С детьми по Крыму

                С детьми в Крыму.
Кому-то интересны мои повествования о нашей авиации или о покорении Луны. А кому-то интересны бытовые зарисовки. Я живописую о том, как мы жили при советской власти.

В следующем, 70-м году мы поехали дикарями в Алушту. Ездили мы на море не так, как сейчас рекламируют: «7 дней прекрасного отдыха». 7 дней – это как «за семь верст киселя хлебать». Мы в отпуск – на море ли, не на море ли ездили на месяц (28 дней). Уже в день начала отпуска садились на поезд или на самолет, и только в последний день отпуска домой, на Управу.

 Когда я путешествовал по Камчатке, Рита лечилась в алуштинском санатории «Рабочий уголок», и ей понравилась Алушта.
Из Симферопольского аэропорта до Алушты ехали на троллейбусе. У автостанции в Алуште стояли хозяйки будущих квартир и приглашали приглянувшихся «гостей». Гости, в свою очередь, выбирали для себя подходящее место для пребывания во время отдыха.
Мы сговорились с хозяйкой двухкомнатной квартиры в пятиэтажке. Она нам отдавала одну комнату с тремя кроватями, у нее была газовая плита, что для нас было непременным условием, и ванна с дровяной колонкой.
По всему Крыму была одна цена – рубль в сутки с человека (4 буханки хлеба). Время пребывания в Алуште ограничивалось моим отпуском – Рита была на инвалидности.
Когда мы уезжали, хозяйка смеётся: «Да если вы надумаете еще раз приехать, так я за вами в Симферополь приеду. Такие отдыхающие – целый день не вижу, на ночь придут, переночуют, а утром опять на целый день».

Утром, после завтрака, приготовленного дома из полуфабрикатов, я набирал в сумку пирожков, черешни и воды, и мы отправлялись «куда-нибудь». Съедали содержимое сумки там, где время обеда застанет, а, возвратившись, покупали вилок молодой капусты, несколько молодых картошек, мяса и сметаны и дома варили. Мне это очень нравилось. Раза два, в конце дня обедали в столовой – мне это очень не понравилось. А Ритин сослуживец, когда узнал, что мы сами варили, изумился: «Да, что это за отдых – самим варить». Кому, что, нравится.
Всего несколько раз мы купались во взбаламученной воде  городского пляжа. Чаще всего мы садились на троллейбус или автобус, отъезжали от города, выходили из машины каждый раз в разных местах, и медленно, прогуливаясь, спускались к морю и шли, периодически купаясь, в сторону Алушты.
Берег пустынный, вода в море чистейшая.
Но иногда дети выражали желание поиграть в песочек с другими детьми, с которыми они познакомились на пляже, и тогда мы оставались в городе.

На катере съездили в Рыбачье, где прямо на пляже стоит бочка на колесах, из которой продают вино. Я взял маленькую кружечку, и после этого мне уже никуда идти не захотелось. Лег на песок и задремал. Свалила меня эта кружечка. А продают, покупают и пьют, как квас. Это не для меня.
В Рыбачьем сходили в столовую и в сторону Алушты пошли берегом – сколько пройдем, столько пройдем. Вскоре дорога, которая шла вдоль пляжа, пошла вверх, а вдали был виден скальный мыс. Рита в обход пошла по дороге, а мы упрямо пошли по тропе. Перед скальным утесом тропа тоже пошла вверх,  подошла к расщелине, и пошла вдоль расщелины, пока не подошла к вертикальной скале, в которую упиралась расщелина. Там тропа ее  пересекала. Ширина расщелины у скалы сантиметров тридцать - сорок, высота над водой метров двадцать. Волны врываются в расщелину, ускоряясь, бегут и, ударившись о вертикальную стену, взмывают вверх и откатываются в море. Вода внизу клокочет. Не дай бог сорваться. Я встал над расщелиной лицом к скале и пропустил детей между собой и скалой, подавая одну руку им, а другой, упираясь в скалу. Обходя скалу, тропа после расщелины еще пошла вверх. Начал накрапывать дождь, тропа стала скользкой, внизу бушевало море, а дождь усилился. Маленькая Таня стала плакать. У меня было только одно средство выбраться из переделки: я уговаривал Таню хоть на четвереньках лезть вверх, другого выхода не было.
Мы добрались до дороги и встретились с поджидавшей нас под зонтиком Ритой. Там, где дорога подошла к очередному пляжу,  смыли с себя грязь, сели на проходящий мимо автобус и к вечеру приехали в Алушту.
А мне потом, уже дома в Куйбышеве перед сном, мерещился переход через расщелину над бушующим морем.

Сходил я с детьми на экскурсию в пещеры Чатырдага. Рита в гору не полезла.
Господи, стыдно писать про мою верблюжью глупость. Продуктов я набрал на полк. У родника перед подъемом велел детям хорошо поесть и напиться, чтобы были силы на подъем. И в дорогу в двойные мешочки набрал родниковой воды литра два, три. А когда поднялись, экскурсовод опять устроил привал.
Дети еще не проголодались, но я велел опять поесть. Поели рыбных консервов и запили их родниковой водой, чтобы из-за нас не было задержки в пути. И все-таки группе из-за нас пришлось задерживаться, и именно из-за этой моей верблюжьей предусмотрительности.
По горе походили хорошо, опускались в пещеры, одна из показанных нам пещер влажная и там мы видели настоящие сталактиты и сталагмиты. На плоскогорье пятнами растет невысокий кустарник, в центр которого, как цветок забирался Егор. Прятался, мы делали вид, что его ищем, весело шли, и вдруг Таня сказала, что не может идти из-за резкой боли животика. Посидела, передохнула, дальше пошли, а через некоторое время опять пришлось остановиться. Так и шли. Поход кончался, наша группа начала спуск. Красивейший спуск серпантином по крутому, как обрыв, склону, от подножья которого под нами до горизонта развернулись покрытые лесом горы.

Из Алушты мы поехали в Ялту, и из Ялты на теплоходе в Ильичевск к дяде Марку с тетей Люсей. Приехали туда и Валик с Зоей, и Генка с Верой. Это была моя последняя встреча с Макаром Семеновичем и тетей Люсей. (Тетя Люся – мамина сестра, соответственно Валик и Геннадий мои двоюродные братья).

Из Одессы в Куйбышев ехали через Москву. Остановились у студенческого товарища, ведущего артиста нашего институтского драмкружка –  Юрия Александровича Шмелева. И в Москве Таню опять прихватило, даже положили в неотложку, где по внешним показателям решили, что у нее аппендицит и стали готовить к операции, но по анализу крови диагноз не подтвердился. Нас отправили домой. Дома приступов не было, и мы решили, что это были колики из-за того, что  семилетней девочке пришлось с переполненным желудком ходить по горам.
Однако через год Тане все же удалили аппендикс.

В 72-м мы поехали в Ялту. Еще в аэропорту Симферополя Тане стало плохо. В медпункте аэропорта сказали, что, вероятно, укачало.  В Ялту поехали на такси, по дороге ее вырвало. Хорошо, что у нас было, где на первое время остановиться. В Ялте жили родственники наших соседей по подъезду, с которыми мы были в соседских отношениях. Таню отправили в больницу, а когда на следующий день пришли узнать, как она себя чувствует, нам сказали, что у нее уже удалили аппендикс. На третий день из окна ее палаты увидели, что она уже на дереве сидит.

Квартиру нашли в старинной усадьбе у основания горы рядом с морем. От улицы двор отгорожен высоким каменным забором с большими воротами. Задняя сторона двора упирается в гору, укрепленную каменной стеной.  Выше на горе начинается другая усадьба. У наших хозяев большой одноэтажный дом и большой хозяйственный сарай. Во дворе растут две большие пальмы, много винограда, цветы, несколько кустов роз. Огорода нет, овощи проще купить на базаре, чем выращивать. Горсовет просил продать пальмы, для украшения набережной, но хозяин отказался. Живут они вдвоем.
 Нас он принял, потому что мы «семья с детьми спокойного возраста». Одновременно с нами у них отдыхали подруги из Москвы, которые к ним приезжают не первый год, и поведение которых не вызывает у них осуждения. За постой хозяева с этого года стали брать по полтора рубля, и москвичи немножко обиделись, но сказали об этом только нам, отношениями с хозяевами дорожили.   
Постельные принадлежности для отдыхающих хозяйка стирает в сарае стиральной машиной, купленной во время войны у немцев, которые уже до войны имели бытовые электрические стиральные машины, так что прием отдыхающих не был для хозяйки большой нагрузкой. Хозяин был шеф-поваром ресторана, не прерывая работы во время оккупации, и никогда не бедствовал.

Рита себя чувствовала неважно, из-за этого мы и поехали в Ялту. Разнообразили мы отдых экскурсиями: Ботанический сад, Воронцовский замок, выставки.
В Воронцовском замке камины отделаны растительным орнаментом из крепчайшего диабаза. Я не могу этого понять, я не могу себе этого представить. Как эти древние греки высекали Афродиту, как Микеланджело вырубил из каменной глыбы своего Давида? Как мастера нового времени высекали растительный орнамент Воронцовского дворца? Я могу себе представить, как плоскую грань куска гранита можно обработать и отшлифовать машиной, но как освободить из камня палец Афродиты, я не могу даже вообразить.
Тропинин для человечества в 1823 году оставил портрет одного из таких умельцев. В мировой галерее портретов, это один из лучших, если не лучший в мире, мужской портрет. Это Самсон Ксенофонтович Суханов. Умный задумчивый взгляд. Полный достоинства от сознания своей нужности, своего таланта и своего жизненного опыта, позволяющего представить себе объем и сложность предстоящей работы. Глаза, которые в воображении видят  замысел художника архитектора  и творчески подсказывают рукам, как этот замысел воплотить в камне. Умные и умелые руки. Они понимают, что от них требуется, и умеют выполнить желание хозяина. И рот, говор из которого невозможно представить себе злым, фанатичным, завистливым. Он может только пожурить, подсказать, похвалить.
Самсон Ксенофонтович прожил интересную жизнь. Взрослел он батраком пастухом, мир увидел в лямке бурлака, а потом нанялся каменотесом, где обнаружился его талант, и он возглавил бригаду, строившую Казанский собор, Исаакиевский собор, Стрелку Васильевского острова и «Александрийский столп».
Я восхищен проницательным взглядом самого Тропинина, увидевшим в натуре рабочего каменотеса – Человека достойного увековечивания

Одна из наших экскурсий была в Севастополь, куда без Риты втроем поехали на автобусе. В Севастополе на ночь остановились у однокашника по институту Леньки Шапиро, пришел другой однокашник Юлька Ямпольский, отметили встречу, а на следующий день пошли по городу.
На Сапун горе я подошел к краю полянки, на которой среди распаханного поля расположена диорама с воспроизведением штурма Сопун горы, и был потрясен количеством смертоносных осколков у края пашни. Мелкие осколки, размером в однокопеечную монету, валялись в нескольких сантиметрах друг от друга (крупные, очевидно, подобрали раньше нас), и каждый в свое время нес возможную смерть. Все пространство пронизывала смерть, и сквозь эту смерть шли в атаку люди. А для полководцев, не Иван, не Фриц шли в атаку –  шла в атаку живая сила, и погибали они, как израсходованные боеприпасы. 
Потому, что какой-то Гитлер решил, что он принесет счастье своему лучшему в мире народу, и народ его поддержал – он хотел счастья, а какие-то вполне персональные капиталисты соблазнились отнять у других капиталистов рынки и территории, чтобы свое государство процветало – и народ их поддержал – кто же не хочет процветания своему государству, а какие-то персональные политики надеялись вершить Мировую Пролетарскую революцию, чтобы трудящиеся всего мира были счастливы, и трудящиеся в 17 году их поддержали.
Персональные политики, персональные капиталисты, персональные вожди, возможно, прекрасные в общении люди, превращают других людей в боеприпасы, и говорят при этом, что делается это ради счастья этих людей, посылаемых на смерть.
Научные способности человеческого мозга уже постигают микромир основ мироздания, а его психические возможности еще находятся на стадии дикости, допускающей применение силы и посылающих своих людей на убийство – УБИЙСТВО ЛЮДЕЙ  для достижения политических и экономических целей.
Животные не охотятся на животных своего вида, а человек охотится на человека.

При посещении остатков древнего Херсонеса все свои запасы слов осуждения и проклятий я направил в адрес Екатерины Второй (Великой!?).
Незадолго до завоевания и покорения Крыма Россией, в Херсонесе был арабский путешественник и писал, что город сохранился с древних времен таким, каким он был построен древними греками, как будто только что его покинули жители. Пронесшиеся по Крыму волны варварских завоеваний пощадили его, а просвещенная немка, переписывающаяся с Вольтером, опустилась ниже уровня дикого варвара и велела разобрать древний город на постройку Севастополя. «Севастополей» можно построить, сколько вздумается, а вот Херсонес уже никакими силами не возродишь.

 Из Севастополя в Ялту мы вернулись на Метеоре. Отпуск у меня кончался и я с детьми улетел домой, а Рита осталась, чтобы подлечиться в дневном санатории. Она еще была на инвалидности второй группы.