Осень

В нашем блоке общаги периодически вырубался свет. Отопление не работало. Воды не было. Обычные осенние сюрпризы. Я сидел один в комнате при свечах и читал “Афоризмы житейской мудрости” Шопенгауэра. Настроение было паршивое. Вчера ходил на свидание с одной продавщицей, но она вильнула хвостом и не пошла ко мне в гости.  Я серьезно подготовился: купил фрукты, шипучку, взял у соседа канделябр, простыни постирал, погладил. Все как полагается. Даже окно одеялом завесил, чтоб не дуло. Ужасно хотелось женщину, а ее и не было.
Походил, потолкался  по закрытым дверям. Никого из однокурсников нет. Побрел в другое крыло общаги, там горел свет, но только в коридоре, а в комнатах он отсутствовал. Дверь в один блок оказалась открытой. Там кто-то суетился. Заинтересовался, подошел и увидел двух девушек, одна их них была Оксана. Они клеили обои, не смотря на отключение света. Ленты намазывали,  используя свет из открытых дверей в  коридор. Прислонился к косяку и наблюдал за Оксаной. Она сидела на коленях, намазывая бумажную полосу. Ее песочный халатик не закрывал аппетитных колен. Одну полу халата, немного загнутую, она и не думала поправлять, благодаря чему можно было видеть до половины внутреннюю сторону правого бедра. Нельзя было не любоваться этой великолепной блондинкой с узкими бедрами, хорошо развитой грудью, длинной шеей, гордой осанкой даже в такой ситуации.   В комнате горела всего одна свеча. Предложил принести заимствованный мною на время подсвечник. Принес и стал помогать. Распределили обязанности. Подружка продолжила намазывать полосы, а мы с Оксаной их клеили. Скоро клей закончился. Подружка ушла к сожителю. Свечи догорали. Дали свет. Я принес шипучку, она с  кухни холодные жареные кабачки. Отметили начало ремонта. Включили телевизор, показывали похороны Талькова. Она полулежала на одной половине  сдвоенных кроватей, подложив под спину подушку, молча смотрела на экран.  Я точно так же устроился на соседней половине. И так же, как и она, прикрыл свои ноги краем покрывала. Это была вторая наша встреча.
Первая состоялась в январе. Мне  хотелось с ней познакомиться. Навел справки:  студентка первого курса, восемнадцать лет, пользуется  успехом, имея много поклонников. У нее оказались серьезные   проблемы со здоровьем. Оксана часто попадала в больницу. По вечерам,  стоя на лестничной площадке, открывал окно и, соскребая снег с карниза, кидал снежки в открытую форточку  ее комнаты этажом ниже. Делать это было удобно, так как общага стояла буквой “Г”.  Наконец случай представился. Срочно понадобилась гитара. Зная, что у Оксаны гитара есть, я постучал в ее дверь. Попросил инструмент, она его дала. Часа через два занес гитару. В комнате она была одна, что-то вязала, сидя на кровати в длинном голубом халате, подогнув ноги.  Уселся на стул и начал задавать всякие вопросы. Какое ваше любимое животное? Растение? Любимым животным оказалась пантера, а растением - кактус. “Ого”! - подумал я. Грациозность и изысканность пантеры и колючки кактуса - гремучая смесь, заслуживающая самого пристального внимания. Задавая свои вопросы я немного иронизировал, что не могло не задеть мою собеседницу. Ирония моя была защитной реакцией на желание, но невозможность быть рядом, обладать ею. “Мне не светит быть рядом с ней”, - понимал я, потому и язвил. Она же всеми силами пыталась казаться равнодушной, делая вид, что на мою иронию ей начихать. Соседка Оксаны по комнате явилась почти сразу же  после моего ухода, застав ее в неописуемом гневе. “Да как он смел со мной так разговаривать? Да кто он такой?  Этот тон?” - кричала  она, кидаясь по комнате, как разъяренная пантера в клетке, желая что-нибудь разбить о стену. Соседка назвала мою фамилию и дала краткую характеристику. Так мы познакомились.
После зимних каникул несколько раз подходил к двери ее комнаты. За дверью была она, такая желанная и такая недоступная. Я не мог постучать в эту дверь. Девушка мне так  нравилась, я хотел ее,  но поднеся руку к двери, опускал, понимая, что психологически Оксана сильнее меня. И если сейчас войти в эту дверь, то выйду из нее  я уже одним из многих, подчинившихся ей, побежденных ею. Вольюсь в толпу удобных для нее братьев-друзей  у трона и в новое качество уже никогда не перейду.
Она росла без отца. Папа  - спортсмен и комсомольский работник  - ушел к другой женщине, когда ей было два года.  Мама так больше и не вышла замуж - современная деловая женщина, часто сидит на различных совещаниях. Девочка соединила в себе польскую, французскую и  купеческую кровь. Росла подвижной, смышленой, обязательной. Прошла все ступеньки пионерской и комсомольской карьеры в школе.
В первую нашу ночь она сообщила, что у нее было два выкидыша. Один раз, когда лежала в больнице у нее был роман с молодым хирургом. Узнав, что забеременела, решила отравиться. Выпила кучу таблеток снотворного. Промыли желудок, откачали. Хирург две недели не отходил от ее кровати.  У врача была нелюбимая жена и ребенок. Он не мог бросить семью. Потом в нее влюбился другой хирург, к которому Оксана ходила на осмотр. Этому было лет под пятьдесят. Она его считала для себя слишком старым. Дарил цветы, изредка приходил в общагу в гости. Раньше, на Севере, был еще один ухажер, она с ним дружила, даже жила полгода и мать ничего не знала.  Произошло это уже после травмы. Она поняла, что далее хранить свою девственность не имеет смысла. В любой момент, сделав неловкое движение, поскользнувшись и упав, ее могло парализовать. Поэтому она решила успевать жить и брать от жизни все что можно.
Вот откуда у нее появился удивительный сплав мудрости и боли. Боль заставила ее жить  “здесь и сейчас”. Боль дала ей право совершать то, чего и не  снилось примерным девочкам из приличных семей.
Ей так хотелось верить, что какой-нибудь знахарь поможет. Оксане очень хотелось домой. Она страдала от  внутреннего одиночества,  несмотря на то, что у нее всегда бывали гости. И одновременно жаждала одиночества внешнего, так как окружающие люди не могли поддержать ее дух.  Дома родственники жили дружной семьей, держались вместе. Там  ее ждали маленькие племянники. Играя с ними, она могла   на какое-то время отвлечься от невыносимых дум. Дома старший брат носил ее в ванну на руках. Дома она была нужна и не чувствовала себя обузой. Только от близких людей принимала она заботу.
Она пыталась быть честной по отношению к тем,  кому нравилась. С одной стороны, Оксана не хотела принять такую жертву от человека, любящего ее, чтобы в скором будущем он превратился в няньку у ее кровати. С другой стороны,  она так устала бороться одна со своей болезнью.  Эта усталость накопилась за два года. Нервы были измотаны. Оксана отлично помнила один случай, когда лежала в больнице. К  соседке по палате, молодой женщине, с отнявшимися ногами, пришел   муж с цветами. Он всячески ухаживал за женой, поправлял ее одеяло, гладил руку, говорил, изображая сочувствие и участие. Но стоило ему только выйти из палаты, он начал заигрывать с медсестрой. “Вот так когда-то будет и со мной”, -  подумала Оксана. - “Мой муж будет внимательным и заботливым со мной у больничной кровати и во всю флиртовать на стороне”.
Ей нравились рассказы Мамлеева. Она читала мне некоторые из них. Кажется, писатель - сын профессора психиатрии, с детства начитался монографий о пограничных состояниях  из библиотеки отца.  Один рассказ был про умирающего человека и беременную кошку. Человек не смог выдержать осознания того, что он умрет, а кошка останется жить и ударил ее по брюху кирпичом. В другом рассказе один товарищ в подвыпившей  компании поспорил, что прыгнет с десятого этажа и не разобьется. Ее привлекала статья Фромма о некрофилии.
В юморе ее чувствовалась безысходность. “Это ваши похороны”, - любила повторять она. Обычно люди говорят: “Это ваше дело”. Часто шутила  по поводу обычая подавать кисель на поминках. Выражение “выпить киселя” прочно вошло в ее лексикон.
Через каждые два-три дня она устраивала мне скандалы.  По- другому она не могла. Оксана хотела видеть во мне опору, очень хотела, жаждала, но так и не смогла дождаться, пока я  себя опорой действительно почувствую.
На празднике факультета она сидела далековато от меня. Украдкой смотрел в ее сторону, любуясь ею и думал: “Какая же мне досталась женщина. По ней скользят заинтересованные взгляды парней, но они не знают, что сердце ее принадлежит мне”. Я ошибался. Сердце Оксаны было готово принадлежать мне и никому более. Но ей было необходимо всегда чувствовать рядом своего избранника.  Она хотела отдать всю себя  и в замен получить то же от мужчины. Ей  был  необходим рядом любящий и любимый мужчина,  не издалека наслаждавшийся обладанием ею, а каждую минуту, секунду ее полноценной жизни находящийся рядом,  каждый миг   ощущать его душой и телом.   Для нее не существовало слова “потом”.  У нее просто не было времени на это “потом”.  Потом ее ждала неподвижность и больничная койка. Она торопилась жить, торопилась любить, наслаждаться всей прелестью окружающего ее мира.  Для некоторых ее поведение казалось непонятным, сумасбродным.  Поступки Оксаны не укладывались в  сознании ее здоровых подруг. В моем сознании все это укладывалось тогда не совсем.  Только позднее я понял, что за этой неистребимой жаждой жить “на всю катушку”, стремлением все успеть, попробовать, изведать, в этом хаосе желаний  - мудрость боли. Она знала, что надежды на выздоровление почти нет. Быть с нею, значило жить рядом с действующим вулканом. Было только два выхода. Первый - сгореть вместе с ней. Второй - уйти от нее. Она стремилась успеть сгореть, пока могла полнокровно жить.
Все это трудно понять здоровому человеку, имеющему призрачную иллюзию, зовущуюся “завтра”. У нее не было “завтра”. Как страшно расстаться с этой иллюзией в шестнадцать лет. И еще страшнее с возрастом отсутствие  “завтра” осознавать.
 Болезнь  накладывала свои ограничения. Смотря бальные танцы по телевизору, на красивых женщин в великолепных платьях, она представляла себя одной из них в паре с галантным кавалером. Танцевать Оксана не могла, ей было больно.
Потом я уехал домой на практику на полтора месяца. Один раз проснулся с ощущением, что теряю Оксану. Тогда как раз  она  и встретила друга детства. Он стал захаживать к ней в гости. Оксана  выгоняла его, но парень не  уходил от дверей ее комнаты и просил не отвергать его. Она уступила его напору, натиску, мольбам.  Уступила его стремлению стать для нее опорой. Он добился руки, но не сердца девушки. Она согласилась не любить, но быть любимой. Я многое понял, уехав, и, вернувшись, был готов быть всегда с ней рядом, но опоздал.  В день венчания, когда Оксана с мужем гуляла по городу, она раздраженно сказала ему: “Ты не мужик”.
Лет   пять потом я десятки раз писал ей,  складывая свои послания в ящик стола.  Попадать в ряды ее многочисленных братьев  мне по-прежнему не хотелось.