитриевича было много нотных сборников, которые она с любопытством листала.
— Как это играть? — тыкала она пальчиком в страшные таблицы с множеством непонятных значков. — Неужели это кто-то играет?
— Да тут не сложно, просто требуется практика.
Однажды Алька нашла ноты к той самой новеллетте и ужаснулась еще больше. Нет, с такой абракадаброй она точно не справится! Она нахмурилась, взяла нотную тетрадь и отправилась во двор искать Михаила Дмитриевича. Тот, как и всегда по утрам, читал в беседке свежий номер газеты. Алевтина подошла и положила раскрытую тетрадь к нему на колени.
— Это точно для людей?
— В каком смысле? — не понял дедушка, и, тронув мостик очков на переносице, внимательно всмотрелся в ноты.
— Ничего не понятно.
— Тут сложные произведения, а ты ещё только разучиваешь гаммы. Видишь, что написано на обложке?
— Для седьмого класса…
— А ты учишь программу первого. Не переживай, лет через пять будешь справляться с самыми запутанными закорючками! — уверенно успокоил девочку дед Михаил, и та, недоверчиво косясь то на него, то на ноты, хмуро кивнула.
В то лето Алька действительно научилась сносно бренчать на пианино, вот только собачий вальс наотрез отказывалась исполнять. Дурацкий вальс, и название у него дурацкое — кто ж под него танцевать будет, кроме собак? Наверное, когда-то его играли придворные шуты для дрессированных болонок, чтобы те смешно крутились и прыгали на задних лапках на потеху знатной публике.
Потом подошёл черед этюдов, вальсов и менуэтов — до взрослой грамоты было ещё ой как далеко. А через год родители Альку увезли в другой город, не спросив, как это водится, у неё разрешения и не заметив её горьких слёз. Впрочем, она знала, что вернётся и не раз ещё встретится со своими друзьями. С тем и распрощались…

***
— Алевтина, твоя новеллетта другого формата, она не подходит для конкурса. Да ты с ней и не справишься, она слишком сложная для тебя. Разучивай «Лунную сонату»!
— Анна Аркадьевна, я сыграю её без единой ошибки, я выучу всё от начала и до конца! — девочка-подросток умоляюще сложила ладони и коснулась кончиками пальцев побледневших губ. — Честное слово, я буду стараться.
Преподавательница отрицательно покачала головой.
— Мы не можем рисковать. Одна ошибка и ты пролетишь, в то время как у тебя большие шансы на победу. Разве тебе не хочется занять первое место?
— Я не знаю… — Алька тряхнула хвостом на макушке и задумалась. — Мне просто хочется, чтобы все услышали её, а не «Лунную сонату».
Она могла бы добавить, что для неё важна новеллетта, и это не блажь капризной ученицы, а дань светлой памяти, но… привычно промолчала. Как и десять лет назад, Алька не хотела никого расстраивать — ни учительницу, ни фортепиано, ни зрителей. Она ведь обычная девчонка. Не какая-то там сверходарённая пианистка или гениальный виртуоз, лихо демонстрирующий чудеса музыкальной эквилибристики. Нет. Алька просто любила музыку и исполняла её с душой.
Значит, всё-таки Бетховен? Интересно, какой по счету исполнительницей «Лунной сонаты» она будет? Третьей, пятой, седьмой, или, того хуже, десятой?! Алька фыркнула, представив, как зрители маются от скуки, выслушивая по десять раз одно и то же… Главное, чтоб не подряд — но это уже вопрос к устроителям.
— И что тебя так рассмешило? — недовольно поинтересовалась учительница. — Я что-то смешное сказала?
Алька снова промолчала. Не стоит ничего отвечать… Лучше она разучит и то, и другое. Если перед конкурсом ученица покажет Анне Аркадьевне высший класс, та простит ей своеволие и разрешит выступить с новеллеттой.
Для неё это действительно важно. Тот год был самым счастливым в её жизни — теперь она это точно знала — она часто и подолгу вспоминала беседы со старичками за круглым столом, уроки музыки, увитую плющом беседку, где по утрам отдыхал Михаил Дмитриевич, и самый вкусный в мире хворост, который пекла баба Аля… С тех пор Алька их не видела.
Она вернулась через два года и сразу же помчалась на Кленовую улицу, со всех ног, не помня себя от радости. Кинулась к калитке и увидела за забором незнакомую женщину, молодую и ярко накрашенную. Алька непонимающе уставилась на неё, а та, видимо, сообразив, что девочка не просто так остановилась, подошла поближе.
— Здравствуй! Ты что-то хотела?
— Здравствуйте, — прошептала потерянно Алька, — а где дедушка Миша и бабушка Аля?
Женщина помедлила с ответом, осторожно подбирая слова.
— Они… уехали. А ты откуда их знаешь?
— Это друзья мои, — сообщила девочка, — я их два года не видела. Скучала очень. Вы не знаете, куда они уехали? Я бы письмо написала.
Новая хозяйка с грустью покачала головой.
— Нет, адреса они нам не оставили… Как тебя зовут?
— Аля.
— А меня тётя Таня, —  представилась незнакомка и почему-то добавила: — Мне очень жаль.
Тогда Алька не поняла, что означают её слова, и шла домой, понуро опустив голову, то и дело утирая рукавом жгучие слёзы. Она даже не догадалась спросить, когда они уехали. Быть может, они ждали-ждали Альку, но так и не дождались, и решили, что та их обманула. А она хотела, очень хотела приехать раньше, но она ведь ещё маленькая, и без родителей ни шагу — куда они, туда и Алька.
Вот и совершестилетие наступило, о котором говорил Толик-Анатолик, только радости оно не принесло… Да и сам товарищ исчез, словно его никогда и не было. Ставни соседского дома заколочены, на воротах висит амбарный замок, а двор порос сорняками.

Возвращаясь памятью к событиям тех лет, Алевтина грустно усмехалась. Сейчас она взрослая, понимает всё, что не поняла тогда: и почему так смутилась новая жиличка, и в какие неведомые края «уехали», не оставив адреса, старички.
Играть новеллетту для себя, просто так, у неё рука не поднималась. Ей казалось, что в квартире или в тесном кабинете музыкальной школы для такого сочинения слишком мало места. Так вольная птица мечется в узкой клетке, ломая себе крылья. Конкурс случился как нельзя кстати — Алька подумала, что в большом зале филармонии новеллетта зазвучит так, как и должна!
Она разбирала два произведения — день за днём, старательно — отдавая себя каждому из них. Алька не привыкла халтурить: если уж выкладываться, так по полной. В конце концов, Бетховен и его соната не виноваты, что Анна Аркадьевна не хочет прислушаться к Алькиным доводам. Но когда Алька бралась за новеллетту, у неё перехватывало дыхание, и от волнения сжималось горло: так, будто что-то распирает её изнутри и не находит выхода... Только бы удалось убедить Анну Аркадьевну!

***
Она приходила из школы и садилась за фортепиано. Такт за тактом отрабатывала движения пальцев, доводя их до автоматизма. Освоив технику, Алька начала погружаться в музыку, представляя, как сливается с ней, становится одним целым. Музыка, словно электрический ток, текла сквозь неё и выходила чрез кончики пальцев… Напряжение было так велико, что Алька не выдержала.
Она заигралась. Это случилось в субботу. Девушка проснулась, позавтракала, села за инструмент, и… не смогла сыграть ни одного такта. Руки не слушались её. Она попробовала пробежаться по клавиатуре хотя бы простейшей гаммой, но безуспешно. Пальцы и здесь наотрез отказались подчиняться. Инструмент гадко и бессмысленно захохотал — как в детстве.
Испуганная Алька бросилась в прихожую. До конкурса осталось две недели, пусть срочно ищут ей замену. Она нашла в справочнике номер Анны Аркадьевны и набрала его, путаясь в цифрах.
Услышав страшную новость, та ничуть не удивилась.
— Ты, что, круглосуточно готовишься?
— Ну, не круглосуточно, конечно, но… много, — созналась ученица.
— Вот и заигралась. Не переживай, это переутомление. Отдохни пару дней, и всё восстановится. Такое случается.
— Правда? — всхлипнула с облегчением Алька.
— Правда-правда, не волнуйся. Я даю тебе выходной.
Так и вышло. В понедельник вместо занятий по специальности она отправилась в парк, где долго бродила по безлюдным тропам, слушая щебет птиц. Она разрешила себе ни о чём не беспокоиться и вернулась домой умиротворённой. Памятуя о наказе Анны Аркадьевны, Алька два дня не трогала инструмент. Во вторник, сев с опаской за фортепиано, она поняла, что пальцы вновь ей подчиняются. Ну и ну! Вот это она устроила себе сюрприз! Пожалуй, впредь надо избегать нездорового фанатизма.

***
За неделю до конкурса Алька, отыграв на уроке «Лунную сонату», попросила учительницу:
— Анна Аркадьевна, можно я вам кое-что покажу?
— Хорошо, — спокойно согласилась та.
Алька закрыла глаза, чтобы не видеть выражения её лица, и тронула клавиши.
Сначала несмело, а потом всё уверенней и уверенней; кажется, в этот раз бурная река новеллетты началась с ручейка в соответствии с законами природы — но, увы, вопреки задумке автора.
Секунд через тридцать девушка открыла глаза и искоса взглянула на преподавательницу. Та слушала внимательно, но… без интереса. Так, словно из любви к ученице делает ей одолжение. Анна Аркадьевна видела, что Алька старается, что она мастерски владеет техникой и исполняет новеллетту уверенно и без ошибок, разве что робкий ручеек в первые секунды подкачал. Но самой новеллетты учительница не замечала. Бурная река плескалась мощным и стремительным звуком в узком колодце музыкального класса, от стенки к стенке, — да, ей действительно было тесно здесь! — а Анна Аркадьевна сидела на стуле и безучастно смотрела, как Алька играет.
Алька допустила ошибку, взяв не ту ноту, а после ещё одну, и ещё — учительница с укоризной покачала головой.
Наконец девушка закончила.
— Ты же и сама видишь, что оно сложное. Ты два раза взяла не ту ноту и кое-где не попала в такт. Не упрямься… Если она тебе так нравится, музицируй для себя, — вынесла учительница вердикт.
Алька вздохнула. Ничего у неё не вышло… Был один шанс, но она опять всё испортила. Не справилась.
— Тем не менее, «Лунная соната» у тебя идеальна — лучше и не сыграть. Что же ты расстраиваешься?
Девушка кивнула. Ей не хотелось отвечать.
— Так держать! — приободрила Анна Аркадьевна. — У тебя всё получится, не волнуйся.
— Хорошо, — тихо согласилась Алька.

***
Зал филармонии полнился людьми. Повсюду сновали учителя и родители конкурсантов, студенты музыкального колледжа и любители классической музыки, готовые слушать её в исполнении юных талантов. Согласно результатам жеребьёвки, Алька выступала последней — узнав об этом, Анна Аркадьевна довольно улыбнулась:
— Эффектное произведение, завершающее программу, впечатляет куда больше остальных. Пожалуй, это увеличивает твои шансы на победу.
— Пожалуй, так, — согласилась Алька и выглянула в зал из-за кулисы, тяжёлой и бархатной.
Конкурсантов было двадцать. Ведущий протараторил вступительную речь, и на сцену вышел мальчик, после него — другой, а за другим — третий. Слушая, как играют конкурсанты, Алька размышляла о том, что задача, поставленная перед членами жюри, слишком сложная. Все дети были разными. Кто-то садился за рояль твёрдо и решительно, кто-то с удовольствием, кто-то робко и трепетно. Разве можно кому-то из этих ребятишек присудить первое, второе, третье и, что самое ужасное, последнее место? Каждый старался, как мог, и отдавал себя во власть рояля, — а тот отвечал взаимностью, рождая на свет живую музыку. И «Лунная соната» — а их действительно оказалось в программе несколько — звучала у всех по-разному. Кому же присудить победу, если её достоин любой из присутствующих здесь?
Когда подошёл черед Алькиного выступления, ведущий в первый раз объявил её имя и в шестой — «Лунную сонату». Девушка отбросила мысли прочь и выпорхнула на сцену так легко, словно делала это каждый день. Она прижала руку к груди, слегка наклонив голову — всё, как полагается! — и обернулась. Позади стоял рояль. Внушительный и изящный, на изогнутых кокетливых ножках, с отблесками глянца на иссиня-чёрной глади массивного корпуса. Алька смотрела на инструмент так, будто видела его впервые, а он приглашал к себе, притягивал магнитом доселе неведомого чувства. И она шагнула — медленно и неуверенно, точно забыла о цели своего выхода на сцену. Села на банкетку, выпрямилась, слегка запрокинула голову и закрыла глаза. Руки сами опустились на клавиатуру, а рояль, почувствовав их, моментально ухватил за пальцы и слился с Алькой в едином порыве, выплёскивая в пространство зрительного зала стремительное аллегро неукротимой горной реки.
Алька ни разу не открыла глаз. Это не она исполняла новеллетту, — это новеллетта вырвалась на свободу, преодолев запреты и барьеры строгих учителей, а они с роялем стали её проводниками, единым инструментом вольной музыкальной стихии.
Когда стихли последние ноты, девушка поднялась и робко шагнула вперед.
В зале грянули аплодисменты. Алька смутилась. Надо сказать что-то… Извиниться… Объявить новеллетту «задним числом». Ждали ведь другого. Она испуганно посмотрела в зал. Никто не свистит, не швыряется в неё тухлыми помидорами, ещё и аплодируют все, — а кто-то даже и поднявшись. У сцены, метрах в двух от комиссии, стоит парнишка чуть старше её. Странный какой — смотрит неотрывно на девушку, словно они знакомы тысячу лет, в то время как Алька видит его впервые.
Она быстро пересекла сцену и спустилась вниз. Подошла к нему.
— Привет! Я — Алевтина, — после чего обернулась к жюри и громко добавила: — Это был Шуман. Вторая новелетта, до мажор.
— Толик, — просто представился парнишка и, подумав, уточнил, — Анатолий Дмитриевич.
— Толик! — радостно ахнула Алька и, к собственному изумлению, предложила. — Пойдём отсюда? Я закончила.
— Пойдём, — согласился парень. Взяв девушку за руку, он повёл к выходу из зрительского зала.
В холле они остановились.
— А тебя результаты не интересуют? — удивился Толик.
— Нет, — тряхнула головой Алька и прижала холодные ладони к щекам — те горели огнём. — Ругают меня сейчас, наверное. Как думаешь, я плохо поступила?
— Думаю, что ты поступила правильно, если от души.
Ответ друга успокоил девушку. Это же действительно так! Правда, музыкалку подвела и Анну Аркадьевну, и вообще всех… Теперь ей, наверно, и закончить не дадут спокойно, будут песочить на каждом уроке. Но оно того стоило. Стоило памяти дедушки Михаила и бабушки Али.
— Погуляем? — предложил парень, и Алька кивнула.
— Вот они где! Какое «гулять»?! — возмущённый вопль Анны Аркадьевны едва не оглушил их обоих. — Ну-ка марш обратно! Там, Алевтина, ждут тебя все.
Глаза суровой дамы, тем не менее, радостно сияли. Она подтолкнула Альку к дверям, и они втроём вернулись в зал — на сцену как раз поднялся председатель комиссии. Ребята сели на свободные места и уставились на мужчину в сером костюме, который неторопливо оглашал список победителей.
Первое место единогласным решением жюри присудили строптивой Альке.
Грамота отправилась в школу. Алька доучилась, получила диплом и положила его в нижний ящик письменного стола — пианисткой она так и не стала. В день выступления она вложила в новеллетту всю душу, вместе с душой рояля — так, что не осталось ни капли для другой музыки — и поняла, что больше никогда не поднимется на сцену.

***
Алевтина Николаевна вышла на крыльцо с полной тарелкой пышущего жаром хвороста.
— Анатолий, ты в беседке?
— Да где ж мне ещё быть? — по-доброму буркнул муж.
— На вот, хвороста поешь, ворчун престарелый, — и поправив седую прядь, выбившуюся из-под синей косынки, Алька поставила перед ним тарелку.
Рядом послышался тоненький смех. Алевтина Николаевна выглянула из беседки — на калитке висел мальчик, ловко забравшийся на самый верх, точно обезьянка. Он разглядывал пожилую пару так, словно был чем-то обескуражен.
— А разве хворост можно есть? Это же ветки! — с непосредственностью ребёнка заявил он. — Вы что, едите деревья?!
Алька по-девичьи фыркнула и отодвинула щеколду, приглашая мальчишку внутрь.
— Такой, как я пеку, можно. Давай, заходи, попробуешь моего печенья… Откуда ты взялся?
— Мы переехали сюда недавно — вон в тот дом, — и мальчик показал куда-то вдаль, — я ещё никого тут не знаю.
— Тогда давай знакомиться! Я — Алевтина Николаевна, для тебя бабушка Аля, а это Анатолий Дмитриевич или дед Толик. Именно так — «дед». Для дедушки он чересчур ворчлив.
— А я — Матвей.
— Ну, пойдем, Матюша.
Алька открыла дверь, впуская в гостиную юного соседа, а тот остановился на пороге и воскликнул:
— Ой, а это у вас рояль?!
— Да, рояль, —  подтвердила Алька, и что-то полузабытое кольнуло в сердце смутным воспоминанием.
— А кто играет на нём?
— Я играю, то есть играла… Сейчас, увы, редко…
— Я тоже хочу… — порывисто вздохнул мальчик. — Научите меня. Пожалуйста!

(октябрь 2016)