Крутьков род глава 8

8

     А ведь была птица счастья в его жизни! Была! Он и сам себя не раз ощущал вольной птицей, когда взлетал счастливый, с замиранием сердца, над головой отца. Ловили его сильные отцовские руки и снова подбрасывали вверх. И снова захватывало дух от восторга.
     Помнился Петру тот осенний день, когда ехали они на хутор отца, где досматривал за хозяйством Уён – мужик лет, наверное, сорока.  Был он как член семьи, только безвылазно жил на хуторе. Имени-фамилии его никто не знал. Поскольку не было при нем никаких документов. В пожаре сгорели, как говорил Уён. Он и сам, казалось, никогда не знал своего имени.  А прозвали его Уёном из-за речи его. Был он родом откуда-то из средней полосы России. Ходил-бродяжил в поисках какой-никакой работы. Не чурался ничем, чтобы заработать хоть что-то себе на пропитание. Зашел он как-то во двор к отцу.
   – Хозяин! А чаво, ня будет ли работы какой?
   – Самы зправляемся пока, слава Боженьке. А ты до соседа ходыв? Можэ он предложить чого.
   – Не! У ён нет ничаво! Да и собака у ён до чаво злая, спасу нет! У ён и пятух, и бык злющай! И сам ён, поди, злой, как скотина и птица у ён!
   – Ну, а чого же ты робыть можешь? – улыбался, глядя на него отец.
   – У ён ничаво! А у вас чаво надыть, то и смогу!
   – Ну, ходимо за мной, Уён, за жизнь побалакаем.
     С той поры и прилепилось к нему это прозвище. Понравился он Ивану Трофимовичу, и определил он Уёна к себе на хутор, за хозяйством присматривать и по хозяйству помогать.
     Был Уён высок, худ, но жилист. Походил на большую птицу, которую видел Петька в тот осенний день высоко в небе.
   – Папка, дывысь, дывысь, вон орел у нэбе летить!
В небе и в правду, вытянув шею и откинув ноги назад, глубоко взмахивая темными с большим белым полем крыльями, размеренно и грациозно летела большая птица. Следом за ней быстро двигалась по земле ее тень.
   – Та не! Це нэ орел, це дудак! – приложив ко лбу ладонь козырьком и глянув на небо, ответил отец.
   – А що вин, этот дудак,  у дудку дудыть?
   – Та нет у него ниякий дудкы, сынок! Дрохва это! – улыбнулся Иван Трофимович.  – Ось, колы я вбыв бы ее, ты бы на нее поглядев.
   – Так стрельни ее, папка!
   – Та вона ж на пушечний выстрел никого к сэбе нэ подпускает!
   – А ты нэ з пужки ее, ты з ружья! – уговаривал Петька.
    – Дюже пуглива вона! – объяснял отец. – Ходыть себе важно, шея прямая така, а чуть спугнэ ее кто, вона драпать як прыпустыть! Метров тридцать, наверное, против ветра пробегить,  та и взлэтить, ни яко ружье нэ достанет ее.
   – Колы вона так драпает, то вона нэ дрохва, а драпа, наверное?
   – Може и драпа, тильки охотыться на нее дюже трудно!
    
     С вечера шел мокрый снег, а под утро ударили заморозки. Рассветало уже, и от снега светлей все казалось. Отец готовил зеленый калмыцкий чай, соленый, крепко заваренный на воде с молоком и добротно заправленный маслом топленым. Сыпал он в него горошины черного перца, мускатный орех, когда прибежал взволнованный чем-то Уён, заговорил тяжело дыша:
   – Иван Трохимыч! Там!.. Там…
   – Ну, чого там? Садысь от чаю со мною выпей! Лацоников* зъишь!
   – Дудаки там!
   – Идэ?! – подхватился отец.
   – В балке вядал, вярстах в двух от хутора будет! Чаво-то ня так у ён!
   – Чого нэ так, говоры, нэ мотай душу! – торопил Иван Трофимович, срывая ружье со стены и запихивая патроны в карманы.
   – Ня знаю, чаво у ён ня так! Только крылами вроде как машут, а лятеть не лятят! Чаво-то не так у ён!
   – Папка, я з тобой! – подхватился, было, Петька. Но отец, накинув кожушок, прикрикнул через плечо:
   – Здэсь ждите оба, вэрнусь скоро! – и выскочил в дверь, даже шапки на голову не надел.
   – Ну, Петя, будет тябе новая подушка! Папка тябе дудаков принясет. Ён не промахнется! У ён вон какое ружье и стрялять ён мастер!
   – Папка и зайца камнем подбыть можэ! – хвастался Петька. – Я видав!
     Томительно тянулось время. Вечность, казалось, прошла, пока увидели в окно идущего Ивана Трофимовича, пригнувшегося от своей ноши. Петька пулей вылетел навстречу. Отец сбросил на землю ремнем связанных за ноги двух дудаков, вытер пот со лба.
   – Ну и тяжелы, черти! По пуду, наверное, каждый!
   – Папка, та як же ж ты их вбыв?  Они же на пужку не подпущають?
   – Та ноги у них попремэрзли. А я подполз та и пальнув издали. Знав бы, що так, живыми бы взяв! – сокрушался усталый отец.
     Так, единственный раз в своей жизни, рассмотрел Петька эту дивную птицу с пестрым сочетанием цветов: рыжего, белого, черного. Голова и шея у них были  пепельно-серые, а остальной верх рыжевато-охристый с черным поперечным рисунком струйчатым. Большая грудь, брюхо и подхвостье, как испод их крыльев, были белыми. В довершение ко всему украшали птиц каштаново-рыжие ошейники, а еще «усы» – жесткие такие пучки перьев от основания клюва, направленные назад. Сильные, длинные, трехпалые ноги птиц, зеленовато-бурого цвета, были перетянуты отцовым ремненем. Не было конца Петькиному счастью.
      Очень редко найдешь теперь в дикой природе эту красивую, крупную, пугливую птицу,  размером с хорошего индюка. Перевелись почти. В красной книге теперь прописаны.
      Многое чего теперь не найдешь, не вернешь. И не верится даже, что про это, про все в книге жизни когда-то было прописано. Читать, не перечитать ее. И закладку где сделать, не знаешь. И не ведаешь, как обернется в ней все, чем закончится.

*Лацоники – оладьи.