Искитимлянка

Рассказ



1.
Иван Кузьмич впервые увидел эту девушку на своей лекции, и она сразу привлекла его внимание. Девушка была далеко не красавицей, и одета была неброско, и всё-таки она была особенной. В поведении обычной студентки чувствуется известная робость, уважение к храму знаний и к его жрецам — преподавателям. Эта же вела себя, как инспектор, присланный властями для проверки качества преподавания. Забавно, но почему-то Иван Кузьмич — всеми уважаемый 46-летний доцент кафедры физиологии — сразу ощутил себя проверяемым и стал читать свой материал, будто проходил проверку на профпригодность.
Первые полчаса девушка слушала его с каменным лицом. Иван Кузьмич, изо всех сил старался ей понравиться: шутил, острил, подчёркивал вклад женщин в решение проблемы, о которой шла речь. Постепенно выражение лица странной студентки смягчалось, и наконец, после какой-то случайной его оговорки она не сдержала улыбки. Весь второй час лекции она смотрела на Ивана Кузьмича с явным участием, лёд настороженности и предвзятого отвержения был растоплен.
После лекции она подошла к Ивану Кузьмичу, назвалась Еленой Стрельцовой и попросила разрешения прийти к нему в лабораторию. Дело в том, что в начале третьего курса студенты выбирали руководителей своих курсовых работ. Слова «приходите, хоть сегодня» излетели из уст лектора с поразительной лёгкостью. Елена молча смотрела на него, будто чего-то ожидая. «Часа в три, комната №20 главного корпуса», — как заворожённый, уточнил Иван Кузьмич. Пару секунд девушка сохраняла серьёзное выражение лица, и вдруг, дружелюбно улыбнулась: «Спасибо, Иван Кузьмич, обязательно приду, — её взгляд на секунду задержался на пальцах собеседника, зафиксировав отсутствие обручального кольца. — До свиданья», — не без кокетства добавила она, легко повернулась на каблуках своих грубоватых сапожек и выпорхнула из аудитории.

Ровно в три Елена переступила порог рабочего кабинета Ивана Кузьмича. Он пригласил её присесть к письменному столу, положил перед собой несколько листов чистой бумаги, взял в руки свой любимый мягкий чёрный карандаш и приготовился к рассказу о том, чем бы она могла заняться в его коллективе. Однако вначале он попросил девушку рассказать немного о себе.
  Оказалось, Елена жила в Искитиме — небольшом промышленном городе, знаменитом своим гигантским цементным заводом. Эта мрачная, засыпанная серой силикатной пылью, цементная столица Сибири находилась всего в двадцати пяти километрах от своего антипода — великолепного и экологически безупречного Академгородка. Родители Елены были учителями в средней школе, мать преподавала в старших классах русскую литературу, отец был учителем труда. Теперь Иван Кузьмич мог внимательно рассмотреть студентку. Во-первых, он просто любил изучать людей, отличающихся от большинства, а во-вторых, он должен был составить предварительное мнение о деловых качествах потенциального сотрудника.
Её внешность была на удивление обыкновенной: широкое почти круглое бледное лицо, светло-русые волосы, собранные в конский хвостик, короткий нос с прогнутой спинкой, довольно большие серые глаза, рост чуть выше среднего, неплохая грудь, подтянутый живот, крепкие запястья, сильные пальцы. Никаких украшений — ни браслетов, ни ожерелий, ни даже серёжек. Ногти коротко острижены, без маникюра. И при всём этом спартанском облике перстень на среднем пальце правой руки. Перстень заметный: массивное золотое кольцо с крупным фиолетовым камнем. Заметив, что Иван Кузьмич смотрит на её руки, Елена сказала, явно волнуясь: «Этот перстень с чароитом подарил отец на моё 15-летие, он сам его изготовил, он умел делать всё — от радиоприёмников до кухонной утвари. Но четыре года назад он умер, погиб, и теперь, сколько раз я смотрю на этот перстень, столько раз вспоминаю отца», — светлые глаза Елены повлажнели, и по лицу пробежала гримаса страдания.
Иван Кузьмич рассказал, чем занимается его группа, и в заключение посоветовал посидеть на их традиционном чаепитии, которое всегда начинается, как у англичан, ровно в пять. «На чаепитии, — Иван Кузьмич самодовольно улыбнулся, — мы обсуждаем всё: от политики до текущих рабочих проблем, но чаще всего, нас тянет порассуждать на философские темы. Сегодня, например, планируется обсудить вопрос о самоубийстве. О том, что движет людьми при выборе этого варианта ухода из жизни».
Елена заметно побледнела.
— Ну и темки вы себе выбираете? — вырвалось у неё. — Никакой чай тут в горло не полезет!
— Ошибаетесь, Лена! — возразил Иван Кузьмич. — Такие обсуждения тренируют мозг, как нынче принято выражаться, развивают когнитивные способности. Заставляют взглянуть на объект исследования под новым, неожиданным углом, — повисло молчание. — Ну, так как? Останетесь на чай? — Иван Кузьмич широко улыбнулся, снова стараясь понравиться студентке.
— Обязательно, — несколько натянуто рассмеялась Елена. — Только, ради бога, не заставляйте меня высказываться по теме вашего обсуждения. А то наговорю, бог знает чего, а потом стыдно будет.
— Конечно, Лена! — обрадовался Иван Кузьмич. — Ведите себя естественно и раскованно. За чаем у нас полная свобода и на высказывания, и на молчание.
— Хорошо, я приду к пяти, но сейчас побегу в универ. Есть небольшая проблема с деканатом.


2.
Ровно в пять за столом просторного лабораторного помещения  собралась группа Ивана Кузьмича, была тут и Елена. Разливала чай аспирантка Олечка — высокая большеглазая шатенка, недавно вышедшая замуж.
— Ну, начинай! — обратился Иван Кузьмич к Борису Ильичу, своему заместителю — весёлому сорокалетнему интеллектуалу, блиставшему обширными знаниями в литературе, живописи и точных науках. Борис Ильич нахохлился, принял значительное выражение лица и, глядя в стол, заговорил, играя своим выразительным низким голосом:
— Конечно, шеф подкинул нам весьма эксцентричную, если не сказать, провокационную тему. Подумайте сами, как мы — люди в расцвете творческих сил — можем спокойно рассуждать о добровольном пресечении собственной жизни?
— Мне-то кажется, — возразил Иван Кузьмич, — что пока неумолимая дама с разящей косой ещё не появилась на нашем горизонте, можно говорить о ней спокойно, без постыдного страха, которым наградила нас природа.
— Возможно, ты прав, — согласился Борис Ильич, — но мне, как искушённому ценителю радостей жизни, просто не хочется говорить о смерти.
 — Интересно, о каких таких радостях жизни, Борис Ильич, вы речь ведёте? — засмеялась Олечка.
— Милая Оленька, — Борис Ильич одарил Олечку ироничным взглядом, — я понимаю, на что вы намекаете, но главную радость дают мне, представьте себе, наука и общение с интересными людьми, в частности, с теми, что сидят за этим столом... А мысль о смерти мне и в голову не приходит. Более того, я решительно не желаю думать о встрече с упомянутой выше дамой, летящей ко все нам с косою вострою наперевес. Пока, знаете, я не готов к погружению в чёрное безмолвие, воспетое философами и поэтами. Мне ещё нужно защитить докторскую, женить сынка, погладить по головке внуков... Видите сами, в мои планы самоубийство явно не вписывается.
— А вы, Валерия, какого мнения на этот счёт? — обратился Иван Кузьмич к невысокой и полноватой 24-летней брюнетке, проходящей стажировку в его группе.
— А я бы с радостью встретила приход той неумолимой дамы, — с угрюмым лицом ответила Валерия.
— Наша Лерочка, как всегда, оригинальна, — усмехнулся Борис Ильич.
— Ничуть! — опустив глаза, сухо отчеканила Валерия. — Если женщина некрасива, то никакие таланты не в силах перевесить этот главный её недостаток. Судите сами, на какие радости может рассчитывать коротконогое убожество? От добровольного ухода из жизни её сдерживает лишь недоступность надёжного и быстро действующего яда типа цианида калия.
— Но, Валерия, — мягко заговорил Иван Кузьмич, — разве вы не знаете, что большинство женщин некрасивы и — увы! — не слишком умны (так уж распорядилась природа) и, тем не менее, практически все они успешно выходят замуж, заводят детей (а то и любовников), загоняют под каблук своих мужей и прекрасно себя чувствуют. И сдаётся мне, им и в голову не приходит мысль о самоубийстве.
Вполне симпатичное лицо Валерии исказила гримаса презрения, тёмные глаза полыхнули гневом.
— Похоже, Иван Кузьмич, вы, лучше меня знаете, какие чувства испытывает некрасивая женщина, когда видит, с какой лёгкостью её длинноногие сверстницы с фарфоровыми кукольными личиками привлекает к себе молодых мужчин.
— Дело не в длине ног, — неожиданно вступила в разговор Елена. — У каждой из нас есть какой-нибудь недочёт. Всё дело в нашем отношении к нему. Мне кажется, относиться к собственным недостаткам нужно спокойно, а лучше — с юмором. К тому же, у длинноногих женщин с кукольными личиками тоже проблем хватает. Каждый день им приходится отбиваться от домогательств наглых и похотливых мужиков. Так что даже такой, казалось бы, плюс, как красота, в известной ситуации может превратиться в минус. А вообще-то, — Елена лукаво улыбнулась, — главным плюсом женщины, способным выручить её в любой ситуации, был и остаётся живой и изобретательный ум.      
Высказавшись, Елена опустила лицо и стала нервно крутить свой перстень с фиолетовым камнем.
— А ведь Елена абсолютно права, — прозвучал в наступившей тишине спокойный голос флегматика Антона, тридцатилетнего толстяка, недавно защитившего кандидатскую.
Тут и Валерия оживилась:
— Боюсь, Лена, вы преувеличиваете возможности женского ума, хотя, вижу я, изобретательности вам не занимать стать. Короче, с боевым тебя крещением, подруга! — и дружелюбная улыбка заплясала на полных губах Валерии.
— Похоже, наш паноптикум пополнился ещё одним экспонатом, — пробасил Борис Ильич. — И вообще, Иван, как тебе удаётся из груды щебня, кирпича, песка, глины и прочей минеральной серости извлекать бесценные, сверкающие девственной чистотой изумруды и сапфиры. Так вот, друзья мои, учитывая повышенный интеллект нашего коллектива, рискну выставить на обсуждение вопросик посложнее: «Как быть с принуждением к самоубийству?» Я, конечно, отбрасываю форс-мажорную ситуацию, когда человеку, обречённому на смерть, подсовывают пистолет, петлю или ампулу с ядом и без всяких экивоков прямым текстом говорят, что он может избежать мучений, если примет смерть из собственных рук. Фактически это убийство, ибо решение принято другим человеком. Куда интереснее варианты психологического давления, когда человеку ненавязчиво, эдак исподволь, внушают, лишь слегка сгущая краски, что в ближайшем будущем его ждёт нечто, чего он якобы не сможет пережить, и тем толкают несчастного на самоубийство.
— Да! — поддержал Иван Кузьмич своего приятеля. — Вспомните, как легко средства массовой информации склоняют молодых людей идти на верную смерть ради каких-то весьма спорных идеологических принципов.
— Так что же выходит? — медленно с расстановкой заговорила Елена. — Выходит, любой человек, получив небольшой психологический толчок, может запросто выбрать путь к своей скорой смерти. Зачем же тогда мы так яростно цепляемся за жизнь?
— Как это зачем? — возмутился Борис Ильич. — Смерть, милая девушка, — это полнейший обрыв всех наших мыслей и ощущений. Только человек с замутнённым сознанием может желать исчезновения своего «Я», своей пресловутой самости. Наши интеллигенты-книгочеи лукавят, когда говорят, что Пушкин для них, видите ли, ВСЁ, а вот во фразе «Жизнь для каждого из нас — ВСЁ», нет ни малейшего лукавства. Ибо все наши проблемы и радости существуют, лишь пока мы живы. Вот почему мы цепляемся за жизнь. Хотя иногда... — Борис Ильич самодовольно хмыкнул — мне ужасно хочется перенестись в далёкое будущее и подслушать, что же будут говорить обо мне за поминальным столом прекрасные интеллектуалки со впалыми щеками.
Олечка бросила восторженный взгляд на Бориса Ильича и раскатисто рассмеялась.
— Боюсь показаться вам суеверной провинциалкой, — снова заговорила Елена, — но всё-таки, может быть, наша жизнь продолжается и после смерти?
— Лена, — в голосе Ивана Кузьмича прорезались назидательные нотки, — на наших чаепитиях мы стараемся не выходить за рамки, принятые в научном сообществе. Скажите, но честно, неужели вы серьёзно допускаете возможность жизни после смерти?
— А вы можете что-то сказать «против»? — быстро и резко ответила Елена.
— А вы можете привести серьёзные аргументы «за»? — усмехнулся Иван Кузьмич.
Елена рассмеялась:
— А вы, знаете, что многие люди, пережившие клиническую смерть, уверяют, что видели длинный мрачный туннель, по которому они летели к источнику яркого света?
— Конечно, — уже не скрывая лёгкого раздражения, заговорил Иван Кузьмич, — я слыхал об этих видениях. Их нередко рассматривают, как доказательство существования души, способной после смерти покидать тело и улетать к сиянию иного мира. Но многочисленные данные биологии и медицины свидетельствуют, что сознание не может существовать в отрыве от головного мозга. У людей, переживших клиническую смерть, мозг всегда оставался в их черепной коробке, так что те странные зрительные картины, возможно, возникали у них в ходе катастрофических (но ещё обратимых) изменений работы мозга.
— А я, скажу вам, — неожиданно пылко заговорил Борис Ильич, — что после прохождения курса квантовой физики я лично готов поверить, вообще, во что угодно.
— Продолжай, — попросил Иван Кузьмич.
— Изволь. Квантовая теория поля утверждает, что даже в полнейшем вакууме постоянно рождаются и гибнут некие элементарные частицы, которые нельзя зарегистрировать никакими физическими приборами и которые потому называются виртуальными. Однако, несмотря на свою виртуальность, мириады этих невидимых частиц порождают вполне ощутимые силы, приводящие в движение крупные реальные тела. А если спроецировать эту картину на поле нашего сознания, то выйдет, что все наши мысли — и простенькие и гениальные — возникают у нас вследствие выброса в каком-то участке мозга неких виртуальных частиц. Место и время этого выброса невозможно предсказать, в принципе. Кстати, — Борис Ильич блаженно улыбнулся, — совсем недавно со мной произошла преудивительная история. Прихожу я, знаете ли, с работы домой... Ко мне подбегает взволнованная супруга и дерзко вопрошает: «Где, дорогой муженёк, тебя черти носили?» А я стою с разинутым ртом и молчу, как идиот, ибо на языке моём (можете себе представить!) вертится и вертится престранное, непонятно откуда возникшее нелепейшее слово «сталагмит».
Все, засмеялись, и Борис Ильич задушевно добавил:
— Всё в нашем мире рождается, и всё гибнет. Тают, уходят в небытие образы и мысли, и я падаю в блаженную межатомную пустоту, в тот самый вакуум, порождающий новые, кратковечные и неощутимые, сущности. Господи, как же прекрасен мир, созданный тобою!
Елена, выслушав хитро закрученное высказывание старшего товарища, застенчиво улыбнулась и сказала, что ей нужно уйти, чтобы попасть на электричку в 19-10. Потом она задержала свой взгляд на лице Ивана Кузьмича и едва заметно качнула головой в сторону двери. Ивану Кузьмичу показалось, что девушка хочет сообщить ему наедине нечто важное. Он суетливо взглянул на свои часы и сказал, что ему тоже нужно идти домой, и это по пути с Еленой.


3.               
Они вышли из Института и окунулись в прохладный осенний воздух. Дождя не было, и ничто не мешало глазам наслаждаться яркими красками умирающей листвы. 
— Иван Кузьмич, — заговорила Елена, — вы не могли бы проводить меня до станции? В это время я немного побаиваюсь леса. Вы не очень торопитесь?
— Да никаких проблем. Дома меня никто не ждёт, разве что кошка.
— А жена?
— Да нет у меня жены. Вернее, была. Слава богу, детей завести не успел.
— Понятно, — буркнула Елена.
Потом он спросил, понравился ли ей разговор за чаем, и она призналась, что давно ей не было так интересно. Самое сильное впечатление произвёл на неё Борис Ильич, особенно, когда говорил о виртуальных частицах. «Да, Борис — одарённый человек, — согласился Иван Кузьмич. — Вы бы видели, как он рисует!»
Ведя лёгкий разговор, они дошли до края Городка, далее их путь лежал через густой лес. Солнце быстро клонилось к закату. Под лесным пологом было довольно темно, сыро и пахло грибной прелью. Ивану Кузьмичу стало как-то неуютно, и говорить ему больше не хотелось. Елена тоже замолчала, но он чувствовал, что она хочет, но не решается приступить к своему рассказу.
— Иван Кузьмич, я, право, не знаю, с какого конца начать. Вы мудрый человек, и мне кажется, вы могли бы мне помочь. Правда, проблема моя сложная и застарелая, и темнеющий лес не лучшее место для её решения. Знаете, на железнодорожной платформе есть скамеечка. Это место меня бы устроило.
«Господи, — подумал он, — неужели она решила посвятить меня в свои девичьи тайны? Только этого не хватало. И причём тут я? Здесь более подошла бы опытная женщина».
— Хорошо, поговорим на станции, — сказал Иван Кузьмич. — Правда, я не знаток человеческих сердец, тем более женских, но знаю, что лучший способ разобраться в любой психологической проблеме — просто излить свою душу малознакомому человеку.
 
Через четверть часа они подошли к железнодорожной станции. С высокого берега открывался прекрасный вид на Обское море. Солнце в объятии зловеще-красной зари уже подошло к тёмной полосе мглы, скрывающей линию горизонта.  Они сели на скамеечку под крышей станционного павильона, и Елена приступила к своему рассказу. 
— Эта кошмарная история случилась четыре года назад. В те времена мы с родителями увлекались рыбалкой на островах Обского моря. Особенно нам полюбился один островок, который когда-то был кусочком старого Бердска — города, попавшего в зону затопления при строительстве Новосибирской ГЭС. Утром мы приезжали вот на эту тихую станцию, спускались к морю, брали напрокат прогулочную лодку и проводили полдня на нашем острове. Удили рыбу и готовили уху на костре, разведённом на лужку недалеко от берега. Часто мы с папой оставляли маму дома и уезжали на рыбалку вдвоём.
В этот момент рассказ Елены был прерван станционным громкоговорителем, прохрипевшим: «Электропоезд Новосибирск-Искитим прибывает на первый путь. Стоянка поезда две минуты».
— Иван Кузьмич! — воскликнула Елена. — Это же моя электричка. Жаль, что не успела досказать свою страшную историю. Придётся отложить её до следующей недели.
— Послушайте, Лена, давайте продолжим разговор в поезде.
— Давайте, если вы готовы пожертвовать своим временем.
Не говоря ни слова, Иван Кузьмич бросился к кассе и купил билет до Искитима и обратно.

Они поднялись в тамбур, в вагоне было несколько свободных скамеек, но Елена пожелала остаться в безлюдном тамбуре. Поезд пошёл вдоль берега Обского водохранилища, и Елена, не отрывая глаз от догорающей зари, продолжила свой рассказ.   
— Тот день, 2-го октября, выдался тёплым и солнечным. Я даже позагорала, а отец поймал штук двадцать рыбёшек, в основном ершей, чего хватало для сносной ухи. Он затянул нос лодки на песчаный берег небольшой бухточки, и мы приступили к приготовлению обеда. Провозились не менее часа. Кстати, уха получилась очень неплохой, мы смеялись и весело болтали о всякой всячине. Вдруг папа посмотрел на море и побледнел — наша лодка отошла от берега и теперь медленно скользила по тихой воде бухточки.
Меня это зрелище почему-то развеселило, дескать, и у отца бывают осечки. «Чего же ты, папочка, не сумел нашу лодочку толком закрепить? — не удержалась я от искушения подколоть отца. — Вот теперь сам  её и доставай. На мою помощь не рассчитывай: во-первых, я плохо плаваю, а, во-вторых, вода холодная».
Он тут же разделся и поплыл вдогонку за лодкой. А ведь вода была далеко  не летней. Впрочем, она у нас и летом не больно-то тёплая, а 2-го октября температура воды едва ли достигала восьми градусов. Берёзовый лес на далёком матёром берегу тускло желтел, уже потеряв половину своей листвы. Зима была не за горами.
Поначалу всё складывалось неплохо, и, казалось, отец вот-вот поймает лодку. А она тем временем вышла на водный простор и поплыла быстрее. Отец тоже прибавил скорости, но расстояние между ним и лодкой упорно не сокращалось. Я крикнула ему: «Папа, поднажми!». И действительно, он почти догнал лодку и даже протянул руку, чтобы схватить её... Но тут налетел свежий ветер и в один миг отбросил лёгкую лодчонку на несколько метров от отца. Теперь она плыла ещё быстрее, однако отец, непонятно на что надеясь, продолжал упорно гнаться за нею.
 Наконец он прекратил безнадёжное преследование и повернул назад. А до острова было уже метров триста не меньше. Отец медленно плыл ко мне, а я негромко, вполголоса, проклинала его: дескать, как он мог так плохо закрепить лодку, и теперь нам придётся ночевать на острове и ждать, когда нас найдёт и спасёт мама. До меня ещё не доходила страшная мысль, что он может замёрзнуть. Папа проплыл метров сто, потом махнул мне рукой, будто прощаясь, и ушёл под воду. Тихо ушёл... без всплесков, без борьбы.
Елена замолчала, уставившись в одну точку.
— Боже, какой ужас! — не выдержал длительной паузы Иван Кузьмич. — Что же случилось потом?
Елена ответила не сразу.
— Вы не представляете, что я пережила в ту ночь на острове. Я поняла, что послала отца на верную смерть. Моё капризное повеление он воспринял как приказ. Отец слишком любил меня и, видимо, понадеялся, что он — 42-летний сильный мужчина  — исправит свою ошибку.
— Лена, вы напрасно себя клянёте, это был несчастный случай, — попытался Иван Кузьмич утешить девушку.
— Конечно, чисто формально я была не виновата, но совесть моя (если вам угодно, моя нервная система) заставляет меня всю оставшуюся жизнь помнить о том ужасном несчастье, о том огромном моём преступлении, — Елена вынула из своей причёски заколку и взяла в пальцы горсть волос над правым ухом. — Видите, эта прядь совершенно седая. Стала седеть в ту страшную ночь.
Надо сказать, седая прядь на фоне светло-русых волос при слабом вагонном освещении не слишком выделялась, но внимательный глаз видел её.
— Та ночь была поворотным событием в моей жизни, — продолжила Елена: — Костёр потух, стало холодно и сыро. Я натянула на себя всю свою одежду, и даже штормовку отца, и сидела на сухой доске, обняв коленки и положив на них голову. Меня мучили страх и отчаяние, и я искренне, всем сердцем своим, хотела умереть. Лишь мысль о страданиях мамы удерживала меня от самоубийства.
Но как ни странно, под утро я уснула и увидела сон — яркий и жуткий. Мне приснилось, что я сижу в лодке, и в руках моих весло, а в воде рядом плывёт папа. Он улыбается, его глаза горят весельем, щёки заливает румянец... но вдруг лицо отца ужасно белеет. Он хватается за борт лодки, и та резко накреняется. Тут меня охватывает животный страх за свою жизнь, и я... — Елена пару секунд молчала, — и тут я изо всех сил толкаю отца веслом в грудь. Он смотрит на меня с изумлением и безмолвно уходит под воду.
— О, Господи! — ужаснулся Иван Кузьмич.
— Но это ещё не всё, — отрешённым голосом продолжила Елена. — От страшного напряжения я проснулась. Кругом темнота, но небо на востоке уже порозовело. Когда вполне рассвело, я пошла вдоль берега, непонятно на что надеясь, и вдруг увидела в тростниках на узкой оконечности острова нашу лодку. Я бросилась к ней, но она была пуста, если не считать одного весла, другое — пропало... Уже четыре года прошло, а я всё не могу забыть картину гибели отца и тот ужасный сон... А вы уверяете, что в нашей жизни нет ничего необъяснимого, — Елена уткнулась в железную дверь тамбура и зарыдала.
— Леночка, — проникновенно заговорил Иван Кузьмич, — не корите себя за сон. Кстати, много лет назад я тоже видел странный сон. Было суровое послевоенное время. В городе, где мы жили с матерью, орудовали воры и грабители. И однажды в нашу квартиру попытался вломиться пьяный солдат. Входная дверь наша уже ходуном ходила, мать безнадёжно призывала к помощи соседей, и не знаю, чем бы всё кончилось, но, на наше счастье, по улице проходил военный патруль, который и спас нас. Вскоре после этого и увидел я свой странный сон.
В тот день я, как обычно, пришёл после школы домой и почему-то почувствовал сильную сонливость. Я лёг, не раздеваясь, на свою постель, накрытую одеялом, сделанным из солдатской шинели, и заснул. И мне приснилось, что кто-то ломится в нашу квартиру. Я подбегаю к двери и пытаюсь её удержать. Но силы неравны. Страшный, звероподобный мужик прорывается в комнату, и я нападаю на него. Начинается борьба, мы катаемся по полу, сминая и сбивая в кучу тряпичные половики. А мать строго запрещала мне мять эти половики. Потом по непонятной причине страшный мужик исчезает, и я снова ложусь на кровать, укрытую одеялом из серого шинельного сукна.
Через какое-то время я проснулся и обрадовался, что моя борьба со взломщиком была сном. Я встал и с ужасом увидел, что все половики измяты, скручены в жгуты и разбросаны по полу. И входная дверь настежь распахнута.
Елена перестала плакать, повернулась к Ивану Кузьмичу и недоверчиво всмотрелась в его лицо.
— Так это не было сном? — спросила она.
— Это было чем-то промежуточным между сном и явью, чем-то вроде приступа лунатизма. Я, безусловно, катался по полу и мял половики, но разве мог 11-летний подросток оказать серьёзное сопротивление взрослому мужчине?.. Видите, какие удивительные вещи может творить наше сознание! А в вашем случае я вообще не вижу ничего невероятного. Возможно, ночью просто сменился ветер, он и пригнал лодку к острову.
Наступила долгая пауза.
— Тело отца нашли? — спросил Иван Кузьмич.
— Нашли через пять дней. Мы с мамой присутствовали при опознании. Но, знаете, я не могла на него смотреть.
— Почему?
— Я не хотела запомнить его таким.
— И как вы с мамой всё это перенесли?
— Наутро после поминок, когда я ещё лежала в постели, боясь шагнуть в новую навеки безрадостную жизнь, ко мне подсела мама. Она обняла меня и сказала: «Леночка, ты знаешь, как я люблю Хемингуэя и больше всего его «По ком звонит колокол». Там много рассуждений о смерти, особенно в конце романа, где смертельно раненый герой успокаивает рыдающую возлюбленную словами: «Пока один из нас жив, до тех пор живы мы оба». Так вот, Леночка, пока мы живы, жив и папа. Для нас он не умер. Давай постараемся прожить остаток своих дней так, чтобы он был бы доволен нами».
 Мать не вышла замуж, хотя до сих пор сохранила красоту, и были люди, что сватались.
— Лена, почему вы всё это мне рассказали? — решился, наконец, спросить Иван Кузьмич.
— Утром на лекции вы напомнили мне отца — и внешне, и по манере рассуждать и шутить. Меня потянуло к вам, но только во время чаепития в моей голове созрела мысль, что вы можете понять меня и простить, и тогда душа отца, может быть, простит и отпустит меня.
«Бедная девочка!» — хотел воскликнуть Иван Кузьмич, но ограничился вопросом:
— Ну и как? Помог вам наш разговор?
Глаза девушки наполнились слезами.
— О, да! Мне кажется, да. Спасибо вам!


4.
Иван Кузьмич вернулся в свою пустую холостяцкую квартиру около 11 вечера. Заснул не сразу — голова перебирала детали ужасного рассказа Елены. Всё в нём выглядело правдоподобно, лишь история с лодкой настораживала: «Как пустая лодка, угнанная ветром в огромное Обское водохранилище, могла самостоятельно вернуться на малюсенький островок? — Не могу поверить!.. Да и сон Елены уж слишком смахивает на вещий. Сначала ей снится, что топит отца веслом, а затем, проснувшись, находит непонятную лодку, в которой не хватает одного весла».
Потом мысли Ивана Кузьмича коснулись заключительной части его неожиданной железнодорожной поездки. Электричка прибыла в Искитим примерно в 8 вечера. Они сошли на перрон, протиснулись с толпой пассажиров через узкую дверь вокзала, и тут к Елене подбежала высокая стройная женщина.
— Ой, здравствуй, мамочка! — мать и дочь обнялись. — Знакомься, мама, это Иван Кузьмич — скорее всего, это мой будущий научный руководитель. Иван Кузьмич! — это моя мама, её зовут Татьяна Фёдоровна.
— Очень приятно! — улыбнулась мать Елены и протянула Ивану Кузьмичу для пожатия свою изящную руку.
Взглянув на Татьяну Фёдоровну, Иван Кузьмич оцепенел, будто впал в кататонический ступор. Никогда в жизни не видел он такого красивого лица. Смесь противоречивых эмоций — восторга от созерцания совершенства и жгучего стыда, будто смотрит на что-то запрещённое, — сковали его язык.
— Очень приятно, Татьяна Фёдоровна, — после изрядной паузы выдавил он из себя, — Увы, задерживаться не могу. Мне надо позаботиться об обратной дороге.
— Не беспокойтесь, Иван Кузьмич, — сказала Татьяна Фёдоровна, — до электрички на Новосибирск у вас не менее часа.
— Иван Кузьмич, — разрядила заминку Елена, — может быть, вы заскочите к нам? попьём чайку и поболтаем на философские темы? Моя мама хорошо подкована в гуманитарной сфере.
— Действительно, — поддержала дочку Татьяна Фёдоровна, — наш дом совсем рядом с вокзалом, вы никуда не опоздаете.
Первой реакцией Ивана Кузьмича было желание решительно отказаться, и он с трудом убедил себя, что смотреть на женскую красоту не преступление. Наоборот, он должен благодарить судьбу, столкнувшую его с богиней. А богиня выжидающе смотрела на него и улыбалась. Она, конечно, видела, как плавится под её взглядом учёный из Академгородка, но и она робела, боясь обнаружить свою провинциальность.
— Хорошо, — безвольно согласился Иван Кузьмич, — но только на минутку.
 Они прошли метров сто по плохо освещённой улице и нырнули в подъезд пятиэтажного блочного дома.

Это была довольно просторная двухкомнатная квартира. Иван Кузьмич снял пальто и прошёлся по гостиной. На одной стене, как принято в провинции, висела большая свадебная фотография Татьяны и её жениха. Бросалась в глаза разительная несхожесть этих людей: сверкающая красотой юная девушка и не первой молодости плохо выбритый мужиковатый блондин. Подошла Татьяна Фёдоровна и пояснила: «Мне здесь всего восемнадцать».
В центре круглого стола, накрытого белой кружевной скатертью, стоял сверкающий никелем электрический самовар. На широком блюде вздымалась груда слоёных пирожков.
— Может быть, примем по рюмочке в честь знакомства, — неуверенно предложила Татьяна Фёдоровна.
Теперь в белой блузке и коричневой короткой юбке она выглядела просто сногсшибательно. В ярком электрическом свете Иван Кузьмич мог лучше её разглядеть. Её глаза были интенсивно-синего, воистину василькового цвета. Ему почему-то не нравилось слово «васильковый». Оно казалось ему пошлым, но для описания глаз Татьяны Фёдоровны он не мог подобрать более точного слова. Тёмно-русые волнистые волосы, густые чёрные брови, белая матовая кожа, аккуратный прямой нос. Господи, откуда столько прелести у женщины, денно и нощно вдыхающей цементную пыль!
Они подняли рюмочки с водкой, и хозяйка произнесла:
— Как говорит директор нашей школы: «За жизнь!», — мать с дочкой обменялись понимающими взглядами и весело рассмеялись. Иван Кузьмич отметил, как хороши у обеих зубы, но у матери они ровнее и белее.
За первой рюмочкой последовала вторая и третья. Иван Кузьмич взглянул на большие настенные часы и заторопился. До отхода его электрички оставалось пятнадцать минут.
Татьяна Фёдоровна не стала его удерживать, только протянула кулёк со слоёными пирожками. «Скушаете в дороге», — сказала она, играя своими чудными глазами.
Он сидел в полупустом вагоне, улыбался своим мыслям и поглощал тающие во рту  сладкие и ещё тёплые пирожки.
 
Теперь, лёжа на узком диване в своей однокомнатной квартире, Иван Кузьмич постарался проанализировать события протекшего бурного дня. Он вспомнил, как Елена увлекла его на железнодорожную станцию, как он, заинтригованный её рассказом, оказался в Искитиме, где их встретила (будто ожидала) мать Елены. Всё это смахивало на тщательно разработанный план. И не подкопаешься, всё было естественно. «Если это был план, то чего они добивались? — спросил себя Иван Кузьмич. — Что изменилось во мне? Впрочем, одно изменение налицо. Я влюбился в красавицу Татьяну, и теперь моя башка забита мыслями о ней. Боже! Как же сладка любовь в своём начале, и в какое болото она может затянуть!» — он вспомнил о свой ранней женитьбе и о мучительном разводе.
— Но если всё это подстроено, то для чего был страшный рассказ Елены? Что в нём правда и что вымысел? По словам Елены, её отец был похож на меня внешностью и манерами. Конечно, я не объективен в оценке себя, но тот парень на свадебной фотографии похож на кого угодно, но только не на меня. И для чего она рассказала про свой страшный сон на острове и про лодку в камышах?


5.
На следующий день Иван Кузьмич сел в пять вечера на электричку в сторону Искитима. В шесть подошёл к двери квартиры Татьяны Фёдоровны, вынул из портфеля букет с пятью красными розами и нажал на кнопку звонка. Открыла хозяйка, одетая в дешёвенький цветастый халатик, и, увидев Ивана Кузьмича при полном параде и с розами в руке, громко ахнула, покраснела и после краткого перехвата дыхания заговорила быстро-быстро, как умеют говорить женщины где-нибудь в Одессе или Ростове.
— Иван Кузьмич! Никак не ожидала вас увидеть, проходите, пожалуйста, в дом и посидите чуток на диванчике, а я быстренько приведу себя в порядок.
И действительно, через несколько минут она вернулась, одетая в строгий серый костюм, который, должно быть, надевала, принимая экзамены в своей школе.
— Присаживайтесь к столу, Иван Кузьмич, извините, что заставила себя ждать.
— Да, что вы, Татьяна Фёдоровна, это я во всём виноват. К сожалению, у вас нет домашнего телефона, и я не мог предупредить вас о своём визите. Знаете, — голос Ивана Кузьмича предательски дрогнул, — вчера позднее время вынудило меня быстро откланяться, но сегодня я хотел бы продлить разговор с вами. Уж извините меня за неуместную смелость, но я в жизни своей не встречал таких красивых женщин, как вы.
— Господи, ну что вы говорите? — Татьяна Фёдоровна залилась краской. — Какая там красота в тридцать девять лет. Вы бы посмотрели на меня в молодости!
— Боюсь, увидев вас в ваши двадцать, я просто упал бы в обморок, а вы гордо переступили бы через моё бездвижное тело.
— Ха-ха-ха, — радостно рассмеялась прекрасная искитимлянка и побежала к серванту за графинчиком с водкой.
Они выпили по рюмке.
— Татьяна, — почему вы не выходите замуж?
— А вы скажите мне, за кого!? Искитимские — все алкаши, я на них даже смотреть не могу. Ленка говорит, поезжай в Академ, там мужики культурные, интересные...
— Скажите, во сколько сегодня вы ждёте Лену?
— Сегодня я её не жду. Ведь она живёт в Академе в студенческом общежитии, а ко мне только по выходным приезжает, да и то не всегда.
— Вот как? А я боялся здесь с нею столкнуться.
Вдруг Татьяна Фёдоровна лукаво улыбнулась.
— Вы только ей не проговоритесь, ведь это она придумала вас со мной познакомить. Позвонила вчера около четырёх мне в учительскую и говорит: «Мать готовь стол, я тебе жениха привезу на семичасовой электричке».
— У вас прекрасная дочь, — улыбнулся Иван Кузьмич и после краткой паузы спросил: — Скажите, Татьяна Фёдоровна, как погиб ваш муж? Ведь он умер далеко не старым.
Татьяна Фёдоровна сразу посерьёзнела и уставилась невидящими глазами в кружевную скатерть стола.
— Леонид сильно выпивал. Однажды мы все втроём отправились отдохнуть на остров на Обском море. Мы с Ленкой занялись приготовлением обеда на костре, а он сел в лодку, чтобы поймать пару окушков для нашей похлёбки. Он отплыл к удалённому краю острова и скрылся за прибрежным ивняком. Потом, я уверена, мой благоверный вытащил припрятанную бутылку водки и выпил её. Что случилось дальше, никто не знает, но я думаю, что, опьянев, он встал в полный рост, чтобы дальше забросить удочку, лодка качнулась, он потерял равновесие и вывалился за борт. Вода была холодная, Леонид плохо плавал, а, главное, он был сильно пьян. Когда мы бросились его звать и искать, нашли только пустую лодку, прибитую к прибрежному камышу.
— И в лодке ничего не было?
— Только пустая водочная бутылка, да одно весло. Вот и всё.
— Простите меня, Татьяна Фёдоровна, за неуместные расспросы.
— Да что тут поделаешь. Что было — то было, — она налила себе ещё рюмку и залпом выпила её. — Прав был Некрасов: «Доля ты! — Русская долюшка женская! Вряд ли труднее сыскать», — и Татьяна Фёдоровна заплакала.
Иван Кузьмич, тронутый состраданием, поднялся со стула и обнял бедную женщину. «Успокойтесь, дорогая», — прошептал он. И тут в голове Ивана Кузьмича будто что-то щёлкнуло. Он резко отстранился от Татьяны Фёдоровны, прошёл в прихожую, набросил на себя пальто и выбежал из квартиры. В его голове бились, переплетаясь и противореча друг другу, две версии гибели Леонида. Ноги сами донесли Ивана Кузьмича до вокзала. Он сел на скамейку в неприглядном зале ожидания, уставился на грязный пол, усыпанный шелухой от семечек, и попытался привести в порядок свои мысли.
— Итак, — начал он свой анализ, — Татьяна говорит, что во время трагедии она тоже была на острове, однако Елена это почему-то отрицает.
Елена говорит, что ветер отнёс лодку в открытое море, но не может объяснить её появление в камышах на узкой оконечности острова. Татьяна же уверена, что лодка вообще не покидала прибрежных вод острова.
По версии Татьяны, Леонид плохо плавал, по версии Елены — хорошо.
Татьяна полагает, что Леонид утонул, потому что был пьян и в доказательство приводит пустую водочную бутылку в лодке. Елена же ничего не говорит ни об алкоголизме отца, ни о водочной бутылке.
Татьяна не объясняет пропажу одного весла, Елена же видит сон, где весло выступает орудием убийства.

— Почему вы убежали? В чём дело? — раздалось над головой Ивана Кузьмича. Он поднял взгляд и увидел озабоченное лицо Татьяны Фёдоровны.
— Татьяна Фёдоровна, Лена сказала мне вчера, что в день гибели её отца вас на острове не было.
— Ах, вот оно что, — сокрушённо выдохнула Татьяна Фёдоровна и бессильно опустилась на скамейку. — Бедняжка была так потрясена гибелью отца, что её пришлось госпитализировать в психиатрию. Сильнейшее переживание вызвала частичную потерю памяти.
— Я знаю это явление. Оно называется диссоциативной амнезией, — блеснул Иван Кузьмич своим знанием физиологии. — Такое нередко случается у подростков после сильного стресса. К счастью, в большинстве случаев психическое здоровье довольно скоро восстанавливается.
 — Совершенно верно. Именно так и назвали врачи её состояние... Только через две недели девочка понемногу стала выздоравливать, но события того страшного дня так и остались вычеркнутыми из её памяти. Несколько месяцев она старалась вспомнить всё, что случилось на острове, но не могла. Из домыслов и обрывков фактов она построила фантастическую историю, которую, вероятно, и рассказала вам. — Татьяна Фёдоровна подняла на Ивана Кузьмича свои чудные влажные от слёз глаза.
Однако Иван Кузьмич, имея за плечами двадцать лет научной работы, привык рассматривать любое явление с разных сторон. Глядя в грязный вокзальный пол, он сухо процедил:
— Описание Елены событий на острове выглядит довольно правдоподобно, и, к сожалению, суть её рассказа резко противоречит вашей версии.
Повисла долгая пауза. Ивану Кузьмичу показалось, что он слышит, как бьётся сердце сидящей рядом женщины. Наконец она заговорила: 
— Ну что ж? Тогда бегите к следователю! — голос красавицы дрожал, прекрасные губы трепетали. — Прощайте, Иван Кузьмич. Бог вам судья!
Она с трудом поднялась и с опущенной головой поплелась к выходу на привокзальную площадь.
«Господи! Что я наделал!? Какой же я идиот! — испугался Иван Кузьмич. — Не удержался, чтобы не поумничать!»

Он догнал её на середине площади.
— Татьяна Фёдоровна, вы неправильно меня поняли. Я ни в чём вас не подозреваю. Всё страшное, что случилось на том острове, было просто роковым стечением обстоятельств. Я убеждён, что никто из вас не желал смерти Леонида.
Татьяна Фёдоровна недоверчиво впилась в доброе лицо Ивана Кузьмича, и слёзы хлынули из её васильковых очей.
— Милая Таня, — запричитал Иван Кузьмич, — уж вы простите меня дурака. Давайте вернёмся к вам домой, выпьем и поговорим, ведь нам нужно так много сказать друг другу. Я не люблю высокопарных слов, но вы... вы для меня воплощение всего самого чудесного и самого прекрасного на свете.
— Боже, неужели всё это происходит наяву? — всхлипывая, почти проголосила Татьяна Фёдоровна. — Пару минут назад я была готова удавиться на бельевой верёвке, а теперь слышу от вас такие лестные слова.
— Танечка, вы богиня, а богини не плачут. Приказывайте, я ваш раб! Я люблю вас Татьяна Фёдоровна!
Она смахнула слёзы, поправила волосы и приосанилась.
— Ладно, Иван Кузьмич, уговорили вы меня, — теперь голос Татьяны Фёдоровны звучал очень уверенно, почти повелительно. — Давай, Ванюша, пройдём в дом и отпразднуем нашу встречу.

Иван Кузьмич вернулся из Искитима на утренней электричке. Всю дорогу до дома выражение блаженства не сходило с его лица.