о батоне, троллейбусах и уроках рисования
Кабинет, где мы делали сомнительные попытки научиться рисовать, находился прямо над кабинетом завуча. Нина Григорьевна учила нас рисовать, но часто важные дела должности заведующей отвлекали ее, и мы оставались предоставленными самим себе. Когда наш топот и крики становились слишком уж громкими, у Ани раздавался звонок. «Аня, что у вас там происходит?» - спрашивала Нина Григорьевна, - «У меня сейчас потолок провалится». «Ничего», - отвечала Аня тихим невинным голосом. «Я сейчас к вам поднимусь», - грозно обещала Нина Григорьевна.
И не приходила.
Делая дипломную работу, мы с Настей и Аней часто засиживались допоздна. Наверное, не было ни дня, в который бы мы не смеялись. Кто-то из нас мог ляпнуть какую-нибудь глупость, остальные подхватывали, раздувая ее до космических масштабов, в результате чего Аня, согнувшись пополам от смеха, выползала за дверь кабинета, чтобы отсмеяться. Я иронизировала, пытаясь сохранять невозмутимый вид, но потом, зараженная весельем девочек, тоже начинала смеяться.
Мы возвращались домой на восьмерке – троллейбус с этим номером ходил безобразно медленно. Часто уже было темно, а пару раз в салоне ехала только наша троица, шутя про персональный транспорт.
Ездили мы, конечно, зайцами. В то время еще не было бесплатного проезда для школьников (что лично я считаю несправедливым), и пару раз нас ловили.
Однажды мы ехали на заднем сиденье, увлеченно пожирая батон. Вошедший кондуктор, которую мы не заметили и теперь испуганно взирали, посмотрела на наши лица с крошками батона на губах - и ничего не сказала. Когда она вышла, мы облегченно выдохнули.
Теперь я сижу на работе, и мой обед состоит из нескольких печенюшек или батончика и чашки чая. Мама говорит, что я худая, что я становлюсь все меньше (и даже ниже) и скоро растаю, как свечка. Мне почему-то все чаще вспоминается прошлое, и я пишу и пишу, - на случай, если я исчезну совсем.
Свидетельство о публикации №216101400559