о детских влюбленностях

Совершенно внезапно вспомнилось, как моя давняя подруга Настя признавалась в любви одному старшекласснику. Мы тогда учились, кажется, в 9 классе, а школа наша временно располагалась в корпусе здания другой по причине ремонта старой поизносившейся постройки.

Настя вздыхала по Виталику на протяжении нескольких месяцев. Они вместе ходили на занятия, где их учили складывать бумажные чудеса. Честно говоря, Виталик казался мне каким-то аморфным существом – не уверена, что он вообще умел разговаривать. Но Настю он чем-то покорил. Возможно, как раз молчаливостью, ибо большинство парней несут редкостную чушь, стоит им открыть рот. Как говорится, лучше помалкивать и казаться дураком, чем открыть рот и развеять все сомнения.

В день Икс, когда Настя решилась признаться Виталику в чувствах, вся наша девичья компания, затаив дыхание, готовилась оказывать моральную поддержку.
Собравшись с духом, Настя постучалась в дверь виталькиного класса. На стук выглянул его друг, и, увидев Настю, с широченной улыбкой кликнул Виталика.
Виталик вышел. Настя начала что-то говорить, и когда парень, сочтя, что речь окончена, собрался уйти  -  Настя, заорав «стой!», вцепилась в Виталика мертвой хваткой и впечатала его в стену. Само признание я не слышала – давясь от смеха, я уползла в женский туалет.

Чуть позже мы сидели в кабинете нашего завуча (и по совместительству преподавателя живописи) Нины Григорьевны и отпаивали рыдающую Настю чаем. Виталик единодушно был признан козлом и вообще не стоящим настиных слез человеком.
Спустя некоторое время Виталик то ли куда-то не поступил, то ли откуда-то отчислился, точно не помню. Настя сообщила нам эту новость злорадно смеясь и рассыпая воображаемые лепестки роз. «А нечего меня не любить» - сказала она, будто сей факт как-то повлиял на перипетии молодой виталькиной жизни. Впрочем, я ее понимаю – женский пол вообще мстителен в таких делах.

К Нине Григорьевне мы потом еще ездили всей нашей девичьей компанией. Она ушла работать в колледж, нас тоже немного пораскидало по разным местом. Нина Григорьевна, смеясь, говорила: «Что за клички вы даете своим возлюбленным… Девушки ласково обычно называют, а у вас Гвоздь, Стручок, Носатый…» Мы тоже смеялись и ели притарабаненный нами же торт.

Я тогда никого не любила. Озабоченные гамадрилы, которыми были мои ровесники, меня совершенно не впечатляли. Тогда мне нравился, кажется, Саша Рыбак – тот самый, с Евровидения, и мне было абсолютно плевать, что он старше меня лет на десять. У меня и теперь вызывают восторг люди, которые смогли чего-то добиться; те, кто выделяется из толпы. Да уж, в амбицозности мне не откажешь… Думаю, тогда я вполне могла бы влюбиться, скажем, в Геродота – если бы фото его бюста в учебнике не было таким убого страшным. В общем-то, мне всегда нужно было нечто большее, чем просто смазливое личико, хотя и внешний облик не должен слишком оскорблять эстетические чувства моей тонкой творческой души.

Детские любови могут оставлять глубокие шрамы.
Мы разговариваем по скайпу с моей бывшей одноклассницей. Она вспоминает о стихах, которые давным-давно писал ей бесконечно дорогой мне человек, и, пока ее мужа нет дома, лезет за ними куда-то за пределы зоны экрана. Она вспоминает, что эти стихи были привязаны к шарику в ее подъезде, и читает мне их – то ли чтобы задеть, то ли просто для развлечения. Я улыбаюсь, замечая только неточную рифму и хромающий ритм, - впрочем, а что можно ожидать от стихов, написанных в возрасте моего младшего брата? Возвращается ее муж, и мы прощаемся.

Наверное, у каждой есть такие коробочки, где бережно хранятся вещи, тешащие женское самолюбие: у меня тоже лежат подаренные когда-то валентинки и записки. Хотя храню я их скорее из любви к компромату, чем ради каких-то воспоминаний – дарившие их ничем не поразили моего воображения.

Зачем я все это рассказываю? У меня много свободного времени, я люблю трепаться и мне скучно.