Она рассказывала мне кино

Она рассказывала мне кино. Родители водили меня в клуб завода «Знамя труда» только на мультики по воскресеньям, а телевизора у нас не было. В детском саду поблизости не нашлось мест, и меня оставляли с ней – простодушной бабушкиной сестрой, которая по вечерам работала билетёршей в кинотеатре «Авангард». Её звали Мария, Машка, Манька или просто «эй ты, дура», и она на все откликалась. Младшая дочь моего прадеда Сергея, она получала пенсию как инвалид детства. То ли акушерка сплоховала, то ли зазевавшаяся медсестра выронила младенца на холодный кафельный пол, но Машка моя, дожив до пятидесяти, не выросла выше десятилетней девочки – как физически, так и по рассудку. Маленькая, подвижная, с вечно наполненными счастьем глазами, она была моим первым Форрестом Гампом, научившим меня, если уж сердце куда-то позвало, не идти туда, а непременно бежать.
     Больше всего на свете она любила кино и сладости. Мне же нравились таинственные истории и гречневая каша с молоком. Гулять Маша со мной опасалась, потому что знала: она не такая, как все. Повернув на незнакомую улицу, она могла заблудиться, встретив грубого человека, проплакать потом полдня, а больше всего она боялась, что меня украдут цыгане. Так что мы с ней сидели дома. И она рассказывала мне кино. Работая в «Авангарде», она смотрела всё подряд, и разные киноленты путались в её голове, как шуршащие целлулоидные змеи. Вместо «Охотника за приданым» и «Дикой собаки Динго» я получал «Охотничью собаку за приданым», вместо «Брака по-итальянски» «Драку по-итальянски», где кто-то у кого-то крал велосипед, чтобы обменять на жену. Рассказывала Мария так, что я забывал обо всём – даже попроситься на горшок. Каждый раз, когда она заканчивала очередной рассказ и собиралась на работу, я, в голос ревя, пытался отогнать её от двери, грозя ей то игрушечным мечом, то коварно припасённой скалкой. Иногда я прибегал к крайнему средству: обещал ей показать тайное место, где мама хранила конфеты. В итоге она оставалась ещё на полчаса. И это неизменно оказывались лучшие полчаса моей жизни. Я уже тогда догадывался, что последний фильм она придумывала на ходу, ведь копаться в своей короткой и путаной памяти у неё просто не оставалось времени. Но кому какое дело, если моё сердце громко билось и сладко замирало, а то и вовсе останавливалось, в зависимости от того, в какую передрягу попадал главный герой? В этом последнем фильме речь почему-то всегда шла о маленьком мальчике, который потерялся, попал к цыганам или пиратам, сошёл не на той остановке или оказывался закрытым в старом ведьминском доме, о мальчике, унесённом течением реки или брошенном родителями в лесу. Потом его находил король и брал в свою семью, в которой уже была девочка-принцесса, но заколдованная, спящая или похищенная. Сквозь эту историю проносились итальянцы на велосипедах, американские матросы, отбивавшие чечётку, красотка Марика на роликовых коньках, хитрый революционер Максим и какой-то «пастух Костя из джаса». Мальчик спасал девочку… и тут Маша уходила.
      Сказать, что я её любил – ничего не сказать. Соседку по коммуналке, на кухне обозвавшую Машу дурой, я ошпарил, столкнув на обидчицу кастрюлю с супом. Когда родители отчитывали мою сиделку за съеденный запас конфет, приберегавшихся к Новому году, я взял всю вину на себя, утверждая, что неожиданно полюбил сладкое. Потом я подрос, и Маша больше не приходила. Я узнал, что из «Авангарда» её выгнали, потому что она пускала людей бесплатно, стоило им только попросить.
     Я подрос и стал сам ходить в кино, сочинять истории, спасать принцесс, выбираться из непроходимой чащи проблем и из домов, где поселилась нечисть. Я многому научился, но так и не понял, зачем меня во младенчестве не уронили на холодный кафельный пол так, чтобы глаза мои всю жизнь светились от счастья, без остатка рассеивая этот дурацкий мрак снаружи и изнутри. И чтобы красивые мечты оплетали мою душу, как шуршащие целлулоидные змеи, навеки укрыв её от зла.