1.
Нестор очнулся от заунывного пения. Рататоск снова был в своем беличьем обличье. Он сидел на трюмо, поджав под себя задние лапы, в классической позе японского игрока в го. При этом он пел голосом узбекского гусана или азербайджанского ашуга. Для полноты ощущения не хватало разве что дутара или саза. Пел Рататоск следующее:
Пусть Шамаш исполнит твое желанье
Что ты задумал, пусть очам покажет,
Пусть откроет нехоженные тропы,
Пусть отворит шагам твоим дороги,
Пусть отворит стопам твоим горы,
Во сне да поведает радостное слово!
Заметив, что Нестор очнулся от тяжелого хмельного забытья, Рататоск бросил пение и метнулся к холодильнику.
- Теплым бы похмелялся, коль не я! – хвастливо заявила зеленая белка, подавая в дрожащие руки Нестора морозную кружку пива. – Сам не догадался спрятать. Конечно! Не до того! Он же эмиссариус! О холодном пиве пусть белки заботятся!
- Не паясничай, фигляр, - попросил Нестор, благодарно принимая лекарство. – Скоро нам?
- Две минуты как, - невинно заявил Рататоск и тут же добавил, заметив, что Нестор начинает суетиться:
- Не торопись! Без нас не начнут – подождут у дерева. Спокойно допивай и выздоравливай. С этого момента время вообще не имеет значения. Галине я все объяснил. Наше отсутствие ее не удивит.
- Не сомневаюсь, - язвительно заметил Нестор. – Моего отсутствия Галина точно не заметит.
- Надо было привести ее к тебе? – не на шутку огорчился Рататоск. – Прости, друг, увлекся, не догадался. Говорю же – раз в вечность удается так оторваться. Вернемся – исправлюсь.
- Не стоит, - отказался Нестор. – Нет желания. Да и не в моем она вкусе.
- Ах, ты, придирчивый пурист! – пожурил Нестора Рататоск. – Ведь вся прелесть Галины в этом обаятельном экзотическом говоре. Скоро совсем не останется таких. Она же дитя своего времени: своему языку научить было еще некому, а твоему – уже некому. Ценил бы и пользовал эту непринужденную краснокнижную естественность. Так нет же - подавай ему эксклюзивный, обученный, профессиональный эскорт!
- Ты о ком? – сделал вид, что не понимает намеков Нестор.
- Не кокетничай! Зоенька твоя прошла школу змеек, а там плохому не научат. О бесах твоих – вообще молчу. – Рататоск заерзал на столешнице, наконец спрыгнул на пол и стал разминать засиженные задние лапы. - Однажды господин Масайэ играл в сиги с господином Хидэёси, - повествовал «белк», дергая попеременно то правой, то левой лапой и балансируя при этом на другой (зрелище было весьма забавным, и Нестор невольно улыбнулся), - а даймё наблюдали за ними. Когда игра подошла к концу, господин Масайэ встал, но его ноги затекли, и он не мог ходить. Он удалился из комнаты ползком, под общий смех собравшихся. Поскольку господин Масайэ был высокого роста и тучный, передвигаться, стоя на коленях, ему было трудно. После этого он решил, что ему больше не стоит появляться в присутственных местах, и начал слагать с себя обязанности.
- К чему это? – спросил Нестор, ставя пустую кружку на «теплое» место, где только что сидел, поджав ноги, его собеседник.
- Не знаю, - пожал плечами Рататоск. – Постучалось в память. В следующий раз выберу другую позу для песенной медитации. Идем?
- Идем. – согласился Нестор.
- Раздевайся! – приказал этот зеленый и рогатый плод воображения скандинавского скальда.
Нестор послушно разоблачился, небрежно кинув футболку, шорты, трусы и носки на скомканную (два часа сна Нестор провел беспокойно) постель.
- Планшетку бери, - Рататоск подал Нестору черный кожаный планшет.
- Так нельзя же! – удивился Нестор. – Этот предмет из мира в мир не пронесешь.
- В этот раз можно! – барственно кивнул зеленый зверь. – Я же с тобой. Вспомни мотоцикл. Та же история. Бери планшет. И не забудь коньяк.
Нестор действительно в бой у Белого ясеня шесть лет назад вступил на своем стареньком кастоме «Змее». Перекинув планшет через голое плечо, Нестор втиснул в одно из отделений плоскую бутылку этого пойла, которое нагло носило благородное имя французского округа.
- Теперь айда за мной! - Рататоск повелительно поманил передней лапой, потом встал на четвереньки, отчего стал похож на обычную белку, такую, что часто можно встретить в городских парках, и ринулся к балконной двери, а потом – за балкон, в ночную мглу.
Нестор перевоплотился и последовал за ним. Путешествие начиналось.
2.
Нестор вновь оказался в Апокалиптической галерее. В первый раз его приводила сюда Зоенька, «работавшая совестью» в его снободрствовании. Во второй раз Нестор промчался по каменному полу галереи на «Змее» - с Киром за спиной, в окружении других Нагов, спешащих на битву. В обоих случаях на поляне у выхода Нестору и его спутникам угрожала смертельная опасность. Но он выжил. Должно повезти и в третий раз.
Рататоск не торопился, и, медленно следуя за своим проводником, пурпурный змей мог в свое удовольствие осматривать бесконечно высокие стены, украшенные монументальными фресками неизвестных авторов явно не человечьего племени.
Вот скандинавский Рагнарёк, вот Апокалипсис христиан, вот Киямат ислама, вот ведический танец Шивы, вот авестийский мост Чинват, длиною в девять копий или двадцать семь стрел; и множество других картин, где хтонические чудища, потопы, землетрясения, смерчи и пожары несли смерть привычному миру и всему человечеству. Наверняка, многие фрески иллюстрировали эсхатологические представления жителей иных Взвесей – настолько сюжеты казались чуждыми и невозможными. Но конец везде был один – тотальная гибель.
Галерея была наполнена странным, неведомого происхождения свечением, поэтому когда Нестор и Рататоск оказались на открытом пространстве, то светлее не стало – наоборот, тьма сгустилась и накрыла путников черным покрывалом. Нестор вновь принял человеческий облик.
- Держись за меня, - предложила белка, и Нестор почувствовал пожатие грубой мозолистой лапы; несколько когтей больно впились в ладонь.
- Осторожнее, - попросил Нестор почему-то шепотом.
- Прости, - неискренне извинился Рататоск. – Без меня заплутаешь – я к темноте этой привык, вижу в ней.
- Я тоже, - напомнил Нестор.
- Точно! – обрадовался Рататоск и тут же убрал свою когтистую лапу. – Ты же Наг, а значит, умеешь «смотреть душой». Наверное, видишь даже дальше, чем я. Не так ли?
- Так, - подтвердил Нестор. – Белый ясень в том направлении. А возле ясеня нас ждут. Только народу что-то многовато.
- Говорил же! - воскликнул проводник. – Если Тамас захочет, то будет тебе девять вместо четырех.
- Нет, не девять, - сообщил Нестор. – Меньше.
И в этот же момент над поляной глубокие женские голоса повели задорную плясовую:
Молодой-то наш комарик на мухе жанилася!
Молодой-то наш комарик на мухе жанилася!
Ой, да не умела муха шити-прясти-ткати!
Ой, да не умела муха шити-прясти-ткати!
Толикя умела она по полю летати!
Толикя умела она по полю летати!
У младых комарикав сметану собирати!
У младых комарикав сметану собирати!
Ииииййэхха!
Рататоск вначале замер, как вкопанный, но, мгновенно поддавшись великой силе народного искусства, смешно задергал передними и затопал задними лапками – не устоял, пустился в пляс. А хорошо поставленное и профессионально разбитое на сопрано и альт двухголосье становилось все заливистее:
Ждалы-ждалы наш комарик муху - не дождалыся!
Ждалы, ждалы наш комарик муху - не дождалыся!
В чистом поле, во раздолье, сел на ясенечек,
В чистом поле, во раздолье, сел на ясенечек.
Свясил ножки в коряшочек, свясел в коряшочек,
Свясил ножки в коряшочек, свясел в коряшочек.
Ииииййэхха!
Так – Рататоск в задорном плясе, а Нестор в немалом изумлении – подошли они к Белому ясеню. Конечно же, не к самому ясеню – приблизится к стволу Мирового дерева невозможно: здесь не только время, но и пространство не подчиняются привычным во Взвеси законам. Просто теперь необъятная ширь древесного ствола (или же бескрайний крутой склон горы Меру) закрывала весь горизонт. Слабой искрой в густой, почти осязаемой тьме горел небольшой костер. Его блики позволяли воспринимать обычным зрением все четыре человеческие фигуры вокруг пламени. Ближе всех к приблизившимся путникам молчаливо замерли Пимен и Зоенька – обнаженные, отливающие в бликах костра каждый своим цветом: Зоенька – зеленой кожей змейки, а Пимен – почему-то матово-белой сурьмой Седьмого дна. «И когда только успел?» - промелькнула у Нестора быстрая мысль. Но тут же помогла проснувшаяся память: Эрик обещал Пимену внеплановое понижение, чтобы, так сказать, привести потенциал Нага в соответствие с необходимым для путешествия уровнем.
Соня и Фея, - а пели именно они, - не унимались:
Неоткули, хули-гули, взялись ветры буйны,
Неоткули, хули-гули, взялись ветры буйны,
Раскачали, разболтали земляну яснову,
Раскачали, разболтали земляну яснову.
Вот упалы наш комарик на подножье яся,
Вот упалы наш комарик на подножье яся!
Ииииййэхха! Ииииййэхха! Расшиб свои кости!
Ииииййэхха! Ииииййэхха! Расшиб свои кости!
- Мораль? – ровно спросил Нестор, когда песня закончилась и голоса смолкли. Он с интересом оглядывал своих девчонок с ног до головы.
3.
Сегодня Соня и Фея вновь выбрали один стиль одежды, но бесы были бы сами на себя не похожи, если бы наряды подобрали точь-в-точь. На ногах у Феи были лыковые лапти искусного плетения и синие обмотки до самого подола синей же поневы. Понева была сработана из крашеной шерсти на холщовой подкладке. Талию Феи скрывал широкий стеганый пояс, шитый узором из драгоценных камней. Пояс как бы границей разделял нарядный нагрудник и лихо сбитый набок бордовый передник.
Ноги Сони украшали красные короткие кожаные коты на низком, но широком каблучке. Длинная, до колен льняная рубаха Сони была оторочена красно-синим узором по подолу, оплечьям и краю длинных, по запястье, широких рукавов. Поверх рубахи была накинута короткая епаничка красной парчи. Завершала ансамбль безрукавая, стеганая на вате душегрея. В волосы девушек были вплетены множественные ленты, схваченные тонкими золотыми обручами, соответственно - синие у Феи и красные у Сони. Соня держала в руках домотканый рушник, на коем возлежал небольшой каравай. Фея держала в руках медный, местами покрытый патиной разнос, где потел хрустальный графин с водкой, скучали девять полных рюмок, окружая глубокую тарелку с маринованными белыми грибами.
- А мораль, - с готовностью ответствовала Соня, - в том, что нечего комарам на мухах жениться. Гулять по полям вместе – можно. А жениться – нельзя.
- И почему это? – как-то обиженно поинтересовался Рататоск. Неужели ассоциировал себя с комаром, а Галину из «Гармонии» - с мухой?
- А потому, - наставительно молвила Фея, - что разные оне, не схожие. Комары – кровушку сосут, а мухи – так те вовсе говном объедаются.
- Тьфу, ты! Охайницы! – с досадой сплюнул Рататоск.
- Зачем вы так вырядились? – улыбнулся Нестор. Он был рад видеть бесов – как-то все сразу встало на свои места, накатила волна умиротворения и даже забрезжила надежда в благополучном исходе всего мероприятия. Нестор взял одну из рюмок, опрокинул залпом, залез пальцами в скользкие грибы, ухватил за ножку тот, что покрупнее, и отправил в рот, вслед за водкой. Стало совсем хорошо.
- Как же? – удивилась Соня. – Мы же в хранилище памяти путь держим. Вот мы и актуализировали необходимую доминанту: наши костюмы – прозрачный намек на фольклорную составляющую нашего путешествия, на память народную, на силу родного этноса. Правда, тут бы кокошник надобен бы был, - извинилась Соня, - или сорока. Случай-то особый, торжественный. Но незамужние мы с Феей.
- Я в Уэльсе родилась, - напомнила Фея. – Хотела облачиться в валлийский национальный костюм, но только он – в некотором роде подделка. Некая леди в XIX веке из опасений, что валлийская культура исчезнет, создала новодел. Так что я решила отказаться от всех этих фланелевых распашонок, красных шалей и «шляп трубочистов» - не натуральное оно все. Был бы у меня ребенок, я бы еще подумала: носить ребенка в шали – исконный валлийский обычай. Но у меня нет детей. Пока нет. – И Фея, оставив разнос покоиться на левой руке, быстро схватила правой одну из рюмок и выпила залпом.
- Не рассиживаемся! – приказал Рататоск, принявший на себя ответственность командира. – Путь предстоит долгий, а у меня еще своих дел полно. Ваш заказ у меня сдельный, а не почасовой, а потому в моих интересах управиться по-быстрому. Развлечения мои остались в отеле «Гармония». Началась суровая работа. Так что стройся на инструктаж!
И белка растянулась на траве спиной к костру в позе, в какой некогда возлежали у пиршественных столов древние эллины. Очевидно, команда «стройся» для самозваного вождя имела какой-то другой, отличный от общепринятого смысл. Нестор, а вслед за ним Пимен и Зоенька последовали беличьему примеру. Образовался полукруг, центром которого были Рататоск и костер за его спиной. Соня и Фея оставили каравай и графин с водкой между белкой и змеями и сами присели в полушаге за спиной Нестора – так близко, что он ощущал их теплое дыхание обнаженными лопатками и шеей.
«Костер, учитель, ученики: ну, ни дать, ни взять – упанишады,» - улыбнулся про себя Нестор, оглядев живописную ночную картину.
- Первое, что все вы непременно должны помнить, - с достоинством, присущим его нынешнему статусу, начал Рататоск, - так это слова древнегреческого поэта Мусеуса. Эту мудрость поведал мне тот самый орел, сидящий на вершине Иггдрасиля, от которого я ношу бранные письма змею Нидхёггу: орёл кладёт трёх птенцов, высиживает двух, питает одного.
Рататоск обвел слушателей значительным взглядом – все ли уяснили. Как оказалось, не все.
- К чему это? – дерзнул вопросить совершенномудрого учителя Нестор.
- Мы все умрем, - радостно заявила из-за спины Нестора Фея, чем привлекла общее внимание. – Ведь так же?
- Нет, - покачал Рататоск рогатой бульдожьей головой. – Не все. Я – точно не умру. У меня иммунитет на любые инфекции Тамаса. Я существо мифологическое, бессмертное. Меня создало коллективное воображение сурового северного народа. Вот и сейчас меня, можно сказать, выдернули из недр Тамаса с целью прикладной: провести героя и его помощников (ну, эту цель можно назвать сопутствующей, факультативной) к пункту назначения. Кстати! – Рататоск высоко поднял указательный коготь. – Сам факт моего явления должен наполнять вас всех неуемной радостью – Тамас откликнулся на зов Раджаса и выгнулся мною для сохранения вселенского баланса. Это, скажу я вам, друзья мои, реальный шанс.
- Выжить? – в том же радостном духе подначила Фея.
- Добыть искомое, - нравоучительно завершил тираду Рататоск.
- Значит я в этом спектакле – герой? – с сомнением спросил Нестор.
- Ты – Дурак! – напыщенно заявил зеленый «белк».
- На себя глянь, - обиделся Нестор.
- Ты – Иван-Дурак, - дополнил Рататоск, - а все мы – твои волшебные помощники. И у каждого своя функция. Я, например, проводник. Волшебный клубочек. От меня зависит, сумеете ли вы все туда попасть, - Рататоск махнул лапой в сторону горы Меру, - и сумеешь ли ты, - указующий коготь устремился в сторону Несторовой груди, - оттуда выбраться.
4.
- Только я? – дышать Нестору стало трудно, как будто коготь дотянулся до самого горла; он налил себе водки из графина и выпил без тоста.
- Главное – ты, - обозначил Рататоск. – Остальные – по возможности.
- Надо выпить, - выдохнул Пимен и тоже ухватился за графин.
- Всем уж наливай, - попросила Соня.
Пимен так и сделал. Чуть подержали рюмки на весу, опрокинули почти одновременно, не чокаясь. Потянулись к караваю и грибам. Бесы чуть слышно затянули песню, которая поплыла над ночным полем тихой дымкой, не мешая рассказчику, не отвлекая слушателей:
Добро жаловать ехать, друженьки,
Как по темному да полесию,
Как по чистому да по полюшку,
По низинам, горам, овраженькам,
По долам, по логам неведомым,
Да за зверем досель невиданным:
Ловить малую серу утицу…
- Тамас дает вам шанс, - либо в голосе белки поселилась грусть, либо звуки песни задали беседе такое настроение. – Но попасть туда – не просто. Вам, как серфингистам, нужно умудриться поймать волну.
- Волну? – рассеянно спросила Зоенька. – Но я не умею плавать.
- Волну памяти, - сурово (не перебивай!) посмотрел на змейку Рататоск. – Путешествуете вы сообща, а значит, необходимо отыскать общий знаменатель, какое-то присущее каждому из вас, но при этом одновременно и всем вместе воспоминание. Меня не считайте – у меня абонемент, полный допуск в обе стороны.
- Но это невозможно! – резонно заметил Пимен. – У нас нет общих воспоминаний. Таких, чтобы объединяли всех пятерых.
- Тогда вы не попадете в Тамас. Он вас не пустит, - спокойно сообщил Рататоск. – Вот только вы ошибаетесь: Тамас сам вытащит из каждого весь хлам, вытряхнет, как из старой сумки, а затем выберет то, что сочтет подходящим. Так что не стоит напрягать память – это не ваша забота. Вы думайте о другом.
- О чем? - прозвучал нестройный хор сразу нескольких голосов.
- Начнем по порядку, - белка поджала задние лапы и изготовилась к обстоятельной беседе. – Путь в Тамас лежит через дупло, - снова жест лапой в сторону Алатыря. - Летать умеете?
- Да! – сказал Пимен.
- Нет! – сказал Нестор.
Нестор вопросительно глянул на Пимена. «Я тебя научу», - сказал тот одними губами, на что Нестор недоверчиво покачал головой.
- Если Тамас откроет нам путь, - продолжал Рататоск, не обратив внимания на этот молниеносный диалог, - то далее мы отправимся в сопровождении местного гида-помощника.
- Разве не великолепная белка – наш гид и помощник? – льстиво спросила Зоенька и добилась поставленной цели: Рататоск «поплыл» и кокетливо заулыбался клыкастой пастью.
- Я – ваш волшебный клубочек. А нам еще нужен будет Серый Волк, - пояснил лектор. – Ну, или кто-то в этом роде.
- А также Яблонька, что укроет ветками; Печь, что накормит пирогами; Медведь, что дуб выкорчует; Щука, что перстень из воды достанет… - скептически высказался Пимен.
- Не в курсе, - серьезно ответил Рататоск. – Может быть, и Яблонька, и Печь, и Миша – мне сие не ведомо. Тамас – такой озорник. Никогда не догадаешься, что за следующим поворотом. Вот вы представьте себе чердачное помещение в древнем доме – жильцы веками сносили под крышу вещи, что отслужили свое, и складировали там вне всякого порядка, без системы, без планов извлечь их оттуда со временем. Под граммофоном может оказаться стопка журналов «Искатель», а на сломанной гитаре без струн – стопка военных писем вашего прадеда. Вы не найдете в Тамасе стройных стеллажей с экспонатами, расставленными согласно каталогу. Хотя – почему нет? Может, и найдете. В Тамасе нет правил, нет логики, нет закономерностей. Кроме логики самого Тамаса, разумеется.
- Но как же мы отыщем то, что ищем? – нескладно спросил Нестор.
- Никак, - категорично отрезал Рататоск. – Тамас сам выдаст вам искомое. Или же оставит ни с чем. Там, в непредсказуемых глубинах, мы сможем надеяться лишь на его, Тамаса, добрую волю и на подсказки нашего гида, которого пока у нас нет.
- Радужные перспективы, - хмыкнул Пимен.
- Какие есть, - развел передними лапами Рататоск. – Да и к тому же, быть допущенными в Тамас – совсем не значит оказаться в нем.
- Как это? – удивился Нестор.
- Говорю же: по порядку, - Рататоск вскочил на задние лапы и, заложив передние лапы за спину, принялся расхаживать взад вперед перед слушателями, как учитель у доски перед учениками или как пушкинский кот по златой цепи. Черный контур беличьего корпуса отбрасывал на собравшихся у костра не менее черную тень, отчего Рататоск казался вдвое больше. – Первым препятствием на нашем пути будет водоем. Какой? Любой: река, озеро, пруд, море или болото. Или весь Мировой океан. Вот такой забавный парадокс: дорогу в сокровищницу памяти преграждают воды забвения.
- Как Лета в царстве Аида? – подала голос Соня.
- В царстве Аида протекают воды пяти рек, - напомнил Рататоск. – Вернее, все пять: Ахерон, Флегетон, Стикс, Лета, Коцит – суть извивы одного потока. Еще древние греки упоминают Стигийские болота и Ахерусийское озеро. Гильгамеш переправлялся через Воды Смерти. Вавилоняне называли эту реку Хабур, а славяне называют Смородина. Финны переплывают через воды Маналы, а мои родные скандинавы – через Гьёлль. Вайтарани индусов, Пузаутуибо тибетцев, Найхэ китайцев, Еле вайнахов – какая разница? Вам важно знать только то, что вода – ваше первое препятствие. Кстати, вода – наименование условное. Жидкость в берегах может струиться разная.
- Какая именно? - потребовала уточнить Фея.
- Любая! – радостно заявил лектор. - Зависит от фокусов вашего подсознания: пот, кровь, слезы, нечистоты…
- Ах, не пугайте! - шутливо и пренебрежительно "взмолилась" Соня. – Я медицинское училище закончила – не брезгливая.
5.
- Далее, - Рататоск не прекращал назидательное хождение вперед-назад у костра. – Через водное препятствие обязательно должна быть переправа.
- Мостик, - мягко напомнила о себе Зоенька.
- Мост, - согласился Рататоск. – Исламский Сират; славянский Калинов; волосяной, как у некоторых индейских племен; нитяной, как у тибетцев, или мост из рыб и черепах, как в некоторых китайских легендах, - тут я вам ничего сказать не могу. Это уж как повезет. А может, нам предстоит переправляться в ладье какого-нибудь маньчжурского Дахооло-агэ, шумерского Ур-шанаби, мансийского Куль-отыра или греческого Харона. Или же поплывем на собаках, как ацтеки или майя, или держась за хвост коровы, как индусы. Никто из вас не дарил корову брахману?
Собравшиеся – кто мычанием, кто словом, кто жестом – ответили, что нет, не дарили.
- Значит, корова отпадает, – удовлетворенно заявил Рататоск. – Но общий принцип понятен?
Какофония звуков была тому согласием.
- Тааак, водная преграда, переправа… Ах, да! Третье! – провозгласил Рататоск. – Либо на самом мосту, либо уже по ту сторону, на другом берегу, нас будет ждать страж. Один или несколько.
- Вот тут наверняка мой выход, - очень тихо сказал Пимен, но был услышан.
- Я бы не был так уверен, - Рататоск остановился напротив Пимена. – Сражения в Тамасе не обязательно проходят в той форме, к которой вы привыкли в ваших тренировочных залах, товарищ инструктор. Безусловно, с Горынычем или, скажем, Цербером биться-таки придется. А вот великанше Модгуд достаточно просто сообщить цель прибытия – уж больно она любопытна. И то, если мост под ногами зазвенит, - иначе она вообще может не проснуться. С кем-то нужно разговаривать, от кого-то – бежать, а кого-то – просто игнорировать. Тут важно выбрать правильный стиль взаимодействия, как вы говорите на учебных занятиях. Но я и тот, кого назначит Тамас вашим гидом, с удовольствием поможем вам решить этот вопрос. Сложнее будет договориться со вторым стражем.
- Сколько же их всего? – устало вздохнул Нестор.
- Два, - успокоил Рататоск. – Всего два. Один - у переправы, другой – у врат. И этот второй из вас – из каждого! – все соки повытянет.
- Что за врата? Что за страж? – два вопроса прозвучали одновременно, потому что задали их девчонки-бесы.
- Врата в Тамас, - пояснил Рататоск поверх головы Нестора, как доцент на лекции повторяет неразборчивую фразу для галерки в студенческой аудитории. – А со стражем – могу только повторить, что все зависит от коллективного бессознательного нашей туристической группы. Это могут быть мои коллеги – посредники между мирами Симаргл или Симург, Феникс или какая-нибудь Жар-птица. По сути, они существа незлобные: постращают, попугают, исполинскими крыльями помашут, ветра нагонят, но потом помогут добрым советом, а может, и перо подарят.
- Чтобы в огонь бросать и желание загадывать? – наивно спросила Зоенька.
- Чтобы в трудный час их же и призвать, - пояснил Рататоск. – А вот если на посту стоит или египетская Шепсес Анх, или греческая Сфинкс, то можно считать, что путь окончен, - коварные дамы, неупокоенные. Замучают парадоксами, загадками и дзен-буддистскими коанами. А потом сожрут. А шумеро-аккадские люди-скорпионы – так те сразу сожрут, без вопросов. Это если повезет. А могут отравить и пару дней помариновать в яде полуживьем. Амат - так та сначала вырвет сердце, чтобы взвесить на весах. На другую чашу кладет перо богини Маат. Если сердце перевесит, - а оно точно перевесит! – вот тогда уже сожрет.
- Амат? – переспросил Пимен.
- Чудовищный монстр! – радостно сообщил Рататоск. - Львица с головой крокодила. Тоже египтянка по происхождению.
- Что за ужасы?! – не поверил Нестор.
- А что, в «Инструкции» не прописали подробностей? – улыбнулся Рататоск. – Теперь уж нет назад дороги – назвался Нагом, не прячься по оврагам.
«Еще один», - мысленно загнул третий палец Нестор, ведя счет любителям поговорок; он учел Эрика, Пимена и вот теперь – Рататоска.
- Итак! – снова привлек всеобщее внимание Рататоск – он явно получал удовольствие при виде того беспокойства, что охватило путников. – Если же нам повезет трижды, если мы будем допущены в Тамас, преодолеем водную преграду и стража на мосту, справимся со стражем у врат и сумеем войти в них, то нам необходимо выучить следующие правила поведения. Первое: никакой одежды, одетое тело Тамас воспринимает как чужеродное, а потому немедленно безжалостно уничтожает. – «Белк» замолчал и со значением посмотрел на бесов.
Девчонки равнодушно пожали плечами и скинули народные одеяния на траву – легко и быстро. Теперь все участники этого мистического мероприятия были обнажены, разве что ремень планшетки был перекинут наискосок через левое плечо и грудь Нестора.
- Второе! – диктовал Рататоск. – Не говорите ни с кем, даже если обращаются непосредственно к вам до тех пор, пока разговор не начнет ваш проводник.
- То есть зеленая эпическая белка, - уточнил Нестор.
- То есть я, - добродушно поддержал Рататоск. – Либо тот, кого нам пока еще не назначил в экскурсоводы Тамас. Отнеситесь к этому предостережению весьма серьезно, если не хотите до срока остаться в Тамасе навсегда. Третье: по возможности не шумите и вообще – издавайте поменьше звуков. Тамас любит тишину. Всё запомнили?
- Запомнили! – уверенно за всех ответила Зоенька.
- Змейки славятся своей памятью, - покровительственно улыбнулся Рататоск клыкастой пастью. – Если кто забудет что-нибудь – спрашивайте у Зоеньки. Нам пора. Я своим ходом, а вы быстро решайте между собой, кто на ком полетит.
- Я не умею летать, - напомнил Нестор.
- Что же Вы, Нестор Иванович, на себя наговариваете? – упрекнул Пимен. – Вы же еще не пробовали. Я тоже только вчера научился. Был уверен, что не получится. Уже готовился в «змеином» зале к шишкам, синякам и прочим травмам, - Пимен смущенно глянул на все еще припухших нос Нестора. – Но ни единой царапины! Оказалось, все очень просто. А Вы же теперь пурпурный Наг, у Вас тем более все получится.
- Учи! – разрешил Нестор.
6.
- Определите конечную точку движения и потянитесь к ней всем телом, - подсказал Пимен. - Желания пурпурного Нага – закон для любой сингулярности. И если Вы пожелаете направится к дуплу в стволе Мирового дерева, то непременно именно там и окажетесь. А я Зоеньку перенесу.
- А как же Соня и Фея? – запереживал Нестор. – Я и сам еще не уверен, а с пассажирами…
- Мы, Нестор Иванович, ваши нагвали, - важно заявила Соня. – Где Вы, там и мы. Так что не беспокойтесь: когда Вы доберетесь до дупла, мы уже будем Вас там ждать. В самом деле, мы же как-то оказались здесь, у костра. Без чьей-либо помощи.
- И действительно, Нестор Иванович, не Вы за девочек, а они за Вас волноваться должны. Это же Вы – наш маленький хоббит, - Рататоск заковылял к Нестору на коротких, но мощных, как у кенгуру, задних лапах – видимо, хотел отечески похлопать его по плечу, но сказалась разница в росте и отеческие шлепки когтистой лапы пришлись в район бедра; на коже Нестора осталось несколько незначительных отметин.
«И что теперь скажет Нина? – подумал Нестор, придирчиво оглядывая собственную филейную часть. – В зеленую рогатую белку жена точно не поверит». Вторая мысль пришла следом: «Откуда Рататоск знает содержание разговора в кабинете куратора?»
- На посошок! – провозгласил тем временем Рататоск и ловко разлил водку из графина по рюмкам, да так, что вышло без остатка. Выпили, разломили каравай, опустошили мисочку с грибами. Нестор сменил спектр восприятия и теперь на окружающее «смотрел душой». Предметы обрели видимые очертания. Костер потух и теперь от него осталась только невысокая дрожащая струйка дыма.
- Следуйте за мной! – крикнул мифический зверь и распластался огромной черной тенью между костром и далеким стволом Мирового дерева. Со стороны казалось, что Рататоск, не отрывая от зеленого травяного ковра задние лапы, рулоном развернулся к горизонту и в одно мгновение достал передними до древесной коры, а затем также свернулся, только теперь уже в сторону Белого ясеня.
- Ловите волну памяти! – эхом донеслось издалека.
Зоенька изящно перевоплотилась в лазурную змейку и довольно быстро обвилась в три кольца вокруг крепкой ноги Пимена, закачавшись плоской головой в районе предмета мужской гордости Нага. Пимен устремился стрелой вслед за белкой-летягой и через секунду превратился в слабо различимую точку вдали. Нестор почувствовал легкий укол, похожий на приветливый стук ревности, но тут же прогнал липкое чувство и сосредоточился на «конечной точке движения». Он не знал, где в стволе располагается дупло, поэтому взял прицел на условный центр видимой части бесконечно высокого дерева. Учитывая дуальную природу Оси мира, которая была настолько же деревом, насколько и горой Меру или камнем Алатырь, или чем угодно еще, его дупло могло с таким же успехом оказаться пещерой, полной сталактитов, сталагмитов и летучих мышей.
Рататоск, который на какое-то время превратился в еле заметную точку, вновь вырос до ощутимых размеров и теперь прыгал с выступа коры на выступ (или с уступа скалы на уступ) уже не черной блохой, а настоящей белкой. Нестор сфокусировал внимание на этой движущейся фигурке. Если бы Нестор мог в этот момент глянуть на себя со стороны, он с удивлением бы увидел, что с огромной скоростью движется в сторону Иггдрасиля в нескольких метрах над поверхностью земли, поднимаясь все выше и выше. Но Нестору было не до того: он изо всех сил старался не упустить из виду своего проводника, без которого найти вход в Тамас не было никакой надежды.
Громада ствола разворачивалась в обе стороны по линии горизонта, пока не заполнила непроницаемой стеной все видимое пространство. Нестор не знал, где сейчас Пимен, транспортирующий милую Зоеньку, - может, уже достиг финиша и теперь ждет Нестора в приятной компании с его, Нестора же, личным секретарем… «Ну, вот, опять накатило», - сам себя одернул Нестор и решил более не отвлекаться по мелочам.
Рататоск после очередного прыжка исчез из поля зрения. Нестор даже прищурился, чтобы лучше разглядеть ту трещину в коре, где спряталась зеленая белка. Фактура дерева вдруг стала неестественно отчетливой, как в какой-нибудь новой модели экрана с ультра-возможностями фокусировки изображения, а затем услужливый zoom пугающе быстро изменил масштаб картинки – как объектив с фантастической кратностью. В следующий момент Нестор получил ощутимый удар все в тот же многострадальный нос шершавой поверхностью коры. Глаза резануло песком искр. В спину ударил поток воздуха, как в аэродинамической трубе. Нестор с ужасом осознал, что находится в свободном падении – он летел с нарастающей скоростью вдоль ствола дерева – все ниже и ниже, к поросшей травой земле, к неизбежной гибели. Пытаясь за что-то ухватиться, Нестор нелепо и бесполезно заработал руками и ногами, не думая о том, что при такой скорости падения конечности могут лишь хрустнуть в переломах, но никак не предотвратить неизбежное.
Шершавости коры слились в матовый фон. Нестор скорее вообразил, чем действительно сумел выхватить взглядом из этого размазанного бурого пятна очередной излом фактуры. Но, выхватив, более не отпускал, как последнюю соломинку. И вот фон утратил однородность, распался на отдельные элементы и вновь превратился в кору Мирового дерева. Нестор понял, что падение прекратилось – он висел в пустоте, спиной вниз, и не было никакого желания выяснять, сколько там осталось до соприкосновения с твердой поверхностью. Нестор постарался так же, лишь при помощи взгляда, подтянуться к спасительному выступу коры. Получилось. Периферийным зрением Нестор нащупал другой выступ, чуть выше, и, нащупав, ухватился за него «двумя глазами». И вновь получилось. Теперь, когда принцип стал понятен, движение ускорилось, приобрело размеренность и даже плавность. Нестор понял, что получает удовольствие от полета. Через мгновение он со смущением поймал себя на том, что поступает, как любой персонаж мультфильмов или кинолент про летающих людей, - он расставил руки, заходя на вираж, а потом вытянул их вдоль тела, как бы придавая телу аэродинамические свойства для ускорения. И где только успел научиться этой шаблонной пошлости?
7.
А вот и огромное отверстие в стволе – в три-четыре человеческих роста. Но в неохватном величии Иггдрасиля даже такое дупло можно отыскать, только оказавшись у его входа. Здесь пусто, нет никого. Нестор не стал мешкать в раздумьях – устремился в неведомое, и зияющая тьма охотно поглотила его. Внутри ствола оказалось неспокойно: Нестора закружило в турбулентных потоках, как веретено в руках одной из норн - Урд, Веранди или Скульд. Светлое пятно входа исчезло после очередного оборота и больше не появлялось. Нестор потерял пространственную ориентацию. Мгла воцарилась вокруг, мгла, непроглядная даже для «видения душой».
Темнота отступала клочьями – та темнота, которая способна была ослепить даже Нага. Ночь все еще была в самом разгаре, до рассвета было еще не близко, поэтому обычное отсутствие света по-прежнему владело пространством. А вот черная, непробиваемая никакой силой стена мрака распалась на части и каждый обрывок этой черной материи теперь уползал прочь, шевеля плавниками-крыльями, как гигантское чудище Пунга из маорийских легенд.
Все путники были в сборе: змейка Зоенька, вновь обретшая человеческий облик, безупречная в своей зеленокожей наготе; не уступающие змейке ни в красоте, ни в грации обнаженные Соня и Фея; крепко сбитый, как будто состоящий из мышц и сухожилий «силовик» Пимен; суетливый, припавший почему-то по-звериному на все четыре лапы рогатый «белк» Рататоск. Нестор стоял за спинами спутников, и его взгляд, как и взгляды всех остальных, был прикован к трем массивным фигурам, замершим в небольшом отдалении. Несмотря на то, что фигуры сохраняли полную неподвижность, Нестор не сомневался, что перед ним не статуи, не манекены, а живые существа. Сейчас три округлых силуэта перед путниками больше всего были похожи на оживших героев Юрия Олеши, давших название сказке «Три толстяка». Неужели именно эти персонажи, которые в повествовании даже не имели имен и обезличено звались Первым, Вторым и Третьим Толстяками, неужели именно они были выхвачены Тамасом из коллективной памяти и приняты в качестве общего знаменателя, единого для всех пятерых, не считая Рататоска, воспоминания?
- Теперь нас девять, - без всяких эмоций констатировал рогатый зверь, поднимаясь на задние лапы, принимая положение тела, присущее человеку. – Я их знаю.
- И кто же они? – спросила Зоенька почти шепотом.
- Питер, Пёрси и Патрик, - довольно громко ответил гид, отчего молчаливые фигуры пришли в движение – стали переминаться с ноги на ногу. Рататоск вышел чуть вперед и, повернувшись к троице спиной объявил собравшимся:
– Наши экскурсоводы по глубинам Тамаса! Прошу любить и жаловать!
- Тоже скандинавские мифические герои? – поинтересовался Пимен.
- Скорее фольклорные, а не мифические, - добродушно оскалился Рататоск. – И не скандинавские, а английские. Вы знаете их под другими именами. Эгей, любезные, как вас зовут?
- Питер, - представился Первый Толстяк.
- Пёрси, - представился Второй Толстяк.
- Патрик, - представился Третий Толстяк.
- Не могу понять, - удивился Рататоск. – Тамас должен был выдать такие эволюционно-симулятивные воспоминания, которые будут опираться на ваши общие ресурсы. Откуда же такие имена?
- Это я, - тихо призналась Фея. – Это мои воспоминания. Старая негритянка, работавшая у нас по дому, рассказывала мне эту сказку именно в таком варианте.
- Да какую сказку? – нетерпеливо спросил Пимен.
- «Три поросенка», - подсказала Соня. – Перед нами Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф.
- Мы бы попросили обращаться к нам политкорректно, - заявил Питер.
- Мы вынуждены настаивать на употреблении при обращении наших изначальных имен, – заявил Пёрси.
- Мы настоятельно требуем уважения к нашим этнокультурным убеждениям, - заявил Патрик.
Говорили Три Толстяка тихими, вкрадчивыми голосами, но при этом вполне отчетливо, как говорят официальные дипломатические представители на заседаниях международных советов или как выступают перед камерами пресс-секретари служб государственной безопасности. Трудно было называть эти порождения Тамаса поросятами: все трое были удивительно похожи друг на друга – ростом чуть выше Нестора и Пимена, а в обхвате, как оба Нага вместе взятых.
- Мы должны торопиться, - предупредил Питер.
- Мы должны спрятаться до рассвета и переждать ночь, - зловеще предупредил Пёрси.
- Он уже в пути, - предупредил Патрик с особой загадочностью.
- Они правы, - обратился Рататоск к спутникам; мордочка проводника выражала крайнюю озабоченность. – Гонка началась.
- Какая гонка? – попытался выяснить Нестор, но тщетно: поросята уже скакали прочь - каждый на всех четырех копытцах, а Рататоск, тоже на четырех лапах, следовал за ними.
- Позже! – крикнул «белк» через спину. – Все потом! Бежим! Держитесь за мной! Не отставайте!
8.
«Может полететь?» - самонадеянно подумал Нестор. Но ссадины на лице, полученные в момент столкновения со стволом Мирового дерева, все еще давали о себе знать, и Нестор решил не искушать судьбу – потом, после тренировок в более спокойной обстановке. Пимен, также без всяких злоупотреблений новообретенными способностями, держался в двух шагах за Нестором; легко и грациозно, без видимых усилий, а как бы получая удовольствие от динамики бега, скользили по траве – или практически парили над ней - обнаженные Зоенька, Соня и Фея.
- Мы уже близко! Вновь бросил за спину Рататоск и, поведя рогом, указал ориентир – приземистую хижину меж двух пологих холмов. Крыша на хижине была соломенной.
- Да ладно! – вслух умилился Нестор на бегу. – Теперь я могу догадаться, кто за нами гонится.
- Но горе мне! Кошмар растет передо мною, как стая злых волков средь леса... Быть грозе!.. Вся жизнь обагрена кровавою струей!.. – чуть прерывисто, приноравливая чтение стихов к дыханию бегуньи, продекламировала Фея.
- Скажи тому, чей труп почуял волк голодный и ворон сторожит в безлюдии ночном… - поддержала подругу Соня, но была беспощадно прервана шипением Рататоска:
- Цыц, курицы! Говорил же: не болтать! Устроили тут вечер поэзии декаданса.
- Утро поэзии, - обиженно исправила Фея. – Уже почти утро.
- Опять Бальмонт и Гиппиус? – шепотом, чтобы не услышала белка, спросил Нестор у Сони.
- Верлен и Бодлер, - так же шепотом ответила девушка, но Рататоск услышал и метнул через плечо молнию грозного взгляда.
Нестор и девушки послушно стихли и остаток пути до входа в хижину с соломенной крышей проделали молча. В хижине было темно, до тех пор пока Питер не оживил низкую, но толстую свечу в центре единственной круглой комнаты. В хижине не было ни мебели, ни очага – не было вообще ничего, кроме мазаных стен, земляного пола и соломенной крыши над головой.
- По-другому себе представлял, - тихо пробурчал Пимен. – Думал солома будет везде. Что все здесь будет из соломы.
- Пожароопасно, - резонно заметил Питер (по сказочной логике, это было именно его жилище). – К тому же, строение, собранное исключительно из соломы, - это скорее шалаш, а не хижина.
Путники сосредоточились в немом ожидании: теперь, под соломенной сенью, поросята должны были поведать, что за ночную гонку они здесь спровоцировали и какая именно опасность ожидает их всех в этом лиминальном круге Тамаса. Но за поросят ответил Рататоск:
- Итак, дорогие мои, теперь, когда мы все находимся в относительной безопасности, позвольте поведать вам еще об одном неизбежном проявлении Тамаса. Как вы видите, - Рататоск повел передней лапой в сторону трех поросят, хмуро осевших у стены тремя серыми валунами, - из архивов ваших личных воспоминаний Тамас выбрал именно такой общий знаменатель. Радуйтесь: в этом абстрактном царстве минувшего, в этом хаосе свершившегося вам предложен довольно четкий маршрут. Все события вашего путешествия теперь будут подчинены определенной логике, - и Рататоск вновь повел лапкой в сторону угрюмых валунов, увенчанных парами забавных острых ушек.
- Схема становится нитью Ариадны, выводящей из лабиринта Минотавра, - вспомнил Нестор слова профессора Индрина. – Это лишь свидетельствует о прикладной ценности схемы, и нисколько – об ее истинности. Царство мнимостей, иллюзий…
- Чьи слова? – насторожился Рататоск.
- Одного знакомого Дракона, - небрежно бросил Нестор.
- Дракона? – недоверчиво переспросил рогатый проводник. Задние лапки белки ослабли и подкосились. Отчего зверек осел и визуально стал вдвое меньше. – Нидхёгг?
- Другой, - улыбнулся Нестор. – Юный Дракон, ты его пока не знаешь.
Рататоск хотел было спросить еще что-то, но вмешалась Зоенька.
- Мы стали героями сказки про трех поросят? – зачарованно восхитилась змейка.
- Факультативными героями, - поправил Рататоск. – В оригинале сказки, как все помнят, нет никаких Нагов, змеек и нагвалей. Но все, что может произойти с нами, будет подчинено теперь логике этого повествования. И судьба каждого из нас связана теперь с судьбами главных героев – многоуважаемых Питера, Пёрси и Патрика, - зверек церемонно расшаркался с поросятами, что явно пришлось им по душе: они ожили, зашевелились и даже сочли нужным отреагировать:
- Мы к вашим услугам, - пообещал Питер.
- Все, что в наших силах, - пообещал Пёрси.
- Можете на нас положиться, - пообещал Патрик.
- Как вы понимаете, - продолжил Рататоск, - наше поступательное движение по гаммадам сиим…
- Простите? – переспросил Пимен.
- По гаммадам, - любезно повторил Рататоск. – Так называют бескрайние каменистые пустыни в Африке. Так вот, путешествие наше получило дополнительный стимул. Иначе говоря, волшебный направляющий пендель. Мы теперь, в некотором роде, добыча, и на спинах наших – дыхание беспощадного охотника.
- То есть волка? – подытожил Пимен (поросята при слове «волк» нервно и синхронно вздрогнули).
- В некотором роде, - да, - согласился Рататоск. – Поверьте, могло быть хуже: нас преследуют не летучие обезьяны Бастинды, не назгулы Саурона, не посланные богами гневные фурии и даже не крысы Крысиного короля. С волками все же можно договориться.
- С волками? – переспросила Зоенька. – В сказке волк был один.
- Мы, милочка, не в сказке, а в Тамасе, - фамильярно одернул змейку зеленый проводник. – Здесь свои законы. Волков будет три. В этом плане Тамас щедр: каждому поросенку по личному волку. И, думаю, это будут не совсем волки…
9.
В этот момент кто-то кашлянул за стенами хижины, тактично предупреждая о своем присутствии. Только сейчас путники обратили внимание на то, что никакой двери в хижине не было: входной проем чернел ночной угрозой – во мраке за порогом начиналось неведомое.
- Ниф-ниф-ниф-ниф-ни фига сё! – пропищал Питер.
- Вот тебе и Питер! Чистый Ниф-Ниф, - не сдержавшись, рассмеялась Фея.
- «Мы бы попросили обращаться политкорректно», - негромко, только «для своих» передразнил Пимен.
- Достопочтеннейшие! - донеслось из черного проема двери. - Приношу глубочайшие извинения, но мне бы с кем-нибудь предметно поговорить.
Голос был с хрипотцой, интонации – учтивые, доверительные, такой голос мог принадлежать деловому человеку в представительном костюме или служителю искусства в длинном свитере и с платком, повязанным вокруг шеи, если бы только Тамас признавал костюмы, свитера и шейные платки.
- Судя по оборотам речи, - сказал шепотом Рататоск, - к нам обращается Оками-сан.
- Оками-сан? Японец, что ли? – переспросил Пимен достаточно громко для того, чтобы Ниф-Ниф, он же Питер, занервничал. Хозяин соломенной хижины безуспешно попытался свернуться в глубок по-ежиному, при этом с присвистом тараторя «ниффигасё-ниффигасё-ниффигасё». Скороговорка все больше становилась похожа на хрюканье, а сам Питер как-то физически съежился, порозовел и теперь действительно напоминал не серый вещевой куль, а настоящего домашнего кабанчика.
- Нам нужен переговорщик, - констатировал Рататоск и внимательно посмотрел на Нестора. Нестор смутился и на всякий случай решил поинтересоваться:
- Что за зверь такой, этот Оками-сан?
- Волк в некотором роде, - как-то смущенно пояснил Рататоск. – То ли волк эдзо с Хоккайдо, то ли волк шаману с Хонсю. Очень милое животное – доброе и заботливое. И росточка небольшого. Оттого и вымерло прежде времени.
- Так чего же мы прячемся? – удивился Нестор.
- Дело в том... – замялся проводник. – Ками – обобщенное название божественных сущностей, духов. Оками – так могли называть и императора, и содержательницу окии, дома гейш. Наш Оками, тот, что за дверным проемом, - это как бы дух места, то существо, которое римляне называли genius loci, а нынешние эзотерики зовут эгрегором. Он чутко следит, чтобы в подконтрольных ему пределах не происходило ничего чрезвычайного. А тут девять путников – это серьезное происшествие, которое никак не могло не привлечь его внимания.
- Так в чем все-таки подвох? – подключился к разговору Пимен.
- Оками смотрят прямо в сердце, - медленно произнес Рататоск.
- Тьфу, ты! – разозлился Пимен. – Да что ж ты нагнетаешь-то? Мы, Наги, тоже смотрим прямо в сердце. Эта наша способность называется «видеть душой». Это же не повод нас бояться.
И тут, совершенно некстати Фея негромко, но весело запела, чем вмиг развеяла зловещую атмосферу, созданную зеленым гидом:
- Ты неправильный! Неправильный мужчина.
Я сломалась об тебя, как будто без причины.
Говорили мне все – зря: подруги, гороскопы.
Ты смотришь прямо в сердце, а не на грудь и попу!
Иллюстрируя слова песни, Фея и Соня очень слаженно, как будто репетировали не раз (что не исключено) соприкоснулись вначале сосками, а потом ягодицами.
- Что вы тут устроили?! – разгневался Рататоск. – Порнография какая-то! Мы серьезные вопросы решаем, а вы тут со своими женскими штучками! Наш разум должен быть чистым, а это…
- Тоже кто-то из поэтов декаданса? – понимающе спросил Нестор.
- Почти, - подтвердила Фея. – Это Юлия Караулова. Она – несомненный декадансер. А что, порнография не может быть искусством? - это Фея уже обратилась к белке-экскурсоводу.
Рататоск только махнул лапой и снова вернулся к разговору с Нестором:
- Надо идти. Если не ты, то кто же?
Нестор вздохнул и проверил снаряжение: Наг-анн спал, не чуя опасности, селфиметр темнел пустым воображаемым табло. Рататоск, обратив внимание на еле заметные действия Нестора, покачал головой:
- Не работает. Здесь – не работает. Лучше хлебни для храбрости.
Нестор понял, что это замечательная мысль, скользнул в планшетку рукой, нащупал плоскую фляжку неведомого напитка, который производители назвали коньяком, свернул со щелчком крышку и сделал решительный глоток. Ощущения были те же: скулы свело, мысли вначале прыснули в стороны, а затем быстро свернулись в клубок и сжались в точку. Нестор снова вздохнул, спрятал бутылку в планшет и шагнул в темноту.
За порогом уже брезжило рассветное марево. Оками действительно оказался маленьким – не больше, но при этом значительно стройнее Рататоска – изящным волком. Его рыжую шкуру покрывали редкие поперечные полоски более темной масти. Создавалось впечатление, что зверек до странности застенчив: его совсем не пушистый хвост изогнулся меж задних лап, кое-как скрывая волчьи гениталии.
- Ваше появление весьма своевременно, - почтительно начал волк, склоняясь в приветственном поклоне. – Моя хозяйка, солнцеликая Аматэрасу, с минуты на минуту покажется на горизонте. Радостное хрюканье маленького розового поросенка будет отличной хвалебной утренней песнью, венчающей ее пробуждение. Вы бы оказали мне великую услугу, если бы вывели Питера-сан из под соломенной крыши. Сам он вряд ли соизволит покинуть свое жилище, а мне ступить за порог запрещают жесткие законы жанра.
- Мистер Питер-сан не изъявлял особого желания быть представленным солнцеликой Аматэрасу, – Нестор решил витийствовать, подражая собеседнику. – Думаю, Вы должны сохранить за мистером Питером свободу поступать так, как ему заблагорассудиться, тем более, что в своем доме он уж точно хозяин. Да и скажу Вам по секрету: мистер Питер не очень-то следил за собой в последнее время и успел из маленького розового поросенка превратиться в большого и не очень-то опрятного серого кабана. Есть предположение, что Аматэрасу, кем бы она ни была, достойна более возвышенного зрелища, чем обрюзгшая неуклюжая свинья. Увидев такую спросонья, Ваша госпожа вполне может испортить себе весь грядущий день.
- Не разделю ваших опасений, - по-прежнему учтиво, но с некоторым напряжением произнес Оками. – Пожалуй, мы с Вами мало знакомы, а потому Вы могли истолковать мои притязания на мистера Питера, как Вы его называете, несколько превратно. Существа моей породы не обижают ни зверей, ни людей. Наоборот, мы всячески способствуем сохранению живой природы, мы оберегаем леса и горы, мы храним флору и фауну. После того как поросенок пропоет утреннюю песнь богине Солнца, я доставлю его с подобающими ему почестями в рай зверей, где к его услугам будет неиссякаемый запас желудей с ветвей древа Вечной Юности.
- Позволю себе Вам не поверить, - мягко парировал Нестор.
- Вы, люди, всегда так, - отреагировал Оками доброй насмешкой. – Когда за вами в пути следует волк, отгоняя от вас злых демонов и оберегая от неведомых вам опасностей, вы уверены, что волк только и ждет, когда путник ослабнет и упадет, чтобы наброситься на него. Вы меряете нас, духов, своею мерою. Как там говорил один ваш известный комедиограф? «Homo homini lupus est», - так, кажется, писал Плавт в комедии «Ослы»?
- Не знаю, Плавт ли, - поморщился Нестор. – Я же не филолог.
- Но, судя по разговору, тоже интеллигентный человек, - комплементарно улыбнулся Оками. – Недаром проводник именно Вас попросил быть переговорщиком. Вы же Наг, не так ли?
10.
Нестор утвердительно кивнул. Хондосский волк отжал наконец хвост – видимо, сумел побороть смущение, которое испытывал, демонстрируя кому-либо собственные причинные места. То ли понял, что Нестор тоже наг и положения равны; то ли убедившись, что Нестор Наг, отбросил стыд, как отбрасывают его в кабинете у врача.
- А позвольте поинтересоваться, - в голосе волка звучал неподдельный интерес, - какую из двух ипостасей Вы считаете для себя более естественной? Какой облик для Вас более… комфортен, что ли? Человечий? Змеиный?
Вопрос был странный, сам себе Нестор его не задавал или же просто иначе формулировал. Можно ли разорвать это диалектическое единство? Существует ли Наг без человека? Существует ли человек без Нага, если этот Наг в человеке уже пробужден и инициирован? Но Оками ответа и не ждал.
- Вы не задумывались, - продолжал подводить к чему-то своему полосатый Оками-сан, - почему териантропные духи Востока, – и волк прижал переднюю лапу к своей груди, - как правило, больше «терион», животные, а оборотни Запада, и волк неопределенно повел лапой в сторону Нестора, однако не указывая на него непосредственно, – все-таки больше «антропос», люди?
- А это действительно так? – озадачился Нестор.
- Уверяю Вас! – всплеснул лапами Оками-сан. – Именно так! Для восточного духа образ животного является более естественным. Мы предпочитаем звериный облик, как более чистый, близкий к природе. Звериная сущность – это более высокая, более старая, более мудрая ступень развития живого существа, духа. На Западе шамаизм пал под прессом юных, неглубоких религий, искусственных, рукотворных, рожденных алчной мыслью, властным желанием, а потому в западном, особенно европейском и североамериканском представлении, оборотничество – это уход от чистоты. Дитя города уже не мыслит себя частью природы. Вот потому и противостоят в веках вам, Нагам, городские маги. Для них, выросших на городских легендах, мудрые змеи, великие Драконы, заботливые к путникам волки будут воплощением зла, что питается человечьей плотью. Они боятся природы, бояться быть уничтоженными, сожранными ей. Они опасаются неизбежной мести за все те вивисекции, что сотворил с природой полоумный прогресс. Но это они. А Вы – Наг, дитя природы, гениальное порождение Драконов. Как Вы могли подумать, что я, волк Оками, дух этого лиминального пространства, преддверия Тамаса, преданный слуга солнцеликой Аматэрасу, могу пожелать зла беззащитному поросенку?!
- С ним твориться что-то неладное, - раздался за спиной Нестора всхлип.
Нестор обернулся. В контуре дверного проема показалась обнаженная Зоенька. В ее руках, меж двух безупречных округлостей груди, как в колыбели, почивал маленький розовый поросенок. Он с ужасом смотрел на Оками маленькими глазками и трогательно и очень жалобно похрюкивал.
- Ниф-Ниф преобразился, - обратилась Зоенька к Нестору, как бы прося у него помощи и совета. – Что нам с ним делать? Он больше не разговаривает.
- Дайте его мне! – хрипло потребовал волк.
Нестор глянул на Оками. Волк смотрел на Ниф-Нифа взглядом хищным и недобрым. Шерсть на загривке Оками стояла дыбом, передние лапы судорожно хватали воздух, а правая задняя – скребла землю.
- Уйди с ним в дом! – приказал Нестор Зоеньке, и та послушно исчезла в темноте соломенной хижины.
- Даааай! – провыл волк.
Он тоже преобразился: стал заметно больше, почти в человеческий рост; шерсти поубавилось – она теперь не густо покрывала тело полосатой шубой, а топорщилась клочьями, оставляя на теле голые места, где проглядывала красная, будто бы обваренная кожа.
Солнце уже достало катаны первых лучей из ножен холмистой равнины. Край диска чуть показался над горизонтом. Волк оглянулся как-то затравленно, ощутимо запахло паленой шерстью. Теперь Оками все меньше напоминал животное, все больше становился похож на человека. Наконец зверь издал последний безнадежный рык и припустил на задних лапах (или уже ногах?) в сторону недалекого леса. На бегу он фыркал, плевался и выкрикивал малопонятные наборы звуков. «Даже отрубленная волчья голова может больно укусить!» - только и сумел разобрать Нестор в этом визгливом шуме.
Что-то показалось Нестору знакомым в облике этого ками, духа места. «Нет, - прогнал Нестор мимолетное воспоминание, которое даже не успело оформиться в четкий образ. – Нет. Не может быть. Показалось».
- Он вновь разговаривает! – радостно сообщила Зоенька и представила всем на обозрение заметно потолстевшего мистера Питера, который зарылся пяточком в нежные перси девушки и что-то удовлетворенно бубнил. Нестор прислушался.
- Мои папа и мама – небо и земля, повествовал Ниф-Ниф, экзальтированно закатив глаза. – Концентрация – мой дом. Честность – моя сила. Природа – мой достаток. Ки – моя магия. Мои глаза – молнии, мои уши – все пять чувств.
К этому времени поросенок отяжелел настолько, что Зоенька, не выдержав бремени, была вынуждена положить его на траву перед входом в хижину.
- Мои копытца – само движение, – продолжал Питер. – Моя жизнь – это и есть мой закон. Саккацу дзидзай – стратегия моей жизни. Мой замысел - случай, случай, что, как меч в руках судьбы, отсекает все лишнее. Мои принципы объемлют все. Мой дух – мой талант. Доброжелательность – мой меч. Невозмутимость – моя крепость.
- Так мило, - восхитилась Зоенька, - но так непонятно! Что это за чудесная, возвышенная чушь? Саккацу, дзидзай… Восхитительно звучит!
- Кажется, это кодекс самурая, – с сомнением определил Нестор. – На занятиях ножевым боем – еще по молодости интересовался – обсуждали… По поводу саккацу дзидзай могу сказать с уверенностью: это свобода убивать и даровать жизнь. Как способность «видеть душой» у Нага. Но причем все это здесь?.. И перевод какой-то странный.
- Адаптированный для свиней, - из хижины показался Рататоск, способный счастливым сиянием своим составить конкуренцию восходящей над горизонтом Аматэрасу. – Питер-сан выражает таким образом радость победы и благодарность лично Вам, Нестор Иванович, за удачно проведенные переговоры. Как говорят в Японии, исход битвы зачастую можно решить не бамбуковым мечом, а соленым рисом и бобами. Или так не говорят в Японии? Не суть! Оками в японской культуре среди многих значений является, в том числе, символом и самого самурая, и его достоинства, и высокого предназначения. В этом поединке – не без Вашей помощи, а также не без участия солнцеликой Аматэрасу – победу одержал самурай Ниф-Ниф-сан. Честь ему и хвала!
11.
Рататоск, разведя передние лапы в широком всеобъемлющем жесте, повернулся к путникам, покинувшим к тому времени соломенную хижину и сгрудившимися над возлежащим на траве мистером Питером. Тот уже успел раздуться до своих первоначальных размеров и теперь обводил сотоварищей довольными черными бусинками глаз.
- Спешу заявить! – торжественно провозгласил Рататоск. – Мы пережили эту ночь. Впереди, конечно же, будут и другие ночи, но эта, первая, уже позади. И теперь мы можем двигаться дальше – пусть к новым опасностям, но и к новым свершениям. Выступаем!
И маленький отряд выдвинулся в дальнейший путь. Дорога пролегала по равнине среди невысоких холмов. Собственно, дороги-то и не было, а была узкая, местами вытоптанная, местами просто примятая полоска травы. Солнце, проснувшееся на Востоке, двигалось в одну сторону с путниками, поэтому на тропу падали девять перемежающихся длинных теней. Ни жара, ни холод, ни пенье птиц, ни дуновенье ветра – ничего не беспокоило идущих. Природа замерла.
- Все-таки странно, - досадовала Фея, бредущая рядом с Соней, - почему из всех отголосков детства самым крепким общим воспоминанием оказалась сказка о трех поросятах?
- Что бы сказал по этому поводу Фрейд? – поддержала подругу Соня.
Прямо за девушками молча шли Пимен и Зоенька. За этой молчаливой парой семенили три поросенка. Эти, напротив, весело болтали – все не могли унять радость по поводу счастливого спасения первого собратца. Зверь по имени Грызозуб и Нестор возглавляли колонну. Здесь тоже шел оживленный разговор, если можно назвать разговором монолог белки.
- Надо мной, в кроне Иггдасиля, живет мудрый орел Хрёсвельг, - негромко, в соответствии с собственными правилами, чтобы не разбудить злых духов Тамаса, разглагольствовал Рататоск-Грызозуб, отчаянно помогая себе жестикуляцией. - Правда, имечко ему досталось то еще: означает «пожиратель трупов». Но в Йотунхейме все имена такие. А мой орел – ётун, великан по-нашему. Он такой огромный, что между его глаз свил гнездо ястреб Ведрфёльнир - тоже не маленький, кстати. Его имя можно перевести как «полинявший от непогоды». И действительно, птица весьма облезлая, но очень глазастая: видит до края миров и тут же обо всем повествует Хрёсвельгу. А вот в корнях Белого ясеня, вернее в потоке Хвергельмир, что эти корни омывает, обитает змей Нидхёгг. Сам он себя величает Драконом, а мы и не спорим. По правде сказать, что-то драконье в нем все-таки есть. Только орел Хрёсвельг спорит. Но у них вечная вражда по любому поводу. Ох, скажу я вам, и горячие перебранки порой случаются. Но самое паршивое, что оба в этих раздорах винят меня. А почему? Потому что я всю сказанную брань от адресанта к адресату переношу.
Рататоск, раздосадованный своей склочной ролью в скандинавском мифологическом пантеоне, даже всхлипнул, но тут же взял себя в лапы и продолжил:
- Добро и мудрость над головой, злоба и разрушение под ногами, как бог и антибог в любой дуальной религии мира – идеально сбалансированная система. В такой системе не должно быть места элементам, вызывающим дисбаланс. Но есть я, медиум, посредник.
- Церковь? – попытался поучаствовать в разговоре Нестор, разум которого был изрядно утомлен обилием незнакомых и труднопроизносимых имен (или более правильным было бы сказать кличек, поскольку речь шла о животных, пусть и мифических).
- Причем здесь церковь? – Грызозуб даже споткнулся от удивления.
- Церковь – посредник между богом и людьми, - пояснил Нестор. – И ты посредник. Значит, выполняешь функции церкви.
- Церковь посредует меж богом и людьми, а я – меж богом и дьяволом, - чуть обиженно поведал Рататоск. - Служение моей функции требует значительно больше такта, чем проведение какой-то там катехизации.
«Белк» насупился и замолчал, так что Нестору даже пришлось похлопать его по плечу, как бы извиняясь, что недооценил уровень посреднических обязанностей своего собеседника. Зеленый зверь тут же ожил и продолжил монолог, хотя Нестор все же надеялся, что у того не осталось больше в запасе «полезной» информации.
- Так вот, я тот самый основной элемент, который, с точки зрения неискушенного наблюдателя, только и делает, что разрушает систему, но без которого, на самом деле, система попросту теряет устойчивость. Я – трикстер!
- Трикстер? – попросил Нестор пояснить незнакомый термин.
- Обаятельный антигерой, разрушитель, который на самом деле – положительный, созидающий персонаж, хранитель баланса, - с готовностью пояснил Рататоск. – Все время забываю, что ты не филолог.
Нестор вздохнул и не стал заканчивать фразу подразумеваемым «но тоже интеллигентный человек». Он слушал.
- Мое активное участие в перебранках орла и змея только на первый взгляд кажется склочным, а потому мерзким науськиванием друг на друга двух добропорядочных граждан скандинавской мифологии, - тараторил Рататоск. - Я разрушаю систему лишь при поверхностном понимании моей роли в этом онтологическом диалоге. На самом деле я систему частично переформатирую, адаптирую ее к новым обстоятельствам, делаю устойчивой ко всем влияниям извне. Дальние дали, что созерцает ястреб Ведрфёльнир, так же как темные воды реки Хвергельмир – все это источники новой информации, приходящей снаружи. Я же обеспечиваю обмен этой информацией между двумя полюсами: панорамным видением сверху и углубленным видением снизу. Причем произвожу это аккуратно, со знанием дела и любовью к своей работе. Деятельность моя продуктивна по определению. Трудно вообразить, каким высоким уровнем компетенции необходимо обладать мне, трикстеру, для осуществления моей функции. Главное, что прошу заметить: сам я при этом при всем нахожусь вне полюсов и даже, смею заверить, - вне самой системы. Я не какой-нибудь там Робин Гуд, который верит, что прет против системы, а сам – лишь одно из звеньев в цепи перераспределения материальных благ, один из рычагов этой неуклюжей, но слаженной социальной машины. Анархия и хаос при ближайшем рассмотрении оказываются не просто одной из форм организации порядка, но как бы являются его философской основой, обеспечивают этому самому порядку целостность, стабильность, эффективность. Так же, как марши антиглобалистов способствуют интересам глобализации; так же, как революции в поисках свободы ужесточают власть заказчиков этих революций. Другое дело я – особый трикстер, уникальный. Я – вне системы, как и положено оператору, желающему деятельность данной системы координировать. Так что стоит различать таких, как я, трикстеров, тонких мастеров индивидуальной созидающей игры, и троллей, мелких протестных пакостников, чьи комплексы и меркантильность активно используемы в разрушительных целях.
12.
- Мы называем таких троллей городскими магами, - Нестор постарался показать своим замечанием, что монолог собеседника услышан, проанализирован и понят.
Но однорогий проводник уже оставил в прошлом собственные сентенции, его внимание было приковано к иному: тропку перегораживал внушительных размеров камень – вертикально воткнутый в землю чьей-то могучей рукой менгир, поросший у основания зеленым мхом. На камне была выбита надпись. Строки, на первый взгляд, казались клинописными, но, приглядевшись, Нестор не без труда распознал кириллицу. Колонна замедлила движение, распалась – путники сгруппировались вокруг камня.
- Распутный камень! – радостно объявил Рататоск и стал читать вслух, негромко, но так, чтобы слышали все:
- «Направо пойдешь – в лабиринт попадешь. Налево пойдешь – в пропасть упадешь. Прямо пойдешь – о столб лоб расшибешь». Кто бы пояснил? Может, вы? – и Грызозуб обратился за помощью к поросятам. – Вы же местные, вам лучше знать.
- Направо – лабиринт Минотавра, - помог Питер.
- Налево - бездна Гиннунгагап, - помог Пёрси.
- Прямо – Срединный столп, - помог Патрик.
- Минотавра знаю, - задумчиво подал голос Пимен. – А что за бездна? Что за столб?
- Столп, - поправил Рататоск. – Срединный столп. Ось мира. Камень Алатырь. Мировое дерево. Белый ясень.
- В Тамасе свой Белый ясень? – удивился Пимен.
- Понять мир – это значит понять пространство, которое тебя окружает, - многозначительно сказал Рататоск. – А поскольку пространство, как и время, в Тамасе значения не имеет, то понять – и не надейся. Бездна Гиннунгагап – это черная дыра, первозданный хаос, лоно мироздания и одновременно его прожорливая пасть, откуда все было рождено и куда все в свое время канет. Гиннунгагап - это Тамас Тамаса.
- Не хочется нам туда, - поежилась Фея. – Правда Соня? – и Соня с готовностью согласилась: в бездну – точно не хочется.
- А вдруг нам именно туда и надо? – озадачился Нестор.
- Решай же, маленький хоббит! – воззвал Рататоск.
- Пойдем к столпу, - решил Нестор. – Не будем впадать в крайности. Изберем тот путь, что искусствоведы и критики называют middle of the road, середина дороги.
- Группа есть такая! – обрадовалась Фея – из Шотландии. Я только одну песню помню, - и Фея мелодично напела припев старого шлягера:
Oh, Tweedle Dee
Oh, Tweedle Dum.
The tune McDougal always used to hum.
While he was fightin' his rival clan McGregor,
Dishonour he would never
the tartan of his clan.
- Это что-то из Льюиса Кэрролла? – спросил Нестор, который из-за шума в голове только и смог разобрать имена персонажей-близнецов из книги «Алиса в Зазеркалье».
- Почти, - подтвердила за подругу Соня. – Твидлдам и Твидлди, они же Траляля и Труляля, - есть еще и другие забавные переводы имен, - очень похожи друг на друга, потому что один является зеркальным отражением другого. Помните, в сказке Кэрролла они вечно пытались «вздуть друг дружку» по самым мелочным поводам. Вот так и в песне: Макдугал и Макгрегор, главы шотландских кланов, готовы вечно сражаться друг с другом за честь своего тартана – это такой клетчатый материал, из которого килты шьют. У каждого клана свой тартан с особенным, клановым, рисунком.
- Зеркальное отражение мечтает вздуть собственного хозяина, а тот горит желанием вздуть собственное отражение? – уточнил Рататоск. – Какой забавный хиазм! Уверен – оригиналу и копии претят в оппоненте одни и те же недостатки. Извечное противостояние. И ничего же не изменилось до сей поры. Не так ли, Нестор Иванович?
- Вы мне лучше объясните, - перевел тему разговора Нестор, - как нам удалось с такой легкостью одолеть волка Оками?
- Не нам удалось, отнюдь не нам! – поправил Рататоск. – Это исключительно Ваша заслуга, наш маленький хоббит.
- Но я же толком ничего и не сделал, - резонно заметил «хоббит». – Оками-сан попросту убежал при первых лучах солнца.
- Неужели простая истина ускользнула от Вашего внимания? – воскликнул гид в притворном изумлении. – Это же был не сам Оками-сан, а его симулякр. Настоящий хондосский волк – добрый, благородный, застенчивый. И служит солнцеликой Аматэрасу. А этот – злой, коварный, а солнечный свет для него смертелен. И нашему Фродо удалось справиться со злом в лучших традициях жанра, в полном соответствии с логикой типажа: без кровопролития, обнаженных мечей и мордобоя. Ложь была изобличена, маска сорвана - лишь одним тихим словом и стойкой волей.
- Но кто же он, если не Оками? – тихо спросил Нестор сам себя.
- Так вроде ты его признал! – перестал выпендриваться Рататоск и вновь перешел на «ты». – Я по глазам видел – признал!
- И вправду что-то померещилось, - Нестор пожал плечами. – Смутное что-то, как из детского кошмара.
13.
Колонна двинулась дальше в указанном направлении – к Срединному столпу. Рататоск болтать утомился, молчал и Нестор. Теперь маленький караван возглавили «бесы». Между Соней и Феей шел содержательный разговор.
- Помнишь того режиссера, что искушал сняться в порно? – вопрошала подругу Фея.
- Он называл это концептуальной эротикой, - кивнула Соня.
- Я бы называла вещи своими именами, - поморщилась Фея. – По сценарию нам нужно было соблазнять быка и заниматься непонятно чем с каюром, его братьями, его женой и всей собачьей упряжкой. Что это, если не откровенная порнография?
- Бык иллюстрировал эпиграф к роману Ефремова, - напомнила Соня. - «Ди пхи юй чхоу — Земля рождена в час Быка (иначе — Демона, два часа ночи)». Акт совокупления был аллюзией на еще одно наименование этого времени суток – «Щель». Ну, в том смысле, что с часу до трех ночи образуется щель между мирами, через которую к нам проникают духи. Режиссер же тогда все объяснил.
- Ну, да, - вздохнула Фея. – А собачья упряжка – это единение с природой для достижения высокой цели. Конкретно по сценарию – для достижения Северного полюса.
- Южного, - исправила Соня. – Северный – в центре океана.
- Там тоже льды, - отмахнулась Фея. – В конце концов, в произведении искусства допустимы вольности и условности.
- А порнофильм – это произведение искусства? – скептически подняла бровь Соня.
- Самое настоящее! – заверила Фея. – Это даже большее искусство, чем все выдумки всех художественных, литературных, музыкальных, театральных и прочих школ за все время их существования.
- Мотивируйте! – вмешался Рататоск, проявляя искреннюю заинтересованность в предмете разговора.
- Легко! – завелась Фея. – Искусство – это творческое осмысление человеком, творцом, окружающего мира.
- Пока возражений нет, - подзадорил Рататоск.
- Любой творец – будь он художником, музыкантом, поэтом – использует для создания шедевра некие инструменты – краски, струны, возможности языка. В порно есть только тело, данное природой. Ну, если вынести за скобки костюмы, девайсы и прочую мишуру. Даже наскальная живопись – это след угля по стене. А здесь – только тело, самый искренний, самый чуткий, самый ёмкий инструмент творца. И петь своим телом можно лишь о самом главном: о первозданных инстинктах, о продолжении рода, о любви, о единении противоположностей…
- Сдаюсь-сдаюсь-сдаюсь! – поднял передние лапки зеленый зверек. – Порнография – это ожившие Инь и Ян…
- Вот ожившие Инь и Ян, - вдруг сказал Пимен и указал вперед.
Впереди, шагах в двухстах, перед путниками сверкало зеркало озерных вод. Появилось озеро так, как все появлялось в мире Тамаса, - как мираж, неожиданно вплетающийся в видимое пространство реального ландшафта. Центральная часть озера была застлана туманом, низким, густым, непроглядным. Тропинка заканчивалась у кромки воды. От кромки воды далее, в туман, уходил узкий и крутой мост с высокими деревянными перилами. На берегу, у самого моста, по разные стороны от тропы, скрестив руки на груди, стояли древние, как мир, старик со старухой. Облачены они были в просторные трехслойные одежды, скорее напоминавшие бело-бежево-коричневый легкий тюль, обвитый вокруг высохших тел. Старики улыбались приветливо и жестами приглашали взойти на мост.
- Амэ-но Укихаси, - заворожено молвил Рататоск.
- Прости, я не понимаю по-японски, - тихо, набок сказал Нестор.
- Плавающий Небесный мост, - перевел Рататоск. – Твердая радуга. Он ведет на дзима Онногоро – Сам Собой Застывший остров.
- Это опасно? – насторожился Нестор.
- Это величественно! – прошептал Рататоск. – Идемте, нас зовут.
И колонна путников взошла на мост вслед за стариком. Старуха замкнула шествие. Вскоре туман расступился и открыл зеленые берега острова, в центре которого уходил в небо бесконечный Срединный столп – Ось мира. Мост подводил к желтому песчаному пляжу. Невдалеке от кромки воды белела стенами приземистая хижина, похожая на жилище поросенка Ниф-Нифа. У самого озерного прибоя валялось старое деревянное корыто.
- Это те самые, что ли, старик со старухой? – негромко удивился Пимен.
- Пушкин увидел их именно так, - откликнулся Рататоск. – Гений художника способен пронзать мембраны меж миров, но выхваченные прозрением картинки иномирья – не целостная картина иной Вселенной. Многое приходится домысливать. Так, например, озеро у поэта превратилось в море, а вечность – в тридцать лет и три года.
14.
Двери хижины были гостеприимно открыты. Внутри, у самого порога, в землю было воткнуто старое копье. Мебели в единственной круглой комнате не было, зато в центре земляного пола, в небольшом углублении, тлел огонь, а по всему полу были разостланы плетеные циновки. Над впадиной атриума был укреплен треножник, на вершине которого, в полуметре над еле живым огнем, расположился небольшой чайник, у которого ручку заменял второй носик.
Хозяева, скрестив ноги, устроились ближе к очагу, а гости, кто как умел, расселись около них полукругом. Старик обвел собравшихся добрым прищуром глаз и остановил взгляд на Зоеньке. Что-то во взгляде старика заставило змейку смутиться: она не просто побледнела, она даже сменила зелень кожи на обычный человеческий цвет. Кроме того, Зоенька приняла ту же целомудренную позу, что и богиня красоты на картине Сандро Боттичелли «Рождение Венеры», - прикрыла правой рукой грудь, а левую положила на лоно.
- Деточка, - обратился старик к змейке, - помоги моей старухе разлить саке, - и указал на чайник над очагом.
Старуха встала и направилась по периметру гостевого круга. Возле каждого гостя она ставила маленький, объемом граммов в пятьдесят – не больше, глиняный сосуд. Зоенька подчинилась просьбе – взяла две толстые стеганные перчатки, надела их и, ухватив чайник, оказавшийся вовсе не чайником, а «сакейником», за оба носика, последовала за старухой, наполняя глиняные рюмки до краев теплой прозрачной жидкостью. Нестор засмотрелся на гибкое тело девушки, на грацию ее движений и вдруг почувствовал, как отступает усталость и к чреслам прибывает мужская сила.
- Надо выпить, - прошептал Рататоск на ухо Нестору.
- Я уж лучше своего, - Нестор похлопал ладонью по планшетке, где хранилась начатая бутылка гостиничного коньяку.
- Нет, - категорично возразил Рататоск и даже нахмурился, из-за чего его рог опустился и указующим перстом нацелился Нестору в лоб. – Надо выпить саке. Это очищающий напиток. Ритуальный. Чтобы перейти на ту сторону, необходимо избавится от груза этого мира. Как бы умереть. Это причастие смерти. Иначе путь будет закрыт и мы все останемся здесь.
- Дочь сообщила о вашем прибытии, - сообщил старик, не сводя с Зоеньки слезящихся глаз. Старуха тоже смотрела на Зоеньку. Нестору стало как-то не по себе, жутковато.
- Дочь? – спросил он, чтобы унять странное чувство.
- Аматэрасу, - пояснил старик. – Богиня светила – наша дочь. Мы стары и немощны, не выходим за пределы Онногоро, разве что встречаем гостей у моста. Наши дети и внуки – вот наши глаза и уши. Они молоды, путешествуют по миру, приносят нам впечатления. Когда-то и мы были такими, - старик печально вздохнул. - Но у старости есть свои преимущества: мудрость, покой, свобода от страстей и соблазнов.
- Так уж и свобода? – хихикнула старуха и подмигнула старику.
- Перед нами Идзанаги-но-ками и Идзанами-но-ками, - представил Рататоск хозяев хижины. – Хотя в разные времена и у разных народов их называли иначе.
- Да уж, - захихикала старуха Идзанами-но-ками. – Столько про нас небылиц порассказали! Такие выдумщики эти люди!
- Их называли Орфей и Эвридика, - продолжал Рататоск на правах гида, - Аид и Персефона, Плутон и Прозерпина.
- Древние греки – особенные сказочники! – вновь поддакнула Идзанами. – Такие фантазеры!
- Индусы зовут эту пару Яма и Ями, - не останавливался Рататоск. - Уничтоженные иерофантами североамериканские индейцы дали им имена Миктлантекутли и Миктлансиуатль. Шумеры, хетты, аккадцы называли их Нергал и Эрешкигаль. Иранцы нарекли Йимак и Йими. Юные религии предлагали множество имен, например, Асмодей и Лилит, но все эти наименования – лишь актуализация частных функций в универсальной мифологеме первотворения и жизни после смерти.
- Вот поэтому нам более приятны именно синтоистские антропонимы, - важно заявил старик Идзанаги-сама. – Они символизируют не только власть над царством мертвых, но и акт сотворения мира живых. Когда-то мы с моей прекрасной Идзанами спустились с небес по Амэ-но Укихаси и не разглядели в тумане тверди земной. Я ткнул нам под ноги Амэ-но нубоко, - старик указал сухим пальцем на вход в жилище, где у порога торчало из земли копье, - и обнаружил там лишь хлябь, соленый океан. Океан был настолько солон, что стекающие с копья капли застывали на глазах, образуя гряду из девяти островов. Так мы создали Ямато, Великую Гармонию.
Старик замолчал. Зазвенела тишина, которую решил нарушить Пимен:
- Как Вы сказали, называется это замечательное копье?
- Амэ-но нубоко, - ответил вместо старика Рататоск. – Небесное драгоценное копье. Но вы, Наги, когда-то называли его Васуки и признавали своим царем. Именно этим копьем, тогда в образе Нага Васуки, боги и асуры пахтали Мировой океан, добывая амриту, напиток бессмертия. Тот самый напиток, что позволяет вам погружаться с одного Дна на другое.
- Я помню миф, - сказал Нестор.
- Миф ли? – хитро прищурился старик Идзанаги.
15.
Собравшиеся в хижине сидели на циновках у примитивного очага-атриума; каждый и каждая чувствовали в ладони тепло подогретого саке в глиняной емкости-рюмке. Ждали каких-то сокровенных слов от хозяев жилища, но те молчали, не сводя двух пар старческих глаз с побелевшей от смущения Зоеньки.
- Когда-то моя супруга Идзанами, - неожиданно очнулся старик, - пообещала мне, что каждый день я буду убивать по тысяче человек. Но я ответил, что лучше буду строить полторы тысячи домов для рожениц.
При этих словах старуха снова захихикала, а старик ткнул пальцем в Зоеньку и тоном, не допускающим возражений, заявил:
- Она остается!
- Она остается! – радостным эхом откликнулась старуха.
- Так, - резко вскочил на ноги Нестор (остальные ошарашенно замерли). – Нам пора идти. Спасибо за гостеприимство.
- Конечно, вам пора, - согласился Идзанаги. – Особенно ему, - и сухой палец метнулся в сторону поросенка Пёрси. – Охотник близко, а дом твой – далеко.
Пёрси, он же Наф-Наф, при этих словах испуганно завизжал и, не вставая, перекатился на толстых боках за спину Пимена, где закрыл глазки копытцами и затих, обретя мнимое убежище.
- Вот только вам дальше путь заказан, пока таможня не даст «добро», - очень странно звучали слова из советского фильма «Белое солнце пустыни» в устах синтоистского божества. – А таможня его даст, когда она, - кивок в сторону онемевшей Зоеньки, - пообещает остаться.
- Они могут, - тихо сказал Рататоск. – Мост в полной их юрисдикции.
- Может, как-нибудь договоримся? – с надеждой спросил Нестор, обращаясь сразу к хозяину и хозяйке.
- Договоримся, - кивнул Идзанаги-но-ками. – На таможне всегда так договариваются: чтобы товар прошел далее по пути следования, часть товара остается в пользовании таможенной службы. Змея остается. А ты, девочка, не волнуйся, - обратился старик к Зоеньке. – Мы поселим тебя во дворце Яхиродоно, в нашем Великом дворце. И делать ничего нового не придется – лишь то, к чему привыкла в Раджасе. – Старуха при этих словах облизнулась, но не плотоядно, а с каким-то несвойственным ее возрасту и сану плотским томлением.
- Нестор… - жалобно прошептала Зоенька, разлепив пересохшие губы.
- Ты хочешь достичь цели? – грозно спросил старик Нестора, видя его душевные метания. Нестору ничего не оставалось делать, как кивнуть. – Это твое бремя! – продолжил Идзанаги повелительно. – Тебе жертвовать и терять, тебе казнить и даровать жизнь. В этом путешествии саккацу дзидзай – твоя привилегия. Тебе решать, что ужаснее: расстаться с личным эскортом или потерять Наговую сущность, не найдя противодействия «Молоту Нагов».
Оказывается, старик, как и положено божеству, сотворившему мир (или часть мира), был хорошо осведомлен о причинах, побудивших Нестора и его спутников проникнуть в Тамас. Идзанаги задал новый вопрос:
- Знаешь, чем зло отличается от добра?
- Добро и зло – категории субъективные. Вселенная не знает добра и зла. Вселенная знает только баланс и дисбаланс, - вспомнил Нестор слова Глеба Сигурдовича Индрина.
- Кто сказал? – с интересом спросил старик.
- Один знакомый Дракон, - не соврал Нестор.
- Дракон? – переспросил Идзанаги с явным уважением. – Ну, так будем оперировать его терминологией. Знаешь, чем баланс отличается от дисбаланса?
У Нестора вновь не было других вариантов, как покачать головой, - в этот раз отрицательно.
- Человек стремиться к балансу и может достичь его при помощи других людей, а дисбаланс достижим не при помощи, а лишь за счет других людей, - наградил старик слушателей своей версией ответа на один из вечных вопросов этики. – Я понимаю, - старик хитро подмигнул Нестору, - что отличить эти самые «при помощи» и «за счет» порой невозможно. Такова твоя роль в этом походе, маленький хоббит.
К этому моменту разговора уже все были на ногах. Саке в глиняных емкостях по-прежнему согревало ладони. Старик повернулся к гостям, обвел их широким жестом той рукой, что сжимала полную рюмку, умудрившись при этом не пролить ни капли и громогласно заявил:
- Сейчас мы выпьем! Но напиток очищения откроет вам дальнейший путь лишь в том случае, если ваша спутница останется с нами, - Идзанаги положил свободную руку на острое плечо супруги.
- Я останусь, - вдруг сказала Зоенька тихо, но решительно.
- Молодец, змея! – похвалил хозяин хижины. – Пусть мужчины колеблются в нерешительности. Им бы твою решимость.
- Я останусь, - повторила Зоенька и зашла за спины старикам. Она смотрела только на Нестора. – Идите, Нестор Иванович. Ваша миссия важнее судьбы маленькой змейки.
- Зоенька!.. – Нестор ринулся было к змейке, но чуть не напоролся на Амэ-но нубоко, которое каким-то чудом (хотя - что за боги без чудес?) оказалось в руках Идзанаги.
- Она приняла решение! – твердо сказал старик, потом стиснул зубы и демонстративно направил копье в живот Нестору. – Пейте!
Путники – все, кроме Зоеньки, - послушно выпили саке и поставили рюмки на земляной пол.
- А теперь идите, - приказал старик. - У вас мало времени. Вернее, его почти не осталось. Дорогая, дай им все необходимое.
16.
Идзанами уже держала в руках небольшую деревянную коробку, которую по велению супруга передала на руки ближайшей путнице. Ею оказалась Соня.
- Зачем? – коротко спросила Соня.
- Там, - старуха повела рукой за спину, - мои дети. Они – жители страны Ёми. Мои дети не любят суеты, грубости, громких слов и резких жестов. Это вам поможет. Если грамотно распорядитесь.
- Вас ждет Большой каньон, - предупредил старик. – Это вторая часть моста, от нашего острова Онногоро к вратам в Тамас. Там вам предстоит встретить прежних хозяев каньона. В этом мире они все еще живы, весьма многочисленны и очень злы. Так что лучше при встрече с ними избрать тактику ненасильственной борьбы. Будете огрызаться – там и останетесь.
- Я знаю! – гордо заявила Фея. – Нас учили в университете Уэльса: это называется сатьяграха. Так Махатма Ганди отстаивал независимость Индии, а также защищал права неприкасаемых. Он вел аскетический образ жизни, ездил в вагонах третьего класса и потому имел огромный авторитет как духовный лидер не только у индусов, но и у мусульман.
- Духовный лидер – это один из самых сложных и дорогих политических симулякров, - сказал Идзанаги, не спуская глаз с Нестора. – Такой имидж требует не только грамотного пиара, но и предполагает некоторые особые качества в самом человеке. Окружение Ганди тратило серьезные средства, чтобы аскет оставался аскетом. Выкупить вагон третьего класса для одного человека стоило значительно дороже, чем оплатить одно место в классе первом. Но вам пора.
И неожиданно туман, который встречал путников на мосту, вновь сгустился и скрыл от их глаз весь остров Онногоро, его хозяев – старика со старухой, а также низенькую круглую хижину и старое деревянное корыто на берегу озера. Исчезло все, но Нестор по-прежнему видел глаза Зоеньки, ощущал и не хотел отпускать ее скорбный прощальный взгляд. Зоенька была змейкой, ее домом был Раджас, теперь стал Тамас. Стоило ли печалиться о ее судьбе так, как о судьбе обычной женщины из Взвеси? Змейки были боевыми подругами Нагов, дарили Нагам заботу, ласку, почет и себя в придачу. Но при этом их удел показался бы земным женщинам печальным: никогда змейкам не завести семью, не сидеть с мужем у очага, не слышать слов любви. Единственной змейкой, сумевшей оказаться во Взвеси, была Майечка, но для всего Раджаса ее уход туда вместе с Киром был изгнанием, а не наградой.
Нестор не мог идти – в ногах звенела отчаянная тяжесть, в мыслях поселился хаос, в душе – тоскливый вой. Он понимал, что нужно двигаться дальше и даже пробовал переставлять ноги, поддаваясь уговорами и рывкам своих спутников. Нестора подталкивали, Нестора тянули, Нестора уговаривали, Нестора волокли. Босые ступни покрылись красной пылью – колонна вошла в бездну Бодьшого каньона. Вернее, путники не просто вошли – они оказались в глубине величественной расщелины, каньон простирался вперед и назад на неподвластное глазу расстояние.
Самым настойчивым «уговорщиком» был, конечно же, Рататоск.
- А чего ты ждал? – в сотый раз вопрошал зеленый зверек. – Знал, куда идешь, к каким жертвам нужно быть готовым. И каждый здесь знал. Она – твой дзисай. Они все, - Рататоск проводил лапой вдоль колонны, - твои дзисаи. Нам осталось миновать мост и врата, а счет пока – минус один. Поверь, весьма перспективный расклад, если учесть, что мы уже один раз одолели ночного охотника. Понимаю, что поросята и я – не твоя забота, но оглянись: с тобой друг, нагвали твои рядом, да и сам ты жив. Цени щедрость Тамаса!
- Тише! – попросил «друг» Пимен.
Рататоск послушно умолк. В наступившей тишине Нестор уловил далекий гул. Гул нарастал, приближался, заполнял собою пространство. Вскоре гул стал ощущаться почти болезненно – он распался на ритмические периоды, как будто работало огромное живое сердце. И вот предстала пред взорами людей сама причина этой акустической волны: они наступали с той стороны, где остался остров Онногоро, их было много, их имя было – легион, им было несть числа. Они были почти рядом – дети Идзанами, жители страны Ёми. Живая река вторглась меж высоких берегов Большого каньона – масса волновалась, копошилась, неумолимо накатывала. Нет, эта река не была живой – в привычном понимании.
- Я всегда говорила, - вздохнула Фея, - что если грянет когда-нибудь зомби-апокалипсис, что пророчат шлаковые шедевры Голливуда, то выживут лишь те, кто не ел в McDonald’sе. И, как мы видим, таких счастливчиков ничтожно мало.
«Это говорила не ты, - подумал Нестор, - а Наставник Кир. Неужели все происходящее – лишь плод моего алкогольного бреда?»
17.
Нестор руководил вещательным каналом, основной информационной темой которого было искусство. В обязанности Нестора входило: подмечать, анализировать, делать выводы и просматривать тенденции в данной сфере культуры. И директор «Nestor de Liver!» справлялся со своими обязанностями весьма достойно. Литература, живопись, театр, кинематограф, компьютерный дизайн, популярная эстрада - все изобразительные и выразительные виды искусства во всех формах своих и жанровых разновидностях были переполнены трупами: трупы кровоточили, разлагались, теряли конечности, двигались, разговаривали, танцевали «лунную дорожку», трупы «жили»; люди ели трупы и трупы ели людей. Таков был тренд, таков был заказ, сделанный иерофантами на данный временной период этой распутной и неразборчивой волшебнице, имя которой – искусство.
«Иерофантами» древние греки называли верховных жрецов, буквально «священные мосты» между людьми и богами. Им приписывали видение будущего, знание грядущих событий. Это знание иерофантам изначально дарили боги, а когда богов не стало, то иерофанты будущее стали попросту создавать сами – при помощи религии, государственной власти, при помощи контроля над экономикой, искусством, наукой, идеологией.
Иерофанты ставили некую конечную цель – эгоистичную, основанную на личных интересах, - после чего формировали под эту цель заказ для всех областей культуры. Оказалось, что управлять человечеством, как управлять космическим кораблем: сложно только на первый взгляд. Не обязательно знать механизмы и понимать законы, по которым действует сложнейший организм, - главное знать, на какую нажать кнопку. Инструменты социальной инженерии позволяли «мастерам» с легкостью разжигать войны, губить целые народы и даже расы, контролировать уровень развития и благополучия населения на любых подвластных территориях.
Нестор знал, под какую цель сформирован тот заказ, который нынче выполняет искусство. Время не имеет значения для иерофантов – они бессмертны. А вот люди живут недолго и за свои короткие жизни попросту не успевают разглядеть «лес за деревьями». Пройдут века - человечество смириться с тем, что большая часть живых превращены в зомби при помощи передовой технологической магии социального вуду. И не важно – будут ли это ожившие мертвецы или потерявшие над собою контроль и подчиняющиеся чужим приказам люди – умершие заживо. Какая разница, если главная отличительная (или нивелирующая) черта и тех и других – отсутствие собственной воли? Рабы, сами себя порождающие, сами себя пожирающие, немые, безответные, на все согласные и готовые на все. И разве думают ряженые дети и подростки, весело марширующие, расставив обагренные красной краской руки, скривив изгаженные синей краской лица, марширующие по какому-нибудь североамериканскому или европейскому городу (другие территории пока держатся, но как долго продлится это «пока»?), в такт волоча ноги, на каком-нибудь очередном зомби-мобе, - разве думают они, куда маршируют и насколько они уже близко к этому самому «куда»? Нет, не думают дети и подростки; не думают их родители, сами напичканные продуктами этого культурного шлака; не думают безвольные власти тех стран, где разрешено такое непотребство, - не думают все те, кто уже одной ногой стоят в могиле собственного «я».
И вот сейчас по красной глине Большого каньона к путникам – единственным пока еще живым в этом торжестве безвольной гибели, – копошась, гудя, протягивая руки, шаркая ногами, двигалась однородная и безродная масса тех, кто мог бы быть людьми, если бы не чья-то злая воля – воля нелюдей, что уверены в собственной непогрешимости и безнаказанности, - если бы эта злая воля не подмяла под себя коллективное сознательное, превратив его в коллективное бессознательное и направив, как мутный поток городских нечистот, меж стенами этого урчащего желоба, в какой превратился сейчас Большой каньон. И не было спасения от этого потока, и не было сил даже двинуться с места, настолько велико было желание примкнуть к этой пузырящейся, булькающей пучине, стать ее частью, низринуть собственное «я» в аморфное «никто».
- Бежим, - сказал Нестор вначале тихо, а потом снова призвал «Бежим!», только теперь – громче, и еще, и еще, но никто не бежал, разве что потихоньку тронулись прочь от наползающей густоты живых трупов. Потом все-таки пошли быстрее, потом – побежали, но так и не могли увеличить разрыв - бессчетный легион детей Идзанами, жителей страны Ёми, неумолимо приближался.
Нестор вспомнил давний разговор с опальным Наставником Киром. Речь тогда шла о сукцессии – о метаморфозах, происходящих с любой экосистемой под воздействием внешних и внутренних факторов, а также о климаксном, то есть наиболее сбалансированном, оптимальном, состоянии экосистемы. Применительно к теме, уже после этого разговора, Нестор вспоминал тогда о так называемом «принципе Черной Королевы»: чтобы выжить, чтобы прийти к этому самому климаксному состоянию и – далее – чтобы поддерживать его, необходимы постоянное изменение и адаптация. Другими словами, «приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте». Вот и сейчас путникам приходилось бежать со всех ног, но по всем признакам они по-прежнему оставались на том же месте. А вот жители Ёми заметно сокращали дистанцию. В Тамасе не только время, но и пространство не имели никакого значения. Вернее, значили только то, что сам Тамас решал вложить в их значение. Из глубокого детства пришли воспоминания: Шестая клетка той шахматной доски, по которой совершала путешествие Алиса Льюиса Керролла; та клетка, где Алиса встретила Шалтая-Болтая. «Когда я беру слово, оно означает только то, что я хочу, не больше и не меньше», - сказал тогда презрительно Шалтай-Болтай Алисе в ответ на ее замечание о том, что слова в речи Шалтая расходятся с собственным значением. Нынче Тамас выкидывал такую же штуку с пространством и временем, которые значили лишь то, что хотел сам Тамас, не больше и не меньше.
Но Тамас действительно был щедр к путникам: он создавал угрозы, но сам же и предлагал решения, ведущие к спасению.
18.
- Смотрите! – закричала на бегу Соня. – Это дорога!
«Дорога» вовсе не была похожа на дорогу – лишь воображение девушки, пробужденное отчаянием, могло разглядеть тропу в цепи плоских камней, уводящую вправо от низин каньона - к его склонам. Но даже намек на спасение был тут же с благодарностью принят всеми: первыми вправо рванули Питер, Пёрси и Патрик, перейдя, как и прежде при спешке, на четырехкопытный галоп. Уже через несколько минут изнурительного подъема в гору каждому беглецу стало ясно, что цепь плоских камней действительно представляет собой неведомо куда ведущую тропу. По обочинам были гигантской рукой хаотически разбросаны валуны, поросшие мхом. Меж валунами в изобилии росли вереск, самшитовые и лавровые кусты, колыхались стебли бамбука, к вершине склона тянули макушки раскидистые сосны и стройные кипарисы. Путники хотели верить, что этот уютный проход, мощенный природным камнем, уводит их подальше от тревог и неприятностей, от суеты и смертельно опасных забот Большого каньона.
Через некоторое время все: белка, Наги, поросята и нагвали добрались до небольшого плато на склоне каньона. Сюда, к плато, сходились две тропы: одна, по которой поднялись участники этого исторического похода, и вторая, по которой Тамас, по всей видимости, предлагал спуститься - либо снова в Большой каньон, либо к другим, никому, кроме самого Тамаса, неведомым рубежам.
На самом плато имел место каменный колодец, наполненный талой водой – он выглядел, как огромная медная монета-цянь с квадратным отверстием в центре, предназначенным для продевания шелковой связующей нити. На бортике колодца лежал небольшой черпак с короткой ручкой. За колодцем врос задней стеной в склон невысокий домик с замысловатой крышей, напоминающей по строению кровли буддистских пагод. Под самой крышей в домике во всех трех глиняных стенах были прорезаны горизонтальные окна-амбразуры. Вход тоже был очень узким и при этом крайне низким – войти внутрь можно было лишь став на четвереньки. Перед входом лежала бамбуковая циновка.
- Тясицу, - заворожено произнесла Соня.
- Что, прости? – переспросил Пимен.
- Это тясицу, - повторила Соня, указывая на строение, - чайный домик. А это, - Соня обвела рукой замшелые валуны, деревья и кустарники, - тянива, ритуальный сад. А это, - Соня шлепнула босой ступней по гладкому камню тропы, - родзи, дорожка к чайному домику. А это, - Соня похлопала колодец по каменному краю, - цукубаи, традиционный колодец для омовения. В свое время я год ходила на занятия к мастеру-иэмото. Кажется, я понимаю, что предлагают нам сделать. Обувь нужно оставить на циновке у входа, - пояснила девушка товарищам, - но только на нас обуви нет, поэтому я так… - и Соня встала на четвереньки, повернувшись обнаженными ягодицами к собравшимся на плато. Нестор и Пимен переглянулись в знак мужской солидарности, а Рататоск, которому ничто человеческое не было чуждо, откровенно занервничал. Спокойствие сохраняли лишь три поросенка.
Девушка тем временем невозмутимо просунула голову и плечи в узкое отверстие дверного проема и замерла в такой позе на некоторое время. Рататоск, влекомый животными инстинктами, шагнул было навстречу этому счастью, но Пимен вовремя ухватил белку за переднюю лапу. Соня, попятившись, выбралась на свободу и встала, разминая ноги. Все терпеливо ждали.
- «Мое одиночество не бесконечно. В нем есть место только для избранных», - наконец произнесла Соня.
- Поясни, - потребовал Нестор.
- Такова каллиграфическая надпись в на свитке, вывешенном в токонома, в специальной нише напротив входа, - откликнулась Соня. – Это значит, что именно такое изречение предлагает хозяин в качестве темы для беседы в тясицу.
- И кто же хозяин? – угрюмо спросил Пимен.
- Думаю, сам Тамас, - Соня пожала плечами, на которых были различимы зелено-бурые ссадины, оставленные мхом, что облепил входной створ. – Ну-ка, Фея, открой короб Идзанами.
Фея поставила деревянную шкатулку на землю, стала возле нее на колени и открыла крышку. В шкатулке, между деревянных перегородок, разместились глиняные чаши – одна большая, две высокие, две пониже, а также две деревянных ложки – для насыпания чая и размешивания – и небольшой пузатый чайник. В отдельной ячейке покоился холщовый мешочек.
В это время из каньона, от самого основания родзи, донесся знакомый гул – он на время спрятался за соснами и кипарисами тянива.
- Керамический набор ака-раку, что в переводе с японского означает «красная простота», - констатировала Соня, не обращая внимания на приближающуюся тревожную какофонию. – Набор для тя-но-ю, «пути чая», чайной церемонии. Рассчитан на две персоны. В тясицу место тоже для двоих. Огонь в очаге уже горит. Осталось совершить ритуальное омовение, набрать в чайник воды из цукубаи – больше неоткуда – и поставить чайник на огонь. Фея, поможешь?
Фея встала с колен и протянула руку к черпаку на колодце. Нестор с удивлением увидел, что девушка плачет. В отличие от Сони, которая выглядела даже веселой.
- Кажется, все предельно ясно, - заявила Соня. - Ребята, думаю, вам пора идти.
- Никуда мы не пойдем! - почти хором выпалили Нестор и Пимен.
- Не спорьте, - покачала головой Соня. – У нас очень мало времени. Мне и Фее еще нужно успеть в тишине тясицу поговорить об избранном одиночестве да выпить чашку-другую чая Идзанами. Помните, о чем говорила старуха? Ее дети не любят суеты, грубости, громких слов и резких жестов. Сатьяграха, ненасильственное сопротивление, - вот единственный способ избавиться от их преследования.
- Какой узкий вход, - задумчиво произнесла Фея и утерла слезу тыльной стороной ладони.
- Иначе нельзя, - сурово пояснила Соня. – Это символ прощания с миром. В тянива мы отрешились от суеты. Проникнув же через узкий вход тясицу, мы окажемся по ту сторону бытия. Готова, подруга?
Фея нерешительно кивнула и зачерпнула воды из цукубаи. Соня подставила ладошки лодочкой – для омовения.
- Нестор, иди вон! – вдруг зло сказала светловолосая девушка. – Мы же твои дзисаи. Вот и дай нам исполнить предназначение.
Поросята тихонько и почтительно взвизгнули, отдавая должное трагичности момента, и кубарями покатились вниз по второй тропинке. Пимен и Рататоск крепко схватили Нестора подмышки и потащили вслед за поросятами. Пимен вдобавок давил свободной рукой на Несторов затылок - выполнял «полицейский захват», не давая Нестору обернуться и встретиться с девчонками-нагвалями взглядом. Кусты, деревья и камни тянива незаметно кончились, родзи привело к подножию склона. Большой каньон и живые мертвецы остались позади. Перед путниками простиралось поле, оканчивавшееся у горизонта высочайшей черной скалой. Где-то посередине между скалой и путниками еле заметным пятнышком виднелся домик.
- Это Меру, - благоговейно представил Рататоск черную скалу на горизонте. – Обитель Брахмы. Снова она, Ось мироздания. Сколько бы мы не кружили вокруг, мы всегда возвращаемся к ней. Греки называли ее Олимп, авестийцы – Демавенд, персы - Хара. Евреи называют эту гору Синай, японцы говорят Фудзи, армяне величают ее Арарат. Названий множество – суть одна: мы у самого центра Вселенной. Там нас ждут врата и последний страж Тамаса.
- А вот и мой домик! – радостно воскликнул Наф-Наф.
Поросята бросились в карьер через поле. Рататоск, Пимен и Нестор медленно побрели следом.
БРеД. Четверг
© Copyright: Дориан Грей, 2016
Свидетельство о публикации №216101402055
Свидетельство о публикации №216101402055
Рецензии