Казань, 2009г.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
Вместо предисловия 2
Раздел 1. Клиники, в которых я бывал 2
Институт хирургии Академии медицинских наук имени А.В.Вишневского 2
Хирургическая клиника имени академика Б. В. Петровского 7
Институт сердечно-сосудистой хирургии имени А. Н. Бакулева 8
Факультетская хирургическая клиника Куйбышевского мед.института 9
Госпитальная хирургическая клиника Горьковского медицинского института 10
Институт скорой помощи им. Н.В. Склифософского 11
Военно-медицинская академия г. Ленинград 15
Раздел 2. Казанская хирургия 18
Госпитальная хирургическая клиника медицинского института 18
Факультетская хирургическая клиника имени А. В. Вишневского (мед.институт) 21
Хирургическая клиника имени профессора И. В. Домрачева 25
Клиника общей хирургии медицинского института 29
Клиника неотложной хирургии Казанского ГИДУВа 31
Онкологическая клиника ГИДУВ-а 34
Институт травматологии и ортопедии, кафедра травматологии-ортопедии ГИДУВа 35
Раздел 3. Учителя - не хирурги 41
Казанский медицинский институт 41
Кафедра нормальной анатомии 41
Кафедра нормальной физиологии 43
Кафедра гистологии 44
Кафедра микробиологии 45
Кафедра патологической физиологии 46
Кафедра патологической анатомии 47
Кафедра топографической анатомии и оперативной хирургии 47
Кафедра акушерства и гинекологии клиники им. В. С. Груздева 50
Клиника кожно-венерических болезней 51
Кафедра туберкулеза 53
Кафедра глазных болезней 57
Кафедра факультетской терапии 57
Кафедра госпитальной терапии 59
II кафедра терапии 60
Казанский государственный институт для усовершенствования врачей (ГИДУВ) 61
I терапевтическая клиника 61
Раздел 4. Яркие личности 62
Раздел 5. Директорский корпус 68
Раздел 6. Министры здравоохранения ТАССР 71
Раздел 7. Послесловие. 4 жизни Алексея Андреевича Агафонова 78
Персоналии 82
Эпиграф: «…Свалился в литературу
как слепой мул в колодец»
М.Твен «Из записных книжек»
Попытка оправдания
(вместо предисловия)
В конце 19го – начале 20го века мемуары обычно издавались после смерти того или иного значительного лица. Душеприказчики выбирали интересные моменты из его дневниковых записей, заметок, отдельных статей и выстраивали стройную мемуарную литературу. В последние годы отношение к мемуарам претерпело значительные изменения и сейчас почти каждый из литераторов старается при жизни издать не только мемуары, но и наброски и записные книжки, не оставляя ничего для душеприказчиков и наследников. Учитывая всё это, я всегда очень скептически относился к мемуарам, считая, что объективности там не может быть по определению и, как правило, мемуары могут служить только для создания психологического автопортрета автора. Типичнейшим примером могут являться мемуары В.Катаева. Таким образом, мемуары, на мой взгляд, могут и должны писать лица, представляющие определённый общественный интерес либо как профессионалы, как мыслители, либо как литераторы или политические деятели.
Достаточно скромно оценивая свою персону, я всегда полагал, что не имею оснований писать и льстить себя надеждой, что мои воспоминания кого-то заинтересуют. А так как мои знакомые многократно спрашивали меня, не собираюсь ли я писать что-то вроде мемуаров, я выработал для себя такую стихотворную формулу:
Нынче молоды и стары
За большие гонорары
Лихо строчат мемуары.
Ну, а я, так вашу мать,
Их не стану сочинять…
Этого принципа я твёрдо придерживался в течение 11 лет. Почему же я теперь снял со своих уст печать молчания? Нужно сказать, что большую роль в этом сыграл Алексей Андреевич Агафонов, который настойчиво убеждал меня, что я на своём долгом веку видел много интересных людей, о которых нужно и стоит знать молодым. Я, можно сказать, почти единственный носитель каких-то сведений о них. В этом плане долг, громко выражаясь, перед обществом – донести до читателя мои впечатления об этих выдающихся людях. Кроме того, бывая в различных городах, я имел возможность посещать ведущие хирургические клиники, видеть организацию дела и самих организаторов – крупных корифеев нашей отечественной медицины в работе и даже общаться с некоторыми их них. Собственно это и послужило основанием для написания «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет».
РАЗДЕЛ 1. КЛИНИКИ, В КОТОРЫХ Я БЫВАЛ.
Институт хирургии Академии Медицинских наук имени А.В.Вишневского
Грубость, начиная с входа, с гардеробщицы. Попытка пройти в институт по любому вопросу упирается в потребность получить разрешение. Необходимо кому-то дозвониться, чтобы этот кто-то дал санкцию на мой приход. Добиться этого удивительно трудно, потому что снимают телефонную трубку в отделении или лаборатории, в зависимости от того, куда необходимо пройти и, как правило, отвечают, что искомого тобой товарища нет. Но потом я нашёл прекрасный способ проходить в институт: пройти на вешалку, где висят чистые халаты для посетителей, не спрашивая никого ни о чём, одеть халат уверенным движением, а на вопрос гардеробщицы: «Вы куда?» назвать любое имя-отчество. Потому что в институте, где работает несколько сот или даже тысяч человек, всегда найдётся какой-нибудь Иван Иваныч или Степан Семёныч и, назвав это мифическое имя-отчество, можно пройти туда, куда нужно.
А дальше часто наблюдается такая картина: сидят молодые ординаторы, не особо перегруженные работой, либо играющие в шахматы, либо обсуждающие какой-то совсем немедицинский вопрос. Звонят снизу и говорят, что приехал больной откуда-то там, может даже из Владивостока. Никто не торопится сразу выходить. Больной ждёт 30,40 минут, иногда более часа, до тех пор, пока кто-нибудь не соизволит спуститься на консультацию. Нередко это бывает больной по вызову на операцию. Причём при быстром обсуждении в ординаторской:
- Тебе такой больной нужен?
- Нет.
- А тебе?
- Да я уже набрал материал, пожалуй, не нужен…
больного могут отправить обратно, посоветовав прооперироваться в клинике поближе к месту жительства.
Далее, что меня поразило в этом институте. Я приехал по договорённости на месяц, чтобы посмотреть, как производятся операции на лёгких под местной анестезией, так как в условиях, где я работал, в то время не было наркоза. Прошло несколько дней моего пребывания в институте и появилась в продаже первая на русском языке монография из клиники П.А.Куприянова, посвящённая этому вопросу. Я купил книжку, прибежал сияющий, восторженный и сказал заведующему отделением имярек (называть подробно не буду, так как его уже нет в живых, а о мёртвых, как известно, - Aut bene, aut nihil – либо хорошо, либо ничего), что вышла замечательная книжка:
- Вам взять?
И он мне очень спокойно сказал:
- Нам читать не нужно. У нас есть свои данные и мы всё знаем сами.
Меня это, надо сказать, поразило, я тогда уже был хирургом, неплохо владеющим желудочной хирургией, и поэтому уже мог судить о квалификации.
Когда он оперировал на лёгких, к моему удивлению я выяснил, что он не очень твёрд в анатомии. К примеру, он начал выделять крупный сосуд, мне – неофиту (а я перед этим почитал анатомию!) было ясно, что это лёгочная вена, а он сказал, что это лёгочная артерия. Час-полтора поработав, он заметил:
- Да, это оказывается действительно лёгочная вена -
хотя сомнения там были невозможны, крупных элементов в корне лёгкого всего четыре и каждый размером в палец. Далее, в процессе операции была совершена грубая техническая ошибка при выполнении одного из этапов операции – при обработке культи бронха. Я не посмел сказать, что здесь что-то не так, но остался дежурить на ночь, чтобы посмотреть, что будет с больным, как его будут выхаживать. Этот действительно плохо зашитый бронх открылся ночью, но, к счастью, оказалось, что это не смертельно. Это было серьёзное осложнение, но больной выжил. Правда потом он прошёл длинный и трудный путь, но внезапной смерти не было.
Надо сказать, что этому хирургу я обязан очень многим в жизни. К моему душевному спокойствию было то, что через несколько дней он оперировал на желудке, а уж эту область я знал! Оказалось, что у него операция нелогична, в ней нет порядка, нет последовательности, она выполняется медленно, небрежно, беспланово. Я был поражён медленности выполнения, хотя операционные сёстры цокали языками, говоря, что так быстро – это рекорд! А в Казани корифеи делали её в три раза быстрее, и не только они: например, молодой хирург А.А.Агафонов легко и артистично выполнял её, я это видел неоднократно. А тут всё было очень сложно… И тогда я позволил себе написать письмо жене: «Если этот человек может оперировать на лёгких, то и я, наверное, тоже смогу.» Кстати, потом он был оппонентом у меня на защите докторской диссертации, и когда меня спрашивал кто-то, почему я взял такого не очень удачного специалиста оппонентом, я позволил себе сострить, что обладая достаточной квалификацией, я могу позволить себе взять такого оппонента.
А дальше совсем интересно. Когда я задавал по ходу дела какие-то вопросы, мне всё время отвечали, что, мол, некогда, а когда я закончу своё пребывание в институте, на все вопросы мне будут даны ответы. Так как я многого насмотрелся, потом мне спрашивать ничего не хотелось, потому что я понял, откуда исходит эта общая грубость, я с ней ещё неоднократно сталкивался, так как защищался в институте А.В.Вишневского.
А.А.Вишневский – блестящий хирург, очень красиво говорящий, безусловно, очень храбрый человек. Первый орден Ленина он получил на Халхин-Голе, когда помощь раненым оказывалась прямо на переднем крае, на боевых позициях. Оперировал он, будущий главный хирург Советской Армии, в палатках с красными крестами, которые успешно обстреливали японцы, неоднократно рискуя жизнью.
Более того, одну из первых научных работ об использовании новокаиновых блокад в лечении проказы, он выполнил в лепрозории.
Отдавая ему должное в полной мере, надо отметить, что он вырастил целую плеяду хирургов. Однако, отдавая ему пальму первенства во всех этих вопросах,не могу не привести несколько примеров, поразивших мою чувствительную душу и сердце.
Представьте: больной назначен на серьёзную операцию. Он подготовлен, побрит, промыт со всех точек, ему сделали укол, он, естественно, не ел, не пил, наконец, изготовился морально. Его привозят в операционную, укладывают на стол, помыты операционные сёстры. Время 9.00 – оператора нет, 9.30, 10.00… Операционные сёстры, которые, надо сказать, пользуются определённой свободой, начинают настаивать, чтобы позвонил и спросил, приедет ли академик, но никто не решается. Наконец, где-то в 11.00 появляется А.А., шагает по коридору и кто-то робко его спрашивает:
- А.А., как сегодня насчёт операции?
- Да что вы… Мы вчера так накирялись с Серёжкой Курашовым! Голова болит, какой я сегодня оператор…
(С.Курашов – министр здравоохранения СССР)
Больного снимают со стола, операция откладывается на неопределённый срок. Пр этом постоянно подчёркивается, что больного нужно уважать, разговаривать с ним только по имени-отчеству, академик специально интересуется и.о. перед операцией (и тут же забывает), так как операция идёт под местной анестезией и он должен с больным разговаривать.
Другой пример. Идёт большой рапорт, в зале более ста человек участников. Накануне академик прооперировал больного и использовал аппарат, разработанный для прошивания Боталлова протока при ушивании другого сосуда, то есть, это, в принципе, чисто техническая деталь. В обсуждении идёт совершенно беспардонная лесть: ведущий специалист говорит, что эта операция должна войти в историю, как операция Вишневского, так как был впервые применён такой-то аппарат для ушивания такого-то сосуда… Председатель – А.А.Вишневский удовлетворённо хмыкает и не прерывает потока словоизвержений. Затем задаёт вопрос патологоанатому, (это пожилая женщина, доктор мед. наук, зав. отделением), о том, каков результат биопсии опухоли, удалённой на прошлой неделе. Она говорит, что предварительный диагноз такой-то, а окончательный готов сегодня утром, но перед рапортом она забыла его посмотреть. Тогда поднимается Громовержец:
- Как вы думаете, для чего я вас здесь держу? Чтобы вы забывали или помнили, что вам поручено? Когда умер ваш предшественник и вы хотели занять его место, вы не забывали надоедать мне каждый день!
Старушка плачет, градом катятся слёзы, все опустили головы, всем стыдно, а он расходится всё больше и больше, пока она не начинает громко всхлипывать. И только тогда он успокаивается.
Следующий пример. Операционный день. Хирург-ассистент моет руки в предоперационной, как положено 10 минут, скребёт щётками, обрабатывает по всем правилам раствором сулемы, как описано в учебниках. Академик моет руки из отдельного крана не в предоперационной, а в самой операционной, не пользуется щёткой, не применяет сулему – у него нежные руки, не использует йод, не одевает перчаток, т.к. у него нежные руки, и идёт на серьёзную операцию. Ассистирует заслуженный деятель науки, членкор, который только что огромному потоку врачей читал лекцию. Весь этот поток сейчас находится в операционной. Начинается операция, после первого кожного разреза заслуженному деятелю не удалось с первого движения зажима захватить мелкий подкожный сосуд. И тогда А.А. говорит ему вкрадчивым голосом:
- Объясняю, мы здесь приучились, что мы не ругаемся.
Нежно и вежливо продолжает.
- Почему ты такой болван, Жора? Ну почему ты такая бездарность? Ты столько лет работаешь со мной, и всё такая же бездарность!
Широким жестом указывает на Жору.
- Вы посмотрите, это самый большой дурак в Москве!
Жора смущённо хихикает, он, кстати, только на 1-2 года старше А.А.
Очередной пример. Идёт следующая операция. Ассистирует Варвара Ивановна Кряжева, зав. отделением. А.А. говорит:
- Посмотрите на эту хрупкую женщину! Я ценю её выше всех московских профессоров, я не только не смотрел больного перед операцией, но даже не видел снимков. Ведь если Варвара сказала, что надо идти боковым доступом – я иду боковым. Кто лучше Варвары? А через 20 минут:
- Варвара, ты идиотка, ты – тупица…
И так каждый операционный день.
Следующее наблюдение (со слов проф. И.Ф.Харитонова). После ремонта в клинике А.В.Вишневского в Казани большой банкет. А.А. сидит с И.Ф., говорят о жизни, о хирургии и далее А.А. говорит:
-Ты знаешь, как меня уважают мои сотрудники?
И зовёт.
- Николай Иваныч, поди сюда!
Подходит Николай Иванович, главный хирург России, засл. деятель науки, член-корр АМН.
- Целуй меня в плешь!
- Что ты, А.А.?
- Я сказал, целуй меня в плешь!
Н.И., делая хорошую мину при плохой игре, отирает лысину салфеточкой, целует и говорит:
- Не тебя целую, горе твоё целую!
- А теперь пошёл вон! Видишь, как я их держу!
Надо добавить, как я мог наблюдать, самостоятельные люди в институте не уживались. А.А. своё мнение разрешал иметь только теоретикам – патофизиологам, патоанатомам. Это были люди более свободные. Хирурги же ходили на цыпочках, если кто-то начинал проявлять чрезмерную самостоятельность, потом быстро оказывалось, что он не находит своего места в клинике, доктора уходили в другие учреждения, где нередко процветали.
К сожалению, в двух случаях подтвердилась моя склонность к скептическому психоанализу (я только что придумал это определение).
Случай первый. В институте Вишневского в подвальном помещении была предоставлена небольшая комната для работы доктору биологических наук В.П.Демихову. Тому самому, который впервые в мире осуществил разные варианты пересадки сердца и лёгких на собаках. Причём, пересадка была настолько успешной, что по выходе из наркоза после операции, длившейся около полутора часов, собака самостоятельно дышала, двигалась, пила воду, иногда что-то ела. После операции животные погибали через одну – полторы недели от всякого рода осложнений, но техника самой операции была детально отработана. Мне посчастливилось видеть эту операцию, т.к. он демонстрировал её всем потокам студентов мединститутов г. Москвы. Демихов работал в подвале института с позволения А.А. Помогали ему, как правило, студенты на общественных началах. Неодходимо подчеркнуть, что к Демихову приезжал лично в Москву сам К.Барнард, готовящийся к операции пересадки сердца человеку, чтобы встретиться с ним и посмотреть технику операции.
Во время одной научной конференции шли тематические заседания по отдельным вопросам. Демихов проводил беседу с группой врачей и, отвечая на вопросы присутствующих, сказал, что в данном случае его личное мнение расходится с мнением А.А.Вишневского. Я тогда поделился с кем то из соседей:
- Напрасно он это сказал. Больше он тут работать не будет.
Действительно, сразу после окончания конференции эта подвальная комнатушка понадобилась институту для хозяйственных нужд и Демихов был из неё выселен. Слава богу, его тогда «подобрал» Б.В.Петровский, который дал ему у себя в клинике помещение, кстати, тоже в подвале.
Последний раз В.П.Демихова, прославившего нашу страну на весь мир, я видел как-то на ТВ. Он в старом потёртом пальто шёл из магазина, неся в авоське бутылку кефира. Оказалось, что это всё, что можно было о нём вспомнить…
Второй случай. В институте Вишневского чрезвычайно приятное впечатление производил профессор Рихтер, уже немолодой, но крепкий и бодрый человек который, на мой взгляд, оперировал лучше всех на брюшной полости. Как я выяснил из разговоров ему просто не разрешалось оперировать в других областях. Когда он работал было впечатление, что перед вами развёртываются страницы прекрасно оформленного атласа: так последовательно спокойно и красиво шла операция. Профессор Рихтер был соратником ещё А.В.Вишневского, и я обратил внимание, что А.А., обычно грубоватый с сотрудниками, разговаривал с ним очень вежливо. По своему неугомонному характеру мне это стало интересно, и я спросил у персонала, чем обьясняется такое особо уважительное отношение. Мне ответили, что А.А. недавно грубо накричал на проф. Рихтера и тот ему ответил:
- Цыц, щенок!
Всё стало ясно. В следующий мой приезд через 2-3 месяца проф. Рихтер уже там не работал, он «ушёл» на пенсию.
Ещё одна любопытная деталь, уже из личных наблюдений. Когда перед защитой диссертации я явился в институт, мне сказали, что нужно по- разному строить выступление на Учёном Совете. И вот почему. Если будет председательствовать А.А., то нельзя говорить слово «мы», что вообще-то принято в научных кругах. Если скажешь «мы», то А.А. попеняет:
- Работали мы, работал коллектив, а диссертацию защищаешь ты, и ты хочешь получить учёную степень.
А если А.А. не будет и будет председательствовать кто-то другой, то там не дай бог сказать «я», так как немедленно последует реплика:
- Работает коллектив, а степень хочешь ты получить за чужой счёт!
Поэтому мне пришлось прибегнуть к безличному выражению «получено», «выполнено», «доказано» и удалось в течение 20 минут ни разу не произнести слово «я». И всё же в тексте где-то прозвучала фраза «разрядка моя», поэтому, проверявший работу рецензент, тут же сделал замечание:
- Работал коллектив, а в науку лезешь ты один!
Нужно отметить интересную деталь. В институте существовало две статистики: общая по институту – с не очень хорошими исходами, и отдельная статистика А.А., где всё было намного лучше, чем у других хирургов.
И последнее, одно из ранних наблюдений. То, что, к сожалению, мы сейчас видим во многих клиниках – это вымогательство у больных. Конкретный пример (я знаю фамилию этого человека - Болгарский): молодой врач, тогда студент 5 курса, сын врача, поступил в клинику с серьёзным заболеванием. Его лечащим врачом оказался однокашник его матери, проживавшей в то время в Риге. Когда она спросила доктора, надо ли будет что-нибудь, т.к. сыну предстоит операция, он ответил:
- Да ведь с тебя много не возьмёшь… Но ты ведь в Риге живёшь? Так с тебя - ящик рижского бальзама, а так – с тебя ничего…
А далее сын, вернувшись после операции, рассказывал, что когда ему приносили передачу, нянечки сразу взимали свою «дань». В частности, когда ему принесли несколько блоков сигарет, то примерно одна треть была ими без спроса конфискована. И когда он сделал попытку выразить неудовольствие, что, мол, негоже приворовывать у бедного студента, ему спокойно ответили:
- Бедные здесь не лежат.
Чтобы закончить этот раздел на мажорной ноте привожу очередной апокриф. Существовало мнение, что у А.А. периодически бывают фаворитки. В мою бытность там была некая Анна Кудрявцева - молодая, интересная, востроносая дама, которая вела себя, не в пример другим, очень капризно, позволяла себе неуважительно разговаривать с А.А., по её настоянию он ассистировал ей на каких-то небольших операциях и т.д. И был разговор, что А.А. пригласили в Совет Министров и А.Н.Косыгин в присутствии нескольких человек сказал:
- Говорят, что у вас неправильные отношения с сотрудницами?
На что А.А. возразил:
- А что, про вас уже не говорят? Так вы обратились не по адресу – вам надо обратиться к сексологу, а я вам тут не помощник.
Хирургическая клиника академика Б.В.Петровского
Борис Васильевич Петровский в течение многих лет был министром здравоохранения СССР. В клинике многое зависит от личности человека: встречаются воспитанные, вежливые, человечные врачи, но очень много хамоватых, причём, чем моложе, тем хамоватее.
Например, когда я был в институте во время какой-то конференции, мой товарищ, живший в Москве, заболел. Речь шла о специализированном обследовании. Я был неплохо знаком с ведущим специалистом по бронхологическому обследованию и спросил его, может ли он проконсультировать больного. Он сказал, что может по любому: могут его вызвать к больному, который лежал в больнице водников, либо привезти больного в институт. И, глядя на меня ясными глазами, сказал, что, мол, лучше привезти сюда, т.к. там больному будет слишком дорого стоить. Надо сказать, что мой товарищ много рассказывал и об операции и о послеоперационном периоде в этом ведущем институте, где многое отрабатывалось впервые. Было начало года, в институте были перебои с медикаментами, поэтому, когда больной приходил в перевязочную, он держал в руке 2 флакона с антибиотиками, принесёнными родственниками из дома, которые должны были быть ему введены. Хирург озирался вокруг, мол, а где же антибиотики? Больной вынимал флаконы, потому, что официальный ответ был: «Начало года, медикаментов нет». И это было первое реанимационное отделение в союзе, где лежали тяжёлые смешанные больные. Товарищ мне рассказывал, что днём замечательно делают всё, и очень плохо ночью. Днём есть все специалисты: хирург, терапевт, реаниматолог, три медсестры – все в работе. А ночью все дежурные куда-то уходят, где их не видно и не слышно, а так как это отделение реанимации, там нет сигнализации. И когда сосед начинает кашлять или захлёбываться, то сначала ему очень сочувствуешь, а потом начинаешь думать, а не накрыть ли его подушкой, чтобы он перестал кашлять, потому что этот кашель продолжается несколько часов, а подходят к нему только к утру. И для того, чтобы избавиться от этого ужаса, он искусственно сбил себе температуру, чтобы его перевели в общую палату. Там лежал после операции молодой парнишка, который мог позвать медсестру, чтобы сделать укол или дать выпить воды.
Вот это - институт Б.В.Петровского. Кстати, я встречался с несколькими товарищами из этого института, потом вне его у нас завязались добрые отношения, но все эти вопросы, честно говоря, я с ними не обсуждал.
Институт сердечно-сосудистой хирургии имени А.Н. Бакулева
В институт сердечно-сосудистой хирургии я впервые попал вскоре после кончины А.Н.Бакулева. У меня было письмо к В.И. Бураковскому, который тогда ещё не был академиком и директором института. Здесь мне хочется рассказать поподробнее, т.к. не всё же вспоминать страсти, а хочется преподнести читателю что-то приятное.
У меня было письмо для В.И. от его однокашника. Я пришёл в вестибюль, обратился в справочное бюро, сказал, что у меня есть сопроводительная записка. Сотрудница позвонила по телефону, оказалось, что В.И. нет на месте, она выяснила у меня, что я врач из Казани. Мне было разрешено пройти и она мне объяснила как по коридору найти раздевалку. Милая женщина, принимавшая у меня одежду, робко спросила:
- Вам позволили пройти?
- Да
- Потому что, если вы пройдёте без разрешения, мне попадёт, зачем я дала вам халат
Далее совсем сразила меня её деликатность:
- Вам на третий этаж, тут недалеко есть лифт, но если будут какие-нибудь сложности, подальше за поворотом есть лифт с лифтёром.
Оценив мой провинциальный вид, она вероятно предположила, что я не умею пользоваться лифтом.
Когда я поднялся, В.И. – высокий, седой, с молодым лицом, лёгкими движениями, спросил, в чём дело. Я представился. Он поинтересовался, чего я хочу, я объяснил, что мне просто хотелось бы посмотреть институт. Далее последовала такая сцена:
- Скажите, пожалуйста, вам не будет обидно, если я не сам покажу вам институт? У меня сейчас тяжёлый больной и поэтому некоторая перегрузка.
Я, конечно, согласился. Мы подошли с ним к ординатору, сменившемуся с дежурства, В.И. спросил:
- Скажи, пожалуйста, ты не очень занят? Не будешь ли ты любезен поводить доктора по институту, всё показать, а потом приведёшь ко мне.
После осмотра института он спросил, какие у меня вопросы, подробно ответил на всё, что-то посоветовал. Я поинтересовался, можно ли мне присылать к нему больных, он дал согласие и мы расстались. Естественно, я думал, что я не могу ни на что претендовать. Но вскоре после этого появился больной, которого было необходимо проконсультировать в этом институте, и я написал записку, хотя считал, что это пустое дело. Больной был принят, осмотрен, прооперирован. После этого я неоднократно посылал больных к В.И., их всегда прекрасно принимали.
И вот, наконец, прозвучало, что В.И.Бураковский прошёл в академию мед. наук, стал директором института и получил Государственную премию. Я написал ему письмо, поздравил и спросил, к кому мне обращаться теперь, если понадобится, т.к. неудобно его беспокоить, но ответа не получил. Однако, я продолжал посылать к нему больных, которые как и ранее были проконсультированы и прооперированы.
Более того, когда через несколько лет мы встретились с В.И. на банкете у моего шефа по поводу 60-летия академика Л.К.Богуша, он подошёл ко мне, поздоровался, спросил, как и в первый раз, нет ли у меня к нему каких-либо вопросов, была ли защита. И когда я ещё раз сказал, что мне неудобно его беспокоить, посылая к нему больных, и к кому мне нужно обращаться, он ответил, что это мелочи, можно больных посылать к нему и не надо никаких посредников.
Когда мы встретились третий раз опять же на подобном мероприятии, он поинтересовался, как прошла защита, почему я не известил его, приехав в Москву, т.к. он пришёл бы и поддержал меня. Притом, что знакомство у нас было чисто шапочное.
Факультетская хирургическая клиника
Куйбышевского медицинского института
Сергей Леонидович Либов – воспитанник Ленинградской Военно – Медицинской Академии был переведён в Куйбышев, когда там открылся военный факультет. Это большая хирургическая клиника, где широко проводились операции на лёгких и сердце. Там всё начиналось с нуля: сначала не было отдельных, профессионально обученных анестезиологов, поэтому несколько ассистентов по указанию С.Л. осваивали анестезиологию. В клинике был очень приятный деловой настрой, работали все не за страх, а за совесть, доброжелательные, милые люди.
Помню несколько любопытных разговоров. С.Л. как-то спросили, что нужно для того, чтобы в таком провинциальном городе как Куйбышев или Казань организовать грудную хирургию. Он сказал, что должно быть три вещи: переносной рентгеновский аппарат, лечащему доктору необходимо самому участвовать в рентгеновском обследовании больного, не доверяя никому, и уметь не спать ночами. Последнее может заменить отсутствие всего остального. Спрашивали так же, как оплачиваются дежурства, потому что выяснилось, что у каждого прооперированного больного кроме общего дежурного по клинике дежурит кто-то из участников операции. С.Л. ответил, что вопрос решается очень просто: возле каждого прооперированного больного первую ночь дежурит С.Л., поэтому неудобно ординатору уйти домой, раз дежурит профессор. На вторую ночь профессор уходит, а ординатор ночует снова. Никакой оплаты за это никто не требовал.
Далее С.Л. считал, что все, работающие на кафедре, должны заниматься наукой, а раз это так, то необходимо изучать иностранный язык. Оказалось, что на кафедре есть переводчик с английского языка. Я спросил, как при скудных штатных возможностях можно иметь переводчика? С.Л. решил этот вопрос так: профессор платит 50 рублей, доцент – 25, ординатор – 10 (цены неденоминированного периода). Так складывалась зарплата переводчицы, которая находилась в декретном отпуске после рождения ребёнка и переводила всё, что нужно было для кафедры. Далее начали изучать английский язык все сотрудники и через 2-3 года утренние пятиминутки и рапорта стали проводить на английском. Когда кто-то стал спорить и доказывать, что это не нужно С.Л. ответил:
- Прекрасно, тогда вам не нужно работать здесь, переходите в какую-нибудь больницу.
Ещё одна вещь, которая мне понравилась. Его предшественник – профессор Бжезовский был старый одинокий человек, и я узнал, что молодые доктора ходят к нему домой по вечерам. С.Л. договорился в «Медгизе» о том, чтобы они заказали профессору Бжезовскому учебник. Я так понял, что заказ был фиктивный, т.к. ему было очень много лет и шансов на то, что он напишет учебник, практически не было. Но они ходили к старику и под его диктовку записывали мысли, которые он излагал, тем самым утешая и поддерживая его на старости лет. Причём это продолжалось не день, не два, а много месяцев, пока он был жив. Надо сказать, что до приезда С.Л. в Куйбышев, они даже не были знакомы, это было просто движение человеческой души.
Мне довелось быть некоторое время в клинике и присутствовать на операциях С.Л. На одной из них я очень старался, когда он подвёл нитку под крупный сосуд, я его очень тщательно перевязал. С.Л. посмотрел, улыбнулся и сказал:
- Вы зря так стараетесь, я перевяжу ещё раз, т.к. не уверен, как вы завязываете узлы, а мне нужно почувствовать всё своей рукой.
Что ещё было очень важно, атмосфера в операционной всегда была очень спокойной. Вплоть до того, что когда во время операции неожиданно началось обильное кровотечение, С.Л. прижал сосуд пальцем, скомандовал всем успокоиться, не суетиться:
- Все успокоились? Тогда продолжаем.
Ещё наблюдение: больной, лётчик-истребитель, который прошёл всю войну, поступил с раком лёгкого после консультации в Москве, где его признали неоперабельным. С.Л. согласился оперировать. Когда спросили, почему он так поступил, он ответил:
- Я долго думал, но лётчик мне сказал, что он пять лет рисковал своей жизнью ради нас, которые воевали, но без винтовки, а теперь рискните своей репутацией ради меня.
А т.к. этот случай был очень тяжёлый, С.Л. оперировал больного сам.
В отличие от А.А.Вишневского, который вёл свою статистику с высокими результатами, и других корифеев, профессор С.Л.Либов самых тяжёлых больных оперировал сам, т.к. рисковать репутацией сотрудников считал неправильным, и если у больного есть хоть малейший шанс, то этот шанс должен дать он.
По прошествии времени С.Л.Либов вернулся в Alma Mater. У него был рак гортани, но он ещё некоторое время работал. Его брат – сотрудник ООН, прислал ему что-то вроде мундштучка, с помощью которого он ещё читал лекции. А потом, когда его нужно было повторно оперировать в Военно-Медицинской Академии, он просил, что если придётся перевязывать сонную артерию, следствием чего могло быть ослабление умственных способностей, то не снимать его с операционного стола (об этом рассказывали сотрудники клиники). К счастью этого не произошло, но он не хотел оставаться немощным и работал до последней возможности.
И ещё один штрих, который очень хорошо характеризует С.Л. Я интересовался не только лёгочной, но и сердечной хирургией. Я тогда работал не в Казани, а в посёлке Уруссу, и когда я заговорил, что очень хочется попробовать прооперировать митральный стеноз, С.Л. сказал, что если у меня есть такое настойчивое желание, он мне даст прооперировать одного больного у себя на кафедре, однако добавил:
- Не надо пытаться оперировать на сердце в вашей поселковой больнице. Потому что вы полностью обследовать больного не можете и не всё сможете потом обеспечить ему в плане реабилитации. Не дай бог, вы прооперируете и первый больной у вас поправится, и тогда вы пойдёте дальше. Но тут обязательно будет несчастье – больной погибнет, и вы будете чувствовать себя виноватым в его смерти. Я вам дам прооперировать больного здесь, но там – не надо.
Надо сказать, что это на меня очень подействовало, т.к. всё это он сказал проникновенно, и до переезда в Казань и организации торакального отделения, я сердечных больных не оперировал.
Много хорошего и интересного об С.Л.Либове мог бы рассказать проф. М.Р.Рокицкий, который был его непосредственным учеником и в Куйбышеве и в Белоруссии, куда он потом переехал.
Госпитальная хирургическая клиника
Горьковского медицинского института
Большая клиника. Утро операционного дня. В операционной появляется небольшого роста, средних лет, ловкий, быстрый в движениях человек. Ни слова не говоря, проверяет положение операционного стола, становится на табуретку и долго, старательно вращает большую бестеневую лампу, с тем, чтобы свет падал на нужное место:
- Кто это?
- Академик Борис Алексеевич Королёв, никто не сделает так, как он хочет. А т.к. говорить он не любит, ему проще сделать всё самому.
Операция: всё идёт очень просто, впечатление такое, что движения не быстрые, скорее замедленные. Кажется, что если бы ты сам оперировал, то сделал бы всё намного быстрее, а потом выясняется, что часы как будто стояли, а операция длилась очень коротко – один час, 50, 40 минут, причём большая операция. Такое впечатление, что он знает «петушиное слово»: если ему нужно произвести впечатление, то после разреза кровь ударяет фонтанчиком и кровотечение он тут же прекращает, если ему не надо; то, хотя он прокалывает сердечную мышцу ножом, крови нет, пока ему не нужно, чтобы она показалась.
Очень интересно проходит обход. Лечащий врач докладывает больного, обход в палате закончен, и профессор поднимает голову:
- Почему больной не доложен?
Ассистент проводит повторный доклад. Я потом спросил, зачем это нужно? Мне объяснили, что здесь работает врач, который несколько раз проявил себя с не лучшей профессиональной стороны – был обман, сказал, что сделал, а – не сделал. Б.А. сказал тогда, чтоб его уволили, но ему объяснили, что нельзя, потому что профсоюз не позволяет увольнять ординаторов. И тогда Б.А. перестал его замечать! Т.е. врач докладывает больного, а Б.А. ничего не видит, не слышит, просто игнорирует его и просит ассистента доложить больного повторно. Врача вычёркивают из операционных списков, исключают из состава дежурантов, это что-то вроде Тыняновского поручика Киже. Врач был вынужден уйти, т.к. такой остракизм в течение нескольких месяцев перенести невозможно.
Далее, что меня удивило. В списке дежурных написано: дежурный врач – д.м.н. Каров, ответственный дежурный – ординатор Симанович. Я не понял, спросил, как это может быть? Мне объяснили, что Каров – специалист по митральным порокам сердца, всей гаммы патологий он не знает, поэтому если встретится прободная язва, острый холецистит или что-то ещё, то он должен вызвать старшего дежурного, который больного прооперирует, либо подскажет, что делать. Я понял, что это специальная тактика. По видимому сам Б.А. владеет всеми ипостасями хирургии, а каждый из учеников ведёт одну линию, которую знает в совершенстве. Например, молодой врач Охтин занимался врождёнными пороками, Каров – митральными пороками, Д.И.Пиковский – желчными путями и т.д., поэтому любой холецистит должен быть прооперирован с участием Пиковского, т.к. это его профиль, он либо оперирует, либо ассистирует. При этом материал накапливался быстро и добросовестно.
Ещё интересное наблюдение: Б.А. в своём лапидарном стиле объяснил, что их клиника не может быть новаторской, т.к. торакальная хирургия уже началась, и раз они не первые, то должны стать лучшими. В клинике был назначен врач, который следил за статистикой осложнений и смертельных исходов, поэтому если на операцию назначался тяжёлый больной, а «план по смертности» на этот месяц был выполнен, то операция откладывалась на следующий месяц, т.к. за статистические контрольные цифры выходить было нельзя.
Институт скорой помощи им. Н.В.Склифосовского
В один из своих приездов в Москву по личным делам на неделю или полторы я понял, что не успокоюсь, пока не побываю в институте им. Н.В.Склифосовского, где работал великий Сергей Сергеевич Юдин.
Я пришёл в знаменитое здание, построенное графом Шереметьевым в память о любимой жене, обратился к главному врачу с просьбой разрешить мне посещать хирургические клиники и операционные. Он сказал, что может дать мне только разовый пропуск, а для длительного посещения разрешение может дать только главный хирург института, т.е. С.С.Юдин. По подземному переходу я прошёл в специализированный операционный корпус. Коридор, полуоткрытая дверь, за столом сидит С.С., над ним его знаменитый портрет кисти П.Корина, где детально изображена необыкновенная юдинская рука с неправдоподобно длинными пальцами. Тут ко мне подошла постоянная и единственная операционная сестра С.С. - Марина Петровна. Уже тогда входили в моду коротенькие юбки, так у неё была – предельно короткая, очень высокие каблучки, удивительной красоты ножки… Она спросила кто я, что нужно, я представился, объяснив, что мне нужно разрешение на посещение операционных. Она ответила:
- Если вам не обязательно побеседовать с С.С., то давайте его пощадим, он очень устаёт.
Она зашла в кабинет и вынесла маленький клочок бумаги, на котором было написано «постоянный пропуск в операционные. С.С.Юдин»
Я начал ходить в операционные института. Это было удивительное учреждение, куда можно было прийти в любое время. День и ночь на одном из операционных столов шла широко тогда распространённая при прободных язвах резекция желудка.
В Казани бронхоскопия или эзофагоскопия была событием, к которому готовилась вся лор-клиника. Исследование проводилось один раз в месяц, все долго ждали, затем собирались, профессор дома специально готовился… А в клинике С.С.Юдина ночной дежурант-хирург по пути из одной операционной в другую по методике братьев Мейё играючи проводил процедуру. Там была отработана поточная система: помощники открывали брюшную полость, ведущий оператор приходил на открытую полость, проводил основной этап операции, уходил в другую операционную, где был готов другой больной, а помощники зашивали рану. По пути из одной операционной в другую дежурный хирург у одного-двух больных, которые сидели с анестезированной гортанью, проводил бронхо- или эзофагоскопию, удалял инородное тело или проводил иную необходимую манипуляцию, и далее шёл в другую операционную, не размываясь, не снимая халата, только меняя перчатки.
Там же мне удалось увидеть П.И.Андросова, причём это было такое явление. Доктор, женщина небольшого росточка, оперирует желудок. Подходит невысокий хирург лет 40-ка, быстрый, лёгкий в движениях, ничего не говоря, быстро помыл руки, йод, спирт, перчатки, плечом оттёр оператора, взял в левую руку лапчатый пинцет, в правую – большие Куперовские ножницы, быстрым движением высек кишку, (а доктор никак не могла выделить 12-п кишку) показал доктору, что всё стало подвижно и, ни слова не говоря, размылся и ушёл. Мне объяснили, что это П.А.Андросов, который потом стал известен как великолепный хирург, отличающийся очень большой быстротой операций. Рассказывали, что он демонстрировал иностранным гостям стандартную резекцию желудка с применением механического шва, за 23 минуты!
Побыв некоторое время в институте, я всё не решался зайти к С.С., ведь, что бы я мог спросить у него или сказать ему, когда мы только смотрели на него разинув рот. С.С. был среднего роста, с очень непрезентабельной фигурой, с узкими покатыми плечами, в рубашке он выглядел скорее как немолодая женщина. У него было небольшое лицо, громадные роговые очки, из-за которых пол лица не было видно, морщинистая, но чисто выбритая кожа.
Мне посчастливилось видеть С.С. в операционной. В тот день было две операции – обычная резекция желудка и создание предгрудинного пищевода из тонкой кишки.
Тогда как раз началась эра хирургического лечения ожогов пищевода, рака пищевода и т.д. Сначала образовывали подкожный канал впереди грудины, затем туда проводилась тонкая кишка, сшивалась с начальной частью пищевода и конечной частью глотки, а внизу с желудком и, таким образом, восстанавливали весь пищеварительный канал.
В то время спинномозговая анестезия была уделом немногих хирургов. Не было соответствующих растворов, считалось, что нужно её проводить только в нижних отделах спинного мозга на уровне IV-V поясничных позвонков, иначе раствор может разлиться дальше и вызвать смертельное осложнение – отключение дыхания. С.С. же делал очень высокую спинномозговую анестезию – в грудном отделе, причём одним проколом очень легко. Обезболивание было абсолютным, складывалось впечатление, что всё происходит само собой, т.к. больной лежал очень спокойно, он не тужился, потому что ему не больно, кишки лежат свободно, ничего не вылезает. Когда проводится канал, подбородок откидывается под влиянием толчков инструментов, но при этом больной не реагирует.
Самое интересное – это руки Юдина. Я таких рук не видел, это страшновато! Пальцы очень длинные и впечатление такое, что они гнутся и в тыльную и в ладонную сторону в одинаковом объёме, и больше похожи на щупальца, чем на человеческие пальцы. Каждый палец двигался отдельно. Представьте, два пальца – указательный и большой что-то держат или приподнимают, и в это же время остальные пальцы кисти либо разглаживают салфетку, если она неровно легла, либо убирают сальник, который вылезает, какой-нибудь палец отодвигает петлю кишечника, чтобы она не мешала…
На одной из операций ассистировал С.С. проф. Мухадзе, грузинский академик. У него были короткопалые руки, и когда он пытался что-нибудь активно делать, то С.С. брал какой-нибудь инструмент, типа зажима, за носик, прицеливался и больно бил его по костяшкам пальцев. При этом С.С. улыбался, но не извинялся, Мухадзе быстро руку убирал, понимая, что активничать не нужно.
Далее, не знаю было это специально или такая «игра», но каждый наложенный анастомоз (соустье) между петлями кишечника или кишкой и желудком, он мелко крестил.
В тот день, о котором идёт речь, параллельно на другом столе профессор Д.А.Арапов оперировал желудок, и было ощущение соревнования. Арапов всё поглядывал в сторону, стараясь не отстать от С.С., интересовался этапом операции и, если в какой-то момент оказывалось, что нет нужного инструмента (оперировали большими зажимами Пайра), то Марина Петровна, личная операционная сестра С.С., звала операционную сестру Арапова:
- Возьмите, мы обойдёмся без инструмента.
Вот так это выглядело со стороны, но не вызывало ни зависти, ни даже восхищения – было немножко страшновато, т.к. напоминало какое-то колдовское действо. Я много видел хирургов, но ни одна операция не производила на меня такого впечатления.
Долго – долго у меня хранился заветный клочок бумаги с подписью «С.Юдин». Особую цену он приобрёл тогда, когда вскоре после войны С.С. был арестован. Говорили, что это связано с его избранием в должность заместителя председателя Международного общества хирургов, и И.Сталин запретил ему принимать это величайшее звание, т.к. если бы С.С. занял эту должность, то и он должен был бы ездить и к нему приезжали бы люди из-за рубежа…
Как рассказывали москвичи, С.С. несколько раз говорил на лекции:
- Сейчас моё кресло в Сорбонне пустует…
Напоминаю, кстати, что он был почётным членом Сорбонны. Чтобы кресло не пустовало, он был арестован, причём была придумана нелепейшая история о том, что у него, якобы, есть какая-то вилла за рубежом. И это при том, что он был Почётным членом Королевского общества хирургов Великобритании, Американского, Пражского, Парижского, Каталонского обществ, и директором первого в мире института скорой неотложной помощи! С ним была арестована его бессменная операционная сестра Марина Петровна.
Далее есть два момента, которые мне хотелось особо подчеркнуть. Это рассказ Подгорбунского – главного хирурга Кемеровской обл., который присутствовал на первой конференции хирургов, где С.С.Юдину было разрешено выступить, хотя он ещё не был освобождён, но уже расконвоирован. К нему валом валили больные со всех концов страны, и вот он получил разрешение выступить на конференции в Новосибирске. Когда было объявлено, что сейчас выступит С.С.Юдин – зал единодушно поднялся и стоя его приветствовал. Он вышел, встал за кафедру, и произнёс слова пушкинского Пимена:
- На старости я сызнова живу.
Затем начал выступление.
Следующую историю мне лично рассказывал молодой Арапов (сын Д.А.Арапова), доктор мед. наук, работавший тогда в институте А.В.Вишневского. Так вот Юдину было разрешено приехать на несколько дней в Москву поработать в библиотеке. Когда он приехал, ученики встречать его побоялись, т.к. время было достаточно строгое, Иосиф Виссарионович был ещё жив, и встречали Юдина, как я уже говорил, молодой Арапов и дочь художницы, которая оформляла все книги С.С. Когда Арапов стал объяснять, почему отец не смог приехать, С.С. улыбнулся и сказал:
- Я всё понял, объяснений не надо.
Перед тем как ехать он попросил везти его самой длинной дорогой, т.к. ему хотелось посмотреть Москву, где он так давно не был.
Потом ему было разрешено вернуться в Москву и как будто всё прошло. И его ученики, которые в его отсутствие опубликовали его наработки (Б.С.Розанов-способ обработки культи двенадцатипёрстной кишки, «улитка», ушивание малой кривизны желудка при высоких резекциях, в тех случаях, когда обычная техника не срабатывает; что-то из юдинских работ опубликовал Д.А.Арапов), все побывали у С.С. Они обьясняли, что, опасаясь, что все ценные и оригинальные юдинские идеи останутся неопубликованными и не найдут распространения, они опубликовали их в своих работах без указания авторства. С.С. их понял. Единственный из учеников, кто не приехал, был Борис Александрович Петров, который претендовал на авторство юдинского метода подвесной энтеростемы. Пока был жив С.С., Петров не мог являться в институт Склифосовского и переступил порог клиники только после его смерти.
Начиная писать эти заметки, я поначалу дал себе слово рассказывать только о том, чему я сам был свидетелем, или на что у меня имеются воспоминания достаточно проверенных или доверенных лиц. Однако оказалось, что в каждом случае есть какие-то материалы, почерпнутые из статей, воспоминаний чьих-то или собственных, т.е. тех, где я не могу указать чёткого происхождения. По-видимому, в известной степени, подобные материалы за давностью лет могут быть апокрифичными, но для того, чтобы создать цельную картину, вот несколько слов о том, откуда взялся такой Сергей Сергеевич Юдин.
Вскоре после окончания института С.С. с женой жили в небольшой деревне, где он служил хирургом в местной больнице. Так как у них был маленький ребёнок, они держали корову, которую в 4 утра надо было выгонять в стадо, жена оставалась с ребёнком, а это входило в обязанности С.С. Чтобы не тратить времени даром (а он боялся уснуть и проспать время выгона), он за одно лето выучил немецкий язык, которым впоследствии очень успешно пользовался: в своих статьях приводя выдержки из работ немецких, французских, английских авторов без перевода, полагая, что культурный человек должен этими языками владеть.
Вторая деталь. Но для начала немного о сочинении. В гимназии сочинения ему не давались. Когда он учился в старших классах, у них всё лето жил репетитор, с которым С.С. в течение всех каникул ежедневно писал до обеда сочинения на свободную тему, а после обеда – на заданную. Таким образом он научился писать. С.С. отличался великолепным литературным слогом, писал статьи не только на медицинские темы, но и очень интересные театроведческие и художественные работы, у него были статьи, раскрывающие психологию общественно активного человека. В одной из своих статей он даёт советы молодому врачу, как лучше выступить и обеспечить доходчивость доклада. Там сказано, если человек неопытен в выступлениях, то доклад лучше прочесть. Пусть это будет монотонно, но всё нужное он скажет, и желающие услышат, в то время как в свободной речи многое теряется. С другой стороны, он подчёркивал резкое различие между устным выступлением и письменным. Он говорил, что когда мне приносят стенограмму моего доклада, мне проще написать его заново, чем выправить то, что показалось хорошим и удачным в устном исполнении, т.к. там большую роль играют эмоции.
Далее он отметил несколько циничный, но очень правильный момент:
- Всё зависит от того, перед кем выступает человек: если вы докладываете врачам общего профиля и у вас очень хороший материал, вы можете сразу приводить прекрасную статистику – люди порадуются за вас и ваших больных. Но если вы докладываете на хирургическом обществе, где много друзей – конкурентов, для того, чтобы расположить к себе аудиторию, лучше начать с осложнения, причиной которого была какая-то ваша неловкость, или ещё лучше, если по вашей вине произошёл смертельный случай. Тогда коллеги простят вам слишком хорошие результаты вашей хирургической деятельности.
Следует рассказать каким путём пришёл С.С.Юдин к научному руководству хирургическими клиниками института Склифосовского. После работы в деревенской больничке он переехал в Серпухов, где активно занимался желудочной хирургией. Тогда резекция желудка была операцией редкой и московско – петербургские корифеи имели на личном счету в лучшем случае с десяток операций. С.С. в провинциальном городке стал очень успешно выполнять резекции желудка и накопил большой материал (234 случая). И вот никому не известный молодой хирург маленького городка выступил с докладом на московском хирургическом обществе, что неприятно поразило московских хирургов. Соблюдая правила дипломатической вежливости его очень похвалили. Но было высказано мнение, что для научного изучения (читай – научной достоверности), следует направить комиссию от хирургического общества, дабы подробно изучить истории болезни пациентов. Комиссия приехала в Серпухов. Как это часто бывает в больших больницах истории болезни были не в полном порядке. Но, к счастью, очень аккуратный С.С. хранил операционные журналы у себя дома, более того, каждая операция была не только подробно описана, но и зарисована в журнале в виде схемы. Затем больных стали вызывать и проверять их за рентгеновским экраном. Добросовестность С.С.Юдина подтвердилась.
Потом он получил заграничную командировку, которая началась блестящим докладом в Сорбонне и избранием его в Почётные члены. Далее последовало двухгодичное пребывание в ведущих хирургических центрах США и Европы. По приезде он возглавил хирургическую службу института Склифосовского. Ему принадлежит честь восстановления истории больницы, расположенной в бывшем странноприимном доме, выстроенном графом Шереметьевым в память о любимой жене Прасковье Жемчуговой (бывшей крепостной актрисе).
Юдин был пытливым учёным. Он оперировал тяжёлых больных с ожогами пищевода, которым производил новую тогда операцию по созданию предгрудинного пищевода из тонкой кишки. У него было несколько сот таких больных, которые в ожидании радикальной операции жили со свищами желудка. И он попутно изучил особенности желудочного пищеварения, открыв некоторые вещи, которые до него не были известны физиологам, работавшим только на собаках в определённых условиях, а здесь в клинике на больных были проведены очень глубокие и интересные исследования.
Военно – Медицинская Академия, г. Ленинград
Это совершенно особое разветвлённое могучее медицинское учреждение с нестандартным индивидуальным статусом и правами. Чтобы подтвердить независимость ВМА от министерства здравоохранения достаточно привести такой факт: когда Б.В.Петровский – министр здравоохранения приказом запретил попытки пересадки сердца в СССР, эта операция была всё же произведена А.А.Вишневским в Ленинграде, в ВМА, которая министру здравоохранения не подчинялась. Кроме того, диссертациям, защищённым в ВМА, не требовалось утверждение в ВАК в Москве.
Хирургические клиники возглавлялись очень крупными хирургами. Один из них – Пётр Андреевич Куприянов, клиника факультетской хирургии.
Начну с анекдотического случая. Я приехал в Ленинград для решения кое-каких вопросов в ВМА. Я помнил, что здание академии размещается около двух вокзалов – Финляндского и Витебского. Приехав на нужный вокзал, я вышел и понял, что не помню, как пройти к клинике проф. П.А.Куприянова. Я подошёл к справочному бюро, спросил дорогу, на меня посмотрели свинцово-стеклянным взглядом:
- Справок о военных объектах не даём!
- Как, это же всемирно известный центр, куда приезжают специализироваться люди со всего мира, особенно из стран Варшавского договора?
Я долго уламывал немолодую сотрудницу справочного бюро, в конце концов она меня пожалела:
- Да обернитесь вы, академия за вами.
А далее надо подчеркнуть, что ВМА – это совершенно особый порядок, дисциплина, это единственное лечебное учреждение, где на телефонный звонок отвечают чётко, называя должность, звание, фамилию того, кто берёт трубку.
П.А.Куприянов – высокий, красивый, стройный, со строгим лицом, с негромкой очень культурной речью, поражает выдержкой и интеллигентностью. Помню, во время операции произошла какая-то неприятность, в чём был повинен один из молодых сотрудников. При разборе случая П.А. сказал:
- Капитан такой-то, я выражаю вам своё неудовольствие…
Все были потрясены, говорили, как ему досталось, и стали относиться к молодому капитану как-то неприязненно и брезгливо. Я спросил:
- Почему уж так сразу негатив?
Мне ответили:
- Он огорчил Петра Андреевича.
Ещё немного об отношении сотрудников к П.А. Во время научной конференции была демонстрация операции и несколько приезжих, и я в их числе, вошли в сердечную операционную, которая вообще-то святая святых. Зашёл П.А., посмотрел, ни слова не сказал и вышел, затем появился проф. Григорьев, который в нелицеприятной форме выгнал нас из операционной.
Помню, как П.А. председательствовал на первом послевоенном сьезде хирургов Российской Федерации, который проходил в Казани. Касаясь выступления одного из докладчиков, он кратко резюмировал:
- Выступление проф. такого-то глубокий анахронизм, более сказать нечего!
Он оставил прекрасные книги и большую школу учеников. При его жизни никто не знал, что была клиника хирургии и анестезиологии, что существуют непреодолимые разногласия и неприязнь между хирургами и реаниматологами. После смерти П.А. кафедры были разделены, говорили, что он оставил завещание с указанием об этом, хотя при его жизни никто не знал, что там есть какие-то трения.
По его же завещанию, может быть, это тоже апокриф, клинику возглавил не старый и опытный его помощник – проф. Григорьев, а самый молодой профессор – полковник Анатолий Пантелеймонович Колесов, которому было 34 года.
Уже потом, после смерти П.А., мне довелось бывать в клинике. Там был такой стиль работы: я заранее договорился о приезде, когда приехал – доложился, и А.П. поинтересовался о цели моего прибытия. Когда я объяснил, он сказал:
- По этому поводу есть свежие материалы, можете посмотреть, а если у вас будут сложности с переводом, доцент Избинский хорошо владеет английским.
А.П. только что вернулся из Америки и деликатно дал мне понять что, если я не знаю английского, мне будет оказана помощь. И далее:
- Когда вы закончите смотреть материалы, пожалуйста, если не трудно, положите их на письменный стол. Мой кабинет никогда не закрывается, а если их оставить в другом месте, они могут пропасть.
Т.е. в той же деликатной форме А.П. намекнул, что материалы похищать не надо.
За мной был закреплён капитан Ильин, который «пас» меня как нянька ребёнка. После осмотра клиники речь пошла о гипербаротерапии, которую только начинали осваивать. Предполагалось, что метод обещает очень большие перспективы в лечении целого ряда больных. Я ещё только подумал, что мне было бы неплохо ознакомиться с кафедрой подводного плавания, где давно работали с барокамерой, как моя нянька – капитан Ильин, сказал мне:
- По видимому, вам будет любопытно ознакомиться с этой кафедрой, я уже договорился, завтра в 10.00 утра за вами придут.
Действительно, назавтра ровно в 10.00 пришёл сотрудник, отвёз меня на кафедру, там мне дали полную информацию на интересующую меня тему, и так же вернули назад.
По окончании моей стажировки, которая продолжалась 7-10 дней, А.П. спросил меня, удовлетворён ли я, получил ли всё, что мне было нужно, т.е. это была обстановка вежливости, воспитанности и какой-то особой чёткости.
Иван Степанович Колесников – генерал-майор, профессор, кафедра госпитальной хирургии. Небольшого роста, коренастый, с грубоватым лицом и громким голосом.
Клиника напоминала какое-то большое производство с обилием операционных. Когда проходила научно-практическая конференция хирургов, чтобы показать, как работает клиника и воспитываются кадры, операции шли одновременно на 9-ти столах в 3-х операционных блоках. В одном – три операции на сердце, операторы на первом столе – профессор, на втором – доцент, на третьем – ординатор второго года обучения. В другом блоке также на 3-х столах, проводились крупнейшие операции по кожной пластике – профессор, доцент, ординатор; в третьем – аналогично лёгочные операции.
По окончании конференции был устроен банкет для гостей, на котором мне понравилось выступление зав. кафедрой И.С.Колесникова:
- Многие кафедры хирургии становятся известными благодаря возглавлявшим их великим хирургам, наша кафедра – наоборот. Здесь работают прекрасные специалисты и слава кафедры основана на их коллективном труде.
И после этого стал перечислять своих помощников, восхваляя каждого их них, а он сам, дескать, лишь немножко «рулит». Хотя в разговоре с сотрудниками выяснилось, что он очень жёстко держит «вожжи» и руководит клиникой весьма настойчиво.
Кстати, стоит заметить, что И.С.Колесников к концу войны был главным хирургом советских оккупационных войск в Германии и после войны хотел приехать на работу в Казань. Когда освободилась вакансия зав. кафедрой общей хирургии, он подал документы, но Учёный Совет Казанского мединститута решил его не брать, т.к. было ясно, что если приедет Колесников – покоя не будет, будет очень бурное движение, на фоне которого немногие профессора почувствуют себя достаточно уверенно.
Александр Николаевич Беркутов – генерал-майор, профессор, зав. кафедрой военно-полевой хирургии. Он поражал какой-то домовитостью и домашностью, если можно так выразиться.
Кафедра была очень интересно построена. К своему удивлению, я обнаружил, что в операционной нет потолочной лампы, которая есть в любой большой операционной. А.Н. объяснил, что так как кафедра военно-полевой хирургии, врачей надо учить оперировать в условиях приближённых к военно-полевым, а там не будет большого света, а только боковая лампа. Врачи должны привыкать работать с боковым светом. Также в его клинике нигде не применялись наркозные аппараты, работающие на кислородно-воздушной смеси, потому что в полевых условиях не будет поставки кислорода, т.к. это технически невозможно, т.е. использовалась аппаратура, работающая на воздушных смесях (наркозный аппарат Макинтоша).
С А.Н.Беркутовым были связаны любопытные вещи, он обожал парадоксальные простецкие высказывания, например, когда обсуждались проблемы шока, а это всегда волновало и будет волновать хирургическое сообщество. Существует теоретическое предположение о возможности «психогенного» шока, т.е. шока от сильного психического потрясения. А.Н. очень своеобразно оценивал эту возможность:
- Что может быть страшнее для мужчины, когда он идёт домой после адюльтера и попадается жене? Это случается ежедневно и ни у кого шока не возникает! Поэтому я считаю, что психогенного шока не бывает.
Ещё один забавный случай вспоминается вот по какому поводу. Очень немолодой сотрудник одной из кафедр ВМА написал докторскую диссертацию, когда ему было около 70-ти лет, т.е. научной перспективы – никакой. Он был уже выведен из состава работников кафедры и переведён в лечащие врачи, и вдруг – диссертация! Это поставило Учёный Совет в очень сложное положение, т.к. хотя возрастного ценза тогда не было, но вместе с тем было понятно, что, не дай бог, человек защитится и будет претендовать на какую-то должность, на продвижение по научной лестнице. Он защитился один раз в Ленинграде, но работа ВАК-ом не была утверждена, и повторная защита была рекомендована в Казани… Надо сказать, что защита была слабая, аргументация автора – неважная, за несколько лет мытарств по разным учреждениям ему самому всё надоело, да и работа устарела на корню. Окончательное решение (в третий или четвёртый раз) – защита в ВМА. Председательствовал Беркутов. Когда стали задавать вопросы, диссертант, потеряв терпение, коротко и резко выругался и ушёл с кафедры. Тогда А.Н. резюмировал:
- Товарищи, мне кажется, что диссертант чётко ответил на все вопросы.
Аудитория проголосовала «за», диссертация была утверждена.
РАЗДЕЛ 2. КАЗАНСКАЯ ХИРУРГИЯ
Госпитальная хирургическая клиника медицинского института
Профессор Геркен – полулегендарная, мифическая личность. (Записано со слов проф. Николая Владимировича Соколова, который с ним работал). Профессор Геркен был выслан из Петербурга в дореволюционное время, т.к. поддержал студентов во время каких-то студенческих волнений. Он был человеком чрезвычайно наблюдательным но, в общем, медицина не была его абсолютным призванием. Вот что рассказывал Н.В.Соколов.
Идёт поликлинический приём, входит больной. Мельком взглянув на него профессор диктует:
- Рак левой почки. Госпитализировать и назначить операцию на следующей неделе.
Все присутствующие врачи и студенты уверены, что проф. больного видел и обследовал заранее. Оказалось, что он больного видит впервые. Как же поставлен диагноз? Вот совершенно Шерлок Холмсовские рассуждения профессора:
- Смотрите, сейчас на дворе август, а больной пришёл в тулупе. Следовательно, у него сотрясающий озноб. Лицо не очень исхудавшее, жёлто-зеленоватого оттенка с отёчными веками. Такой цвет лица бывает у почечных больных, об этом же свидетельствуют мешки под глазами. На нём марийские лапти, которые плетут только в одном уезде, расположенном за 150 вёрст от железной дороги. Что может привести крестьянина в страду из глухой деревни в город? Только рак или туберкулёз. Цвет лица и нерезкое исхудание говорит скорее в пользу рака. Входя в кабинет, больной придерживал левую сторону поясницы рукой, чтобы не задеть дверную ручку.
На операции диагноз полностью подтвердился.
Далее проф. Геркен оставил работу на медицинском факультете и уехал в Чувашию - в Мар.Посад. Его ученики приезжали к нему в летнее время, чтобы постажироваться. Проф. принимал больных и на основании наблюдения и поликлинического обследования писал свой диагноз в конвертик и складывал в ящик. Затем молодые врачи назначали разнообразные лабораторные исследования и ставили свой диагноз. Впоследствии диагнозы сравнивались и, если кто и ошибался, то не Геркен, а его ученики.
Зав. кафедрой госпитальной хирургии - профессор Николай Владимирович Соколов. Среднего роста, худощавый, чуть сутуловатый, с лёгкой скользящей походкой, с очень тихим голосом, потому что у него было что-то с голосовыми связками, изумительный лектор. Его лекции были живыми. Он прогуливался по аудитории перед амфитеатром, где сидели студенты и свободным, лёгким, очень красивым стилем излагал события как художественное произведение. До сих пор мне помнится начало одной из лекций:
- После возвращения с приёма в Кремле, где отмечался какой-то торжественный день, турецкий посол сначала почувствовал лёгкое недомогание. Затем появились сильные боли в брюшной полости, рвота. При этом живот оставался мягким, ненапряжённым, умеренно болезненным в некоторых областях. Диагноз был не совсем понятен. Наблюдение продолжалось несколько часов. Больной был переведён в клинику, возникло подозрение на какое-то отравление, что сулило большие неприятности дипломатического порядка. Больной скончался и на вскрытии был обнаружен острый некротический панкреатит.
Это было начало лекции, а дальше шло повествование о том, что такое панкреатит. Он был очень тонким и точным диагностом. Я вспоминаю, в тот период, когда я работал в 5-й горбольнице, поступил сын одного из наших хирургов с неясной картиной заболевания. На консультацию был приглашён Н.В.. Он так осматривал больного, что нам всем стал ясен диагноз в процессе осмотра. Для неспециалиста здесь не стоит детализировать, что это был за диагноз, но поставлен он был виртуозно.
Второй случай, ещё более запомнившийся. В клинику поступила больная – давняя знакомая Н.В. Она была тяжёлой истеричкой, кстати, истерия не всегда отражает дурной характер, иногда это тяжёлое психическое заболевание, которое делает человека нетрудоспособным, что имело место в данном случае. Больная, поступив в клинику, попросила вызвать проф. Соколова, сказала, что, поссорившись с мужем, она проглотила иголку от шприца. Н.В. явился, очень внимательно её осмотрел, поговорил с ней. Нам было сначала не очень понятно, почему он столь долго и тщательно выяснял, какого характера игла, от какого шприца, «рекорд» или «люэр», затем распорядился дать больной слабительное и поставить клизму, а уйдя в ординаторскую, попросил принести ему подобную иглу. Когда был получен эффект от произведённых манипуляций, он незаметно бросил эту иглу в « полученный результат» и, поднеся к постели больной судно, сказал:
- Вот ваша игла.
У больной всё прошло, боли прекратились и она спокойно отправилась домой.
Как он оперировал, сказать не могу, т.к. Н.В. оперировал редко и наши пути тут не пересекались.
Он был очень внимателен к студентам. Во всяком случае, когда группа студентов, интересующихся хирургией, обратилась с просьбой, чтобы в дни наших дежурств нам было разрешено самим проводить оперативное вмешательство, наша просьба была удовлетворена. Дело в том, что кроме дежурного врача в дежурные дни присутствовали ещё клинические ординаторы и всё, что можно было доверить, оперировалось ими, а нам оставалось только смотреть. Мы поставили перед Н.В. вопрос, что через несколько месяцев заканчиваем институт, уезжаем в деревню и должны уметь всё делать, поэтому нам необходимо попробовать свои силы под чьим-то присмотром. Н.В. нас понял и в те дежурства, когда мы приходили, нас курировал только дежурный врач, а «посторонних» не было.
По окончании цикла Н.В. собирал группу, приглашал ассистента, который её вёл, и выяснял, чем удовлетворена, или недовольна студенческая аудитория, какие претензии к ассистенту и у ассистента к группе. Разговор шёл по взрослому и таким образом устранялись некоторые шероховатости, которые могли возникнуть, а также недочёты в работе ассистентов. Я не знаю, насколько это было педагогично, однако, очень полезно.
Создавалось впечатление, что Н.В. был человеком очень осторожным и дипломатичным. Вместе с тем в принципиальных вопросах он был достаточно твёрд. Например, в том случае, когда однажды на должность главного хирурга республики парторганизацией был выдвинут некий имярек (его уже нет – поэтому называть его не хочу). Кандидатура его была уже утверждена в обкоме КПСС, что для того времени было абсолютным «знаком качества». Н.В. в то время был председателем хирургического общества ТАССР и вместе со своим заместителем проф. Л.И.Шулутко отправился в обком КПСС, где они заявили буквально следующее (это я знаю со слов самого Л.И.Шулутко):
- Предложенная вами кандидатура не уважаема хирургами республики как профессионал и презираема как личность. Поэтому быть главным хирургом республики он не может, т.к. это унизит должность на которую вы его назначили.
Назначение было отменено.
Не могу не вспомнить важный момент моей жизни связанный с Н.В. Когда я работал в Уруссу, был обьявлен конкурс на замещение должности главного хирурга Казанской Железной Дороги. Неожиданно для себя я получил предложение от начальника врачебной службы принять участие в конкурсе. Затеялась упорная переписка, я категорически отказывался, а он настойчиво предлагал. Эпопея благополучно завершилась моим согласием и через некоторое время я стал выяснять, чем объяснялась такая настойчивость. Оказалось, что мою кандидатуру предложил проф. Соколов, а его рекомендация стоила дорогого. К сожалению, его в то время уже не было в живых, и я не смог его поблагодарить.
Основным оператором в наше время в клинике был Вадим Николаевич Петушков. Небольшого роста, худощавый, с некрасивым, но очень живым лицом. Вся его фигура и лицо очень напоминали уменьшенную копию Мефистофеля, изображённую М.Антокольским, только рожек не хватало! У него была интересная особенность – он умел чрезвычайно сложно обвивать одну ногу другой, что представлялось мне совершенно невозможным.
В.М.Петушков придерживался совершенно парадоксальных взглядов. Например, он любил доказывать, что толковый врач может получиться только из троечника, т.к. отличник зубрит, знает всё, но знает одинаково поверхностно, не отличая важного от второстепенного. А троечник запоминает только самое главное, поэтому из него получается лучший специалист. Второй парадокс – что практическая хирургия представляет интерес только первые 3-5 лет, далее ты всё умеешь, всё знаешь и тебе становится тоскливо и неинтересно. С этим трудно согласиться.
В.Н. кроме практики занимался ещё и наукой. После его отъезда из Казани нам встречались его публикации, даже в одном из изданий Медицинской Энциклопедии им был написан один раздел. Как я понимаю, он работал по этой теме в каком-то научном институте, специализирующемся по лучевой болезни.
Уважение к его сентенциям было несколько поколеблено, когда мы попали на кафедру судебной медицины. Кто-то упомянул В.П., а ассистентка, которая вела нашу группу сказала:
- А-а, этот сперматозоид… Мы его знаем, от него часто поступает материал, причём, встречаются очень грубые ошибки…
Нашу группу вёл ассистент Пётр Николаевич Булатов, высокий, я бы сказал, «извилистый» человек с довольно интересным, но постоянно хмурым лицом. Складывалось впечатление, что и студенты и дело ему надоели и очень часто оказывалось, что он практически не готов к занятиям. А т.к. группа была очень сильная, так получилось, что в ней были люди постарше, несколько человек пришли переучиваться после биофака университета, то к занятиям все относились очень ответственно. Б. мог допустить очень грубую «рюху». Однажды он сказал, рассказывая о больном, что у него определяются Вирховские железы справа и слева. Для непосвящённого читателя надо объяснить, что Вирховская железа бывает по определению только в одном месте. Так называется метастаз рака в лимфатический узел, расположенный слева над ключицей в том месте, где лимфатический грудной проток впадает в левую подключичную вену. Справа же механически невозможно появление Вирховского узла. Я, естественно, не удержался и спросил, откуда взялся Вирховский узел справа. П.Н. это запомнил. Когда было обсуждение с проф. Соколовым прошедших занятий, то наши женщины дали П.Н. основательный бой. Я в тот день отсутствовал и обсуждение проходило без меня, так П.Н. почему то решил, что это я их подготовил и науськал, а сам не пришёл, чтобы остаться в тени. Он мне всё это высказал при личной встрече и потом в отношении меня жажда мести играла довольно долгое время.
Факультетская хирургическая клиника
имени А.В.Вишневского (мединститут)
Александр Васильевич Вишневский – основоположник могучего рода Вишневских (записано со слов Григория Михайловича Васюты, который работал в клинике в те годы, когда и А.В.Вишневский).
Вот несколько наблюдений, представляющихся мне чрезвычайно характерными. В клинике появляется тогдашний Наркомздрава имярек с синклитом и требует вызвать профессора Вишневского. Ему говорят, что проф. на операции. Повторное требование вызвать. Надо сказать, что операционная клиники была тогда на первом этаже в конце длинного коридора. В начале коридора стоит министр со своей свитой. По его настоятельному требованию в третий раз выходит А.В. в операционном халате, держа перед собой мытые руки, чтобы ни за что не задеть:
- В чём дело?
- Я тут посмотрел за электрощитком, так у вас тут есть пыль, паутина…
- И из-за этого вы вызвали меня из операционной?
И далее А.В. очень чётко изложил направление, в котором должен следовать министр со своей свитой, развернулся и ушёл оперировать. Министру хватило ума уехать и, к счастью, этот случай продолжения не имел.
Случай второй. Профессор ведёт консультативный приём. Кстати, тогда крупные светила медицины не гнушались частной практикой, это было законно и достаточно открыто. Некий больной обратился по поводу геморроя, ему был поставлен диагноз и А.В. сказал пациенту:
- С вас - четыреста рублей.
Больной пожал плечами, мол, как-то дороговато.
- Ну, хотите, так ребята бесплатно сделают…
Надо сказать, что «ребята» были как на подбор в форме, привезённой А.В. из Франции – необычные халаты с короткими рукавами и сменными фартуками. В некоторых клиниках Казани, а в клинике Вишневского точно, эта форма сохранилась и по сей день. Так вот «ребята» шагнули вперёд:
- Сделаем!
Тогда немного перепуганный обыватель пролепетал, что он бы не хотел, чтобы на его геморрое устроили соцсоревнование и ударничество, на что А.В. сказал:
- За остроумие сделаю сам. Бесплатно.
Третий случай. В то время Александр Александрович Вишневский, первенец А.В., был студентом мединститута. Уже с младших курсов ежедневно после занятий он отправлялся в анатомический театр, где занимался препарированием трупов и изучением анатомии. Отец, уходя из клиники, заходил за ним, проверял, что сделано за день, и они отправлялись домой. И вот однажды А.А. сказал отцу, что студенты недовольны его лекциями, они слишком коротки, не очень интересны. А А.В. не любил, чтобы его критиковали и следующая лекция была такой, что закончилась овацией. Под гром аплодисментов А.В. сказал:
- Нечего болтать, пошли в операционную.
В заключение не могу не подчеркнуть, что разработанная А.В.Вишневским методика местной инфильтрационной анестезии слабым раствором новокаина, позволила настоящей большой хирургии проникнуть в самые отдалённые уголки необъятного Советского Союза.
Следующее наблюдение. Одновременно с А.В. в Казани работал известный хирург Виктор Леонидович Боголюбов. Он был учёным, хорошим диагностом, прекрасным лектором, весьма образованным человеком, автором многих учебников, монографий, но имел «тяжёлую» руку. Они с А.В. были антиподами. Характер их отношений и находчивость А.В. иллюстрируются таким случаем. На одном из заседаний у них возник горячий спор, а Боголюбов был ярым спорщиком, и в запальчивости выкрикнул:
- У вас конечно золотые руки, но лоб то у вас медный!
А.В. немедленно отпарировал, обращаясь к председательствующему:
- Я не понимаю, почему здесь выступает этот человек, ведь здесь общество хирургов?!
Когда молодой врач А.А. Вишневский стал заниматься практической деятельностью, отец, свято веривший в целебное действие новокаиновой блокады, предложенной им, отправил сына на работу в лепрозорий. Мне кажется, что этот факт говорит очень о многом – отношение к науке, медицине, хирургии в особенности. Может быть эти данные апокрифичны, но они характеризуют А.В. Вишневского и отношение людей к нему. Если это апокриф, то не о каждом хирурге сочиняют подобное.
Переехав в Москву, А.В. возглавил созданный им институт хирургии АМН, которому впоследствии было присвоено его имя. Надо полагать, что жизнь там была не безоблачной: шли разговоры о том, что слишком много власти и возможностей предоставляются его сыну, который уже тогда был главным хирургом Советской Армии и то ли академиком, то ли член.корром. Во всяком случае, -характерен тот факт, что последние слова, сказанные А.В. перед смертью, а умер он отдыхая после операции, выполненной им, звучали так:
- Вот и кончается семейственность…
Сейчас самое время перейти к воспоминаниям о хирургической клинике им. А.В.Вишневского в Казани. В студенческие годы с 1943 по 1945 мне посчастливилось не только учиться на базе этой клиники, но и работать там ночным дежурантом. Так как в то время очень не хватало врачей, то нам, студентам старших курсов, разрешалось работать дежурными врачами, и я мог наблюдать клинику изнутри. Поэтому хочется сказать несколько слов о «птенцах гнезда» А.В.Вишневского, не только о славных и знаменитых, но и о тех, кто был пониже рангом.
Первый из них – Борис Алексеевич Остроумов, ассистент нашей группы. Он был высокий, крупный, в очках, с добрым интеллигентным лицом. Он привлекал особое внимание ещё и тем, что был первым хирургом в Казани орден Ленина за боевые заслуги во время финской кампании. Как то во время ночного дежурства, при достаточно доверительной беседе, я спросил Б.А. за что он получил орден Ленина? Он помялся и сказал:
- Да, собственно, ни за что…
А дело было так. Б.А. был ведущим хирургом госпиталя. В деревенской избе была устроена операционная, поступало много раненых, т.к. шли тяжёлые бои. В это время белофинны совершили крупный авиационный налёт на это село и на бреющем полёте обстреляли операционную. Операционная сестра была убита, ассистирующий врач либо упал, либо убежал с перепугу, остался один Б.А. Он буркнул:
- Пусть кто-нибудь помоется вместо сестры и кого-то на помощь!
- Б.А., а вам было страшно?
- Конечно! Так ведь мне же деваться некуда, у раненого брюхо вскрытое!
И он, нагнувшись над раненым, телом прикрыл операционную рану от пыли и щепок с потолка и ждал, пока кто-нибудь встанет ему помочь. Более высокого профессионализма трудно себе представить.
Профессор Сергей Михайлович Алексеев – высокий, очень прямой, с белоснежной седой головой, в пенсне, с бородкой, т.е. внешне типичный интеллигент, которых изображали на карикатурах. Человек очень вежливый, с тихим голосом.
Он читал очень подробные, детальные лекции, которые, если честно сказать, были нудноваты, скучны, но исполнены глубокого смысла и содержания. Нам по молодости лет казалось, что он отжил свой век: он редко оперировал, но однажды поразил нас вот чем. Надо подчеркнуть, что С.М. очень плохо запоминал иностранные фамилии, у него был такой дефект памяти. Однажды во время операции, когда выяснилось нетипичное расположение внутренних органов, И.Ф.Харитонов, работавший тогда доцентом, позвал С.М. Тот зашёл, «подоил» бородку, посмотрел и сказал:
- А помните, у одного латиноамериканца в аргентинском журнале в 1934 году описан подобный порок развития на третьем месяце внутриутробного развития? Так это тот самый случай! Помните, там ещё картинка была?
И тогда мы поняли, что такое С.М. Чтобы понять, каким он был как личность, достаточно привести два примера.
С.М. оперировал профессора И.Ф.Козлова – гинеколога, давнего своего товарища, однокашника по поводу рака желудка. Профессор Козлов умер после операции. Вскрытие показало, что операция была выполнена безукоризненно, но полного слипания тканей не наступило и больной погиб от перитонита. С.М. ходил совершенно убитый, несколько дней не выходил на работу, а по прошествии 2-3 недель выступил на заседании хирургического общества г. Казани. Он сказал, что после проведённой им операции умер проф. Козлов, и он просит, чтобы хирургическое общество решило, можно ли ему продолжать хирургическую деятельность, или он не достоин заниматься хирургией. Причём, это было не рисовкой, а совершенно искренне.
Второй случай более личный. С.М. ко мне относился не очень хорошо, я опускаю причины, но одна из них состоит может быть в том, что ему было трудно запомнить мою сложную фамилию. Во всяком случае, я работал в клинике и поэтому были основания предполагать, что сдавать экзамен по факультетской хирургии мне будет легче как своему сотруднику. С.М. «гонял» меня более полутора часов, пока поставил ожидаемую пятёрку. При этом надо добавить, что там было много оригинальных схем и рисунков, потому что, как потом выяснилось, все пособия по курсу хирургии С.М. рисовал сам.
А сказать я хотел не столько это. Учитывая отношение С.М., мне была очень важна оценка моей диссертации, которая была технически трудно выполнима и требовала большой усидчивости. Я попросил его быть оппонентом и изложил причины этого выбора - зная его негативное отношение, мне особенно важно, чтоб именно он оценил мою работу. А затем у меня начались всякие неприятности и кем-то из администрации было предложено оппоненту изменить отзыв с положительного на отрицательный. С.М., который в отношениях с начальством большой храбростью не отличался, тем более, что у него были общественные недостатки (не было выпущенных им кандидатов наук, он мало выдвигал в клинике и по научной линии врачей коренной национальности), категорически отказался изменить своё мнение. Он привёл административным деятелям аргумент, который был им непонятен и чужд. Он сказал:
- А как же я потом посмотрю ему в глаза?
Для него это был самый важный аргумент.
Иван Фёдорович Харитонов – сначала доцент, потом профессор – зав. кафедрой факультетской хирургии, потом второй профессор этой же кафедры. Большой, полный, с небольшими соломенными усиками, добрыми улыбчивыми глазами, человек исключительно мягкий и располагающий к себе. Я не могу быть объективен, потому что это был мой первый, единственный настоящий учитель, который учил не словами, не назиданиями, а личным примером.
Приведу несколько примеров. Я работал в клинике полтора года. И.Ф. жил не очень далеко и каждый вечер визитировал больных. За полтора года он дважды предупредил, что не придёт, т.к. идёт в театр или на концерт, а спектакли поздно кончаются. Первый раз он прибежал, был жуткий мороз, проверить, не лопнули ли трубы в клинике. Другой раз в половине двенадцатого ночи с фразой:
- Я не мог вспомнить, разрешил я сделать больному после операции морфий, или нет…
- Вы сказали, что можно
- Так я запамятовал, а если не сделать, больному же будет больно!
Иван Фёдорович прибежал ночью, чтоб больному не было больно. Кстати, с наркотиками было очень строго, без разрешения И.Ф. или Сергея Михайловича дежурный врач не смел делать обезболивающее.
Далее. Однажды И.Ф., которому было уже далеко за сорок, сидел у постели ребёнка, который попал под трактор и был привезён из деревни, и я заметил, что у него из глаз катятся крупные слёзы. Я сказал, что мол вы столько лет работаете, а он сердито посмотрел на меня:
- В тот день, когда хирург перестанет плакать у постели умирающего ребёнка, ему надо бросать работу.
И это не было словами.
Ещё один характерный случай. Операции на желчных путях были уже отработаны, но считались весьма сложными. И.Ф. оперирует очень тучную больную под местной анестезией. Операция идёт долго, трудно, он убрал камни из протока, поставил дренажную трубочку и начал зашивать, т.е. самый трудный этап операции позади. И тут И.Ф. видит, что из трубочки не выделяется желчь, а она должна выделяться. Опытнейшая операционная медсестра Любовь Куприяновна, которая работала ещё с Вишневским говорит, что частенько бывает, что желчь не выделяется сразу. И.Ф. соглашается, но, чуть покряхтев, снимает наложенные швы, снова добирается до самой глубины раны, извлекает вставленный дренаж. В нём оказывается небольшой сгусток крови, удаляет его и повторяет всю процедуру:
- Вот теперь можно спокойно завершить операцию.
И.Ф. всегда сам делал перевязки. Он хорошо относился ко мне, но за полтора года работы в клинике так и не нашёл возможности дать инее самостоятельно оперировать. Причём отговорки были даже забавными: то больной – немолодой человек, ему за 50, его нужно очень осторожно оперировать, то ребёнок – его нужно осторожно оперировать, а ребёнок – здоровенный лоб семнадцати лет и т.д. Хотя в справке И.Ф. покривив душой написал, что я самостоятельно выполнял операции грыжесечения, аппендэктомии.
И.Ф. работал долго, пришло время, когда он уже перестал быть зав. кафедрой, остался вторым профессором, но продолжал оперировать. В это время после смерти супруги он завёл молодую семью и переселился в Ленинский район. Каждый вечер троллейбусом, затем трамваем, он приезжал в клинику, ему тогда было уже за 70. Я как-то спросил у зам. главврача, как же не стыдно, что пожилой человек ежевечернее, в любую погоду, через весь город едет на общественном транспорте? Мой приятель ответил:
- Я просил главврача решить вопрос с машиной, а он мне ответил, мол, а на хрена, всё равно старик приедет, никуда не денется…
Всем было ясно, что И.Ф. не уснёт спокойно, не посмотрев, как чувствуют себя больные после операции.
Не могу не подчеркнуть, что одаривание врачей тогда было не в моде. Помню, входит в ординаторскую чрезвычайно смущённый И.Ф. и говорит:
- Что теперь делать, не знаю, взял взятку – не удержался.
Больной принёс ему альбом репродукций Врубеля, а И.Ф. очень любил искусство.
Ещё два штриха. Во время операции, когда С.М.Алексеев подсказал причину порока развития, т.к. было неясно, как расположены внутренние органы, я спросил И.Ф., неужели во время вмешательства ему не хотелось расширить разрез, чтобы посмотреть, как они расположены. Он сердито ответил:
- Конечно хотелось! А больному это надо?
В то время в Казани ходили слухи о том, что очень быстро оперирует доцент В.М.Осиповский из 5-й горбольницы и доцент В.Н.Петушков - из Шамовской. И я имел неосторожность спросить И.Ф., сколько времени он делает резекцию желудка, т.к. тогда эта операция была верхом клинических возможностей. На что И.Ф. достаточно резко ответил мне:
- Когда я оперирую, я не смотрю на часы…
Провожали на пенсию И.Ф. не по-хорошему. Тогда была какая-то установка свыше, что провожать торжественно нельзя и не надо. Поэтому его провожали даже не из клиники, а из хирургического общества, и каждый из выступавших оговаривался, что говорит от себя лично, а не от коллектива, потому что среди них был председатель месткома и кто-то из парткома. Они извинились, что говорят они от себя, потому что каждого из них И.Ф. в детстве оперировал и теперь они позволили себе его похвалить. А через 2-3 года другим сверстникам И.Ф., которые уходили, торжественно вручали адреса, постоянные ключи от клиники и т.д.
И.Ф. не любил ни о ком говорить дурно. Так сложились обстоятельства, что на работу в клинику старались устраиваться vip персоны из медицинского мира. Я помню об одном из них я долго допытывался у И.Ф., как он оперирует, и он упорно отвечал, что не знает. Когда я наконец его совсем донял, он раздражённо ответил:
- Не знаю. Когда он оперирует, я ухожу из клиники.
Клиника им. А.В.Вишневского тогда имела урологический уклон, т.к. отдельных кафедр урологии поначалу не было. Когда моему тестю понадобилась операция по поводу аденомы предстательной железы, я попросил И.Ф. Он согласился, я присутствовал на операции. И.Ф. начал её, а затем в самый ответственный момент попросил продолжить её помогавшего ему молодого хирурга Ситдикова Эдуарда Назиповича. Операция прошла удачно, после неё я спросил И.Ф.:
- Почему вы не сами сделали?
Он поднял на меня глаза:
- Да ведь я так как он хорошо не сделаю, он эти операции ежедневно делает, а я – редко. Больному то так лучше…
В клинике А.В.Вишневского в мои годы был ещё один неформальный руководитель. Средний, младший медперсонал и молодых врачей в страхе божьем держала старшая операционная сестра, которая была подлинной хозяйкой клиники – Любовь Куприяновна Чулкина, работавшая ещё с А.В.Вишневским. Она жила при клинике в маленькой комнатке и была грозой всего медперсонала за исключением профессоров С.М.Алексеева и И.Ф.Харитонова.
Хирургическая клиника имени профессора И.В.Домрачева
(мединститут)
Ещё один ученик А.В.Вишневского профессор Иван Владимирович Домрачев. Внешне – полная противоположность С.М.Алексееву. Могучего телосложения, подчёркнутая грубоватость в одежде и просторечии, круглое, добродушное, иногда сердитое лицо и общее впечатление громадной силы как физической так и духовной. Приведу несколько эпизодов, заслуживающих внимания.
Операционная клиника профессора Домрачева - идёт операция. И.В. как Будда почти неподвижен, движутся только руки от локтя, большие и уверенные в которые помощник или операционная сестра, стоящие напротив, вкладывают нужные инструменты. Операция завершена, наложено соустье между желудком и тонкой кишкой. Я спрашиваю:
- Почему не резекция желудка?
- В таких случаях Вишневский всегда делал анастомоз, и я делаю так же.
Далее он собирается размыться, но ассистент Д.Ф.Благовидов говорит, что есть ещё больной, о котором разошлись мнения дежурного хирурга с профессором-терапевтом. Терапевт считает, что это прободная язва, а он – дежурный хирург находит, что там гнойный аппендицит. И.В. спрашивает:
- Который больной?
- Да вы не видели его!
- Который больной, во второй палате первый справа? Морда не перитониальная, аппендицит или просто обожрался!
- Просил проф. К.А.Дрягин, чтоб вы его сами прооперировали.
- Ну, давайте больного.
Обработка операционного поля:
- Дима, ты хорошо глядел?
- Хорошо, Иван Владимирович.
Несколько лёгких пальпирующих движений и идёт аппендикулярный разрез. Приходит проф. Дрягин, чтобы посмотреть:
- Иван Владимирович, я нахожу у больного свободную жидкость. Наверное - тут прободная язва.
- Будет тебе! Свободная жидкость – полчайной ложки, видел?
И показывает ему воспалённый аппендикс. Операция завершается.
Нас было трое студентов с лечфака, где он лекции не читал, и мы просто пришли посмотреть, как оперирует Домрачев, ибо нельзя жить в Казани и не знать, как он работает. И.В. спрашивает, обращаясь к нам:
- А вы знаете, что моча помогает при раке?
Мы принимаем это за шутку и начинаем ухмыляться.
- А чо вы лыбитесь? У меня был такой случай, я оперировал больного, оказалось – неоперабельный рак. Я сказал, поезжай в деревню помирать. Прошло два года, встречаю больного на улице. Ты чо, не помер? – Извините, не помер.- А чем лечился? – В деревне мочу пил. И.В. укараулил больного, привёз в клинику, а т.к. у него все-таки бывали болевые приступы, повторно оперировал. Опухоль оказалась операбельной.
Эта история получила некоторое продолжение. Правда, надо добавить, что это был период увлечения уринотерапией, было много исследований на эту тему, было выпущено много монографий. Начинается заседание хирургического общества. Поднимается проф. Б.Г.Герсберг – зав. кафедрой общей хирургии и очень запальчиво говорит:
- Ко мне в клинику поступает больной, он приносит мочу, он пьёт мочу, и я хочу знать, по какому рецепту и какой аптеки моча, или это моча больного, может быть, я сам буду назначать больному пить мочу…
Иван Владимирович гудит:
- Бенедикт Германович, чо переживать, я хочу – назначаю мочу, ты не хочешь – не назначаешь. В ней каку-то биохимию американцы нашли, не больно чего! Дима не даст соврать – он -то американцев читает без словаря!
А потом мне Дима (Д.Ф.Благовидов) доверительно сообщает, что сам И.В. читал иностранные работы «с листа».
Как-то я спросил проф. А.В.Кибякова, почему Домрачеев внешне подчёркивает свою крестьянскую сущность, он сказал:
- Это очень трудно истребить. Если бы он изображал из себя профессора, из него бы всё равно вылезал вятский мужик, и это было бы смешно. А когда из под личины вятского мужика выглядывает великолепный диагност, тонкий ум и блестящее понимание проблемы, это всегда производит сильнейшее впечатление.
Ещё одна история. Убит профессор Б.Г.Герсберг. Дело тёмное, непонятное. Собирается хирургическое общество, как обычно, почтить память. Начинается заседание. Один из учеников делает научный доклад, другой… Поднимается И.В. и громко спрашивает:
- Я что-то не пойму, что происходит? Убили нашего товарища, а вместо того, чтобы поговорить о нём, как положено у людей, его ученики какую-то свою науку толкуют! Так я могу рассказать – я знал покойного.
Председательствующий И.В.Соколов, обладатель очень слабого голоса шепчет:
- Иван Владимирович, звонили – запретили!
А звонок был из КГБ потому, что тогда дело об убийстве проф. Герсберга было переквалифицировано в политическое. И.В. громогласно спрашивает:
- Кто звонил? Откуда звонил? Эдак, завтра меня убьют – и вы воды в рот наберёте! Пойду я. Мне с вами стыдно!
Ещё – пример научной полемики И.В. Совместное заседание хирургического, рентгенологического и терапевтического обществ. Обсуждались проблемы язвенной болезни. Рентгенолог М.И.Гольдштейн доложил об особенностях рентгенодиагностики, терапевт З.И.Малкин изложил современное состояние вопроса о терапевтическом лечении и, наконец, слово берёт Домрачеев о хирургическом лечении. Вкратце оно звучит так:
- Я вот тут послушал эти доклады и душа порадовалась: рентгенологи всех диагностируют, терапевты – всех вылечат, а нам – хирургам и делать нечего! В действительности, дело обстоит не так. Я нарочно посылал больных с гастритом, раком и язвой желудка к рентгенологам. Так они всегда пишут одно «широкие складки слизистой», точность у них – 8-15%, я и перестал посылать.
Замечу, что одно время И.В. был практикующим рентгенологом.
- Приходит больной, мы ему советуем сначала пойти полечиться, а он отвечает, мол, хватит, полечился – теперь жить хочу! Короче, если больной интеллигент, который может соблюдать диету, ездить по курортам, жить в особых условиях, и у него язва 12-п кишки, пусть его лечится! А если он рабочий или колхозник, он ест, что бог послал и ему надо тяжело работать, так если у него язва желудка – его надо оперировать!
Это положение, кстати, отражало тогдашний уровень представлений о лечении язвенной болезни.
Под руководством И.В. выполнен целый ряд хороших квалификационных работ. Как правило, они производились на кафедре нормальной физиологии. По словам зав. кафедрой проф. А.В.Кибякова дело начиналось так: звонил или заходил И.В. и говорил, вот есть хороший парнишка, дай ему какую-нибудь темку, желательно, поближе к желудку, и далее вмешивался только на конечных этапах.
И.В. был нестандартен и как оппонент при защите диссертационных работ. Ассистент кафедры общей хирургии Рыжиков первым в России защищал диссертацию по внутривенному тиопенталовому наркозу. И.В. упрекнул его, что наркоз применялся при небольших операциях, которые модно было бы производить под местной анестезией. Рыжиков тут же отпарировал:
- Вот на прошлой неделе вы пригласили меня в клинику, чтобы я дал наркоз вашему больному с чрезвычайно неуравновешенной психикой. А операция-то была маленькая!
И.В. расхохотался и сказал:
- Ну, молодец! Ну, уел! Мне и крыть то нечем! Готовый кандидат!
П.Н.Булатов (см. раздел о госпитальной хирургии) кроме мед. института закончил ещё университет, факультет журналистики. При защите им докторской диссертации И.В. сказал (цитирую дословно):
- Я думал, что вы журналист, и поэтому предвкушал удовольствие от чтения диссертации, мол, тут будет, что почитать. Но вы, очевидно, очень торопились и не успели работу литературно отделать. Она изобилует ошибками как против буквы, так и против духа русского языка!
И заключил:
- Вы очень хороший журналист среди хирургов и хороший хирург среди журналистов!
Из рассказов супруги В.И. – Евгении Алексеевны Домрачевой, зав. кафедрой челюстно-лицевой хирургии мединститута.
Когда И.В. начал за ней ухаживать, он обещал своей избраннице постоянное посещение оперного театра и цирка. В оперном театре он ещё и работал, по его словам, «Родомеса арестовывал», а в цирке участвовал в состязаниях по классической борьбе (см. книгу А.А.Агафонова «Роща Шамова»).
По окончании мединститута молодые супруги уехали работать в земскую больницу в Вятской губернии. Хозяйство больницы было крепкое, в частности, для врача был пароконный выезд. Кстати, любовь Евгении Алексеевны к вятичам сохранилась навсегда. Я вспоминаю, как она уговаривала зав. кафедрой анатомии проф. В.Н.Мурата:
- Вы поставьте ему пятёрку, он ведь вятский! Он просто растерялся, а вятские – очень ухватистые!
По прошествии нескольких лет И.В. понял, что для того, чтобы стать настоящим хирургом, надо перебираться в Казань и стажироваться в хорошей хирургической клинике. Они переехали в Казань и И.В. начал работать у А.В.Вишневского, оставаясь до конца жизни его преданнейшим учеником и апологетом. Ему приходилось подрабатывать и Евгения Алексеевна «вербовала» больных. Например:
- Вижу на рынке мужик за щеку держится, спрашиваю, что – зубы болят? Приходи по такому-то адресу, там хороший врач – вылечит!
Принимал И.В. по всем болезням. С той поры сохранилась заветная тетрадка (свидетельство Д.Ф.Благовидова) с ходовыми рецептами «от головы», «от живота» и прочее. Кстати, домашний врачебный приём продолжался до конца жизни.
Я вспоминаю один смешной случай. Как-то, находясь в парикмахерской, я подслушал разговор:
- Ты знаешь, как я попал! Заболел у меня живот и я решил сходить к Домрачеву, все его как врача хвалят! Стали мы с женой советоваться, сколько надо заплатить. Решили, что хватит четвертной, а была только неразмененная сотня. Пришёл я на приём, показался, отдал сотенную и спрашиваю –а сдача? – А проф. мне говорит, мол, иди-иди, не на базаре!
И ещё один подслушанный разговор:
- Слушай, как это они напускаются живого человека резать?
- А я тебе сейчас всё обскажу: во-первых, они ножи нарочно тупят.
- Это зачем?
- Ты сам подумай – острым ножом чиркнешь и кровь сразу хлынет, а тупым-то не сразу прорежешь. А главное дело – с утра перед тем как оперировать, хирург стакан спирта выпивает.
- А это зачем?
- А как же иначе живого человека резать напустишься? Я это точно знаю. Я ведь с Иваном Владимировичем Домрачевым – вот как с тобой!
Ещё один апокриф об И.В. Во время войны он кроме прочих обязанностей был председателем гарнизонной мед. комиссии. Однажды зимним вечером он вышел из помещения платной поликлиники на р. Булак и подвергся попытке ограбления: трое ухватистых парней попытались снять с него шубу. А так, как он от природы был чрезвычайно силён, то двоих из нападавших стукнул лбами и сбросил на лёд через перила моста. Третий успел убежать, получив вдогонку тумака. На следующее утро на комиссию явился парень с вывихнутой рукой и изрядным синяком на лице. На вопрос, что с ним произошло, он стал что-то невнятно бормотать насчёт Булака и И.В. обрадованно сказал:
- А, так это ты с меня вчера шубу сымал?
У И.В. оперировались все власть имущие и, вообще, сильные мира сего. И поэтому, не в пример другим клиникам города, даже в трудное военное время, в клинике Домрачева всегда было тепло и персонал имел дополнительные доходы, во всяком случае, медсёстры и санитарки. Рассказывали, что когда нужно было подежурить у постели оперированного больного, И.В. говорил родственникам:
- Вы ухаживать не сможете, тут нужен специалист, вот ей заплатите – она подежурит.
И даже в сердцах одна старая санитарка, которая работала ещё во времена А.В.Вишневского, говорила:
- Конечно, у них-то всегда тепло, Иван Владимирович всегда заботился о людях. А Сергея Михайловича (проф. Алексеев) не зря А.В.Вишневский называл Христовой соплёй – ни себе, ни людям!
Член КПСС И.В.Домрачев согласно завещанию был похоронен по церковному обряду вблизи церкви на Арском кладбище. Таких похорон в Казани не было. Были перекрыты все прилегающие к кладбищу улицы. Не милицией, а толпами народа.
Клиника общей хирургии медицинского института
Бенедикт Германович Герсберг – одна из самых оригинальных и необычных фигур на хирургическом небосклоне города Казани. Воспитанник ленинградской школы, ученик профессора Гессе, отличался очень высокой образованностью, высочайшей культурой, именно ленинградской, попал в Казани в очень сложные условия.
Казань – колыбель местной анестезии, а Б.Г. проповедовал общий наркоз и внедрял его с большим трудом, встречая значительное противодействие. Надо подчеркнуть, что он особенно усиленно изучал внутривенные виды наркоза. Достаточно сказать, что первая в СССР диссертация по внутривенному тиопенталовому наркозу была выполнена в клинике проф. Герсберга ассистентом Рыжиковым.
Б.Г. был человеком небольшого роста, суетлив в движениях, его маленькое лицо с небольшими, очень живыми чёрными глазками, вся повадка очень напоминали мышонка, особенно когда он вышагивал по просцениуму, а аудитория Старой клиники была с эстрадой, с длинной указкой – это было довольно забавное зрелище.
Б.Г. прославился несколько парадоксальным способом. По поручению своего шефа, проф. Гессе, он занялся изучением отдалённых результатов предложенной Владимиром Андреевичем Оппелем операции эпинефрэктомии, т.е. удаления надпочечника при эндартериитах (спонтанной гангрене). Причём, я бы сказал, что работа была не совсем порядочна, т.к. он брал опубликованные материалы операций, проведённых в разных местах отдельными хирургами. И получалось, что хирург произвёл 1-2 операции, у него что-то не вышло, может быть, он не владел техникой, и накопление такого материала, естественно, создавало впечатление, что эта операция неэффективна и даёт много осложнений. Надо отметить, что американцы одно время подчёркивали, что для того, чтобы судить о результатах какой-то операции, особенно в руках одного хирурга и одной клиники, нужно первую сотню, а для такой операции как аппендэктомия, даже первую тысячу, отбросить, т.к. это идёт период освоения техники, умения, и только потом можно судить об истинной ценности операции. А здесь был собран материал по 1-2 операциям в разных руках и, естественно, результат получился неважный. Но даже из этой публикации ведущие хирурги мира, в частности знаменитый французский хирург Рене Лериш, сделали вывод о высокой целесообразности операции Оппеля. Более того, это позволило Леришу, много писавшему об Оппеле, называть его “L`Oppel – genial!” (гениальный Оппель). Так что Б.Г.Герсберг сослужил хирургии, сам того не желая, очень добрую службу.
Надо сказать, что Б.Г. был очень неважным практическим хирургом. Так как это было военное время и клиника практически являлась большим госпиталем, научные устремления клиники были направлены на лечение травматических аневризм. После ранения сосудов иногда возникает ненужное соустье между артерией и веной, что приводит к довольно серьёзной патологии, требующей вмешательства, чаще всего хирургического. Операции были на самых разных сосудах и периодически довольно сложные. Надо отдать должное Б.Г., когда во время операции начиналось кровотечение, он немедленно отходил от стола, поднимал руки и кричал обычно ассистировавшему ему доценту Павлу Николаевичу Лебедеву:
- Скорей, скорей зажимайте! Останавливайте кровотечение! Вы мне потеряете больного…
И когда П.Н.Лебедеву удавалось справиться с кровотечением, Б.Г. снова возвращался к операционному столу. На фоне наших казанских корифеев это, естественно, производило несколько необычное впечатление.
При всём при этом Герсберг был блестящим педагогом. И чем больше лет проходит тем больше я понимаю, что он был великим педагогом! Начнём с того, что в большой ординаторской, где каждый ординатор и ассистент имел свой столик над которым висела табличка, указывающая фамилию, должность врача, тему, которой он занимался, а также журнал, который он реферировал. Ежемесячно было заседание кафедры, на котором каждый рассказывал, что им выполнено по научной теме за месяц, какие интересные материалы прочитаны и отреферированы из закреплённого за ним журнала.
Лекции Б.Г. проходили очень своеобразно, они были очень театрализованы, поэтому запоминались необычно. Вспоминаю одну из первых лекций: профессор учил студентов третьего курса, как надо обрабатывать руки перед операцией. Все могли прочесть это в учебнике, что по методу Фюрбрингера, наиболее общепринятому тогда, десять минут руки моются щётками с мылом, затем обрабатываются раствором сулемы, спиртом, концы пальцев – йодом, далее можно одевать перчатки. Вызывался кто-то из студентов, ставились тазики, нянечка сливала на руки из кувшинчика, студент мыл руки стерильными щётками. Затем профессор изящным жестом подавал ему полотенце. Воспитанный студент брал его, говорил спасибо, а профессор возвращал его снова к тазикам, т.к. полотенце, которым студент вытирался было, безусловно, не стерильно. Другой вариант: студент помыл руки, вытерся стерильным полотенцем или салфеткой, проф., стоящий рядом, «нечаянно» ронял указку. Воспитанный студент нагибался, чтобы поднять её и омовение рук повторялось снова. Далее проф. мог попросить, чтоб ему поправили завязку халата или застегнули пояс – повторение омовения. Т.е. на одну обработку рук уходила целая 2-х часовая лекция, но те, кто при этом присутствовал, навсегда запоминали каждую деталь этой как будто несложной процедуры.
Очень оригинально проф. принимал экзамены. После того как студент заканчивал отвечать по билету самому Б.Г. или доценту Лебедеву, задавался вопрос:
- На какую оценку вы претендуете?
Если студент претендовал на хорошую или посредственную оценку, он её получал и удалялся. Если речь шла о пятёрке, возникали дополнительные вопросы. Например, сколько Толстых знает экзаменуемый, или на каком дереве сегодня распустились почки, самый коронный вопрос – сколько колонн у входа в университет? Если студент не мог на него ответить, следовала укорительная отповедь:
- Каким же ненаблюдательным человеком надо быть, чтобы проходя ежедневно мимо университета, не заметить, сколько там колонн…
Далее. У профессора на стене в кабинете имелась портретная галерея хирургов всех времён и народов. Он указывал на какой-нибудь портрет, фамилии там были написаны, но надо было рассказать, что известно об этом хирурге. Когда пытались спорить и доказывать, что это не входит в обязательный набор знаний, Б.Г. отвечал:
- Вы поедете в деревню, где два носителя культуры: учитель и врач, поэтому вы должны быть образованным человеком.
Ещё у него была одна хорошая формула: «Я никогда не поверю, что культурный человек пойдёт на экзамен не прочитав 300 страниц учебника по хирургии» и наверное в этом был прав!
Производственную практику я проходил в Зеленодольском госпитале для раненых, куда в это же время был приглашён Герсберг для проведения наиболее сложных операций. Он остался ночевать, т.к. больной, к которому его вызвали, был достаточно тяжёлым, и я присутствовал на «уроке», который он давал руководству госпиталя на следующее утро. Б.Г. явился в белоснежном халате, зажимая одной рукой полу его и держа в другой руке маленький флакончик из под пенициллина. Это появление вызвало у всех некоторое замешательство. Он объяснил:
- Я не привык быть голословным. Вот что я хочу вам сказать. Я сегодня очень плохо спал, мне мешали. В этом флаконе клопы, которых я собрал во время ночного бдения с постели…
И вернул этот флакон начальнику госпиталя. Далее он показал полу халата, там на белоснежной новой выглаженной крахмальной ткани было несколько грязных полос. Б.Г. сказал:
- Эта полоса - из электрощитка, эта – со стены предоперационной, эта – со стены перевязочной...
Больше говорить было не надо.
Погиб Бенедикт Германович трагически. Его зверски убил студент Петров, как оказалось потом, в период обострения вялотекущей шизофрении.
Клиника неотложной хирургии Казанского ГИДУВ-а
Сначала нужно отметить, что наверняка существует какая-то, пока еще непознанная мистика, т.е. точки пересечения судеб. Маленькая участковая больница, выполняющая функции районной в Костенеево, где мне пришлось работать после аспирантуры, оказалась очень интересной в этом плане. В своё время там много лет отдыхал и оперировал в летний период молодой хирург Б.В.Огнев, будущий чл. корр. АМН СССР, там работал изгнанный с кафедры топографической анатомии будущий московский профессор Л.Г.Фишман, затем - основоположник хирургической династии Константин Дружков. Сын его - Борис Константинович, известный в Казани онколог, был доцентом кафедры онкологии Казанского ГИДУВа, а сейчас работает в онкодиспансере. Третий представитель этой династии Олег Борисович Дружков (сын Бориса Дружкова) - главный маммолог клиники. Когда Константин Дружков работал в Костенеево, к нему на практику приезжал студент Валерий Михайлович Осиповский, который оставил о себе очень добрую память. Запомнили его как очень хорошего практического хирурга, с его именем связаны весьма любопытные вещи. В частности, рассказывали, как В.М. периодически ездил через Каму, так как на противоположной стороне реки в пос. Афанасьево работала его будущая супруга Лариса Сергеевна, переправиться же туда можно только на лодке бакенщика. Молодой доктор пришел домой к бакенщику Соломину, которого я еще застал. Появление доктора в деревенской избе принесло огромную радость и ему тут же было предложено выпить. В.М. сказал ,что не пьет, разве только по чуть-чуть и показал пальцами - сколько. Тогда бутылку водки вылили в банный ковш, на дне которого образовался именно нужный слой. В.М.сказал :
- Это по нашему!
И выпил. После этого ему всегда подавали водку указанной мерой. Жена Соломина, в те времена (30-е годы) довольно бойкая, молодящаяся бабенка лет сорока, счастливо улыбаясь, не обделяла молодого доктора своим вниманием по пути туда и обратно, пока муж бегал за водкой.
Затем В.М. работал хирургом в Елабужской больнице. Рассказывали, что когда после ремонта двери операционной были застеклены обычным стеклом, В.М. успокоил:
- Не волнуйтесь, я его быстро покрою матом.
Во время специализации в хирургической клинике Казанского ГИДУВ-а он был замечен профессором Александром Николаевичем Новиковым и перешел на работу в ГИДУВ. Я его застал уже в звании доцента, зав. кафедрой неотложной хирургии.
Это был высокий, очень красивый человек, с шапкой русых волос, с яркими светлыми глазами. В.М. быстро и очень легко оперировал, он был амбидекстер, выполняя по ходу операции различные манипуляции то правой, то левой рукой. Им было разработано много мелких приемов, облегчающих работу. Вспоминаю, как однажды, когда я ассистировал ему на операции, он сделал мне замечание, что я медленно вяжу узлы и не всегда хирургически, а уметь это нужно. Я был самолюбив и амбициозен, разыскал по памяти журнал «Вестник хирургии», где описывалась методика завязывания различных хирургических узлов и две недели упражнялся дома. Во время последующей ассистенции В.М. улыбнулся и сказал:
- Ну вот, а вы говорили, что не умеете.
И показал мне более легкий способ.
Как я уже говорил, у него была масса технических наработок, но он ими не со всеми делился. Я был очень рад, что он нашел меня достойным того, чтобы ознакомить с большинством из них.
В клинике был введен своеобразный порядок: каждый дежурный врач, особенно в приемные дни, должен был дважды – в 23.00 и 7.00 часов утра докладывать В.М. о поступивших больных. Однажды, когда я позвонил ему вечером, то понял, что В.М. «под шофе» что, к сожалению, часто за ним водилось. И в следующий раз позволил себе вечером не звонить. Утром мне была серьезнейшая выволочка.
В.М. был прекрасным педагогом, не на словах, а в действии. Известно, что больные с аппендицитом поступают, как правило, в вечернее и ночное время. Обычная практика была такой: подкапливалось несколько больных, требующих оперативного вмешательства, хирург мылся, оперировал их подряд, а утром, после короткого сна, если удастся, записывал по шаблону истории болезни.
Например: заболел остро, была однократная рвота, повышение температуры, боли в правой половине живота, газы не отходят. В один прекрасный день В.М. объявил:
- Ну что нам проводить рапорт в ординаторской? Пройдем по палатам!
Начался опрос первого больного:
- Когда заболели, вчера?
- Да что вы, две недели маюсь!
- Рвота была?
- Так если б была , может полегчало бы ,так ведь никак….
Пристыженный дежурант опускал глаза и в течение нескольких недель можно было рассчитывать на более качественное заполнение историй болезни. В клинике было две принципиальных установки для дежурных врачей:
1-все сомнения решаются в пользу госпитализации, никак нельзя отпускать больного домой при подозрении на серьезную патологию. Если мест нет, больные укладывались на стулья, каталки, даже в кабинет профессора.
2- все сомнения решаются в пользу операции, т.к. пробное вскрытие брюшной полости безопаснее, чем пропущенный патологический процесс в животе.
Очень интересно было воспитание В.М. прикомандированных врачей. В составе кафедры был один доцент и два ассистента. Это были люди самых разных характеров, и я никак не мог понять, как ими руководит В.М. Я позволил себе спросить его об этом, и он мне все просто объяснил. Доцент Назаров Павел Васильевич - человек брутальный, очень грубый и резкий. Вначале группа поступает к нему и В.М. ежедневно выслушивает жалобы на доцента, который кого-то обидел или оскорбил. Ассистент Иваненко Григорий Иосифович - догматик, зануда, неважный хирург, усвоивший принципы, разработанные А.В. Вишневским в 5-ти томном руководстве и методические установки, изложенные в многотомном руководстве «Опыт Советской медицины в условиях ВОВ». Когда Павел Васильевич уже сбил спесь с прикомандированных врачей и как бы «протравил» их, подключался Григорий Иосифович, который вдалбливал им доктрину и они покорно ее принимали. А уже после этого ассистент Павел Герасимович Юрко давал им почти полную волю в ведении больных, только выходя изредка из ординаторской, где непрерывно курил, чтобы окинуть взором покорную рать укрощенных «приков». Если они не полностью укрощались, принимались дополнительные меры. Вот яркий пример. Почти в каждой группе был немолодой врач, преисполненный амбиций, который не скрывал, что приехал только за «корочками». При обсуждении больных такой NN, обычно оттопыривая губу, высказывал свои взгляды. Иногда кто-нибудь из зубастых ординаторов интересовался, а сколько больных наблюдал и оперировал уважаемый NN? Его немедленно одергивал В.М., указывая, что « … еще Мудров - учитель Николая Ивановича Пирогова отмечал , что 2-3 больных, наблюденных внимательным врачом, могут для понимания болезни дать более ,чем множественные больные у врача несведущего…» Каждому прикомандированному врачу на протяжении цикла разрешалось самостоятельно провести какую-нибудь операцию, но обычно это была аппендэктомия. В данном случае В.М. говорил, что из уважения к NN ему предложена операция на желудке и просил подобрать больного. Естественно, больного подбирали по возможности посложнее, оперировал NN, помогал В.М. с кем-нибудь из ассистентов. Далее оказывалось, что NN не может добраться до нужного места из-за спаек и тут разыгрывалось целое действо:
- Видите, гостю трудно, почему помылась неопытная медсестра? Пусть помоется старшая медсестра Фаина Гимадеевна. Мы плохо помогаем, пусть помоется еще один ассистент.
Наконец, NN говорит, что может быть можно обойтись паллиативной, а не радикальной операцией? Его отстраняют от дела, в течение нескольких минут все становится понятно и доступно, быстро проводится резекция желудка и все завершается ко всеобщему благополучию. Когда назавтра NN по поводу какого-либо больного пытается высказать свои соображения, ему говорится с ласковой улыбкой:
- А вам говорить не нужно. Мы вас уже в работе видели.
Некоторые, особенно самолюбивые NN уезжали, не завершив цикла и не получив «корочек».
В.М. отличался прекрасной памятью. Помню, я принес книгу с иностранными данными об особенностях переливания жидкостей в различные участки сосудистого русла. В.М. попросил ее взять на ночь домой. Утром данные этой книги были использованы им при обсуждении текущих больных и назначении лечения.
Еще одна черта В.М. привлекала. Все работники клиники, прошедшие войну, были членами партии. Наиболее активным коммунистом был упомянутый Г.И. Иваненко, который после каждого «нарушения режима» В.М., доносил в партбюро. А нарушения случались часто, поэтому начинались очередные проработки. Я как-то позволил себе спросить у В.М., почему он не уволит этого склочника? Он ответил сначала коротко:
- Мы были вместе на фронте.
А потом более пространно добавил:
- Ему осталось 2 года до пенсии. Его в Казани знают и никто не возьмет его на работу. А у него – семья.
Существенным достоинством В.М. было то, что он всегда брал ответственность на себя, не подставляя никого. Однажды в клинику поступили три работника КГБ, которые, сжигая материалы с большим количеством кино - и фотопленок, получили тяжелейшие, обширные химические ожоги тела. На консилиум были приглашены почти все профессора – хирурги г. Казани. В.М. тщательно записал все рекомендации, когда гости удалились, отложил в сторону истории болезни и сказал:
- А теперь начнем лечить по-настоящему.
Нельзя не отметить, что в лечении ожогов он был гораздо компетентнее приглашенных профессоров, которые ожогов вообще никогда не видели.
Еще пример. В клинику был доставлен больной с профузным кровотечением, которое никак не останавливалось. В это время уже появился препарат викасол, который по всем данным мог помочь. Препарата, годного для внутреннего введения не было, только таблетки. В.М. приказал их раздробить, развести в дистиллированной воде, процедить и ввести внутривенно. Спрашивали:
- Как же так, ведь возможна инфекция?
- Инфекция возможна, а от кровопотери больной погибнет обязательно. Если он выживет и инфекция разовьется, будем ее лечить.
Кстати, В.М. Осиповский один из первых в СССР предложил при тяжелых ранениях грудной клетки не ограничиваться ушиванием раны, как было рекомендовано всеми инструкциями, а производить широкую торакотомию ( т.е. вскрытие грудной клетки) с ревизией грудной полости и удалением инородных тел, если они там находились.
К сожалению, В.М. страдал тем частым недугом, которым страдают многие талантливые люди. Он был тяжёлым алкоголиком. К тому же у него был тяжелый полиартрит, для лечения которого он принимал неоправданно большое количество гормональных препаратов, что окончательно подорвало его здоровье. Умер он в шестьдесят с небольшим лет глубоким стариком.
Онкологическая клиника Казанского ГИДУВ-а
Профессор Юрий Александрович Ратнер - высокий, очень прямой, с широкой размашистой походкой, значительным благообразным лицом, очень крупными руками и ногами (акромегалия). Он был хорошим лектором, основателем онкологии как самостоятельной специальности в Казани и Татарстане в целом. Писал интересные статьи, издавал хорошие монографии, но, к сожалению, техническая часть хирургии ему не очень давалась.
Когда я вспоминаю Ю.А., всегда приходит на память высказывание профессора Моисея Исааковича Гольдштейна, который сказал как-то о нем:
- Когда он был еще совсем молодым хирургом, он уже тогда не умел оперировать.
Надо сказать, что эта парадоксальная мысль в общем имеет под собой серьезные основания. В свое время вышла очень интересная книга в переводе с немецкого Штих, Маккас, которая называлась «Ошибки и опасности в хирургии».
Так вот когда мне удавалось наблюдать Ю.А., да простит меня Бог, за его «рукодейством», я всегда вспоминал эту книгу, ибо то, что делал Ю.А., было иллюстрацией к «Ошибкам и опасностям…» И я не могу не рассказать, как это происходило.
Представьте: идет операция по поводу опухоли почки левым подреберным разрезом. Ю.А. оперирует с помощью двух сотрудников. Он говорит:
- Сейчас нужно быть очень осторожным, так как, выделяя почку, в этой ситуации надо не повредить брюшину.
Ассистент лаконично констатирует:
- Уже.
Ю.А. берет иглодержатель и методично зашивает брюшину.
Далее говорится:
- Для удобства операции необходимо расширение поля, поэтому лучше удалить 12-е ребро.
Удаляет ребро и добавляет:
- При этом надо быть очень осторожным, дабы не вскрыть синус плевры и не получить еще и плевральное осложнение.
Берет в правую руку большие Куперовские ножницы и на всем протяжении удаленного ребра вскрывает синус плевры. И далее методично его зашивает.
Следующий момент. Ю.А. предупреждает, что у почки может быть не один кровоснабжающий сосуд, нужно быть предельно осторожным, дабы не повредить добавочный сосуд, если он есть. Тут же ударяет фонтан крови, т.к. сосуд был поврежден. Его нашли, перевязали и операция, к счастью для больного, закончилась благополучно.
Иногда операции проходили спокойнее. Ю.А. был одним из пионеров легочной хирургии в Казани. Та операция, которую я видел, происходила следующим образом. Когда была вскрыта плевральная полость, Ю.А. сказал:
- Теперь надо выделить сосуд.
Обращается к ассистенту:
- Николай Александрович, выдели сосуд, тебе сподручнее!
Тот выделяет. Далее нужно отработать бронх:
- Роман Константинович, пожалуйста, проведи лигатуру, тебе удобнее.
И когда помощники по «удобству» выполняют все манипуляции, Ю.А. говорит:
- Ну, что же, операция закончена. Я теперь могу уходить. Остальное доделаете сами.
Такая методика в руках Ю.А. мне нравилась гораздо больше.
То, что я знал о клане Сигалов, изложено мною в книге Игоря Владимировича Федорова. Что касается профессора П.В. Кравченко - в книге Алексея Андреевича Агафонова. Еще был в Казани на базе железнодорожной больницы зав. хирургической клиникой профессор Василий Афанасьевич Гусынин. Но я его в жизни видел только несколько раз на заседаниях различных обществ, поэтому ничего о нем рассказать не могу, кроме одного характерного случая. Это рассказывала медсестра, которая работала в железнодорожной больнице. В.А. проводил обход. Был больной с резецированным желудком, выписывая которого, В.А. стал давать рекомендации в отношении питания. Больной сказал:
- Что вы мне советуете разносолы, когда у меня на хлеб-то нет.
Выйдя из палаты. В.А. спросил:
- Елена Павловна, правда ли, что у него нет денег?
- Естественно, сейчас у многих средств не хватает.
Тогда В.А. вынул достаточно крупную купюру и сказал:
- Пожалуйста, тихонько передайте ему, только не говорите - от кого.
Мне кажется, этого не требует комментариев.
Институт травматологии и ортопедии, кафедра
травматологии – ортопедии Казанского ГИДУВ-а
Госпиталь для лечения инвалидов Великой Отечественной Войны, размещавшийся в бывших Кекинских номерах на ул. Горького 3, вскоре после войны был преобразован в институт восстановительной хирургии для ИОВ, далее несколько раз менял своё название, но в народе так и назывался «институт травматологии». Его первым и долгие годы бессменным директором был проф. Лазарь Ильич Шулутко, одновременно заведовавший кафедрой травматологии – ортопедии Казанского ГИДУВ-а. Невысокого роста, плотного телосложения, быстрый в движениях, с красивым, очень живым лицом, яркими тёмными глазами, всегда готовыми улыбнуться, если ничто не вызывало его гнева, в гневе он был очень суров – таков был Л.И.Шулутко. У него был низкий, очень красивый голос, он прекрасно, звучно говорил, очень уверенно оперировал, подчёркивая некоторые физические трудности, и при этом приговаривал «ну может ли быть травматологом-ортопедом женщина…». (Потом оказалось, что возможен и другой стиль оперативного вмешательства). Он был твёрд, решителен, во всяком случае, было впечатление, что он гораздо значительнее места, которое официально занимает. Короче, он был очень крупной личностью.
Моё знакомство с Л.И. началось с того времени, когда я, студент 4-го курса, обратился к нему за помощью. Моя сестра, тяжело раненая на фронте, была неудачно прооперирована в Пермском госпитале. Нам удалось добиться перевода её в Казанский госпиталь и я попросил Л.И. проконсультировать, а при необходимости, и прооперировать её. Всё это было сделано и даже не возникло речи о каком-то денежном вознаграждении, я и помыслить об этом не мог, да и никому бы это не пришло в голову.
Далее я, будучи в аспирантуре мединститута, совмещал, хотя это было не совсем законно, врачом-дежурантом во вновь образованном институте травматологии и имел счастливую возможность общаться с Л.И. не только по служебным делам. Как-то я был несколько «приближен», и мне хочется рассказать о некоторых вещах, которые малоизвестны.
Где-то в 1951 году, вскоре после дела врачей, поступило письмо-жалоба из тюрьмы от человека, отбывавшего наказание за изнасилование малолетней о том, что он неудачно прооперирован «врачём-убийцей» Шулутко, который его, советского патриота, специально плохо прооперировал. На основании этого письма была создана комиссия по изучению деятельности института травматологии. Министром здравоохранения тогда был Г.Ф.Тихонов. В состав комиссии входили: главный хирург П.Н.Булатов – председатель, члены – проф. В.Н.Шубин и ассистент клиники общей хирургии мединститута Г.М.Шалунов. Когда комиссия появилась в институте П.Н.Булатов предложил Л.И. освободить его кабинет, на что Л.И. сказал, что в своём кабинете он будет работать сам, а им предоставит помещение, где они смогут заседать. Комиссия начала с того, что председатель «доверительно» сообщал опрашиваемым врачам о том, что Шулутко теперь конечно снимают и комиссия будет решать, кого же назначат на место Л.И. (в качестве кандидатуры была намечена Э.Я.Апина).
В конце работы комиссии был составлен большой акт, который Л.И. потом мне показывал и который он отказался подписывать. И далее он написал объяснительную записку к этому акту, из которой следовало, что акт изобилует ошибками, которые ему удалось классифицировать по группам следующим образом:
1 – связанные с незнанием основ травматологии и ортопедии;
2 – связанные с незнанием основ хирургии;
3 – с незнанием основ биологии и медицины вообще;
4 – ошибки, связанные со злопыхательством.
Далее следовало заключение – обращение к министру о том, что проф. Л.И.Шулутко просит назначать комиссии для расследования деятельности института из компетентных людей, дабы не ставить в неловкое положение министерство здравоохранения.
Надо сказать, что к этому времени благополучно ушёл в мир иной И.В.Сталин, «дело врачей» получило должную оценку и всё переменилось. Интересно, что члены комиссии, кроме, кажется, проф. Н.В.Шубина, приходили потом к Л.И., принося свои извинения. Г.Ф.Тихонов говорил, что, мол, вы должны понимать, какие были годы, какое время, на что Л.И. сказал, что порядочность не должна зависеть от времени года и положения в мире. Потом явился гл. хирург П.Н.Булатов, мялся у двери и сказал:
- Сильные не мстят.
И получил ответ:
- Но и не прощают!
На чём их свидание и закончилось.
Проф. В.Н.Шубин, на кафедре общей хирургии которого читался курс травматологии, получал очень нелицеприятную оценку своих действий и предложений, которые он постоянно выдвигал на хирургическом обществе, а доцент Г.М.Шалунов несколько раз был «полностью стёрт».
Л.И. помогая людям нередко рисковал своим положением и статусом. Достаточно сказать, что когда в приснопамятном 1953 году проф. Дмитрий Ефимович Гольдштейн был уволен из ГИДУВ-а, а он был прекрасным рентгенологом, то Л.И. нашёл ему место в своём институте. То же самое было, когда после двух ссылок (10 и 8 лет по статье 58) вернулся патофизиолог проф. Моисей Израилевич Аксянцев, Л.И. нашёл работу в институте и ему, за что, кстати, имел большие неприятности.
Может быть поэтому у Л.И. было очень много настоящих друзей. Во всяком случае, когда во время его юбилея зачитывали телеграммы, то это было невероятное для Казани созвездие имён, начиная с академика А.А.Орбели, подписанной «твой Орбели». Член-корр. Б.В.Огнев, выступая с речью, сказал:
- У нас в академии был бой за то, кто поедет поздравлять Л.И., но я сказал, что я всё равно поеду, вы ж меня знаете! Поэтому мне поручили от имени всей АМН передать поздравления.
Л.И. был великолепным рассказчиком анекдотов, человеком очень весёлым и, хоть я лично не присутствовал, но знаю, что по торжественным дням, когда собиралась их весёлая компания, то Л.И. вместе с проф. И.И.Русецким, а они вместе напоминали Пата и Паташона, в балетных пачках исполняли танец маленьких лебедей. Немногие из наших солидных корифеев позволили бы себе такое откровенно Раблезианское веселье.
Такого статуса, как при Л.И., Казанский институт травматологии никогда ни в какие времена не имел. Во всяком случае, из трёх институтов, организованных в то время в Поволжье (Саратовский, Горьковский, Казанский), Казанский был первым и ведущим.
По своему духу Л.И.Шулутко был безусловным лидером и общественным деятелем. Достаточно сказать, что каждый осенне-зимний сезон Л.И. лично проверял состояние подьездных путей к вокзалу и требовал от железнодорожных властей уборки снега, борьбы с обледенением тротуаров, хотя это не входило в сферу деятельности института и в лично его функции, но он относился к этому как к своему личному делу.
Когда в Казани открывалась железнодорожная больница, Л.И. предупредил, что если там не будет выделено достаточное по нормативам количество травматологических коек, то он дойдёт до Минздрава СССР и Министерства путей сообщения и заставит выделить нужное их число.
Умер Лазарь Ильич не перенеся операции по поводу высокой язвы желудка. Надо сказать, что в то время одна из главенствующих теорий этиологии и патогенеза язвы желудка была психогенная. Сейчас эта теория практически забыта, но я позволю себе заметить, что в данном случае этот фактор играл немаловажную роль. Мне кажется, что было две причины, которые сильно подавляли боевой дух Л.И.
Первая – по предложению министерства он должен был выбрать одно из двух: либо руководство институтом, либо заведование кафедрой. Он выбрал второе, как более спокойное, т.к. был человеком уже немолодым. Он постарался полностью дистанцироваться от того, что происходило в институте и, хотя, безусловно, многое ему не нравилось в том пути, по которому пошёл институт, но он совершенно не вмешивался в то, что происходило. Это, конечно, подавляло его.
Вторая – более важная. Надо сказать, что иногда самые благие важные вещи имеют печальный исход. Мне кажется, что таким дурным фактором для Л.И. послужило хорошее дело. Он был делегирован на Международный Съезд ортопедов в Париж в составе небольшой группы советских учёных. Кстати, Л.И.Шулутко входил в первую пятёрку членов Международной Ассоциации ортопедов-травматологов. Всё началось уже в дороге, они летели через Лондон. Этой группе учёных, представлявшей могучую страну, не было выделено ни копейки валюты. И когда они приземлились в Лондонском аэропорту, оказалось, что в силу какой-то неувязки их не встретили, а у них не было денег не только на такси, но и на чашку кофе или телефонный разговор. Через какое-то время им было разрешено позвонить по служебному телефону, приехал представитель посольства, купил им по чашке кофе и заплатил за такси. Это было первое унижение. Далее, когда они прибыли во Францию, оказалось, что суточных денег выделили им столько, что они не могут себе позволить даже сходить в Лувр. Один из делегатов – проф. Ф.Г.Богданов из Свердловска был новичком в этом деле и записался на 2 или 3 экскурсии. Л.И. говорил, что все над ним посмеивались, т.к. потом оказалось, что из выданных денег он даже не может оплатить входной билет в Лувр, и пришлось через посольство объяснять, что проф. Богданов будет всегда занят и поэтому должен отказаться от экскурсий. И последнее. Когда после конференции был организован банкет, галантные французы за участие в нем брали деньги только с мужчин, а дамы были как бы гостьями. Для русских было сделано исключение – наших советских друзей приглашали дамы. И дама, возле которой сидел Л.И., оплатила его пребывание на банкете. Для гордого Л.И. это была очень неприятная ситуация и он рассказывал об этом с большой горечью и обидой. Этот психогенный стресс, мне кажется, и явился пусковым механизмом развития язвенной болезни.
Когда Л.И. было предложено придерживаться строгой диеты, а он был человеком жовиальным, активным, поэтому побыл в жёстком режиме несколько дней, потом сказал, что жить так он не может, лучше сразу – операция. Это оказалось не лучше. Это оказалось фатально.
Затем пришлось выдержать громадные, очень сложные перипетии, чтобы добиться мемориальной доски для увековечивания памяти Л.И.Шулутко на фасаде института, хотя на это было решение правительства. Теперь здание института на улице Горького, 3 перешло в чужие руки, где находится доска с барельефом – неизвестно, и шансов на то, что она когда-нибудь увидит свет, нет почти никаких…
Григорий Самойлович Самойлов – доктор медицинских наук кафедры травматологии и ортопедии Казанского ГИДУВ-а.
Среднего роста, очень сутулый, худощавый, с прекрасными лучистыми серыми глазами, опушёнными длиннющими чёрными ресницами, красивыми руками с тонкими, очень ловкими пальцами. Возможному биографу Г.С. будет легко, т.к. вся его жизнь прошла в Казанском ГИДУВ-е, за исключением периода ВОВ, которую он от звонка до звонка прошёл, начав на Западном и закончив на Восточном фронте.
Кстати, о войне. Г.С., как и многие казанские хирурги, руководил группой ОРМУ в составе ведущего хирурга, фельдшера, санитара-носильщика и шофёра. Эти группы по мере надобности направлялись в места наиболее активных боевых действий, а затем возвращались на основную базу. Один из многочисленных эпизодов, как рассказывал Г.С., состоял в том, что группа была переброшена в соседнее подразделение (корпус?) и, после завершения работы, должна была вернуться к постоянному месту пребывания. Командующий данным подразделением не захотел их отпускать, всячески затягивая их отъезд. По прошествии некоторого времени они получили из своей армии приказ и, следуя ему, вернулись на базу, с ходу включившись в работу, т.к. шло наступление. Вскоре было назначено партсобрание, куда Г.С. надлежало немедленно явиться. Там он услышал, что один из казанцев (земля ему пухом, не буду называть) подал заявление, что Самойлов дезертир, бежал из той армии, куда был направлен, нарушив приказ своего командующего. Естественно, дело разъяснилось, но это свидетельствует о том, что даже в суровых боевых условиях «лучшие» люди Казани не теряли бдительности и продолжали отслеживать возможные вражеские проявления. Кстати, этот человек потом здоровался и разговаривал с Г.С., делая вид, что он рад, что всё так хорошо закончилось. Не премину заметить, что все военные годы здоровье Г.С. вполне устраивало начальство, но когда война закончилась, его уволили по болезни, лишив при этом льгот.
Г.С. был плоть от плоти и кровь от крови г. Чистополя. Он не представлял себе иного отдыха кроме лесов Заволжья или Закамья. Во всяком случае он говорил, что один раз в жизни попробовал поехать на юг, к морю, но сбежал через неделю, такая там была тоска. А так – приезжал в Чистополь, на лодке переправлялся на другую сторону реки, брал ружьё и собаку. Он был заядлым охотником, причём, считал, что охота должна быть только с ружьём и собакой, а когда собирается компания – это пьянка. Ему же нужна была охота и общение с природой. Они с братом переезжали Каму, брат рыбачил, Г.С. охотился, раз в неделю ездили в город за хлебом и солью. Это был лучший для него отдых, другого он не представлял.
Наблюдать за операциями Г.С. было истинным наслаждением. Если Л.И.Шулутко намеренно подчёркивал физические трудности операции, то у Г.С. всё получалось легко, играючи, и как бы само собой. Он работал в спокойном темпе, но операции проходили исключительно быстро. Для профессионала достаточно сказать, что костно-пластическая операция по Пирогову у него продолжалась 8 минут, резекция коленного сустава – 15 минут, при этом он применял разнообразные методики. На коленном суставе операция иногда выполнялась пилой, иногда – остеотомом (тонким долотом), иногда – костным ножом, чтобы показать прикомандированным врачам инструмент более подходящий для конкретного случая. Очень красивой в его исполнении оказывалась одна из ходовых в то время операций – клиновидная резекция стопы при косолапости у детей: два удара молотком по долоту высекали клин нужного размера. В руках других исполнителей клин оказывался либо слишком большим и дефект нужно было заполнять костной крошкой, либо слишком малым и необходимо было дорубать.
Г.С. был прекрасным педагогом. Когда я появился в институте, Л.И.Шулутко поручил ему шефство надо мной. Г.С. предложил мне заполнение истории болезни на вновь поступившего больного. После третьей неудачной попытки я взбунтовался и заявил, что больше писать не буду. Г.С. спокойно попросил:
- Если вам не трудно, принесите мне чистый бланк, и я напишу сам.
На мой крик души:
- Что же вы от меня требуете?
Он объяснил:
- Больной должен быть описан так, чтобы диагноз вытекал из описания больного. Более того, должно быть понятно, какая операция может помочь в данном случае. А операцию надо описать так, чтобы хирург, никогда её не видевший, мог её выполнить.
С Самойловым было очень легко и приятно консультировать больных, он всегда имел чёткое мнение. При этом он не стеснялся говорить «не знаю», далее следовало, какое дополнительное обследование надо сделать, потом «посмотрим», «подождём», «подумаем». После его смерти я от ведущих специалистов института никогда слова «не знаю» не слышал, хотя они не всегда попадали в точку.
Последние годы жизни и работы Г.С. были омрачены его неосторожным шагом. Он защитил докторскую диссертацию и это чрезвычайно осложнило его существование. Оказалось, что на кафедре травматологии-ортопедии ГИДУВ-а не нужен второй профессор, да к тому же уникальный специалист, да и возраст у него не перспективный… Из ГИДУВ-а он был уволен. В институте ему нашли место ординатора отделения травматологии, и он стал сильно мешать заведующей отделением. Этому было три причины: во-первых, её раздражало, что Г.С. вызывали на консультации во все отделения института; во-вторых, ему нельзя было поручить какую-нибудь техническую мелочь; в третьих, при обсуждении сложных больных он никогда не навязывался со своим мнением, но, если его спрашивали, говорил коротко и ясно и практически всегда оказывался прав.
Здоровье его ухудшалось и в последние месяцы жизни он был переведён на полставки в институтскую консультативную поликлинику. Дошло до того, что главный врач вызвал меня, т.к. я был руководителем клинического отдела института, и сказал, что нам с ним поручено сделать как-то так, чтобы Г.С. освободил место, потому что он не перспективен. Я, естественно, отказался. Не могу не сказать, что когда я посетил Г.С. за несколько дней до кончины, он грустно улыбнулся и сказал:
- Вот и освобождается место…
Учитывая мои добрые отношения с Г.С., после его смерти мне было поручено возглавить похоронную комиссию. Более тягостного воспоминания в моей жизни трудно найти. Во-первых, оказалось, что нет места, где можно организовать прощание с ним, т.к. в ГИДУВ-е он уже не работал. Я обратился к Г.Ф.Тихонову, который тогда уже не был министром здравоохранения, но обладал достаточным авторитетом в Казани. Он отказал. На предложение организовать прощание в институте, мне было сказано:
- Так все захотят, чтобы их хоронили из института, а у нас – лечебное учреждение…
Наконец, предоставить помещение согласилась кафедра философии ГИДУВ-а, оно было маленьким, туда заведомо не могли вместиться те, кто хотел бы проститься с Прекрасным Врачом и Человеком. И тут два последних удара. Во-первых, не разрешено публиковать некролог в газете «Советская Татария», т.к. он только доктор мед.наук, а не профессор, стало быть, «рылом не вышел». Во-вторых, придя проститься, долго торговались уважаемый мной министр здравоохранения ТАССР И.З.Мухутдинов и два его зама, которые горячо спорили о том, кто выступит на траурном митинге, т.к. министру «не вместно». Я не удержался и сказал:
- Как вам не стыдно? Вы просто скажите, что он 50 лет лечил больных. Неужели этого не достаточно?
Кстати, когда умер отец Г.С., который был знаменитым врачом и много лет проработал в г. Чистополе, хоронить его не «побрезговал» зам. Министра здравоохранения СССР. Кто из администраторов выступил потом, не помню. Это уже не имело значения.
Лидия Владимировна Грубер – небольшого роста, широкая в кости, быстрая в движениях, с очень живыми глазами, несмотря, как потом выяснилось, на дворянское происхождение, с круглым монгольским лицом. Непосредственного отношения к её отделению я не имел, но как и все молодые, мы знали, что Л.В. была совестью института. Она служила образцом принципиальности, твёрдости в отстаивании своих позиций и абсолютным бесстрашием в объяснениях с начальством. Кроме того, она служила для нас образцом отношения к больным.
Вот два примера. Л.В. заведовала отделением взрослой ортопедии, где в основном лежали больные с трофическими язвами, которые лечились методами кожной пластики. Серьёзные операции всегда назначались на первые дни недели. Когда я поинтересовался почему, Л.В. удивилась:
- А как же иначе? Ведь если прооперировать в конце недели, то субботу и воскресенье надо провести здесь.
Мысль о том, чтобы прооперировать и оставить больного на дежурных врачей, ей даже не приходила в голову.
Пример второй. Будучи высококлассным хирургом-ортопедом Л.В. уговаривала Григория Самойловича Самойлова прооперировать тазобедренный сустав у одного из её больных. По своей невоспитанности я спрашиваю:
- А вы что, сами не можете?
- Конечно, могу. Но Гриша сделает лучше.
Это, на мой взгляд, дорогого стоит. Помню, как я заслужил, наверное, впервые, одобрительное внимание Л.В. Это было то ли в первый период, то ли потом, когда я заведовал реанимационным отделением. В институте был праздничный вечер. Я не мог не прийти, но в реанимации у меня лежали тяжёлые больные. Я проведал их, сделал нужные назначения, а потом заглянул в аудиторию поглядеть на праздничное веселье. Л.В. была там, удивилась:
- Откуда вы появились?
Когда я объяснил, она впервые посмотрела на меня с уважением…
Л.В. ушла из зав. отделением когда почувствовала, что физически не может в полном объёме выполнять тяжёлые операции (ей было тогда 68 лет, много десятилетий она страдала тяжёлой гипертонией). Несколько лет она потом работала главным врачом, потом заведовала поликлиникой института, и вела консультативный приём. Будучи зав. поликлиникой она ежедневно сама «выбивала» в отделениях места для больных, стоящих в очереди на операции, и за время её работы в этой должности очередь была сокращена до нуля. Далее, она предложила совершенно бесплатно читать желающим лекции по основам кожной пластики. Ответственной за сбор аудитории была Т.П.Розовская – «птенец» отделения ортопедии, на тот момент возглавлявшая отделение кисти. Подготовившись к лекции, Л.В. пришла в аудиторию и обнаружила её пустой: Т.П. забыла предупредить врачей. Л.В. поняла, что её порыв не оценён, и её знания не нужны…
Уйдя из института, она вела консультативный приём в платной поликлинике, нередко сама приводила больных с приёма, если они требовали какой-то дополнительной консультации или консилиума. При этом регалии институтских консультантов для неё не имели никакого значения. Будучи профессионалом высокого класса, она очень ценила это качество в других. Поэтому, обнаружив несколько прекрасных результатов после операции при косолапости, проведённых нетрадиционным способом (тогда основным методом лечения косолапости было удлинение Ахиллова сухожилия по Красовитову) с учётом биомеханических особенностей, она пришла в институт познакомиться с хирургом. Им оказался Х.З.Гафаров, тогда ещё ординатор детского отделения, а ныне зав. кафедрой травматологии-ортопедии ГИДУВ-а, доктор мед. наук, профессор, член-корр. АНТ. Поблагодарив его за отличные результаты, Л.В. попросила разрешения направлять больных к нему лично. Несколько раз она вызывала на консилиум меня, можете представить мою радость! До сих пор меня переполняет гордость.
И последнее. Помню, как Л.В. поставила вопрос перед директором института проф. Л.И.Шулутко о том, чтобы ей походить, постажироваться в 5-ю горбольницу, в клинику неотложной хирургии. Потому, что город большой и, хотя институт в принципе должен заниматься только костной травмой, однако нередко попадают больные с сочетанными повреждениями, а это не всегда дифференцируется. Л.В. была готова подучиться по неотложной хирургии будучи кандидатом наук, старшим научным сотрудником, зав. отделением, уважаемым специалистом. Л.И., к сожалению, ей этого не разрешил.
РАЗДЕЛ 3. УЧИТЕЛЯ - НЕ ХИРУРГИ.
Я учился в Казанском институте со 2 курса, так сложились обстоятельства. Поэтому могу рассказать не обо всех, а только о тех, кто «лица не общим выражением» привлекали к себе внимание.
Казанский медицинский институт.
Кафедра нормальной анатомии
Я действительно не только видел, но и сдавал экзамены самому академику Василию Николаевичу Терновскому! Он был высокого роста, с большой крупной лысиной, обрамленной рыжеватыми волосами, как носили тогда только художественные натуры, волосы были длинные, хоть не достигающие плеч. Летом он ездил на велосипеде, что было нетипично для казанских профессоров. В небольшом кабинете, где мне довелось сдавать ему экзамен по анатомии, висел увеличенный фотопортрет А.М. Горького с дарственной надписью «Дорогому Василию Николаевичу, год, Капри».
Он был академиком не медицинской, а Большой Академии наук СССР, чрезвычайно образованным человеком. Одна из его известнейших работ - идентификация портретов Визалия, средневекового ученого. В.Н. пришел к выводу, с которым потом все согласились, что портрет Визалия с шишкой на щеке - это единственный портрет, писаный с натуры.
Он очень красиво, но не очень содержательно читал лекции. Анатомия - точный, четкий предмет и особенная красота изложения здесь не так важна. Но он говорил красиво. Как-то он читал лекцию в маленькой аудитории архитектурного памятника, которым является анатомический театр Казанского мединститута. Показывая на громадное сердце, он сказал:
- Это - cor bovinum – «бычье сердце», иначе – «пивное сердце».
Потом В.Н. уехал в Москву в академию и изредка приезжал, но для кафедры он остался Верховным Гуру. Все старались поддерживать заведенный им порядок и кафедра процветала. Экзамены В.Н. принимал по муляжам, что значительно облегчало задачу, так как если на черной доске было что-то с изгибом наверху, было ясно, что это грудной лимфатический проток, т.к. артерия на муляже красная, а вена - синяя.
В последующем, когда мы воссоздали студенческое научное общество в 1943 году, к этому делу отнеслись очень насторожено. И администрация, и парторганизация института не знали, как это расценить: то ли негоже в военное время заниматься пустыми бирюльками, то ли, наоборот, хорошо, что бьется студенческая мысль. К нашему счастью на первом заседании общества присутствовал В.Н. Терновский. Он горячо принял эту идею, сказал, что по приезде в Москву, он доложит, что казанские студенты, опередив студентов всех медицинских вузов, возродили научную деятельность, невзирая на трудные условия. После этого оказалось, что начинание прекрасное, самодеятельность была прекращена, профессор был закреплен в качестве руководителя научного общества, а потом оно постепенно превратилось в обычную рутину для галочки, для отчета… Могу с гордостью добавить, что все члены оргкомитета научного студенческого общества стали потом докторами меднаук, профессорами.
Сменил В.Н. Терновского на посту заведующего кафедрой профессор Валерий Николаевич Мурат, который был обычным преподавателем и ничего эксклюзивного о нем я сказать не могу
Ассистент кафедры - Николай Софронович Сысак
Большую часть сознательной жизни он провёл на Украине. Он был уроженцем западной Украины, а потом много лет работал в Киеве. По слухам он был выслан из Украины в Казань как украинский националист. В стране, которая много лет постоянно декларировала полный интернационализм, в послевоенные годы эти декларации стали несколько более видоизменёнными. Но какие-то националистические или шовинистические проявления допускались в строго дозированной форме по решению ЦК и были строго отмерены с указанием сроков и причин. В частности, это имело отношение как к государственному антисемитизму, который был почти официально введён после войны, так и к украинскому национализму. Я должен сказать, что начинал учиться в Киеве и впервые, будучи студентом 1-го курса, услышал не южно-русскую, привычную, мягкую речь, а настоящую, чисто русско-волжскую речь из уст татарина – студента Ахметова. Он был переведён к нам на 3-й курс из Казани и говорили, что он оттуда выслан за татарский национализм. Вот таким же путём в Казань на кафедру нормальной анатомии попал кандидат мед. наук Н.С.Сысак.
Это был человек средних лет, плотного телосложения, какой-то мягко-округлый, который по-русски говорил с сильнейшим украинским акцентом и массой слов и выражений – паразитов, типа «тее то як его, тее то як то кажуть» и т.д. Он был человек чрезвычайно образованный и, как я имел возможность узнать, т.к. у меня в Киеве работала сестра, в то время он был там известен как крупный патологоанатом, причём не только практик, но и настоящий учёный. Здесь же он занимался нормальной анатомией и подрабатывал патоанатомом в психиатрической больнице. Н.С. был одинок, не имел семьи. Он был человек чрезвычайно восторженный, помню его сияющее лицо, когда он говорил:
- Ах, я сегодня в больнице вскрывал одного умершего идиота, это такой мозг, такой мозг! Такого мозга я никогда не видел! Это было чрезвычайно интересно!
Н.С., насколько мне помнится, написал 6 докторских диссертаций, причём, это было так. Он написал диссертацию, отвёз её в Москву, подал к защите, прошёл собеседование, апробацию. Когда вернулся в Казань, сказал, что, по-видимому, эта работа не пройдёт, т.к. там, к сожалению, по этому вопросу нет ни одной русской ссылки. Поэтому, когда через месяц он повторно поехал в Москву, то повёз вторую диссертацию уже в институт педиатрии, потому что по тому вопросу он нашёл какие-то заметки в русской литературе 19-го века. Поехав в институт педиатрии ещё раз, он повёз с собой 3-ю диссертацию, сдав её в институт рентгенологии и т.д. Одну из защит провалили в Казани по указанию свыше, причём, по чисто формальным моментам. Главным оппонентом на защиту приехал из Йошкар-Олы академик Бунак – крупнейший специалист по антропологии, который, кстати, тоже был персоной non grata, т.к. у него были огрехи с существующей властью. И, хотя защита прошла успешно, но сразу признали недостаток. В те времена публикация о времени защиты должна была появиться в газетах за месяц, а здесь по техническим причинам учёный секретарь не успел и публикация появилась за 10 дней до защиты. Поэтому было ясно, что ВАК работу вернёт. В конце концов, Н.С.Сысак защитился в Москве, и когда он посчитал написанные им труды, это была его 6-я диссертация. Но он был незлобив и всё произошедшее воспринимал философски.
Когда пошла развёрнутая Павловская свистопляска, началось охаивание Вирхова. Любая статья начиналась с того, что Вирхов, оказывается, не имел понятия о целостности организма, исходил только из клеточных и узко местных явлений и т.д. И в это время Н.С.Сысак позволил себе опубликовать статью в каком-то местном, не очень распространённом журнале, из которой следовало, что эти хулители Вирхова просто не читали его работ. Потому что, указывал Н.С., если взять первую работу Вирхова, то она начиналась со слов: «Я, как патоанатом, изучал, естественно, ткани и отдельные клетки, целостный организм я изучить не имел возможности. Я понимаю, что в нём все проявления могут быть другими, но я описываю только то, что я наблюдал и видел. Что я и делаю». Это Вирховское введение к статье никем почему-то не было замечено, кроме Н.С. С его стороны публиковать эту статью было неосторожно. Он прекрасно знал, что ходу ему никакого не будет, и действительно, так и остался ассистентом, будучи доктором мед. наук.
Н.С. пользовался неизменной любовью студентов, с большим увлечением вёл студенческий кружок. Помню один смешной случай. На моих глазах он уговаривал одного из служащих института, обладателя черепа своеобразной формы при совершенно лысой голове, чтобы, когда тот будет умирать, он завещал кафедре, или лично Н.С. свой череп из-за его необычности.
Кафедра нормальной физиологии
Алексей Васильевич Кибяков - высокий, среднего сложения, голый череп, рябое лицо с желтыми немигающими глазами. От него исходило ощущение какой-то могучей силы. Потом выяснилось, что наш курс был первым, где он не проводил сеансов массового гипноза, хотя раньше он делал это достаточно успешно. Он великолепно читал лекции, очень обоснованные, логичные, полные смысла и содержания. Любимое слово А.В.-«следовательно», то есть излагалось несколько фактов, затем делался вывод.
Очень крупный научный работник. После его доклада в 1934 году в Ленинграде на Всемирном съезде физиологов, ведущий физиолог мира Уолтер Кеннон попросил познакомить его с этим молодым человеком, чтобы пожать ему руку в знак уважения за выполненную им работу. А.В. впервые доказал наличие в блуждающем нерве симпатических волокон. Более того, А.В. сумел в самый разгар Павловского шабаша получить Павловскую премию за исследования о гуморальной передаче возбуждения.
В то время пытались объяснять, что все зависит от возбуждения нервных волокон, а гуморальные факторы, т.е. жидкостная передача возбуждения в нервной системе, полностью игнорировались.
Он готовил, как блины выпекал, кандидатов наук, работы от него выходили безукоризненные. После его выступлений на Ученом Совете каждый из профессоров считал своим долгом подойти и поздравить его с блестящим докладом. Я как-то у одного из них, с кем у меня были более доверительные отношения, спросил:
- Почему вы его так поздравляете?
- Ну, что вы, он очень злопамятен! Он ничего не прощает, запомнит, кто не поздравил и далее никому не поздоровится!
Характерный разговор А.В. с одной молодой сотрудницей, которая писала диссертацию:
- Алексей Васильевич, почему вы правите так? Почему все работы, выходящие с вашей кафедры, должны быть написаны вашим языком? Я ведь пишу то же самое, но другими словами!
Он ответил:
- Когда вы будете работать самостоятельно, вы будете писать своим языком. Пока вы работаете у меня на кафедре – вы будете писать моим языком.
Он очень тщательно выверял текст публикаций. Очень интересен был способ набора количества данных. Например, было что-то сделано, и он говорил:
- Тенденция обозначена, более материал набирать не надо, нужно описывать.
Приведу в пример несколько доверительных разговоров. Мне как председателю студенческого научного общества случалось больше, чем другим студентам, общаться с профессорами. А.В. как-то попросил меня подобрать парочку ребят для работы на кафедре. Я сказал:
- Есть такой парнишка, он способный, у него хорошая голова и руки.
На что он ответил:
- Мне не нужны головы, у меня самого есть голова, мне нужны руки.
На его вопрос о том, кем я хочу быть, я ответил, что хочу быть хирургом. На что он заметил:
- Вы прооперируете тысячу, десять тысяч, а я знаю, что найду Средство и осчастливлю Человечество.
И его желтые глаза загорелись… Каждый сотрудник знал, что Он сможет осчастливить Человечество.
Я в свое время обнаружил на кафедре, где была большая библиотека, множественно неразрезанных книг. Я попросил передать их в наше студенческое общество, мол, их мы прочитаем. А.В. сказал:
- От чрезмерного образования небольшая польза. Был великий многообещающий физик Хвольсон, он слишком много читал и поэтому кроме учебника для средней школы ничего не смог написать. Потому что для свершения великого открытия иногда нужно быть не слишком образованным, тогда ты не знаешь, какие тупики обозначены в науке, идешь напролом и оказывается, что пройти можно.
После большой нелицеприятной статьи в газете гордый А.В. уехал в Китай, где преподавал два года, а затем в Ленинград, где заведовал кафедрой. В дальнейшем больших научных свершений у него не было.
Кстати, о кафедре. Константин Васильевич Лебедев написал интересную книгу «Люди и степени», где критически обрисована жизнь кафедры физиологии Казанского медицинского института во времена А.В.Кибякова.
Кафедра гистологии
Профессор Александр Николаевич Миславский - высокий, худой старик, со странной подпрыгивающей походкой, с длинными волосами и длинной, зеленоватого цвета, бородой, воспаленными красными глазами, который выглядел подобно мельнику из «Русалки». Читая лекции, изображал все рассказываемое цветными мелками на доске. Говорил не очень отчетливо, но интересно.
Приведу два характерных эпизода, которые, как мне кажется, четко определяют эту фигуру.
Факт 1. Когда его ученик Борис Иннокентьевич Лаврентьев вернулся из-за границы с оригинальной работой, получившей мировое признание, но вызвавшей сомнения в СССР, то кафедра, возглавляемая А.М. Миславским, прекратив собственные исследования, занялась повторением опытов Лаврентьева. Надо сказать, что кафедра имела очень высокий научный авторитет. И после того, как были подтверждены все данные Лаврентьева, его изыскания получили полное признание и в Советском Союзе. Когда потом А. М. Миславский был представлен к избранию в АМН на звание академика, то основанием было то, что он «взрастил» Б.И. Лаврентьева.
Факт 2. Талантливый, очень способный студент, будущий профессор Аркадий Павлович Маслов по решению администрации института, на том основании, что он не занимался общественной работой, не был принят в аспирантуру. И это несмотря на то, что аспирантско-ординаторско-комсомольская группа, к ее чести, признала, что серьезные занятия наукой важнее общественной деятельности, и сочла возможным рекомендовать А.П. Маслова для поступления. Однако, партийное, комсомольское бюро и дирекция решили, что этого недостаточно. Тогда А.Н. съездил в Москву и добился того, чтобы Маслова оставили аспирантом на кафедре гистологии.
Мне кажется, что эти два факта достаточны для характеристики А.Н. Миславского как личности.
Кафедра микробиологии
Профессор Павел Николаевич Кашкин, в последующем крупнейший, ведущий специалист Советского Союза по грибковым инфекциям, был принят в Казани не очень хорошо. В то время, в основном изучали, правда без особого результата, спирохету, а П.Н. начал заниматься грибками, что казалось неактуальным и важность этих исследований недооценивалась.
П.Н. был блестящий лектор, аудитория всегда была переполнена. Кроме того, это был единственный профессор, который называл студентов «коллегами», причем, это звучало дружелюбно и чувствовалось, что он относится к тебе как к младшему товарищу, а не как к какой-то назоле.
П.Н. проводил очень интересные кружковые занятия, поэтому почти поголовно все студенты участвовали в кружке по микробиологии. Я наверно, был единственный, кто туда не ходил. Почему я говорю об этом, потому что на экзамене у меня с П.Н. состоялся диалог, который в очень большой степени характеризует его отношение к студентам. Представьте, идет экзамен, сидит корреспондент какой-то газеты, мне попался хороший билет, готовился я прилично, на основной вопрос отвечал достаточно хорошо и полно. Последний вопрос – «профилактика венерических болезней» (это входило тогда в курс микробиологии). Я бойко отвечаю:
- Избегать случайных связей и пользоваться профилакторием.
П.Н. удивленно поднимает брови, и я добавляю:
- Ну, неужели я буду говорить вам, что это социальная болезнь, что только правильная социальная политика может быть основанием для снижения количества венболезней?
- Да, пожалуй, вы правы.
И при этом обращается к журналисту:
- Вы только это не записывайте.
Еще замечание. У меня не сложились отношения с ассистентом кафедры, т.к. на первом занятии я раздавил покровное стекло, а они тогда были большой ценностью. Усталая от жизни преподавательница сказала мне:
- Вы уж не подходите к микроскопу и ничего не трогайте.
Потом она поставила мне среднюю тройку, т.к. я первых полгода вообще не учился, то получилось, что на 1 курсе я микробиологию не проходил. П.Н. меня спросил, почему у меня годовая оценка «посредственно», я тут ответил, как в анекдоте - «сам удивляюсь». Он стал выяснять, почему я не хожу на занятия микробиологического кружка, я пояснил, что в институт поступил для того, чтобы быть хирургом и стараюсь не отвлекаться, не отнимая у людей времени и не тратя свое. Этого было для П.Н. достаточно. Прошло несколько дней, он подозвал меня после лекции и спросил (у нас, кстати, ребят училось очень мало):
- В каких отношениях вы с NN?
- В хороших, мы друзья.
- Я знаю, что у него трудные семейные обстоятельства. Скажите, пожалуйста, или, если можно, узнайте у него, согласится ли он принять некую сумму, которая поможет ему на первых порах?
Мой товарищ отказался, они с матерью сами справились. Но это характеризует отношение П.Н. Кашкина к студентам.
Еще штрих. Был у нас один студент - очень тупой, но настойчивый, который никак не мог сдать экзамен по микробиологии даже доброжелательному П.Н.. Я помню, П.Н. подошел к ассистенту и сказал:
- Пожалуйста, примите у такого-то экзамен, я больше видеть его не могу - он приходит в 6-й раз. Примите у него экзамен!
Она приняла и поставила ему тройку.
Кафедра патологической физиологии
Профессор, член-корр., далее академик АМН, депутат Верховного Совета РСФСР Андрей Дмитриевич Адо. Полный антипод профессора А.В. Кибякова. Высокий, худощавый, нервный, с очень подвижным лицом, в больших роговых очках, скор в движениях, с быстрой походкой. Идти с ним по улице было очень трудно, т.к. приходилось все время догонять, а разговаривать при этом физически невозможно. Очень небрежен в одежде, всегда в коротковатых брюках, из под которых выглядывали завязки от белых кальсон. Полгода он читал нам лекции, приходя в холодную аудиторию в шубе, из которой клочьями вылезала вата. Потом вдруг явился в новой шубе. Оказалось, что он просто забыл, что она у него есть. И обнаружив, что он ходит в лохмотьях, жена заставила ее одеть. Рассказывали, что как-то они должны были пойти на вечер в театр, жена сказала:
- Прежде чем пойти – переоденься, не ходи в затрапезном виде, как ты ходишь обычно.
Он переоделся, но жене пришлось из театра отправить его снова домой, так как он на новогодний вечер надел летние белые брюки, обнаружив, что они чистые и глаженные, и не мог понять, почему они не устроили жену.
Он всегда помогал в экспериментах любому сотруднику, когда его аспирант оперировал собаку, он не гнушался тем, что фиксировал животное или держал его за ноги.
Очень оригинально читал лекции. Пока рассказывалась норма, А.Д. неинтересно и аудитория скучает. Дальше загорались глаза, жестикуляция становилась активной: « Вот какая штука получается!» И начинает рассказывать патофизиологию.
Весьма интересным было обращение к студентам по окончании курса:
- Очень может быть, что все, чему мы здесь вас учили, через несколько лет окажется неправильным и глубоко ошибочным. Поэтому не заучивайте, не зазубривайте, старайтесь думать, путайтесь, ошибайтесь, но думайте! Это то, чему мы вас пытались научить.
Он был страстным и пылким полемистом, причем говорил и спорил всегда красиво и аргументированно.
По приезде из Москвы, уже будучи академиком, он рассказывал своему приятелю профессору Б.Л.Мазуру:
- Там ведь как в гангстерских фильмах - в каждой руке по пистолету и стреляешь из подмышки. Первый промах будет концом твоей жизни!
При всех научных и личностных достоинствах особой твердостью и храбростью А.Д. не отличался. Однажды я слышал, как тупой солдафон Диктович, бывший тогда секретарем парторганизации, грубо распекал А.Д., орал на него, причем на «ты»:
- Что ты понимаешь? Куда ты лезешь? и.т.д.
Робкие попытки профессора оправдаться не производили впечатления, тот продолжал орать. Вопрос тогда касался лично меня, точнее моей научной работы и жизненных перспектив, а А.Д. был зам. ректора по науке. Выйдя от парторга, он сказал виновато:
- Ты знаешь, ты сюда ко мне в дирекцию не приходи - лучше домой…
Я его успокоил, что не хочу, чтобы у него были дополнительные неприятности. Но мне было очень жаль видеть его в таком состоянии и стыдно за него, что он не посмел осадить солдафона - у него не хватило на это мужества.
Другой случай. Моя однокашница Адель Кутлубаева под руководством А.Д.Адо защитила кандидатскую диссертацию. И А.Д. узнав, что кто-то из ведущих специалистов дал отрицательный отзыв, не посмел вступиться… Диссертация была провалена. Правда, тогда он еще недостаточно укрепился в Москве.
Рассказывали, что его первый приезд в Москву на заседание Академии, был сопряжен с неприятным фактом. Когда он ехал из аэропорта на электричке, то милиционерами был замечен худощавый человек с нетипичным лицом, в больших роговых очках, который что-то быстро записывал, глядя в окно. Когда спросили фамилию, он назвал странную для русского «Адо». Короче, его сняли с поезда, приняв за иностранного шпиона, который собирает сведения о Подмосковье. Потом, естественно, отпустили. Не извинившись…
Кафедра патологической анатомии
Профессор Иван Петрович Васильев - высокий старик, с орлиным профилем, с выпученными от Базедовой болезни глазами. Глухой голос со странными ударениями, он говорил не « просвет», а «пр;свет», не «кишечник», а «к;шечник». Он был грозой клиницистов, так как на ежемесячных клинических конференциях нелицеприятно разбирал ошибки, допущенные в той или иной клинике. Лекции читал, в основном, по учебнику Абрикосова, почти не отклоняясь от текста, а иногда даже не давал себе труда излагать материал учебника своим языком, а зачитывал отдельные его главы... Экзамен принимал своеобразно. Вся группа сидела в аудитории и он спрашивал:
- Вот там на полке в банке ребенок, у него голова-что?
Надо было быстро ответить:
- Водянка!
Этого было достаточно для ответа, он понимал, что патоанатомами мы не будем.
Вот интересный штрих, связанный с ним. Мы с приятелем вдвоем задумали научную работу о влиянии нервной системы на заживление переломов. В это время влияние нервной системы на различные функции организма пристально изучалось и были работы, где утверждалось, что пересечение одного из нервов, проходящих в соответствующем месте, дает ускорение заживления переломов, но образовавшаяся костная мозоль при этом может иметь необычные особенности. Мы спланировали, как все это сделать, пришли к А.Н.Миславскому посоветоваться. Он согласился, что все это любопытно, хитровато посмотрел на нас и сказал:
- Вы все-таки поговорите с Иваном Петровичем.
Мы поговорили. И.П. внимательно нас выслушал, отдышался и сказал:
- Ну что же, любопытно. Найдите Ярбух (немецкий ежегодник по физиологии - Jarbuch fur Phiziologie) за 1819 год, там все прекрасно изложено.
Действительно, оказалось, что мы опоздали с нашей идеей на 125 лет, так все было описано, изображено в таблицах и картинках. Надо подчеркнуть, что специально костной патологией И.П. в этом плане никогда не занимался.
Своей смертью он показал всю несостоятельность нашей диагностики. Лучшие терапевты г. Казани лечили его от разных болезней, а когда он умер, выяснилось, что у него был рак предстательной железы с метастазами в легкие, никем даже не заподозренный.
Кафедра топографической анатомии и оперативной хирургии
Профессор Абрам Иосифович Лаббок - человек среднего роста, с бочкообразной грудной клеткой, плечи в модном тогда пиджаке с прямыми накладными подплечниками как-то поднимаются выше ушей. Шея не то, что короткая, её просто нет, голова как бы вырастает из грудной клетки, наполовину погружённая в неё. Лицо с большим вислым носом, асимметричное, с кривым ртом. Т.е. красотой не блещет, но очень подвижный, прекрасный лектор, обладатель громкого хрипловатого настойчивого голоса.
Немножко о его предыстории. Начинал он в Воронеже, был выдвиженцем как человек рабоче-крестьянского происхождения. Т.к. он был в силу каких-то вегетативных особенностей чрезвычайно потлив, стало ясно, что хирургией, к которой его очень тянуло, он заниматься не сможет, потому что пот надо было не просто вытирать, а отсасывать. И он стал топографоанатомом. Начинал работать у академика Иосифова, очень успешно занимался наукой: ему за кандидатскую диссертацию, посвящённую пояснично-крестцовому отделу симпатического ствола, при защите была присвоена степень доктора наук. Работа его потом была отдельными тетрадками полностью отпечатана в Германии с предисловием проф. Фонтена, ученика великого Р.Лериша. Далее, он получил кафедру в Архангельске, где выпустил двух профессоров – Орлова и Елизаровского, а затем по конкурсу приехал в Казань.
Он отличался очень хорошей памятью. Меня поразило, что когда он давал научную тему, то тут же на память называл все основные работы, которые надо прочесть, прежде чем браться за её выполнение. Удивляло его добросовестнейшее отношение к лекционному курсу. Он вообще считал, что топографическая анатомия и оперативная хирургия, это не только основа медицины, но и всей жизни. И было забавно наблюдать, когда к нему приходил кто-либо, не имеющий отношения к медицине, то А.И. кроме как о топографической анатомии ни о чём не разговаривал. Мне кажется, что иных тем у него просто не было. Лекции он читал очень интересно. Каким-то образом в этом сухом предмете ему удавалось за счёт экспрессии делать материал очень ярким, хотя у него было неправильное произношение иностранных фамилий и некоторые языковые осечки. Но темперамент его был настолько бурным, что лекции слушались как единый поток. Несмотря на то, что он читал один и тот же курс много лет, за 30 минут до лекции его нельзя было тревожить. Он готовился, просматривая какие-то начитанные давно изученные материалы. Я хорошо помню, перед лекцией, где он рассказывал об операции грыжесечения, у него всегда лежал на столе журнал «Вестник хирургии», где была напечатана статья к 50-летию операции Бассини. Он листал эту статью прежде чем в сотый раз читать лекцию о грыжесечении.
Он был очень требователен на экзаменах. Кто-то из студентов не поленился и на дверях экзаменационной аудитории написал: «Оставь надежду всяк сюда входящий». И это было действительно так. На экзаменах он был свиреп и совершенно непримирим. Считалось, что человек, прошедший через горнило топографической анатомии, ничем далее в мединституте устрашён быть не может.
При всех этих достоинствах А.И. был тяжким алкоголиком. Теперь это считается не пороком, а болезнью, но пока его выручала прекрасная печень. Во всяком случае, тогда это было возможно, он руководил тремя кафедрами: в мединституте, ГИДУВ-е и стоматологическом институте. В месяц на каждую кафедру полагалось 5 литров спирта для производства препаратов. Все эти 15 литров уносились А.И. домой и употреблялись по прямому назначению, не считая прочих возлияний, а если надо было что-то делать на кафедре, то спирт необходимо было добывать окольными путями. Могу сказать это точно, т.к. некоторое время я работал хоз. ассистентом и с этим делом сталкивался. Все знали слабость профессора и какими-то полузаконными путями немного спирта аптека выделяла для работы. К выпивке он был достаточно крепок и однажды наши студенты решили его перепить. Один из самых сильных «питаков» сделал небольшую вечеринку, которая кончилась тем, что все погубители были «еле можахум», а А.И. только спрашивал:
- А найдётся ли здесь мужчина, с которым можно выпить?
А выпивал он так: опрокидывал стопку, потом ждал 15 минут, опрокидывал следующую и т.д. Вероятно, за эти 15 минут он успевал прийти в себя. А т.к. печень видимо была хороша, то он был ещё очень активен и по другой части, поэтому на кафедре часто бывали дамы известной профессии, не связанной со здравоохранением.
Меня как-то удивило, что в публикациях профессора постоянно росло число, произведённых им анатомических исследований, притом, что за несколько лет работы на кафедре, я ни разу не видел его работающим. И хотя установка для препаровки под падающей каплей, это тогда была ведущая методика, стояла всегда на столе, но никогда не работала, а материалы откуда-то увеличивались. Потом меня осенило: путём простых арифметических действий я понял, откуда взялся весь материал. Профессор выполнил свои исследования на 100 трупах, причём, у 100 он исследовал поясничный отдел вегетативного нервного ствола, а у 80-ти (этих же) ещё и крестцовый отдел симпатической нервной системы. Затем его ученик Елизаровский выполнил аналогичные исследования на 100 трупах, а когда публиковался, писал, что при сборе материала он использовал 100 трупов своих и 180 – проф. Лаббока, итого вышло 280. Затем А.И. опубликовал работу, где написал, что он пользовался материалами своих 180 исследований, и 280 – Елизаровского, получалось 460. Затем путём простого умножения на 2 получилось 920 и далее всё время фигурировала цифра 920 препаратов. Такого материала не было ни у кого, и далее во всех публикациях отмечалось, что «на огромном материале проведены исследования крупнейшего специалиста по вегетативному отделу нервной системы».
А.И. был идеальным научным руководителем – он давал тему и совершенно не мешал работать. Прежде чем отнести к машинистке очередной раздел работы, он прослушивал рукопись, и этого было достаточно. Единственное, что он правил – это заключение и выводы. И тут начиналась мука, т.к. все правки сводились к чистой стилистике. Например, если в работе было написано «справа и слева», то он исправлял «как справа, так и слева» и любимым его выражением было «тем не менее всё же». Сбить его с этих твёрдых позиций было почти невозможно, а в остальном было всё замечательно.
А.И. не имел ни друзей, ни близких среди профессорско- преподавательского состава института и относился к коллегам пренебрежительно критически. Во всяком случае, вспоминаю следующее. Напротив клиники Вишневского был маленький пивной ларёк, и однажды я сподобился – А.И. зашёл туда со мной. В маленькой подсобке мы сидели на бочках, нам подали по кружке пива и пивник на протезе – Наум угостил нас воблой. А.И. сказал:
- Вот, простой человек, а я за него отдам всех казанских профессоров! Этот дал свою воблу, а от них никогда ничего не дождёшься, им бы только взять с кого-нибудь.
В первые годы по приезде в Казань А.И. любил ходить на танцы, знакомился там с молодыми дамами определённого свойства,выдавая себя за шофёра. Он считал, что так легче и проще находить контакт, хотя, насколько я понимаю, ни о чём, кроме топографической анатомии он никогда не разговаривал и других интересов у него не было.
Женился он на миловидной 18-ти летней лаборантке своей кафедры. Хорошая семья не сложилась, хотя в положенное время родился сын. А.И. вскоре вернулся к своим холостяцким привычкам, но они продолжали жить вместе. Он жёстко регламентировал финансовую жизнь семьи. Продукты на семью жена получала «с выдачи», т.е. выдавалась ложка масла, сахара, крупы и т.д. Эта молодая и красивая женщина очень скромно одевалась, похоже, у неё было только одно платье, а зимой она ходила в демисезонном пальтишке. Он, очевидно, копил деньги. Когда произошёл первый обмен денег, я помню, что для него это было тяжелейшее переживание. Он метался, куда их деть, что приобрести, купил мотоцикл, хотел даже два или три, но мы с товарищем ему отсоветовали, мол, будет неприлично – профессор скупает мотоциклы, и он купил «ИЖ». Потом его жена с удовольствием рассказывала, что он всю ночь сидел, пересчитывал убытки у себя в комнате, т.к. деньги были в шкафу, который был всегда от неё заперт.
Ещё одна щекотливая тема, которой я вынужден коснуться, чтобы полностью обрисовать характер А.И., а для этого нужно отступить назад.
Я попал на кафедру следующим образом. Удачно сдав на 5 с плюсом экзамен по топографической анатомии и оперативной хирургии на 4-м курсе, я получил предложение от проф. Лаббока работать ассистентом на кафедре. Тогда такое было возможно, т.к. специалистов-врачей не хватало. Я проработал три месяца и.о. ассистента, причём мне сразу было поручено 4 группы. Затем, т.к. гл. бухгалтер отказался платить зарплату ассистента студенту, я был переведён на должность старшего лаборанта, т.е. опять же на врачебную должность, на которой работал до окончания института. Затем я «фуксом» прошёл в аспирантуру на эту же кафедру. В это время в аспирантуру поступил Михаил Львович Шулутко, двоюродный брат проф. Л.И.Шулутко. Это был период процветания кафедры. Одновременно «на выход» готовились 3 кандидатские диссертации: моя, М.Л.Шулутко и молодого ассистента Александра Ивановича Нестерова. Где-то забрезжила доцентура… Но с этого началось «падение» кафедры. Сначала был написан донос на меня, где было обвинение в том, что я скрыл, что я сын врага народа, осуждённого на 3 года по статье 58. Это не соответствовало действительности, но не здесь обсуждать. Потом поступил донос на М.Л.Шулутко о том, что он, учась в Ташкенте, не сдал какой-то экзамен, а была, якобы, сделана фиктивная запись… Короче, мы были из аспирантуры отчислены, хотя имели законченные диссертации. Я уехал работать практическим хирургом в сельскую больничку в деревню Костенеево Мортовского р-на ТАССР.
Вскоре после моего отъезда из Казани на кафедре начались дотошные проверки, нашли много любопытных фактов и проф. А.И.Лаббок был уволен за аморальное поведение. Когда в 1951 году я подал к защите кандидатскую диссертацию в 1-й Московский мединститут, туда стали приходить письма на бланке проф. Лаббока, где сообщалось о моём недостойном поведении. Как говорил мне учёный секретарь, после первого письма они задумались, после второго – стало неприятно, после третьего возникло ощущение брезгливости, но когда пришло 18-е – однотипное и одного содержания, они предположили, что кто-то пользуется бланками профессора. Потому что письма были чрезвычайно безграмотные, вплоть до того, что слово «товарищ» писалось с мягким знаком. А просто оказалось, что А.И.Лаббок недостаточно хорошо учился в школе…
Не буду касаться многих деталей, но А.И., уволенный из института по причине неприятностей, связанных как с возлияниями Бахусу, так и с успехами по дамской части, был вынужден уехать из Казани в Среднюю Азию, где заведовал кафедрой в каком-то институте. После Средней Азии он вернулся в Казань уже не работающим пенсионером и судьба его была трагической. При наличии живого сына и жены, с которой уже был в разводе, он умер в доме престарелых в Свияжске и похоронен в общей могиле.
Кафедра акушерства и гинекологии клиники им. В.С.Груздева
Профессор Павел Васильевич Маненков. Наше знакомство было очень интересным. Когда мы явились на первую лекцию по гинекологии, то застали странную картину. В коридоре старинного здания с высоченными дубовыми дверями стоял человек чуть ниже среднего роста, худощавый, в болотных сапогах и охотничъем шлеме с пером и немилосердно лягал ногами эту тяжелую дверь, при этом на чистом русском языке нелицеприятно и с непечатными выражениями объяснял, что он думает об этой двери. Это оказался профессор Маненков, который вернувшись с охоты, обнаружил, что сходить домой уже некогда и думал, что переоденется в кабинете. Но ключей от кабинета у него не оказалось, и пока нянечка бегала к нему домой, благо он жил недалеко, он занимался таким «перевоспитанием» старой двери.
Лекции он читал довольно живо, не очень богатым языком, любил свирепствовать при опросах студентов на занятиях, был резок, требовал не объяснять, а показывать. В качестве наглядного пособия на кафедре был макет женского таза и кукла Аркашка, надо было показать естественный ход родов. П.В. очень раздражался, когда ему толком не объясняли и криком требовал процесса показа. Его оживленная лексика во время операции, проводимой под местной анестезией, приносила иногда совсем удивительные плоды. Так, однажды попалась больная, которая подала после операции жалобу на операционную сестру. Там указывалось, что она требует сатисфакции за то, что у нее нагноилась рана, и почему она винит в этом операционную сестру, излагалось довольно убедительно: «Меня оперировали под местной анестезией, и я все слышала. Профессор во время операции постоянно кричал сестре: «Зачем ты даешь мне это говно вместо ниток?» Какого качества должны быть нитки, чтобы профессора - культурного человека, довести до таких выражений? Поэтому следует медсестру наказать».
Очень яркой фигурой кафедры была ассистент, потом доцент, Монасыпова Маршида Валеевна, которая начинала работать еще при В.С.Груздеве. Она была очень квалифицированным хирургом и одной из пионеров лечения рака с помощью радиоизотопов. В 30-е годы ХХ века первоначально препарат получали из Франции.
М.В. была крупной женщиной с большой головой, грубым, хрипловатым голосом и неизменной папиросой в руках. Рассказывая о механизме родов, обычно собой показывала плод, как и где он проходит. Она любила крепкое словцо, за что ее особенно уважал П.В. Дело в том, что у него на кафедре работала тогда ассистентом С.И. Кошкина, которая была женой тогдашнего министра здравоохранения В.И. Прокушева и, несмотря на всю свою несдержанность, он вынужден был соблюдать с ней некоторый политес. Помню случай, когда С.И.Кошкина пришла в операционную, где оперировала Маршида Валеевна и стала объяснять ей, как в подобных случаях поступали в Московской клинике Мандельштама, где она начинала работать. М.В., не вдаваясь в рассуждения, очень четко очертила путь, по которому С.И. надо сейчас же идти из операционной, не останавливаясь. При этом П.В. восторженно восхищался:
- Маршида - как мужик! Что думает, то и скажет!
И было явно видно, что он полностью присоединяется к указанию маршрута Софьи Иосифовны.
Не могу не похвалиться, что когда я начинал работать в деревне, М.В., видимо поверив в меня, как-то на ходу на краешке стола, на клочке бумаги объяснила мне ход новой тогда операции подшивания матки по Григориу. А в деревне, где я работал, выпадающих маток было предостаточно, и этим методом я с большим успехом потом пользовался в годы работы там.
Клиника кожно-венерических болезней
Профессор Николай Николаевич Яснитский. Надо сказать, что он появился в Казани за один-два года до того, как наш курс пришел на эту кафедру. Характерно, что каждый предыдущий и последующий выпуски давали профессору Яснитскому прозвище. Но все они были однотипными: пан Я., граф Я., князь Я., т.е. всегда подчеркивалась его гордость, надменность и дворянское происхождение. Был ли он из дворян действительно – не знаю, но выглядел он именно так. Он ходил очень прямо, всегда был чрезвычайно аккуратно одет, казалось, что его халат только что наглажен. Вообще клиника во времена Н.Н. сверкала стерильной чистотой, впечатление было такое, что медные ручки на старинных, высоченных, дубовых дверях блестели так, будто их беспрерывно драили кирпичом.
Он был очень строг с персоналом и со студентами. Нас Н.Н. называл «коллегами», как и профессор П.Н.Кашкин, но в его устах это звучало почти оскорблением, причем я не знаю, как это ему удавалось.
Н.Н. был очень формален, лекции читал высоким, звонким голосом и диктовал то, что считал нужным записывать. Например, было 13 признаков первичных и 16 вторичных сифилидов, и надо было назвать не просто общее число, но и в том порядке, в каком он их диктовал. Он доказывал, что мы все равно не будем знать кожвенболезни как нужно, но в его схеме признаки располагаются по мере значимости, поэтому спутать порядок – значит спутать существо вопроса.
Он требовал от студентов и сотрудников абсолютной дисциплины. Приведу такой пример. Однажды доцент Цемах Юльевич Ротштейн, который проводил с нами занятия, отпустил нас на 10 минут раньше. Веселой гурьбой мы посыпались вниз со 2 этажа, где шли занятия, скорее на улицу. И тут у вешалки нас встретил Н.Н.:
- Почему вы здесь, когда занятия заканчиваются через 10 минут?
Узнав, что нас отпустили пораньше, он заставил всех вернуться в аудиторию, вызвал доцента и стал выяснять, почему он отпустил нас до окончания занятий. Не желая подводить доброго Цемаха Юльевича, мы стали объяснять, что занимались без перерыва. Н.Н тут же сказал, что заниматься без перерыва – не педагогично, что Минздрав и Министерство высшего образования специально сформировали двухчасовые занятия по 50 минут с 10 минутным перерывом, повторные - по 40 минут, так как такой временной режим обеспечивает наилучшее усвоение материала… Короче, он при нас отчитал преподавателя, задержал нас до положенной минуты и только после этого отпустил.
Я имел неосторожность по окончании курса прийти к Н.Н с просьбой о разрешении сдать экзамен по кожвенболезням досрочно, чтобы освободить время для подготовки к чему-то, на мой взгляд, более серьезному. До сих пор не забуду эту встречу…
Было начало января, погода была какая-то слякотная, ботинки у меня были с прохудившимися подошвами, и когда я шел по сверкающему полу клиники, то чувствовал, что оставляю за собой влажный след. Я постучался в высокую дверь, получив разрешение вошел, и начал с порога излагать свою просьбу.
- Проходите, коллега.
«Коллега» прошел по сверкающему паркету большого кабинета. Было впечатление, что Н.Н. только и следит за оставленными следами. Затем он усадил меня в вольтеровское кресло и мои колени взлетели вверх, сам я провалился вниз, заплата на моем правом колене стала бросаться в глаза, и я тщетно пытался прикрыть ее руками. Далее Н.Н. спросил, что меня к нему привело, и на мои объяснения спокойно произнес:
- Для подготовки к экзамену по кожно-венерическим болезням дается 4-5 дней, что определено расписанием, которое утверждено Минздравом РСФСР. Если вы считаете, что это неправильно, что дней для подготовки нужно меньше, необходимо написать обоснованное письмо в Министерство здравоохранения и если будет подобное разрешение… и т.д.
Этим закончился наш бесполезный разговор и было ощущение,что, как только я уйду, будет вызвана нянечка, чтобы затереть следы моего недостойного присутствия.
При всем этом оказалось, что Н.Н. очень последователен, и его формализм и требовательность относились ко всем без исключения, в чем мы имели возможность вскоре убедиться.
В институт прибыла из министерства РСФСР большая комиссия для решения каких-то вопросов. В то время Н.Н. был заместителем ректора и в его отсутствие оного заменял. Когда, по мнению Н.Н., тогдашний министр здравоохранения сказал что-то неуважительное, Н.Н.. вскинулся и сказал:
-Я здесь представляю Казанский Государственный медицинский институт, можете как угодно относиться ко мне лично, но пока вы не принесете мне публичное извинение, я отказываюсь продолжать беседу и уйду немедленно, если не получу извинений.
Так же он вел себя и с московским гостем очень высокого ранга.
Далее. На нашем курсе учился студент, Сталинский стипендиат, (а это было очень высокое звание!), он отличался некоторыми особенностями характера, готовился к экзамену по кожвенболезням по старым книгам, казавшимся ему более интересными, и Н.Н. поставил ему двойку. Началось хождение по парткому, комитету комсомола, к декану, ректору, но Н.Н. был непоколебим. Тогда ему объяснили, что это будущая надежда Татарского здравоохранения, что Сталинский стипендиат, за которого «дрались» две кафедры – хирургии и терапии, Н.Н сказал:
-Тем более, должны быть высокими требования, к нему предъявляемые.
Он согласился, в порядке исключения, принять экзамен у этого студента, но только в присутствии большой комиссии, созданной ректором института, переэкзаменовал его и завершил экзамен так:
-Только из уважения к присутствующим, дабы не тратить их драгоценное время еще раз, согласен, несмотря на свое глубокое убеждение в том, что студент недостаточно знает предмет, поставить ему «посредственную» оценку!
Кончилась Сталинская стипендия, но свернуть Н.Н. с пути никому не удалось, он был тверд и принципиален.
И можно представить наш ужас, когда к окончанию института мы узнали, что председателем Государственной Экзаменационной Комиссии на нашем курсе назначен профессор Яснитский. Пропадем!... Тут началось обсуждение практических дел и ректор института сообщил, что у нас есть несколько человек, которые проживали на оккупированных немцами территориях, (среди них были безногие инвалиды войны, взятые на фронт прямо со школьной скамьи и в силу этого не успевшие получить аттестат зрелости), поэтому у них нет документа о среднем образовании. Естественно, будет сделан запрос в Министерство, но пока формально они к экзаменам не допускаются, но надеемся, что разрешение будет получено. И тут поднимается Н.Н. и металлическим голосом говорит:
- Властью, данной мне как председателю Государственной Экзаменационной Комиссии, приказываю допустить этих студентов к экзаменам. Я не позволю нервировать их перед столь серьезным событием в их жизни.
Еще случай. Во время экзамена, упоминавшейся уже мною профессор П.В. Маненков, грубо и резко обратился к студентке, которая не очень уверенно ему отвечала. Н.Н. тем же металлическим голосом сказал, что просит профессора Маненкова придерживаться экзаменационного билета, и если Павел Васильевич еще раз допустит некорректное обращение к студенту, он будет отстранен от принятия экзамена. Надо сказать, что это нас так поразило, что во время выпускного вечера (теперь можно признаться!) мы посадили Н.Н. за стол нашей группы, и он не отказался. Мы постарались его подпоить, и он оказался милым и очень приятным человеком. Он сказал:
- Если у вас есть один приличный костюм, то в театр вы можете идти в чем угодно, но на работу вы должны приходить только в лучшем костюме, так как работа – это то место, где в наибольшей степени мы проявляем себя и где проводим основную, главную часть своей жизни.
Кафедра туберкулёза
Профессор Борис Львович Мазур. Кафедра туберкулеза – это даже не кафедра, а курс, несколько коротких лекций и мало практических занятий. Основное место работы Б.Л.- городской противотуберкулезный диспансер, расположенный тогда в прекрасном доме бывшего генерал – губернатора Сандецкого на ул. К.Маркса.
Лекции Б.Л. были очень легки для восприятия, он полон юмора, впечатление о нем складывалось как о очень умном, остроумном человеке, лекции всегда изобиловали парадоксами. Например:
- В некоторых книгах описывается, что препараты золота очень помогают при туберкулезе. Действительно, золото помогает, но золото - в кармане, когда больной имеет средства, чтобы поехать на хороший курорт и там полечиться.
Или:
- Открытия в области туберкулеза, как и в других областях, по-видимому, сделаете вы, так как только невежество помогает делать открытие. Глубокие же знания вселяют скептицизм, сужают возможности открытия чего-то нового. А вы, ввиду девственности вашего ума, можете еще что-то открыть!
Вне лекции лицо профессора потухало и глаза становились грустными.
В последующем, когда мне пришлось более основательно и длительно общаться с Б.Л. , я сумел его побольше узнать. Позволю написать о нем то, что знаю лично.
Б.Л., начав заниматься туберкулезом, много внимания уделял микробиологии, изучая туберкулезную палочку. Ему удалось доказать, что она может быть изменчивой. По его мнению, в одном состоянии она окрашивалась в красный цвет, в другом - в синий и был в промежутке как бы вирусный период, когда она проходит стадию изменения. Эта идея была им описана, он был приглашен на съезд в Москву, там его торжественно встретили на машине, что было тогда редкостью. После его доклада ведущий микробиолог Союза академик Н.Ф. Гамалея сказал:
- Что касается доклада профессора Мазура - это свидетельство его полного невежества и непонимания основ микробиологии…
Из Москвы Б.Л. уже никто не провожал и уехал он не на машине, а на трамвае…По приезде в Казань выяснилось, что у него отбирают лабораторию, так как надо передать ее кому-то другому, для изучения более важных инфекций, а его работа ничего не стоит. Ему в бывших конюшнях дома Сандецкого позволили организовать подобие лаборатории, где на общественных началах помогал кто-то из санитарок. И Б.Л. каждый день с утра, до начала работы, т.е. с 6 до 8 часов, что-то «колдовал» в своей лаборатории, продолжал изучать все те же явления. Прошло несколько лет и появились работы Бошьяна, О.Б. Лепешинской, получившей за свои исследования Госпремию СССР в 1950 году, которые говорили о том, что возможны переходные формы микроорганизмов. И тогда, вспомнив о Б.Л., его вызвал кто-то из высокого начальства и спросил:
- Кто же вас тогда третировал и терзал? Назовите имена и сейчас можете со всеми расправиться.
Б.Л. улыбнулся и сказал:
- Зачем же? Важно, чтобы восторжествовала идея, а под чьим именем - не имеет значения.
Занимаясь переходными формами туберкулезной палочки, Б.Л. вообще глубоко заинтересовался вопросами аллергии. Он был своеобразным аллергологом, со своими оригинальными подходами. Он много занимался лечением больных аллергией, все это немного смахивало на шаманство и каждый раз это дело пытались прикрыть. Причем, что интересно, Б.Л. как бы и не сопротивлялся решительно, но и не сдавался, тем более, что всегда оказывались высокопоставленные больные, которым он очень помог, и они его сильно поддерживали. Во всяком случае, я лично присутствовал при одном любопытном разговоре. У Б.Л. лечилась жена одного из зам. министров и, когда был издан грозный приказ прекратить, наконец, это шарлатанство, прекратить лечение, она явилась на очередной укол. Б.Л. спросил:
- Как же так, ваш супруг настаивает на том, чтобы все было ликвидировано, а вы приходите ко мне лечиться?
Она ответила:
- Б.Л., я ведь не виновата, что у меня муж дурак!
И когда уже совсем остро встал вопрос о ликвидации лаборатории, оказалось, что у Б.Л. есть официальное письмо из МЗ СССР, где было указано, что профессору Мазуру разрешено продолжать эксперименты, наблюдения и не мешать ему работать. Это был гром среди ясного неба. Когда он смог получить это разрешение, он как будто никуда не выезжал, кому он писал - доселе осталось неизвестным. Ну, чтобы завершить с этим вопросом, я должен сказать, что Б.Л., к счастью, дожил до того момента, когда был официально признан его антивирус и изготовление препарата было возложено на Уфимский микробиологический институт. Правда, мне кажется, что на этом все дело и кончилось, т.к. не было толкача, Б.Л. не умел ничего, нигде проталкивать и с его смертью, по-видимому, все заглохло.
Последние годы, когда Б.Л. работал в диспансере, оставшись консультантом, профессор, возглавивший кафедру, все пытался узнать, каким образом изготавливается этот чудодейственный антивирус, как он действует, хотел быть соавтором, совладельцем идеи Б.Л. Но профессор Мазур вежливо и деликатно все время держал его на дистанции. Были разные периоды: когда на лекциях говорилось, что Б.Л. является одним из британских шпионов, которые не дают советским людям «расправить плечи», потом его представляли еще каким-то преступником, ну а затем зав.кафедрой сообразил, что проще примазаться к этой идее.
Он стал настаивать на том, что все больные, прежде чем попасть к Б.Л., должны пройти его консультацию. Тогда Б.Л. в первый раз сказал мне, что профессор берет деньги, (а сам он отличался удивительной чистотой в этом плане и бескорыстием), я сказал, что этого не может быть:
- Я поставил эксперимент и проверил.
- Как же?
- Когда пришел ко мне больной и стал совать мне замусоленную купюру, я сказал: «Не надо, ведь вы же были в том кабинете, деньги отдали?». Больной подтвердил, т.ч. в том кабинете все больные отдают.
Когда Б.Л. уже не мог работать, его приемная дочь, работавшая в той же лаборатории лаборантом, продолжала готовить этот препарат. Однажды она доложила молодому профессору о том, что чего-то не получилось, препарат не вышел, он сказал:
- Раз пациенты пришли, их обманывать нельзя и хоть водопроводную воду, но вкалывайте.
У Б.Л. был другой подход: если препарата нет – значит, ничего колоть не надо. Но это были разные школы…
Б.Л. был очень наблюдательным. Я помню, как он был благорасположен к людям. Мы, молодые, ходили на Учёный Совет, и Б.Л. обычно предсказывал, сколько будет «черных шаров», каково будет голосование. Я спросил:
- Как вы это определяете?
- Я просто знаю людей. Сегодня будет восемь «черных».
- Почему?
- Все «черные» пришли.
И тут он объяснил причину, по которой тот или иной из профессоров всегда кладет «черный шар». Вот, скажем, химик. Ему не интересно, он не понимает, о чем идет речь, должен формально высиживать утомительные часы, иногда в жару. Это его, естественно, сердит и он кладет «черный шар». Или зав. одной из кафедр гигиены, выдвинувшийся из практических работников, да еще хорошего рабочего - крестьянского происхождения, получивший в свое время степень кандидата меднаук «honoris causa»- за заслуги, не может простить никому, что у него не получилось написать никакой научной работы, а вдруг приходит какой- то мальчишка или девчонка и легко за 1-2 года выполняет диссертацию! Естественно, он кладет «черный шар». И еще. Профессор, уже седоголовый, настолько мизантроп, что просто не может доставить никому удовольствия в силу характера, тоже кладет «черный шар» и т.д. Обычно все предположения Б.Л. подтверждались. Вспоминаю какую-то длительную защиту, а тогда было принято, чтобы автобиография диссертанта зачитывалась. Была жара, лето, автобиография была глупо и подробно написана, с самовосхвалениями и Б.Л. сказал:
- Ой, бедный, бедный! Сегодня будет очень много «черных…». Посмотрите, такая жара, а люди лишних 20 минут сидят, выслушивая эту белиберду. Конечно, будет плохое голосование.
Так и случилось.
Б.Л. с возрастом стал терять зрение, но не потерял наблюдательности. Он продолжал следить за литературой, всегда был в курсе всех новинок. Очень хорошо помню его выступление в качестве оппонента на защите одной диссертации, посвященной пробе Коха, давно описанной в многочисленных работах на разных языках:
- Как жалко, что молодой, талантливый человек 2-3 года своей жизни убил на то, чтобы еще дополнить одну работу в ту груду работ, под которой полностью похоронена не только сама идея Коха, но даже представление о пробе. Я, конечно, напишу все, что положено в рецензии, но должен сказать в отзыве - я очень рад, что этот милый, способный человек может, наконец, заниматься настоящей наукой, а не повторением задов.
Вместе с тем в науке Б.Л. был очень принципиален и никаких вольностей ни себе, никому никогда не дозволял. Он не любил афишировать свое имя и очень многих вещей не публиковал. В частности, у нас когда-то была общая аспирантка, суть работы которой была в том, чтобы определить причину осложнений после операции на легких при туберкулезе и выяснить, связаны осложнения с туберкулезной или с вульгарной инфекцией. Вообще-то было принятым мнение, что существует связь с вульгарной инфекцией, у нас же получилось по другому. Так как надо было высевать материал, сеяли обычно общепринятым способом. А метод Б.Л. был значительно более простым, но не общепризнанным, потому что он его не очень рекламировал. Аспирантке было предложено провести параллельные посевы. Она была тщательно работающая дама, досконально выполняющая все требования, и действительно получилось, что методика Мазура дала более точные результаты.
Помню, Б.Л. первый, на основании своих опытов, сказал то, чем мы часто пользовались на практике. Он показал парадоксальность воздействия некоторых препаратов. Всем известно, что гепарин - препарат обладающий антикоагулянтным действием. Вместе с тем, малые дозы гепарина, вводимые регулярно, иногда являются единственным средством, с помощью которого можно остановить профузное легочное кровотечение. Оказывается, малые дозы гепарина, которые даже не определяются в крови лабораторными методами, провоцируют выброс свертывающих элементов и таким образом кровотечение останавливается. Подобная мысль была изложена много лет спустя М.С. Мачабели в монографии, посвященной тромбогеморрагическим и геморрагическим осложнениям в клинике.
Наблюдательность Б.Л. мы поначалу недооценивали. Вспоминаю такой случай. Привезли по скорой больного, который прожил в диспансере около двух часов, его успели мельком осмотреть, взять первичные анализы. Но он скончался. За эти два часа удалось понять, что у него распространенный раковый процесс с метастазами в брюшную полость. Больше ничего в голову не приходило. Когда закончили оформление направления на вскрытие, пришел Б.Л. и спросил врача, готовившего документа:
- Простите, вы уже написали диагноз?
-Да, а что?
- Пишите - «рак левого надпочечника с метастазами в печень».
Мы переглянулись и решили, что сказывается возраст Б.Л. Когда через 3 недели были получены результаты с кафедры патоанатомии, диагноз был «рак левого надпочечника с метастазами в печень». Я попросил разъяснений. Б.Л. улыбнулся своей грустной улыбкой и сказал:
- Когда я был ординатором в клинике профессора Чебоксарова М.Н., у нас на 2-м этаже во 2-й палате у окна лежал больной, у которого был тот же диагноз и с нынешним умершим они очень похожи.
Еще один штрих. Я уже упоминал, что Б.Л. был абсолютным бессеребренником, ни в каком виде, ни в каком качестве он не брал платы за консультацию и лечение. Помню рассказ одного больного, который похвалился тем, что ему удалось все-таки «одолеть» профессора. Б.Л. жил тогда на улице Подлужной, под крутой горой, в домике с печным отоплением. Больному удалось привезти воз дров, свалить перед домом, а возможности оттранспортировать дрова обратно Б.Л. не нашел и, таким образом, эти дрова у него остались.
До тех пор, пока у Б.Л. оставались какие-то остатки зрения, его наблюдательность оставалась безошибочной и точной. Помню, он как-то недомогал, я попросил профессора О.С. Радбиля его проконсультировать. Тот был очень воспитанный, интеллигентный человек, но страшно ценящий свое время. После его визита Б.Л. позвонил мне и сказал, что он очень благодарен за консультацию, но более Оскара Самойловича не нужно беспокоить. Когда я стал выяснять, в чем дело, Б.Л. просто ответил, что О.С. был у него 15 минут и за это время трижды посмотрел на часы, если он так занят, не нужно злоупотреблять его временем и вниманием.
При всей своей мягкости Б.Л. по важным вопросам был непоколебимо принципиален. Один пример: когда освободилось в ГИДУВ-е место зав. кафедрой туберкулеза, на заведование претендовали: доктор меднаук Г.А.Смирнов из Москвы и И.З.Сигал, у которого тогда докторской степени еще не было. Братья Сигалы - Михаил Залманович и Иосиф Залманович явились к Б.Л. с просьбой, чтобы он поддержал их в стремлении занять кафедру Иосифом Залмановичем. Б.Л. ответил:
- Есть обычный путь, которым шли вы, Михаил Залманович: сначала вы защитили диссертацию, а затем стали претендовать на заведование кафедрой. Почему же для Иосифа Залмановича надо делать какое-то исключение?
На этом разговор был закончен, хотя братья ушли с большой обидой.
Кафедра глазных болезней
Профессор Валентин Емельянович Адамюк - сын знаменитого отца, именем которого названа одна из улиц Казани, был в наше время глубоким стариком. Он читал вполне годные для записывания лекции, был не особенно требователен на экзаменах.
Поразило меня, что когда мы пришли в операционную, профессор, собираясь оперировать, был в стерильном халате, но в валенках. Когда я по своей невоспитанности спросил:
- Как же так?
В.Е. объяснил:
- Так ведь пол холодный, а в этих валенках на улицу я не хожу. А потом от валенок до глаза все-таки далеко.
Про него рассказывали и уверен, что эта легенда соответствует действительности, что однажды к нему на прием явилась больная и посетовала, что очки устарели, надо бы выписать новые. В.Е. спросил:
- А кто выписывал предыдущие?
- Твой батюшка покойный!
- Иди, иди! Лучше батюшки не выпишу!
Кафедра факультетской терапии
Профессор Залман Израилевич Малкин. Небольшого росточка, мелкая семенящая походка, скособоченная фигура, круглая лысая голова, лоб очень хорошей лепки, умные, пронзительные глаза. Он представлял разветвленную врачебную семью. Младшая его сестра Зельфа Израилевна - лучший педиатр в городе, доцент. Другая сестра Дора Израилевна - ассистент кафедры физиологии. Незадача вышла с зятьями: муж Доры Израилевны - проректор Университета, погиб в 37-38 годах (ст.58 «ссылка без права переписки»); муж Зельфы Израилевны - Моисей Израилевич Аксянцев, который был одновременно директором мединститута и ГИДУВа, зав. кафедрой патофизиологии, пребывал в 18-летней ссылке в лагерях, как враг народа. Единственный представитель мужской ветви в семье - сам Залман Израилевич.
Он интересно читал лекции, очень славился, как терапевт, хотя осмотр им больных производил странноватое впечатление. Это потом я стал понимать некоторые особенности его характера. Слушал он только стетоскопом, не пользуясь фонендоскопом, и очень быстро, такое впечатление, что он не успевал приложить трубку к груди больного, как уже ее отнимал и у него было составлено впечатление о нем.
Забавный факт. Накануне экзамена по терапии я начал подготовку с учебника патофизиологии, чтобы лучше усвоить особенности кровообращения в разных патологических ситуациях. Затем у меня был приступ малярии, она была нетипичной и проявлялась не всегда: температура до 40, и я не успевал взяться за учебник по терапии, считая, что раз у меня высокая температура, приступ, то завтра мне на экзамен идти не придется. Утром проснулся «как стеклышко». Температура нормальная. Никаких следов вчерашней малярии нет, как и оснований не идти на экзамен. Я полагал, что до этого я все-таки учил, и на занятия ходил, и книги читал… На экзамене З.И. задал мне вопрос об особенностях кровообращения при одном из пороков аортального клапана. Я довольно бойко и связно изложил ему свои представления. Он внимательно выслушал, поднял глаза и сказал:
- Да, так может быть… А как бывает?
Мне пришлось рассказывать другой вариант, который ему показался более приемлемым.
Второе наблюдение, еще более интересное, уже через несколько лет после окончания института. Я заведовал торакальным отделением, пришел в клинику, там мне должны были показать больного то ли на сердечную, то ли на легочную операцию. В ординаторской в это время шел разговор, обсуждался какой-то больной, и тут неожиданно пришел З.И., который уже не работал, но, являясь консультантом, посещал клинику регулярно. Он вслушался в разговор:
- О чем речь?
- О больном, которого вы не видели, тут какая-то непонятная, странно протекающая пневмония.
- Это тот, что справа в коридоре лежит? Поставьте ему реакцию Видаля - у него брюшной тиф.
- Как так?
- А я обратил внимание, когда проходил, что у него глаза блестят как у тифозных больных. Посмотрите, у него наверняка диссоциация между лейкоцитозом и температурой. Это характерно для тифа.
Поставили реакцию Видаля - действительно у больного брюшной тиф.
Однажды соседи моей будущей жены рассуждали о том, что надо обязательно вызвать терапевта и собирались пригласить профессора Малкина. Я осторожно предупредил, что он смотрит как будто небрежно, быстро, но не надо думать, что это от невнимания. Но моя подготовительная работа оказалась напрасной, т.к. это был частный прием, то З.И. очень долго и внимательно слушал больного, хотя это ему было совершенно ненужно.
Очень интересным был ассистент кафедры, который вел нашу группу - Владимир Леонтьевич Ёлкин. Небольшого роста, один глаз косит, очки, маленькая, хрупкая фигура, про него говорили, что он слышит, как трава растет. Я знал, что многие профессора Казанского мединститута стремились лечиться у В.Л.. Он иногда позволял мне доверительные беседы с собой. Все началось вот с какого случая. Наша группа пришла на вечернее занятие, В.Л. привел больного, сказал, что здесь типичный аортальный стеноз, и дал всем послушать: «Все услышали?» Я, несколько стесняясь своей тугоухости, сказал, что не слышу порочных шумов, мне кажется, что тоны чистые. Он удивленно посмотрел на меня и спросил:
- Как твоя фамилия?
Я представился.
- Так вот ты-то и прав, у больного ничего нет. Это я специально для проверки сказал. Тогда я осмелел и спросил:
- Зачем же Вы так группу обманули?
- Проверить, врете вы или нет!
Через несколько дней в один из вечерних обходов я спросил у В.Л., почему он так небрежно с нами занимается, он ответил:
- Ну что с этими девчонками заниматься? Они думают сейчас только о замужестве, ищут офицера, за которого выйти замуж, особенно те, которые красивы. Ты вот кем хочешь быть?
- Хирургом.
- Так что я на тебя буду время тратить? А вот в третьей группе есть Андрюша Егоров - он хочет быть терапевтом, я с ним занимаюсь дополнительно. Он ко мне приходит, мы с ним часами работаем. И он будет терапевтом!
Потом я осмелился спросить:
- Почему вы не занимаетесь наукой, почему не защищаетесь?
- А ты читал медицинские журналы? Кто там в основном печатается? Профессора! И каждый из них в номере читает только свою статью. Неужели кто-то будет читать какого-то Ёлкина из Казани? А я вечером попью кофе, иногда с коньячком, послушаю хорошую музыку, почитаю стихи… Так зачем я буду тратить лучшие часы жизни на науку, которая неизвестно, будет ли кому нужна и удастся ли мне в ней что-то сотворить.
Кстати, о его увлечениях. Потом выяснилось, что у него лучший набор патефонных пластинок в г. Казани, во всяком случае, один из лучших. Там были и А.Вертинский, и Л.Лещенко, что было в то время большой редкостью. А что касается стихов, то когда в Казань приехал Иосиф Уткин, В.Л. был на его выступлении. Уткин читал стихи и вдруг поднялся В.Л. и сказал, что в одном из стихотворений Уткин перепутал слова. Тот заспорил, после концерта они поехали к В.Л. домой, до утра выпивали и обсуждали поэзию.
На 5 курсе у меня был постгриппозный миокардит, низкое давление, иногда бывали обмороки, и я обратился к В.Л. Он выписал какую-то микстуру, а до этого кто-то из ассистентов посоветовал мне обследоваться, сделать анализы, рентген и т.д. В.Л. сказал, рентгенография сердца бесполезна, во всяком случае, в функциональной стадии. Я спросил его, что же кроме микстуры Бехтерева он мне может выписать:
- А я тебе не простую Бехтеревскую выпишу, а с добавлением.
Я так пристрастился к этой микстуре, что всегда держал в кармане флакон с ней: идем мы с моей молодой женой в кино - я ее прихлебывал, прихватит сердце при подъеме по лестнице - прихлебывал… И потом я понял, что возникла зависимость, и я могу превратиться черт-те во что. Я стал выбивать клин-клином, т.е. надо подняться по лестнице, я чувствую замирание в груди, но, наоборот, ускоряю шаг: пусть же оно лопнет, не быть же инвалидом в 20 лет! Потом встречаю В.Л., он поинтересовался, как мои дела, я сказал, что бросил пить его микстуру, стало лучше. Он поднял на меня улыбающиеся глаза и сказал:
- Ты знаешь, такой способ тоже есть, он очень неплохой!
Кафедра госпитальной терапии
Профессор Абубекир Гиреевич Терегулов. Высокий старик, с красивой серебряной головой, небольшими усиками, с быстрой, лёгкой походкой. Часто его можно было встретить на улице Баумана в редком тогда пальто с бархатным воротником, по-моему, оно было единственным в городе, в чёрной шляпе набекрень. Между собой мы звали его «старый жуир», тогда два человека в Казани носили шляпы – он и проф. Д.Е.Гольдштейн, зав. кафедрой рентгенологии ГИДУВ-а.
Он читал лекции легко, но разбросанно (сказывался выраженный склероз) и поэтому особой последовательности в лекциях не было. В конце лекции проф. записывал на доске рецепты, которые надо было запомнить, причём, писал он их по бумажке и никогда не писалось «из двадцати на двести», а всегда «из восемнадцати на сто восемьдесят». На лекции обязательно присутствовал доцент Александр Иосифович Голиков, который очень тщательно следил за этой процедурой. Следующая лекция начиналась с того, что приходил доцент Голиков и говорил, что в прошлый раз при написании рецепта вкрались некоторые ошибки, впечатление было такое, что они были в каждом рецепте, и надо сейчас их исправить. Но зато на экзамене А.Г. требовал обязательной выписки рецептов, естественно, без всяких справочников и очень критично относился к тому, что студент выписал.
Много забавных минут нам доставляли обходы А.Г. Вторым профессором у него на кафедре была Ида Львовна Билич. Причём, если у А.Г. глухота была возрастная, то у неё, связанная с каким-то заболеванием уха. И когда они, оба плохо слышащие, делали вид, что выслушивают больного, а потом тут же у его постели обсуждают диагноз, не слыша друг друга, это было и смешное и достаточно грустное зрелище.
II-я кафедра терапии
Профессор Василий Иванович Катеров. Должен сказать, что никак не могу вспомнить, какая же это была кафедра. Дело в том, что В.И. нам лекции не читал, а преподавателем терапии был Маас Гисамович Мамиш, который был доцентом на его кафедре и вёл нашу группу. Но я имел возможность наблюдать В.И. в 5-й горбольнице, где базировалась его кафедра.
Первое же знакомство состоялось на государственном экзамене по терапии, когда мне достался вопрос о раке головки поджелудочной железы. Т.к. я начитался перед этим соответствующей литературы, проштудировал монографию Кёрте, то довольно связно рассказал о диагностике заболевания. Далее, он спросил меня о лечении и я по наивности сказал:
- Какое же лечение, надо сразу же передать хирургу!
В.И. в нос спросил:
- А что может хирург?
- Наложит обходной анастомоз, а терапевт может только наблюдать.
- Ах, вы хирург! Так выпишите мне морфий, хирурги больше ничего не умеют.
На этом мы расстались.
Внешне В.И. был вполне респектабельный господин, чуть старомодно одетый, он немного напоминал просвещённых купцов из пьес Островского. У него, кажется, была дополнительная растительность на лице – то ли бородка, то ли усы, но это не очень бросалось в глаза. Он был большим аккуратистом. Т.к. 5-я горбольница располагалась так, что попасть к ней можно было только преодолев хляби, я вспоминаю, что в непогоду В.И. подвозило такси, чтобы он шагнул прямо из машины на ступеньку крыльца.
На кафедре у него был порядок, чёткое расписание. Отличался он крайней осторожностью. В то время вопрос о переливании крови требовал каждый раз особого обсуждения, и как-то в клинике неотложной хирургии, где я тогда работал, возник вопрос относительно гемотрансфузии. Пригласили на консультацию В.И. Он подробнейше описал на 2-х страницах состояние больного, а в заключении вместо диагноза написал «а вопрос о переливании крови должны решить хирурги», и с этим ушёл. Так же помню, что его сотрудники жаловались, потому что он никогда не подписывал эпикриз при направлении трупа на вскрытие: всегда ему было недосуг, либо какая-то невозможность. Поэтому он постоянно мог критиковать за ошибки, когда приходил ответ от патоанатомов, который не совпадал с диагнозом. Чрезвычайно характерен случай, свидетелем которого я был. Прибегает заполошенный ординатор в кабинет профессора:
- Василий Иванович, с больным плохо!
В.И. поднимает спокойные глаза:
- Простите, какой сегодня день?
- Вторник.
- Посмотрите, пожалуйста, расписание. Там написано, что обход профессора по средам с 12 до 13 часов. Сегодня вторник, время 10.00, поэтому вы напрасно ко мне пришли. Если нужно посмотреть больного, пусть смотрит доцент Мамиш.
В.И. с места не двинулся.
Казанский Государственный Институт для Усовершенствования Врачей (ГИДУВ).
I-я терапевтическая клиника
Профессор Леопольд Матвеевич Рахлин. Высокий, худощавый, прямой, с крупным грубоватым лицом, быстрыми движениями, размашистым шагом, он сразу производил впечатление силы, уверенности, причём, это ощущение не покидало нигде.
Мне довелось видеть его на Всесоюзном съезде терапевтов в Москве. Он так выделялся своей уверенностью, что было сразу видно, что это – корифей. Он выступал на съезде так, как читал лекции для врачей, я уж не говорю, что никакого чтения по бумажкам не было и в помине. Это была лекция с повторами, чтоб могли усечь и запомнить, с чётким изложением своих взглядов, с прекрасной чёткой речью, без слов-паразитов и поисков слов. Каждое слово как кирпичик аккуратно ложилось на своё место.
Он был очень внимателен к своим больным, строго внимателен. Помню, дважды было так: он приходил читать лекции каким-то потокам терапевтов железнодорожной больницы, где я тогда работал, и вдруг оказывалось, что Л.М. читал другую лекцию, незапланированную. А надо сказать, что он всегда сопровождал чтение лекции демонстрацией больных. Выяснилось, что у Л.М. нет уверенности в точности диагноза больного, которого ему подготовили, поэтому читать лекцию без демонстрации больного он не может.
Л.М., так же как и проф. Залман Израилевич Малкин, был не только зав. кафедрой, но и заведовал отделением, т.е. был полным хозяином клиники. Вспоминаю, как Л.М. представлял больных на консультации. Мне выпала удача отбирать больных на операцию из терапевтической клиники, я, мягко выражаясь, сопляк, а мне представляет больных сам Л.М.Рахлин! На консультации присутствовал молодой ординатор, ведущий больного. Л.М. говорит:
- Нужен свежий анализ.
Ординатор объясняет, что она не успела взять результаты – лабораторию закрыли. Тогда Л.М. на память выдаёт все анализы больного и свежие и старые, сравнивая их.
- Где запись рентгенолога?
- Рентгенолог ушёл…
Л.М. на память выдаёт описание снимков. И когда я удивился, что он помнит всех больных, он сказал:
- Я представляю больного консультанту, и я должен чётко знать все делали!
Помню, какой радостью для меня было, когда мой диагноз не совпал с диагнозом Л.М. Прошло несколько дней, и он при встрече сказал мне:
- А вы были правы…
Это было очень здорово, и я долго после этого сам с собой разговаривал на «вы».
Л.М. много занимался научной работой, воспитал массу кадров. Потом на кафедре его заменила проф. Лидия Александровна Лушникова. Я встретил Л.М., когда он уже ушёл на пенсию, и, прогуливаясь возле парка Горького, мы разговорились. Я его спросил, как у него дела, какие научные планы… Он ответил:
- Я все научные и другие дела завершил и загадываю только на один день: если буду с утра жив – сделаю то-то и то-то, больше я не загадываю.
Затем я неловко спросил, бывает ли он в клинике. И он ответил:
- Конечно, нет. Лидия Александровна – сложившийся научный работник, хороший терапевт. Если я приду, наверняка буду с чем-то не согласен, не удержусь и скажу. Это будет неприятно ей и тяжело мне. Поэтому я не хожу…
Огорчительно то, что ученики должны были бы, хоть из уважения, приглашать его на консультации. Не столько, чтобы посоветоваться, сколько поддержать его дух. Но этого не было.
Л.М. очень строго относился к молодым и требовал соблюдения определённой формы. Помню, он сказал, что не будет обсуждаться вопрос, связанный с защитой диссертации одного молодого доктора, т.к. тот явился на Учёный Совет не академически одетым (было жарко и врач пришёл в лёгкой «бобочке»). Л.М. сказал, что появление в таком легкомысленном виде – это неуважение к Учёному Совету. Сам он всегда был строго и аккуратно одет. Вообще он был образцом человека «патрицианского» вида.
Последний раз я видел его на Учёном Совете, где он выступал оппонентом. Ему было уже за 80, он только что приехал из Москвы, где его оперировали по поводу катаракты. Здесь, в Казани, оперировать отказались, а там всё прошло успешно. Ему посоветовали, что для операции на 2-м глазу нужно приехать через 2 года. На что он ответил:
- Я же не вечен…
РАЗДЕЛ 4. ЯРКИЕ ЛИЧНОСТИ
Профессор Борис Владимирович Огнев - зав. кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии 1-го Московского мединститута член-корр. АМН.
Борис Владимирович Огнев – одна из интереснейших фигур среди тех, кого я встречал в жизни. Надо сказать, что когда я появился в Казани, фамилия Огнева уже звучала и была окружена особой аурой.
Первое практическое знакомство с ним было таким. Когда я пришёл на кафедру, там стоял препарат верхней конечности человека, представлявший собой руку от кончиков пальцев до подмышечной впадины, со снятой кожей и покрытый, как сетчатый дамский чулок, сетью тоненьких лимфатических сосудов, заполненных тушью (он сохранён до сих пор). Выполнить такую работу, не повредив сосуды, это адский труд, мало того, что наливка тушью требует особой техники, нужно ещё и нечеловеческое терпение. Этот препарат был выполнен в своё время молодым ассистентом Б.В.Огневым.
Далее рассказывалось, что Б.В. был внештатным сотрудником кафедры топографической анатомии и оперативной хирургии Казанского мединститута. Шансов на штатное место у него не было, т.к. штат был небольшой и твёрдую позицию там занимал молодой ассистент Л.Г.Фишман, которого очень любил и выделял проф. Красин, а также его супруга. Фишман в 30-е годы был направлен за рубеж в научную командировку, где закупал оборудование и инструментарий для кафедры, а заодно купил для себя лично Цейсовский микроскоп. Но, не желая платить отдельную пошлину, т.к. она была достаточно высока, он включил его в общий кафедральный список. Когда он вернулся в Казань и взял микроскоп себе, Б.В. написал заявление о том, что ассистент Фишман украл микроскоп. Вопрос стоял так, что если микроскоп является кафедральным имуществом, как явствует из перечня, то Фишман его украл, а если это его личный – он обманул государство, т.к. не заплатил пошлину. Фишман был с кафедры отчислен и волею судьбы попал в Костенеевскую больницу, в которой я потом работал, а Б.В. занял его место. Эта история правдоподобна ещё и потому, что я как-то слышал разговор, в котором Б.В. не отрицал всего происшедшего. (Всё вышеизложенное написано, естественно, с чужих слов).
Далее, в 1947 году, когда праздновалось 50-летие проф. Л.И.Шулутко, все ждали приезда Б.В. Я тогда был комсоргом аспирантской группы и по каким-то делам находился на кафедре нормальной анатомии у Валерия Николаевича Мурата. Там же был Александр Николаевич Миславский – зав. кафедрой гистологии. Я скромно сидел в сторонке, А.Н. собирался уходить, а проф. Мурат сказал:
- Александр Николаевич, не уходите, ждём Огнева, сейчас должен прибыть!
А.Н. гневно ответил:
- Я не могу находиться в одной комнате с этим человеком!
И рассказал такую историю. В своё время он, уже будучи профессором, преподавал студенту Огневу. Тогда не было экзамена по гистологии, а были дифференцированные зачёты с оценкой. Студент Огнев, который в принципе хорошо учился, явившись на зачёт сказал, что он не успел подготовиться, а ему необходима пятёрка, т.к. он получает повышенную стипендию, которая является единственным средством его существования. Он просит сегодня подписать зачёт и обязуется подготовиться в течение нескольких дней и сдать. А.Н., поглядев зачётку, увидел, что студент отличник, способный, поставил оценку и расписался. Прошло время, Огнев не шёл. А.Н. встретил его на улице и спросил:
- Почему вы не приходите сдавать?
Тот широко улыбнулся:
- Да вы что, профессор, запамятовали? Я ведь вам сдал, вот зачётка, ваша подпись, дата. Не верить подписи у вас оснований нет!
Далее на фоне этих разговоров появился сам Огнев. Не очень высокий, но крупный, коренастый, сильный. Грубой лепки мужское лицо, ёжик волос, с ослепительно белыми зубами… Он напоминал вепря, который проломит и преодолеет всё.
Мне довелось в узком кругу слушать его. Он завораживал всеобщее внимание и говорил только один. Это было и на банкете Л.И.Шулутко и на больших лекциях, которые он читал. Вот что он нам, молодым, рассказывал дома у Лазаря Ильича (незадолго до этого он был представителем СССР на выставке достижений в Брюсселе). Он говорил о жизни врача в Голландии, Бельгии, что врач живёт при больнице, где работает. Мы всё интересовались, какова же там зарплата врача? Он твёрдо отвечал:
- На наши деньги не переводится!
Наконец, сказал:
- Видите на мне костюм, он стоит 99 франков. Так таких на зарплату врача можно купить 10!
С большим удовольствием он рассказывал о своём споре с Валентиной Валентиновной Гориневской, автором знаменитого учебника по травматологии и ортопедии. В пылу полемики Б.В. сказал:
- Ну что мы с вами сейчас об этом спорим, когда Перейра с сотрудниками в таком-то журнале в таком-то году описали 1000 случаев этой операции!
Гориневская сдалась. Поздним вечером после окончания конференции она позвонила Б.В. домой и сказала:
- Я никак не могу найти эту статью…
И он с хохотом ответил:
- Не только статьи, но и журнала такого нет! Но не уходить же мне было с заседания дураком!
Далее, он рассказал два случая, как «заваливал» диссертантов, но здесь это было очень благородно. В первом случае работа была явно пустая и негодная. Что сделал Б.В? Он явился на защиту, принёс с собой чемодан книг, и когда выступили оппоненты и всё шло к благополучному завершению, он вышел на кафедру и сказал:
- Присвоение кандидатской степени предусматривает владение техникой, знание материала и умение его излагать. Для того чтобы знать материал, диссертант должен был прочесть основополагающие книги, которые он не читал. Я принёс некоторые из них.
И он выложил большую стопку на стол.
- Когда вы прочтёте хотя бы это, можно будет думать, что вы ознакомились с основными материалами по вашей теме.
Диссертация была провалена.
Второй случай ещё ярче. В Рязани должна была состояться защита, но стало известно, что человек защищает не свою работу. Она была написана погибшим на фронте молодым учёным, и так как осталась «бесхозной», соискатель её присвоил. Решено было на ВАК-е это бесстыдство как-то вскрыть, и вызвался это сделать Б.В., который поехал в Рязань. Защита шла полным ходом, оппоненты высказались положительно, уже стояли поздравляющие с цветами и ждал накрытый стол. И тогда Б.В. сказал, что работа замечательная, но есть маленький нюанс: она выполнена погибшим таким-то и выложил на стол эту диссертацию. Когда он рассказывал эту историю, подключился проф. Михаил Осипович Фридланд, который был предшественником Л.И.Шулутко на кафедре травматологии и ортопедии ГИДУВ-а. Он вспомнил, что защищался его ученик, а перед этим у них с Б.В. возник какой-то спор. И когда на защиту неожиданно явился Б.В., то из диссертанта как будто бы выпустили воздух, он стал оседать и путаться в словах, т.к. все знали, что если появился Огнев, всё будет очень плохо. Увидев, что дело идёт к гибели, Фридланд послал Огневу записку: «Боря, если я виноват – бей меня, но не тронь мальчишку! Он ни в чём не виноват!» Огнев улыбнулся, поднялся и ушёл. Защита прошла прекрасно.
А потом Огнев ещё что-то рассказывал и тут Дмитрий Алексеевич Языков – главный ортопед России крикнул:
- Боря, хватит заливать! Кончай разговоры, идём к столу!
Когда кончился банкет, Языков вдруг сказал:
- Лазарь Ильич, я останусь у вас ночевать. Я Бориса одёрнул, так он меня пришибёт по дороге.
И пока Огнев не поклялся, что он его не тронет, Языков не уходил. Это было забавно, но отражало действительность.
Вскоре я испытал характер Б.В. на себе. На утреннем заседании Б.В. докладывал некоторые материалы своего доцента Метальниковой, которая только что завершила докторскую диссертацию. Работа была интересная, речь шла о том, что правый и левый симпатические стволы имеют некоторые различия, что давало Б.В. основания считать, что один из них в основном реализует работу артериальной системы, а другой – венозной. На мой взгляд, анатомических оснований к такому разделению не было (кстати, эта теория так и осталась непризнанной). Я позволил себе выступить в прениях, сказал, что не могу судить обо всей концепции, но по представленным рисункам и фотографиям не складывается такого категорического мнения, какое высказал Б.В. Он среагировал очень быстро, сказал, что здесь присутствует проф. А.И.Лаббок, крупнейший специалист по вегетативной нервной системе (я уже упоминал, откуда брался Лаббоком гигантский материал) и он ничего не опроверг, а этот сопляк посмел… И, обернувшись к Л.И.Шулутко, добавил:
- Если бы он не работал у тебя в институте, он бы завтра был уже на Сахалине!
Потом меня, вероятно, простили, потому что на Сахалин я так и не попал.
Далее. Б.В. читал большую лекцию. Она была очень яркая, у него был резкий с металлическим оттенком голос, который врезался в сознание. Причём, он говорил очень убедительно и только позднее, осмыслив его высказывания, можно было с чем-то не согласиться. Когда ему предложили микрофон, он сказал:
- Я могу говорить без микрофона, меня слышно в любой аудитории.
Когда спросили, сколько будет продолжаться лекция, он ответил:
- Я могу говорить часами, не уставая, всё зависит от того, сколько выдержит аудитория.
И рассказал такую историю. Когда он приехал в Индию читать лекции, в одно время с ним там находился английский профессор, тоже медик. Англичанин был очень тучен и газеты написали, что Англия кормит своих профессоров лучше, чем Россия. Б.В. не стерпел оскорбления СССР. Англичанин был рыхлым, а Огнев – с плотным мышечным телом, и Б.В. потребовал перевеса на весах с коромыслом. Их взвесили, и когда Б.В. вступил на чашу весов, англичанин взлетел вверх. И тогда во всех газетах написали, что русские кормят своих профессоров лучше, чем англичане!
Ещё случай. Работая в Костенеевской больнице, я узнал, что к К.Дружкову каждое лето на 2-3 месяца приезжал брат его жены Б.В.Огнев (он там оперировал). Будучи любителем рыбалки, он бродил с бреднем по пруду в женском татарском платье, т.к. такой сарафан был очень удобен, в нем не застревали раки и другая живность. Помнили, что он ездил в Елабугу на лошадке, раздевшись до пояса, чтобы загореть в дороге, и одевался только у самого города. Короче, он оставил о себе память как яркий, оригинальный человек.
На этом история знакомства не заканчивается. Когда в последующем мне нужно было защищать кандидатскую диссертацию, а это было сопряжено с определёнными сложностями, я сообразил, что в Мамадышском р-не, т.е. рядом со мной, живёт сестра Б.В. Она была замужем за директором совхоза и дружила с семьёй моего завхоза. Я сказал ей, что собираюсь ехать в Москву, она собрала какую-то посылку и домашнее сало. По приезде в Москву, я созвонился с Б.В., он долго объяснял, как его можно найти, но это были разные адреса учреждений и кафедр. В конце концов, он разрешил мне прийти домой в 8 утра. Я прибыл, они с супругой завтракали. Я передал посылку, мне было тут же предложено выпить (я впервые в жизни увидел настоящий бар, где стояли не закупоренные, а початые бутылки с различными напитками). Б.В. увидел сало, отрезал большой ломоть и стал его есть «с куска», весь перемазавшись. Супруга стала возражать:
- Боря, что ты делаешь? Ты же уже поел!
Не отрываясь от куска, он рыкнул на неё:
- Дура! Это же настоящее домашнее сало! От Женьки!
Далее, он спросил меня о цели приезда. Оппонентом у меня был Георгий Фёдорович Иванов, который славился своей свирепостью. Б.В. улыбнулся и сказал:
- Я на него оказываю прекрасное нейтрализующее действие. Приеду и выступлю.
Он действительно приехал, но защита в тот день не состоялась. Я в то время был невоспитанный деревенский дурак, и даже не предложил заехать за ним или вызвать такси, он приехал сам. Т.к. защиту отложили, мы с ним более не встречались.
Из Казани Б.В. уехал в Москву и начал работать на кафедре топографической анатомии одного из мединститутов у проф. А.Очкина. По рассказам самого Б.В. через короткое время он поставил вопрос о том, что на кафедре неправильно организовано преподавание и научная работа. Очкин был уволен и на его место был выдвинут Б.В., который потом говорил:
- Очкин два года со мной не здоровался, зато потом понял, за кем сила, и начал кланяться с другой стороны улицы.
Показательные операции, которые Б.В. производил в институте травматологии по приезде в Казань, были выше всяких похвал. Нужно отметить, что на левой руке у Б.В. отсутствовали по две фаланги 3-го и 4-го пальцев. Но при операции складывалось впечатление, что работать без них даже удобнее. Это было блестящее исполнение, ни одного лишнего движения, это лучший урок, который мог преподать Мастер, Маэстро своим соратникам и ученикам.
Боялись его как огня. Пример – первая послевоенная Всероссийская конференция, которая проходила в Казани. Выступал молодой проф. Дёмин, недавно защитивший докторскую диссертацию. Он предлагал свою методику операций на прямой кишке. Всё шло прекрасно, ему аплодировали. И тут поднялся Б.В. и сказал:
- Здесь в Казани на кафедре анатомии проф. Владимир Николаевич Тонков выполнял очень интересные исследования по вопросу кровоснабжения прямой кишки. Если бы вы, профессор Дёмин, посмотрели бы эти материалы, то поняли бы, что ваша работа ничего не стоит. К счастью, вы не исполняли тех новых принципов, которые предлагаете в своей операции. Потому что, если бы вы делали то, что описываете, в большом проценте случаев дело кончилось бы обязательным омертвением культи, расхождением швов и гибелью больного. И только в 30% кровоснабжение культи было бы достаточным.
Все ждали, что Дёмин ответит и начнётся грандиозная полемика, бой гигантов, но Дёмин тихо утёрся, уполз в угол и более его не видели и не слышали. Хотя, как я потом уточнял, никто так и не знал, были такие работы В.Н.Тонкова или нет. Но знали, что Б.В. дорого не возьмёт сказать то, чего нет. С другой стороны, очень может быть, что такие работы существуют.
И последнее. Самая грустная встреча была, когда проходила выездная хирургическая конференция в Чебоксарах. К тому времени Б.В. был уже пожилой, докладывал, читая с бумажки. Это было грустно, мне было очень жалко, что он не так ушёл со сцены.
А вообще, гораздо интереснее о Б.В.Огневе мог бы рассказать проф. Ильгиз Абдуллович Ибатуллин, который много лет работал с ним и близко его знал.
Доцент Абрам Наумович Кревер. Небольшого роста, субтильный, с мелкими, приятными чертами лица, высоким лбом, плавно переходящим в абсолютную лысину, с прекрасной русской интеллигентной речью петербургского типа.
А.Н. оказался в родстве с очень известными людьми по разным линиям. По каким-то семейным связям он приходился родственником Давиду Ойстраху, был вхож в высшие музыкальные круги Москвы. В частности, присутствовал на знаменательной встрече Д.Ойстраха с Иегудией Менухиным, когда последний наивно интересовался:
- Как, Додик, у тебя нет личного самолета?
Сын А.Н., Юрий Абрамович был женат на дочери знаменитого терапевта-академика М.С.Вовси, брата С.Михоэлса. Через жену Екатерину Петровну А.Н. оказался родственником клана Домрачевых…
Я узнал А.Н. когда он был уже немолодым пенсионером, очень мягким и интеллигентным, чудаковатым и растерянным в быту, но по-прежнему несгибаемым в принципиальных вопросах. Принципиальность, как я теперь понимаю, была одним из свойств его характера, наряду с выраженной романтической компонентой.
Начнем с того, что, влюбившись в свою будущую жену Екатерину Петровну, которая была из рода священнослужителей, он крестился, дабы получить ее руку.
По непроверенным слухам он ушел с работы из Московского фтизиатрического академического института из-за разногласий со своим начальством в вопросах диагностики. Во время войны, когда многие московские ученые временно проживали в Казани, он осмелился одному из ведущих ученых Советского Союза поставить диагноз «сифилис лёгкого». Пациент был вынужден вспомнить «грехи молодости».
Следующий момент можно назвать актом романтического героизма. Судите сами. Кафедрой рентгенологии Казанского ГИДУВ-а, где служил доцентом А.Н.Кревер, заведовал немец по фамилии Роттермель. Когда началась война, двое сотрудников кафедры - профессор Дмитрий Ефимович Гольдштейн и доцент Мидхат Харисович Файзуллин написали заявление в КГБ, и Роттермель был арестован. Через некоторое время А.Н. пробился к следователю, который вел это дело, с заявлением, что Роттермель ни в чем дурном заподозрен быть не может, но если для дела нужно, чтобы сидел какой-нибудь рентгенолог, то меньший ущерб преподаванию в ГИДУВ-е принесет арест А.Н.Кревера, а Роттермеля нужно отпустить. Когда Роттермеля выпустили «в связи с отсутствием состава преступления», ему показали оба заявления. Освободившись, Роттермель подарил А.Н. экземпляр своей диссертации с дарственной надписью: «Абраму Наумовичу Креверу в память о том, что он и в трудные времена оставался Человеком».
Невзирая на все вышеизложенное, А.Н. до конца дней сохранял наивность и детскую беспомощность. Он боялся один переходить улицу, терялся в присутствии чужих людей. Когда заболевала Екатерина Петровна, он не мог один находиться дома. Если Екатерину Петровну клали в спецбольницу, ему ставили в палате вторую койку, и он все время находился рядом. Однажды он заболел пневмонией, его госпитализировали в железнодорожную больницу, там он пробыл всего несколько дней, все время плакал и рвался домой. Он был выписан недолеченным, врачи намекали на выраженные возрастные изменения организма… В домашней обстановке А.Н. сразу ожил и спокойно сказал:
- В больнице же нет никакого порядка! Когда мне делали рентгенограммы, меня укладывали на холодный стол без простыни, снимки производили в лежачем положении, хотя легочные рентгенограммы положено делать стоя!
Еще факт. Когда друзья по Центральному институту туберкулеза, а их у него было много, интересовались у А.Н., сколько стоит его консультация, он обычно отвечал:
- У меня неудачно спланирован рентгенкабинет: больной раздевается в другой комнате, и когда становится за экран, сколько я ни щупаю, все равно не могу найти бумажник!
Он был бессеребренником, это правда.
Когда умерла Екатерина Петровна, А.Н. совсем не мог оставаться вечерами один. Почти каждый вечер кто-нибудь провожал его к Домрачевым, которые жили недалеко, а потом отводил домой.
Не могу не рассказать о конце жизни Абрама Наумовича. Заболел он остро, появились сильные боли за грудиной, с трудом удалось уговорить его вызвать скорую помощь. Его госпитализировали в терапевтическую клинику ГИДУВ-а, там исключили инфаркт миокарда и по некоторым признакам предположили расслаивающую аневризму аорты, т.е. еще более страшный диагноз, чем инфаркт, не оставляющий шансов на выздоровление. В силу этого строгий постельный режим не был соблюден. А по прошествии 2-3 недель в клинике начался ремонт, оставляли только тяжелых больных, А.Н. был выписан.
Из Москвы приехал сын Юрий, увез отца в Москву, где Абрам Наумович через два дня умер, так как в клинику его не брали из-за отсутствия московской прописки и преклонного возраста. На вскрытии оказался инфаркт…
В Москве, как приезжего, хоронить Абрама Наумовича тоже запретили, поэтому его тело было кремировано, и Юрий привез урну с прахом в Казань. В то время Арское кладбище было закрыто для захоронений, и Юрий Абрамович ночью пробрался на кладбище и «контрабандой» похоронил урну отца рядом с могилой матери.
Чтобы завершить круг постыдных нелепостей, не могу не добавить следующее. Юрий Абрамович Кревер, сын Абрама Наумовича, учась в одном из вузов Москвы, был парторгом курса, на котором одновременно с ним получала образование Светлана Сталина. Когда она покинула Советский Союз, на Юрия Кревера было заведено персональное дело об исключении его из рядов КПСС за то, что не только приняли в партию изменницу Родины, но еще Юрий дал ей рекомендацию. Он, не в пример отцу, был малоразговорчив, поднял недоумевающие глаза и спросил:
- А как бы вы поступили, если дочь Сталина при жизни отца попросила у вас рекомендацию?...
Профессор Моисей Израилевич Аксянцев. Небольшого роста, плотный, с неторопливыми движениями, контактный и очень выдержанный человек. В отношении его должностей у меня некоторые расхождения с Энциклопедическим словарем. Там написано, что М.И.Аксянцев был ректором ГИДУВ-а и одновременно директором организованного им Казанского института туберкулеза. Мне же рассказывала Валентина Александровна Маслова, бессменный управляющий делами мединститута, что М.И.Аксянцев был его директором. Она даже приводила присказку, что « институтом правили галоши Аксянцева», так как он раздевался в директорском кабинете, оставлял там галоши, а затем уходил на кафедру патофизиологии.
В 1937 году он был арестован, сослан на 10 лет, в 1947 году вернулся из лагеря в Казань. По пути он попал в автомобильную катастрофу и получил травму позвоночника, из-за чего у него потом были сильные болевые приступы. Внешне это проявлялось в том, что у него немного замедлялась речь и окаменевало лицо. Я как-то позволил себе спросить:
- Моисей Израилевич, у вас выдержка врожденная или приобретенная?
Он, чуть улыбнувшись, ответил:
- Очевидно, были врожденные задатки, а потом мне помогли их развить....
По возвращении в Казань его никто не брал на работу, решился на это только Л. И. Шулутко. М. И. Аксянцев был принят научным сотрудником в экспериментальное отделение ( по-просту в «животник » ), где у него в подчинении был один лаборант и одна санитарка. К слову, лаборант – Веселовский Дмитрий Андреевич был непростой человек. Он был полковником медицинской службы в отставке, прошедший всю войну от первого до последнего дня, с громадным «иконостасом» на груди, начиная с ордена Ленина, а работать пошел, как я понимаю, просто потому, что, очевидно, не умел сидеть без дела.
Несмотря на свой «анамнез», М. И. был необычайно смешлив. Я не встречал другого такого человека, который мог так острить и взахлеб хохотать, до слез, причем не фигурально, а буквально, при этом колыхалось все тело.
Ему были запрещены какие-либо публичные выступления, и тем более, печатные материалы. Я вспоминаю переполох в институте, который возник, когда на доске объявлений на тетрадном листе была информация о лекции профессора М.И.Аксянцева. Листок сняли через 15 минут. Так как у М.И. было полно идей, он искал молодых людей для их осуществления, гарантируя выход в квалификационные работы.
Этот относительно благополучный период продолжался недолго. Сначала Л.И.Шулутко было предложено уволить профессора Аксянцева, а когда он напомнил, что испрашивал разрешения перед тем, как взять М.И. на работу, ему по-иезуитски ответили:
- Вам никто разрешения не давал. Вы сказали: « Я хочу взять на работу проф. Аксянцева». Вам ответили: «Хотите - берите».
М.И. вновь был сослан, но уже не в лагерь, а на поселение, где провел около восьми лет.
Вспоминаю его реакцию на сообщение о том, что профессор Дмитрий Ефимович Гольдштейн был уволен из ГИДУВ-а во время процесса «врачей-убийц». Нужно сказать, что в 1951-1953 годах поступило указание об «очищении рядов» научно-педагогических учреждений от евреев. Более разумный, опытный и осторожный Р.А.Вяселев не стал торопиться, а объяснил, что проведет эту экзекуцию после окончания учебного года, дабы не срывать процесс преподавания. А более исполнительный ректор ГИДУВ-а – Иван Васильевич Данилов поторопился выполнить указание немедленно. В результате все хирургические кафедры были слиты в одну. Василий Афанасьевич Гусынин был назначен заведующим этой единой могучей кафедрой, заслуженный деятель науки РСФСР профессор Ю.А. Ратнер был понижен до должности доцента, доцент Михаил Зельманович Сигал был уволен с рекомендацией искать место работы в научных сферах, а не в практической хирургии, так как он проявлял к научной деятельности особую склонность и т.д. А проф. Д.Е. Гольдштейн был просто уволен. Л.И.Шулутко нашел и ему рабочее место в своем институте. Когда я выразил сочувствие Д.Е Гольдштейну в разговоре с М.И., он улыбнулся и сказал:
- Просто Мите воздали за Роттермеля!
В связи с изложенным, не могу не подивиться неожиданным иногда реакциям людей на происходящие события.
Когда М.И.Аксянцев в 1954 году вернулся и был окончательно и бесповоротно реабилитирован, доцент ГИДУВ-а Владимир Николаевич Помосов с глубокой завистью сказал:
- Вы понимаете, как повезло Аксянцеву! Его же восстановили в партии, у него теперь больше стаж, чем у меня! И за эти 18 лет он уплатил партвзносы всего по 20 копеек в месяц, а сколько переплатил я!
Умер Моисей Израилевич как и жил. У него был тяжелый инфаркт миокарда, а в это время уже бытовала установка, что одна из первых задач лечения острого инфаркта – снятие болевого синдрома в первые часы, с применением всех средств, вплоть до интубационного наркоза. День был выходной, анестезиолога не нашли и М.И. сказал суетящемуся профессору З.И.Малкину:
- Перестань суетиться, я умираю… И мы оба это понимаем!...
РАЗДЕЛ 5. ДИРЕКТОРСКИЙ КОРПУС
В описываемое мною время руководители вузов назывались директорами. Ректорами они стали значительно позднее. За годы моей учебы в Казани прошло четыре директора и взошла звезда пятого.
Первый - Сергей Владимирович Курашов, в скором будущем - министр здравоохранения СССР. Здесь мне придется начать издалека. К июню 1941 года я успел закончить 1 курс 2-го Киевского мединститута. Когда началась война, в армию меня не взяли из-за близорукости. Наша семья вместе с судостроительным заводом, на котором работала моя мать, была эвакуирована в г.Зеленодольск. Чтобы продолжать учебу, я, естественно, обратился в дирекцию Казанского Государственного медицинского института. Для того, чтобы добиться искомого результата, мне пришлось преодолеть совершенно неожиданные препоны бюрократического порядка: где договоренность между МЗ Украинской ССР и России? Где переписка между директорами вузов? и т.п. После беготни по разным инстанциям, включая горком партии и Комитет по делам Высшей школы, который в это время переместился из Москвы в Казань, я несколько расслабился. Посему не смог противостоять коварству Салиха Гирфановича Файзуллина, который формально считался заместителем зам. директора по учебной части, а фактически был полным хозяином института. Он заявил, что на лечебном факультете мест нет и не будет, но есть место на санфаке. Однако, это не имеет значения, так как на всех факультетах обучение идет по сокращенной программе, адаптированной к условиям военного времени (курс рассчитан на З,5 года вместо 5), и все факультеты готовят врачей для армии. Действительно, мы отучились 3 месяца, а затем были направлены в Кайбицкий район ТАССР на строительство оборонительных сооружений, в частности, подготовку противотанковых рвов. Считалось, что нас послали на один месяц, время растянулось до трех, и незадолго до конца нашего пребывания, проведать студентов приехал С.В.Курашов.
Он был высокий с некрасивым, но очень умным и сильным лицом. Грустно посмотрев на толпу оборванцев, он сказал:
- Наполеоновская армия…
Он не давал больших авансов, лишь обещал постараться вызволить нас оттуда. После его отъезда в течение нескольких дней была срублена общая столовая, где можно было получить тарелку какой-то баланды, и баня, где можно было теплой водой помыть все тело.
К этому времени я уже понял, что по ряду соображений, которые здесь не стоит приводить, мне следует оставить институт и пойти работать. Вернувшись в Казань, перед тем, как подать заявление об академическом отпуске, я решил из З-х экзаменов, которыми завершался учебный год, сдать только анатомию, как ведущий предмет. С гистологией у меня было некоторые нелады, а учебник физиологии я читал как приключенческий роман.
Я поступил работать на судостроительный завод в Зеленодольске, где довольно быстро сделал «карьеру» в системе ОТК - дослужился до приемщика 7-го разряда, был награжден грамотой «Лучший ударник завода в условиях ВОВ» и избран комсоргом большого цеха.
Спустя полтора года я понял, что без хирургии, выражаясь «высоким штилем», моё существование неоправданно и решил вернуться в институт. Видимо мой напор был так силен, что директор завода без возражений подписал мне «увольнительную».
Я явился в институт, директором которого в это время был Георгий Федорович Тихонов. С ним моя жизненная стезя пересекалась неоднократно, в чем сможет убедиться терпеливый читатель. Он согласился меня восстановить, предложив мне пойти на 2-й курс. Я же выдвинул альтернативу. Чтобы наверстать потерянное время, принять меня на 3-й курс, с условием сдать вышеупомянутые предметы в течение одного месяца. Если я не сумею этого сделать, то готов даже к отчислению. Как ни странно, он согласился и начертал на моем заявлении «принять на факультет, на котором был». Тут я возразил, что на санфак меня завлекли обманом. Г.Ф. пытался объяснить мне значимость санитарного врача, но я не поддался и сразил его патетической фразой:
- Как вам не стыдно, для меня это дело всей жизни, а для вас - росчерк карандаша, и вы еще думаете!
Он был сломлен и подписал все как надо.
Третьим директором мединститута был Михаил Федорович Мережинский. Очень похожий на медведя, мягко выражаясь, плотного телосложения, с грубым толстогубым лицом, маленькими умными глазками. По слухам, он начинал жизнь грузчиком в Одесском порту, затем по коммунистическому набору был направлен на учебу, получил образование, стал доктором наук по биохимии, профессором и дослужился до должности заместителя директора Института питания АН СССР. В Казань был направлен в порядке партийной дисциплины директором мединститута и зав. кафедрой биохимии. Он резко выделялся среди других профессоров смелостью и независимостью суждений. Приведу несколько примеров.
Первый. В период, когда шла пламенная борьба с иностранщиной, большинство ученых крайне осторожно ссылались на работы зарубежных авторов, предварительно определяя их классово-идеологическую принадлежность. М.Ф. же мог на лекции сказать, что в последнем номере журнала «Nature» напечатана блестящая статья Сент-Джёрджи (американца венгерского происхождения). Мало того, он мог вместо лекции читать нам эту статью, переводя ее с листа.
Далее. От М.Ф. мы впервые поняли истинную суть Хиросимы. Когда на атолл Бикини, где стояли отслужившие срок корабли, загруженные овцами и козами, была сброшена американцами водородная бомба, наша печать зашлась в остротах, что это блеф и пустышка, что животные также блеют и жуют корм, только краска на кораблях изменила оттенок… Дело в том, что Советский Союз в то время не имел водородной бомбы, и досужие писатели пытались доказать, что это пропагандистский трюк. От М.Ф. мы узнали, что все эти животные погибли в первые дни после сброса бомбы…
Следующий факт. Очень интересно М.Ф. держал в узде ученых, пытавшихся давить на него своим авторитетом. Когда любимец профессора А.И.Лаббока, ассистент Александр Иванович Нестеров получил дисциплинарное взыскание за какую-то провинность, Абрам Иосифович пошел к директору выяснять отношения, заготовив заявление об уходе, если взыскание с А.И.Нестерова не будет снято. Вернулся он очень грустный, заявление принес обратно, дальнейшее развитие событий можно было проследить из его последующих отрывочных высказываний. Более точно излагала события управляющая делами института Валентина Александровна Маслова, которая была свидетельницей происшедшего. Выслушав посетителя, М.Ф. максимально оттопырил нижнюю губу и произнес следующее:
- Слава Казанского медицинского института очень велика! Она, естественно, зиждется на славе отдельных ее профессоров. Но если из когорты славных имен одно имя убудет - общая слава не померкнет! Подумайте, кому Вы могли бы сдать дела, я завтра создам комиссию.
В таком же тоне он, очевидно, разговаривал в райкоме и обкоме партии. Во всяком случае, рассказывали, что когда секретарь обкома партии предложил ему восстановить исключенного за неуспеваемость студента, М.Ф. ответил:
- Как коммунист я всецело подчиняюсь указаниям и решениям партии. Как директор института я выполняю указания МЗ СССР. Оттуда приказа о восстановлении я не получал, а в данном случае я еще не уверен, что вашими устами говорит партия!
По требованию обкома партии М.Ф.Мережинский был освобожден от должности директора. Высоконравственные члены Учёного Совета своеобразно отомстили ему. Когда его жена прекрасный биохимик Л.С.Черкасова защитила докторскую диссертацию, голосование было единогласно положительным. Но в ВАК полетел вихрь анонимных доносов, вследствие чего ей пришлось выдержать повторную защиту в Перми.
Вскоре после этого супруги уехали в Минск, а через несколько лет мы с радостью узнали, что М.Ф. избран действительным членом Академии медицинских наук СССР, а его жена Л.С.Черкасова - член корр. АМН.
На смену М.Ф.Мережинскому в Казань был прислан майор медицинской службы из Ленинградской Военно-медицинской академии по фамилии Исупов (имя и отчество я, к сожалению, не помню). Его пребывание в должности директора мединститута было недолгим. Он прославился беспробудным пьянством. Во всяком случае, злые языки говорили, что однажды он явился на бюро обкома и, когда сбросил коричневое кожаное пальто, которое прислали из Америки по «ленд-лизу» для водителей «Виллисов», оказалось, что он забыл надеть штаны, хотя кальсоны на нем были. Он был настолько быстро отозван Минздравом, что даже не успел получить партийное взыскание.
С ним связано два эпизода. Первый - на Новый Год мне было поручено обеспечить бесперебойное освещение зала, поэтому все происходило на моих глазах. Около 12 часов появился директор с молодой худощавой женой, которую он быстро потерял, и они затем долго друг друга искали. Ровно в полночь он приказал выключить музыку, забрался на стол и торжественно произнес:
- Товарищи, наша земля завершила свой круговорот. Я не буду вдаваться в астрономические подробности. Скажу коротко - наша Земля завершила свой круговорот!
На этом словарный запас был исчерпан, и он упал на услужливые руки сопровождавших его лиц.
Вторым воспоминанием о пребывании Исупова в Казани осталось посвященная ему поэма, которую написал будущий писатель, а тогда молодой ординатор Константин Васильевич Лебедев. Дело в том, что в Казань прибыли американские вещи для раздачи нуждающимся студентам в качестве помощи. Естественно, директор и главный бухгалтер сочли себя более достойными американских даров и изрядно поживились подарками. Из всей поэмы я вспоминаю только первые и последние строки:
Американские излишки
На благо ближнего даны.
С американцев - по манишке
Глядишь, директору- штаны!
А заканчивалось так:
Таков казанский Держиморда,
Полупомешанный майор!
Кстати, Константин Васильевич больше стихов не писал, а стал известен двумя книгами: «Дни испытаний» и «Люди и степени».
После неудачной попытки Минздрава подобрать кандидатуру на место директора мединститута, которая устроила бы Татарский обком партии, решение этой задачи перешло в руки обкома. И ректором был назначен Рустам Аллямович Вяселев, который на этом посту прослужил много лет, но это уже другой период.
До сих пор меня не оставляет мысль, есть ли причинно - следственная связь между назначением Р.А. на должность ректора и тем, что за два дня до этого события мы с ним встретились в бане на Булаке и основательно потерли друг другу спины?
РАЗДЕЛ 6. МИНИСТРЫ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ ТАССР
За время работы в районах ТАССР и Казани мне пришлось контактировать с пятью министрами здравоохранения, которые оставили в моей памяти своеобразные зарубки.
Владимир Ионович Прокушев - человек крупный и физически и личностно. Достаточно упомянуть, что после Татарстана, пройдя краткосрочную переподготовку, он возглавил Ленинградский Облздравотдел.
Первое сообщение, которое для меня «очеловечило» образ министра, был рассказ моего предшественника про Костенеевской больнице Сергея Григорьевича Краснощекова. Как представитель глубинки С.Г. был избран в президиум на Республиканском активе медработников, которые тогда регулярно собирались. Как только он уселся во втором ряду президиума, к нему обратился министр и спросил, не пьян ли он… Дотерпев до перерыва, С.Г. пошел в буфет, чтобы отогреть душу, где встретился с В.М.Осиповским, (да, да, с тем самым, о котором уже мы писали!), там они выпили коньяка, который сразил непревычного к данному виду алкоголя, любителя самогонки С .Г, и он прилег отдохнуть в гардеробной. Когда участники совещания расходились, В.И. Прокушев заметил лежащее тело и сказал:
- Это,наверное, Краснощеков лежит, подберите его, как бы не простудился.
- Понимаешь, какой человек был! Внимательный, заботливый и как знал свои кадры!
У меня было два непосредственных контакта с Владимиром Ионовичем. Контакт 1-й - непрямой. Как я уже упоминал, в то время научно - практические конференции и совещания разного рода проводились регулярно. В бытность мою главным врачом Костенеевской больницы, которая относилась к Елабужскому кусту, я был вызван в Елабугу на научно-практическую конференцию, проводимую сотрудниками Казанского мединститута. Среди многочисленных докладов было сообщение на хирургическую тему, выступал ассистент мединститута Г.М. Шалунов, о которым уже повествовалось. Доклад был ниже всякой критики, как по содержанию, так и по форме и манере изложения. У меня взыграло ретивое, и я довольно эмоционально выступил, завершив словами:
- Это проявление неуважения к аудитории, т.к. подобное сообщение можно сделать только для абсолютных невежд, а для невежд вообще не стоит делать доклад.
Это было как бы камушком, который вызвал сход лавины. Друг за другом стали выступать елабужские врачи, которые кроме лечебной работы имели опыт преподавания в ФАШ-е Елабуги, и нелицеприятно оценивали сообщение Шалунова по своим специальностям. Профессору Борису Александровичу Вольтер - руководителю выездной бригады только оставалось поблагодарить присутствующих за справедливую критику. Ей-богу, ни с кем из выступавших врачей я не был знаком даже шапошно. Когда по возвращении участники выездной бригады отчитывались на Коллегии Минздрава, (эти события я излагаю со слов присутствующих там), им было доложено, что исключенный из комсомола сын врага народа Лихтенштейн, организовал обструкцию и сорвал конференцию, подбив на это елабужских врачей. На это последовала неожиданная реплика министра:
- Молодцы в Елабуге, давно пора понять, что у нас в районах работают квалифицированные врачи и, соответственно, готовятся к выезду!
Второй контакт - непосредственный. К этому времени у меня был произведен капитальный ремонт больницы, вырыт посреди двора колодец, и для полного построения социализма, не хватало только электричества. (До этого мы освещались керосиновыми лампами, а воду таскали в гору, с расстояния 100 метров). Бугульма в это время была уже современным городом и городская больница имела стационарное электрическое освещение. А я знал, что перед этим там был автономный источник электротока - движок, работавший на мазуте. Теперь я понимаю, что этот движок был такой музейной редкостью, что, продав его, можно было обеспечить все нужды больницы. Это была машина весом более 4-х тонн фирмы «Горлсби и сын» 1914 г. выпуска, дающая 200 об\мин и разжигающаяся калильной лампой. Главный врач бугульминской больницы Ефим Соломонович Сигал обещал мне вместо того, чтобы сдать движок в металлолом, передать его мне с разрешения Минздрава. С этой идеей я явился к Владимиру Ионовичу. Он сказал, что идея хорошая, но всякое новое строительство категорически запрещено. Я к тому времени уже понял, что в каждом законе предусмотрена лазейка для обхода. У меня такая лазейка была. При больнице было небольшое натуральное хозяйство с отдельным финансовым счетом. Я объяснил, что могу на этот счет приобрести развалюху типа сарая за 300-500 рублей, и к ней пристроить помещение для движка и оборудование для освещения. В.И. горячо поддержал меня и обещал всяческое содействие. К сожалению, вскоре после этого он уехал в Ленинградскую область, и в дальнейшем эти вопросы пришлось решать с его преемником - Николаем Александровичем Абрамовым.
Это был добрый, мягкий человек, необремененный чрезмерным образованием и активностью, который адаптировал под себя некоторые иностранные слова типа «констатировать», «конкретно» и т.д., добавляя, по его разумению, недостающие буквы («констактировать», «конкректно»).
Откуда он был извлечен для назначения на высокий пост, точно не знаю, но как будто из амбулатории какого-то железнодорожного полустанка. Он был очень прост в обращении, мог подписать любую бумагу на ходу, на полене, на стене дома, подоконнике. Попасть к нему на прием было легче легкого. Вот типичная сцена. Захожу на прием:
- Садись, рассказывай…
Я начинаю свое повествование. Н.А. достает записную книжку, находит нужный номер телефона, набирает, начинает разговор и попутно кивает мне головой, дескать, говори, говори! Когда закончен телефонный разговор, спрашивает:
- Так что у тебя?
Мне все ж удалось по частям изложить свою идею по поводу электричества. Мы уточнили необходимую сумму, порядка 40 тысяч рублей, он подписал мое прошение, и я окрыленный подался в бухгалтерию к бессменному главному бухгалтеру Сергею Назаровичу Ушакову. С.Н. прочел мою бумагу и я спросил, когда можно будет получить деньги, на что он спокойно ответил:
- Никогда.
- Как так, ведь министр подписал?
- Милый, он уже третий миллион подписывает, а у нас всего один.
- А для чего же он подписывает?
- Так ведь чем бы дитя ни тешилось… Я для того здесь и сижу!
Хвалюсь, мне удалось все-таки электрифицировать больницу, но на средства района. Однако это уже другая песня…
По прошествии нескольких лет работы Н.А. был вызван в Москву на Коллегию. И дальше возникает мифология, так как фактических доказательств у меня нет. А рассказывают так. Доклад Н.А. был подвергнут полному разносу, и было решено освободить его от занимаемого поста. Тут Н.А. сказал:
- Оно конечно, Абрамов развалил дело. А вы умные, опытные головы, куда глядели, когда он дело разваливал? Трудно было доехать одну ночь до Казани? Чай не дальний свет! Посмотреть, что там неопытный Абрамов делает? А сейчас, конечно, говорить-то легко!
Ему был дан строгий выговор и сохранен пост. Через какое-то время к нему возникли претензии морально-нравственного порядка, он с поста был снят и принят на работу заведующим оргметодотделом железнодорожной больницы. Когда ему исполнилось 60 лет, он подал заявление об уходе на пенсию. Как было тогда принято, сотрудники скинулись на подарок, из Врачебной Службы пришло поздравление с общепринятыми добрыми словами. Когда Н.А. все это торжественно вручили, он очень расчувствовался, поблагодарил за теплые слова и, забрав заявление, сказал, что еще поработает. Через год подарок был поскромнее, добрые слова чуть посуше, но история повторилась. Тогда на третий год, по согласованию с Врачебной Службой Горьковской железной дороги, его должность была сокращена, и он был отправлен на покой.
Георгий Федорович Тихонов - очень высокий, с непропорционально длинными руками и ногами (акромегалия!). Человек, о котором существовали самые различные мнения (см. истории о Л.И.Шулутко, Г.С.Самойлове) В любом случае, надо отдать Г.Ф. должное - за всю свою долгую жизнь я не встречал человека, который столь артистично проводил прием посетителей.
Работая в Костенеевской больнице, я явился на прием к новому министру, поздоровался. Когда я сел, он вдруг резко сказал:
- Уберите руки!
Одна моя рука лежала на столе, я удивился, он тут же пояснил:
- У вас на руках йод, а я ведь тоже хирург… Но я так давно не был в операционной! Можете представить, как нелегко мне было приступить к серьезному разговору. Я обратился к министру с 4-мя вопросами. По первым двум он сразу сказал, что это невыполнимо, по 3-му - подумать и если получится - сделать, на 4-й обещал безоговорочное выполнение. Кстати, во время нашей беседы вошел главный бухгалтер Минздрава С.Ш. Ушаков с несколькими сверхсрочными бумагами. Министр холодно сказал:
- У меня прием.
С.Н. стал объяснять, что бумаги надо срочно подписать, в противном случае они не успеют уйти в Главк и будут невероятные последствия. Министр отпарировал:
- Во время, отведенное на прием посетителей не может быть никаких срочных и сверхсрочных дел.
Бумагу он так и не подписал.
Прошел год. Никакого результата мой поход в министерство не принес. Я, разъяренный, снова явился в приемную. Меня пропустила секретарь в положенное время. Георгий Федорович поздоровался, как всегда протянув длинную руку через стол. Когда он здоровался через стол, я всегда вспоминал место из «Кармен» П.Мериме: человек, проходя по улице, захотел закурить и попросил огня у прохожего, находившегося на другой стороне реки, и тот протянул длинную руку и через реку подал ему огонь, потому что он был дьяволом… Я только собрался что-то говорить, как Г.Ф. сказал:
- Вы были у меня такого-то числа, поставили такие-то вопросы. По первым двум я отказал сразу, по третьему - обещал подумать, но обстоятельства сложились таким образом, что… и.т.д. По четвертому - обещал все сделать, но вот какая ситуация вынудила меня этого не выполнить… Скажите, что бы вы сделали на моем месте?
И я полностью удовлетворенный ушел, хотя, в принципе, ни один из вопросов не был решен.
Дальнейшая встреча состоялась, когда я уезжал из Костенеевской больницы. Этому предшествовал ряд событий, которые я здесь опущу, так как они не связаны с данным повествованием. Во всяком случае, будучи в Москве по другим вопросам, я оставил в Министерстве заявление, что прошу направить меня в любую область Советского Союза, где нужны хирурги, с тем, чтобы я мог работать в хирургическом отделении не менее 50 коек, а не в сельской больнице, где хирургические койки я должен выкраивать из других. Г.Ф. вызвал меня, и мы с ним стали обсуждать, что делать. Он предложил Альметьевск, который уже перестал быть деревней, но еще не стал городом, там еще функционировала 25-коечная больница, расположенная в типичном щитовом домике Щ-9, а новая больница была только в проекте. Я явился туда. Главный врач, которая была еще и «Заслуженным врачом», как это случалось со многими врачами районных больниц, осталась в «прежних временах», совершенно не понимая, что нефтяной край - это не то, что глухая сельская провинция. Я ей « не глянулся», она сказала, что я ей не нужен, у нее есть свой хирург, который ее полностью устраивает. Меня этот хирург не устроил хотя бы потому, что, показывая операционную, он не выпускал сигарету изо рта, а пепел стряхивал на пол вокруг себя. Еще не понравилось, и я это высказал, что кабинет главный врач сделала так, что для того, чтобы к ней попасть, надо было пройти весь длинный коридор, хотя там был второй выход и можно было попасть через него сразу. Но почему-то он был заколочен, а люди в верхней одежде и грязных сапогах должны были шагать по всей больнице, что мне показалось противоречащим принципам гигиены. Главный врач написала, что я ей не нужен и не понадоблюсь. Довольные друг другом мы расстались.
Когда я после этого явился к Г.Ф., он нелицеприятно высказался о «Заслуженном враче», спросил, чего я хочу, и я объяснил, что хочу в клинику неотложной хирургии.
- Но там больных не выхаживают, они умирают!
- Я выхаживаю.
Он подписал направление, но пометил - « в качестве подготовки для последующего использования в нефтеносных районах». Я согласился на этот вариант.
Я вернулся к себе, привезя с собой сменщика (супружескую пару), не сдавая больницы, накоротке поговорил, показав, где, что, как и уехал. Выяснилось, что председатель исполкома, находясь в Министерстве, взял бумагу, исключающую и отменяющую прежний приказ. Но он застрял в Мамадыше на переправе и приехал только утром, когда меня уже след простыл. Так я был переведен в 5-ю горбольницу г. Казани.
А затем я работал в клинике неотложной хирургии, дежурил сутки через трое, моя жена (терапевт) - сутки через двое, т.е. мы встречались в неделю два раза. Обычно я приходил, постель была еще теплая, но Ася уже ушла, она приходила - я уже ушел. Жизнь была довольно интересная, но не полностью нас устраивала. Когда меня из ночных дежурантов перевели в день, где надо было только писать истории болезни, а больных оперировали ночью, тут меня вызвал Г.Ф.. Он предложил мне, учитывая оговорку в приказе, выехать на работу в поселок городского типа Уруссу. Я, естественно, согласился.
Михаил Иванович Грачев. Таких непосредственных контактов, как с Г.Ф.Тихоновым, у меня с ним было очень мало. Собственно прямая встреча была одна, но это было так интересно, что не могу не рассказать.
М.И.Грачев был человек непростой, который, говоря высокопарно, принес свою карьеру в жертву делу. Это было время увлечения экономией, правда, она еще не «должна была быть экономной», но Н.С.Хрущев, который тогда властвовал, уже вводил наказания за неправильное расходование средств. М.И.Грачев получил деньги на строительство одной больницы, а начал строить две: туберкулезную больницу в Каменке и 15-ю городскую. За это он был снят с должности. Недостроенные коробки долго стояли, но все-таки потом город получил первоклассные для того времени больницы и Республиканскую станцию переливания крови.
Встреча наша выглядела так. Я явился к М.И. с одним делом: я тогда осваивал желудочную хирургию и сказал, что есть смысл мне поехать в Горький, чтобы «поднатаскаться». Там в это время работал заслуженный деятель науки, знаменитый профессор Ефим Львович Березов и резекции желудка производились ежедневно, а в Казани в мединституте можно было увидеть резекцию один раз в месяц. Но когда зав. райздравотделом по моей просьбе обратилась к главному хирургу Республики П.Н. Булатову, он ответил, «что пока он жив, этот Лихтенштейн никогда, никуда из Костеневской больницы носа не высунет». Все это я изложил М.И. Он ясными глазами посмотрел на меня и сказал:
- Да ведь он чудак на букву «М»!
Хотя он сказал еще прямее. Я ответил, что аттестация главного специалиста - прерогатива министра. Он тут же пояснил свою мысль:
- Приезжая в районы, он, в основном, интересуется демографическими показателями. Например, что у жены хирурга такая задница!
Во время этого милого душевного разговора открылась ногой дверь и явился приятель М.И., главный врач спецбольницы Николай Иванович Чугунов:
- Мишка, тут надо подписать!
На что М.И. спокойно сказал:
- Что вы, Николай Иванович, это невозможно!
- Ну, тогда я сейчас пойду в обком и тебе оттуда позвонит Бушнев! И ты поползёшь выполнять!
И прибавил несколько слов чисто по-русски. На что М.И. отреагировал;
- Ну, так бы и сказали, Николай Иванович!
И бумагу подписал. Этот эпизод показался мне достойным воспроизведения.
В бытность мою в Уруссу в Ютазинский район М.И. Грачев приезжал с группой сотрудников министерства для проведения выездной Коллегии. Перед этим, естественно, была проанализирована работа лечебных учреждений Бугульминского куста. Выступая на Коллегии, М.И. отметил некоторые достижения в работе хирургического отделения Уруссинской больницы и сказал, что представление к званию «Заслуженного врача» чаще всего происходит уже на излёте деятельности, нередко при выходе на пенсию. А надо бы присваивать звание работающим, для которых это было бы хорошим стимулом. И для примера предложил оформить документы на вашего покорного слугу (об этом мне сообщил главный врач, приехав с Коллегии). Через месяц я спросил у него, как движутся мои дела? А у него была привычка, когда он собирался соврать, сводить глаза на кончик носа, «делать шнобель»… На мой вопрос он ответил:
- А я и не посылал документы, ведь тогда получится, что ваша зарплата будет на 10 рублей превышать зарплату главного врача, а это неправильно!
На этом вопрос был исчерпан. М.И.Грачев о своем указании не вспомнил, а я не счёл возможным ему напоминать. Так его порыв и не осуществился.
Иршат Закирович Мухутдинов. Наверное, это один из тех министров, кого я ближе всего знал, и кто произвел на меня очень сильное впечатление. Когда он только был назначен, как он сам мне рассказывал, он работал все субботы и выходные дни до позднего вечера и ему казалось, что он чего-то не успевал. Я застал его, когда он уже научился работать, руководить людьми, причем очень здорово. Что мне в нем чрезвычайно нравилось - это был человек живого и острого ума. Мне пришлось участвовать в нескольких совещаниях и конференциях, которые он вел. Какой бы вопрос ни обсуждался, И.З. выступал так, что у постороннего человека создавалось впечатление, что именно этим вопросом он интересуется повседневно и это главная цель его жизни. Это касалось и эпидемиологии, и травматологии. Притом, что он очень правильно понимал дух времени, он был в некоторых вопросах весьма принципиален.
Например, такой случай. Выездная конференция в Письмянке, посвященная 10-летию мед. санчасти. Мы приехали большой группой, вечером нас пригласили, как было принято в районах, к столу. Он тут же задал вопрос:
- Кто оплачивал стол?
Сказали, что оплачивали нефтяники, он спокойно уселся. Я поинтересовался потом:
- Почему Вы спросили?
Он ответил:
- Если бы оплачивала больница, я бы за этот стол не сел, т.к. в больнице на это средств не предусмотрено.
Далее началась конференция, все шло мирно, главный врач, выступая, неоднократно высказывала слова благодарности нефтяникам, которые построили больницу, всячески помогают, поддерживают. От нефтяников на конференции присутствовал только кто-то из отдела кадров. И вдруг И.З. спросил:
- Почему главный врач так униженно благодарит нефтяников? Это неправильный подход! Сегодня здесь должны были выступать руководители треста со словами благодарности врачебному коллективу!
Обратился к представителю отдела кадров:
- Передайте это вашим руководителям!
И тут же в цифрах выразил, во сколько миллионов прибыли выливается сокращение пребывания на больничных у работников треста, которого добивалась медсанчасть. И добавил:
- Это они должны были придти и вас благодарить!
Говорил он очень эмоционально и даже «с перехлестом». Я потом спросил, чем вызвана такая реакция? Он ответил:
- Как раз сейчас идет судебное дело по обвинению какого-то врача в невнимании. Я хотел подчеркнуть значение врачей, не дать их в обиду.
Это факт, которого я практически ни у одного из руководителей не встречал.
С ним было очень легко работать - он сразу схватывал суть. Как-то у нефтяников был взрыв газохранилища, пострадало несколько человек. Туда выезжали профессор А.Л.Латыпов и я. Мы сделали, что нам было положено и стало ясно, что при наличии такой нефтяной промышленности, в Республике не может не быть ожогового центра. Мы поставили вопрос перед местным руководством. Тут же был секретарь, собрал нужных людей, было дано указание о деньгах, оборудовании отделения. Сказали, что достраивается корпус, который можно отдать под ожоговый центр, прикинуты необходимые штаты, льготы для медперсонала: квартира для врача, которая должна даваться вне очереди, хотя существует много очередников; если нужна переподготовка- немедленно посылать персонал на специализацию в Москву или Горький, где есть ожоговый центр. Единственное, если все вопросы решены, надо поехать председателю исполкома в Казань и из Минздрава «выбить» деньги на финансирование. Нефтяники дадут средства, но надо получить то, что положено и « выбить» штаты. Когда мы, окрыленные успехом, приехали в Казань и пришли в Минздрав, зам. Министра по лечебной работе Ф.Х.Фаткуллин сказал:
- Зачем это нужно? В Горьком есть ожоговый центр, они принимают больных, а зачем нам боль на нашу голову?
Мы пошли к И.З.- совершенно другой разговор. Он выслушал, сказал, что все правильно, но организовывать там нет смысла, т.к. достраивается большая медсанчасть в г. Набережные Челны и надо там организовывать ожоговый центр. Он был действительно создан вместе с реанимационным отделением. Оно было такое, что из Центральной лаборатории СССР института Неговского, занимающегося вопросами реанимации, приезжали посмотреть организацию работы отделения реанимации и всего центра, чтобы взять что-то на вооружение и получить помощь в налаживании работы у себя. В последующем главный врач, который по уровню не соответствовал той больнице, попытался низвести это отделение до уровня обычного, убрал нянечек, штаты, ликвидировал шлюзование с переодеванием, чтоб никто не мог зайти, не переодевшись, т.е. стал превращать великолепную медсанчасть в обычную сельскую больницу…
Я должен сказать и о человеческих качествах И.З. Вот такой случай. В свое время в Уруссинской больнице я лечил молодого человека с эндартериитом. Он был не рядовым: в 16 лет, добавив возраст, ушел добровольно на фронт, попадал в сложные передряги, несколько раз обмораживался, пришел с войны молодым, но с эндартериитом, отказался в 20 лет оформить инвалидность, считая это неприличным. Потом работал в воинской части в Средней Азии, получил еще и химическое отравление. Короче, он разыскал меня в Казани, когда я работал в институте травматологии и ортопедии зам. директора по клинической части. У него был тяжелейший эндартериит, пришлось ампутировать до колена правую ногу и левую руку до локтя. Тогда входило в обычай раннее протезирование прямо на операционном столе, с тем, чтобы больной на лечебном протезе быстрее привыкал, это имело очень большое значение.
Я вызвал врача с протезного завода. Пришла группа, потом сказали, что протез изготовить не могут, потому, что больной не Казанской прописки, а из Средней Азии, он работал в воинской части недалеко от Ташкента, поэтому - неположено. Я стал созваниваться с администрацией завода:
- Больному, как участнику войны положен один бесплатный протез, сделайте!
- Никак нельзя, т.к. у него нет прописки.
- У больного есть деньги, сделайте за деньги!
- За деньги сделать нельзя, т.к. ему положен бесплатный протез.
- А что делать?
- Пусть он едет в Среднюю Азию, в Ташкенте ему все сделают.
- Как он поедет? Он не может ни ходить, ни ползать?...
Это была непробиваемая стена. Я обратился к И.З. Была пятница, он был на совещании, удалось его вызвать и сказать в перерыве несколько слов. В понедельник мне позвонила его секретарь и спросила, почему я не прихожу за бумагой. Оказывается, это было распоряжение министра соц. обеспечения на протезный завод - «в порядке исключения изготовить протез». Т.е. оказалось, что И.З. на совещании подготовил бумаги, нашел этого министра, и тот тут же ее подписал. Когда я потом стал благодарить И.З., он коротко сказал:
- Мы этим людям обязаны всем, какая же может быть благодарность, мы всё должны для них сделать!
Должен сказать, что больше среди администраторов такого подхода к людям я не встречал.
В 1998 году,это был последний год моей работы, я был направлен в Дрожжановский район в составе комиссии по фтизиатрии. То, что я увидел там в плане фтизиатрии и хирургии, повергло меня в ужас - это было хуже, чем 5О лет назад, когда я работал в деревне. Я не удержался, выступил со своими критическими замечаниями в райкоме и даже написал докладную министру, т.к. через 1-2 месяца должен был слушаться в Минздраве отчет Дрожжановского района. Я готовился, не сомневался, что меня вызовут, попросят объяснений и пригласят на обсуждение. Никто не среагировал. Оказалось, что мое мнение никому не нужно и не интересно. Здесь во мне говорит не ложное самолюбие, т.к. затронуты интересы дела.
РАЗДЕЛ 7. ПОСЛЕСЛОВИЕ
Четыре жизни Алексея Андреевича Агафонова
Уважаемый читатель! Если у тебя хватило терпения прочесть эти заметки, пожертвуй еще несколькими минутами, чтобы ознакомиться с некоторыми штрихами из жизни человека, под давлением которого мои воспоминания были написаны и он, в известной степени, несет за них ответственность. Жизнь этого человека условно может быть разделена на четыре периода.
Жизнь 1-я. Детство, отрочество, юность Алексея Андреевича Агафонова фрагментарно описаны в его рассказах, эссе, очерках («Роща Шамова» и др. публикациях). Я же прошу обратить внимание на некоторые моменты. Личность человека, как известно, формируется под влиянием двух групп факторов: наследственности и воздействия окружающей среды. В данном случае можно было рассчитывать на формирование женственного характера, ибо ребенок вырос в окружении бесчисленных особ женского пола, единственным мужчиной в доме был вечно занятый отец. Вопреки этим представлениям генетика пересилила. Наш герой рос забиякой, драчуном, с высокой самооценкой и готовностью всегда ввязаться в драку, защищая как свое самолюбие, так и обиженного, слабого. Если к этому добавить стремление всегда быть первым, при этом достаточно самоутверждения, а группа адептов совсем не обязательна.
Приведу несколько примеров. Подростком, чтобы проверить себя, тайком переплывал Волгу, правда, в то время еще не зарегулированную, но все-таки самую большую реку Европейской части России.
Когда группа ребят, с его активным участием, построила трамплин для прыжков на лыжах, он понял, что спуск смертельно опасен, но, рискуя жизнью, поехал первым, чтобы не подвергаться насмешкам. И ,слава богу, что все закончилось благополучно.
В неполные пятнадцать лет он отправлялся по окрестным селам выменивать «остатки былой роскоши» на необходимые продукты. Нечего говорить, что эти вояжи, кроме всего прочего, были опасны для жизни.
Еще подростком он проявлял большие способности к рисованию, задумывался о карьере художника и поступил в Казанское художественное училище, где проучился чуть меньше двух лет. Но когда его старший сводный брат, к мнению которого А.А прислушивался, сказал, что Репина из него не получится, он без сожаления оставил учебу и ушел, не оглядываясь…
Студентом, не желая уступить очередь на такси, отстаивал свое право первой очереди, вступив в рукопашную с группой хулиганов и получил нож под лопатку.
Особенности характера, как известно, с возрастом не меняются. Впервые я лично познакомился со студентом А.Агафоновым, когда был аспирантом на кафедре топографической анатомии и оперативной хирургии. В потоке студентов выделялся добрый молодец, про которого, слегка перефразируя, можно сказать словами В.Высоцкого: « Спасибо матери с отцом - он вышел ростом и лицом». Если к этому добавить темнорусые вьющиеся волосы, косую сажень в плечах, яркие светлые глаза и румянец во всю щеку, внешне портрет будет окончен. Правда, некоторые девочки, боюсь, что из числа не удостоенных внимания, утверждали, что он похож на красну девицу.
Жизнь 2-я – хирургия. По окончании института в 1949 году А. А. прошел ординатуру в клинике госпитальной хирургии мединститута под руководством профессора Н.В.Соколова. Хирургическая практика давалась ему легко. Он врожденный левша, который обучен владеть и правой рукой, при прекрасной природной координации движений. Таким образом получился идеальный в хирургии амбидекстер(обе руки «правые»).Уже в годы ординатуры имя А.Агафонова в Казани было на слуху в связи с несколькими удачными редкими хирургическими операциями.
По окончании ординатуры он был направлен на работу в столицу Ямало-Ненецкого округа г. Салехард заведовать хирургическим отделением окружной больницы. В то время ординаторы и аспиранты были на особом учете в МЗ РСФСР и направлялись по распределению в различные точки страны.
С 1953 года в течение 12 лет А.А. - хирург казанской железнодорожной больницы. По работе мы встретились в конце 1958 года, когда я начал работать главным хирургом Врачебно–Санитарной службы казанской железной дороги. А.А. в это время службу в больнице совмещая с работой на 0,5 ставки ассистента на кафедре хирургии казанского ГИДУВ-а (зав.кафедрой – профессор Петр Васильевич Кравченко).
С первых же дней мне стало понятно, что в ГИДУВ-е А.А. не удержится. Представьте типичную картину. В клинике две операционных. На операционный день запланировано два однотипных вмешательства на желудке. В одной операционной оперирует под общим обезболиванием профессор П.В.Кравченко, во второй – ассистент А.А.Агафонов под местной анестезией. Профессор старательно работает, выполнив примерно третью часть операции, поднимает глаза и замечает ассистента Агафонова, который отвлекает на себя внимание прикомандированных врачих.
-Алексей Андреевич, почему вы здесь? Почему не в операционной?
Проходит некоторое время, профессор упоенно работает на том же участке, поднимает утомленный взор и обнаруживает ассистента все в той же позиции.
-А.А., почему вы здесь?
-Так я операцию закончил!
Мог ли уважающий себя профессор терпеть такого ассистента?! Поэтому в ближайшее время А.А. был освобожден от работы на кафедре, а на его место взят молодой, еще совсем «зеленый» врач, в будущем хороший хирург.
Еще штрих. Дежурные сестры иногда жаловались, что А.А. бывает трудно дозваться ночью к больному. Вместе с тем, не было ни одного случая, подчеркиваю – ни одного!, когда бы А.А. прозевал больного, не оказав необходимой помощи. Я как-то спросил его:
-Как согласуются эти два факта?
Оказалось, чисто психологически. Он объяснил:
-Определяю по поведению медсестры. В одном случае ей обидно, что ты спишь, а она – нет, поэтому она тебя теребит. В другом – она всерьез озабочена, и это сразу бросается в глаза.
Не могу не добавить, что уже в те времена в больницах были сложности с санитарами. Чтобы не искать помощников, А.А. сам на руках переносил больных с койки на каталку и отвозил в операционную.
Учитывая вышеизложенное, ему редко поручались операции в дневное время, а стандартные истории болезни на курируемых больных он заполнял во время рапорта, поэтому он нередко донимал заведующего отделением:
-Если меня нечем занять, разрешите уйти!
Отводил он «хирургическую душу», если так можно выразиться, когда выезжал в длительные командировки в Муром или Агрыз, где были большие железнодорожные больницы.
Обычный путь хирурга – это сначала теоретическая кафедра (анатомии, либо топографической анатомии с оперативной хирургией), затем, после оформления
научных достижений в виде диссертации, переход в клинику. Общепринятая формула выдающегося русского хирурга, профессора Александра Алексеевича Боброва гласила:
«Путь в хирургическую клинику лежит через анатомический театр». А.А. сделал наоборот. В 1964 году он защитил кандидатскую диссертацию, посвященную одной из острейших проблем практической хирургии – спаечной болезни. Встал вопрос, который нередко бередит душу зрелых профессионалов среднего возраста – передать накопленный опыт и знания молодым специалистам. Естественно, переход А.А. в хирургическую клинику по изложенным выше причинам был исключен, и ему было предоставлено 0,5 ставки ассистента на кафедре топографической анатомии и оперативной хирургии казанского медицинского института.
Так началась 3-я жизнь А.Агафонова. В течение ближайших 10 – 12 лет А.А. продолжал оперировать в различных хирургических клиниках города, частично совмещая основную работу с дежурствами по неотложной хирургии, частично – как хирург-консультант.
На кафедре у него выявились незаурядные организаторские способности. Занимаясь интенсивной научной работой, он сумел полностью реорганизовать и изменить работу кафедры, построил при ней виварий, равного которому нет не только в Казани, но, пожалуй, и в двух столицах России. Под его руководством выполнено 16 кандидатских, а по его идеям – 4 докторских диссертаций. Свою докторскую диссертацию он блестяще защитил в 1972 году.
С 1973 по 1991 г. А.А. заведовал кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии. В настоящее время он продолжает работать профессором этой же кафедры, являясь, по анонимному опросу студентов, одним из лучших лекторов медуниверситета.
За все годы характер А.А. не изменился. Приведу несколько примеров. Когда его пасынок влип в глупую историю с нечистоплотными юношами из какой-то казанской группировки, А.А. один отправился на «стрелку» и сумел разрядить обстановку.
Во время совместной работы в железнодорожной больнице в довольно сложной ситуации мы вдвоем с ним держали оборону против усиленного давления через партийные и общественные органы. И выстояли. Умеет он бороться и не только за себя. В семидесятые годы в Казанском ГИДУВ-е была затеяна недостойная компания против отоларинголога доцента Вертлиба, которого облыжно обвиняли в смерти больной. На стороне обвинения выступали видные медицинские работники. По собственной инициативе А.А. вмешался в течение этого неправедного процесса, разбил псевдонаучную трактовку происшедших событий, и невиновный был оправдан.
Не могу не упомянуть чрезвычайно редкого факта: как кандидатская, так и докторская диссертации А.А. в своем роде уникальны. Как правило, медицинские, а особенно хирургические диссертации, являются практически статистическими отчетами о проделанной работе, и в связи с прогрессом медицины очень быстро устаревают. Работы А.А. написаны с таким опережением , что являются и на сегодня новаторскими, полностью еще не осмыслены и ждут своего внедрения в практику. Хотелось бы, чтобы он нашел время и желание оформить свои научные идеи в виде монографии. У А.А.Агафонова около 200 научных работ, ему присвоено звание заслуженного деятеля науки ТАССР, и он мог бы почивать на лаврах…
Жизнь 4-я. Если можно так выразиться, еще в недрах 3-й жизни сперва затеплилась, а затем бурно расцвела четвертая ипостась. А.А. – он стал писать рассказы, очерки, эссе. По началу мне это казалось некоторой игрой, но потом я понял, что это жизненная потребность. Более того, в нем проявилась очень активная общественная жилка, которая выразилась в его яростной публицистике. Хотя по некоторым общественно-политическим вопросам у нас с ним позиции различны, меня восхищает его искренность и горячность.
И добавлю последнее. По натуре он строитель. На протяжении жизни он своими руками и по собственным проектам построил четыре бревенчатых дома, последний – сказочный терем на берегу так любимой им Волги.
Записано с моих слов, обработала и подготовила к печати Наталья Матвеевна Грубер, за что приношу ей глубочайшую благодарность.
Казань, 2009 г. А.Лихтенштейн
@А.О. Лихтенштейн, 2009
По сусекам памяти субъективные заметки
© Copyright: Аврам Лихтенштейн, 2016
Свидетельство о публикации №216101302226
Свидетельство о публикации №216101302226
Рецензии