Покой

Накатывало, конечно, крепко. Звезды крошились и опадали, будто воздуха было в том небе мало, потому млели и гасли, кутаясь светящимися головнями в сырость полевого бурьяна. Уже и октябрь пошел шуршащей пеной по границам тротуара, и ветер материализовался, цепляя на объемную бесплотность грудной клети  медали опавших листьев, даже дожди больше походили на суровость снега, впиваясь в анабиоз материи с ожесточением прокаженного. Близилась пора настоящего холода и абсолютной отрешенности от происходящего. Выпивая кружку чая,  формулируя идею и греясь нею, этой формулировкой, как заклинанием, повторял обкусанными губами: «Время – это мысль, а пространство – чувство. Много мыслишь – медленно окатывает река времени, много чувствуешь – мало мыслишь, и время бежит быстро, но просыпаешься не там, где засыпал». Чашка пустотой своею втягивала свет от оранжевого абажура, ложечка рядом с нею выпирала из твердости стола, словно трамплин для лыжника, сахарница с нарисованным синим карпом отбрасывала на стену причудливое очертание пузатой бабы, упершийся руками в бока. Идея вспыхивала: «Отсутствие времени равняется отсутствию скуки, что в свою очередь наполняет жизнь дополнительной энергией смысла, которая освобождается по причине отсутствия ее расхода на бесплотность абстрактности мышления». Остатки сахара мерцали на дне кружки, возникла потребность их изничтожить, поэтому по кухне раздались цокающие звуки. Операция прошла благополучно, и трамплин вновь занял свое место, марая скатерть пятнышком теплоты. Идем дальше: «Чувственность пространства может быть продемонстрирована лишь органами осязания, а значит в том его недалекость. Конечность охватываемого пространства предопределена конечностью чувствующего, тоже характерно и для времени, значится мозг, мыслящий временем – орган чувствования».

  Тут ему надоедала кухня и он переносился в поле, к тем звездам, что остывали, сутяжно потрескивая, в сыром бурьяне. Здороваясь, он кланялся талому горизонту и начинал ощущать, как тот вливается ему в горячее от чая горло, застревая посредине своей холодной неподатливостью. «Пространство, покоренное чувствами, подчиняется, таким образом времени, которое подчиняется пространству своей беспредметностью, вымышленной протяжностью упирающейся в бесконечность, перед которой пасует чувствующий, бездумно в миг променивающий время на пространство в виду его предметности». Откашливая горизонт, он поднимал очи к небу, которое, осыпавшись звездами, теперь угрожающе нахмуривалось тучами, готовыми также осыпаться, смывая почины кострищ, разведенные мятежными звездочками, мстящими избытком кислорода тут – отсутствию его там. «Время же, наигравшись, завоевывает мысль, дробя ее на калейдоскоп, который по своему осколочному количеству уничтожает всякое подобие смысла. Пространство же, наигравшись, уничтожает всякое понятия чувства, сливая его в общий котел эмоциональности, который, бурля, изрыгает образы, неуспевающие перерабатываться атрофированной мыслью, а оттого приобретающие черты абсурда. Оба итоги – негативны по конечным своим точкам». Начиналась война павшего воинства светящихся астр с косматостью развевающихся стягов, переставляемых стратегом-ветром хаотично и бесполезно, пока все это не надоедало до рези в зубах человеку, и он перекидывал себя через завесу торчащих бурьянов, оказываясь на пустынном проспекте, охраняющимся безмолвными древами, для услады глаза посаженных параллельно.

  Тут ему сопутствовал дождь и снова беспокойный ветер, бряцающий на уровне ног бронзовыми наградами окончившейся в полях войны, должно быть хвастаясь. Листья волочились за ветром с немой покорностью, устало скребясь об асфальт. Человек наметил траекторию и следил внимательно за миноносцем каштана, который таранил подвернувшиеся плоты кленов, продвигаясь к тротуару непонятно зачем. Негативные итоги смущали человека, поэтому он вообразил на руке своей брегеты и взглянул на них приосанившись, они показывали много времени, а значит он мало думал и больше путешествовал или идея его была в корне ошибочной. Тогда он, на всякий случай переставил исходные данные, получилось: «время – чувство, пространство – мысль». Дождь молотился о стволы, избегая человечьей шеи, зонтик было придумывать невмоготу, пусть бы даже и болеть, какая разница? Категории стягивались в один надрез, что кровоточил секундами и метрами. Человек замахал головой нетерпеливо, пробуя вымести через уши оседлость своего взгляда, но добился лишь того, что дождь пошел именно на него, обходя стрелами стволы деревьев и обширность асфальта, флот листьев замер, обмелев, а ветер затих, предчувствуя развязку. «Кого, спрашивается, это волнует?». Прозвучал вопрос, падая, гулко и мягко единовременно, на мох человечьего мозга. Преодолев свои страдания однако же продолжил: «Время – чувство, возможно, исходя из рассуждений, что мозг – чувствилище, относительно пространства, а время улавливается как раз извилинами. Пространство – мысль, возможно, исходя из того, что при наличии времени можно помыслить любое пространство, даже без него. Тут же, доказывая, человек побывал в Бразилии, на реке Ориноко и на вокзальном полустанке города Змиева, что в Харьковской области. Отсюда следует, что обильное чувствование времени увеличивает его протяжность, а скудное осмысление пространства – пространство же уменьшает. Примером подкрепляющим положения служит человек, что отдался чувствованию времени, бредущий наугад, после, очнувшись от мысли своей, и узревший себя там, где ему и нужно, то есть дошедший, игнорируя доминанту пространства. И наоборот, увлеченный осмыслением раскинувшегося перед ним моря материи, – не наблюдает время, потому как осуществи резкое извлечение его из этого созерцания и он заклокочет гневливо, хоть и укажешь, что время было вполне достаточно на полный обхват, но он его не уловил, так как занял привычное для ходиков место своими мыслями о деталях горизонта, будто топографическая карта смахнула со стены привычный цокающий овал хитрого лица». Идея приобретала заманчивость завершенности. Сморгнув, человек вновь оказался на кухне, снял промокший свитер, зажег цветочек газа, погрел над ним покрасневшие руки, поставил на плиту охладевший к внутренней жидкости чайник и уселся  за стол довольный, смахнув на пол приставший миноносец каштана, потерявшего цель.